Митька…
Мой. Он не очень похож на «моего» Мишку, который из повести, - но похож, всё же. Обстоятельность, рассудительность, порядочность, - эти черты моего Митьки я дал моему Мишке. И Митькина Любовь ко мне, это главное, что я спроецировал на Мишку!
Итак, господа, я расскажу Вам, как у меня всё началось. Ну, многое. Основное, - уж во всяком случае. Собирался ведь я это рассказать, раз записал уже с год тому назад, - набросал, точнее, - это впервые, даже пацанам моим, из тех, что были, Сероглазому даже это не рассказывал я, - теперь решил рассказать. Частями, - не сразу, и, возможно, не по порядку, - одним словом, как пойдёт…
Митька. Мы с ним познакомились в кино. Хм, да уж… самое место, блин, тем более что так всё получилось это… Короче, - 1979г., декабрь, мне тринадцать с половиной, я уже по уши влюблён, - люблю! - Вовку Р-ва, я учусь с ним вместе, в 7 «А», в Магнитке нашей, и я его ТА-АК люблю, - хотя, ещё и не очень понимаю, что именно Люблю… А у Вовки желтуха, в лёгкой какой-то форме, и он в больнице, - уже… я не помню, дня три, наверно, как он в больницу загремел. И я, не выдержав существования в школе без него, - кстати, мы редко с ним вместе сидели, - если мы садились вместе, - ха, он-то был не против! - особенно, на английском, - но я тогда… необучаемый делался. Ну, вот, короче, я с тоски и удрал со школы! Кстати, у меня это не редкость было, - но почему-то всегда с рук сходило, - учился-то хорошо, вот и… Тьфу ты! Я ж о чём?! О Митьке. Ну, вот, сорвался я со школы, - в больницу к Р-ву не пускают, гепатит ведь инфекционен, я же сразу узнал, что не пускают туда никого, - вот я в кино и почесал. Кинотеатров в городе тогда было, в 1979, - на каждом углу! А я через полгорода, в «Комсомолец», на Металлургов, - мой любимый! С двумя залами, - ха-ха, Розовым и Голубым, - с эстрадой в холле, с колонами и лепниной, с настоящими бронзовыми люстрами, с отдельной кафешкой, фикусы там, знаете ли, даже были… Центральный когда-то проспект, с одним из главных кинотеатров в городе, - сталинский ампир, по проекту ленинградских архитекторов, - мне тогда нравилось…
Ну, вот, - а фильм был… ха! Это Умная Судьба, не иначе, - я недавно его по телеку посмотрел, так чуть не рехнулся, - щас объясню, почему. Фильм был американский (1979!), по Ремарку, «На Западном фронте без перемен», - он был хоть и по классике снят, и по допустимой западной классике в Союзе, - но ведь американский же всё-таки, вот и шёл он каким-то… третьим даже экраном, - один утренний сеанс в неделю, - вдобавок, детский. Это значит, что туда в основном классами водили школьников (правда, не в тот раз, к счастью моему), - не знаю, как у вас, господа мои, тогда было, а у нас в школах в обязаловку распространяли дешёвые по деньгам абонементы в кино, - за каждым из районо был закреплён один из кинотеатров, - за нашей был «Современник», новый тогда, широкоформатный, почти единственно доживший в качестве кинотеатра до сего дня. А почему я чуть не рехнулся, когда пару недель назад увидел ту же версию «На Западном фронте…» по телеку, - прикиньте, его гнали на НСТ. «Настоящее Страшное Телевидение», - есть такой канал у меня на кабеле, вместе с другим НСТ, «Настоящим Смешным», - часа в два ночи… Не сидел бы в кресле, на пол бы упал! Это ж… слов нет. Кино, кстати, очень даже ничего себе, и посейчас, - этакий, знаете ли, малобюджетный псевдореализм…
* * *
Ну, так вот, дальше: - подваливаю я к кассам, - ёлы-палы! Засада. Билет, - 25 коп! Пять копеек не хватает! Всегда, главное дело, по двадцать детские, а сёдня 25! Это вот сейчас, сегодня, кажется… да ну, кино, - подумаешь! А тогда… американское, про войнушку… Короче, я в состоянии священной ярости!.. - ну, это я так говорю, на самом-то деле чуть не плачу от злости и обиды…
И тут, - парень какой-то…
- Сколько не хватает-то? - он, Митька, тоже в кассу подошёл, за спиной у меня был…
- М? Чо?.. Скоко нада, стоко и не хватает… пять копеек, блин…
- Это много…
Я вскинул голову, глазами на Митьку, он улыбается, да так улыбается… В общем, я потом, когда он улыбался мне вот так вот, чувствовал, что у меня сердце останавливается, - но я как-то пообвыкся позже, а тогда, в первый раз, это было… Трудно мне описать, КАК это было в тот, первый раз, - его улыбка!
- Ну, что ж… - сказал Митя, как-то очень ловко, легко и не обидно оттеснил меня от касс, и вот уже я вижу у него в руке два серо-голубых билета, и вот мы уже о чём-то с ним говорим…
- Нет! - это я вякнул. - Чего бы это я на твои бы деньги в кино бы ходил бы?! Да и не знаю я тебя…
Ну, и так далее. Я не буду передавать этого разговора, не очень помню дословно, четверть века с лишком ведь прошла, - но он меня «уломал». Митька. Да собственно, я и не особо кочевряжился, - тогда маньяков этих, сучьих, в помине не было, и мальчишки в больших городах нормально относились к парням, которые старше их лет на пять, и которые могли запросто вот так предложить пять копеек, например, если у пацана не хватает на кино «про войнушку», - разумеется, и сейчас хватает таких парней, да вот мальчишки стали в больших городах другими…
И мы с Митькой, - мы уже! - рядом, - а как иначе? - сидим в полупустом зале, и смотрим, как мальчишки умирают на абсолютно бессмысленной войне, в какой-то невразумительной Франции образца 17-го года…
- Слышь, а чо это с ним, а?
- Газы… тс-с…
Это почему ещё я «т-с-с» должен? Интересно же!
- Это как это, - «газы», а?
- Ну… видишь, он без противогаза, вот и нахлебался… тише ты, говорю.
- Тише, тише… а чего это они его застрелить хотят? А? Свои?
- У-у-у, навязался на мою… потом расскажу…
- Не, ну, скажи, почему? Свои, главное дело… Ну?
- Гну, бль… чтоб не мучался, - видишь, у него лёгкие как…
- За-ши-бись, нах…
- А ну-ка, потише, ребята!..
В общем, досмотрели мы кино, - выходим из «Комсомольца», - и что дальше? У меня школа в два часа заканчивается, - ну, домой мне к пол-третьему, где-то, - а времени… 12, по-моему, было, - а ехать мне домой минут сорок… (Кстати, господа мои, Вы помните такие технически-сложные устройства в трамваях и автобусах, - компостеры? Я тогда по оному абонементу неделями ездил!)
* * *
Митька… Знаете, я его сразу разглядел, - плечи! Высокий, но не длинный, и глаза. Вот самое главное, - тёмно-синие глаза, а уж когда он смеялся… А ржать мы с ним начали сразу же, как вышли из зала, - кино на меня тогда подействовало не слишком, это позже, когда Ремарка прочёл… А тогда, - совершенно осознано! - я решил начать прикалываться, - уже тогда умел, врождённое это у меня, по ходу, - это, чтобы, значит, время потянуть! А Митька и сам! Типа, не торопится такой…
- О-ой-ё-ёй! Я газ… зо-ов… нах-х! Хлебался! Ой, застрелите меня, кто-нибудь. Чтоб не мучался! Ой, мучаюсь… сь… сь…
- Во! Винтовку мне! Так! Так… Цельсь… пли! Кых-кых.
- Мазила, бль! Хто ж так стреляет! В пятку, бль… Дай сюда, ё-моё, я сам… доверить ничо никому нельзя…
Мы с Митькой боремся за «винтовку», за право меня «пристрелить из жалости», - и мы в сугробе! И… прикиньте, господа мои, у меня встал! Я ошизел! А приятно было, - знаете как? Крыша сразу съехала… да уж, «где мои 13 лет»… Мне сейчас кажется, что Митька ещё у касс меня приметил, - и заметил. Не знаю, мы с ним никогда на эту тему не говорили, - случилось, и случилось, - мы любим, - чего говорить-то? Жаль. Сейчас мне жаль, - о многом мы не считали нужным говорить, многое подразумевалось само собой, - и сейчас очень мне этого жаль, этих «неслучившихся разговоров»…
- А ты кто? В смысле, ты учишься?
- Студент.
А-а, наш Горный, - тогда ещё просто институт, но и тогда уже крупнейший в стране, - за углом, на пл.Ленина, - ясно. Он оттуда. А интересно…
- Да? Клёво. Я в седьмом… труды отменили, прикинь… Меня Илья зовут…
- Дим… Митя. Дома меня Митей зовут…
- Да? Митя… А меня…
- Погоди, Илья, я снег с куртки тебе отряхну… Да не крутись ты…
- Угу… вот, а меня ещё Женька, гад, - брат это мой, - Занозой называет, - и батя даже, иногда… когда достану его. А мама, - нет.
- Ну, это понятно… А почему «Заноза»?
- А вот спроси его! Говорю же, - гад. Ну, нет, - так-то он ничо, мы с ним нормально, он классный у меня, Мить, и тоже, в Горном. На 4-м курсе уже, на технологическом… Герасимов Женька, - знаешь?
- Нет… Наверно, нет. Я на 2-м, с металлургического… Герасимов, - это твоя фамилия?
- Ну. А я…
- Что?
И вот, господа мои, я рассказал Митьке, что хочу быть археологом, что занимаюсь боксом, - он удивился! - не поверил! - я разозлился! - тут же! - хм, меня ведь и за это ещё брат Занозой прозвал, моментально я впивался! - и:
- Вот в челюсть зах@ячу прямой щас! Большой, думаешь? Или в печень крюк повешу, - сразу поверишь! У Джиганшина занимаюсь, - в натуре говорю!
- Да верю, верю! Надо же, - точно, Заноза…
- Так. Апперкот, значит…
- Ой, боюсь, боюсь…
И мы снова в сугробе … Да. И клянусь Вам, господа, что это всё до последнего слова, правда! В смысле, почти дословно я передаю эти разговоры, - запомнились. И ничего, кстати, удивительного…
А ещё я сейчас очень доволен, что не рассказал Митьке сразу же про своих родителей, - про отца, точнее, - ведь могло сразу же всё закончится, и не начавшись. А всё дело в том, что мой отец, Илья Григорьевич, - он умер в 84-м, от рака, мне 18 уже (ещё) было, - он работал в уголовке. Следаком. Тогда капитан, ушёл майором, начальником отдела, - известный был в городе человек, - и я не рассказал, прикиньте! Этот восклицательный знак потому, что я обычно сразу про отца рассказывал, - гордился? - и посейчас горжусь! - но не в этом дело, - просто мы с отцом были ДРУЗЬЯ, - вот точь-в-точь, как иногда герои в моих рассказах и повестях, - но ведь не каждому расскажешь, - да и как рассказать об этом, чтобы понятно было? - а похвастать, ой, как охота всегда было! - вот я и говорил сразу, кто мой отец… Сейчас вырос, и научился рассказывать так, как надо, - и рассказываю, но мне сейчас 41 год, а тогда было тринадцать с половиной, - «почти четырнадцать»! - так я говорил…
Но вот Митьке я не сказал, что мой батя мент, и довольно важный в городе мент, - и сейчас я доволен, хоть и не знаю, почему я не рассказал. Когда Митька узнал это, - через три дня дело было, - хм, видели бы Вы его лицо! - понимаете, да? - но Митька тогда уже пропал, я занозой сидел у него в сердце, - я ж умею! - и… И всё, Митька не отступил. Хм, а батю моего он всегда… не опасался даже, а именно побаивался. И правильно делал, кстати! Я как что, сразу же: - папе скажу, он те, заразе, рога отшибёт! Скотина я, конечно, тогда был... Но скотиной я был совершенно неотразимой, - бедный, бедный Митька… Батя к нему, в отличие от моего брата, относился очень даже хорошо, - потом расскажу.
А через неделю я к нему в трусы залез. Я сам, первый, - потому что не реши я тогда быть первым, то очень даже может быть, что ничего бы и не было…
* * *
Итак, я к нему, к Мите, первый в трусы залез. Да-да, не боясь показаться испорченным донельзя с детства, повторяю: - именно я, а не наоборот, первый залез к Митьке в трусы! Сам бы он так и не решился, и не то, чтобы он боялся моего бати, - ну, это-то тоже, - но тут много ещё чего было, что мешало ему быть со мной первым, вообще, посмелее быть со мной… Много: - его стеснительность, необычная даже тогда для 19-летнего парня; его нежелание меня хоть как-то, не то, чтобы напугать, - обидеть и расстроить даже! Порядочность, - вот что это. НО!!! Да, разумеется, это качество из важнейших и наилучших, как сказали бы в Риме, - но… не в нашем же с ним случае! Не со мной! И ни черта бы и не было у нас, - главного не случилось бы в моей, да и в его жизни! - не залезь я ему в трусы сам, первым.
А как мне хотелось! Уже через неделю мне этого захотелось, - представьте себе, господа мои! Ну, не то, чтобы… вот же привязалось, блин! - «не то, чтобы», - так вот, главным образом мне хотелось к нему в трусы, и дальше, до конца, потому… потому что я хотел так заявить на него свои права! Я не жадный, и не собственник, - но именно тогда, с Митькой, я таким и был. Ведь первый же раз! Пусть тогда этот суперклассный парень совсем моим будет, по-настоящему чтобы, совсем-совсем моим! И чтобы уж никуда от меня… Чтобы принадлежал мне. Чтобы у меня был свой, собственный «Митька», - и именно такой вот, конкретный Митька Берг, - такой вот, - умный, красивый, - и главное, - любящий меня до потери вразумительной речи! Краснеющий, стоило только нам с ним начать бороться, или нечаянно, - хм, «нечаянно», как же! - задевшего меня… за что либо. За попку, за бедро… ну. И там. Ха, - «там»! Митька, когда мне «случайно» рукой по члену проводил, - да какой там ещё тогда и «член»-то! - он чуть чувств не лишался, но успевал, разумеется, убрать руку быстрее, - дурачок 19-летний, - чем у меня, соответственно, успевал встать! А вставал. Нормально так вставал, не хуже, чем по утрам… м-м, и в душе, тоже… и тут вставал, в трусах… Бль… какая-то «Поэма о трусах» у меня тут получается! Ну, ничего, попозже будет и о плавках…
* * *
Итак, трусы. То, что Митька хочет мне залезть в трусы, - кстати, тогда я белые предпочитал, хоть и достать их было непросто, - сейчас-то похрену как-то… - так вот, то, что он мне до судорог, до головной боли, до ломоты в висках хочет в них залезть, - это я распрекрасно понимал. И принимал, кстати, как должное! А чо тут не понять-то? Тоже мне, тайны Мироздания, - пусть над этим… хи-хи, астрофизики там, хи-хи, головы ломают, - а я, в «почти четырнадцать» распрекрасно всё насчёт Митьки понял, - и повторю, главное, - принял!
По-онял… Боролись когда мы с ним, и побеждал когда я его, - а побеждал я Митьку почти всегда! - это ж Митька был, - и понимал, когда усаживался ему на грудь, и смотрел, улыбаясь до ушей, - но победительно смотрел в его синющие глазищи, и сам при этом плавился и оплавлялся от неведомого ни с кем до того, - даже с Вовкой Р-вым счастья… А этот: - глазищами своими, тёмно-синими, - ХЛОП-ХЛОП…
Всё я про него понимал, и про себя, - И! НИКАКИХ! У меня. По этому поводу комплексов. Никогда. Да. И у меня, сидящего, на поверженном мною, - во всех смыслах, - Митьке, тут же возникал… стоячок! Господа мли, вот уверен я, что тут уж Митька его, этот мой, небольшой, в общем-то по размеру, - а так-то! - скала! – «стоячок» мой чувствовал… И это его пугало очень! Хм, говорю же, - дурачок синеглазый… Мда, кстати, а у меня и сейчас не слишком большой, скромный даже, сантиметров 15-16, не больше… Да-а…
Ну, вот, - через неделю после нашего кино-знакомства я уже был у него дома своим, можно сказать, да и он у меня уже начал осваиваться помалу… Но это после огромной с моей стороны подготовительной с ним работы, типа где-то так эта работа велась:
- Бля! Дождёшься, в печень дам! Скоко можно, - «стесняюсь»! - пошли, сказал, ко мне, я про тебя бате рассказал, ждёт он… Чо? Ну, и пошёл тогда наххх… гад синеглазый! Подумаешь, у меня у самого зелёные глаза, ещё реже такие… А вот то говорю, что если ты вот сёдня со мной щас вот к нам не пойдёшь, то…
И так далее, не дословно, но очень близко, - так вот, после этой «подготовительной беседы» Митька познакомился и с моими, и всем понравился, кроме Женьки моего, - тот ревновал, скажу лишь это, ревновал, по-братски, - а больше я про это ничего говорить не хочу, ведь так они, Женька и Митька, и не сошлись, - грустно мне об этом говорить… Ну, и я. Тоже у него всем понравился, - а всех у него было: 1 -мама, 2 - папа, 3 - бабушка. Более русской бабки я не знал в жизни, чем мама папы моего Митьки, - Ольга Эриховна Берг, не помню как урождённая, но девичья фамилия её тоже была немецкой… Пирожки с картошкой, знаете, какие делала бабушка Оля? М-м, песня! Секреты двух наций и не знаю скольких поколений!
Тьфу ты! Причём здесь пирожки, Заноза? Да вот при том, господа! Вы, главное дело, читайте, и всё ясно станет скоро…
* * *
Прихожу, короче, я к Митьке, - и прихожу, знаете ли, с НАМЕРИНИЕМ! Именно так вот, как я написал, прописью… Всё я накануне вечером заранее взвесил, рассчитал, - весь вечер план разрабатывал, - ё-моё, 13 с полов… почти четырнадцать лет, надо же! - почему мне не попадусь сейчас я, такой вот, как тогда, только чтобы четырнадцатилетний сегодня? Впрочем, я ведь и не Митька…
Ну, вот, план, значит, - всё прикинул, схемки там, разные, - множество, детали, - плавки свои надел, красные, немного уже тесные мне, с лета ведь были, я в них и на Урал, и в бассейн, когда абонемент купил осенью, и в школу, на физру, под спортивные, - хм, ну да, трусы… Да. И футболка. Белая, - белоснежная даже, с эмблемой «Москва-80» слева на груди, - последний хит тогда был! А трикошку под брюки не надел, - какая, нах-х, может быть трикошка! - благо, не особо холодно было в тот день… Голову даже помыл с вечера… И прикиньте только, господа мои, - уши вымыл! - что, в общем-то, было вовсе и необязательно, - но. Помыл. Это символ такой для меня был, - понимаете? И… «Шипр»! Батин. Вот мы с Вами сейчас ржём, господа, - ну, я-то ещё как! - а Митьке моему, ой, как не до смеху стало, когда он мне дверь открыл…
* * *
- Ну, чо застыл-то? Так и будем на площадке стоять? К нему в гости, понимаешь, пришли… По-настоящему, понимаешь, в гости…
- Да?.. В гости «по-настоящему»? Ну-у, Илюха, это здорово! Ну, что, - может, пообедаем тогда? По-настоящему, а?!
И тут, господа мои, всё чуть и не сорвалось у меня. У нас, то есть, с Митькой…
Обедать!
Дело в том, что я уже с полгода где-то… Короче, я начал интенсивно расти, - дело абсолютно обычное для тогдашнего моего возраста, Вы и сами по себе это знаете. И… ну… в общем, батя говорил, что для человечества будет проще, если он ко мне применит табельное, - один раз! - чем непрерывно меня человечеству кормить, кормить, кормить… Ха. Не смешно, между прочим. Ведь спорт ещё у меня был! Тогда только бокс, следующим летом только меня мой родной дядя к себе на водную станцию взял, в греблю, - но и бокса хватало! И хотя сегодня у меня тренировки не было, - я же Заноза, я же всё с вечера рассчитал, приготовил, - но бокс… Короче, каждый грамм на учёте, - Думаю, господа, многие из Вас в курсе дела. Вот и приходилось… «голодувати», по скептическому замечанию моего бати. А жрать хотелось… постоянно. Такие вот, что называется, пирожки, а тут этот мне:
- Обедать, Илюха, щас с тобой будем, раз ты в гости ко мне пришёл, - по-настоящему…
Я так вот прямо, с открытым ртом, с ботинком в одной руке, с… ГЛАЗАМИ, в общем, и застыл у Митьки в прихожей! Предался я «раздумьям тяжким»… но не надолго! Ведь если когда я решил! Если у меня НАМЕРЕНИЕ! А если обед, да ещё приготовленный Митькиной бабой Олей, - ну? Какие тут к бесам «намерения»? Особенно, ТАКИЕ, как у меня тогда, - ну? И я… Впрочем, вот:
- А что у тебя есть есть?.. В смысле… погодь, Мить, я ж… Так. У-у, с-с-с, узлы эти, гадс-с-ские… Обедать, да? Н-н… Нет. То есть, потом, может, а? Потом давай, может, Митя, ладно? А сейчас я… кх-кхм… не голоден. Ни-ка-пель-ки! - вот это «ни капельки», господа мои, произнесённое мною по слогам, с твёрдостью философа стоической школы, я отчётливо помню! - Так что… Я просто, в гости.
* * *
Вот так вот, Господа! Вы представьте себе только силу любви и желания! Моего. Моей. А? Вот это любовь, вот это сила воли! С младых ногтей, можно сказать! Ил-2 Железный. Вы… хихикаете там у себя, читая это, что ли?.. А-а, улыбаетесь, - ну, это не возбраняется…
- Ну-ну, - с сомнением покачал головой Митька, ведь он уже ЗНАЛ меня, ну, всего почти, до трусов-плавок, и знал он, как это я НЕ ГОЛОДЕН обычно… - Проходи уже, потом обед, так потом…
И я прошёл в его комнату… У кого-то в «теме» есть рассказ «Митина комната», я, когда заглавие прочёл, - у меня руки затряслись, честно, а оказалось совсем не то, близко даже не «то»…
Понимаете ли, - всё это очень светлые у меня воспоминания, и радостные, и я, пока вот это всё писал… у меня, с моих чётко очерченных губ, не сходила радостная улыбка, - а что? Разве ТАКОЕ вспоминать стыдно, зазорно или… или ещё что? Любовь стыдна??? Вот и я говорю, - радостно мне это вспоминать, - ну, чуть грустно, конечно же, но это и понятно…
Итак, я прошёл в Митькину комнату, - отдельная! - классно, - я всегда считал, и тогда уже, что отдельная комната для пацана… это статусная вещь, как я бы сейчас уже сказал. У нас с Женькой, разумеется, одна на двоих была, - со всеми вытекающими.
Ну, вот, прохожу следом за Митей, - и… господа, я ему по плечо, наверное, был, - и не надо было мне особо опускать глаза… короче, иду за ним, - он в трениках, а я смотрю, как у него под трениками половинки его… да нет, не попка это уже у него была, - нормальный зад, нормального парня. Нормальный? Я очень отчётливо помню, что это был самый первый раз, когда я обратил внимание на попку, - и именно в Митьке дело, ведь это сам я пришёл к нему с НАМЕРЕНИЕМ, - вот и… а ничо так… под трениками… интересно, у меня так же сзади, - ну, двигаются булочки?.. Да-а, интересно…
- Что?
- Музыка. Илюш, ты чо, оглох с мороза?
- Какой мороз ещё, Митька? А вот «музыки» мне своей не вздумай даже! Это же у тебя… Это ты сам оглох, понимаешь, раз такую «музыку» слушаешь!
Да, господа мои, увы, увы и увы, но Митя Берг был попсовик. С импортным уклоном. «АББА», «Отаван», - что там ещё… «Арабески», и, - вершина моего презрения, - «Бонни», да простит меня Будда, «М»! Но Митька не настаивал, не пытался «обратить» меня. Уже, наверное, день на третий был у нас разговор по поводу музыки, - и он не настаивал, не пытался перекрестить в свою веру меня, считавшего тогда, в «почти четырнадцать», что Святая Троица укомплектована из Блэкмора, Гилмора и Дэна МакКафферти! В окружении соответствующих «святых», разумеется. И к его… погодите ка, а что у него был за маг? «Илеть», что ли?.. Хм, не помню. Надо же, - разбить я этот маг грозил Митьке каждый раз, как к нему приходил… каждый день, практически, особенно, первое время… Или старая «Нота», ленточная? Не помню, господа мои! Плохо это, такие важные вещи забывать, очень плохо…
* * *
- «Музыка»! Ну, ты понял, да? Лучше знаешь, чо? Лучше ты мне, Мить, покажи книжку эту? Вон, зелёную, - это я решил, что не фиг тянуть Митьку за что там у него в трениках есть, и сразу переходить к делу, НАМЕРЕНИЕ уже у меня в плавках начинало шевелиться, господа…
Дело вот в чём, - у Митиной мамы, - она учительница была, - представьте себе, рисования! - была книжка. Вот она, лежит у меня сейчас слева от клавиатуры, на ней пепельница. Я сейчас специально её достал из книжного шкафа. Много чего не сохранил в жизни, - письма его из Германии, - первое время он писал, да я вот не отвечал, боялся почему-то в Германию писать, - и Митя перестал, конечно же… И фотографии почти все растворило время, - сильнейший из фотореактивов! А вот эта книжка… книжонка, КНИГА, - вот она, зелёная, слева от моей клавиатуры сейчас у меня лежит…
Лев Любимов, «Искусство Древнего мира», М., «Просвещение», 1978г., издание второе, дополненное… Так, 320 страниц отвратительной бумаги. Сразу всё. От пещер, до заката Античности, - с как бы «иллюстрациями». Да, эта книжка играла в моих планах по подрыву своей и Митькиной «девственности» роль детонатора. Вот, - Греция и Эллинизм тут начинаются со стр.158… ну, сначала архаика идёт, примитив… вот. На 178-ой странице Странфордский курос, - начало классики. Вы не видел? Ну, - это Бог. Куросы изображали совсем юного Аполлона, - а этот вообще, мой любимый, подросток, практически, и фигура… Ну, и другие тут есть, и Пракситель, и Мирон, и Поликлет, - нормально. И без фиговых листочков, как в учебнике истории Древнего Мира за пятый класс они были, помнится…
И вот мы с Митей сидим на его тахте, - клетчатое зелёное одеяло, верблюжье, - смотрим эту книжку… я смотрю, - Митька-то с тоской на свой маг больше поглядывает… и… Тут и началось. Сначала я, открыв нужную страницу, придвинулся к Митьке. Тесно, бедром. Синеглазый замер. Я типа книжку смотрю внимательно, - замер он себе, и замер, мне-то что? Потом:
- Митя, смотри, отколото у него тут…
И я кладу Мите книжку на колени. На бёдра, то есть. Чтобы он разглядел получше. И так кладу ещё, - не выпуская из своих рук, и получается, что мои руки у него на бёдрах, ладонями вверх, а сверху уже, раскрытая на нужной, 178-ой странице, зелёная книжка, напечатанная на отвратительной бумаге, - бюджетная версия, сказал бы я сейчас…
- Грм… Что отколото?
- Вот.
- А-а… Ну, понятно, древний ведь, вот и… потерялось…
- Что потерялось?! «Потерялось»! Это же у него… член «потерялся».
- Кхм…
Красный. Митя красный. Я, - нет.
- Интересно, как это мог он отколоться? А может, спецом кто-нибудь? Баранов хватает кругом.
- Грм… кхм…
А у меня под руками тонкая ткань Митькиных треников, и Митькины… напряжённые уже бёдра, - мне они показались в тот момент мраморными, господа, и не важно, что я чувствовал это мрамор его бёдер тыльной стороной ладоней, - это был живой мрамор, в отличие от того, из которого был сделан Странгфордский курос…
И всё. Я даже не сказал, не спросил, - типа, а покаж, Мить, какой у тебя, я, типа, посмотреть хочу, - ничего такого! - я скинул одной рукой книжку на тахту, на зелённое верблюжье одеяло, перевернул другую, левую, и погладил Митьку. Вверх. То есть… к члену провёл рукой, в общем. То, что у него членом можно было в тот момент колоть мрамор, и объяснять не надо, - это ясно, господа мои, не так ли?
- Па… па…
- Ха! Я не папа, я Илья… ого…
- Илюш, ты что… - шёпотом, и Вы знаете сами, господа мои, какой у Митьки был шёпот в этот момент, ну да, и хриплый, и… ну, знаете, в общем!
- А что? - я сама невинн… непосредственность, так лучше сказать.
- Нельзя же… грм…
- Да всё можно… Мить… тебе тоже, можно… хочешь?
Господа, Митя меня за эту неделю узнал, - поэтому и такая реакция у него была, довольно… спокойная, что ли, в «неспокойной» такой ситуации. Поэтому он не стал вскакивать с тахты, прикрываясь… ну, хоть и книжкой этой вот, например, - и не стал упрекать меня, и удивляться не стал, - говорю же, узнал он меня, - ну, опешил, конечно, но… Почему мне такие не попадаются? Как я тогда?
В общем, я уцепился за его член, - рукой пока только, - через треники и трусы, - ха! - на Мите тогда именно трусы были, прикинь! А его руку просто положил себе на ширинку. Неудобно. Во-первых: - брюки мои, школьные; во-вторых: - у Митьки рука тоже, как мраморная стала сразу; в-третьих… всё. Да хватит, - говорю же, - неудобно, и хоть я ноги сразу же раздвинул, воспользовавшись этим, чтобы ещё теснее прижаться к Митиному мраморному бедру, - но я хотел дальше.
- Я сниму, да… - это я не предложил Мите снять его треники, это я его поставил в известность относительно того, что собираюсь делать. - Только ты ляж… Тьфу ты! Ляг…
- Илюш, но… ты что? Папа ведь твой, и мама… Женька тоже…
- Где это папа-мама? Женьку ещё вспомнил, понимаешь… Что-то я никого тут у тебя не вижу. Папа, папа… да ложись ты уже, папа мой на работе, а я у тебя, с тобой…
Мы потом почти ничего и не говорили с Митей. Он стеснялся, наверное, в обычной своей манере, а мне просто не до того было. Я сначала язык высунул, от увлечения! Треники ведь я с Мити тянул! А потом рот у меня сразу стал занят. Ну, да, именно, - Митиным членом. Это первый раз у меня был, - и вообще ничего, никакого внутреннего сопротивления… Блин, желание! Я не очень представлял себе вчера вечером, что именно мы с Митей делать будем, - ну, подрочим, наверное… Друг другу может быть, подрочим, - опыт у меня был, - хм, «одноразовый» опыт взаимной мастурбации я уже имел, - пионерский лагерь «Горный воздух», Абзаково, прошлое лето, - но сосать я не думал. А когда… как только Митин член оказался у меня перед глазами, - я и разглядеть его не успел тогда, практически! - он, его член, тут же оказался у меня во рту… На автомате.
Это заложено, господа мои! Матрица. Ведь я сразу понял, что это моё, и ещё понял, чего именно я хочу… от всех. От Вовки Р-ова, от Мити, - сосать, и чтобы у меня тоже… А Митька… его не то, что трясло, - колошматило! И как только тахта не развалилась… А мне… даже не думал я ни о чём, зажмурился от удовольствия, - и сосал. Причём, лучше с тех пор я сосать не стал, - чепуха это всё, про опыт, про технику, - если это твоё, если это тебе реально в кайф, - то и учиться особо не придётся, - уверен.
А кончал Митя так, что… Я не буду в деталях об этом, - хорошо, господа мои? Нормально он кончал. А я глотал, - вот я скажу лишь, что Митя даже не пытался убрать мою голову или отодвинуть меня, - он не в состоянии был, и не оттого, что хотел именно в первый же раз мне в рот кончить, - просто не в состоянии. Пискнул чо-то, всхлипнул, - я понял, - кончает Митя. Мой теперь навсегда Митя. И я не подумал даже сам убрать голову, отодвинуться…
Потом он минут несколько… какое-то время он приходил в себя, - я сначала поигрался его членом, - рассмотрел уже толком его, - яичками поиграл, - а этот лежит, трясётся потихоньку и, кажись, не дышит уже. Тогда я разделся. Сам разделся, господа мои, - и это было… ну, в общем, очень редко я раздевался потом сам, - иногда лишь, - или когда мы с Митей торопились, или ещё что, - а так-то он меня раздевал всегда. А я обожал смотреть, наблюдать за этим… процессом! Ещё бы, ведь как это прикольно выглядело: - Митя мой смущается поначалу, - у него это смущение до конца осталось, не прошло, - потом так… ну, «возбуждается», это слабо сказать. А мне смешно… и нежность такая, что…
Ну, короче я разделся до плавок, - футболку, подумав, тоже снял, только положил её на стул рядом так, чтобы была заметна её белизна, и эмблема «Москва-80» тоже, - и в своих красных, тесных уже, а сейчас особенно, плавках к Митьке.
И он мне тогда стал сосать, - и я кончил подряд два раза, - первый раз сразу же, чуть только мой член у него во рту оказался, - второй раз минут… да разве можно сказать, через сколько? Кончил, когда кончил. Это подряд, потом мы полежали, - подышали, - мне после второго раза чо-то больше ничего уже особо не хотелось, - и тут Митька снова за меня взялся, - и я кончил третий раз. И тогда я ему, - но это уже я так делал, «технически», - я устал, и надоело даже, можно сказать, - ну, а что, - 13 с половиной…