Коля действительно показал мне место, на котором должны были сойтись в противоборстве две группировки «минусов».

Черномор предупредительно снабдил меня календарем лунных циклов. Если верить ему, а наши условные противники завязывают свои разборки именно на него, произойти это событие должно было сегодня ночью.

Лишившись второй пятисотки, я велел так кстати подвернувшемуся информатору Коле отправляться домой и ждать Максима, а как только он появится — немедленно свести нас.

Сам я вернулся в гостиницу, принял душ, сменил белье и джинсы, кое-как оттер неоднократно пострадавшую в ходе спецмероприятий куртку. Наспех перекусил остатками бутербродных нарезок, запил минералкой.

Посидел некоторое время, глядя в окно.

Уже сгущались сумерки. Подвывал среди деревьев мокрый ветер, гонял пожухлые листья.

Хорошо в такой вечер сидеть у камина, завернувшись в шерстяной плед. Пить горячий чай с лимоном, или сдобренный корицей и яблочными дольками глинтвейн. Читать непременно Роальда Даля. И отрываться от похождений любвеобильного дядюшки Освальда лишь для того, чтобы поворошить кочергой весело потрескивающие угли или пригубить кружку.

Вот только не видать мне таких тихих радостей.

Придется мне идти навстречу неизвестности, запрятав подальше страх и уняв нервную дрожь в пальцах.

Так я и поступил, тщательно зашнуровав ботинки и поплотнее замотав шею шарфом.

Я не мог упустить такой шанс. Противоборство. Нам рассказывали об этом, смутно в общих чертах. Своеобразная традиция «минусов», так они делят между собой власть.

Я хотел увидеть это собственными глазами. Узнать, что это.

Возможно, это поможет мне разобраться в происходящем.

* * *

Военный полигон давно не использовался.

Низкие бетонные постройки заросли буйным кустарником, колючая проволока провисла — гуляй не хочу.

В таких местах хорошо устраивать романтические фотосессии, в духе компьютерных игр, рассказывающих об ужасах мира, пережившего ядерную войну.

Чернели вдалеке какие-то ангары. По земле стелился туман и, качаясь на ветру, поскрипывала стертая табличка на заборе.

Я занял позицию в зарослях на возвышении.

Прямо передо мной как на ладони была видна широкая площадь. Кое-где в жухлой траве виднелись остатки бетонного покрытия.

Ждать пришлось долго. Уже сгустились сумерки, стало совсем темно. Я замотал лицо шарфом, застегнул куртку на все молнии и спрятал руки в карманах. Продолжал наблюдать.

Наконец я почувствовал движение возле ангаров.

Хрустнула щебенка, качнулся бурьян.

Из-за ангаров, с лесной опушки, медленно шла, покачиваясь из стороны в сторону, темная фигура.

На мгновение из-за туч пробилась полная луна, и в ее блеклом свете я различил человека в измазанном грязью ватнике.

Глаза его были широко раскрыты и неприятно поблескивали, отражая лунные блики. Держа спину неестественно прямой, он неспешно двигался по направлению к центру площади.

За его спиной появился еще один темный силуэт, затем еще несколько.

Луна вновь скрылась за тучами, и странные фигуры растворились во тьме.

Быстрыми перебежками я добрался до ближайшего бетонного здания, смотревшего в ночь черными провалами пустых окон.

К его крыше вела хиленькая пожарная лестница.

Стараясь не греметь железными ступенями, я побежал наверх. Вот сорвусь сейчас, пронеслось в голове, брякнусь головой о бетон, и до свидания, Москва.

Меня лихорадило от волнения. Было страшно и весело. Те же ощущения, что и при знакомстве с Колей. Серые нити страха не давали знать о себе. Но молчали и чувства «индикатора». Я не представлял, что случится дальше.

Добравшись до крыши, я прокрался к ее краю и распластался животом на рубероиде.

Отсюда было видно получше.

С двух сторон поля очень медленно двигались навстречу друг другу люди.

Разные люди, женщины, мужчины, худой подросток, скрюченный дедок.

Всех объединяло одно — они двигались очень прямо, молча, не глядя под ноги, и не оступаясь. И смотрели прямо перед собой широко раскрытыми глазами.

Наверное, так ходят по крышам лунатики.

На расстоянии шагов двадцати друг от друга группы замедлили ход и остановились.

Из обоих вышло вперед по одному человеку.

Я узнал серый плащ моего недавнего собеседника. Того, что считал себя хозяином города.

Второго, облаченного в черное, было видно плохо.

Двое, чуть покачиваясь, словно в трансе, замерли напротив друг друга.

В этом было что-то от спагетти-вестернов, в которых ковбои, стоя посреди городской улочки, соревнуются в скорости стрельбы.

Пустое поле, две одиноких фигуры.

Две группы зрителей, оцепенело замершие за их спинами. Впрочем, собравшиеся не были зрителями. Они были полноправными участниками действа.

Я почувствовал низкий гул в ушах, в глазах на миг потемнело.

Противостояние началось.

В общих чертах я представлял, как все это должно происходить, но никогда не видел воочию.

Двое встретившихся посреди поля лидеров группировок, сейчас сошлись в жестоком ментальном поединке. А люди, стоящие за их спинами, погруженные в оцепенение, мало что понимающие и видящие, служили им своеобразным подспорьем, немой группой поддержки, эмоциональными донорами, подпиткой.

Лидеры качали из них жизненную силу, всю ее вкладывая в незримый пресс, который должен был сломить, опрокинуть одного из соперников.

Так «минусы» по давным-давно устоявшейся традиции решали свои территориальные притязания.

В этом даже было что-то романтическое.

Это были даже не ковбои посреди унылой техасской улочки, по которой скачут шары перекати-поля. Нет, скорее дуэль аристократов. Сброшенные с плеч шинели, вонзенные в землю сабли, секундант резким голосом отсчитывает шаги.

Если конечно не принимать во внимание две группы людей, случайных прохожих, обывателей, загипнотизированных, лишенных воли, не помнящих себя. Завтра утром они и не вспомнят о ночном приключении. Может отложится что-то, глубоко-глубоко, на изнанке сознания. Да мало ли что не пригрезится пасмурной осенней ночью. Наверное, решат они, это был просто сон. Если выдержит сердце…

Двое начали давить друг на друга. Глаза в глаза, кто кого пересилит.

И я услышал шепот множества голосов «Верю, верю, верю».

Не отдавая себе отчета в действиях, спящие люди вливали в дуэлянтов свою уверенность, свою ярость, гнев. Все те сильные эмоции, которые служат отличным топливом для драки, борьбы, для войны, противоборства.

Я и сам начинал попадать под гипноз этого мерно постукивающего в висках метронома. Качающийся маятник ментального поединка. Ритм подчинял волю, ритм усыплял разум.

Жирная чернильная клякса расползалась, подпитываемая извне. Тянула антрацитовые щупальца вперед.

Но против нее вздымалась вязкая серая хмарь, поглощала, втягивала в себя.

Я, как завороженный, следил за развернувшимся на поле действом.

И сперва даже не заметил легкого движения, нарушившего четкую композицию мысленной схватки.

От той группы, во главе которой находился серый плащ, вдруг отделилась девчонка. Тонконогая, совсем еще подросток, в дутой куртке ярко-желтого, цыплячьего цвета, выделявшегося даже в ночной темени.

Покачиваясь из стороны в сторону, прямая, как марширующий гренадер, она пошла в сторону моего укрытия. Глаза ее смотрели в одну точку.

Девчонка остановилась возле разбитой асфальтовой полосы, в нескольких метрах от здания, на крыше которого я лежал.

Некоторое время она вращала головой влево-вправо, слепо глядя перед собой распахнутыми глазами.

А потом начала медленно поднимать руку. Ее указательный палец уперся прямо в меня.

«Чужак! Чужак! Чужак!» Вклинилось в общий монотонный гул. Словно разбивая тревожное гудение набатных колоколов звонким дребезжанием колокольчиков.

Я был так поражен происходящим, что не сразу понял, что она имеет в виду меня. Она почувствовала меня!

Противоборствующие лидеры дрогнули, синхронно согнулись, взболтнув руками, будто не удержавшие вес штангисты.

Качнулось чернильное пятно, потянулось щупальцами к стоящим позади людям.

Дернулась серая хмарь, тоже двинулась, поползла назад, почувствовав свободу.

Как если бы отпустили вдруг хозяева поводки двух собак, черной и серой, которых хотели стравить между собой. И те, повиливая хвостиками, засеменили к мискам с едой. В роли последних выступали две группы людей, погруженных в транс.

Я лежал. Сейчас я был не в силах пошевелится, глядя как все эти странные, плавно покачивающиеся фигуры начали неспешно разворачиваться.

Некоторые запутались, споткнулись.

Но основная часть статистов, основная массовка этого дикого кукольного театра, сориентировалась.

И направилась в мою сторону.

Я забормотал православную молитву. Первую, что пришла на ум.

Темные силуэты неспешно двигались по полигону, а я уже гремел подошвами по шатающейся железной лесенке.

Я с трудом удерживал равновесие и сдирал руки о ржавые скользкие перила.

Перепрыгнув через несколько нижних ступенек, я бросился в заросли.

С громким плеском провалился ногой в какую-то лужу, побежал дальше, чавкая ботинком.

Я бежал вперед, боясь оглянуться, а позади не раздавалось ни единого звука.

Это было страшнее всего.

Любая погоня должна подбадривать себя всякими развеселыми выкриками вроде «ату его!», «фас!», «хэй! хэй!» или хотя бы «держи вора»!

Эти двигались в полной тишине.

Лишь слитно шелестел и потрескивал бурьян, сталкиваясь с множеством человеческих тел, сминаясь под множеством ног, неторопливо, но неуклонно идущих в одном и том же направлении.

Вдогонку за мной.

Я спиной чувствовал, как они тянуться ко мне. Тянуться слепыми инстинктами, жадным животным чувством. Ориентируясь на запах, на движение.

На движущуюся цель.

Никогда не поворачивайся к врагу спиной, не беги — бег захватит тебя, а враг лишится разума от ощущения преследования.

Ты сразу станешь добычей, а он охотником. Это у нас в крови.

Я бежал, зная, что если замедлю движение, те слепые куклы настигнут меня, выпьют меня досуха. Не оставят ничего. Я просто перестану существовать.

И потому я бежал.

А потом заросли расступились, и я с разбегу врезался в сетчатый забор. Проклятье!

Я выдохнул, цепляясь пальцами за мокрую стальную сетку. Куда теперь? Куда дальше?

Они приближались. Тени между деревьев. Неуклюжие и медленные, но нечеловечески слаженные, невозмутимые, обстоятельные. Как механизмы, фантастические биороботы. Они перли вперед. На меня, за мной.

Я побежал вдоль забора. Ведь когда-нибудь он должен закончиться, верно?

У меня дико кололо в боку, я задыхался. Но все еще продолжал бежать. В этом было что-то дикое, первобытное.

Я был сейчас мальчишкой в звериных шкурах, удирающим через скалы под прицелом каменных копий враждебного племени. Я был варваром, уходящим в чащу от дротиков римских легионеров. Я был замерзшим французским егерем, ковыляющим через зимний лес, спасаясь от казачьего разъезда. Я был краснозвездным бомбардировщиком, маневрирующим между трассирующих очередей «мессеров». Я был всеми ими вместе, и продолжал оставаться собой.

Я уходил от погони. Бежал. Я уже едва стоял на ногах, изредка цеплялся пальцами за забор, продолжая ковылять. Запинался, спотыкался, кашлял. Еле плелся.

Впереди, между черными стволами деревьев, показалась бетонка. Признак цивилизации, надежда на избавление.

Я больше не мог бежать. Бок разрывался, дыхания не хватало, ноги заплетались. Я тащился из последних сил. А эти, со стеклянными глазами, подвижные и быстрые куклы, настигали меня.

Плюнуть на все и сдаться? Идея показалась вполне адекватной. Серая вата сразу же охотно начала заполнять все мое существо. Залепляя глаза, уши, рот. Пробиралась во внутренности, убаюкивая.

Словно только этой панической мыслишки и ждала, чтобы вновь завладеть мои телом.

Останься, не беги. К чему это? Сдайся.

Ведь это же так просто. Поднять вверх руки, выкинуть белый флаг, стукнуть ладонью по татами. Все, сдаюсь. Хватит с меня. И сразу станет легче. Не нужно будет бежать, бороться, пересиливать, мучить себя. Так шептала мне безликая серость.

К чему бежать? Ты же знаешь исход. Все бессмысленно. Все бренно. Отпусти себя, отпусти себя на волю невидимых ветров. Они донесут тебя. В мир, который тебя ждет. Туда, куда ты давно уже хочешь попасть.

Я продолжал ковылять, ломая ногти о стальную решетку. До бетонки оставалось несколько шагов.

Прекрати, глупец. Ласково шептала мягкая ватная серость. Остановись. Ты хочешь покоя, верно?

Покой — это ведь то, что тебе нужно?

Его ты искал, цепляясь пальцами за узкую полоску холодного металла?

Покой обволакивал меня, покой обещал мне бесконечное удовольствие, нечеловеческое наслаждение.

Мир, где не нужно бежать, хлюпая мокрыми башмаками по лесу, харкая себе под ноги тягучей слюной, задыхаясь, хрипя, утопая в грязи и крошеве листвы, сдирая руку о решетку забора.

Мир, где ничего этого не будет. Где будет только покой.

— Пошли в жопу. — прохрипел я. — Мать вашу, я выберусь!

Я потерялся. Я чувствовал, как безумно бьется сердце, я чувствовал как хлюпает в ботинках вода.

В тоже время я уносился прочь. Вовне.

Со мной случилось то, что случалось уже несколько раз. Только не при таких обстоятельствах. Прокол реальности. Выход вовне.

Огненная пыль в глаза. Яркие точки, светящаяся крупа, сверкающее крошево. Красный свет из глубин елочного шара.

Впереди, между древесных стволов, показались человеческие фигуры.

Я резко свернул, уходя от преследования, углубляясь в лес.

По щеке больно хлестнули ветви.

Ветви вдруг со всех сторон потянулись ко мне, как жадные черные лапы, треща и шелестя, стали хватать за одежду, вцепились в джинсы.

Я закричал.

Лес обступал меня, лес втягивал меня в себя, я махал руками, пытаясь выбраться из переплетения ветвей и сучьев.

И вдруг в глазах полыхнуло. Я оказался в какой-то дикой, неестественной параллельной реальности.

Небо стало из темно-сизого пепельно-серым, лес расступился, поредел. И уши у меня заложило от дикого визга, рвущего свиста, грохота, воя.

Вокруг меня неслись полупрозрачные серые тени. Призраки.

И небо озарялось яркими вспышками, ослепительно-черными всполохами. Здесь белое казалось черным, а черное белым.

Мир вокруг меня дрожал, но я не чувствовал ни своего тела, ни ветвей, которые скручивали меня, как простыню после стирки, меня еще мгновение назад.

Вокруг был стремительный танец теней и какофония звуков.

Но и они казались искаженными, приглушенными, искривленными. Как на пластинке, мерное движение которой задерживают чьи-то пальцы, как на раритетном кассетном магнитофоне, у которого садится батарейка.

Я попал в сознание озера.

В чистилище, где снова и снова продолжался бой, отгремевший более шестидесяти лет назад.

Здесь все также дрожала от разрывов земля, здесь поднимались и шли в атаку, и умирали — бесконечно, без перерыва, без времени.

Круговорот смерти, боли и ненависти. Сплетенный из последних, лихорадочных вспышек душ павших здесь, на искромсанной в клочья и залитой кровью полоске земли, много лет назад.

Этим жило озеро, этим питались съезжающиеся в Краснорецк «минусы».

Зацикленный, повторяющийся поток гибельных эмоций — смерть и боль, ненависть и страх. По кругу, без конца.

Вот где я оказался.

Я летел среди призрачной круговерти сражения.

Громадные угловатые тени пронзали меня насквозь, обдавая грохотом и лязгом гусеничных траков. Стремительные тени в человеческий рост, проносились мимо, неразборчиво и яростно крича по-русски и по-немецки. Белые тени рвались с пепельного неба, обдавая сводящим с ума визгом, натужным воем. Черные цветы шрапнельных разрывов распускались то тут, то там. Дробно стучали пулеметы, хлестко трещали винтовки и сухо щелкали пистолетные выстрелы, рвались гранаты, со свистом неслись осколки.

И везде, везде вокруг множество голосов хрипели и кричали что-то неразборчивое, с болью, с ненавистью, с отчаянием.

А я плыл сквозь это, не чувствуя тела, сходя с ума, теряя ощущение реальности, забывая, кто я.

Меня почти вобрала в себя, всосала эта безумная призрачная круговерть, я почти перестал осознавать свою личность.

Но я заставил себя вырваться, жмурясь, пытаясь проснуться, втягивая легкими ледяной туман. Пытаясь подняться со дна на поверхность, как утопающий, выныривая из последних сил.

Я выпал в реальность.

И потерялся, окончательно запутался. Протягивая вперед руки, как слепой, я тыкался в мокрые древесные стволы, под ногами шуршали гнилые листья. Где-то рядом тихо плескало озеро.

Я споткнулся о корягу, упал, уткнулся в мокрую листву. И все равно продолжал ползти.

Пока прямо перед моим носом, двоясь и троясь, расплываясь, вдруг не появились высокие шнурованные ботинки.

А потом была яркая вспышка, острая боль в затылке и тьма.

И все.