Глава 1

Дэвид Нортон был честным вором. Высокие моральные качества достались ему по наследству от предка-полицейского, тоже, кстати, Дэвида Нортона. Предок был далёкий, всех «пра»  до «деда» и не сосчитать, он жил лет через пятьдесят после той войны, когда джапы на китаёз бомбу сбросили, но Дэвид был уверен в том, что они родственные души. И не важно, что один ловил преступников, а второй сам был преступником, дело ведь не в этом, а в отношении к работе. В репутации. Для вора репутация – первейшее дело. Любому клиенту хочется знать, насколько честно ты выполняешь условия сделки.

Серго Мамаев, контрабандист, который помог Дэвиду убраться с Земли, сам вызвался поручиться за него перед нужными людьми.

– Ты, – говорит, – вор честный. Такие везде нужны. Я  скажу кому надо.

Поэтому Дэвид не очень удивился, когда к нему обратились с тем заказом. Не так сильно удивился, как мог бы. Хотя, конечно, он не рассчитывал найти работу ещё до переезда, и тем более, он не ожидал получить заказ от церцетариев. Он тогда про церцетариев знал только то, что Серго рассказывал, а Серго расскажет – только слушай.

Серго говорил, что в Шэн Землю называют Старая Терра. И что там надо постоянно следить за собой, чтобы не выдать в себе землянина. Плохо быть уроженцем Старой Терры в Шэн. Опасно. Хуже, чем колдуном в первобытные времена. Колдунов когда-то разыскивали и уничтожали. Землян в нынешние времена … вы будете смеяться, но разыскивают и уничтожают. Чудные люди. Космос покорили, пангалактическую империю отгрохали, а нравы хуже первобытных.

Из рассказов Серго выходило, что в церцетарии служит чуть ли не каждый третий гражданин Шэн. То есть, подданный,  а не гражданин, будь они неладны.

А церцетарии, оказывается, добрались и до Земли. И так вышло, что Дэвид взялся на них поработать, в обмен на то, чтоб самому подданным стать. В счет, так сказать, будущих ланчей. Церцетарии, со своей стороны, брались обеспечить ему настоящие документы,  легенду, способную выдержать любую проверку, и даже предков соответствующих информации в генетической карте.

Там, в Шэн, без генетической карты никуда. Нет тебя. Даже в магазин не сходишь. Без карты одна дорога – в церковь, и просить, чтоб новую сделали, если утеряна. Ну, или подделывать, если с настоящей проблемы.

Подделки бывают разного качества, а Дэвид в генкартах ни в зуб ногой. И хоть он понимал, что Серго его кидать не будет, а, всё-таки, не устоял перед возможностью получить легальные документы. Ему сказали, мол, о том, кто он, что он и откуда, и о генкарте тоже, забудут сразу, как только он сдаст заказ и примет оплату. Дурдом на выезде, ёлы… они за кого его держат? Понятно, что эта самая генкарта будет для церцетарии и маячком, и путеводной звездой и красной ковровой дорожкой к землянину Дэвиду Нортону. Но всё равно дураком надо быть, чтоб отказаться. В комплекте фальшивок, пара-тройка настоящих корочек никогда не лишняя.

А Серго сказал, что если церцетарии чего обещают, то делают. Мол, как сказали, так и будет. Серго, он тоже с прибабахом, как все имперские, только ему ещё хуже, чем остальным. Мотается туда-сюда, с Земли в Шэн, из Шэн на Землю. От такой жизни кто хочешь рехнётся. И церцетариям поверит. Они, всё-таки, люди, церцетарии-то, человека к людям инстинктивно тянет. А на Земле людей уже, считай, не осталось. Чем дальше, тем сложнее разобрать, где человек, а где ложноножка искиновская.

Дэвид, когда у него спросили, чего б ему самому-то хотелось, попросил в предки Нортона-старшего внести. Церцетарии согласились, им всё равно.  Вот так получилось, что Дэвид вместе с пра-пра-… с Дэвидом-старшим, короче, в эмиграцию подался.

Нет, не сразу. Сначала он заказ принял, аванс забрал. Дело понравилось, заковыристое было дело – как раз по нему. Ни много, ни мало, а добыть пустой эдзоу.

Никаких денег не хватит, чтоб эдзоу купить. Не продают их за деньги. Их вообще не продают, но если места знать, то да, есть такие сэконды, где, услуга за услугу, тебе и эдзоу раздобудут.  Но Дэвиду заказали не такой, из которого предыдущие мозги вытряхнули, микросхемы спиртом протёрли и в сэконд снесли, а новьё, ни разу не юзаное, но протестированное и готовое к работе. 

Задачка…

Откуда они там у себя в Шэн вообще про эдзоу узнали? Хотя… если они давно на Земле шуршат, то ничего странного. Нашуршали.

Хитрая штука эдзоу. На человеческий с джаповского переводится то ли, как «доппельгангер», то ли как «отражение», а, может и вовсе не переводится – Дэвид разное слышал. Искусственное тело, конструкт, который голыми руками может головы людям отрывать. Джапы делали их для своих самураев, для тех, кто отрёкся от обычной жизни ради воинских подвигов. Хотя, видел Дэвид эдзоу, всё там есть, и в мужских моделях, и в женских – все, что надо, чтобы от жизни не отрекаться, а наоборот жить так, чтоб остальные от зависти скорчились. 

Зачем такая штука церцетариям? Загадка.

Любопытство для вора, скорее, достоинство, чем недостаток. Однако не тогда, когда дело касается заказа. Поэтому Дэвид ничего не стал выяснять сверх того, что для работы нужно было. Эдзоу он раздобыл, потом залёг на дно, и не светился, пока Серго его с Земли не вывез. На одном кораблике они улетели, Дэвид и краденый эдзоу модификации «f». Для баб, значит. Ох, жаль того парня, которому такая баба достанется.

*  *  *

Серго Мамаев – мужик надёжный, с репутацией. Он контрабанду возил дольше, чем Дэвид на свете жил. Так что за сохранность свою и ценного груза можно было не опасаться.  За малый процент от аванса сговорились, что Серго доставит эдзоу на одну из планет и спрячет, как следует.

Он имперский, он тут все ходы-выходы знает. Так что, Серго, пока летели, выбирал, куда эдзоу спрятать, а Дэвид напрягал чип на запись всего подряд. Всей информации о Шэн, которую мог получить на корабле. В свободное время фильтровал – что-то переносил в оперативную базу, что-то загонял в архив. Прогонять через себя такие объёмы данных раньше не приходилось, и если за чип Дэвид не беспокоился, то вот за мозги слегка переживал, поэтому в архив отправлял больше, чем на корку. В архив же сложил и нерадостную новость о том, что совершил, оказывается, «преступление сотрясающее основы имперского спокойствия». О как! И не беспокоит, что эти самые основы ему за сотрясение аванс дали, а в ближайшее время выплатят всю сумму.

В Шэн всё не как у нормальных. У них тут киборги вне закона, а киборгом считается любой, кто себе хоть самый паршивенький гаджет установит. Сами гаджеты тоже вне закона, вот их и возят с Земли контрабандой. Дело прибыльное, хоть и опасное. Но головой-то подумать, а? Если за ввоз в Шэн дешёвки, вроде адреналиновых насосов, можно срок на каторге получить, то за эдзоу не то что каторга, за эдзоу рабство светит. А у Дэвида – карт-бланш. Отпущение греха авансом, да за подписью не кого-нибудь, а Великого Кардинала. Что означает эта должность, Дэвид пока не очень понимал. Знал лишь, что ему за эдзоу ничего не будет, а Великому Кардиналу, если что-то пойдет не так, будет все, и еще маленько сверху, потому как он всю ответственность на себя берёт.

Перед людьми отвечает за ввоз эдзоу, и перед богом.

Нормально, да?

Психи они тут все.

*  *  *

Довольно скоро он нашел неожиданный способ коротать полетные будни – стал смотреть  имперские фильмы про нашествия землян. Больная фантазия сдвинутых на религии киношников создавала таких монстров, какие нипочём не смогли бы нормально функционировать, они даже просто ходить не должны были. Не говоря уж о том, что реальные кибер-модификации даже близко не похожи на то, что измысливали здешние мастера спецэффектов. А на Земле большая часть населения понятия не имеет о том, что галактика, оказывается, давным-давно освоена и заселена, как мегаполис. И кем заселена? Землянами же! Какие там нашествия?! Даже стратосферные лайнеры запретили еще во времена того, древнего Дэвида Нортона. О том же, чтобы в космос летать никто и думать не смеет. А на орбите – Серго показал, когда улетали, – висят боевые спутники. Да так тесно, что и Земли-то не видно.

Искин имперцев боится сильнее, чем они его. Боится не по-настоящему – он чувствовать не может – но считает наиболее вероятным противником. А здешние, значит, наоборот. Старая Терра – это для них ужасное место, вроде преисподней, сплошь населённое роботами и киборгами. Смешные люди! Роботы с нормальным интеллектом водятся только в Центральной Америке. Ну, а киборги… а что киборги? А кто в наше время не киборг?

Только подданный Шэн.

Ну и ладно, что взять с людей, воображающих, будто их правитель – воплощение бога? Ну, сумасшедшие же. Не государство – дурдом галактического масштаба.

Правда, и оболванивали их здесь, будь здоров. Дэвид, например, был уверен, что нормальный человек нипочём не станет добровольно смотреть программу под названием «Господь любит вас». А если, всё-таки, рехнётся, и включит не тот канал, то хоть пива выпьет под эту нудятину. Всё не впустую время потратит. Но у Серго этого добра нашлось не меньше, чем фильмов. Такая коллекция – за всю жизнь не пересмотришь. И если уж Серго место, которое мог отвести под груз, отдал бохардатам с записями, записи стоили того, чтоб глянуть, что ж там такого интересного. Дэвид однажды после отбоя собрался с силами и глянул.

И обалдел.

Каждый выпуск этой «Господь любит вас» если не боевик, то детектив, если не детектив, то, снова боевик со стрельбой и мордобоем. То рыцари ордена Десницы Господней пиратам похохотать устраивают, то отцы-церцетарии преступников ловят. Весело живут ребята, и другим заскучать не дают.

Дэвид с  тех пор подсел. Пока летели, дела там, не дела, а после отбоя запускал очередную запись. На Земле таких развлечений не было. Кино – не тот кайф. Кино смотришь и знаешь: брехня и полёт нездоровой фантазии. А тут, вроде как, съёмки по реальным событиям. Насколько уж они реальные, это на совести тех, кто передачу делает, но местные хавают и добавки просят.  Ну, и Дэвид теперь с ними. А что, надо же к местной культуре приобщаться.

Он, когда к эмиграции готовился, на Земле ещё, названия заучивал чисто механически. Орден Десницы Господней – армия. Орден Всевидящих Очей – госбезопасность. Орден Наставляющих Скрижалей – идеологи.  А теперь оказалось, что неизвестно ещё, кто тут боевики Десница или Всевидящие. И кто идеологи тоже не вдруг поймёшь. Монахи Скрижалей, или, опять же, Всевидящие. Непонятный народ эти церцетарии, всюду они, куда ни плюнь.

Остальные, впрочем, тоже немногим лучше. Даже рыцари, ну, те, что Орден Десницы. На первый взгляд, вроде, простые парни, воюют себе с пиратами, всегда на виду, не какие-нибудь там бойцы невидимого фронта… А на второй – педерасты. Нет, понять, в общем, можно: мужской коллектив, месяцами в космосе, выбирать не из чего. Но про них же, фильмы снимают. И не только боевики. Мелодрамы! Страшное дело… ёлы.

Дэвиду, так-то, наплевать было, в смысле, гомофобом он себя не считал, но романтические истории об однополой любви все равно вызывали оторопь.

Правда, в остальном, орден Десницы Господней был, пожалуй, единственным, к которому у него не было претензий.

Опять же, тачку чужую угнать – это у них запросто. Свои люди. 

*  *  *

Когда выходили из «подвала» вблизи планет, приёмники ловили телепередачи. Дэвид в один из таких промежутков посмотрел интервью с Юлием Радуном. Бывшим марграфом...

Маркграфы – это такие дворяне. Дворяне – местные землевладельцы, а маркграфы – крупные землевладельцы. Вроде глав корпораций на Земле, только как если бы корпорации у них были в единоличном владении. Ещё в Шэн есть аристократы, но они не дворяне, они нелюди, и у них земли как раз и нет. А дворяне – это не аристократы, а нормальные люди с большими деньгами и большим бизнесом. Короче, Юлий Радун был дворянином, был богачом, и у него было всё, даже личная армия.

Пока он не сел за то, что кто-то из его людей убил семерых священников.

Дэвиду он понравился. Ничего мужик, с юмором.

– Очень жаль, – говорит, – что Первый рыцарь Лукас фон Нарбэ оказался на поверку обыкновенным вором. Я, – говорит, – был лучшего мнения о всеимперском герое. Впрочем, поскольку «Хикари» была возвращена мне в целости и сохранности, зла на отца Лукаса я не держу. И если он захочет ещё раз воспользоваться моим кораблём, пусть придёт и попросит. Думаю, мы сумеем договориться. Он, я слышал, редкий красавчик, этот фон Нарбэ, хоть ростом и не вышел.

Радуна Дэвид малость зауважал. Мужик, считай, без ничего остался, пожизненное огреб, а держится молодцом. Хотя, конечно, был бы молодец, не напортачил бы с убийством. Додуматься надо было – на церковь наехать.  Здесь за такое и линчевать могут.

– И линчуют, – сказал Серго. – Как только охрана отвернётся, Радун пулю словит. Не того человека он вором назвал. За базар отвечать надо.

Судя по выпускам новостей, на следующее утро после передачи, пастыри в храмах и по телевизору, вместо проповедей отвечали на вопросы прихожан насчёт интервью. И рекомендовали «детям своим» умерить возмущение, и простить Радуну грязные нападки на рыцаря Лукаса фон Нарбэ. Мол, карать и наказывать, в том числе и за непочтительные слова в адрес священников – это дело церкви, а никак не мирян. А заодно объясняли, что  «Хикари» – корабль Радуна – отец Лукас не украл, а взял в бою, как за ним и водится. «Сей славный рыцарь верен себе». Сиречь, «Хикари» эта – трофей, и если бы не снисходительность Божественного Императора в отношении традиций нихонцев, она осталась бы в собственности ордена Десницы Господней, поскольку всё, что сделал рыцарь фон Нарбэ, было сделано по законам войны.

Насколько Дэвид понял, прихожане, посмотревшие интервью, призывам пастырей не вняли. Канал, по которому была трансляция интервью, мало того, что взялись бойкотировать, а ещё и стали требовать, чтобы его вообще закрыли.

Его и закрыли.

Вот скажите, поверит нормальный человек, что общественность возмутилась нападками на какого-нибудь там деятеля с хорошей репутацией? Да общественности только дай посмотреть, как кому-нибудь тортом в морду зарядят! Это ж люди, люди везде одинаковые, хоть они киборги, хоть религиозные фанатики.

Новый заказ подвалил ещё во время перелёта.

На Земле случалось, что Дэвид не успевал ещё закончить дела с одним клиентом, а на очереди уже была парочка других. Репутация – это не просто слово такое, репутация – это деньги. Но здесь-то была не Земля, а голый космос, тоненькая нитка улим-дуфунга, внутрисистемной связи, и уж точно никакой репутации. Другой мир, в котором Дэвид не отработал ещё ни одного заказа, даже знакомства свести не успел ни с кем, кроме Серго да ещё дюжины контрабандистов. И, все-таки, ему предложили работу раньше, чем их корабль вошёл в систему Канга. 

Канга включала в себя восемь планет. На одной из них, под названием Гемал, Серго с некоторых пор имел эксклюзивный доступ к нескольким секциям грузового терминала. В Шэн, где все порты и портовые службы принадлежали императору, и могли быть только взяты в аренду, никто никогда не замахивался на то, чтоб присвоить себе кусок терминала. О таком вообще не задумывались. Как так присвоить? И, главное, для чего? Контрабанду хранить? Да это ж всё равно, что прятать её прямо в кабинете начальника таможенной службы.

Но кабинет-то – последнее место, где таможня будет искать товар.

Дэвид ещё четыре года назад – четыре земных года назад – придумал, что нужно сделать, чтоб секции нечувствительно выскользнули из-под надзора таможенных систем, и самих таможенников.  Серго загорелся идеей – было бы странно, если б не загорелся – прошёл у Дэвида курс по использованию кое-каких земных девайсов, а уже в следующий раз, когда прилетел на Землю, похвалился, что всё получилось, всё работает, и не обещает проблем. Конечно, работает, кто б сомневался! Основная хитрость как раз в земном оборудовании.

В том самом, которого имперцы побаиваются.

Даже Серго.

Дэвид занес в чип номер секции, в которой выделили отсек для эдзоу, занес в чип  код, открывающий доступ в отсек. В корке, в смысле, в собственной памяти, в мозгах, ничего не задержалось, и Серго не преминул побурчать, мол, непонятно ему, как так можно, запоминать, так, чтоб оно не запомнилось? Как можно важные вещи клопу в мозгах доверить?

Нейропроцессор не клоп, и запоминает так, что коркой можно вообще не пользоваться, но разве имперцу это объяснишь? Даже контрабандисту, который на Земле столько же времени, сколько в Шэн проводит?

В компьютерных технологиях местным до землян расти и расти. И то, что им краденый эдзоу понадобился – лишнее тому подтверждение. Потому и украли, что своего сделать не могут. 

*  *  *

– Работу тебе хотят заказать на Инуи, – сказал Серго. – В Агасте.

И Дэвид по одному его тону понял, что заказ не банальный.

Ещё не зная, что именно нужно увести, уже пожалел, что откажется. Потому что заинтересовался, а интерес обычно означал, что работу стоит взять. Но нет, не в этот раз. До тех пор, пока не будет уверенности, что стряхнул с хвоста церцетариев, от небанальных заказов нужно держаться подальше.

Дэвид поискал в архиве чипа, нашёл планету Инуи в системе Туин, нашёл на этой планете город Агасту – административный и культурный центр. Нашёл в Агасте Императорский Музей Сокровищ и Редкостей. При наличии на планете такого музея, маловероятно получить заказ на ограбление, скажем, очередного научно-производственного центра.

На всякий случай, Дэвид проверил: научных центров на Инуи хватало, но в столице не нашлось ни одного. Агаста была городом высокой культуры. Какое отношение наличие или отсутствие этих самых центров имело к культуре, Дэвид объяснить бы не взялся, но вот, например, на Земле лабораторий было до хрена, а музеев не было вообще.

И культуры тоже не было. Никакой.

Он не тянул с ответом, сразу сказал Серго, что работу брать не будет, но музей в Агасте – подходящее место, чтобы встретиться с представителем церцетарии. Многолюдно, охрана хорошая, где угодно можно надолго остановиться, с кем угодно поговорить, и ни у кого это вопросов не вызовет.

Серго о многом рассказывал, о чем Дэвид сам бы не догадался, а местные, наверняка,  вообще не задумывались. Понятно, что когда человек одновременно в двух разных мирах живет, он и в том, и в другом мире примечает то, что аборигенам давно примелькалось. Но были штуки, о которых и Серго не думал. Внимания не обращал. Штуки, о которых Дэвид мог бы уже целую книжку написать. Исследование, ёлы. О том, чем имперцы от землян отличаются. А ведь он, считай, и не видел ничего, кроме новостей  по дун-кимато, шоу, да фильмов в безумных количествах.

Дун-кимато – официальное телевещание. На всю империю. С запозданием, ясное дело. Нет такой связи, чтоб из Столицы куда-нибудь в отдаленную систему хотя бы за сутки дотянуться. Но уж какая есть, той пользуются с умом. Считается, что по дун-кимато говорят правду, ничего кроме правды, и чуть ли не всю правду.

 Еще есть улим-кимато – в каждой системе своё. Саяри-кимато – это уже в пределах одной планеты. И лод-кимато, чуть не в каждом городе собственное. На втором месте по популярности после всеимперского. Ну, понятно. Родные чудеса всегда чудесней соседских, а родина у них тут – это город, где родился и империя целиком. Промежуточные варианты, типа, там, система, планета, только для спейсменов, для тех, кто в пространстве обитает.

На планетах местных от приезжих отличают по тому, кто как время считает. Те, кто безвылазно на одном месте живёт, разве что в отпуск куда летает, те пользуются планетарными календарями, на каждом шарике – свой собственный. А ещё есть имперский календарь – для официальных документов, туристических проспектов и, всего, что за пределами одной планеты происходит. Так что всегда можно понять: если человек говорит, например: «день» и прибавляет «имперский», значит это планетник, привыкший к родному календарю. А те, кто время только в имперских единицах считают, они без уточнений обходятся. Для них других календарей, кроме общего, вроде и не существует. 

Пока добирались из системы Канга до Туин, Дэвид вызубрил имперский календарь до полного автоматизма. Это давало шанс на то, что его где угодно будут считать приезжим. Нормальным приезжим. Из пространства, тут так говорили. И на то, что никто не удивится, когда окажется, что Дэвид не знает каких-нибудь, не описанных в справочниках, планетных обычаев.

Постоянные перелёты, по большей части – удел государственных служащих, так что на планетах к тем, кто значительную часть жизни проводил в пространстве, относились дружелюбно, и где-то даже уважительно. Ещё одна странность шэнского мышления. Это что ж нужно было сделать с людьми, чтоб они стали уважать своё государство? 

Политика и религия в одной, общей конструкции, не разберёшь, где заканчивается государство и начинается церковь. И все это на мощном идеологическом фундаменте. Невозможно не быть патриотом, невозможно не верить в бога. Даже когда глядишь со стороны, патриотизм и вера не кажутся глупостью. Быстро действует отрава, ничего не скажешь. А Дэвид ведь ещё даже ни на одной планете не был. 

И всё-таки, несмотря на религиозный дурман, дышалось здесь легче! Нет, «легче» слово неподходящее. Вот как назвать, когда из засранного до невозможности сортира выходишь вдруг куда-нибудь, где воздух как в горах чистый? Прямиком, из говна – в рай, а? Если и есть такие слова, Дэвид их не знал.

Они же здесь понятия не имели, что такое тотальный контроль. Абсолютный. Знать не знали, как это, когда людьми машина заправляет, вроде бога, только бога нет, а машина-то настоящая. И весь ты у неё на виду, от рождения до смерти. Вертишься, как подшипник  в масле, прячешься, норы роешь, и знаешь, что всё равно ведь рано или поздно найдут, и привет, Дэвид Нортон, честный вор. 

 

Глава 2

На Инуи прибыли, когда в Агасте был поздний вечер.

– Из порта отправляйся в «Плеяды», – напомнил Серго, явно не знающий, чем бы ещё полезным снабдить Дэвида напоследок, – чем раньше бронь подтвердишь, тем лучше. 

На том и распрощались.

На весь срок, пока в Музее выставлялась очередная императорская коллекция,  отели Агасты были забиты от крыши до подвалов. Пригородные пансионаты, мотели, и кемпинги – тоже. Но Серго ещё из Канги забронировал номер в «Плеядах». Он был владельцем космического корабля, а к таким людям администрация «Плеяд» проявляла повышенное внимание.

Спэйсмены, наверное, знали и другие отели. Наверное. Не факт. Если судить по фильмам, трепотне на форумах дун-ярифа, и разговорам с Серго, для тех, кто жил в пространстве, существовала только одна гостиничная сеть, остальные не стоили внимания, а значит их все равно, что не было. В «Плеядах» останавливались все обитатели космоса, начиная с рыцарей и заканчивая коммивояжерами. По слухам, там иногда бывали даже аристократы. Но это, по-любому, фейк. Вряд ли они станут селиться там же, где и обычные люди.

В Музей Дэвид решил прийти часа за два до срока. Полчаса на то, чтобы ознакомиться с обстановкой, а полтора – на экспозицию. Он уже успел выяснить, что четыре посещения – с утра и почти до вечера – это среднее время, которое отводит средний турист на то, чтобы увидеть Музей целиком. Подумал, что так много людей не будут добровольно тратить так много времени на неинтересное, значит, когда сделка завершится, надо будет уделить Музею дня три-четыре. Просто, чтобы прикинуть, как оно – ничего не делать, просто ходить и смотреть на всякое, предположительно красивое.

Ленивым утром, туристическим таким утром, в тот час, когда приличные люди уже работают, а приезжие как раз выползают из отелей, чтобы поглазеть на достопримечательности, Дэвид на такси подлетел к Музейной площади.

У парковочной вышки с трудом отыскался свободный причал. Да и тот был свободным лишь постольку, поскольку таковым счёл его таксист, бесцеремонно отпихнувший бортом своей машины тачку, на фюзеляже которой горели номера другой такси-компании. Ну, а что? Нормальная жизнь, нормальные люди. Аж повеяло чем-то родным. Земным. Правильным. И не поверишь, что этот парняга за рулём, как все здесь, по утрам проповеди в храме слушает – вон чего конкуренту в окно показал.

Спускаясь в прозрачном лифте к подножию вышки, Дэвид разглядывал Музей, вызывая в душе подобающие чувства: удивление, недоверие, радость видеть знаменитый Музей своими глазами! – словом, всё то, что в той или иной степени испытывало большинство пассажиров лифта.  Таких же туристов. В пределах досягаемости наверняка не было никого, кто подумывал бы о том, чтобы спереть часть экспозиции, но, во-первых, об этом и Дэвид не думал, а, во-вторых, это ещё ни о чём не говорило. Мало ли, кто о чём не думает? Если ежеутренне исповедуешься священнику-эмпату, в твоих же интересах научиться не думать ни о чём этаком. Ни о чём, за что потом станет стыдно.

А Музей и впрямь производил впечатление. Сверху, с последних этажей причальной вышки, он казался каплей воды, сверкающей на тёмно-зелёном бархате. Эффект был настолько полным, что Дэвид, выйдя из лифта на площадь, аж удивился, когда почувствовал под ногами камень, а не бархатную податливость.

Красиво, да. Названия камня, которым замостили Музейную площадь, он не помнил, но читал, что содержание мостовой обходится властям Агасты в немалые деньги. Чуть ли не дороже, чем уход за музейным куполом. Тот, хоть и сверкал на солнце, хоть и искрился, будто настоящая капля росы, выстроен был из обычного прозрачного ганпласта, обработанного чем-то этаким… вряд ли слишком дорогим.

Вместе с толпой туристов, Дэвид неспешно шагал к Музею, оглядываясь по сторонам, чтобы полюбоваться появляющимися тут и там арт-проекциями. На площади традиционно выставляли свои работы разные свободные художники. Вроде бы, бесплатно. То есть, за место они не платили, а властям отстёгивали только процент от сделок за проданные картины. Неплохо придумано. По крайней мере, Дэвиду, чей вкус к живописи не был испорчен воспитанием, казалось, будто среди картин есть на что посмотреть. Он даже решил когда-нибудь вновь прилететь на Инуи, и купить что-нибудь красивое.

Правда, тут же вспомнил, что нельзя загадывать наперёд, пока не закончишь дело. 

Подходя ко входу в Музей, он всё так же глазел вокруг. Внимательно прочёл уведомление о том, что на территории Музея запрещены любые виды съёмки. Немедленно активировал свою фотокамеру. И, пройдя сквозь цепочку сканеров, оставшихся равнодушными к настоящему, живому киборгу, порадовался тому, какой же он, всё-таки, добропорядочный подданный.

Камера, и второй, почти обычный, глаз работали как всегда безупречно. Дэвид машинально отмечал и фиксировал в памяти расположение многочисленных датчиков сигнализации, мельком поглядывал на равнодушных охранников, любовался экспозицией… Активировав БД-имплантанты, надолго остановился перед полотном, изображающим сцену из священной истории. «Наставление упорствующих. Ф.Були. Холст. Масло». Такие картины – нарисованные красками на куске ткани – были для Дэвида в диковинку. А упорствующим, судя по перекошенным рожам, приходилось плохо. Плющило их не по-детски.  Наставляли бедолаг фигуристые дамочки в одеждах ордена Скрижалей, во всяком случае, именно они протягивали к страдальцам руки и, видимо, что-то такое говорили, наставительное. Дэвид решил, что успех дамочкам обеспечен, поскольку за их спинами маячили угрюмые ребята в форме рыцарей-эквесов ордена Десницы, вооружённые ручными деструкторами.

Красивая картинка.

Разглядывая её, Дэвид почти приноровился к новым ощущениям: после активации имплантанта в сфере его восприятия оказалось слишком много устройств, это слегка сбивало с толку.

Он неспешно двинулся дальше, следуя указателям с надписью: «продолжение осмотра».

На некоторое время его внимание полностью поглотили разнообразные кальяны –  всё, что осталось от некогда знаменитой секты Вкушающих Божьего Духа. В этом зале хватало и картин, в том числе и живописи, но сюжеты их к уничтожению секты отношения не имели. Видимо, потому что Вкушающими занималась церцетария, а что такого уж захватывающего можно нарисовать про орден Всевидящих Очей? То есть, что можно нарисовать, что не было бы засекречено? Вот-вот. 

Кстати, о церцетарии. Встреча назначена в зале, где выставлена Дева Завтра, легендарная статуэтка. Или как её назвать? Статуэтка – это ведь то, что руками сделали. А Дева – природное образование, очертаниями и впрямь напоминающее женскую фигуру. Такая себе стройная девушка на цыпочках тянущаяся куда-то вверх.

Она так и называлась Дева Завтра – тот, кто придумывал название, явно был не дурак вставиться чем-нибудь вредным для психики. Но дело не в названии, а в том, что Дева эта была двумя с половиной килограммами сумеречного рубина, самого дорогого камня в исследованной вселенной. Они и впрямь были нереально красивыми, и редкими, и, ясное дело, драгоценными, но – нормальных каменных размеров. В смысле, рубинов с кулак за всю историю никому ни разу не попадалось. И вдруг – Дева Завтра. Два с половиной килограмма чистейшей воды сумеречного рубина, да ещё и такой невероятной формы.

Теперь понятно, от какой именно  работы сообразил отказаться. Хотя, конечно, это было бы всем делам дело. Не хуже, чем новый эдзоу увести.

Где там Дева? Судя по карте, ещё через два зала этой анфилады. Ага, и судя по тому, как толпится народ впереди, где-то там она и есть.

Народ толпился. Клубился и перетекал. Задние напирали на передних, и если бы атмосфера Музея не делала невозможной саму мысль о таком безобразии, Дэвид мог бы поклясться, что многие тут готовы начать расталкивать окружающих локтями, чтобы пробиться вперёд.

Напустив на себя вид рассеянный, и в то же время деловитый, он устремился в самую гущу посетителей. Ловко ввинчивался между телами, смущённо извинялся, если приходилось кого-то толкнуть, мило улыбался, отодвигая с дороги дам и джентльменов… На дам почти безотказно действовало обращение «благородная сахе», мигом повышающее до дворянки представительницу любого сословия. А джентльмены не успевали достойно возразить, очень уж быстро Дэвид оказывался далеко впереди.

Тактика: «ох, простите, я вас не заметил», оказалась как всегда на высоте. И очень скоро Дэвид прорвался в первые ряды туристов, благоговейно созерцавших Деву Завтра.

– О… – только и сказал он, вздохнул и сам преисполнился благоговения.

Наяву Дева совсем не походила на свои многочисленные изображения.

Надо отдать должное Божественному Императору, или кому там пришла в голову мысль объявить Деву чудом господним, идея была отличная. Невозможно казалось поверить, что резец скульптора не коснулся полупрозрачного камня, что природа сама оформила лёгкий девичий силуэт, и эти вскинутые над головой, протянутые к небесам руки, и полную радостного ожидания улыбку на приоткрытых губах. «Вот же… какая», – подумал Дэвид, покрутив головой.

Вот такая. Да. Настоящая до мелочей. Короткие волосы взметнул предутренний ветер, напряжены тонкие жилки, соски маленьких грудей затвердели от рассветного холода. А она, поднявшись на цыпочки, вся устремившись вверх, в небо,  улыбается поднимающемуся над горизонтом солнцу.

Несколько минут Дэвид тоже улыбался своей невесть откуда взявшейся поэтичности, и самой возможности просто так, почти на халяву прийти в музей и посмотреть на что-нибудь красивое. На Старой Терре знать не знали, что такое музеи, хотя обносить частные коллекции богатеев несколько раз приходилось.

За спиной началось какое-то шевеление. Дэвид обернулся, и с изумлением увидел, что толпа посетителей расступается на две стороны, освобождая дорогу кому-то… А, священнику. Нормально! Вот это дисциплина у подданных! Может, обзавестись комплектом рыцарской формы?

Священник был как раз в такой форме. Рыцарь-пилот ордена Десницы, да не просто рыцарь-пилот, не штурман там, или навигатор, а настоящий истребитель. Вон на рукаве нашивка с острым птичьим силуэтом.

Про таких ребят, значит, мелодрамы и снимают?… Ну-ну.

Дэвиду редко попадались мужчины меньше него ростом, но на этого парня, в красивой сине-золотой форме, он смотрел сверху вниз. Разница дюймов в пять, а то и в шесть… в смысле, не дюймов, а сантиметров. Сантиметров пятнадцать, да. Даже бабы обычно выше. Взгляд наткнулся на цветок из белого металлического сплава в петлице форменного кителя. И веселиться расхотелось. Не то, чтобы неловко стало, просто… траур, он у всех траур, хоть у рыцарей, хоть у людей. Что в нём смешного?

Маленький рыцарь прошёл мимо, вряд ли заметив Дэвида. Он вообще, похоже, никого не замечал, ни людей, которые его так почтительно пропустили, ни охранников, ни болбочущих что-то своё экскурсоводов. Остановился поодаль и застыл, глядя на Деву Завтра. Глаза у него были такого же цвета, как она, фиолетовые, прозрачные. Это Дэвид приметил, после чего интерес к священнику потерял. 

 Здесь, в этом зале, можно было задержаться надолго. Здесь все надолго задерживались. Кто-то уходил, приходили новые люди, но многие оставались и никуда не уходили, разглядывали Деву с разных сторон, вполголоса обменивались впечатлениями, изредка косясь на застывшего, как статуя, рыцаря. Дэвид быстро просёк, что выказывать восхищение «чудом господним» публика предпочитает, оказавшись поблизости от святого отца. Что ли думают, им это на небесах зачтётся? Типа, священник, как ретранслятор работает? Во, народ!

Всё, что нужно было сейчас Дэвиду, это дождаться представителя заказчиков, а попутно протестировать новые БД-имплантанты. Вроде бы, ему удалось незаметно установить контакт с электронными системами Музея. По крайней мере, никто до сих пор не поднял тревоги. Это обнадёживало. Если гаджетам удалось найти дыру в системах безопасности Императорского Музея, в местах попроще вообще не должно возникнуть трудностей. Реально мощная штука эти БД. Иногда, так даже чересчур.

Имплантанты Дэвида были изготовлены на Земле, почти перед самым отлётом, и за них пришлось выложить кругленькую сумму. Здесь, в Шэн, тоже умели делать имплантанты бесконтактного доступа, только, в отличие от земных, местные были внешними. Они, ясное дело, тоже вживлялись в мозг, как без этого, но к микроэлектронной начинке конструкторы присобачили ещё и пластиковые антенны, типа рожек, которые на полдюйма торчали из головы и посылали на определённой частоте сигнал, позволяющий их если не увидеть, то засечь датчиками. Сделано это было для того, чтобы асоциальные типы вроде Дэвида не могли с помощью БД-имплантантов совершать асоциальные поступки, вроде обнесения Музея…

На несколько секунд ему стало не по себе, такое чувство, будто… привлёк чьё-то нежелательное внимание. Дэвид покосился в сторону источника беспокойства, и наткнулся на пристальный взгляд тёмно-фиолетовых глаз. Холодный такой взгляд. Изучающий. Священник так смотреть не должен, священников специально учат, как надо смотреть, как говорить, что делать, чтобы людям нравиться. Чего ему надо, ёлы, рыцарю этому?!

Дэвид был не в той ситуации, чтобы позволить себе паниковать, или хотя бы показать, что интерес к нему не остался незамеченным. Поэтому он просто отвернулся, и почти сразу группа туристов с планеты Эйн закрыла его от рыцаря, а рыцаря – от него. Так-то лучше. Дэвид, правда, перестал видеть Деву Завтра, зато получил возможность полюбоваться на эйнцев – тоже неплохо. Тамошний климат, очень уж благоприятный, привёл к тому, что аборигены почти всем видам одежды предпочли боди-арт. Совсем голыми они, понятно, не ходили, что-то надевали. Перья на голову, например. Эйнские дворяне, даже путешествуя на другие планеты, предпочитали по возможности носить национальные костюмы, и сейчас Дэвид наблюдал четверых красавиц, в перьях и ярких красках. Благодаря скученности в зале девицы оказались достаточно близко, чтобы интерес к Деве Завтра пропал окончательно.  К сожалению, интерес к самим эйнчанкам сильно охлаждали четверо столь же ярко разукрашенных красавцев, зорко следящих за тем, чтобы их леди никто не оскорбил ни словом, ни действием. На парнях, кроме перьев и сандалий с ремешками до колен, были ещё какие-то юбочки. Ну, а бабы, понятное дело, ограничились намёком на трусики-бикини. 

На Эйне кроме благоприятного климата была ещё и очень агрессивная фауна, и в обязанности дворян, помимо управления землями входила  защита населения от всяких зверюг. Вспомнив о том, что знатные эйнцы, вроде бы, предпочитают холодное оружие, Дэвид с уважением полюбовался, как под разукрашенной кожей эйнских леди играют крепкие мускулы и отошел подальше. Ну, их к чёрту. Дамы, приобретающие такие фигуры не в фитнесс-залах, а в рукопашных драках с какими-нибудь леопардами – неподходящие объекты для знакомства.  Да и вообще, не время знакомиться, вот-вот церцетарии подойдут, не до баб станет.

Он их ждал за те же полчаса, может, минут за двадцать до срока. Думал, что имеет дело со спецами, думал, у тех тоже привычка есть сначала осмотреться, а уж потом действовать. Ну, если обстоятельства позволяют, понятное дело. Интересно было, сможет ли различить в толпе, которые тут туристы, а которые по его душу явились.

Когда к нему раньше времени подошли, Дэвид удивился. Правда, не слишком. Так,  самую малость. Ну, подошли раньше, и ладно. Им виднее, в конце концов, как правильно. 

Это само по себе было как-то неправильно, только он понять не мог, что не так. Казалось, что всё нормально. Подошёл человек, поздоровался. Высокий такой, худой. Нос, как клюв и залысины. На священника не похож, но Дэвид уже поглядел на одного, который, хоть и в рыцарской форме, а тоже на священника не очень-то, так что не удивился.

Или не этому удивился. Или вообще ничему не удивлялся.

Вроде, с высоким ещё двое были. Губастый такой парняга с родинкой на щеке, и прикинутая по-деловому чернокожая дамочка.

И третий…

Дэвид мог поклясться, что видел третьего. И мог поклясться, что не видел. Он оглянулся, входя в дверь с надписью: «вход воспрещен», но широкий коридор был пуст. А зал с Девой Завтра остался где-то далеко позади.

Да что ж такое?

Дэвид сделал шаг назад, не позволив двери захлопнуться за спиной. Понял, что это другая дверь, и коридор за ней другой. А прямо перед ним одна из граней музейного купола, ганпластовая плоскость.

– Всё в порядке, – сказал высокий.

Да в порядке, не вопрос.  Обычное же дело, больше мили пройти по музейным залам, где диковина на диковине, и ничегошеньки не запомнить, только две двери, одна с надписью, другая… а хрен ее знает, может, тоже с надписью.

– Ага, – кивнул Дэвид, – все в порядке.

И отошёл от двери.

Щелкнул замок.

– Повторяю еще раз, – сказал высокий, – дайте мне код доступа в отсек с эдзоу.

Еще раз? А, ну да, точно. Дэвид сообразил, что его уже не единожды спросили про код, и он каждый раз говорил, что не помнит. Потому что не помнил. Ну, ясное дело, пятнадцать цифр, кто ж их на корке удерживать будет? Чип есть, чтоб такое запоминать. Но высокий ничего не говорил о том, чтоб извлечь код из памяти чипа, он хотел, чтобы Дэвид вспомнил, а вспомнить Дэвид не мог. Отказывать высокому в просьбе было ох как непросто, однако теперь уже ясно, что все пошло не так, и ясно, что код отдавать нельзя, неясно только, что делать с тремя противниками, двое из которых вооружены.

Игольниками.

Что, все-таки, церцетария? По закону, право на ношение оружия опаснее парализаторов есть только у священников, аристократов и дворян. Но кто сказал, что законы не нарушаются?

– Не знаю, в чем тут дело, – пробурчал высокий, как будто сам с собой разговаривал, – он не сопротивляется, но все время выскальзывает, словно я воздействую не на ту область. Ладно, времени нет. Каролина, будьте любезны.

Любезность оказалась так себе. Дамочка прицелилась в Дэвида из игольника и приказала:

– Код! Быстро! Или останешься без руки.

Дверь слева и чуть позади. За спиной – губастый. Дэвид, Каролина и высокий образуют вершины неровного треугольника. И можно не оглядываться, без того ясно, что губастый парень тоже поднял оружие. Для рукопашной оба стоят слишком далеко. Значит, в губастого – нож, и уворачиваться от первого выстрела черномазой. А там, как кривая вывезет…

Но дверь раскрылась вновь, как только лезвие скользнуло из рукава в ладонь.

Со словами: «дети мои, извольте объяснить, что тут происходит?» давешний священник выстрелил в губастого из парализатора. Дэвид моментально метнул нож в плечо Каролины. Следующим действием было дать в лоб высокому, и уматывать с крыши. Но дамочка вонзившийся в нее нож проигнорировала. Дэвид едва успел увернуться от ее выстрела – услышал свист, с которым иглы прошили воздух. Носок форменного рыцарского ботинка ударил по чёрной с белыми ногтями руке, игольник взмыл, кувыркаясь, куда-то в небо. Священник вскинул парализатор, поймав на прицел высокого…  парализатор взорвался. В виски Дэвида как будто впились две толстых иглы. В левом глазу потемнело. Тело чуть не отказалось двигаться. Но правому глазу и синтетическим мышцам на боль было наплевать. Дэвид успел заметить изумление на лице высокого, прежде чем хуком в челюсть отправил его в нокаут.

Головная боль мгновенно прошла.

Священник замотал дамочку в ее же пиджак, так что на какое-то время ей нашлось занятие. Губастый был обездвижен. Высокий – обезврежен. Мимо черномазой – в дверь, и мотать отсюда.

Дэвид сбил побежавшую по рукаву струйку пламени. Тут же обожгло спину. Стена огня от края до края плоскости отрезала его и рыцаря от двери. И от третьего – того самого, которого Дэвид засек еще в зале с Девой Завтра. Значит, не померещилось. Но как так вышло, что увидеть этого типа удалось только сейчас?

Огненная стена двигалась, приближалась. Каролина, только-только выпутавшаяся из пиджака, оказалась у неё на пути. Страшно заорала, мгновенно сорвавшись на хрип…

Она сгорела заживо за какие-то секунды. И за эти же секунды Дэвид и священник оказались у края плоскости. У края пятидесятиметровой пропасти.

– Пирокинетик вышел из-под контроля. – Спокойно сказал священник, баюкая обожженную взрывом парализатора руку,  – полиция не успеет. Как ваше имя, сын мой? За кого мне молиться?

Он был свидетелем. Свидетелей лучше не оставлять. Дэвид сам ни в жизнь бы человека не убил, но тут все складывалось наилучшим образом. Ещё немного, и от рыцаря даже пепла не останется…

Вот гадство, ёлы!

Дэвид выдернул из штанов ремень.

– Спустимся, – сказал он, – без проблем. Только руки я тебе свяжу, чтоб ты с меня не свалился. Высоты не боишься?

Насколько он смог разобрать, изумленный взгляд относился к последнему вопросу, а не к заявленной возможности спуска по отвесной, стеклянно-гладкой стене. Но вдумываться было некогда. Дэвид быстро стянул рыцарю запястья, встал на колени, и священник – не задав ни одного вопроса – взобрался ему на спину. Легкий оказался, и цепкий, как клещ. Если б не раненая рука, и без ремня обошлись бы.

Ладони прилипали к ганпласту даже лучше, чем можно было ожидать. Дэвид раньше не пробовал ползать по таким гладким поверхностям, оказалось, это проще, чем по камню или бетону. «Гекко» работали так, что хоть садись и пиши изготовителям благодарственное письмо сразу, как спустишься.

Дэвид бы, может, и написал. Но до Земли письма отсюда все равно не дойдут. Да и изготовители знать не знали о том, что Дэвид Нортон пользуется их имплантантами.

Огонь вниз по вертикали перемещался гораздо медленнее, чем по горизонтали. Разрыв увеличивался, пламя отставало, а когда над крышей появились первые полицейские машины, погасло совсем.

Полиция – это было плохо. Никуда не годно. Поэтому, оказавшись внизу, Дэвид не стал тратить время на болтовню. Даже свой ремень не забрал. Сказал рыцарю: «лучше тебе помалкивать», и слинял, благо до ближайшей парковочной мачты было рукой подать. 

*  *  *

На Земле до биоимплантантов додумались относительно недавно. Дэвид как раз перед отъездом заменил в себе основную часть кибернетических девайсов на биотические: чтобы на сканерах не светиться. Насчёт сканеров его Серго загодя предупредил. Теперь без специальных анализов в нем не нашли бы никаких отличий от нормального имперца. Да и анализ, даже специальный, не факт, что выдал бы синтетические мышцы, миомеры, фотоумножители в глазах, модифицированную кожу и ещё некоторое количество полезных примочек. Чтоб найти, надо знать, что искать. Вот если о «гекко» на ладонях будут знать – найдут. Тогда проблем станет ещё больше, чем сейчас.

И, в любом случае, церковникам Дэвид даже в нынешнем состоянии, почти без кибернетики, не понравился бы. В Шэн разрешены только имплантанты, расширяющие возможности человеческого мозга. А всё, что улучшает твои физические показатели – под запретом. Тонкое различие, поэтому на каждый новый проект требовалось получить разрешение чуть ли не у самого Императора. А когда церцетарии кого-то прихватывали на использовании запрещенных гаджетов, преступника возвращали к исходному состоянию, говорят, даже без наркоза. И если клиент после обработки выживал, продавали в рабство. Так что тут еще вопрос, что лучше: выжить или помереть во время операции.

Власть, она и в Империи власть, что тут ещё сказать. Врут, как дышат, враньё для них – обычное занятие. Имплантанты запрещены, а эдзоу целиком – штуку противную и людям и богу – заказали, не постеснялись. И на аванс расщедрились…

Глупо думать, что люди, выплатившие такой аванс, попытаются кинуть на заключительной стадии. Еще глупее думать, что кидать будет контора, старательно и успешно создающая себе репутацию нечеловечески честной и нечеловечески справедливой.

– Вот встрял, ёлы, – буркнул Дэвид вполголоса.

Он надеялся, что священник не выдаст его церцетарии, хотя бы в благодарность за спасение. Но все еще не мог понять, что произошло. Те трое, в музее…  четверо. Ну, явно же не с ними была назначена встреча. Это враги. Рыцарь открыл по ним стрельбу, не задумываясь. Он только для проформы, скороговоркой крикнул что-то там про «что тут происходит». Может, правила какие-то есть, насчет того, чтоб не стрелять без предупреждения?

Рыцарь не стал бы стрелять по церцетариям. Наверное. Если это действительно рыцарь, а не… кто?

Кто бы он ни был, лишь бы не болтал.

*  *  *

– Виктора Кале я запомнил. Он был в спасательной команде, которая подобрала нас с майором Беляевой… там, на Акму.

– Акму действительно сейчас там? – отец Георгий, следователь церцетарии, с интересом проследил направление взгляда Лукаса.

Тот сначала не понял. Потом сообразил, что, произнеся «там, на Акму» машинально взглянул в ту сторону, где находился сейчас астероид. Любопытство следователя было объяснимо – кто же в церкви не слышал о рыцаре-пилоте фон Нарбэ? – но Лукас на несколько секунд почувствовал себя цирковым уродом. Смотрите-ка – живая тварь с навигационным компьютером в мозгах.

Или вместо мозгов?

В последнее время… в слишком затянувшееся последнее время он стал нетерпим к людям, стал непростительно резок в оценках. И действиях. Это недопустимо, но что с этим делать? Молитвы не помогают. Неужели, всем, что было в нем человеческого, он обязан Джереми? И теперь, когда Джереми погиб…

«Аристократ. Нелюдь».

Неприспособленная к нормальной жизни тварь, которой есть место только в пространстве. Он даже не смог жить в отеле – не мог уснуть, все время казалось, что потолок и стены вот-вот начнут рушиться, погребая под собой – поэтому каждый вечер улетал в крохотную гостиницу на орбитальной станцию.

Лукас тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли.

– Акму сейчас там. У вас есть еще вопросы, отец Георгий?

Вопросы были. Орден Всевидящих Очей желал во всех подробностях знать, что же произошло в музее, что видел Лукас, что он делал, и как он может все это объяснить.

Лукас рассказывал. В подробностях. И объяснял, насколько сам мог понять.

Он обратил внимание на Виктора Кале. Не мог не обратить: его интересовало все, связанное с Радуном, все, без исключения. Кале, в свою очередь, проявлял интерес к одному из посетителей. И этого же посетителя на глазах у Лукаса и полностью поглощенной созерцанием Девы Завтра публики, погрузил в транс третий участник столкновения на крыше. Проделал все мастерски, быстро и качественно, не использовав при этом ни одну из известных Лукасу церковных практик… Ни одну. Лукас знал их все. И еще, он знал, что кроме священников, погружать людей в транс, гипнотизировать, принуждать к чему-то умеют только псионики.  

Подозрение, зародившееся в зале, полностью подтвердилось на крыше.

Они столкнулись с псиониками. Боевая группа – телепат и пирокинетик, первый использует второго, как источник энергии, а при необходимости – как оружие. В рабочем состоянии пирокинетики невменяемы и крайне агрессивны, поэтому, как только телепат потерял сознание, его вышедший из-под контроля ведомый попытался уничтожить все живое в поле зрения.

Церцетария готова была предоставить информацию. Так, в частности, Лукас узнал, что его спаситель – терранин, один из немногих, оставшихся на Старой Терре людей. В Империи относились к терранам с большим подозрением, эмигрантов принимали крайне неохотно – никому не нужны киборги…

…«нелюди»

неотличимые от людей, а на деле – рабы захвативших Старую Терру компьютеров. Дэвид Нортон стал редким исключением. Он купил себе подданство в обмен на «эдзоу» – искусственное тело.

Искусственное тело, предназначенное для Луизы Беляевой.

Бог зачем-то сводит людей, сцепляет нити разных судеб.

Дэвид Нортон доказал, что он не киборг, доказал, что его организм не модифицирован, прошел тесты… Дэвид Нортон каким-то образом умудрился обмануть орден Всевидящих Очей. Но Бог, сводя людей, вряд ли имел в виду, что рыцарь-пилот фон Нарбэ отдаст Дэвида Нортона в руки церцетарии. По крайней мере, не сразу.

Виктор Кале остался жив, хвала Господу, на совести Лукаса фон Нарбэ нет еще одной смерти. Допросить его, однако, не удалось, поскольку он жив, но невменяем. Оба псионика, телепат и пирокинетик, исчезли. Возможно (скорее всего) телепат пришел в себя, вернул контроль над ведомым и отвел глаза десантировавшейся на крышу полиции, успев убраться из Музея до появления там бойцов дивисио по борьбе с псионическими преступлениями.

Удалось установить личность чернокожей женщины, нечувствительной к ранениям и боли. Каролина Одор, еще одна жертва проекта «Бессмертные», в прошлом – телохранитель высшей категории.

В ее смерти виновен был Лукас. Виновен без всяких поблажек. Именно он связал Одор, из-за него она оказалась на пути огненной волны. Но огонь стал для нее избавлением. Лукас знал это, знал еще до того, как церцетарий подтвердил его догадки. Если бы женщина пережила бой на крыше, ножевое ранение медленно и страшно свело бы ее в могилу. Слишком медленно. И так страшно, что даже злейшему врагу нельзя пожелать такой смерти.

Не слышать об этом, не думать об этом…

Радун должен быть убит. Радун – враг. Чудовище. Человек, который хуже любого нелюдя.

Не думать об этом…

Не думать он не мог.

 

Глава 3

Сергея Першина,  доктора медицинских наук, руководителя проекта «Бессмертные», беспокоили настроения маркрафа Радуна. Будучи телепатом, Першин имел для беспокойства все основания.

Проект «Бессмертные» отнюдь не зашел в тупик. Нельзя ждать немедленных результатов от такой масштабной, без преувеличения революционной работы. Необходимо набраться терпения на годы и годы вперед. Да, с начала проекта прошло уже шесть имперских лет, и, да, те, кто имеет слабое представление о том, как  идут изыскания и совершаются открытия, может предположить, будто у «Бессмертных» нет будущего. Несведущему простительно. Хуже, когда рассуждать таким образом начинают те, от кого зависит финансирование исследований.

Радун отнюдь не ожидал мгновенных результатов, он умный человек, но, похоже, его терпение подходит к концу. Оно и понятно, оказавшись под пожизненным домашним арестом, трудно оставаться спокойным и настроиться на многолетнее ожидание. А ведь без денег маркграфа развитие проекта сильно замедлилось. Без его денег, без его лабораторий. Без его людей. Люди, вообще, больное место. Нельзя использовать в проекте рабов, рабы – преступники, а генетика преступников ущербна по определению. Потом, позже, когда технология будет отработана, а производство «бессмертных» поставлено на поток, сгодятся все, но на данном этапе задействовать можно только свободных людей, с нормальными генкартами. В идеале, нужны женщины.

Радун снабжал генетиков Першина необходимым количеством объектов, прекрасных объектов, но сейчас он арестован, лаборатории на Акму демонтированы, вся информация о проекте хранится только в памяти самого Першина и его сына, Алексея (по крайней мере, маркграф верит в то, что это так), и, похоже, с его точки зрения, полгода на возобновление работы – это слишком много.

Проклятый священник!

Будучи телепатом, псиоником, нечеловеком, Сергей Першин не верил в церковь и без малейшего пиетета относился к ее представителям. Священники были врагами. Слишком опасными, чтобы открыто воевать с ними, но, все же, врагами. И определенно, они не были идеальными людьми, чей ум, честь, совесть и правота не подлежали сомнению.

Проклятый священник узнал о проекте «Бессмертные», проклятый священник вынудил маркграфа Радуна свернуть лаборатории на Акму, проклятый священник уничтожил Каролину Одор, объект номер четыре. И, наконец, проклятый священник навел маркграфа на мысль отказаться от генной инженерии и начать исследования в области компьютерных технологий. Святоша, чусров сын, сгинуть ему в Эхес Ур!

Нельзя так злиться. Плох телепат, не способный совладать со своими чувствами. Першин понял, что эмоциональный фон стал слишком ярким, когда Алексей отвлекся от работы и взглянул на него:

– Кстати, о фон Нарбэ, отец, почему его до сих пор не подключили к проекту? Закон на него не распространяется. А даже если бы и... нам-то что до закона?

– Ты что, издеваешься? – в этой, последней, вспышке, гнев вдруг выгорел. Исчерпал себя.  – Прости, ты же не знаешь, – уже спокойно произнес Першин.

Ну да, разумеется, откуда бы ему знать? Закулисный скандал из-за рождения бастарда в семье фон Нарбэ, разразился двадцать семь лет назад. Алеша тогда еще даже в школу не ходил, и футбол был ему гораздо интереснее отцовской работы и любых, связанных с ней сенсаций. Да и кто был в курсе того скандала? Узкий круг ученых, работающих непосредственно на первых людей Империи.

На нелюдей, считающихся людьми.

Новорожденный Лукас фон Нарбэ был «отмечен ангелом».

Что бы это ни значило.

Церцетарии до сих пор не известно, что Сергей Першин, бывший профессор ЕИВ научно-исследовательского института медицины, некогда допущенный к святая святых Империи – генетическим программам создания аристократов – нелюдь страшнее любого аристократа. Нелюдь вне закона. Псионик. Телепат.

У любых других псиоников  был шанс легализоваться и  жить рядом с людьми, если можно назвать жизнью существование под постоянным, пристальным надзором, риск быть убитым по малейшему подозрению в том, что ты использовал свои сверхчеловеческие способности. Телепатам шансов не оставляли, их убивали сразу, без суда, а их семьи, после проверки, продавали в рабство. 

– Не знаю – чего? – Алексей, не глядя, отослал заказ. – Про фон Нарбэ не знаю?

– Именно. Он действительно аристократ, но, увы, бракованный. Так что для нашей работы не подойдет.

– Это невозможно. Бракованные особи уничтожаются еще на эмбриональной стадии.

– О, да. Безусловно! В Империи все и всегда делается по правилам. Эмбриональная стадия… Ты же сам генетик. Ты читал показания свидетелей на Акму. Какого он роста, этот фон Нарбэ?

– Но во всем остальном он безупречен. И его послужной список…

– Он не безупречен. Он просто очень красив и идеально сложен. Но это и есть клеймо «забракован», предостережение для энтузиастов, вроде тебя, не оскорбляющее, при этом, остальных аристократов.

– Не понима… стоп. – Алексей потер бровь. – Кажется, понимаю. Если большую часть жизни он провел в невесомости, значит, в норме он должен быть трехметровым, паукообразным чудовищем.

– С одной поправкой: аристократы идеальны, значит, это было бы идеальное, трехметровое, паукообразное чудовище. – Першин-старший кивнул. –  Да. Все верно. Лукас фон Нарбэ не соответствует норме, его развитие шло неправильно, что для аристократа – невозможно. А послужной список вообще ничего не доказывает. Разумеется, его способности превосходят человеческие, как иначе, он же нелюдь, хоть и бракованный.

– Насколько я понимаю, это абсолютно незаконно.

– Насчет законности ничего сказать не могу. Информация о том, как он уцелел, и почему ему позволили появиться на свет, доступна только личным врачам семьи Нарбэ.

Отмеченный ангелом. Что бы это ни значило.

Сколько проблем может доставить один-единственный рыцарь-пилот! И все эти проблемы, все разрушения, возможный крах надежд на успешное завершение проекта – все это сделано походя, случайно, просто потому, что Лукас фон Нарбэ по прозвищу Аристо и астероид Акму сошлись в одной точке в неподходящее время. Если продолжить рассуждать в этом направлении, недолго внушить себе какую-нибудь мистическую чушь, но разумеется, все, случившееся на Акму, было лишь цепочкой досадных совпадений. Однако каково же тогда приходится тем, кому достается целенаправленное и пристальное внимание ордена Десницы?

Можно было вообще не дергаться, не прятать объекты, не уничтожать рабочие файлы, какой смысл в этом, если одну капсулу все равно не успели забрать, а одну лабораторию не успели демонтировать. И все потому что проклятый священник умудрился сделать невозможное – вместо того, чтобы болтаться на орбите, ожидая, пока освободится хоть один причал, он посадил матван церцетариев в непредназначенный для этого ангар.

Объект и лаборатория. Целиком. Щедрый подарок ордену Всевидящих Очей.

Слишком щедрый.

А потеря объекта номер двенадцать, Беляевой Луизы,  выявила серьезные недоработки в проекте. Наноорганизмы, чьей задачей было поддерживать жизнедеятельность и восстанавливать поврежденные ткани, не справлялись с обширными ранениями (этого от них пока и не требовалось), однако самопроизвольно переходили в форсированный режим работы, и не позволяли носителю умереть от полученных повреждений. В результате, Беляева сгнила заживо.

Эта смерть произвела на Радуна слишком тяжелое впечатление, и вот, пожалуйста, он всерьез заинтересовался терранскими разработками, их легендарными «эдзоу», искусственными телами. «Эдзоу» не могут регенерировать, в этом смысле их не сравнить даже с нынешними, несовершенными «бессмертными», но они и не разлагаются. А ремонтировать их не сложнее, чем центральные корабельные компьютеры.

Дорогое удовольствие.

Может, маркграф и понял бы это, если б заполучил в свое распоряжение единственный на данный момент «эдзоу», находящийся на территории Империи (единственный, о котором было известно). Но фон Нарбэ (и как не верить после этого в мистику?) сорвал и эту возможность. Снова случайность? Или, все-таки, Аристо не просто так оказался в том самом месте, где эмигрант с Терры должен был передать «эдзоу» церцетарии? Ведь решение о ввозе в Империю запрещенного законом искусственного тела было принято по его настоянию. Дело о смерти Беляевой было громким, очень громким, любой о нем слышал.  Любой знает, что  ради спасения Луизы Беляевой, легендарный Аристо настоял на нарушении законов, которые призван защищать. Как же отчаянно он хотел спасти ее! Насколько сильно сопереживал! Почему? Потому что священник? Но рыцари ордена Десницы, хоть пилоты, хоть десантники, это не приходские попы, не психологи из Наставляющих Скрижалей. В ордене Десницы служат убийцы, хищники с намеренно искаженной моралью. Принято думать, что там нет эмпатов…

Принято думать.

Об Аристо говорят разное. Это разное не предназначено для чужих ушей, не выходит за стены монастыря «Святого Зигфрида», но приложив усилия, можно получить информацию даже из монастырей Десницы. Аристо отличается от других.  Это никого не удивляет, ведь он – почти аристократ. А кто кроме посвященных знает, что аристократам недоступны пси-способности? И кто из посвященных еще не потерял из вида бастарда фон Нарбэ, надежно защищенного церковью, спрятанного от любых мирских исследователей в неприступной летающей крепости?

Отмеченный ангелом. Не эмпат. Не телепат. Нечто другое, непонятное, объединяющее и телепатию, и эмпатию, и дар убеждения, но, в отличие от способностей псиоников, признанное талантом, а не болезнью.

И этот человек девять недель провел рядом с умирающей от гангрены женщиной. Эмпат, он был с ней каждый день, он ухаживал за ней в меру сил и возможностей, он чувствовал все, что чувствовала она, и видел все стадии ее ужасной смерти. В том, что Беляева умерла, умерла именно так, виновен маркграф Радун. Насколько сильно она ненавидела своего убийцу? Такую степень ненависти трудно представить. Но именно так сейчас ненавидит Радуна рыцарь-пилот фон Нарбэ. Именно так. Эмпатия – редкий и опасный дар. А аристократ-эмпат – создание, единственное в своем роде. Сверхчеловеческие возможности, дар убеждения и одержимость местью… Алексей прав, Лукаса фон Нарбэ можно и нужно подключить к проекту.

А раз так, то маркграф еще пригодится. Именно он станет платой за сотрудничество. Хорошая цена, Аристо не сможет отказаться от такого предложения.

*  *  *

Дэвид по поводу сорвавшейся сделки даже взогреться особо не успел, церцетарии времени не дали. Перехватили у лифта посадочной вышки «Плеяд». Пожилой такой священник, в форме, пароль сказал, все честь по чести. В общем, никаких больше проблем.

Денег заплатили больше, чем обещали. Компенсировали моральный и материальный ущерб, оплатили расходы на лечение. А кроме денег, так, на словах извинились. «Инцидент в Музее – это наша недоработка. Охрана оказалась недостаточно эффективной, и если бы не посланный волей провидения рыцарь-пилот, последствия могли оказаться самыми плачевными».

Волей провидения. Это в переводе с церковного на человеческий означает – по чистой случайности. А Дэвид-то думал, что тот парень, священник – один из тех, кто обеспечивал безопасность сделки.

Случайность, значит? Ну-ну. И через весь Музей следом за Дэвидом случайно прошел, и в бой на крыше вмешался по чистой случайности?

Однако выручил ведь. Случайно или нет, но без него шансов выбраться из переделки живьем у Дэвида было гораздо меньше.

Полученных от церцетарии денег хватило бы на то, чтоб несколько лет колотить понты на какой-нибудь из недорогих планет. Дэвид выбрал Сингелу. Из Агасты связался с одним из тамошних столичных агентств недвижимости, и риэлтер обещала подыскать ему подходящий домик как раз, пока он будет лететь из одной системы в другую. 

С Инуи получалось две пересадки. Новый опыт. Космические станции – интересные места, и, кстати, полезные, если с кем встретиться надо, чтоб в глаза не бросаться. На вторую из них, под названием Мишмерише, почти одновременно с гаримой, на которой летел Дэвид, прибыл монастырь ордена Десницы.

На Мишмерише все как с ума посходили. В гостиницах тут же сделали платным переключение мониторов на разные камеры внешнего обзора. В прогулочных коридорах с прозрачными стенами, к моменту прибытия монастыря было не протолкнуться. Дэвид позаботился о том, чтоб прямо из своей каюты переключаться между камерами внутри станции. Администрации он об этом сообщать не стал – что им своих забот, что ли, мало? – а, чтоб хоть в чем-то соблюсти закон, отстегнул по прейскуранту, за возможность посмотреть на монастырь прямо из номера. Надо ж было узнать, из-за чего все тут разве что на головах не ходят.

Он не пожалел о потраченных деньгах, зрелище того стоило.

Из окружающей Мишмерише, пронизанной звездами пустоты медленно и неотвратимо надвинулась… планета. По крайней мере, так показалось сначала. Громада монастыря не помещалась в поле зрения, не помещалась в сознание.

Не целиком.

На обшивке чудовищной сферы вспыхивали и гасли какие-то непонятные огни, вокруг мельтешили тучи гафл – казалось, истребители просто играют, резвятся, под защитой монастыря-матки. Где-то в административной зоне Мишмерише, в какой-нибудь рубке связи, сейчас, конечно, шли переговоры с монастырем, обмен паролями, проверка безопасности, что там еще, курс корректируют, выравнивают скорость?..  шут их знает, неважно. Отсюда, из каюты, казалось, что расцвеченная редкими вспышками громада надвигается безмолвно и неудержимо, и уже вот-вот, сейчас, сомнет, раскатает в лепешку беззащитную станцию.

Только когда от монастыря к причалам устремились матваны, стало ясно, что все закончилось благополучно. Стыковка состоялась, или как там это называется? 

Большой монитор в номере, еще недавно так похожий на окно, выходящее прямо в космос, был теперь разбит на несколько секторов, транслирующих изображение разных камер внутреннего наблюдения. Дэвид смотрел, как входят на станцию рыцари ордена Десницы. Первые матваны доставили не только рыцарей, были там и группы техников, и врачи, и послушники из обслуги, но рыцари бросались в глаза.

Синее с золотом.

Не сравнить с черной формой техников, или светло-зелеными мундирами врачей.

Рыцари-десантники с золотыми, шипастыми палицами в петлицах. Большие парни. Скалятся улыбками, проходя сквозь расступающуюся как вода толпу встречающих, веселые глаза находят,  оглядывают, ласкают принарядившихся женщин. 

Священники, ага. Так вот смотришь, и прямо видишь – монахи. От отпуска до отпуска уж такие монахи, впору канонизировать за подвиги на ниве воздержания. Что б там про рыцарей Десницы не рассказывали, какие бы фильмы не снимали, в данный конкретный момент этим ребятам явно ничего, кроме баб, не интересно.

А вон и пилоты. За десантниками не сразу различишь – форма-то один в один, только в петлицах мечи с крыльями – а габаритами куда как помельче. И тоже целибат аж в ушах плещется, женщин выцеливают, как будто вместо глаз системы наведения. Но вот эти-то явно держатся по двое. Хоть и кажется, что группой идут, хоть и смешались с десантом, но каждую двойку отчетливо видно. Как летать привыкли, так и тут друг друга из вида не выпускают? Похоже, что да.

А тот пилот, в Музее, он был один.

Дэвид еще несколько минут понаблюдал за рыцарями, за возбужденной публикой. Пожал плечами: народ здесь, все-таки, с прибабахом, как есть, жертвы пропаганды.

Рыцари, конечно, герои, чего там. С пиратами воюют, пленных спасают, заложников освобождают, и вообще, служат и защищают в лучших рыцарских традициях. Но как раз поэтому, к жизни они наверняка не приспособлены. Идеалисты же. Кто кроме идеалистов может постоянно, всегда, без выходных и отпусков быть героем? Эти парни малость похожи на корпорантов на Старой Терре тех еще времен, когда пыталось организоваться сопротивление Искину. Корпорации воевали, ага. Тоже идейные были, бились за деньги и свободу их зарабатывать, но умели что-то только от сих до сих. Если нужно было за пределы вылезти, фантазию проявить – терялись и, так или иначе, гибли. Вот и эти, что они умеют, кроме как воевать? Им ничего больше уметь нельзя, иначе идейность рано или поздно трещину даст. Значит, вне монастырей, в обычной жизни, они как улитки без панциря.  Они не знают об этом, не знают, что мир за пределами их монастырей, может быть враждебен. Они уверены в том, что мир и люди в нём созданы разумно и настроены благожелательно, а себя чувствуют хозяевами и в космосе, и на планетах…

И все-таки, покинув монастырь, даже в мирной обстановке держатся, как в бою.

Дэвид мог поспорить, что рыцари в родном для них, смертельном холоде пространства отличаются от рыцарей, которых благодарные миряне видят на станциях, и на поверхности планет. Дэвид был уверен, что отличия разительны.

*  *  *

В конце концов, он поселился в Девятом Полисе – на Сингеле города по номерам, а не по названиям – наслаждаясь всеми прелестями существования корпоранта на пенсии. Договор с церцетарией включал пункт о том, что его не будут искать, и Дэвид из чистого интереса хотел проверить честность святош. Впрочем, это не значило, что он пренебрег своей безопасностью: обставляясь на Сингеле, он позаботился о том, чтобы поддерживать связь с Серго, и парой-тройкой таких же полезных и нужных людей. Может, орден Всевидящих Очей и воображал, будто контролирует здешние информационные потоки, но о том, что такое настоящий контроль тут понятия не имели. А Дэвид, на Земле и не помышлявший о взломах компьютерных сетей, мог дать пятьдесят очков форы тем шэнцам, которые называли себя «хакерами». Дети они тут, против землян. Натурально, сынки.

В общем, связаться с ним, при желании, можно было. И связывались. За восемь месяцев – трижды. Один раз Дэвид заказ принял – работенка подвернулась стоящая – а дважды отказался, с мотивировкой «не интересно».  Он и на Земле так делал, и в Шэн привычки менять не собирался.

Для неинтересной работы можно найти не такого дорогого спеца.

Он привыкал к жизни в Шэн. Когда пообвыкся слегка, больше всего понравилась возможность летать на другие планеты. Захотелось тебе к морю: вот тебе на выбор миллион морей, и каждое от другого отличается. Захотелось тебе в горы: вот тебе горы, какие только можно придумать. А вот ещё миллион таких, на какие и фантазии не хватит. В лес, в тундру, в пустыню, в тропики – были бы деньги. Деньги были и времени впереди было навалом. Дэвида всё больше на природу тянуло, потому что на Земле какая природа? Никакой. Но в Шэн и с цивилизацией все обстояло в лучшем виде. На одной планете, как он слышал, вообще сплошь зона отдыха: вся планета – парки, кинотеатры, казино да аттракционы всякие. Ну, курорты ещё, ясное дело. Живи, не хочу!

Он и жил, ёлы. Чего ж не жить в этакой-то идиллии человеку со Старой Терры? Киборгу, ага. Даже в церковь ходить привык.

У них тут чётко: в церковь надо ходить каждый день, хотя бы один раз, с утра. И ходят, не рыпаются. На Дэвида соседи по улице дня через три коситься стали: как так, приехал человек, живёт, а в храм не ходит. Дэвид ненавязчиво объяснил, что он после перелётов несколько дней плохо себя чувствует. Отнеслись с пониманием: полёты через «подвал» любого доконают. Ну, а через недельку, хочешь, не хочешь, в церковь идти пришлось.

Поп, отец Йоз, нового человека сразу отследил – приход невелик, все всех знают. После проповеди попросил задержаться, мол, познакомиться надо, то да се. Исповедаться, опять же, новому прихожанину не помешало бы, наверное.

Вот на исповеди Дэвид и напрягся. К визиту в храм он готовился, ясное дело, куда ж без подготовки-то на чужую территорию? Ну, и грехов себе придумал немножко. А  отец Йоз этот, – из ордена Скрижалей, само собой, пастыри все оттуда, – он исповедь выслушал и спрашивает:

– Что вы хотите утаить, сын мой? И зачем? Господу и так ведомы все ваши проступки, вы же, пытаясь скрыть их на исповеди, только оставляете тяжесть на душе. А ведь ей, душе, куда лучше, когда она легка и свободна.

Вот так! О том, что приходские священники – все эмпаты, причем обученные, работающие и на прием, и на передачу, Дэвид знал. Но такой высокой квалификации не ожидал, не в Девятом Полисе, по крайней мере, тут же сплошь благонадежные подданные живут. Пришлось мобилизовать ресурсы и выкручиваться на ходу. Дэвид честно рассказал, что согрешил, присвоив чужое. В долг, значит, у одного взял, а вернуть – не вернул. А так вышло, что возвращать-то пока и нечего. Но кредитору же не объяснишь, он теперь Дэвида ищет, пасть порвать хочет. Отсюда и тяжесть на душе. Совесть мучает, да.

– Вы, сын мой, путаете совесть со страхом попасться, – пожурил его отец Йоз, – чем повторяете ошибку многих мирян. Грех я вам не отпущу, пока вы по-настоящему не раскаетесь в том, что сделали, однако, если кредитор или его посланцы действительно явятся «рвать» вам «пасть», вы всегда можете найти защиту под крышей этого храма.

Обошлось, короче. Дэвид неделю тренировался, прежде чем снова разговор с пастырем на эту тему завести. Сказал, что раскаялся. И что долг вернул, так что целостности его пасти теперь никто не угрожает. Не зря тренировался – поверил священник, хоть и эмпат. Ну, а в храм Дэвид теперь ходил ежеутренне.  Вот жизнь! Узнали бы ребята на Земле, смеялись бы до смерти.

Ну, а что делать-то? С волками жить – по-волчьи выть, не так разве?

 

Глава 4

Посадка. «Оса», совершив разворот, хвостом вперед влетает в открытый денник. 

Март садится, чуть запоздав: ему нужно больше времени, чтобы сбросить скорость и развернуться, но здесь, в ангаре, отставание на доли секунды простительно, а в бою он цепко висит на хвосте у ведущего, без малейших задержек выполняя самые сложные маневры.

Хороший пилот.

«Хороший мальчик», – стягивая шлем, Лукас улыбается краешком губ, и слышит в шлемофоне:

– Я еще научу тебя улыбаться по-настоящему.

Марту плевать на то, что их всех их переговоры слушают и пишут.

Впрочем, это же монастырь. Здесь все всё обо всех знают.

И в этот раз, выходя из денника, Лукас никого не ищет, среди встречающих. В этот раз он помнит – искать больше некого. Поэтому, пропустив в денник техников, он ждет у входа. Ждет, пока ведомый нагонит его, чтоб вместе отправиться на разбор полетов, а потом – в жилые отсеки.

Вместе. Вдвоем. Так, как и должно быть.

И в ярких, синих глазах Марта недоверие сменяется пониманием. Изумленной, радостной признательностью.

Поход обещал быть несложным – патрулирование, переходы от станции к станции по обжитым трассам, постоянный контакт с внешним миром и увольнительные чуть не каждую неделю. Курорт! Пираты и контрабандисты, прознав о том, что монастырь идет проторенными тропами, нишкнули, так что шансов наткнуться на них практически не было. Для монастыря громко о себе заявить – верный способ с минимальными затратами обеспечить максимальную безопасность мирян.

Конечно, пиратов нужно уничтожать, а не просто пугать, а контрабандистов – не разгонять, а наказывать, но прошлый поход длился больше года, тогда «Зигфрид» побывал и в Вольных Баронствах, и на Периферии, драться приходилось и в «подвале», и в обычном пространстве, так что по заслугам и награда – полгода синекуры на зависть всем прочим монастырям. А и то. Пусть завидуют – злее будут.

Марта перевели в «Бальмунг» сразу, едва монастырь вышел в поход.

– Считай его моим подарком на день рождения, – объявил отец Александр.

– Ну, спасибо, авва, – отозвался Лукас,  пребывавший после возвращения с планеты в полном душевном раздрае. – Только рыцарей мне еще и не дарили.

– Спасибо скажешь, когда Плиекти станет твоим ведомым, – архимандрит снес грубость стоически, как, впрочем, и всегда.

Лукас фон Нарбэ, летавший без ведомого с тех пор, как стал командовать эскадрильей, смерил своего командира и приемного отца взглядом, опасно близким к нарушению субординации. Ибо что, как не нарушение субординации – сомнение в умственных способностях старшего по званию?

– В карцер бы тебя, – вздохнул отец Александр. – Полетай с мальчиком, он талантлив, но талант нуждается в огранке. Так что насчет ведомого я серьезно, Аристо. Я хочу, чтоб ты занялся парнем лично, и научил его всему, что знаешь. Это приказ.

И раньше, чем Лукас успел уставно ответить: «во имя Господа», добавил, с усмешкой:

– Это, конечно, приказ, но ты, пожалуйста, воспринимай его как подарок.

Что ж, насчет таланта отец Александр не ошибся. Такие пилоты как Март – большая редкость. И, пожалуй, отец Александр не ошибся насчет подарка. К исходу третьей недели похода, всему монастырю уже было ясно, что у Аристо наконец-то появился ведомый. Впрочем, между вылетами он держал Марта на расстоянии, ничем не выделяя его среди других рыцарей «Бальмунга».

До сегодняшнего дня.

Сегодня они ушли из ангара вместе, как и подобает рыцарям одного звена. И это было правильно.

Отец Александр не ошибся насчет подарка.

*  *  *

Из системы Туин, ненадолго уходя в «подвал», и вновь выныривая в обычное пространство, дошли до Восора.  Повисли на рейде у Торды, ближайшей к Восору населенной планеты. Первая увольнительная – и сразу на поверхности. Это вам не на станциях отдыхать. «Святого Зигфрида», определенно, решили холить, лелеять и баловать. 

Лукас на планету, естественно, не собирался. По сложившейся традиции, рядом с населенными планетами на него временно возлагались обязанности всех маршалов монастыря. В обычное время маршалов было четверо: командиры авиаполков и ротные эквесов, но если уж Аристо все равно в увольнительную не идет, пусть хоть пользу приносит. Это было логично. Все привыкли.

В этот раз отец Александр не освободил маршалов от их обязанностей, сократив время увольнительных и вогнав в легкое уныние. Вопросов настоятелю никто задавать не стал – приказ есть приказ. Вопросы попытались задавать Лукасу, как настоятельскому любимчику, Лукас наврал, будто понятия не имеет, что такое стряслось. Может, у отца Александра похмелье, а, может, это беспокойство о моральном облике командного состава.

Он догадывался, в чем причина отступления от традиций. Но… нет, был не готов делиться догадками с кем-то еще.

На Торде родился Март.

И это имело какой-то смысл, все эти штуки: родная планета, место, где ты родился – это имело смысл. Для тех, кто рождался.

Джереми… родился на Инуи. И он приложил когда-то немало усилий к тому, чтобы хоть раз вытащить туда Лукаса.

– Родная планета! Ты, флюктуация, самозародившаяся в гафле, ты представить-то себе такое можешь? Не можешь! Твой единственный шанс хоть что-нибудь узнать о жизни на поверхности – это слетать со мной на Инуи. Возражения не принимаются.

Лукас, кстати, и не возражал. Насчет слетать. Он был против «самозародившейся флюктуации». Но Джереми не принимал и этих возражений.

Инуи, Акму, снова Инуи… Достаточно. Лукас был сыт планетами по горло. Больше – никогда. Разве что в рамках выполнения боевой задачи. А поскольку у пилотов не должно быть боевых задач, требующих опускаться на поверхность, значит, все-таки,  – никогда.

Он снова разозлился. И привычно сосредоточился на том, чтобы успокоиться. Медитации, медитации… Дел хватало, а дела – лучший способ не поддаваться эмоциям. Нужно написать, наконец, рапорты о последних вылетах; сверить с интендантом стоимость трофеев, взятых в этом походе, и отделить монастырскую долю; к интенданту на маршальский склад стоит наведаться лично. И проведать по дороге вахтенных. Всегда полезно, когда братья вспоминают, что не они одни заняты делом, пока другие отдыхают и развлекаются.

Лукас проверил, кто из братьев не отправился в увольнительную с первыми матванами и с некоторым удивлением обнаружил в списке Марта.

Удивился еще больше, когда перевел дуфунг в режим обнаружения, и выяснил, что Март находится рядом с его кельей.

Случилось что-то?

Срочное дело?

Но по срочному делу с ним всегда можно связаться, и, кстати, если что-то случилось – тоже. И почему Март все еще не на планете?

Март сидел на палубе, прислонясь спиной к переборке, и постукивал пальцами по колену в такт только ему одному слышной музыке.

Лукас стянул с уха ведомого лепесток наушника. Март вздрогнул, поднял глаза. Вскочил на ноги:

– Я тут подумал, тебе, может, помочь чем надо?

– Рапорты напишешь? – кисло спросил Лукас.

Март пожал плечами:

– Могу. Только ты их потом перечитай.

– Ты почему не в увольнительной?

– Я в увольнительной, я на планету не полетел. Ты же не полетишь, а без тебя никак.

– Не болтай чушь!

Лукас прикусил язык, но было поздно. Синие глаза его ведомого потемнели:

– Мы – звено, – напряженно сказал Март, – ты что думаешь, я отправлюсь куда-то без тебя?

Да уж, точно. Думать надо, прежде чем говорить. Для Марта пока одинаково ценны и форма, и содержание. Со временем пройдет, но сейчас он не делает разницы между ритуалом и тем, что за ритуалом.

Люк кельи с шелестом отполз в сторону, и Лукас кивнул:

– Заходи.

В келье  первым делом настроил для ведомого временный доступ к своему компьютеру – пусть делом займется, раз уж сам помощь предложил – только потом продолжил поднятую в коридоре тему:

– Пилоты одного звена обычно держатся вместе, все правильно, но не в тех случаях, когда бзик одного из них ограничивает свободу другого. Особенно, когда речь идет о родной планете.

– А ты знаешь, что я родился на Торде?! – Март воззрился на него из кресла.

– Естественно. И о том, что ты обещал своим друзьям из полка Джер… из Первого полка, показать свой родной город. У вас там, если не ошибаюсь, добывают янтарь.

– Самая большая в системе янтарная ярмарка. У нас даже собираются Музей сокровищ и редкостей построить. Прямо в Бассаре. Это мой город так называется. Хотя… ты, наверное, и об этом знаешь?

– О Музее впервые слышу.

– Все равно. – Март решительно отвернулся к компьютеру и несколько секунд глядел на пустой монитор. – Все равно. Про бзик правда, но ты планеты не любишь – это не бзик.

– Угу, – отозвался Лукас.

Март был слишком взвинчен. Старался казаться спокойным, от этого напряжение внутри только росло. Расстроен, что не улетел на Торду? Нужно продлить ему увольнительную на все время, пока «Зигфрид» пробудет на орбите. Одумается – слетает домой. Проведает семью – у него там дядя и дед с бабкой. А пока надо подержать его рядом. И делом занять…

Интендант подождет личной встречи? Или сцепиться с ним в официальной переписке?

Пожалуй, интендант подождет. Для родного монастыря, конечно,  не жалко трофеев, но принципы и традиции велят биться за каждую мону, а биться лучше, не оставляя логов в монастырской сети.

Интересно. Родной монастырь. Родная планета. Есть что-то общее? «Не любишь планеты» – неверная формулировка. С некоторых пор Лукас их попросту боится. Но пока это не создает помех в бою, Марту об этом знать не обязательно.

– Ты до Инуи вообще совсем на планетах не бывал? – тут же, как подслушал, поинтересовался его ведомый. – Ни разу не спускался на поверхность? Говорят, ты родился в монастыре.

– Говорят. В здешнем госпитале. Но не родился, меня вынули из инкубатора, взятого в числе других трофеев.

– Ну, да. Аристократы все...  так. Типа, рождаются.

– Не все в монастырях, – с достоинством напомнил Лукас.

– А правда, что там был архимандрит?

– Отец Александр? Он тогда полком командовал. Был. До сих пор неизвестно зачем его занесло в госпиталь. Говорят, очень интересовался адским устройством с живым младенцем внутри. В итоге, когда устройство разродилось, рядом кроме него никого не случилось. Жаль, я не помню, какое у него было лицо.

Март ухмыльнулся. А через секунду виновато подпрыгнул:

– Тебе письмо. Я случайно открыл. Случайно, честно. Забыл, что почта не моя.

– Там все равно нет ничего, что уже не прочла бы цензура, – Лукас из-за плеча Марта дотянулся до экрана. – Никаких секретов от братьев, знаешь ли. Тем более, от тебя. – Он открыл меню информации о корреспонденте, и они с Мартом одинаково изумленно уставились на сообщение: «информация отсутствует».

*  *  *

Племянник должен был спуститься на Торду с первым же монастырским матваном, и сразу лететь в Бассар. С друзьями или без них – его дело, но появиться в родном городе он был обязан.

И, все же, не явился.

Передать Бастарду письмо было некому. А сам Бастард никогда не спускался на планеты.

Этот вариант тоже был предусмотрен: Март мог получить взыскание, мог остаться без увольнительной, уставы монастырей чрезвычайно суровы – как иначе держать в узде бешеных рыцарей? Правда, судя по письмам самого Марта, настоятель «Святого Зигфрида» не был так жесток, чтоб не дать рыцарю увольнительную, когда родная планета – вот она, видна невооруженным глазом, но при составлении плана учитывали и тот факт, что пилот-истребитель мог попросту не дожить до сегодняшнего дня.

Слава Богу, мальчишка жив. Петер и Мария каждый день жгли ритуальные моны перед иконой бодхисатвы Юрия, покровителя всех, космонавтов, и вносили имя племянника в список молитв за здравие в храме Гнева Господня в Мешехе, столице Торды.  В столичном храме даже среди бодхисатв были только пилоты, и наверняка кто-нибудь из них, раз за разом слыша о Марте Плиекти, начал присматривать за мальчиком. Не обошлось без того, раз Бастард сам выбрал его в свои напарники. Что бы это ни значило, лучше уж Первый Рыцарь, чем кто-нибудь другой.

Март жив. Март не наказан. Но в Бассар не прилетел. Вместо него в середине дня у дома приземлилась машина, где были двое других рыцарей. Они представились и передали от Марта посылку с сувенирами для всей семьи. Отец Иоанн и отец Лев – обоим уже за семьдесят, оба вежливые и не высокомерные. Служили с Мартом в одной эскадрилье, пока его не перевели к Бастарду. Понимая желание Петера,  Марии и других домочадцев узнать о жизни племянника как можно больше, рыцари приняли приглашение зайти в гости, и не меньше часа терпеливо отвечали на вопросы. Ну, что тут скажешь? Хоть и рыцари, хоть и бешеные, а, все ж таки, священники.

Они и объяснили, что Бастард никогда не бывает на планетах, а поскольку Март сейчас его ведомый, то и он тоже не прилетит. Даже чтобы повидаться с родными.

– Максимализм. –  Объяснил отец Лев, – Март пока думает, что ведущий и ведомый обязаны держаться вместе в любых обстоятельствах. Станет постарше, поймет, что бывают исключения.

Рыцари обменялись короткими, понимающими взглядами. Отец Иоанн усмехнулся, отец Лев скрыл усмешку, и подытожил:

– Ваш племянник в полном порядке. Если хотите передать ему что-нибудь, мы зайдем вечером. 

Петер хотел, еще как хотел. Жаль, нельзя было попросить рыцарей надрать Марту уши, как нельзя было просить передать ему приказ перестать чудить и явиться в Бассар. Племянник как-то слишком всерьез принял странный уклад монастырской жизни. Уж не вообразил ли он себя настоящим рыцарем? Или это близость с Бастардом плохо повлияла на него?  Лха его знает, вдруг тот излучает что-то такое… какие-нибудь флюиды, отравляющие душу? Если это правда, Петер будет настаивать на том, чтоб вернуть Марта домой. Хватит того, что он согласился отпустить племянника на почти верную смерть: тот сам рвался в пилоты, мечтал служить Капелле, и кто бы смог его удержать? Но рисковать жизнью – это личный выбор каждого человека, а рисковать душой не имеет права никто. 

На случай, если Март не прилетит на Бассар, Петер кроме письма и бохардата с какими-то документами, получил еще и нехитрую программу, позволяющую разбить письмо на крохотные фрагменты и россыпью отправить в монастырь вместе с любым пакетом почты. Все время пока «Святой Зигфрид» висел на орбите, почтовый узел военного космодрома столицы работал на износ, отправляя, отправляя и отправляя письма. Март рассказывал: такое происходило на каждой планете. Множество людей, несмотря на наставления пастырей, суеверно считали рыцарей Десницы бодхисатвами, или, по крайней мере, близкими к святости. Грех, конечно, но люди грешили и всегда будут грешить, и почти всегда – с благими намерениями. Как бы там ни было, письма с молитвами и просьбами шли в монастыри сотнями тысяч, застревали в фильтрах, уничтожались, им на смену приходили новые. В таких условиях невозможно было отправить в монастырь свое послание, если твоего имени нет в списке разрешенных корреспондентов. Имя Петера Плиекти в списке, конечно, было – Устав ордена не требовал разрыва родственных связей – но он не мог просто взять и отправить Марту письмо для Бастарда, как не мог и написать, мол, дорогой племянник, твоего командира ждет не дождется на Торде представитель Капеллы с крайне интересным предложением.

Конспирация, конспирация и еще раз конспирация.

И Петер и Март были иллюзионистами, им, в отличие от телепатов, не грозила смерть просто за то, что они существуют, но их казнили бы за работу в Капелле. Заговор псиоников, нелюди, объединившиеся, чтоб бороться за жизнь – самый жуткий кошмар ордена Всевидящих Очей.

По первоначальному плану, Март должен был передать Бастарду письмо, полученное от Петера, и убедить всех в том, что понятия не имеет ни о том, от кого получил послание, ни о том, что в нем. Убеждать он умел, у иллюзионистов это получалось даже лучше, чем у телепатов. А в самой по себе просьбе какого-нибудь мирянина передать весточку в монастырь, не было ничего особенного. Раз письмо, отправленное обычным порядком, завязнет в фильтрах и не дойдет до адресата, понятно, что надо обратиться за помощью к кому-то из монастырских священников.

О том, что Март – ведомый Лукаса фон Нарбэ, знали многие. Отец Вэнь, приходской священник, иногда, вместо воскресной проповеди, читал выдержки из его писем – все ж таки, Март не только из их прихода единственный рыцарь, а вообще из всего Бассара. Ну, и о том, что  фон Нарбэ его к себе приблизил, тоже многие узнали. Репортеры в том числе. А уж эти-то по всей Торде раззвонили, и даже по улим-кимато в новостях про Марта рассказывали. Словом, через кого и связываться с Первым Рыцарем, как не через него?

Что в том письме, Петер и сам не знал. Знал только, что Бастард посланием обязательно заинтересуется, и спустится на планету, чтоб получить бохардат с информацией. Вряд ли это шантаж – невозможно шантажировать человека, который ежедневно исповедуется в грехах чуть не самому Господу – значит, не обойдется без ордена Всевидящих Очей. Бастард слишком набожен и законопослушен, чтобы не сообщить церцетариям о том, что ему предлагают какое-то сомнительное дельце. Но на то ведь и Капелла, чтоб церцетарию с носом оставить. 

И пусть Март оказался в этом плохим помощником, зато почтовый сервер космодрома не подвел. Рассыпавшееся на тысячи фрагментов письмо унеслось в монастырь, чтобы там, пройдя сквозь фильтры и защиты, вновь стать единым целым.

*  *  *

Вот так и становятся предателями. Из лучших побуждений, и очень, очень просто, даже делать ничего не надо. Не сделал – и уже предал. Март смотрел в монитор, снова и снова перечитывал короткую записку:

«…если Вы все еще заинтересованы в том, чтоб справедливость была восстановлена, и Юлий Радун понес заслуженное наказание, предлагаю Вам сделку. Я предоставлю неоспоримые доказательства причастности Радуна к преступным экспериментам над людьми в обмен на нечто, в данный момент принадлежащее одному из Вольных Баронов. Подробности Вы найдете в бохардате в камере хранения гражданского космопорта Мешмеха…»

Номер ячейки, пароль…

Так и становятся предателями. Вот зачем он нужен был сегодня на Торде – передать письмо. А он остался в монастыре, и дяде Петеру пришлось идти на риск. А самое плохое – ужасное – в том, что вина грызет не только за это.

Март чувствовал Лукаса за спиной, близко, но все равно вздрогнул, когда рука командира легла ему на плечо.

– Хорошо, что ты остался, – услышал он.

И на одну дикую, разом вогнавшую в пот секунду показалось, что дальше последует: «Говори, от кого письмо!»

–  Март… – Лукас развернул его к себе вместе с креслом, – что стряслось?

– Ничего.

Врать, глядя прямо в серьезные фиолетовые глаза, было почти невозможно. Лукас просто эмпат, не телепат, но когда он так смотрит, он будто сердце из груди вынимает.

– Подумал, – выдавил Март, – мы же должны были письмо братьям-цензорам показать. Пришло неизвестно от кого, такого же быть не может, там вирус, все, что угодно… А я открыл.

– А ты не знал. – Лукас улыбнулся, – раз письмо сюда добралось, значит, цензоры его пропустили. Я адресата посмотрел только потому, что мне снаружи писать некому.

Значит, дядя Петер рисковал еще сильнее.

– И… что ты собираешься с этим… – Март покосился на экран. – Что будем делать?

– Больше всего мне сейчас хочется грязно ругаться и ломать чем-нибудь тяжелым что-нибудь хрупкое.

– Ты поэтому рад, что я здесь?

– Точно. Не могу же я психовать в присутствии ведомого. Если ты будешь знать, как легко я срываюсь, ты со мной летать перестанешь.

– Пока жив, не перестану. Но могу, если хочешь, смотаться в Мешмех и забрать бохардат.

– Ты, если хочешь, можешь просто так в Мешмех смотаться. И в Бассар. И куда пожелаешь. Я тебе увольнительную продлил до конца стоянки. А забрать бохардат мы доверим «пасынкам», это по их части.

«Пасынками», или «пасынками церцетарии» называли священников из дивисио Разведки и Безопасности.  До недавнего времени Март думал, что ДРБ опасен для него почти так же, как орден Всевидящих Очей. Иллюзионист, он в первую очередь готовился обманывать именно их. По представлениям Капеллы, ДРБ следил за каждым шагом каждого обитателя монастырей, проверял и перепроверял их прошлое, въедливо копался в настоящем, и прогнозировал будущее. Может, так оно и было… Трудно сказать. Если даже «пасынки» и проявляли столь пристальное внимание, то никого из обитателей монастыря оно не смущало. Случайных людей тут не было: попасть в монастырь могли только те, кто с самого детства посвящен богу. Те, кто учился в церковно-приходской школе, после – в семинарии, (не важно какой, военной, инженерной, медицинской, гуманитарной – любой, монастырю требовались самые разные специалисты), кто прошел множество тестов и доказал, что способен без вреда для себя и окружающих провести всю жизнь в замкнутом пространстве космической крепости, без права на личную жизнь.

Этих людей меньше всего беспокоил интерес к ним других таких же.

У всех своя работа. Никаких секретов от братьев.

Никаких.

Это была правда. И эта правда, в конце концов, стала опасней «пасынков» и церцетарии вместе взятых. Потому что у Марта секреты были, но, вместо того, чтобы гордиться ими, гордиться своей миссией, торжествовать, снова и снова обманывая братьев из ДРБ…

…обманывая братьев…

Разве этим можно гордиться?!

*  *  *

Март так и не навестил дядю Петера и тетю Марию, сначала не хотел, потому что Лукас оставался в монастыре, а потом – не смог. Побоялся. Вообще боялся лишний раз вспомнить Бассар, чтоб ненароком не привлечь к своим родным внимания «пасынков». Он потерял способность рассуждать: ДРБ представлялся чем-то сверхъестественным, всемогущим и всевидящим, и Март не мог представить ход их рассуждений, направления и методы поиска. Знал, что «пасынки» подключили к работе над бохардатом орден Всевидящих Очей, и от этого становилось совсем тошно.

Он мучительно боялся за бывшую семью.

Что делает ДРБ сейчас? Что делает сейчас церцетария? Что они могут? А вдруг в бохардате, или в ячейке камеры хранения, или в записях охраны космопорта, или… где угодно, на стоянке машин, в ближайших магазинах, на фотокамерах туристов осталась какая-то информация, что-то, что позволит ищейкам напасть на след?

Если бы только он прилетел тогда в Бассар, если бы только он сам доставил письмо и проклятый бохардат! Если бы он сделал это, «пасынки» и церцетария наседали бы сейчас на него. И он знал бы, что происходит. Имел бы возможность хоть как-то влиять на события. Мог обманывать! Господь создал его иллюзионистом, и обман для него родная стихия.

Обманывать братьев? 

Все это было слишком сложно.

Март напоминал себе, что он только притворяется священником, что он мирянин, и «пасынки» не братья ему. Но мирянин или нет, рыцарем он стал по-настоящему. Его посвятили здесь, на «Святом Зигфриде», здесь он получил крылатый меч из рук отца Александра, он летал с остальными рыцарями, как самому себе верил им в бою и давно понял, что невозможно оставлять это доверие в холоде пространства, а, возвращаясь из вылетов, вновь надевать броню лжи и опасений. На войне ты либо полностью веришь тем, кто с тобой, либо не веришь совсем. А для монастырей война никогда не заканчивается.

А для Капеллы?

«Уж если предаешь, – говорил себе Март, – так хотя бы выбери, кого именно».

Он думал, что именно так сказал бы Лукас, если бы узнал…

Но выбрать не получалось.

Рыцари Десницы не были врагами Капелле. Рыцари Десницы защищали Капеллу так же, как обычных людей, и как псиоников, в Капелле не состоящих. Освобождая захваченные пиратами корабли, перехватывая в пространстве и «подвале» пиратские флоты, снимая блокаду с планет и космических станций, рыцари не делали разницы между теми, кого спасали. Им все равно было, есть ли псионики среди освобожденных пленников, есть ли псионики на станциях и планетах. Рыцари Десницы убивали пиратов и защищали мирян. Рыцари Десницы погибали, чтоб миряне жили.

Всё.

Капелла не считала врагами именно орден Десницы, Капелла числила во врагах всю церковь Шэн. И Март тоже. Всегда. Он стал бойцом Капеллы раньше, чем отпраздновал десятые именины. Но сейчас Капелла использовала Лукаса. Собиралась использовать. Пока безуспешно. Всем, что связано с бохардатом и письмом занимались «пасынки», и Лукас оказался, вроде как, вообще ни при чем, однако, эта неопределенность не могла тянуться до бесконечности. Март не знал, как далеко продвинулся в поисках ДРБ, Март боялся за псиоников Капеллы, руководство дышало ему в затылок, ожидая информации. Хоть какой-то.

А информации не было.

Зато Лукас был. Командир. Он присматривал за всеми пилотами «Бальмунга», он был дружен с их исповедниками, и он был эмпатом. Встречаясь с ним в центре управления полетами (там приходилось теперь бывать на правах и по обязанности ведомого командира ОАГ)  в ангарах,  в трапезной, в молельне, в спортзале – монастырь большой, но невозможно избегать своего командира и напарника, особенно если ты совсем не хочешь его избегать – Март каждый раз с ужасом ждал неизбежного вопроса о том, что с ним происходит.

Лукас никогда не бывает поглощён собой настолько, чтобы не заметить чужие проблемы. А у Марта были проблемы. Еще какие.

Но Лукас не спрашивал. Об этом – никогда.

Март боялся, что рано или поздно он сам захочет услышать вопрос. Просто, чтобы ответить. Переложить это на командира, и будь что будет. Главное, что самому уже нечего станет бояться, и нечего будет ждать.

Март думал, что именно этого и ждет Лукас, чтобы спросить его. Обо всем. 

*  *  *

Две недели похода, и вновь передышка. Станция Яблоневая.

Изменившийся статус Аристо – после событий на Акму он стал официальным героем Империи – не то чтоб требовал, но настоятельно рекомендовал присутствовать вместе с архимандритом на некоторых мероприятиях, посвященных прибытию монастыря. Торжественный молебен – это само собой, там собирались все рыцари. Но кроме молебна была еще неофициальная встреча с руководством Яблоневой, и стихийно организовавшаяся пресс-конференция, на которую Лукас дал согласие под прицелом сурового архимандритского взгляда.

Если отец Александр чего решил, с ним не очень-то поспоришь, будь ты хоть сто раз Аристо.

А своего ведомого Лукас от пресс-конференции освободил. Проявил милосердие. Сдал под присмотр дружественному отделению эквесов, с просьбой гнать взашей любого, кто хоть чуть-чуть похож на журналиста. Можно с применением неконвенционного оружия в виде армированных титаном ботинок.

Эквесы поржали и Марта в компанию приняли.

– Не поможет, конечно, – заметил их командир, отец Батчер,  – от этих ничего не спасет. Но хоть пинка кому выдать, уже день не зря прошел.

– Аминь, – подытожили остальные рыцари.

Это мало походило на приличествующую священникам любовь к мирянам, но кто без греха?

Бар располагался в юкори-зоне, и даже там он был один из самых дорогих. Грея в ладонях круглый бокал с настоящим коньяком, Март вполуха слушал эквесов, смотрел на девушек и думал, что нужно либо отдыхать в местах попроще, либо привыкать к девушкам посложнее. Он еще не успел привыкнуть к юкори-зонам, ко всему тому, что для Лукаса, или вот для этих развеселых рыцарей было в порядке вещей – не успел привыкнуть к богатству и роскоши. К этому, наверное, и не привыкнешь, с этим родиться надо. Ну, или как-то так…

Из монастыря ведь почти никто в юкори-зону не пошел. Только командный состав и те, кто в миру был богат, или, по крайней мере, очень обеспечен.  Лукас подпадает под оба определения, хоть никогда не жил в миру, так что, освободившись, он тоже сюда придет. Только Лукас настоящий коньяк пить не станет. И к настоящему вину не притронется. И от натуральных продуктов будет нос воротить.

Брезгует.

Смешной он, все-таки…

Поймав себя на этой мысли, Март охнул про себя, и решил, что коньяк – штука опасная. Осторожнее надо, когда про командира думаешь.

Именно в этот момент в его чуть хмельную иронию мягко вплелся чужой, вежливый интерес. Внимание Марта пытался привлечь телепат. За первым прикосновением к разуму, последовал пароль для связи – цепочка из трех слов. Пароли регулярно менялись, об изменениях сообщал дядя Петер: пятое предложение в каждом из его писем и было новым паролем. На Яблоневой монастырь получил очередную порцию почты, а Март, соответственно, очередное письмо от дяди. И вот – телепат. Кто-то из присутствующих в полутемном баре людей – свой. Боец Капеллы! Здесь, в самом центре вражеского стана.

Это было так…  Ну, как дружеское рукопожатие именно в тот миг, когда ты оказался в месте чужом и чуждом.

Март мысленно улыбнулся. Он был готов к контакту. 

Общение с телепатом не было ответами на вопросы, скорее, сочинением на заданную тему. Пей коньяк и думай себе, думай. В нужном русле. А уж там отделят зерна от плевел. Только вот… прежде чем отпустить на волю мысли и ассоциации, Март старательно оградил иллюзорной невидимой стенкой все свои колебания и сомнения относительно его рыцарства, роли в ордене и того, где же свои, а где чужие. Сейчас насчет «своих» сомнений не осталось, но совсем недавно он не был в себе уверен, и делиться этим с Капеллой совсем не обязательно.

А дальше все было легко. Он снова вспоминал текст письма на мониторе, руку Лукаса на плече, вспоминал, как терзался страхом за своих и неведением относительно действий ДРБ. Вспоминал о том, что рассказывал сам Лукас. О сделке, включающей в себя проникновение в резиденцию одного из Вольных Баронов и доказательства вины Юлия Радуна. О том, почему для Лукаса настолько важно, чтобы сделка состоялась…

Насколько важно?

Это тоже не было вопросом, лишь плавным сужением русла. Раз уж Март не знал, как далеко зашло расследование ДРБ, возможно, он мог сказать что-то о том, что намерен предпринять сам Лукас фон Нарбэ. А если и здесь лишь неясность и домыслы, то пусть Март расскажет вообще все – выводы же сделают те, кто разбирается в психологии и движениях человеческой души. Итак, что же по его мнению, думает, что чувствует сейчас его командир?

Что думает Лукас?

Что он чувствует?

Никаких секретов от братьев.

Лукас. Безукоризненная вежливость, спокойный холод. Может, он и оттает в бою, но в ближайшие полгода «Святому Зигфриду» не придется воевать. Что-то происходило, Март это видел. За два месяца совместных полетов, за два года пристального наблюдения, изучил Лукаса достаточно хорошо, чтобы видеть больше чем остальные. Хотя, конечно, меньше, чем отец Александр… ну все равно. Что-то происходило, и командир все больше замыкался в себе, становился таким, каким был после возвращения с Акму. Вежливым, спокойным, холодным. Равнодушным.

Март не успел научить его улыбаться по-настоящему. И все это из-за письма, из-за того письма, гори оно в плазме!

Стоп! Он принудил эмоции заложить вираж, остановить движение по проложенному собеседником руслу. Гнев был горячим, обжигающим, и давил так, что нечем стало дышать. Март до хруста стиснул зубы, и влил раскаленный поток гнева в иллюзорную форму. 

Эмоции – опасный материал для создания иллюзий.

Но только в такие иллюзии может поверить иллюзионист.

И Март поверил себе.

Лукаса убили. Его командира, его ведущего, старшего брата, лучшего друга…

Дрожала под ногами земля, в воздухе висели тучи пыли и каменной крошки, а грохот рухнувшего здания отдавался в костях. И Лукас был там, под обломками. Еще живой. Но уже мертвый. Март слышал его… слышал его, и не слышал, как сам кричит от чужой, разделенной, невыносимой боли. Он не мог спасти. Не успел спасти. Не спас…

Занятый иллюзией, слишком сосредоточенный на том, чтоб не позволить ей поглотить себя целиком, на том, чтобы вовремя ее разрушить, Март не заметил, когда именно прервался контакт с телепатом. Откуда-то из полутьмы послышалось тревожное:

– Девушке плохо… Кто-нибудь…

«Кто-нибудь», разумеется, тут же нашелся. Среди ребят Батчера. Рыцари всегда готовы прийти на помощь мирянам, особенно девушкам.

Это было неважно. Март не пожалел телепатку, сейчас он не пожалел бы ее, даже если б случайно убил. Она хотела знать – она узнала то, что хотела. И не Март виноват в том, что она думала, будто смерть – это просто. Думала, будто месть – это просто.

А что еще она думала? Что у Аристо, как у настоящих аристократов, нет души?

Март, прикрыв глаза, глядел, как тают на внутренней поверхности век остатки иллюзии.

Это – навсегда. С этим жить до самой смерти. Каждый день помнить. Каждый день ненавидеть. А когда ты приходишь в себя, когда боль и ненависть, и жажда мести разжимают кольца, и ты заново учишься дышать, какая-то сволочь, слишком умная, слишком хитрая сволочь присылает письмо, которое снова сбрасывает тебя в пропасть.

– Убырово семя, – прорычал Март сквозь зубы.

Капелла ошиблась, да. Но, получив отчет телепата, командиры поймут, где и в чем они ошиблись. Так что, в конечном итоге, сегодняшнее недоразумение пойдет всем только на пользу. Должно пойти на пользу. Иначе и быть не может.

*  *  *

– Март, я понятия не имею, почему псионики считаются опасными. Так повелось с незапамятных времен, и, наверное, в этом есть какой-то смысл. То есть, без «наверное»… Я хочу сказать, те, кто принял это решение, знали, что делают, а нам об этом думать не нужно.

– Путаешься в показаниях, – ухмыльнулся Март. – Ладно, ладно, я знаю, идеологическая работа с подчиненными – обязанность каждого командира.  Ты со мной, значит, ее провел. Теперь, если хочешь, я расскажу тебе, почему псионики – наши враги.

– Не надо. Мне неинтересно.

– Лукас, ну, правда, чего там непонятного? Я же теперь голову сломаю. Если для тебя не все ясно, значит, там на самом деле не все ясно. Но что именно? 

Лукас вздохнул, не отводя взгляда от расцветающего в чашке чайного цветка.

– Там. Все. Ясно.

Март ждал.

Цветок распускался.

– Их считают нелюдями, – вновь заговорил Лукас. – Все нелюди – враги людям. Это аксиома. С аксиомами не спорят.

– Ты споришь.

– Нет. Я знаю, что все нелюди – враги людям.

– Но?

Каждое слово приходится вытягивать как клещами. Не разговор, а пытка. Однако Аристо, конечно, не может оставить своего ведомого без ответов на вопросы. Он и правда мог бы стать проповедником. И еще каким!

– Но псионики – люди.

Вот. Это сказано вслух. И непонятно, что теперь с этим делать. И разговор пишется, а, может быть, даже прослушивается. Конечно, псионики – люди, кому, как не Марту Плиекти знать об этом. Но почему так же думает Аристо? И почему произносит это вслух, не боясь обвинений в ереси? Здесь, на «Святом Зигфриде» говорить такое нельзя.

Или можно?

– Как они могут быть людьми? – пробормотал Март, чувствуя, что запутывается уже по-настоящему.

Губы Лукаса тронуло подобие улыбки.

– Март, ну, о чем ты говоришь? Они ведь божьи твари, а зачем Богу создавать, нелюдей, которые снаружи и изнутри точь-в-точь как люди? Ты разве не заметил, что Он любит разнообразие?

– Это уж точно, – Март поневоле вспомнил школьный курс биологии. – Погоди, а аристократы? Они ведь тоже точь-в-точь…

Улыбка стала почти настоящей. Почти искренней.

– Аристократы созданы не Господом.

*  *  *

Отец Александр сказал «нет». Сказал сразу, как только пробежал глазами ознакомительный файл из таинственного бохардата. Еще ничего не было ясно, «пасынки» только-только начинали работать, а Лукас увидел бохардат впервые, да и то издалека, вставленным в ридер компьютера архимандрита. Еще ничего не было ясно, но «нет» уже прозвучало.

– Ты не будешь этого делать, – сказал отец Александр. – «Пасынки» найдут этих людей, передадут церцетарии, и Радун понесет заслуженное наказание. Ты же этого хочешь, верно? – И прежде чем Лукас сказал хоть слово, продолжил: – ты получишь то, чего хочешь. Но ты ничего не будешь делать сам. Ты никогда не получал этого письма и не знаешь об этом бохардате. А теперь можешь сказать мне, какая часть «ничего» и «никогда» тебе непонятна.

– Почему? – спросил Лукас.

Вопрос был глупый, потому что он знал ответ. И настоятель знал, что он знает.

– Аристо, – отец Александр встал из-за компьютера и подошел к Лукасу, – мальчик… не позволяй им управлять собой. Ты же понимаешь, что эти люди, кем бы они ни были – твои враги. Только враги будут…

– Будут играть на слабостях. Враги и приемные родители. Хотя, наверное, родные тоже так делают. Авва, мне наплевать враги они или...

Боль отца докатилась до него с запозданием: собственные злость и упрямство оказались отличным щитом от чужих эмоций.

– Прости, – Лукас опустил голову. – Я злюсь и говорю недопустимые вещи. Но, авва, если «пасынки» не справятся, я полечу в Вольные Баронства.

– Нет. Не вынуждай меня приказывать. Месть – удел Бога, вот Богу ее и оставь. Он обо всем позаботится.

– Он уже позаботился.

– Не сходи с ума! – Теперь в голосе отца Александра тревоги было больше, чем суровости, – Лукас, я знаю, каково это, когда гнев точит душу…

Он знал. Конечно. Ему столько лет, наверняка он не раз испытывал искушение гневом. И всегда ему удавалось устоять. А его напарник, его бессменный ведомый еще с тех времен, когда оба только начинали летать, был жив. 

…– Ты не можешь ненавидеть людей, – как сквозь вату слышал Лукас. – У тебя нет на это права. Ты священник. А Радун – человек.

– Я должен любить его.

Он сам не узнал своего голоса. Должен, это правда. Любить даже врагов.

Никогда не умел. Гордыня – грех, который так и не удалось победить – не позволяла считать врагами даже пиратов, что уж говорить о подданных Империи. Пиратов, враги они или нет, нужно было убивать. Подданных – защищать. Радун был подданным…

И он был врагом. 

В каком случае священник может убить подданного Империи?

Ни в каком. Это невозможно. Священник избежит столкновения либо позволит убить себя.

Лукас не позволил. На его руках кровь четырнадцати мирян. Господь простил ему этот грех, а, может быть, исповедник просто сказал, что Господь прощает. В любом случае, всех, кого он убил, посмертно осудили на смерть. А подданные, которые совершили преступления, карающиеся смертной казнью, приравниваются в Империи Шэн к пиратам. И дело повернулось так, будто Лукас просто выполнил свой долг.

Вышло довольно изящно. Ворота на дорогу в Эхес Ур открылись для него без скрипа, путь казался прямым и хорошо освещенным.

Приговоренных к смерти преступников нужно убивать.

Кто-то, тот, кто отправил письмо, тот, кто собирал информацию в бохардат, дал возможность доказать, что Юлий Радун заслуживает смерти. Лукас понятия не имел, была ли предложенная сделка промыслом Божьим или происками врагов из плоти и крови. Но месть…  Он не мог ждать, пока Господь свершит ее чужими руками. Слишком много всего. Слишком. Джереми и Луиза, и страшный, бесконечный крик из-под камней.

Джереми…

И Хикари.

Радун убил Джереми. Радун убил Луизу. Радун хотел сделать Хикари рабыней.

Его нужно уничтожить при первой возможности. Возможность появилась. Значит, пришло время убивать.

– Я понял, ваше высокопреподобие, – Лукас встал. – Разрешите идти?

– Что ты понял, Аристо? – отец Александр вздохнул, глядя на него с печалью. – Не похоже, чтобы мы сегодня достигли понимания.

– Разрешите идти? – повторил Лукас.

На станции Яблоневая он впервые в жизни отдал распоряжения по поводу своего личного счета, двадцать семь лет назад открытого домом фон Нарбэ. Никогда не думал, что воспользуется семейным банком. Никогда не считал фон Нарбэ семьей. Но эти деньги не контролировались ни казначейством монастыря, ни орденом Всевидящих Очей, ни даже самими фон Нарбэ. Деньги, за передвижением которых никто пока не следил – то, что нужно человеку, собирающемуся убегать и прятаться.

Человеку?

Да не важно.

Когда «Святой Зигфрид» уходил от станции, средства с личного счета бастарда фон Нарбэ уже перераспределялись между полутора сотнями различных счетов в самых разных банках Шэн и Нихон. Следующие распоряжения Лукас собирался сделать на очередной стоянке.

Определенно, нынешний поход монастыря был спланирован очень удачно.

У священника не может быть никакой собственности, и, воспользовавшись своими деньгами, Лукас совершил преступление. Однако это преступление даже сравнить нельзя было с дезертирством, а именно дезертирство стояло в плане действий следующим пунктом, при условии, что ни «пасынки» ни церцетария не найдут тех, кто отправил письмо.

Покинуть монастырь, как только завершится поход. Лететь на Сингелу на любой контрабандистской явае. Лучшие охотники за контрабандистами и лучшие контрабандисты необходимы друг другу и поддерживают отношения, а коль скоро в Империи нет охотника лучше, чем Аристо, круг его знакомств даже шире, чем у других рыцарей.

С яваей проблем не будет. С тем, чтоб добраться до Сингелы, минуя все кордоны – тоже. Ну, а там уж остается только молиться, чтоб  закончить с делами до конца отпуска. А поскольку это невозможно – заранее записать себя в дезертиры, и уходить из монастыря без предупреждения, ни с кем не прощаясь.

Отцу будет больно, но они оба взрослые люди, и оба видят: обстоятельства сложились так, что любой выбор причинит боль. Причем, обоим. Так что отец поймет, хотя, конечно, не простит. А вот Март…  

По отношению к Марту, уйти, не сказав ни слова было нечестно и некрасиво.

Но тоже правильно.

Март решит, что его предали, и может подумать, что все, чему учат монастыри – ложь, раз даже самый близкий человек оказался предателем. Однако если так случится, исповедник вправит ему мозги, и, скорее всего, стресс вкупе с исповедью вынудят Марта принять, наконец, решение и покаяться в том грехе, который он скрывает уже почти полгода. Сам Лукас так и не нашел способа достаточно деликатно расспросить ведомого. Духовная близость, взаимная привязанность в этом случае были, увы, помехой, а не подспорьем. Но что-то Март уже должен был понять. Например, то, что каков бы ни был грех, после соответствующей епитимьи в монастыре простят все. Все, что можно вообразить, включая убийство мирянина. Прощения нет лишь псионикам, киборгам и пиратам, а Март уж точно ни то, ни другое и ни третье. Не так давно он расспрашивал о псиониках, и Лукас с сожалением отметил, что ведомый полон предубеждений, и ставит псиоников на одну доску с пиратами и киборгами.

Как, впрочем, большинство людей. Ну да ладно.

Зная Марта, Лукас предполагал, что, занятый осмыслением собственного греха, тот попутно проведет разбор и его преступления. Стремление подражать командиру полезно, когда Март подражает не ведущему, а сложившемуся в воображении образу ведущего. Идеальному. Ну, а как же, разве Аристо может не быть идеальным?

Март полагает, что Лукас сначала думает, а уж потом делает. Даже в бою.

Этому неплохо было бы научиться.

Март хочет быть таким же, поэтому, прежде чем окончательно клеймить и проклинать, еще не раз подумает. А поскольку парень он умный, наверняка поймет, что Лукас своим молчанием избавляет его от множества проблем: от допросов ДРБ и церцетарии; от необходимости врать, изображая неведение; от опасности быть заподозренным в сговоре.

Поймет, что его помощь не нужна, иначе Лукас попросил бы о ней. 

И примет помощь исповедника. Даже если сам о ней не попросит.

Лукас думал о Марте, и понимал, очень хорошо понимал, что меняет живого на мертвых. Вот только… как бы он ни старался, он не мог похоронить Джереми.

И еще, он даже не старался забыть о том, что, в отличие от Марта, Хикари, кроме него, надеяться не на кого.  

 

Глава 5

Генкарта, страховка, отпечатки пальцев и сетчатка внесены в государственный реестр подданных… Все это было странно. Живешь в своем праве, ни от кого не прячешься, никто тебя не ищет. Непривычно. Даже как-то расслабляет. А расслабляться нельзя, терранин в Империи должен ступать осторожно, и часто оглядываться.

Дэвид был осторожен. Но легализация – палка о двух концах.

Он прожил на Сингеле больше полугода. И в один из длинных, ветреных летних дней в его дверь позвонили. Дэвид, услышав звонок, напрягся:  среди соседей заведено было приходить по-свойски, запросто, двери в домах не запирались. Звонить мог только чужак. 

И это действительно оказался чужак. Но не незнакомец, хоть Дэвид и не знал его имени. На крыльце, глядя на Дэвида снизу вверх холодными, фиолетовыми глазами, стоял давешний рыцарь-пилот. В гражданском. Без оружия. 

– Мир вам, Нортон-амо, – сказал он спокойно. – Мое имя Лукас фон Нарбэ. Вы позволите мне пройти, или мы побеседуем на крыльце?

Дэвид понял, что уже получил свою порцию пропагандистского яда, потому что первым, на что он отреагировал, было имя. В дверях его дома стояла живая легенда Империи.  Это было абсолютно невероятно, и совершенно реально. 

Соображать он начал, когда прошел первоначальный шок. Рыцарю известно его имя. Рыцарь знает о том, что он не прошел церковной инициации, иначе обратился бы к нему «сын мой». О чем еще он знает? Впрочем, и того, что он видел «гекко» уже достаточно, чтоб не держать его на улице.

Лукас фон Нарбэ???

Поверить невозможно.

Но в память уже пришло виденное чуть не год назад интервью с бывшим маркграфом Радуном.

«…Он редкий красавчик, этот фон Нарбэ, хоть ростом и не вышел».

Незваный гость соответствовал обоим определениям. Ростом не вышел – это еще мягко сказано, и, действительно, на редкость красив. К тому же, не врет. Это ведь непросто – врать, присвоив легендарное имя. Очень непросто.

И этот вот… собственной персоной явился, чтоб предложить Дэвиду работу. Весьма высокооплачиваемую работу. Кто бы мог подумать, что рыцари так богаты! Но когда Дэвид хотел интересной работы, он не имел в виду настолько интересную. Ему и в страшном сне не мог привидеться полет в Вольные Баронства с целью отнять (украсть, скопировать, забрать с трупа) у одного из баронов нечто ценное.

Ничего не было настолько ценным, чтоб так рисковать.

Ни-че-го.

Но, ясное дело, Лукас фон Нарбэ думал иначе.

– Хорошо подумайте, прежде чем отказываться, Нортон-амо, – посоветовал он по-прежнему спокойно, даже дружелюбно. – Вы нужны мне. Вы умеете находить вещи, которые необходимо найти. Я, в свою очередь,  умею убеждать тех, кто плохо поддаётся убеждению. Мне кажется, это будет неплохим подспорьем в поисках.

– Умеете убеждать? – Дэвид не удержался и фыркнул, – меня вы пока что ни в чём не убедили. До свидания, ваше преподобие.

Он встал, показывая, что разговор окончен. Надеясь, что разговор действительно окончен. 

– Думаю, что убедил, – мягко произнёс фон Нарбэ. – Да, и я забыл упомянуть, что нашел вас, благодаря помощи церцетарии. У нас хорошие отношения. К тому же, действует договор о сотрудничестве и обмене информацией.

Информация. Да уж. У него была информация, которой он мог обменяться с церцетарией.

– Хорошо же вы платите за своё спасение.

– Я вообще не считаю, что за спасение нужно платить. Платить я буду за вашу работу. 

Ну, и что тут скажешь?

«Падла ты, а не рыцарь», – мрачно констатировал Дэвид.

– Вы, правда, думаете, что у вас есть, что рассказать церцетариям? – спросил он вслух. – Думаете, они чего-то обо мне не знают?

– Я в этом уверен. В ордене Всевидящих Очей не знают о том, что вы – киборг неизвестной в Империи модификации. Учитывая ваши заслуги перед церковью, вам, пожалуй, простили бы имплантанты, но только исследованные, те, против которых существует оружие. Все новое нужно сначала изучить. И вы, Нортон-амо, единственный объект для изучения. 

Дэвид терпеть этого не мог. Шантажа и всего такого. Но если кто чего не любит, это ж не значит, что он не умеет этим пользоваться. На то, чтоб залить запись разговора в валяющийся в кресле «секретарь» ушло меньше секунды, а потом голос Аристо очень эффектно зазвучал из встроенных под потолком динамиков. В обычных обстоятельствах Дэвид их использовал, чтоб с полным удовольствием слушать хорошую музыку. В необычных – вот, сгодились, чтоб произвести нужное впечатление на зарвавшегося святошу.

Фон Нарбэ слушал задумчиво. Даже как-то грустно. Руки в белых перчатках неподвижно лежали на коленях.

– Нортон-амо, – сказал он, когда запись закончилась, – мы в неравных условиях, так что сейчас шантаж – моя прерогатива. Я, конечно, совершаю преступление, предлагая вам работу вместо того, чтоб немедленно вызвать сюда орден Всевидящих Очей. Но мои действия пока еще не переполнили чашу терпения тех, от кого зависит мое благополучие.

– Пока еще? – уточнил Дэвид.

Ну, а что? Бывает же так, что враг, чувствующий себя хозяином положения, прокалывается на мелочах.

– Церковь не может позволить себе развенчания героя, – равнодушно сообщил фон Нарбэ. – И даже когда я совершу по-настоящему непростительные поступки, дело замнут, а меня просто тихо прикончат. Ничего страшного. А вот вас отправят под нож хирурга, а после – в рабство. Предоставив запись церцетарии, вы самостоятельно обеспечите себе эту неприятную кончину, и мне, конечно, будет не так совестно, как если вы погибнете от моего доноса. Но для вас-то результат одинаков.

– Вот выродок, – сказал Дэвид.

И тяжко задумался.

– Выродок, – негромко подтвердил фон Нарбэ. – Но прилюдно, а так же для записей,  рекомендую вам использовать слово «бастард».

*  *  *

«Никаких секретов от братьев, тем более – от тебя».

Так он сказал. А оказалось, что секрет был. От братьев, и от Марта. Еще какой секрет! Он предал. Предал монастырь, предал орден, предал Марта. А то, что он ни разу, ни единым словом не поделился своими планами – это предательство вдвойне.

«Грязно ругаться и ломать чем-нибудь тяжелым что-нибудь хрупкое».

Марту тоже этого хотелось. Бесноваться, орать, шваркнуть о переборку «секретарем», разнести вдребезги пульт стационарного компьютера.

Лукас, получив то письмо, чувствовал себя так же?

Стоп.

Тяжело дыша, Март остановился посреди кельи, сжимая кулаки.

Никаких секретов от братьев…

Не было. Не было никакого секрета. Имеющий глаза, да увидит… Мог не видеть настоятель, могли не видеть пилоты «Бальмунга», им простительно, они рядом с Лукасом все равно, что слепцы. Но ты-то, его ведомый, самый близкий человек, ты же все знал. От тебя Лукас не скрывал ничего, и ты знал, что он сделает еще там, на «Яблоневой», когда обрушил его эмоции на излишне любознательную телепатку.

Ты просто не хотел видеть, вот и все. У тебя был секрет, секрет от братьев, секрет от Лукаса, и это застило все. Мешало увидеть правду. 

А теперь? Что делать?

Лукас. Всегда спокойный, даже когда внутри клубится бешенство.

Лукас сначала думает, а потом делает. Если хочешь быть таким, как он, научись поступать так же. Сначала думать.

Что подумал бы Лукас, если бы Март исчез, не предупредив, не оставив на прощанье даже сообщения на дуфунге? Что подумал бы Лукас… прежде, чем заклеймить Марта предателем? Рыцари не предают своих братьев. Ведомый и ведущий – больше чем братья. Лукас подумал бы, что Март своим молчанием избавляет его от множества проблем, от допросов ДРБ и церцетарии; от необходимости врать, изображая неведение; от опасности быть заподозренным в сговоре.

Лукас подумал бы, что вне стен монастыря Марту нужна помощь?

Эхес ур, да это первое о чем он подумал бы. Особенно, если бы Март всю жизнь, с самого рождения, провел в монастырских стенах; знал о мире снаружи только по фильмам и сводкам новостей канала «Малак»; и… боялся планет.

Лукас отправился бы за ним сразу, как только узнал, что его ведомый покинул монастырь. Сразу. А ты чего ждешь, Март Плиекти?

Работай! Ищи своего командира, благо ты это умеешь.

Март умел делать разные вещи. Его способности были немногим выше среднего, но, в отличие от всех других иллюзионистов – по крайней мере, от большинства других иллюзионистов – он способен был на кое-что еще, кроме иллюзий.  Очень разнообразное «кое-что». Очень опасное для него самого.

Любой выход за пределы нормы мог убить его. Так говорили врачи Капеллы, и дядя Петер верил им, и Март тоже верил, потому что в детстве чуть не умер. Как раз от того, что сделал больше, чем мог.

Это случилось на ежегодном благотворительном пикнике, устраиваемом приходом. Тетя Мария как всегда была в организационном комитете, а Март вместе со всеми своими кузенами, кроме самых маленьких, помогал взрослым, и завидовал ровесникам, которые веселились, играли, развлекались, носились, сломя голову по парку, и вообще делали все то, ради чего пикники и затеваются.

Конечно, рано или поздно тетя Мария отпускала поиграть и их. Но этой счастливой минуты еще нужно было дождаться, а, дожидаясь, переделать кучу дел, и время тянулось, тянулось и тянулось… невыносимо! А однажды, когда свобода была уже так близко, тетя Мария потеряла свои бусы. Янтарные бусы, свадебный подарок, ставший семейной реликвией. Найти их в парке, среди палаток, стоек с флажками, деревьев, киосков, десятков прихожан, в густой траве… об этом и речи не было. Разве что кто-нибудь случайно наткнется и принесет – любой узнал бы бусы тети Марии, так что отдали бы сразу. Но если никто не найдет, то ночью роботы-садовники отправят янтарь в утилизатор вместе с мусором.

Тетя Мария ужасно расстроилась. И дядя Петер тоже. А Март и его кузены и кузины, те, что постарше и поумнее, хоть и очень хотели пойти играть с друзьями, стали искать бусы. Потому что… ну просто потому что нельзя же не помочь тете Марии. Дело-то нешуточное, это вам не дурацкий пикник. Да вот только пойти поиграть уж очень хотелось, и поскорее бы. И тогда Март решил придумать себе, будто он не иллюзионист, а ясновидящий. Сделать для себя такую иллюзию. Так было интереснее, вроде как, уже играешь. В ясновидящего.

Вот уж наигрался. До горячки. Два дня пролежал в больнице. Но прежде чем стало совсем плохо, Март нашел бусы и отдал их тете Марии. Пошел прямо туда, где они лежали. Подобрал и принес. И упал в обморок.

Врач сказал, это нервное. Никто не удивился. Бусы тете Марии подарили на свадьбу родители Марта – единственное, что осталось на память о них – и еще долго после того, как Марта выпустили из больницы, тетя Мария чувствовала себя виноватой. Это было плохо. Но постепенно все загладилось, и стало как обычно. Теперь никто кроме дяди Петера и не помнит, что Март тогда болел – Капелла сделала так, что все думают, будто в те годы он уже был в ордене. А вот Март навсегда запомнил ощущение крупных, круглых бусин в судорожно сжавшемся кулаке, дурноту и таинственное, затягивающее в себя мерцание темного янтаря. 

И вспоминал, как только приходила в голову мысль сделать какую-нибудь глупость. 

«Феномен Плиекти», вот как это назвали ученые Капеллы. Предполагалось, что Март может сам себя убедить в том, что он кто угодно. Любой псионик. Хоть телепат, хоть телекинетик, хоть ясновидящий, хоть… хоть кто. Но только предполагалось, потому что первый же опыт показал, что использование этой способности смертельно опасно.

– Смер-тель-но, – по слогам повторил псионик, специально из-за Марта прилетевший откуда-то, чуть не из самой Столицы. – Любая попытка вообразить себя кем-то, кроме иллюзиониста может тебя убить. Ты уже достаточно большой, и знаешь, что такое смерть.

Март знал. Он помнил папу и маму.

И до семнадцати лет ни разу не пытался выйти за рамки способностей иллюзиониста, он об этом даже не думал. Потому что – бусы в кулаке, мерцающий янтарь, и тьма – воспоминание пугало до холодных мурашек по позвоночнику. До слабости в коленях.

В семнадцать он оказался в монастыре «Святой Зигфрид». Через год стал рыцарем.   А потом попал к Лукасу.

И понял, что смерть не страшна, если есть за кого умирать.

У Лукаса было «за что». Лукас после гибели отца Бёрка воевал за идею, включающую в себя всех людей вообще, и никого конкретно. Март не умел так, до сих пор не научился, и он дрался за Лукаса.

Он по-прежнему не хотел умирать, разумеется, не хотел, как и все они, рыцари-пилоты Десницы. Только тот и может стать рыцарем, кто любит жить, и будет сражаться со смертью, пока не погибнет. Март был хорошим рыцарем. Отец Александр говорил ему об этом, и Лукас говорил ему об этом. И Март летал с Лукасом уже почти год…

Теперь он не мог бы испугаться воспоминаний, даже если бы захотел.

А он не хотел.

Чтоб догадаться, что искать командира нужно в Вольных Баронствах, псионические способности не требовались, достаточно было знать, что произошло за последние семь месяцев. Но вот чтобы отыскать Лукаса в пространстве Баронств или (хоть это трудно представить) на планетах Баронств, нужно было стать ясновидящим. Или прорицателем.

Март выбирал, пока готовился к побегу.

Сейчас у него был отпуск, так что побег считался просто увеселительной поездкой, но отпуск-то закончится, а Лукас к тому времени вряд ли вернется. Март заранее настраивался на то, что оба они, и ведущий и ведомый, стали дезертирами уже сейчас.

Он готовился к тому, что будет чувствовать себя преступником. Намерение нарушить один из важнейших пунктов Устава должно было грызть и терзать его совесть, да и перед Капеллой Март оказывался виноват не меньше, чем перед братьями и настоятелем – он же без объяснений и предупреждения бросал доверенное ему дело. Но сборы, планирование маршрута, безнадежные попытки представить, что он будет делать, когда найдет командира – что они оба будут делать в Вольных Баронствах – все это сильно отвлекало от покаянных размышлений.

В конце концов, Март понял, что ясновидение покажет ему, где Лукас находится в данный момент. А поскольку тот был сейчас только на пути к Баронствам, от этой информации мало проку. Другое дело, прорицание. Ответ на правильно заданный вопрос укажет, где они встретятся. Где и когда. И Марту нужно будет просто отправиться в заданное место с заданной скоростью.

Мысль о том, что он может не пережить прорицательского транса, на мгновение царапнула где-то между сердцем и желудком. Но убралась, не встретив понимания. Март уже не раз рисковал жизнью вместе с командиром. И этот случай ничем не отличался от остальных.

Ничем, кроме того, что оба становились преступниками.

И вот этого Лукас для своего ведомого наверняка не хочет. За это Лукас может и наказать. Может, вообще, прогнать обратно в монастырь, с приказом покаяться и…

Нет. Не прогонит. Он знает, что это его простили бы, наложили епитимью лет на десять, и простили. А с любым другим дезертиром поступят по всей строгости Устава. Отлучение и каторга. Так что, сбегая из монастыря, Март оставлял Лукасу очень небольшой выбор. Командир мог принять его, а мог убить его. Не нужно быть ясновидцем, чтоб знать, что он выберет.

*  *  *

О Вольных Баронствах Дэвид знал, в основном то, что они есть.

Система с хорошо развитой периферией, управляемые семеркой отморозков, которые называют себя баронами. Пригодных для жизни планет в системе аж четыре – это ого-го сколько для одной-то звезды, и население еще похуже правителей. Те хоть и отморозь, но какие-никакие понятия имеют. А остальные обитатели – просто-таки невыразимое словами зло. Кто не генетик вне закона, тот – спятивший хирург или охотник за органами. Кто не контрабандист, тот пират. А кто пират, тот не факт, что не контрабандист. И все до одного – киборги.

Оно и понятно, куда ж без киборгов-то?

Кибернетические имплантанты и их носители были в Шэн пугалом пострашней, чем нашествие роботов с Терры. Роботы, они когда еще явятся? А киборги из Баронств – вот тут, рядышком. И неважно, что из Солнечной системы до границ империи лететь немногим дольше, чем из Баронств. Терран в космосе никто пока не видел, а баронские пираты никому расслабиться не дают. 

В общем, образ, сложившийся, в основном, благодаря новостным лентам, полуфантастическим фильмам и ненавязчивым упоминаниям в проповедях отца Йоза, доверия не вызывал. Место получалось страшненьким и нереальным. В том, что такие места бывают, Дэвид не сомневался, никто из землян не усомнился бы. В то, что в таких местах живут люди, Дэвид тоже охотно верил – люди где только не живут. Но в то, что в такое место люди будут охотно стремиться, верилось с большим трудом.

А ведь стремились. И ладно бы стекались в Баронства только беглые каторжники, псионики, киборги и прочие преступники, вроде хирургов, промышляющих незаконной установкой имплантантов. Так нет же. В Баронства часто и охотно летали по делам представители Союза маркграфов, с Баронствами шла не слишком оживленная, но постоянная торговля, туда устремлялись рисковые туристы, охочие до нихонской контрабанды.

Пошлины на ввоз и вывоз товаров Шэн установила такие, что торговля с Баронствами просто не могла быть выгодной. Ну, никак. И, однако же, торговали.

Орден Десницы отказывал в сопровождении караванам, уходящим в Вольные Баронства.  А, все-таки, караваны ходили.

С контрабандистами, явившимися из Баронств поступали, как с пиратами, то есть, убивали без суда и следствия. Но поток контрабанды не иссякал.

Хотя… насчет контрабандистов, и того, кто их и как убивал, у Дэвида были сомнения посильней, чем насчет страшных сказок о Баронствах. К примеру, капитан Лейла очень хорошо знала, как попасть в Вольные Баронства, минуя таможенников и кордоны ордена Десницы,  и тот факт, что рыцарь-пилот фон Нарбэ прямо сейчас находился на ее явае «Кари», говорил о том, что трения между орденом и контрабандистами сильно преувеличены. Фон Нарбэ, вроде как, в мыслях не держал убить капитана Лейлу, или отдать ее в руки церцетарии, а капитан Лейла, в свою очередь (к огорчению Дэвида) не стремилась избавиться от естественного врага, высадить его на ближайшей станции или выкинуть за борт. Рыцарь и контрабандистка общались, как старые приятели. Да к тому же на время перелета команда «Кари» получила отпуск, а фон Нарбэ оказался под командованием капитала Лейлы и выполнял обязанности двух членов экипажа.

Дэвид вообще не понимал, как можно всерьез поверить, что этот замороженный истукан будет выполнять чьи-то приказы, кроме собственных, но капитана Лейлу замороженность не смущала. Привыкла, видать.

Через несколько дней полета Дэвид понял, что эти двое, то ли сработавшаяся команда, то ли просто очень хорошо знают свое дело, так что у капитана Лейлы не возникало необходимости отдавать приказы,  а фон Нарбэ не нужно было их выполнять. Выкрутились, ничего не скажешь. С какой стороны не посмотри, субординация не нарушается. И капитан в своем праве, и Первый Рыцарь, вирья ему в софт, делает только то, что считает нужным.

Дэвида капитан Лейла приняла на «Кари», как своего, заявив, что «Аристо кого попало на корабль не притащит».  

Кем попало Дэвид и не был. А вот капитан Лейла вряд ли знала о том, что он оказался на корабле из-за того, что Аристо его шантажировал. Капитан Лейла, вообще, вряд ли подозревала, что Аристо способен на шантаж.

Она его не видела на Сингеле. Не слышала. Взгляд этот пустой. И голос. И перчатки еще… на корабле фон Нарбэ перчатки снял, здесь он, видать, испачкаться не боялся.

Дэвида не столько даже шантаж бесил, сколько лицемерие. Рыцарь-легенда, ёлы… Выродка идеализировали даже враги. Серго, помнится, тоже говорил об Аристо с придыханием.

На крохотной явае большую часть времени неизбежно приходилось проводить в компании. Каюты больше походили на гробы: втиснулся, лег – закрой глаза и думай о клаустрофобии. Яваи не для людей, они для ценных малогабаритных грузов, требующих сверхсрочной доставки, так что о продолжительном уединении можно и не мечтать. Первые пару дней это раздражало, потом Дэвид поближе узнал  капитана Лейлу, и жизнь наладилась.

Красивая, умная баба. С прибабахом, конечно, на то и контрабандистка. Нормальная женщина в Шэн, если ее в космос потянет, выучится и поступит в мирской флот. Там она, может, и дослужится до капитана,  но такой, как капитан Лейла, все равно не станет. По крайней мере, если самой Лейле верить. Если ей верить, получалось, что женщин-капитанов в Шэн хватало, они служили Императору, служили дворянам, работали в крупных перевозочных компаниях. Женщин-капитанов, имеющих собственный корабль, практически не было. Сотни не набиралось. И все до одной занимались незаконными перевозками. Ну, помимо прочего. Ясное дело, никто не посвящал себя только и исключительно контрабанде. 

Потрындеть капитан Лейла была горазда, не хуже Серго Мамаева, успевай только слушать. О том, чтоб разобраться, где правда, а где вранье, можно даже и не мечтать. Да и без разницы. Дэвид просто получал удовольствие, глядя, как капитан Лейла рассказывает о своих подвигах, носится в облегающем как чулок скафандре по тесной кают-компании, азартно жестикулирует, встряхивает гривой жгуче-черных, забранных в высокий хвост волос. Голос у нее был низкий, даже грубоватый, выговор резкий. Время от времени она окликала безмолвствующего фон Нарбэ, требуя у него подтверждения правдивости рассказов, и смотрелось это странно. Забавно. Дэвиду каждый раз казалось, что погруженный в себя рыцарь должен возмутиться бесцеремонным: «Ара дзили, Аристо!»

Этому «не-подходи-замерзнешь» манекену, ему фамильярность как нож в печенку.

Но всякий раз фон Нарбэ безропотно выходил из транса, и выяснялось, что он следит за разговором (чаще всего – монологом), и что его мнение не всегда совпадает с капитанским. Несовпадения капитана Лейлу не смущали, она лишь усмехалась: «ну, дал бы соврать хоть разочек!», и вспоминала еще какую-нибудь историю.

Пыталась втянуть фон Нарбэ в разговор. Но не усердствовала, ясно же было, что бесполезно. Даже когда святоша торчал в кают-компании, а не занимался делами где-то в недрах «Кари», он был так неподвижен и тих, что Дэвид временами попросту забывал о его присутствии. 

Как они познакомились? Лейла, услышав этот вопрос, ухмыльнулась, как эйнский тысячезуб.

– Познакомились! Хе! Эти два придурка на моем «Кари» возвращались из отпуска, и по дороге напали на пиратский вирунг. А я ж их на борт пустила, думала, приличные люди. Думала, священники. Сразу двое, а один, к тому же, красавчик такой. Он тогда был вот нисколько не хуже, молоденький совсем только. Хэй, Аристо?! Помнишь? Сколько тебе лет было, а? 

– Шестнадцать, – прошелестел фон Нарбэ. – И мы не нападали. Тот пират начал преследовать «Кари». 

– Ребенок! – капитан Лейла фыркнула, – ты себе это представь, Дэвид. Дитятко, росту вот такусенького,  в два раза меня младше, но горды-ый, не подступись. Ледышка такая, фу ты, ну ты. Смешной.

– Некоторые люди не меняются, – пробормотал Дэвид, скорее себе, чем собеседнице. 

– Вроде того, да. Я его подкалывала, пока пират за нами не погнался. Все бы ничего, «Кари» быстрый, могли и убежать. Но если б нет… два рыцаря на борту, это, считай, мне два раза умереть, и Бёрку, в смысле, отцу Джереми – за двоих. А этого, – капитан Лейла кивнула на равнодушного ко всему фон Нарбэ, – красивого такого… он бы нам позавидовал, что умерли.

«За борт обоих», – с точки зрения Дэвида это было неплохим выходом из ситуации. Если уж один священник так раздражает, то двое должны просто несказанно бесить.

– И вот представь, мы еще не в Самаянге, но уже где-то рядом, а ребенок на меня своими глазищами смотрит и просит передать ему управление «Кари». Охренеть можно. Главное, я на него гляжу и понимаю: мальчик дело говорит. Отдала ему корабль, а Бёрк стрелка согнал, и как они вдвоем дали тому пирату шороху… Кто поверит, что на явае можно вирунг раздолбать? Ну, нет, сейчас-то понятно, про Аристо все слышали, так что все поверят. А тогда?

Капитан Лейла задумчивым взглядом проследила, за фон Нарбэ, который бесшумно поднялся и покинул кают-компанию. Прямой, будто палку проглотил.

– Тогда его только Бёрк знал. Да и потом, наверное – тоже. 

Имя Бёрка прозвучало в их разговорах впервые. И, похоже, оно произвело на фон Нарбэ впечатление. Чем-то и этот айсберг, значит, можно пронять.

– Его напарник? – уточнил Дэвид.

– Его всё, – отрезала капитан Лейла. – Напарник. Брат. Может, и любовник. Бёрка убили, а я вот гляжу на Аристо, и понять не могу, он-то сам здесь или в Самаянге? Показалось, он в Баронства умирать полетел. Самоубийство – грех, а так получится, что, вроде не сам себя убьет, пираты постараются. Попросил помочь добраться, я его взяла на «Кари», команду – в отпуск, чтоб не мешали. Думала, вправлю мозги по дороге. Отговорю. Сейчас, ага, размечталась. Если уж его в монастыре не отговорили, люди, которые всему такому специально обучены…  Не знаю, что бы и делала, не захвати он тебя с Сингелы.

Этого захода Дэвид, и так-то теряющий нить рассуждений, уже совсем не понял. 

– Живой человек, – капитан Лейла выглядела сейчас гораздо старше своих сорока трех лет, – мирянин, к тому же. Аристо вас защищает, нас защищает, он для этого сделан. Если б шел на смерть, никогда бы тебя с собой не потянул. 

Но ведь именно это он и сделал. Потянул на смерть. Работа, которую фон Нарбэ требовал от Дэвида была слишком опасна, и, скорее всего, невыполнима. Дэвид именно так это и понял: святоша собирается загрести жар его руками. Терранином, да еще и киборгом, можно рискнуть. Все равно же преступник, все равно должен умереть, так пусть хоть пользу принесет. Может, фон Нарбэ и «сделан, чтобы защищать», но его защита распространяется только на подданных, причем, законопослушных подданных.

О том, что выродок сам может искать смерти, Дэвид не задумывался. Это что получается, потерял напарника и жить дальше не может? Слабак он, хоть и рыцарь, так выходит. Мысль была соблазнительной, тем более, что Дэвид никогда не относил шантажистов к сильным натурам. Но… слишком уж сложным получалось самоубийство. Поссориться с одним из Вольных Баронов, чтоб умереть – это ладно, но капитан Лейла права, такие дела делаются без посторонних. Значит, что? Значит, умирать фон Нарбэ, все-таки, не собирается. Или собирается, но не в Баронствах. Или, может, в Баронствах, но не в ближайшее время. 

Дэвид, когда рассматривал возможности соскочить, задумался даже о том, чтоб на первой же планете в пространстве Вольных Баронств связаться с кем-нибудь из баронов, и сдать фон Нарбэ. Целиком, как есть, можно даже без вознаграждения. Хотя… сколько этот рыцарь стоил, в голове не укладывалось. На такие деньги Дэвид мог сам дворянином заделаться, при условии, конечно, что сумел бы в Империю вернуться.

Он эту идею фон Нарбэ изложил, так, для общего ознакомления. Типа, шантаж – игра в которую могут играть двое, фон Нарбэ-амо, вот вам тема, чтоб поразмыслить.

Тот даже взгляда не поднял. Сказал только:

– Не думаю, что вы сделаете это, Нортон-амо. Вы ведь не убийца.

Интересно, он правда воображал, что бароны его убьют?

Дэвид, кстати, поначалу так и думал, в смысле, не о том, что там фон Нарбэ воображает, а о баронах.  Зачем им и их пиратам Аристо? Ясно зачем – прибить, чтоб кровь не портил. Насколько сильно в Вольных Баронствах не любят орден Десницы, он стал представлять только теперь, благодаря рассказам капитана Лейлы. Даже не самим рассказам, а редким оговоркам. Вроде той, насчет «два раза умереть».

Рыцарь-пилот Лукас фон Нарбэ – герой Империи, символ церкви-защитницы, воин-чудотворец. За последний год эту мысль донесли, кажется, до всех подданных, включая грудных младенцев и слабоумных стариков. Всего за год. А в Баронствах о герое и символе знают уже больше десяти лет. Не по фильмам знают, не по сериалам и передачам «Господь любит вас». Наяву сталкивались. Не раз, и не два. И живыми не уходили. Сколько кораблей потеряли бароны из-за Аристо? Скольких людей лишились? Сколько бабла просрали?

Дэвида он за десять дней достал до скрежета зубовного. Страшно представить, как он может задолбать за десять лет.

Для баронов и Баронств его смерть – это победа над церковью. Так что просто смерти им будет мало. Победа, она должна быть убедительной. Ёлы… получается, выродок втянул Дэвида в затею гораздо более опасную, чем казалось. А она, затея, уже и по первому взгляду выглядела невыполнимой.

Что же он собирается делать? Если даже человек ну очень далекий от реалий жизни в космосе все правильно понял, то этот-то и подавно должен понимать на что идет. Не дурак ведь. Псих, да, похоже на то. Но не дурак. И умирать не собирается, это уже доказано. Значит, что?

Да хрен его знает.

Любопытство для вора – достоинство, а не недостаток. Но сейчас оно напомнило о себе не вовремя.

По слухам, на барона Чедаша работают не люди, а гомункулы. И это – единственное, что отличает Чедаша от других баронов... это то, что делает Чедаша похожим на Божественного Императора. Ему служат искусственные существа, не мутанты, не киборги, а нечто, от начала и до конца созданное наукой. Нечто вроде аристократов. Аристократы – адские твари, супер-сильные, супер-быстрые, супер-умные, готовые герои для любого комикса. Может ли быть такое, что фон Нарбэ понадобился секрет их создания?

Если да, то зачем?

Можно было пойти и спросить. Просто отыскать выродка… – где он может быть? В рубке, скорее всего, – отыскать и спросить прямо: «зачем тебе исследования Чедаша?» Ведь это же не дело церкви, По-любому, не дело церкви, иначе не фон Нарбэ отправился бы в Баронства, а шифрованный приказ кому-нибудь из резидентов церцетарии. Рыцари-пилоты, они не для того, чтоб по сейфам вольных баронов лазать, у них свои цели и задачи. Да и кто в здравом уме будет рисковать героем и символом и все такое ради выполнения… невыполнимой задачи?

Ну, снова-здорово. 

Забыть о невыполнимости!

 

Глава 6

Станция Жигалтай была последней стоянкой на пути в Баронства. Здесь «Кари» должен был пополнить запас продуктов и пройти техобслуживание перед прыжком. Дальше – молитва о том, чтоб на входе в «подвал», когда дезориентированы все системы наблюдения, яваю не перехватили пираты, а потом автономный полет.

Нельзя выходить на связь. Нельзя давать о себе знать. Нужно уйти в подвал на глубину, максимально допустимую для мирян в сопровождении священника, и вынырнуть уже в пространстве Вольных Баронств. А там, положившись на удачу капитана Лейлы, и репутацию барона, который ее крышует, лететь на планету Анзура.  На Анзуре цитадель Чедаша. Если верить фон Нарбэ, именно там нужно искать лабораторные архивы и информацию о текущих исследованиях.

Дэвид волевым усилием перестал думать о предстоящей (невыполнимой) задаче. Он дождался, пока в динамиках общей связи прозвучит бесстрастное: «стыковка завершена», отстегнул ремни безопасности и пошел к шлюзовой камере. Когда еще представится возможность размять ноги, потратить деньги, и, главное, посмотреть на людей – нормальных людей? С некоторых пор, Дэвиду стало не хватать нормальных. Капитан Лейла, она во всех смыслах экстраординарная, это ей только в плюс, но это надо чем-то разбавлять.

Про выродка и говорить нечего.

Здесь еще даже близко был не фронтир. Никто бы и не догадался, что «Кари» прямо отсюда начнет незаконный переход границы. Уходить в «подвал» и лететь в Вольные Баронства от Жигалтай, до такого могла додуматься только капитан Лейла. Но даже она бы не рискнула, если б не фон Нарбэ в пилотах. И не в том дело, что он может провести любой корабль между двумя любыми точками пространства на предельной глубине – еще вопрос, правда ли может, или пропаганда хорошо работает – а в том, что засветись Капитан Лейла с таким пилотом хоть где-нибудь в приграничье, и «Кари» будут ловить всеми Баронствами.

Перелет предстоял долгий. И тяжелый. Перед таким системы отдыха просят. Дэвид к системным требованиям всегда был со всем вниманием, так что ни в чем себе на Жигалтай не отказывал. А, прошвырнувшись по торгово-развлекательной зоне, он  понял, что хочет странного: потянуло вдруг в юкори-зону, где никогда раньше не бывал. Он же типичный представитель среднего класса, а средний класс здесь сторонится всего, в чем есть слово «юкори». 

Юкори – это уже не для обеспеченных. Это для опасно богатых.

Дэвид не выругался – не вслух – когда бегущая дорожка принесла его ко входу в зону одновременно с поднимающимся со стороны складов фон Нарбэ. Тот, в свою очередь, указал взглядом на датчик:

– После вас, Нортон-амо.

Дэвид пожал плечами и провел по датчику чип-картой.

Попасть в юкори-зону можно было двумя способами: во-первых, по коду генкарты, подтверждающему либо твое высокое происхождение, либо  твою принадлежность к церкви, во-вторых, по карте банковской, подтверждающей, что у тебя достаточно денег, чтоб происхождение и социальное положение стали неважными.

По идее, генкарта фон Нарбэ открывала ему доступ не только в юкори-зоны разных станций,  но даже и в храм-обитель Божественного императора. Только выродок воспользовался не ею, а обычной расчетной картой на предъявителя. Выходило, что в юкори-зону станции Жигалтай вошли два богатых парня, самого скучного происхождения. По правилам, таким гостям полагался гид, вроде, для их удобства, а на деле – как очевидная любому зрячему пометка статуса. Нувориши, мол, ничего интересного для священников, дворян или аристократов. 

Двери за спиной еще закрывались, а перед Дэвидом и фон Нарбэ уже материализовались девушка и парень в форме гидов. Дэвид успел улыбнуться девушке… и улыбка так и застыла, когда девчонка попятилась, извиняясь и желая им приятного вечера.

Парень тоже отступал. Но молча.

В глазах у обоих был страх. Мерзкий страх животных перед человеком. На животных Дэвид уже успел наглядеться, и сейчас понял, что точно так же смотрят собаки на недовольных хозяев.

Гиды исчезли за какой-то невидимой дверцей для персонала, а мерзкое ощущение с налетом брезгливости осталось.

– Когда перед тобой с рождения открыты любые двери, от этого трудно отвыкнуть, – мягко произнес фон Нарбэ. 

Судя по тону, он извинялся. Ого! К дождю, что ли?

В ответ на вопросительный взгляд, святоша развел руками:

– Я постепенно избавляюсь от этой привычки. Надеюсь, в будущем она не создаст проблем. 

Это он что-то сделал с ребятами из службы сопровождения. Мутант хренов. В глаза им посмотрел. Выморозил до позвоночника.

Дэвид не успел ничего сказать. Сбоку послышалось негромкое:

– Frater!

Вроде, вполголоса, но все равно как-то звонко и радостно.

Дэвид и фон Нарбэ повернулись на голос одновременно.

Светловолосый, высокий паренек кивнул им обоим, но смотрел он на выродка, так смотрел, просто-таки сверлил взглядом. Настороженно, упрямо, почему-то весело. И, надо же, выродок улыбнулся. Всего на секунду, но показался живым, причем, неплохим парнем. 

Дэвид хмыкнул и пошел себе дальше. От коридора-проспекта расходилось множество улочек на любой вкус. Ярко и празднично освещенные, погруженные в мягкий полумрак, разукрашенные в соответствии с разными обычаями разных планет. Что угодно для души. Нырнув в малиново-золотые переливы света под вывеской ближайшего к перекрестку кафе, Дэвид выбрал столик на тротуаре, под настоящим деревом, и уселся, чуть не спиной повернувшись к оставшейся на проспекте паре. Обычный человек в таком ракурсе уже ничего бы не увидел, но кто тут обычный? Периферийное зрение он выкрутил на максимум, включил направленный микрофон, и, на всякий случай, стал вести запись.

Незнакомый парнишка, стоило Дэвиду отойти, шагнул вперед, и порывисто сгреб фон Нарбэ в объятия. Прижал так, что, наверное, кости хрустнули, но тот не отбивался. А когда его, наконец, выпустили, ласково взъерошил парню и без того растрепанные волосы.

Ну, ясно. Это кто-то из ордена. Дэвид уже видел пилотов Десницы, видел, как они ведут себя друг с другом.

Ведущий с ведомым…

Значит, у фон Нарбэ есть напарник? И, значит, несмотря на то, что пилоты одного звена всегда держатся вместе, Первый Рыцарь предпочел отправиться к барону Чедашу в одиночку? Вряд ли они условились здесь встретиться, ох вряд ли. По всему судя, увидеть парня Аристо никак не ожидал, тот сам старшего нашел.

Плохо дело. Если один нашел, то и другие найдут.

Хотя… что плохого-то? Разве похоже, что выродок прячется от кого-то из своих? Он от баронских шпионов тихарится, а с церковью, вроде, никаких проблем быть не должно. 

Дэвид ждал, пока принесут заказанный кофе, и подслушивал чужой, сумбурный разговор, всерьез получая удовольствие от чеканной латыни. Честно говоря, такого чистого произношения он не слышал с тех пор, как залил в свой чип интенсивный курс латинского. Нужно было прочесть кое-что, так… не совсем по работе… то есть, заказчик думал, что Дэвиду ту книжку читать не надо, а Дэвид так не думал… короче, любопытство подвигло. Ну, а курс, кроме письменной, еще и устную речь включал. Два в одном. Удобно.

Правда, тогда, конечно, знать не знал, что это когда-нибудь пригодится. Что здесь, в Шэн, латынь – внутренний язык церкви, непонятный простым смертным, непонятный, говорят, даже аристократам, и запрещенный для изучения под угрозой смертной казни.

Вот такие дела.

– Просто решил провести отпуск в одиночку, да?

– Нет. Улетел без предупреждения, чтоб ничего не пришлось тебе объяснять.

– Ты серьезно?

– Мне казалось, это очевидно.

– Мне тоже так казалось, – Март выдохнул и провел рукой по лбу, словно хотел стереть остатки дурных мыслей. – Пойдем, выпьем что-нибудь, а? 

– Пойдем.

Март тихо ругнулся. Похоже, по инерции. Лукас понял, что мальчик представлял их встречу по-другому, и разговор представлял иначе, готовился драться… возможно, даже, в прямом смысле. В отпуске, да вне монастыря, чего только не бывает.

Непонятно было, куда делся Нортон. Терранин растворился в сияющих огнях витрин, вывесок и рекламы. На тот случай, если он, возвращаясь на «Кари», объявится где-то поблизости, Лукас выбрал открытую, хорошо освещенную террасу. Рыцари в миру обычно искали места, защищенные от излишне общительных, излишне почтительных подданных, но Март в мирской одежде, так что можно не прятаться. 

– Ты понимаешь, – Март, не глядя, ткнул пальцем в экран меню, безошибочно попав по изображению графина с синте-водкой «Жигалтай», –  все… вообще все, даже настоятель… так себя ведут, знаешь, будто все как надо. Ты же и в прошлый раз – один.

– Один. Но в прошлый раз у меня не было тебя.

Март издал неопределенный звук и впился взглядом в меню.

– Я понимаю, – произнес он, наконец. – Видимость приличия. Ты пока что не нарушил никаких правил, и всем удобнее делать вид, что ничего не случилось. А когда ты нарушишь правила, это будут скрывать до последнего. Рыцарь-пилот фон Нарбэ очень вовремя получил всеимперскую известность, такому герою многое сойдет с рук. А мне не спустят ничего. Поэтому ты и не взял меня с собой. И не сказал ни слова, потому что никогда бы не стал мне врать. Но, Лукас, ради всего святого… Если бы отец Джереми в одиночку отправился в края, откуда нет возврата, разве ты не последовал бы за ним?

– Джереми так и поступил. В одиночку отправился в края, откуда нет возврата.

– И ты идешь за ним, – выдохнул Март со злостью.

Такого поворота Лукас не ожидал. Никогда не думал, что со стороны его одержимость местью может выглядеть стремлением к самоубийству. В голову бы такое не пришло.

Он пожал плечами и улыбнулся:

– Даже не знаю, что тебе сказать. Простого «нет» достаточно?

Март сжал зубы.

Потом они молча пили водку. Молчание было необходимо. Как вдох перед прыжком в ледяную воду. Как молитва за упокой тех, кого ты убьешь в предстоящем бою.

– Никогда не стал бы мне врать, – снова произнес Март. – Ты мой брат и командир, я тебе верю от и до, но ты можешь сам не понимать, чего хочешь. Кто-то должен позаботиться о том, чтоб ты не погиб без веской причины.

– Это означает, что в монастырь ты не вернешься?

– Я твой ведомый.

– Как ты меня нашел?

– Не моя тайна, – Март глянул виновато и неожиданно трезво. – Извини.

Лукас молча кивнул. Мальчик все еще не готов рассказать о том, что тяготит его душу. Но теперь у них есть время. Теперь у них есть все время вплоть до самой смерти, и можно просто ждать. Рано или поздно Март скажет все, что сочтет нужным.

Дэвид успел выпить остывший кофе. И заказать еще. И еще. Кофейная карта была разнообразна – всего и за день не перепробовать. Четвертая чашка едва не остыла, пока он думал, так и этак примериваясь к услышанному.

Что же получается? Получается, фон Нарбэ взялся за дело, в котором он не может рассчитывать на поддержку церкви? Он – и вдруг не может? А почему?

Потому что собирается совершить преступление. «Нарушить правила», как аккуратно сформулировал его напарник. Фон Нарбэ хотел уберечь мальчика от чего-то, во что сам влез, кажись, по самые уши, да только мальчик оказался тем еще пройдой. Повезло выродку с ведомым. Cразу и не выберешь, завидовать ему или сочувствовать.

Но если церковь не помощник, то куда податься священнику? Остаются только личные связи. Великое дело личные связи. Капитан Лейла взялась доставить Аристо в Вольные Баронства в обход таможни, чтоб он нигде и никак не засветился, чтоб как можно дольше не попал в руки баронов. Может, Лейла, в свою очередь, знакома с кем-нибудь из специалистов вроде Дэвида, и могла бы свести с ним фон Нарбэ? А, может, и незнакома. Это у Серго Мамаева в приятелях кого только нет, а нормальные-то контрабандисты, те, кто на Старую Терру не суется, совсем не обязательно водятся с ворами. 

Возвращаясь к личным связям, получается, что их явно недостаточно. И из имеющихся вариантов выродок закономерно выбрал лучшее. Потому что лучшее. А не потому что решил, что землянина не жалко.

Дэвид даже удивился, как это у него ловко вышло. Путем прямой подтасовки фактов и легкого передергивания, он в полчаса сам себя убедил в том, что у Лукаса фон Нарбэ нет насчет него никаких злодейских планов. Сам фон Нарбэ, несмотря на заявленное умение убеждать, к такому блестящему результату даже не приблизился.

А те двое снова замолчали. Снова надолго. Дэвид не собирался уходить, пока они не закончат, хоть и не думал, что услышит что-нибудь стоящее. Но когда он собирал ложкой сливки с седьмой по счету чашки кофе, микрофон снова ожил. Заговорил парнишка.

– Что за грехи были у этого человека? Нортона?

– Разные.

– Разные, как же! Ты взял их на себя, значит знал, что они серьезные, это понятно, но я надеюсь ни одного непростительного греха там… нет? – последнее слово споткнулось о короткую улыбку выродка, и упало безнадежно, как камень в колодец.

– Я разберусь с этим, – сказал фон Нарбэ ровно.

– Он знает?

– Мирянину нельзя знать о таком. Ты что, забыл Устав?

– Это Я забыл устав?! – взвился парень. – Ну, конечно! Это, наверное, я смылся из монастыря, пью водку на забытых Богом станциях, скрываюсь от тех, кто хочет помочь и собираюсь нарушить закон?!

Несколько мгновений они смотрели друг на друга в упор. Потом одновременно рассмеялись.

Парнишка разлил по последней.

Дэвид залпом допил кофе. Больше он точно не услышал бы ничего интересного. Но больше было и не нужно. Непонятно только, что теперь делать с выродком, и с их договором, и с шантажом. И вообще – что делать?

*  *  *

– Я люблю общаться, – сказал Дэвид, – люблю с людьми говорить. Когда ты с людьми говоришь, люди тоже с тобой говорят. Обычно. Но некоторые только молчат и гляделки пучат. И как с ними разговаривать? С ним, например? – Дэвид кивнул на Лукаса. Тот поднял голову, взглянул на Дэвида с вежливым удивлением.

Молча.

Март не выдержал и хихикнул.

– Сказано грубо, – промурлыкала капитан Лейла. – Но, в целом, верно.

– Это обо мне? – тихо уточнил Лукас. – Нортон-амо, я поддерживаю разговор, когда ко мне обращаются.

– И не вижу смысла тратить на вас время, когда вы оставляете меня в покое, – подхватил Дэвид. – Тем более, что мне все равно неинтересно все, о чем вы говорите.

Длинные, темные ресницы опустились. Лукас фон Нарбэ вновь являл собой бесконечное, безмолвное терпение. А Дэвид Нортон казался живым воплощением язвительности.

– И всегда на «вы», – сообщил он Марту, – знаешь, гордыня грех, но гордиться гордыней – это я даже не знаю как называется. 

Двенадцать недель пути через «подвал» без связи с внешним миром. Вчетвером на крохотном корабле. Кажется, за такое время можно сто раз пожелать друг другу смерти. И прикончить, если подвернется возможность.

– У нас тут прорыв, – хвалится Дэвид, когда Март, после десятичасовой вахты появляется в кают-компании.

Лукас молча бросает в горячую воду шарик чая, и Март, с чашкой в руках, валится в кресло.

– Вы, наконец-то, на «ты»?

– Щас! – говорит Дэвид.

Лукас молча качает головой.

– Но успехи достигнуты гигантские, – Дэвид полон энтузиазма. – Найдена тема, которую его преподобие способен поддерживать.

Март уверен, что Лукас способен поддержать любую тему. Его командир настолько образован, что, кажется, нет областей, о которых он не был бы осведомлен. Но он и правда не слишком разговорчив. В монастыре это казалось нормальным. В миру… в общем, тоже кажется нормальным, пока Дэвид не привлекает к этому внимание.

Сочувствие к командиру требует помолчать. Но любопытство побеждает.

– Какая тема?

– Животные.

– Животные? – Март глубоко вдыхает чайный аромат. – Лукас никогда не видел животных.

Лукас устало прикрывает глаза.

– Я всего лишь сказал, что они опасны. Они разносят инфекцию.

– Кошки! – Дэвид произносит это слово так, будто делает колющий выпад.

– Пахнут, – спокойно отзывается Лукас.

– Кошки непредсказуемы! Они могут напасть.

– Нет. Они просто сильно пахнут. И полны болезнетворных бактерий.

– От них шерсть.

– Возможно. Я не видел кошек. 

– А собак?

– Не вижу разницы. Все одинаково опасны.

– Собаки кусаются!

– Собаки, – негромко говорит Лукас, – пахнут. И разносят заразу.

– Видишь, – гордо заявляет Дэвид, – он может говорить. Сам. А я уж начал думать, что он только с пульта включается.

Лукас улыбается краем губ.

Они не убьют друг друга ни за месяцы в «подвале», ни потом, в Вольных Баронствах. Может быть, там убьют их всех. Но таковы уж Баронства. Март думает, что Дэвид Нортон, конечно, не будет драться за Лукаса фон Нарбэ, но он, по крайней мере, не предаст их, разве что для спасения своей жизни. А о том, что Лукас фон Нарбэ не позволит убить Дэвида Нортона Март знал с самого начала. С того момента, как выяснил, что его командир взял на себя все грехи этого человека, всю ответственность за его преступления, прошлые и будущие. Да, он подписал себе смертный приговор. Но, может, оно того стоило? Терять-то все равно было нечего.