ИГРОКИ

— Мы проиграли.

— Поражение нужно принимать достойно.

— Мы проиграли. Мы потеряли все. Что будет дальше? Что будет потом, когда…

— Когда мы уйдем? Ничего. Нам некуда уходить.

— Что же нас ждет?

— Нас просто не станет.

— Но ведь… Нет. Нет, так нельзя. Я не хочу. Нет!

— Что толку от криков? Поучитесь выдержке у смертных.

— Вы оба не правы, Творцы. Оба. Мы еще можем спастись. Победить.

— Да? Как? Как, скажите? Что нужно сделать? Кто может помочь?

— Смертные, кто же еще? У нас есть наследный принц Айнодора.

— Но он — один из Четверых, и мы не властны над ним.

— Думаете, его придется упрашивать? Он уже готов поднять войска.

— Что сделает жалкая кучка эльфов?

— Магов, Величайшие. Магов. Бессмертные рождаются с Силой и быстро учатся управляться с ней. Мы все имели возможность убедиться в этом на примере шефанго. Пусть даже Айнодор не принесет нам победу, но эльфы в силах освободить хотя бы несколько государств, что сейчас захвачены Тьмой. Даже этого будет нам достаточно, чтобы выжить. А еще… Вы помните легенду о Мече, Величайшие?

— Я помню, что никто не может не то что завладеть им, никому не под силу просто добраться до Башни. Даже нам.

— Нам — особенно. Неназываемый надежно спрятал клинок. Но у нас есть фигура, которой можно, или даже нужно, пожертвовать. Пусть идет. Пусть попробует.

— Это нереально.

— Но ведь надобность в шефанго отпала. Четверых действительно нужно ослабить. Так или иначе. А дерзость императора заслуживает наказания. Мы ничего не знаем о Мече, кроме того что он существует. Значит, можем рассказать все что угодно. Пообещать. Придумать, в конце концов.

— Достаточно просто рассказать легенду.

— Мы не можем быть уверены в том, что шефанго не поднимет Меч против нас. Тьма сильна в нем.

— Да. Пока он понимает, что творит. Но ведь безумие пожирает его, неужели вы до сих пор не поняли этого? Нам не нужен шефанго, нам нужен Зверь, живущий в нем. Зверь слеп. И мы направим его ярость в нужное русло.

— Нет. Он не согласится. Он не пойдет против Темного.

— Он — нет. Я говорю уже не о нем. Я говорю о Звере.

— Что ж. В этом есть смысл. Но ведь ему не нужно Оружие. Его топор…

— Вы забыли, что не один Разрушитель властен над Тварями? Шефанго нужно Оружие. И скоро он сам это поймет.

 

Эльрик де Фокс

Восток и Запад в последнее время пинают меня друг к другу, совершенно не считаясь ни с правилами приличия, ни с моими желаниями.

Эннэм, Эзис, Венедия, Уденталь, Карталь, Аквитон, Готская империя, снова Эзис. Теперь вот Румия. Мы ехали на север, и я твердо решил для себя, что больше не буду ввязываться ни в какие авантюры.

Хватит того, что уже было. Интересно, кстати, куда подевался Сим? С эльфярой-то нашим все ясно, а вот половинчик исчез как-то на редкость тихо, и не было о нем ни слуху ни духу. Кина сказала, что Сима отправили куда-то на север Эннэма. Поближе к Вольным городам. Ну да, он ведь специализируется на Востоке. Куда ж его еще? И теперь Сима не разыскать. А с учетом того, что здесь скоро начнется, гоббера можно было похоронить заранее.

Жаль.

Я к нему привык.

Забавно. Говорю «привык» не потому, что это отражает реальное положение дел, а потому, что не умею и не могу подобрать слова, чтоб самому себе, хотя бы самому себе, объяснить, на что это похоже.

Начинаю понимать Кину, да и Сима, если уж на то пошло. Они все твердили, что нас Четверо. Заумь вроде. Мне и сейчас это кажется заумью. Но того щемящего одиночества, которое навалилось после бойни в лесу — последнего нашего боя вместе, — того одиночества нет.

Странно это.

Словно нити связующие натянуты между нами четверыми. Сим сейчас на берегах Восточного океана, а Элидор с Киной — на самом западном краю Материка. Я — в центре. Там, где граничат Запад и Восток.

И тем не менее мы вместе.

Бред какой-то. Но пока бред этот жить не мешает — пусть будет. Каждый имеет право бредить, как ему нравится.

Как бишь было там, в «Прорицании»?

«Будут Четверо, те, кого посчитают за фигуры и поставят на доску. Будут Четверо, и фигуры станут игроками, и сойдутся Цветок и Сталь, Смех и Расчет, и доска станет ареной, а зрители — фигурами. Будут Четверо, и мир на краю пропасти встанет на дыбы, и будет уже поздно что-то менять…» Прям про нас. Помню, было время, когда с этим пророчеством носились, как со святыней какой. Все подлинник искали. Мол, кто его прочитает — тот обретет власть великую, и Силу, и истинное могущество.

Много ли людям надо? Была бы сказка пострашнее, а уж они из нее сделают бред неизысканный, да еще и сами поверят. Невдомек смертным, что нет Судьбы. Есть только Путь, и каждый выбирает его сам.

А может, даже и сам творит?

Нет, смертные верят прорицателям, наглотавшимся вонючего дыма, упившимся до розовых икберов, завравшимся до полной бессмыслицы. Сперва верят. Потом убивают предсказанных мессий. Потом объявляют их Богами…

А каждый прорицатель, более-менее солидный прорицатель — из тех, кто вообще меры не знает, — считает своим долгом предсказать конец света.

И хоть бы раз хоть кто-нибудь задумался бы над тем, что не сбывается предсказанное хоть ты тресни! А если бы сбывалось — мир давно повернулся бы кверху килем и лег бы на дно. Куда там! Перед каждой войной, так или иначе подпадающей под определение «конца света», всплывала куча предсказаний, в том числе, кстати, и то, что мне сейчас вспоминается. И всякий раз люди были уверены, что вот теперь-то свершилось. Сбылось. И сверяли события с текстом. Толковали, как могли. Убеждали себя и других.

Делать больше звездам нечего, только будущее показывать. Я уж молчу про бараньи лопатки, бычьи кишки, птичью кровь, козий помет, винную гущу, жертвенный дым, змеиный след… А ведь это далеко не все.

«…Будет война, и реки потекут кровью, а поля вместо хлебов родят мечи и копья. Будет война, и Четверо пронесут ее по всему миру, и не будет преград для той войны. Будет война, и мир рухнет в пропасть и будет лететь долго, и крик умирающего будет исторгаться из его глотки.

И все кончится».

Жуть-то какая!

И все-таки странно…

Я знаю, что мы никогда больше не увидимся. Что Сим, скорее всего, очень скоро погибнет. Что Элидор обречен править в государстве заклятых моих врагов. Что Кина…

Кина…

Хватит.

 

Эллия. Грэс

Никто не обращал особого внимания на парочку эльфов, не торопясь идущих по Грэсу. Эльфы никогда не были здесь диковинкой. Сам город появился и развивался именно как перевалочная база и основной пункт торговли с Айнодором.

Конечно, эльфийка привлекала иногда любопытные взгляды. Однако, скорее, своим мужским костюмом. Ну еще, может быть, миловидным личиком.

Хотя эльфы все как один смазливы.

Это правило, однако, знало и исключения. Например, в лице ее спутника. Высоченного, даже по эльфийским меркам, альбиноса. Которого его эльфийский Бог красоты явно обошел вниманием.

Наверное, как раз по этой причине он был мрачен. А при взгляде на гигантский меч, лежащий на плече эльфа, всякая охота подходить к нему по какому бы то ни было поводу отпадала напрочь.

И те немногие горожане, которые косились на парочку, раздумывали над тем, что нашла эта девочка в уродливом своем спутнике и с чего нелюдь вдруг вырядился в одежду с отличительными знаками анласитского ордена Белого Креста.

Эльф, впрочем, не замечал этих взглядов. Или не желал их замечать. Он шел по самой середине улицы, предоставляя всем встречным привилегию свернуть с его дороги. Отказавшихся от привилегии не было.

Через час они были в порту.

Элидор медленно осмотрел все корабли, стоящие у причалов, и по каким-то только ему известным признакам выбрал одну из трех эльфийских лодий.

На сходнях сидел вахтенный и удил рыбу.

— Капитан на борту?

— А по какому поводу? — Рыбак даже не потрудился посмотреть на подошедших.

Нога Элидора дернулась в направлении задницы хама и замерла на полдороги.

— Мы хотим добраться до Айнодора.

— А-а, — глубокомысленно ответил вахтенный. — Он у себя в каюте.

Монах еще раз подавил естественное желание отправить вахтенного ловить рыбу голыми руками и шагнул на прогнувшиеся сходни, огибая рыбака.

— Э, э! — возмутился тот. — Рыбу распугаешь. Он поднял глаза на возмутителя спокойствия. И увидел стилизованное изображение Белого Креста на груди монаха.

— Где каюта капитана?

Взгляд вахтенного наконец-то добрался до лица Элидора. М-да. Такое выражение лица уместнее всего было бы на похоронах.

— Там. — Вахтенный ткнул пальцем в сторону кормы. И долго смотрел вслед мрачному типу и милейшему созданию, которое пропорхнуло следом.

 

Аквитон. Столица — Миасон

Эльрик де Фокс

Остановились мы с Тарсашем в стороне от дороги, на равнине, возле крохотной прозрачной речушки. Я отпустил скакуна попастись и принялся лениво размышлять на тему чего бы сожрать, чтоб с готовкой не возиться.

Ничего аппетитнее галет в голову не приходило. Потом пришло. Чувство опасности. Пришлось взводить арбалет, ненавязчиво так, словно бы шутейно. Ну сидит шефанго у костра. Ну арбалет взводит. У каждого свои развлечения.

Когда это существо вышло из темноты, мой палец нажал на спусковой крючок сам. Я успел еще осознать летящий в меня комок черной пустоты, в котором заодно исчез и болт. А потом пустота обрушилась, поглотив все.

И был ветер. Холод утра. Пепел костра.

Превратившиеся в труху доспехи посыпались, когда он сел. В голове было пусто… Совсем пусто. До звона. И Эльрик тупо пялился на то, что принял за остатки кострища. Это была трава. Это была земля. Это были камни.

Они были.

И они превратились в серую пыль.

Холод забирался под одежду. Шефанго машинально пошарил взглядом в поисках плаща, брошенного вчера рядом с костром. Потом протянул руку за топором… И звенящая пустота сразу, резко, обморочно сменилась ужасом, осознанием.

Топор!

Блестящие слюдяные пластинки. Серебряная слюда.

И ничего больше.

Металл сыпался в руках.

Высокие своды, острая вонь, запах ярости и страха. Разрубленные тела, черная и зеленая кровь, потеки слизи на полу и стенах. И искалеченное лезвие в руках.

А потом лучи солнца, пляшущие на сером шелке. И сияющие золотом восхода облака. И бриллианты росы на вантах стоящих в гавани судов.

— Словом императора наследный конунг Анго, владетельный конунг Эльрик де Фокс да будет изгнан!

— Что, прям так?

— Не ерничай! Возьмешь доспехи и оружие. Да на топор свой не зарься!

— А кто его тут еще поднимет?

— Словом…

— Хрен вам, Ваше Величество! Это мой топор!

А пальцы, оказывается, дрожали. И слюда превращалась в пыль. Она сыпалась, смешивалась с пылью, которой стала земля. И глупо было не понять, что — все. Что теперь уже окончательно — все. Что потеряно Оружие. Потеряно. И как будто ничего не осталось. Ничего не держит здесь…

Что-то стояло в горле горячим болезненным комком.

А лицо Древнего, шагнувшего из темноты, помнилось отчетливо. До последней морщинки.

Эльрик бессмысленно смотрел на перстень Джэршэ, пылающий в утренних сумерках собственным внутренним светом. Перстень, который сам оказался на пальце, когда Древний подошел к костру. Перстень, который защитил его.

Зачем?

Элидор сказал:

— Может, пригодится.

Может.

Такой неожиданной, бессмысленной и от этого страшной была потеря, что всплыло постыдное, горестное недовольство, беспомощная злость:

— Зачем теперь жить?

Оружие.

Ерунда. Мелочь. Дешевка. Разве в этом смысл? Разве оно — цель бесконечной дороги? Разве…

Какая, к акулам, разница?

Топор, ставший частью души. Память о доме. Память о прошлом. Память о настоящем. Оружие, что было рядом всегда. И никогда не предавало. И погибало. И возрождалось к жизни. Ближе, чем друзья. Дороже, чем любовь. Важнее, чем… жизнь?

А ведь Древние уходили. Исчезали. Были уничтожены или спрятаны — не важно. Разрушитель выпустил их в мир, нарушив собственные законы и законы Величайших. Впрочем, Создатели и сами не стеснялись в нарушениях.

Этот Древний, владыка Пустоты, повелитель Ничто, не убийца даже, ведь Смерть — это продолжение, а Пустота — исчезновение. Нет, он не убийца. Он — Древний. И он сгинул настолько давно, что даже до Эльрика доходили когда-то лишь сказки.

Сказки о минувшем задолго до его рождения. — Зачем? — Шефанго сидел на земле и смотрел в серое небо. — Зачем сейчас-то? Чего ты хотел?

Небо молчало.

Эльрик поднялся на ноги и медленно побрел к дороге.

— Я уйду, — пробормотал он то ли себе, то ли Разрушителю, который, впрочем, все равно не слышал его. — Ты ведь этого хочешь, верно? Воюйте, играйте… провалитесь вы все со своими забавами. И сделать я с тобой ничего не могу. Знаю. Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть, так? Так. Только чужая мудрость, она, знаешь ли, не для дураков-шефанго…

А за спиной затопотало неуверенно. И осторожно нагнал сзади, ткнулся мордой в плечо, выдохнул ласково, прихватывая мягкими губами…

Тарсаш.

— Боги… Малыш. — И Эльрик развернулся, обнял коня за шею. Стыдно было, словно мог скакун увидеть недавнюю его безвольную горечь.

— Тарсаш. Мальчик. Лебедь мой черный. Жемчужина. Убийца. Извини, малыш. Я дурак, знаю. Такой дурак… Я думал, ты тоже… Как он… Я думал, что потерял вас обоих, понимаешь?

Скакун понимал. Он действительно понимал. Он фыркнул, насмешливо и чуть хвастливо, выгнул гордую шею, прошелся, пританцовывая, взметывая фонтанчики пыли.

Он не умел говорить. Но он говорил. Говорил о том, что Эльрик понимал и сам, понимал, но все же так хотел услышать от кого-нибудь другого. О том, что они непобедимы. О том, что нет в мире равных им бойцов. О том, что ничего не закончилось, лишь начинается. И об одиночестве, которое никогда больше не вернется.

И он скорбел о потере Равного. О гибели Оружия. О смерти Друга.

А потом солнце красными бликами легло на атласный круп коня.

Солнце.

Эльрик улыбнулся ему. Сунул руку в карман — достать сухарь для Тарсаша. И вытащил на свет божий два чистейшей воды изумруда, неведомо как завалявшиеся там, среди сухарей и табачной крошки.

Все, что осталось от сгинувшего богатства.

— Мы живем, парень. — Шефанго протянул Тарсашу сухарь.

Скакун раздул породистые ноздри. Захрустел угощением. Покивал благодарно узкой головой. И они пошли рядом по древнему мощеному тракту. Зверь и человек. Путь был неблизкий.

 

Эльрик де Фокс

Вот такие дела, Элидор. Все возвращается на круги своя. И висит у седла стальной топор. И доспехи непривычной тяжестью давят на плечи.

Сталь. Но они уже почти не сковывают движений.

Видел бы ты меня сейчас! Да ты видел. Когда мы только познакомились.

Хотя, нет, тогда уже была Кина.

А Тарсаш позирует. Он знает, что я любуюсь им. Он знает, что во всем мире не найти больше такого коня.

Мы уже миновали Миасон. Выехали оттуда сегодня утром. А сейчас вечер.

Но мы будем ехать еще долго. Пока не устанет конь. Ведь мы едем домой.

В середине ночи Тарсаш страшно заржал. Эльрик вскинулся, хватаясь за арбалет. Услышал хлопанье крыльев и рев, воющее рычание. Кошка размером с лошадь, сложив крылья, пикировала на поляну. А лицо у нее было… человеческое. И это было страшно.

Лицо красивой женщины. Очень красивой.

Женское лицо и тело чудовища.

Она падала на коня, вытянув когтистые сильные лапы. Тарсаш присел, почти упал в траву, визжа от страха, и Тварь промахнулась. А Эльрик все медлил. Не мог стрелять в это лицо.

В женщину.

Очень мягко, гибко, легко кошка вскочила, разворачиваясь. И снова прыгнула, выбросив клочья земли из-под задних лап. Кожистые крылья прижимались к гибкой спине. Детский визг скакуна вывел де Фокса из ступора. Шефанго крикнул, отвлекая Тварь от перепуганного жеребца, вскинул арбалет. Болт свистнул в воздухе. Но не в голову, нет.

Эльрик не смог заставить себя.

Стрела пробила плечо кошки. Пробила, когда та была уже совсем рядом. Навылет. Император отшатнулся от кривых, блестящих когтей. Бросил арбалет. Рванул из петли топор.

Тварь взревела, капризно кривя алые губы.

Она не привыкла промахиваться.

Темная ярость накатила волной, но не туманила разум, и тщетно ярился Зверь в поисках выхода. Выходом была магия. Но в руках шефанго свистело тяжелое лезвие, Эльрик выплясывал вокруг воющей кошки, скользил змеей, языком огня, солнечным бликом. Словно смерть со смертью встретилась на узкой лесной прогалине. И единственным поцелуем, аккуратным, почти ласковым, наградил Тварь свистящий топор.

Единственным поцелуем, раскроившим прекрасную женскую голову.

— Красивая киска, а Тарсаш? Умеем, если хотим.

Они свернули стоянку и ушли. Неразумно оставаться рядом с мертвым телом. На запах крови очень быстро сползается всякая дрянь. Они ушли.

Только Тарсаш, прежде чем покинуть поляну, яростно и жестоко искромсал подкованными копытами кошачье тело, ломая тяжелые крылья, разрывая пушистую шкуру, дробя тонкие трубчатые кости.

Конь пощадил только лицо. Красивое лицо. Даже сейчас красивое, щерящееся обиженно из-под кровавой маски.

Голос пришел в сон или пришел во сне, скользнул по зыбкой границе между явью и миражом, зашелестел бесплотно, разрывая дремотный туман, завораживая шепчущими мороками:

— Послушай сказку, шефанго. Древнюю сказку. Быль, что старше времен. Легенду, которой не было. Послушай. И сделай выбор между покоем и честью. Далеко-далеко, Дальше, чем самый далекий край мира, и все же ближе, чем земля, по которой ты ходишь, лежит дорога. Дорога смерти и дорога безумия, дорога мрака и дорога ужаса Дорога к Башне. К Мечу Неназываемого. К Оружию, равного которому не было и не будет во всех мирах.

— Так уж и во всех? — Эльрик вырвался из бредового сна с каким-то даже страхом. Голоса ему еще никогда НЕ снились. Потряс головой. Почуял рядом теплого, сонно-спокойного Тарсаша и вздохнул с облегчением.

— Во всех, — подтвердил голос.

Император дернулся и огляделся по сторонам.

Глупо, конечно. Голос-то звучал в голове.

— Этот Меч был похищен Неназываемым, когда Ужасный освободился от оков. Мрак боится Меча. Но предатели Света заточили клинок в Черной Скале, в Башне Тьмы в подземелье Безвременья.

— Неназываемый — это Темный? Тарсе? — Эльрик все еще не мог понять, проснулся он или спит до сих пор. — Чего ж вы его Ужасным-то?

— Не произноси презренного имени, ты и без того слишком дерзко ведешь себя.

— Величайшие? — Шефанго ухмыльнулся и снова вытянулся на плаще. — Вы, что ли? Меч-то вам зачем?

— Меч охраняют порождения Тьмы, — продолжил голос игнорируя вопрос, — Твари, маги и Древние. Тысячи героев уходили туда, но ни один не добрался до цели.

— Угу. Это обнадеживает. А я вам чем помешал? Если, конечно, я правильно понял, вы меня туда хотите отправить.

— Ты боишься Пути?

— Я уже не младенец и на «слабо» не ловлюсь. Зачем вам клинок?

— Тебе.

— А мне и подавно! Красть оружие у Темного — вы рехнулись никак? Да и де Фоксы с мечами не дружат.

— Не лги хотя бы сам себе, шефанго… Торанго. Вспомни:

«Какой же это умник додумался отковать эдакое чудовище?»

— Какой же это умник додумался отковать эдакое чудовище? — Высоченный беловолосый шефанго разглядывал длинный, ненамного ниже его самого клинок, совершенно игнорируя настороженные взгляды толпящихся вокруг людей.

— Их у нас давно делают, — ответил, набравшись наконец смелости, румяный коренастый крепыш. — Уже лет тридцать.

— Да. — Шефанго уважительно кивнул. — Давно.

— А ты кто будешь? — поняв, что нелюдь настроен вполне дружелюбно и, несмотря на клыки, не собирается хватать и грызть кого попало, парень осмелел окончательно.

— Мое имя Эльрик де Фокс. — Беловолосый вежливо протянул меч высокомерному, молчаливому оружейнику.

— Эрик?

— Эльрик.

— А к нам зачем? Тоже воевать?

— Тоже. Я не к вам, я к вашему герцогу. — К императору!

— Императором он станет, когда победит.

— Чего ты ищешь в нашей стране, шефанго? Готы воевали с вами испокон веков, зачем ты пришел ко мне?

— Испокон веков с нами воевали отнюдь не готы. Ты слишком молод, герцог, чтобы заглядывать так далеко в прошлое. Я не буду лишним в твоей армии.

— Не сомневаюсь. Но почему я должен доверять тебе?

— А почему нет? Что нам делить? Ямы Собаки воюют с вами на море, а мы с тобой сейчас на Материке, и до моря больше месяца конного пути. Ямам Собаки не нравится нынешний император. Тебе — тоже. Ямы Собаки не любят анласитов. И ты призываешь людей вернуться к старым Богам. Идея ущербна сама по себе, но ведь это идея.

— Ты всегда так дерзок с властителями?

— Увы.

— У меня нет денег на плату наемникам.

— Я сказал, что мне нужны деньги?

— Что же нужно тебе, если ты не веришь в мою победу и смеешься над моими чаяниями?

— Победа как раз и нужна. А еще… знаешь, у вас тут интересные мечи. Люблю все новое.

— Ты очень странный, шефанго.

— Ты даже не представляешь, герцог, какой я странный.

Честное слово.

Эта война была длинной, как все гражданские войны, Эта война была заведомо обречена на поражение.

Но было в ней некое благородное безумие, то самое, что заставляет кровь вскипать, а сердце биться яростно и люто. Безумие, которое вспоминается потом разве что в звонких балладах да в черных криках обожравшихся воронов.

Старые Боги и Бог анласитов. Жестокость на жестокость. И сила на силу. Мятежники, считающие себя Властью. И Власть, все еще зыбкая, не укрепленная стенами крепостей и вековыми традициями.

Это была славная война, хоть и не любил Эльрик такие войны. А меч — длинный, тяжелый клинок, незнакомый, удивительный, странный — стал таким же естественным продолжением его, каким был топор. И так же гудел он, распарывая податливый воздух, с таким же хрустом врубался в тела врагов, крушил шлемы и черепа, проламывал кирасы, дробил кости под гибкими кольчугами.

Герцог Отто де Гилгат, которого называли все, кроме Эльрика, «наш император», одерживал поначалу победу за победой. Он был умен, этот немолодой уже человек. И знал, в чем сила и в чем слабость его армии.

Де Гилгат сумел окружить себя верными людьми, разумными командирами и славными рубаками. Он сумел организовать свои войска, ввести в них почти такую же дисциплину, как та, что царила в стане противника. Но почти — еще не значит такую же. Да. Эта война была обречена на поражение. А ведь Эльрик почти поверил, что они победят. Поверил…

* * *

Ворота вылетели с грохотом, и не успели еще обломки досок и стальные полосы оковки упасть на землю, а в пролом уже врывалась орущая, рычащая, гремящая железом, пахнущая потом и кровью толпа.

Нет, не толпа. Армия.

Бились за каждый камень. За каждую пядь двора. За каждую ступень в донжоне.

Но неудержим был холодный, нечеловеческий какой-то напор закованных в сталь рыцарей. Рыцарей со знаком Анласа на серых плащах.

«Бич Божий!» — громом неслось под сияющими небесами. Бич Божий.

Эльрик рванулся из воспоминаний, застонал, сжимая голову руками. Он не хотел вспоминать. Не хотел. Не…

* * *

— Дверь! — рявкнул де Фокс. И двое оставшихся латников заложили массивный стальной засов. На сколько хватит его? На сколько удержит холодная сталь волну «Бичей»?

— Император? — Один из воинов, тот самый неразговорчивый оружейник, в лавке которого Эльрик в первый раз увидел длинный двуручный клинок, обернулся к своему господину.

— Я в порядке, Ханс. Мы еще повоюем. Эльрик, это все, кто выжил?

— Да, герцог. — Шефанго бросил топор в петлю на поясе. — У вас хорошие мечи, но драться ими здесь несподручно.

— Ты все о мечах.

— Почему нет?

В дверь ударили. Сильно. И как-то спокойно. Они вообще были очень спокойны, рыцари нового ордена, созданного специально для борьбы с еретиками и язычниками… Специально для борьбы с такими, как солдаты мятежного герцога Отто де Гилгата.

— Они сжигают тела, — пробормотал второй латник. Высокий и худой, он был бледным от природы, а сейчас, раненый, казался — и вовсе прозрачным. — И они сжигают живых. Если берут живыми. Вы нужны им живым, мой император.

— Очищение. — Взгляд де Гилгата стал слегка безумным, словно тучи наползли на чистое небо. — Очищение огнем. Посвящение их страшному богу. Они хотят, чтобы он забрал наши души.

Герцог огляделся затравленно. Но не было выхода из тесной комнаты на самой вершине башни. Не было выхода, кроме как в заложенную засовом дверь, уже трещавшую под монотонными, расчетливыми ударами.

— Что ж. — Отто де Гилгат улыбнулся. Улыбнулся искренне и чисто. Светло. — Мы делали, что должно. Осталось лишь погибнуть с честью.

Он вытащил из-под кольчуги висящий на потертом кожаном шнуре амулет. Старый, очень старый. Люди могли бы даже назвать его древним. Потемневший от времени символ Постижения, священный Многогранник.

— У тебя еще есть время посмеяться над нашей наивностью, Эльрик. — Светлые, теплые глаза задумчиво смотрели в красные бельма шефанго. — Ты ведь всегда считал нас детьми, играющими в свои смешные игры. Игра за — канчивается. Я только прошу тебя, уж не знаю, зачем мне это сейчас… Я прошу: поверь, что это жизнь. Для нас — жизнь. Была.

Эльрик молчал. Дрогнула, едва не сорвавшись с петель, тяжелая дверь. Неудобно, очень неудобно было выбивать ее, стоя на маленькой площадке на вершине узкой винтовой лестницы.

Но «Бичи» не умели отступать.

И черная муть безумия уже начинала перехлестывать через край. Только не сейчас… Нет. Чуть позже…

Замок горел, и дым струйками проникал в крохотную комнатку, щекотал ноздри, першил в горле, щипал глаза.

Огонь горел, пожирая корчащиеся тела людей. Живых людей. Людей, которых убивали только для того, чтобы убить. Чтобы очистить. Огнем.

— Они возьмут вас живым, император, — тихо сказал Ханс.

И Зверь вырвался на волю.

* * *

Тарсаш заржал тревожно и испуганно. Ткнулся мордой в застывшего, словно окаменевшего шефанго. Снова заржал. Тихо. Как будто позвал вполголоса. Скакуну было страшно. И одиноко. А Эльрик, казалось, позабыл о нем.

— Ты вспомнил? — тихо прошелестел голос.

— Да.

— Все вспомнил?

— Достаточно.

— Теперь ты знаешь, за что на самом деле ненавидишь этих людей.

— Молчи.

— Тех троих, в башне, убил ты сам. Помнишь?

— Нет.

— Это тебя взяли живым. Тебя, Торанго. Помнишь?

— Нет.

— Ты…

— Мне нужен Меч, — зарычал Эльрик. — И заткнитесь вы. Все!

— Тогда готовься к смерти. На всякий случай. О твоем коне позаботятся. И… совет на дорогу, Торанго. Будь магом, а не воином там, куда ты попадешь.

А потом привычный хоровод звезд. Искры. Холодные сумерки.

 

Айнодор. Астальдолондэ — Столица

Элидор

Мы сошли с корабля в Астальдолондэ. Узнали у прохожих, где здесь продают лошадей. Как выяснилось, конные ряды находились совсем рядом с портом.

Лошади и цены на них были невероятными. Лошади были невероятно красивы, а цены были невероятно низкие.

— Элидор, едем. — Кина подтянула подпругу и улыбнулась мне.

— Ты ведь не успела отдохнуть.

— А ты хочешь оказаться в столице как можно быстрее? И правильно хочешь. Едем.

Через полчаса, купив дорожных припасов, мы выехали из главного айнодорского порта.

Дорогу, которую обычно преодолевали за неделю, мы проскакали за три дня. Этого не выдержали даже наши чудесные кони. Ранним утром четвертого дня мы въезжали в столицу. Город еще спал. Мы медленно ехали по спящим улицам главного города эльфийской Империи. Я вертел головой во все стороны и начинал понимать, почему эльфов называют самой прекрасной расой мира. Нет, не только за их красоту, но и за эти вот улицы. За здания, абсолютно разные и в то же время образующие какой-то странный порядок. За то, что столица принимала любого, обнимала ласковым теплом. За то, что улицы ее уходили в ослепительное небо. В Свет.

— Элидор, ты как будто никогда здесь не был. — Голос Кины вырвал меня из состояния ошалелого восторга.

— А я здесь и в самом деле никогда не был. Я же почти ничего не помню из моей прошлой жизни. Так, всякие отрывки.

— И ты не помнишь этой красоты? Я покачал головой:

— Совсем.

— Ну… — Кина, похоже, растерялась. — Можно, наверное, посмотреть на это с другой стороны. Вся радость от познания Айнодора у тебя впереди.

В этот момент мы выехали на центральную площадь, куда выходил своим фасадом императорский дворец. Я подъехал к кованой решетке ворот. Кина немного отстала. У высоких распахнутых створок стояли два солдата. Один из них, не дожидаясь, пока я заговорю, обратился ко мне первым:

— Их Величества еще не принимают. Если у вас действительно срочное дело, мы можем позвать капитана гвардии.

— Позови.

Солдат ушел внутрь. Кина в это время подъехала поближе.

Вскоре появился капитан:

— Я вас слушаю.

Вместо ответа я нагнулся к нему с седла и начал молча разглядывать.

Сначала он, вежливо улыбаясь, ждал, что я скажу. Потом немного забеспокоился.

— Что же вам все-таки уго… — Он мгновенно побледнел. — Ваше Высочество? Принц Элеман?

— Я рад, что ты меня узнал, Наргиль.

Наргиль кинулся во дворец. И через пару минут из дверей буквально вылетел эльф, в котором я не без труда узнал своего отца.

Ну и началось…

 

Гнилой мир

Эльрик де Фокс

Знаешь, принц, я думал, что за десять тысячелетий успел увидеть все, что можно увидеть. И испугаться всего, чего можно бояться. Но здесь даже солнца нет. Всегда мерзкое, низкое серое небо. Не такое, как зимой на Анго… хотя ты же не был никогда зимой на Анго, ты и летом-то там не был. Но все равно — не такое.

Дома нёбо дышит. Дышит холодом, свежестью, силой.

Здесь от него несет парным теплом.

Здесь нет ветра. Здесь есть жизнь, но это не жизнь. Те твари, которые населяют этот мир, или этот кусок мира, или… не знаю, что это за место, — эти твари одержимы жаждой убийства. Они не едят, не спят, не дышат. Они убивают. И пока они не видят меня, они убивают друг друга.

Я схожу с ума, принц. И привычка говорить с самим собой, как видишь, превратилась в привычку беседовать с тобой. Благо тебя нет поблизости, а значит, нет хамских ухмылочек и комментариев, без которых я вполне обхожусь.

Я схожу с ума. Наверное, это к лучшему.

Ненависть вела меня. Глухая, черная, безликая и безумная.

Что говорили Величайшие? Что-то о Тварях и Древних, о матах и порождениях Тьмы.

Я не знаю.

Я не помню.

Зверь не мог насытиться и убивал, убивал. Это я был Зверем. И ненависть вела меня. И чаша переполнилась. Гложет изнутри ледяной огонь. Холодно. Жжет. Зверь научился убивать магией. Ему понравилось. Там, в Тальезе…

Будь магом, а не воином….

Они знали? Давая свой дар, знали ли они, что даром воспользуется Зверь? Что это — ему. Для него. Что магия — лазейка для безумия. Не лазейка уже — открытая дверь, распахнутая гостеприимно…

Огонь.

Кровь.

Нельзя было вспоминать. И забыть было нельзя.

Холодно.

Горит огонь. Горит. Сжигает живых людей. Огненный смерч на узкой улице. И люди кричат. И кричат лошади… Боги…

Они сгорают живьем. И я горю. Зверь вырвался на волю. Теперь он — хозяин. А я?

Не знаю.

Не помню.

А я — это он.

Но ведь перегорит же Великая Тьма, перегорит, уйдет, погаснет. И что тогда будет вести меня? И зачем?

Я — Зверь. И, клянусь Богами, мне нравится быть Зверем.

 

Готская империя. Готхельм

— Ну что, сэр Зигфрид, у вас найдется, чем порадовать Нас? Или вы по-прежнему бессильны перед этими четырьмя, а ваша хваленая магия, его дар, всего лишь детская забава?

— Отнюдь, Ваше Величество. Четверых больше нет. Они рассеяны. Они сгинули и, я уверен, уже никогда не смогут помешать нам.

— А мы слышали, что этот ваш шефанго убил того исмана… Аль-Апсара. Того самого, который почти прибрал к рукам Эзис.

— Его убил эльф, Ваше Величество. Но Аль-Апсар успел стать властелином. Тенью за троном. Кукловодом, если вам будет угодно.

— И его убили двумя серебряными ножами, которые годны были лишь на то, чтобы резать фрукты. Что за жалкая и нелепая смерть!

— Он погиб очень вовремя, Ваше Величество.

— Вовремя?

— Мои люди, что работали среди барбакитов, принесли мне три перстня. В одном из них Паучий Камень.

— Старший перстень?

— Совершенно верно, Ваше Величество. Барбакиты до сих пор считают, что Паучий Камень украли шефанго о эльфом. Каждый волен в своих заблуждениях.

— Вы умеете извлечь выгоду даже из удач врага, сэр Зигфрид.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

 

Эльрик де Фокс

Что называется — протрезвел. Уж лучше бы похмелье, чем на здоровую голову этакая окружающая действительность. Да, купили меня Величайшие, ничего не скажешь. Ведь как ни крути, а в это дерьмо я залез по дурацкому своему обыкновению добровольно. И даже в лоб дать некому, чтобы душу отвести.

То есть претендентов-то более чем достаточно, но все не те.

Нет, не те.

Зато здесь не соскучишься.

Я уже не то что сплю вполглаза. Я ем в ползуба.

А жизнь кипит, укуси ее треска! Жизнь не стоит на месте! Жизнь перемещается и, что характерно, все в одном направлении — к моей венценосной персоне.

Но в целом настроение у меня ровно-пессимистичное. Передвигаюсь пешком и проклинаю тот день, когда пришла мне в голову благая идея отправиться по пути Меча. А ведь идея-то пришла вовсе даже не днем, а ночью. Тарсаш мне бы здесь пригодился.

Кстати, о лошадях. Когда я рубился с каким-то железным болваном…

Впрочем, это неинтересно.

Еще менее интересны, но куда более неприятны заросли кустов-шефангоедов. Может, это кусты-людоеды, переучившиеся от тяжелой жизни? Не знаю. Мне вот только любопытно, а что они едят, когда меня здесь нет?

Приходила злобная старуха в черном плаще. Представилась Тьмой. Я от такого неприкрытого самозванства сперва ее прикончил и только потом устыдился — все-таки женщина.

Прилетал маленький, настырный, черный дракон. Довольно тупой, но очень кусачий. Огнем плевался и ругался матерно.

А теперь за мной гонится хисстар.

Он поймал-таки меня на берегу широкой шумной реки. Придержал коня, горячащегося, грызущего удила, роняющего на землю клочья пены. Конь был живой. Хисстар тоже. Настолько, насколько он вообще может быть живым.

— Шефанго-ренегат. Не ожидал, не ожидал.

Никогда не думал, что придется драться с хисстаром. Впрочем, драки, как таковой, не вышло. Топор мой рассыпался в пыль от одного прикосновения к Воину Тьмы. И поделом. Привык, понимаешь, к лунному серебру.

Я приготовился уже помереть, не геройски даже — просто помереть. Что еще оставалось? Но напоследок Зверь с перепугу на волю рванулся, шарахнул в противника своего магией… не так, как обычно, когда делаешь что-то и знаешь, что делаешь и что из этого выйдет. Голой магией. Силушкой всей своей дурной, немереной.

Помню еще, показалось мне, что через перстень Джэршэ Сила выхлестнулась. И, как бичом, я ею хисстара ожег. Попрощавшись уже со всеми, с кем стоило попрощаться.

А он зашипел невнятно. Попятился его конь, храпя и вскидываясь. И они оба ломанулись в лес, по просеке, которую я же, кстати, и проложил.

Никогда не видел убегающих хисстаров.

Собственно, этот был вообще первый хисстар, которого я увидел.

Что же до ренегатства… Я и сам не ожидал. По уму-то надо бы повернуть. Слишком близко Торанго подошел к предательству. Не к тому, в котором обвиняли меня на Ямах Собаки, то я сам предательством никогда не считал. К настоящему. Ведь встать против хисстара — это едва ли не равнозначно тому, чтобы встать против Темного.

Но впереди Меч. И он должен быть моим.

Потому что я так хочу.

Темный, Тарсе, Неназываемый Бог, ты ведь понимаешь меня, правда?

Ты ведь сам всегда поступал так, как хотел. И… не все ли равно тебе сейчас, где клинок? Тем более что я-то не подниму его против Тьмы.

А дальше было не скажу, чтобы веселей, но интересней — точно.

Время то текло тягуче, вытягиваясь в тонкую нить, вязкой слизью стекая с медленно ползущих дней, то неслось вскачь, гудело дробным топотом копыт, лязгало оружием, хрипело и рычало, норовя растерзать. Убить. Уничтожить.

Время ползло, шло и летело.

Недели слились в месяцы. И позабылась уже былая ненависть. И ушла уже усталость. И даже безразличие куда-то делось, отлучилось по делам и решило не возвращаться.

Осталась какая-то непонятная, незнакомая одержимость.

А может, знакомая?

Меч звал меня. Он должен был стать моим…

Нет. Не так.

Я должен освободить его.

Меч.

 

Эннэм. Аль-Барад

Халиф Барадский скучал, и от скуки не помогали уже ни танцовщицы, старательно и томно изгибающиеся в манящей пляске — именно что старательно, это как раз и раздражало, — ни выезды на охоту, ни сказки, которые мастерски умел творить совсем уже старый придворный летописец.

Халиф тоскливо смотрел на великого визиря, этого евнуха, который, надо отдать ему должное, всегда очень тонко понимал настроение своего повелителя, был неистощим на выдумывание развлечений и просто незаменим, когда накатывала такая вот хандра.

Евнух смотрел на халифа.

— Мне скучно, — вяло проговорил владыка и взмахом руки прогнал танцовщиц, — присядь, Ахмази, оставь эти церемонии.

Ахмази удержал досадливую гримасу. Сейчас ему и самому было не до того, чтобы блюсти видимость приличий, но если халиф вызвал его только затем, чтобы сообщить, что он скучает… а Похоже, что так оно и есть.

— Если повелителю угодно развлечься, — процедил визирь, словно не услышав предложения садиться, — ничтожный может предложить владыке одну интересную задачу, решение которой потребует немалого количества часов, а может статься — и дней, и займет утонченный разум властелина.

— Задачу? Опять какие-нибудь глупости, от которых у меня болит голова? Нет, Ахмази, оставь это себе. Мне хочется чего-нибудь… я, право, даже не знаю чего.

— Когда изысканный в чувствах решит для себя сам, чего же он все-таки желает, ничтожный будет всецело к его услугам. А пока, да простится недостойному его дерзость, я хотел бы заняться делами государственными. Или повелитель все же хочет взять это на себя?

— Нет-нет. Разумеется, свои обязанности ты должен выполнять сам. У тебя хорошо получается. Но, Ахмази, я слышал, ты завел себе нового повара?

— Осведомленности царствующего нет границ!

— Это действительно гоббер?

— Вы, как всегда, правы, владыка.

— Но, послушай, Ахмази, повара-гоббера нет даже у меня.

— Он будет у вас, о ценитель кухонных котлов! — Лицо визиря было непроницаемо вежливым, но где-то в глубине души Ахмази сам изумился сказанной гадости. Благо хоть свидетелей не было… — Он будет у вас, как только я уверюсь в его лояльности «Хрен тебе в грызло, а не повар-гоббер…» — Чужеродное, но въевшееся в память ругательство вызвало-таки улыбку или тень ее, скользнувшую по лицу визиря.

Эльрик был нужен ему. Здесь, в Эннэме, нужен…

Ахмази слышал собственный голос:

— Но боюсь, о величественный, что повар-нелюдь в вашем дворце — это не слишком разумно. Кто знает, когда нечестивые мысли толкнут неверного на путь преступления?

— Ты думаешь, он может отравить меня? — Халиф нахмурился. — Но ведь он может отравить и тебя, Ахмази.

— А зачем? Ведь благополучие Эннэма держится отнюдь не на мне, ничтожном. Вашим величием осиян, царствует Аль-Барад на многие дни. Значит, вам и может грозить опасность.

— Ты, как всегда, прав, мой мудрый советчик. — Лицо халифа прояснилось вновь. — Впрочем, не преуменьшай своих заслуг. Мудрые мысли, которые ты высказываешь, зачастую помогают мне управлять государством.

— Недостойный благодарит владыку за похвалу, а теперь хотел бы удалиться, чтобы заслужить ее. Ситуация на анласитском западе очень…

— Ступай, Ахмази. — Халиф поморщился. — Ступай. Я уверен, что с этим ты разберешься и без меня.

— Слушаюсь и повинуюсь с радостью, повелитель. Пятясь, визирь покинул мозаичную залу. В тенистой галерее вздохнул облегченно и поправил на бритой голове тяжелую чалму.

Обычно халиф не мешал ему и не приставал с докучливыми жалобами. Но, видно, даже это ничтожество, усаженное на престол его, Ахмази, волей, почувствовало надвигающиеся перемены. Почувствовало и обеспокоилось, беспокойством своим причиняя неудобство тому, кто действительно правил.

— Пора бы тебе вернуться, Секира. — Визирь вперевалку дошел до коновязи. Не глядя, оперся ногой в сафьяновой туфле на подставленную ладонь раба. Тяжело уселся в седло. — Пора. Тебе нет дела до того, что толстый старый евнух хочет увидеть друга. Но неужели ты пропустишь то интересное, что скоро начнется в Эннэме?

Смирная, пожилая, но красивая кобылка лениво процокала подковами по мощенному мраморной плиткой двору. Ахмази не торопил ее.

В конце концов, думать визирь мог где угодно, лишь бы не в обществе заведомых глупцов. Общество кобылы не мешало ему. По мнению визиря, лошадка эта была умнее халифа. Она, по крайней мере, молчала.

Впрочем, и кобылу, и халифа Ахмази выбирал сам.

* * *

Сим прохаживался между исходящих вкусным паром котлов, командовал поварами, время от времени разгонял всех и добавлял в кушанья ему одному известные травки и приправы. Он отдыхал душой. И думалось порой, без улыбки даже думалось, что, может быть, вот оно, Призвание. Творить, опираясь на знания и интуицию, узоры вкусовых ощущений, вершить таинство поварского искусства. Что бы ни говорили на материке о том, что гобберы все как один прирожденные кулинары, на самом деле среди половинчиков настоящие мастера появлялись не чаще, чем среди других народов.

Просто известны были больше. Не сиделось на месте даже признанным талантам — разъезжались, уходили с родных земель, несли славу свою в иные страны.

Несли.

И разнесли.

Повара-гобберы ценились в мире необычайно. Даже если повара были так себе. Тут дело принципа: главное, что гоббер. А как готовит — это, в конце концов, не важно.

Ахмази в этом плане повезло. Сим был из мастеров.

Впрочем, половинчик отдавал себе отчет в том, что и ему повезло с Ахмази.

Старый толстый скопец любил хорошую кухню. И понимал ее. Для таких людей приятно готовить, потому что знаешь: эти оценят и поймут твое искусство. Воспримут правильно и восхитятся в должной мере.

Вообще у Ахмази было интересно.

Сим понимал, что в Белом Кресте запарка, и у ордена просто нет возможности предоставлять монахам традиционный месяц отдыха после боевого выхода. Но новый магистр, отец Лукас, сменивший скоропостижно скончавшегося предателя Джероно, посмотрел на подлеченного гоббера, мужественно явившегося пред черные очи начальства, вздохнул и сказал с сожалением, неожиданно мягко:

— Силы еще не вернулись к тебе, сын мой. Жаль. Что ж, сделаем так: нашему наблюдателю в Эннэме мы дадим задание, которое должен был получить ты. Надеюсь, он справится. Ты же проведешь два месяца в Аль-Бараде, будешь смотреть и ни во что не вмешиваться. Когда ты последний раз работал наблюдателем, брат?

— Лет десять как… — Сим задумался. — Нет. Пятнадцать.

— Специализация была — Эзис, так?

— Да, магистр.

— Справишься в Эннэме?

— А чего там справляться?

— Похвальная самоуверенность. Видно, что не так давно разговаривал ты с «Бичами». Поезжай. Отдохнёшь заодно. Морской воздух. Климат для здоровья полезный. Донесения будешь отправлять в Карталь. И помни, Эннэм сейчас не враг наш, а скорее союзник. Точнее, враг нашего врага.

— Совсем не вмешиваться? — грустно уточнил Сим. Магистр посмотрел на него без слов, но весьма красноречиво. Половинчик вдруг вспомнил устоявшееся прозвище отца Лукаса: Черный Беркут. И поспешил исчезнуть.

Таким образом, работа у Ахмази была тем самым отдыхом, которого, по идее, гоббер должен был лишиться.

Сначала Сим обижался. Элидору небось отдохнуть не дали, даром что порубили его «Бичи» еще и пострашнее, чем половинчика. Только-только на ноги встал, как задание в зубы и — вперед! Уважают, надо думать. А ему, нате возьмите, — два месяца райской жизни. Только смотреть да донесения отсылать. Сначала обижался.

А потом понял, что ему нравится в роскошном доме на одной из площадей Аль-Барада. Ахмази по прозвищу Барадский Лис не сидел без дела. А значит, без дела не приходилось сидеть и Симу.

Люди приходили к визирю, приезжали на роскошных скакунах, приползали на костылях, гремя чашками для подаяний. Бывали у Ахмази и книжники, и дервиши, и нищие, и пахлаваны, и купцы, и ремесленный люд, и гонцы халифа. Много, много людей видели изузоренные стены дома-дворца. Много людей видел Сим.

Вопреки обычаю тех, кто стоит за троном, Ахмази даже не пытался скрыть, что именно он, а не халиф управляет государством. Но старый евнух, для которого не так уж много осталось в жизни наслаждений, хоть и ценил превыше всего Власть, однако понимал ее по-своему. Все для Эннэма. Ничего — для себя.

Симу казалось иногда, что Амхази любит свое государство, как любит строгий и разумный отец своего единственного, совсем еще несмышленого ребенка. «Кто щадит младенца — тот губит его». Суров был визирь. Но процветал Эннэм. Во всяком случае, процветал до недавнего времени.

А сейчас… Сейчас был разорван союзный договор с Сипанго. И Вольные города, которые обычно предпочитали не ссориться с муэлитами, погрязли в войне, которая вполне может закончиться их объединением. И в Эзисе в большой чести стали маги. А наметившееся было замирение двух ветвей джэршэитской веры прервалось не начавшись.

Начали поднимать головы недоброжелатели Ахмази, то ли таившиеся до поры, то ли решившие, что выгоднее будет продать хозяина.

Шепотом, на цыпочках ходили слухи по Аль-Бараду. Совсем уж испуганно, потаенно просачивались слухи во дворец визиря.

И каждый день до блеска убирала прислуга роскошные гостевые покои в доме Амхази, покои, в окна которых всегда било испепеляющее солнце. Каждый день готов был принять хозяина небольшой дом, притулившийся совсем рядом с огромным дворцом визиря. И покои, и дом — для одного и того же человека. Ждал его Ахмази. Очень ждал. Свой талисман удачи, который одним появлением своим заставит призадуматься всех, кто замышляет сейчас недоброе.

Сим не слишком даже удивился, когда понял, кого зовут здесь Секирой Ахмази.

Судьба. Если уж угодно было Силам собрать столь странный квартет, эти же Силы не позволят ему развалиться. До тех пор, пока живы все четверо — они будут вместе, пусть даже далеко друг от друга. И забыть не получится…

Хотя был момент, когда показалось гобберу, что осталось их трое. Он, Кина и Элидор. Эльфийка призналась потом, что чувствовала то же самое. Однако чувство разобщенности прошло так же, как и возникло. Без причин. Без объяснений.

Вряд ли Сим счел бы за объяснение то, что Эльрик в эти дни путешествовал по эзисской степи, слившись душой с ее бескрайними, застывшими в великом равнодушии просторами.

Не понял бы гоббер.

Да и не надо, в общем-то, понимать.

Незачем.

Ахмази курил и смотрел на изречения, узорной вязью покрывающие изразцы на стенах. Визирь не читал давно въевшиеся в память мудрые фразы и поучительные мысли. Он думал. А изразцы… Ну надо же на что-то смотреть.

Красиво.

Эзис рвался заполучить в союзники империю Сипанго с ее мощным флотом и неисчислимыми армиями. Основной интерес представлял, разумеется, флот, ибо мало пользы от сухопутных войск, сосредоточенных в островной империи, если война планируется на материке. Но сипангцы были союзниками Ахмази. Нельзя сказать, что союз этот был уж очень прочным. Отнюдь. Для императора Сипанго не имело большого значения, с кем заключать договора. И Эзис и Эннэм были равно выгодны. Но так уж получалось, что все попытки султана наладить связь с островом-империей срывались по независящим от самого султана причинам.

О, Ахмази знал, от кого зависят эти причины! И улыбнулся скопец, несмотря на то, что времена его силы, похоже, уходили в прошлое.

Два года назад он мог ручаться за то, что Эзис сидит на крепкой и не слишком длинной цепи. С запада — Румия, всегда готовая напасть. С востока — он, Ахмази, при поддержке могучего флота Сипанго.

Два года. Как мало для перемен. И как много изменилось за это время.

Император Сипанго умер, и придворный лекарь сказал с уверенностью:

— Отравление.

Странно, что отравителями оказались люди, вроде бы преданные покойному правителю, как псы. Но странности странностями, а псов казнили так, как они того заслуживали. Новый же император поспешил заключить договор с Эзисом.

Эльрик говорил когда-то: «Против кого дружим?» Вот так оно и было. Союзники всегда против кого-то. Иначе просто нет нужды в союзе.

Эзис и Сипанго против Эннэма.

И снова думал Ахмази, не ошибся ли он, решив не принимать участие в лихорадочных поисках перстней Джэршэ и черных звездочек, поисках, которыми занимались, похоже, все, кроме него. Не ошибся ли?

Он, Барадский Лис, славный своей хитростью… И осторожностью.

Но перстни были опасны. Чутье, звериное чутье, утончившееся за годы управления государством, подсказывало это. Ахмази привык доверять своему чутью.

Нет, он не ошибся.

Но в итоге его маги оказались бессильны против колдунов Мерада. Хвала Джэршэ, в Эзисе магия не в почете. Но нельзя сказать того же об острове-империи. Где-где, а там, на Сипанго, хватало колдунов всех рангов и мастей.

Ахмази сидел, курил кальян и смотрел на изразцы, украшенные вязью мудрых изречений.

«Прорицание» он помнил на память.

«Будет мир, и будет мир жить по своим законам, и порядок в нем будут определять лишь светила небесные. Будет мир, и будут все жить в этом мире, радея за него и украшая его. Будет мир, но все на этом свете бывает лишь на время».

— Это точно! — говорил Секира. И смеялся, закусывая острыми зубами мундштук изузоренной трубки. — Но, знаешь, Ахмази, не велика мудрость догадаться, что все меняется.

Давно это было. Очень давно. Сейчас, с расстояния прожитых шести десятков лет, Ахмази казалось, что разговор их шел где-то на заре времен. Все тогда было иначе, и время текло медленно, и Эннэм был под властью халифа. А он, великий визирь, был всего лишь мальчишкой-евнухом при огромном гареме владыки.

И дэвом из легенд казался пацану огромный нелюдь, которого в глаза и за глаза называли Эльрик-Секира, а то и просто Секира. Простой наемник, ставший телохранителем самого халифа. Ближайшим. Вернейшим.

Ахмази сам мечтал тогда совершать подвиги, мчаться по пескам на быстроногом боевом верблюде, рубить тяжелой саблей головы врагов… Мечтал стать таким же огромным, сильным, гордым, как этот беловолосый нелюдь. Эльф, никогда не снимающий черной полумаски.

Да только заказана была ему славная дорога воина. Евнухом при гареме халифа был раб Ахмази. По приказу халифа евнухом стал. И иногда, в самых тайных своих мечтах, представлял мальчишка, как он сам оскопляет владыку Аль-Барада. Руками придворных лекарей, которые подчиняются не халифу, а ему, Ахмази!

Страшные это были мечты. Но ведь несбыточные. А о мечтах халиф никогда не прознает.

Мечтал себе начинающий уже заплывать жиром оскопленный мальчишка. Мечтал о мести нереальной. Мечтал о славе недостижимой. Мечтал о почете и уважении. О том, что перестанут травить его мальчишки из прислуги. Настоящие мальчишки, которые, когда вырастут, станут мужчинами. И, может быть, даже воинами халифа.

О гордости мечтал Ахмази. О том, чего не было у него и никогда не будет.

А про Секиру говорили, что даже перед халифом не преклоняет он колен. Неслыханное дело!

Ox как боялся эльфа Ахмази! И как хотел хотя бы раз поговорить с ним, с живой легендой, воплощенной смертью, красноглазом дэвом, таким же далеким от мальчика-скопца, как халиф. А может, и дальше. Потому что воин этот вызывал в мальчишке куда большее преклонение, чем молодой, изнеженный — ненавистный? — владыка.

Однажды Марджа, рыжая кобыла, принадлежащая Секире, взбесилась в конюшне, копытами разнесла деревянную загородку денника и поранила обе задние бабки.

Дикая была тварь. Горячая. Здоровенная, словно и не лошадь вовсе, а… Ну, нелюдь ведь тоже не человек. Вот и лошадь — не лошадь. Не зря же Марджей ее звали. По имени матери Икбер-сарра. Если, конечно, правда, что тот в аду родился, от Марджи и Мариджа. Конюхи ее боялись. Они, которые с детства за лошадьми ходили. Которые коней породистых лучше, чем людей, понимали. Этой — боялись. И хозяина ее боялись. И рассказать боялись. И скрывать было страшно.

Ахмази жалел красавицу-кобылу, жалел, несмотря на то, что она продолжала буйствовать, металась по деннику, храпела, прижимая уши, на любого, кто осмеливался подойти к ней.

Мальчишка сидел на загородке напротив и смотрел, как жмутся у дверей конюхи, не решаясь подойти и успокоить лошадь.

Когда черная тень заслонила широкий проем входа, людей как ветром сдуло. А Ахмази убежать не успел. Сжался, стараясь слиться с досками. Знал: горячий на руку, эльф не простит недосмотра. И разбираться не будет — прибьет первого, кого увидит.

Но вместо того, чтобы прибить застывшего на загородке мальчишку, Секира вошел в денник, где металась испуганная, злая, от боли совсем потерявшая голову Марджа.

Ахмази закрыл глаза.

Открыл он их, когда услышал тихий, ласковый голос нелюдя. Да, нелюдя. Ни с чьим другим нельзя было спутать этот низкий — казалось, стены подрагивали — голос:

— Ну что ты, маленькая? Ну? Больно? Знаю, что больно. Знаю, кроха. Дай, гляну, где болит. Дай, не бойся. Вот. Вот, молодец. Хорошая девочка.

«Это он с Марджей так говорит?» — пацан таращился на кобылу, которая послушно позволила эльфу осмотреть кровоточащие ссадины на бабках.

— Зурган! — позвал нелюдь, не оборачиваясь.

Но Зурган, старший конюх, исчез вместе с остальными, опасаясь справедливого гнева Секиры.

Огромный воин пробормотал что-то на непонятном языке. Как будто прорычал. И обернулся. «Все», — понял Ахмази.

— Ты. — Тонкий когтистый палец указал на мальчишку, так что никаких сомнений не осталось — он. Именно он. Евнух-недоросль. Случившийся на свою беду в конюшне, когда взбесилась Марджа.

Ахмази глотнул по-птичьи. И вытаращился на эльфа чернущими глазами.

— Там, в закутке. — Нелюдь осторожно погладил кобылу по хищной морде. — На полке мази разные. Выбери черный горшочек с серой крышкой. И зеленый кувшин с отбитой ручкой. Тащи сюда. Понял?

Ахмази кивнул. Но не сдвинулся с места. Он понял, что ему что-то сказал красноглазый дэв, который, наверное, таких вот мальчишек ест на завтрак. Но смысл сказанного ускользнул. И как назло некому было спасти от чудовища.

— И чего ждешь? — как-то не по-дэвски поинтересовался дэв. А потом улыбнулся. И Ахмази сдуло с загородки. Таких клыков он не видел даже в снах, после того как выслушивал на ночь несколько страшных сказок, что рассказывали друг другу красавицы в гареме.

— Горшочек черный. А кувшин зеленый. Не перепутай, — рявкнуло вслед.

Сам дивясь собственной смелости, Ахмази не усвистал на залитую солнцем улицу, а отправился послушно в указанный закуток. Горшочек и кувшин там действительно имелись, хотя и непросто оказалось отыскать их на заставленной множеством мазей и настоев полке.

До этого Ахмази и не знал, что лошадям нужно разнообразных лекарств не меньше, чем капризной старой Жайсане, матери халифа, которая вечно жаловалась на немощь и болезни.

Потом парень стоял рядом с совсем уже спокойной Марджей, держал, готовый подать, полоски ткани, пропитанные мазью, слушал, как Секира разговаривает о чем-то с кобылой то на муэлитском, то на других, незнакомых, странно звучащих языках. Слушал. И, набравшись смелости, спросил:

— Позволительно ли будет недостойному узнать, почему вы говорите с лошадью, как будто она понимает?

Эльф осторожно отпустил округлое копыто Марджи. Разогнулся. Внимательно посмотрел наАхмази и прорычал:

— Это ты — недостойный? Недостойные поразбежались да в навозных кучах от меня попрятались, понял, пацан? Ахмази не понял. Но на всякий случай кивнул.

— А лошадь. — Нелюдь вновь взял ногу кобылы. — Она ведь боится. Не понимает, что зла ей никто не хочет. С ней говорить надо. Не важно что. Важно — как. Так с детьми несмышлеными говорят. И с женщинами… — Он осекся. Молча взял у мальчишки очередную полоску ткани. Туго перебинтовал поврежденную бабку.

— Ну вот и ладно. — Секира выпрямился. Протянул Мардже засохший кусок лепешки. Лошадь захрустела, закивала головой. — Отнеси на место. — Он кивнул Ахмази на горшочек и кувшин.

— Слушаюсь и повинуюсь, — машинально брякнул мальчишка, хватая снадобья.

Он добежал до закутка, поставил все на место, точно туда, откуда взял, — жизнь во дворце приучает к подобной осторожности. Заспешил обратно, смутно надеясь, что успеет выйти из конюшни сразу вслед за нелюдем, чтобы видели все: он, Ахмази, не испугался. И остановился, едва не споткнувшись, когда понял, что эльф поджидает его у денника.

— Чего встал-то? — Телохранитель халифа неспешно набивал длинную узорную трубку. — Пойдем. День у меня сегодня свободный, у тебя, я вижу, тоже. Не сочтешь за труд со стариком на рынок прогуляться?

— С каким стариком? — выдавил Ахмази, еще не веря, что счастье валится ему прямо в руки.

— Да со мной. — Нелюдь вышел на улицу и угрюмо обозрел широкий двор. — Только сперва, если не возражаешь, я конюхам выволочку устрою. Да отправлю плотника разыскать. Подождешь?

И поморщился, показав клыки, когда увидел немое обожание на смуглом лице скопца.

Эльрик так никогда и не объяснил Ахмази, почему взял под опеку мальчишку-раба, да еще и евнуха. Взял и все.

Зачастую он и себе самому не мог объяснить собственные поступки.

«Будет Свет и будет Тьма, и будут они вместе, и будут они воевать, но быть друг без друга не смогут. Будет Свет и будет Тьма, и все в мире выберут ту или иную сторону, ибо невозможно не сделать этого. Будет Свет и будет Тьма, и забудут все, что так было всегда, и схватятся в битве между собою».

Так это или не так, трудно судить смертному. Муджайя учил, что нет Бога, кроме Джэршэ. Он говорил не о Свете и Тьме, но о Пламени и Мраке. Зато Тьму и Свет поминал частенько Секира.

И наплывали, сменяя друг друга, воспоминания. Путались во времени, толпились, не помня очередности. Когда-то — когда? — понял Ахмази, что действительно равны противостоящие друг другу Силы. А потом, позже, понял еще и то, что не противостоят они. Что нелюди и люди сами придумали войну Света и Тьмы, Пламени и Мрака. И что далеко не все народы верят в то, что война эта идет.

Есть веры жизни. И есть веры смерти. Это Свет и Тьма. Но без жизни смерти нет — это очевидная истина. Так же как не может быть жизни без смерти. Откуда же тогда война? И зачем было придумывать ее?

Когда-то Секира рассказывал, а Ахмази внимал, приоткрыв рот, жадно ловя каждое слово. Запоминая. Сопоставляя. Делая выводы.

Потом, когда юноша-скопец выучился грамоте, они поменялись ролями. И уже Ахмази рассказывал, торопясь, взахлеб, спеша поделиться прочитанным. И слушал Секира. Внимательно слушал. Очень приятно рассказывать, когда слушают так. Редко-редко, но бывало, что прерывал нелюдь поток слов и эмоций, рвущийся из парня. Спрашивал. Уточнял.

И зарождалось тогда у Ахмази смутное подозрение, что все, о чем он рассказывает, Эльрик знает и так. Но исчезало подозрение так же, как появлялось.

Много позже он понял, что Эльрик действительно знал. Но зачастую то, как трактовал прочитанное друг-подопечный, было для нелюдя ново и необычно. И интересно. Да.

— У меня никогда не будет ничего, кроме книг, — вырвалось однажды у Ахмази. Горько так вырвалось. — Ничего. Один из смотрителей гарема или придворный писец… Знаешь, как я мечтал когда-то, что буду воином! Буду покорять города. Захватывать сокровищницы. Брать пленных, и всех, даже самых знатных, обращать в рабов. И чтоб боялись меня и почитали, как халифа. А те, кто обижал когда-то, спали бы вместе с собаками и свиньями.

— Негусто, — прошелестел Эльрик, полируя свой шлем. — С такими замашками долго в правителях не протянешь. Скинут.

— Если бы боялись — не посмели бы бунтовать.

— Уважение, оно не за страх, — сухо обронил нелюдь.

— Как? — не понял Ахмази. — А за что тогда? Тебя же вот боятся. И уважают. Так уважают, что даже меня не трогают. Потому что с тобой ссориться не хотят.

— Слушай, парень. — Секира отложил шлем и уставился в лицо евнуха своими страшными глазами. — Ты давно уже стал умнее меня, так не пристава к старику с глупыми вопросами.

Ахмази напрягся. Когда Эльрик называл себя стариком, он обычно изрекал что-нибудь, что резко меняло взгляд юноши на жизнь.

С того, самого первого, раза. Когда на ярком примере перепуганных конюхов объяснил нелюдь мальчишке, что подобострастие отвратительно не только для того, кто унижается, но и для того, перед кем.

— Я не с глупыми, — растерянно пробормотал Ахмази. — Но ведь, Эльрик, если боятся, значит, есть за что. А это — уважение.

— Это страх. — Нелюдь достал свою вычурную трубку. Задумчиво повертел в руках. — Знаешь, — произнес он медленно, словно подбирая слова, — давай начистоту. Ты не младенец уже и, думаю, поймешь все правильно.

Юноша молчал. Слушал.

— Для тебя действительно многое в жизни недоступно. — Алые глаза в прорезях маски, казалось, не отрывались от лица, но Ахмази давно уже научился чувствовать, куда смотрит Эльрик. И сейчас Секира смотрел на трубку в руках, избегая встречаться с собеседником взглядом. — Тебе не стать воином. Тебе никогда не придется познать женщину. Многие поступки, которые совершают мужчины только потому, что они мужчины, ты тоже никогда не совершишь. Это так. Но зато ты свободен, парень.

— Я раб.

— Это не важно. Твой разум не туманят животные инстинкты. И никогда не сотворишь ты тех глупостей, на которые толкает других похоть. И женщины не смогут вертеть тобой, как вертят, скажем, халифом. Или вот мной.

— Тобой?

Черные губы тронула улыбка:

— Они кем угодно вертеть могут, уж поверь мне. Но мы не о женщинах. Понимаешь, Ахмази, тебя не одолевают очень многие эмоции… чувства, которые мешают здраво воспринимать жизнь. У тебя есть возможность смотреть и видеть больше, чем видят другие. Больше понимать.

— Если следовать за твоей мыслью, такая возможность есть у любого скопца. Да только не видел я среди нас ни одного достойного подражания.

— А я вот вижу одного. Уже лет пять, как вижу. Только моли богов, Ахмази, чтобы подражать не начали. Ты ведь один из немногих, кто научился читать и кому это понравилось. Ты уже сейчас рассказываешь мне о жизни двора больше, чем вижу я сам, хотя я-то наблюдаю этих людей много дольше и много чаще, чем ты. Ты привык к тому, что тебя перестали обижать, но по-прежнему ставишь это мне в заслугу. А ведь на самом деле, парень, ты давно уже научился сам избегать столкновений. У тебя получается, пусть самую малость, но получается влиять на других.

— Секира, но ведь это ты мне рассказывал, как кого приструнить. Ну, помнишь, объяснял, к кому какой подход нужен, кого чем запугать можно, или улестить, или…

— Или… Я у тебя что, единственный свет в окошке? Ты за мной себя видеть перестал. А ведь мы с тобой далеко не обо всех говорили, кого ты на сегодняшний день с руки кормишь. Разве нет?

— Я… не помню.

— Зря. Ты давно уже все делаешь сам и не нуждаешься во мне. Кстати, матушка халифа, я слышал, очень недовольна своим сказителем. Мол, старый он совсем, воняет, читать стал хуже, не знаю, что ей там еще не по нутру.

— Да она вечно всем недовольна… — Ахмази недоговорил и уставился на наставника чуть испуганными глазами. — Секира, — выдохнул он, — а ведь старую Жайсану владыка слушается до сих пор. А я читаю лучше многих…

— Ты… думаешь, у меня получится?

— Заодно и попробуешь. Если не ты, то кто? Юноша медленно кивнул, уходя в какие-то свои мысли и расчеты.

Эльрик закурил, прокручивая в памяти разговор. Ахмази нравился ему, но детские обиды на тех, кто издевался над ним, и несколько лет, которые прожил мальчишка хуже, чем последний шелудивый пес, да плюс к тому еще и осознание своей неполноценности — все это не могло не заразить евнуха ненавистью и желанием отыграться. Низким желанием. И недостойным.

Вопрос в том, получится ли у самого Ахмази избавиться от подобных устремлений. Объяснять-то можно сколько угодно, а вот поймет ли парень сам? Захочет ли понять?

— Секира. — Ахмази тронул де Фокса за рукав. — Ответь мне еще на один вопрос, ладно?

— Ладно…

— Ты здорово объяснил, как это хорошо — быть евнухом. И я даже понял, что, не оскопи меня в детстве по приказу халифа, был бы я сейчас жалким и ничтожным рабом собственной похоти, игрушкой женщин, самодовольным слепцом, как все твои приятели-вояки. Да. Я понял. Но скажи, а ты сам хотел бы получить власть, почет, богатство и уважение взамен на свою мужественность, которая лишь осложняет жизнь?

— Нет, — честно сказал Эльрик. — Только, Ахмази, у тебя выбор небольшой. Либо плакать по поводу того, что тебе недоступно, либо ставить себе цель и идти к ней. По-моему, ты выбрал уже давно.

— Я выбрал. Но не давно. Я только что выбрал. Секира, это страшная цель. И дорога страшная.

— А иначе не интересно. — Нелюдь сверкнул своими острыми зубами. И Ахмази не решился в тот раз сказать ему, что нашел летопись, где описывается внешность эльфов. Не решился сказать, что когти, и клыки, и маска, скрывающая жуткое лицо, летописцем не упоминались.

«Будет игра, и правила той игры станут камнем на шее у игроков. Будет игра, и выигравший будет плакать, но и проигравший радости не обретет. Будет игра, и призом в той игре станет страх, и сойдут светила с путей своих, и мир встанет на краю пропасти».

Игра была. Славная игра. Пусть Жайсана, почтенная матушка владыки, и зажилась на свете, отравив жизнь не одному поколению наложниц халифа, молоденькому евнуху-чтецу она помогла.

Правитель Эннэма приметил скромного и разумного раба. Раба, которому покровительствовали Жайсана и лучший из телохранителей владыки.

Это само по себе заслуживало внимания. Халиф Барадский верного пса-нелюдя боялся, но любил.

Гордился тем, что сумел приручить столь жуткого зверя. В голову не приходило ему, что зверь и дрессировщик давно поменялись ролями. И сперва двигало халифом простое любопытство: что же за евнух такой, который и вечно недовольной Жайсане угодил, и грозному беловолосому убийце глянулся, и при дворе о пареньке — как же имя его? Ахмази, да, и при дворе о нем отзываются хорошо. Не сказать, что уважительно — раб все же. Однако с нотками пусть пренебрежительного, но все же признания — старательный, мол, мальчик. И вежливый. И место свое знает.

Халиф приблизил Ахмази поначалу просто от скуки. Потом уже понял, что привык во всех вопросах советоваться с разумным и почтительным скопцом. — Послушай, Секира, я поверить не могу! До сих пор поверить не могу. Халиф у меня — у меня! — советов спрашивает. И моим советам следует.

— А он знает, что это твои советы, а не его мысли мудрые?

— Нет, конечно.

— Так чему ты тогда удивляешься?

Но как же было не удивляться тому Ахмази? А сыграли они чисто. Красиво сыграли. Хотя Секира хмыкал и высказывался в том смысле, что игра еще и не начиналась.

Ахмази не понимал. Точнее, понимать-то понимал, но даже думать боялся о том, что прав его друг и защитник.

Разве не достаточно того, что уже сделано?

Разве мало поработал Эльрик, своим влиянием, своей репутацией, силой своей расчищая скопцу путь на вершину?

Разве мало поработал сам Ахмази, улещивая там, где не мог Эльрик напугать. Кланяясь там, где нелюдь не мог смести с дороги. Ища выходы в ситуациях, когда друг его могучий говорил: «На нас двоих только одна голова с мозгами. И она не моя».

Марджа и Маридж! Да даже слова эти: «на нас двоих» казались тогда Ахмази достаточной наградой за все старания — прошлые и будущие.

Будущие.

Остановиться хотелось, но что-то в душе требовало:

— Вперед!

И сомневаться он научился вскоре после приближения к халифу.

Повод для сомнений появился сам по себе, на охоте, куда владыка взял любимого раба и, разумеется, в числе других, любимого бойца.

Ахмази не слишком понял, что произошло и откуда взялись те два льва, злые, как ифриты, которых окатили водой, и страшные, как джинны, вырвавшиеся из заточения.

Впрочем, ясно было, что появление зверей все-таки случайность, а не преднамеренный проступок загонщиков. Страстным охотником был владыка. И храбрым. Но ума небольшого. Кто же с большого-то ума полезет в логово звериное, чтобы детеныша достать?

А ведь Секира пытался владыку от неразумного риска отговорить. Лучше б и не пытался. Недолгий у них разговор вышел. И неприятный. Ахмази пожалел даже, что, вопреки обыкновению, не остался с теми из охотников, у кого кони похуже, а гнал безжалостно кобылку свою, чтобы от владыки с Эльриком не отстать.

И то сказать, лошадь ему Эльрик сам же и выбирал. Немногим она Мардже уступала.

Мало он услышал тогда. Но больше, чем ему хотелось.

Когда халиф голос повысил:

— Я сам львенка достану!

Секира только головой покачал. Сказал что-то, по-прежнему тихо. И решил — привык, видно, — что сказанного достаточно. Спешился да пошел к логову. А владыка аж покраснел от гнева. Криком зашелся:

— Ты разум потерял, ничтожный, в дерзости своей! Господину указывать смеешь?! Сегодня же, сейчас же плетей получишь! Чтоб вспомнил место подобающее!

Лицо Секиры под маской белым стало. На какое-то мгновение страшное показалось Ахмази, что нелюдь просто возьмет и убьет халифа. Вот прямо сейчас убьет. Но только плечами воин пожал. Отвернулся молча.

А вот когда полез владыка в заросли, откуда плач детеныша слышно было, тут-то львы и явились.

— Почему? — спрашивал потом евнух, сам для себя ответа не найдя. — Почему ты не дал его убить? Ведь даже не узнал бы никто. Ведь в голову же никому не пришло бы, что может один человек с двумя такими зверями справиться.

Эльрик отмалчивался. Крутил на пальце браслет драгоценный, халифом подаренный в благодарность за жизнь спасенную. Не умел владыка вину свою признавать, но чувствовать себя виноватым все-таки умел.

— Он же с тобой, как с рабом последним, говорить посмел. — Ахмази с ненавистью взглянул на браслет. — И наградил — как псу кость бросил. Зачем ты его спас?

— Работа у меня такая, — ответил наконец Секира. — Ты пойми, он же платит мне за это. За то, чтобы я его охранял. А договор нарушать нельзя — это дело чести.

— А я? — ошеломленно выдохнул парень. — А меня ты тоже… как этих? Потому что дело чести?

— Что, созрел наконец-то? — без всякого удивления поинтересовался Эльрик. — Давно пора. И скольким еще, скажи на милость, ты веришь, как мне?

— Никому. — Горько было ужасно. Но хватило сил и мужества горечь за сухостью скрыть. За тоном ледяным. — Я тебе только верил.

— Это плохо.

— Это хорошо!

— Да я не о том, что ты не веришь. Я о том, что нет вокруг тебя людей, которые веры заслуживают. Искать надо, Ахмази. Тебе самому искать.

— Зачем теперь?

— Ты что, передумал халифа менять на более покладистого?

— Я? Я никогда и…

— И в мыслях не держал? Ну-ну.

— Я опять ничего не понимаю.

— А пора бы. Большой уже. Ахмази, между львами и халифом я делаю выбор в пользу халифа.

— Договор?

— Да. Но между халифом и тобой я выбрал тебя.

— А как же честь?

— В этом нет бесчестья. Но, чтобы понять это, тебе нужно стать бессмертным.

— Ты предашь своего господина?

— У меня нет господина. — Эльрик пожал плечами. — С точки зрения людей — это предательство. А с моей — предательством было бы пойти против тебя. Объяснить это трудно, да и не собираюсь я объяснять.

— Это ты служил халифу Баруху? — брякнул Ахмази неожиданно для себя самого.

— Я. — Нелюдь зашвырнул браслет в угол. — Где вычитал?

— В старом-старом свитке. Его уже мыши погрызли, так я подумал, что он ненужный, наверное, и сжег.

— Молодец.

— Значит, ты называешься шефанго. Скажи, только честно, а Баруха ты защищал бы от меня?

— Странный ты человек, Ахмази, — устало проговорил Секира. — То взрослый совсем. То вопросы задаешь, как дите малое: «А кто сильнее, джинн или ифрит?»

— Ифрит — это тоже джинн. Только… ну, другой.

— В том-то и дело. Барух умер. А ты живой.

— А если бы…

— Самые мерзкие слова, какие я только знаю, парень. «Если бы…» Тебе они ни к чему.

— Но, Секира, — евнух потерянно смотрел на воина, — как же я могу знать, можно ли верить тебе?

— А никак. — Тот покачал головой. — Ты не обо мне думай. Ты о людях думай, вот там действительно сложно:

«веришь — не веришь». Их учись понимать.

— А ты?

— Я — стихийное бедствие, — совершенно серьезно сказал Эльрик. — И будешь ты доверять мне или не будешь, ничего от этого не изменится.

— Слишком сильный, чтобы с кем-то считаться?

— Ты действительно думаешь так? Ахмази помолчал, ища ответ в себе самом. И ответил честно:

— Нет.

— Правильно. Сейчас и здесь я считаюсь с тобой. И пока ты не умрешь — так оно и будет. Главное, не лазь за львятами.

— Почему?

— Родители у них царапаются, сволочи.

«Будут Четверо, те, кого посчитают за фигуры и поставят на доску. Будут Четверо, и фигуры станут игроками, и сойдутся Цветок и Сталь, Смех и Расчет, и доска станет ареной, а зрители — фигурами. Будут Четверо, и мир на краю пропасти встанет на дыбы, и будет уже поздно что-то менять».

Разумные люди не верят пророчествам. Это Ахмази знал всегда. Какими бы путями ни шли звезды и светила — пути эти далеки от дел земных, и нет небесам заботы до смертных.

Да, пророчествам верить нельзя. Но как же не верить, если сказано ясно:

«Будут Четверо…»

 

Империя готов

Эзис

Сипанго

И земля, что лежит далеко-далеко за морем. На Западе называют ее Готландией, землей Бога.

Четверо. Те, кто вот-вот развяжут войну, равной которой не было.

И если не лжет пророчество, говоря о Четверых, можно ли думать, что лживо оно во всем другом?

«Будет война, и реки потекут кровью, а поля вместо хлебов родят мечи и копья. Будет война, и Четверо пронесут ее по всему миру, и не будет преград для той войны. Будет война, и мир рухнет в пропасть и будет лететь долго, и крик умирающего будет исторгаться из его глотки».

Война неизбежна. И в войне этой Эннэм остался без союзников, без прикрытия, почти без сил. Ведь не один только султан двинет свои войска на барадские земли. Весь Запад обратится против одного-единственного государства. Нет выхода. Нет спасения. И не уйти от войны.

Мысли цеплялись за слово «война», как цепляется плуг за камень. Цеплялись и останавливались на нем снова и снова. Крошкой, засохшей на шелковой простыне, было слово. Мешало. Терло. Выпячивалось.

Война.

И вновь погружался Ахмази в поток воспоминаний, мыслей, неясных догадок. Знал, что омытое размышлениями слово, которое мешает сейчас, покажет себя с какой-нибудь иной, невидимой пока стороны. Сверкнет неожиданной гранью. И, может быть, найдется выход?

Выход должен быть.

 

Готландия. Сипанго. Эзис. Готская империя…

Четверо

Солнце заливало сад ослепительным светом. Секира, вернувшись из империи готов, целые дни проводил в саду, замерев под жаркими солнечными лучами. Он напоминал тогда визирю змею, свернувшуюся в кольцо на раскаленном склоне бархана.

Что-то случилось с ним за пять лет, прожитых там, далеко на Западе. Что-то превратившее всегда довольного жизнью и собой Секиру в каменное изваяние. Ахмази не решался спросить. Просто заходил иногда в гости. Прятался в тень, куда-нибудь поближе к фонтану, и сидел так же молча, как Секира. Только нелюдь тянулся к солнцу. А визирю даже в прохладном шуме воды было тяжко.

Сорок лет дружбы — достаточный срок, чтобы научиться просто молчать рядом с другом. Но тогда это молчание казалось невыносимым.

И нарушил его первым все-таки Секира, а не Ахмази.

— Я много дал бы за то, чтобы вернуться в Степь, — сказал он однажды. И евнух вздрогнул от неожиданности. Как будто действительно заговорила каменная статуя.

— Разве тебе плохо здесь? — осторожно поинтересовался визирь.

— Там все иначе. Было иначе. Другие люди. Другие обычаи. Другой мир. Чище и лучше, хоть и кажется Степь со стороны дикой и жестокой.

— Ты жил и там тоже?

— Давно. У меня был друг, Тэмир. Он первый объединил племена степняков под своей рукой.

— Потрясатель?!

— Ты что-то знаешь об этом?

— Только то, что написано в книгах. Потрясатель мира, он прошел войной до древнего Виссана, покоряя все народы, что встречались на его пути. Имя его было забыто — его просто боялись вспоминать. Осталось только прозвище.

— Его имя стало титулом. Тэмир-хан. Властелин Степи.

— Но это было еще во времена Муджайи.

— Чуть раньше.

— Степь сейчас другая, ты ведь знаешь это. Секира.

— Знаю. Когда-то про Тэмира говорили, что он вернется. Зеш-ш. Люди придумывают себе сказки и верят в них. А я вот не умею. Так хочется верить иногда!

Ахмази решительно выбрался из тени. Заглянул в лицо шефанго:

— Что с тобой случилось, Эльрик? Что там было, на Западе?

— На Западе? — Секира пропустил в пальцах пушистый кончик длинной своей косы. — На Западе… Когда я приехал?

— Месяц назад.

— Старею, что ли? — Белая коса змеей метнулась за спину. — У тебя проблемы в Эзисе, Ахмази?

— Их договор с Сипанго.

— Я еду в Мерад.

* * *

Война.

Теперь это слово сплелось со словом «Степь». И начал выстраиваться-сплетаться узор мыслей, пока еще неопределенных, тычущихся в стороны, как слепые щенки.

Степь и Война.

Ахмази знал о Степи немного. Но все-таки больше, чем другие, даже больше, чем книжники.

Знал он и о хане Тэмире, именем которого пугали детей после его смерти. И о Потрясателе знал Ахмази больше любого историка или книгочея. По возвращении Секиры из Мерада, за те несколько дней, что прожил нелюдь в Аль-Бараде, Ахмази постарался вытянуть из него как можно больше.

Зачем?

Да ведь Степь была врагом Эннэма куда более страшным и реальным, чем Эзис, где жили все-таки братья по вере.

Итак, Война и Степь. Степь и Война.

Сим перечитал донесение, порадовавшись тому, что не разучился еще излагать факты и только факты, опуская домыслы и выводы, не подтвержденные ничем кроме собственной интуиции.

Впрочем, ему-то самому домысливать никто не запрещал. Наоборот, поощрялось в ордене умение делать самостоятельные выводы. Вот Сим и делал. Только выводы получались какие-то странные.

Может быть, потому, что факты между собой никак не связывались?

Вольные города охватила война. Неожиданная и какая-то нелепая. Началось все с того, что несколько бродяг из Бериллы, промышляющих разорением древних упокоищ, нашли немыслимой ценности клад в древнем-древнем захоронении.

Не простого человека приняло когда-то это последнее пристанище. Знатным и богатым воином был мертвец. Может быть, даже одним из ханов. Грабители разоряли могилу, а хозяин ее, на удивление не тронутый разложением, улыбался загадочно, глядя на незваных гостей.

Уже уходя, берилльцы собрались с духом и выдрали из застывших рук мертвеца саблю. Жутковато было. Покойник казался живым: вот-вот встанет да поотрубает головы дерзким пришельцам.

Однако не встал. И то сказать, мертвый все-таки.

Сокровища честно между собой разделили. Погрузили на лошадей и отправились в Бериллу, счастливые, надо полагать, и довольные. Каждому из них причиталась из клада такая доля, что хватило бы прожить безбедно до конца дней, да еще и оставить неплохое наследство детям, внукам и правнукам.

По дороге пропала из клада та самая сабля.

Нет, сабля, говорят, была не простая. Знатный был клинок, без лишних украшений, но ковки такой, что с нынешним оружием и не сравнить. Может, гномийской древней работы? Может, колдовской? Сейчас уже и не выяснить.

Пропала сабля и пропала. Велика ли потеря, если во вьючных мешках не одно состояние спрятано? Видно показалось, что велика. Потому что передрались поделыдики между собой, не успев даже от упокоища разграбленного далеко уехать.

Три десятка их было.

А выжили двое.

Самых разумных или трусливых самых — кто теперь скажет? Никто, потому что стоило этим двоим в Берилле объявиться, как с них головы и сняли.

Достался клад, весь как есть, за исключением пропавшей сабли, бургомистру Бериллы, бандиту известному, не так уж и давно на покой ушедшему. Бургомистр честь по чести разделил сокровище промеж своих. Никого не обидел. Всем досталось, и все вроде довольны были. Но не долго.

Вести о богатой добыче быстро по Вольным городам разошлись. А народ там тот еще — оторви да брось. Всякое отребье с земель окрестных к вольнице разбойной прибиться норовит. И прибиваются.

На Бериллу глядя, Тир с Согодом обзавидовались. Ну и не поленились — ленивые в Вольных городах долго не задерживаются — договорились быстренько да с двух сторон и ударили.

Была Берилла. И нет Бериллы.

И Господь бы с ней, с Бериллой, сегодня сожгли — завтра отстроят, но надо же было Согоду и Тиру между собой тут же и передраться. А на них, за Бериллу, надо думать, обидевшись, и Нордвиг с Соттерном навалились. И Джемис с Ос-Ригу в стороне не остались. Перегрызлись все между собой из-за клада неслыханного. Никогда не было такого, чтобы Вольные города друг против друга вставали, однако встали ведь!

И дерутся сейчас. Только пыль летит.

«Дерутся — это хорошо, — отстраненно размышлял Сим. — Пускай себе дерутся. Но, скажите на милость, почему драка эта так Барадского Лиса обеспокоила? Или он, зараза, по звериной своей привычке следы путает, глазами к Вольным городам оборотившись, а носом вынюхивая, что там в Эзисе делается?» Интерес Ахмази к войне в Вольных городах действительно был странен. Как будто мало было великому визирю угрозы с Запада. Куда более реальной угрозы.

 

Гнилой мир

Любой путь имеет начало и завершение. Когда, шатаясь от усталости, Эльрик собирался устроиться на очередную, Бог весть какую по счету ночевку, что-то настойчиво и неотступно поманило его вперед.

Еще чуть-чуть.

Несколько шагов.

Несколько мгновений, сбившееся дыхание, шум крови в ушах…

Еще немного.

Он взобрался на холм и увидел горы. И башню в горах. И небо там было синим. А под небом было море. Невидимое, прячущееся за горами. И солнце светило там, над стремительной иглой башни, уходящей в звонкую синеву.

Эльрик пошел к этому небу, к солнцу, к ветру, дыхание которого чувствовалось даже здесь, в прогнившей духоте. И, наверное, упал в конце концов, потому что даже он не мог идти до бесконечности. Но когда он проснулся, была ночь. Настоящая ночь. И сверху смотрели звезды.

Что-то мешало под боком. Что-то твердое, угловатое, плоское лежало в рюкзаке. Очень неудобно лежало.

Эльрик лениво сел. Зевнул. Убрал с лица спутанные волосы. И заглянул в рюкзак. Выпирая окованными в золото углами, поблескивая вычурными накладками, лежала там, поверх тщательно упакованного барахла, небольшая тонкая книга.

— Библиотека, м-мать, — невпопад ругнулся шефанго. И машинально полез за трубкой. Он все еще не привык к тому, что табак давно кончился.

Выругавшись еще раз, Эльрик закусил мундштук зубами и, посасывая пустую трубку, осторожно раскрыл манускрипт.

Мягкий, удивительно мягкий, светлый пергамент страниц. И черным по желтовато-белесому, нервным, летящим почерком — слова. На языке погибшего народа. На языке, ставшем потом языком магов. Слова складывались в созвучия фраз. В строфы:

Внемлите мне, ибо знаю я, что будет и как будет.

Внемлите мне, ибо поведаю вам то, что предначертано звездами.

Внемлите мне, ибо то, что я расскажу, свершится…

Наверное, нужно было что-то сказать по этому поводу. Но ничего приличного в голову не приходило. Эльрик бездумно пролистывал тонкие страницы, выделанные из человеческой кожи, читал знакомые до оскомины строки и подумывал, а не выкинуть ли нежданно появившийся подарочек в ближайшее болото. В самый глубокий омут.

Вот только болот поблизости не было. Ни единого.

Каменный карниз нависал над горной тропой. А над карнизом нависала сосна. Обычная сосна, не пытающаяся опутать корнями, высосать кровь ветками-щупальцами. Сосна с пышной кроной и с коричневым стволом, искривленным ветрами.

Карниз был засыпан сухой хвоей, валялись на нем шишки, и сидеть над тропой было мягко и удобно.

Эльрик и сидел. Наслаждался прозрачным воздухом, ветром и солнцем. Запахом хвои. Пересвистом невидимых птиц. Жизнью самой наслаждался.

Единственное, что портило настроение, — это отсутствие табака. Курить хотелось страшно, но кисет давно опустел.

Шефанго грыз новую, но уже изрядно побитую трубку и смотрел на Башню. Совсем уже близкую. Черная твердыня устремлялась в синие небеса, казалась не правдоподобно высокой и тонкой.

Снизу послышались шаги, уверенные, тяжеловатые. Бряцание металла. Кто-то шел по пыльной дороге, зная, что здесь он — дома и некого бояться, да и незачем.

Император неспешно поднялся на ноги. Вытянул из ножен саблю, взятую в какой-то из стычек, он не помнил в какой, и не помнил, кто был владельцем оружия, но сабля была славная. Из хорошей стали. Сразу пришлась по руке. Напомнила далекие, страшно далекие времена жизни в Великой Степи…

Сунув трубку в кисет, Эльрик спрыгнул на дорогу.

Высокий, но вооруженный длинным мечом воин обернулся к нему, даже не потрудившись обнажить клинок. И де Фокс застыл растерянно, разом позабыв о том, что в этих краях есть только враги. Готовность к бою, уверенность в себе, радость от того, что путь к цели почти завершен, — все это исчезло, ушло, сгинуло, оставив звонкую пустоту.

На дороге перед ним, гордо вскинув голову, глядя в лицо мертвыми синими глазами, стоял шефанго.

Первый шефанго, которого увидел Эльрик со времен своего изгнания.

— Гратт геррс, Торанго. — Воин улыбнулся. Сверкнули длинные клыки. — Мы давно ждем тебя.

— Гратт геррс.

— Пойдем. — Воин кивнул на тропинку, огибавшую скалу, уводящую в сторону от дороги к Башне. — Мое имя Хальд. Люди зовут меня Корабелом.

— Мое имя Эльрик. И люди зовут меня Предателем. — Император вложил саблю в ножны. — Куда ты зовешь меня?

— Домой.

— Что?

— Сначала в наш фьорт, а оттуда ты сможешь уйти на Анго.

— Откуда здесь шефанго?

— Мы служим Темному. Мы пришли сюда добровольно, чтобы дождаться его возвращения и помочь ему после.

— Ше тарры? Значит, вы уходите сюда?

— Разумеется. Пойдем же.

Эльрик покачал головой.

Ше тарры. Так называли тех, кто верил, что после смерти попадут в края, где стоит цитадель Темного Бога. Их уважали на Анго. И немного боялись. Как всегда уважают и боятся тех, кто способен отдать себя без остатка Вере.

— Я не могу пойти с тобой, Корабел. Моя цель — там. — Де Фокс показал на Башню.

— Твоя цель недостойна шефанго.

— А это мое дело.

— Эльрик-Предатель. — Хальд нахмурился, глядя на императора. — Твое слово — закон, но не здесь. Не отягощай себя новыми преступлениями, ты сделал уже достаточно. Измена Вере, служба Свету, друзья, которые заслуживают лишь смерти.

— Разве судят у нас за доблесть в бою, неважно, на чьей стороне? И разве карают за верность в дружбе?

— Мы уважаем тебя. — Корабел кивнул все так же хмуро. — Но не простим отступничества.

— Ваше право. Шаххе гратт. — Эльрик отвернулся, и слова ударили в спину:

— Ты не дойдешь, Предатель. Дорога одна, и мы не позволим тебе пройти по ней.

— Как, интересно? — Де Фокс медлил обернуться. — Шефанго не убивают шефанго.

— А зачем нам убивать тебя, император? Ведь и ты не поднимешь меч на свой народ. Если понадобится, мы силой приведем тебя во фьорт. И возможности уйти оттуда у тебя не будет. Никогда. Даже если ты найдешь способ погибнуть.

— А народ поднимешь ты, я правильно понял? — Эльрик вздохнул и, развернувшись, смерил Корабела взглядом. Потом лениво, даже как-то небрежно ударил шефанго в висок. Человека убить можно и меньшим. Хальда отшвырнуло в сторону, и он, бесчувственный, растянулся в пыли.

Шефанго и большим не убить.

— Так-то лучше. — Император поднял своего незадачливого соплеменника. Перетащил поближе к скале. И принялся связывать, используя для этой цели Хальдовы же плащ и ремень, — Измельчали нонче ше тарры, — бормотал он слегка разочарованно.

— Дурак, — ответил Корабел, которому полагалось пробыть без сознания еще минут десять. И ремень вспыхнул в руках де Фокса.

— Тебе не остановить меня, Предатель. Это я остановлю тебя.

Перстень Джэршэ на руке Эльрика тускло зардел, поглощая чужую магию.

Затрещал, расползаясь на части, крепкий кожаный плащ. Хальд вставал на ноги, сплетая из воздуха «ловчую сеть».

Эльрик ушел от первого броска. Принял на перстень второй. Знал, что магией звенит сейчас на всю округу, что любой, кто не чужд Силы, слышит: здесь, под скалой, где сворачивает к морю узкая тропинка, маг шефанго пытается задержать дерзкого пришельца. Слышит. И спешит сюда сам.

Шефанго не убивают шефанго.

Сабля чуть присвистнула, вылетая из ножен. Ей, сабле, было не привыкать к крови. Алая или черная — не все ли равно?

А руки сами повели-направили узкое лезвие, сами, привыкнув к убийству больше, чем к дружеским поединкам.

И Эльрик не ужаснулся содеянному.

Шефанго не убивают шефанго. Шефанго много чего не делают из того, что уже сделал и еще сделает их император.

Скалы не рухнули. И не раскололось небо, осыпаясь в море прозрачными льдистыми осколками. И оружие не повернулось в руках, чтобы поразить за преступление, неслыханное, невероятное, невозможное.

Птицы продолжали петь, словно не случилось ничего, словно не было бесконечного мгновения убийства, словно не нарушены заповеди и не попраны законы.

Эльрик бросил саблю в ножны. И пошел к Башне, оставив за спиной обезглавленное тело.

 

Эльрик де Фокс

Ну вот я и выбрал. Выбрал и подписался, и право же, лучше бы я подписался собственной кровью, собственной жизнью, чем вот так…

Не люблю выбирать.

С того самого первого выбора не люблю.

Но ведь никуда от этого не деться.

Либо Меч и Свет. Либо Тьма, справедливая, могущественная и — отказ от Пути. Отказ от Оружия. Оружия, которое лежало заточенное где-то в недрах башни-иглы. Оружия, которое лежало бесполезное и ненужное уже сотни веков.

Предательство.

Нарушение законов.

Самых важных законов.

Тех, которые не смеет отменить даже император.

Не смеет.

Запертые двери уже не были преградой. Магией были пропитаны эти места. И магия бушевала во мне. Сила сметала все на своем пути, снимала блоки, будила знания, которых не было никогда и не могло быть.

Я знаю, откуда это пришло.

Райяз Харрул, Постигший Тайное, действительно вложил в «Прорицание» знания и могущество, свое и своих предшественников.

И это стало моим. И не было больше преград.

Эй, Величайшие! Как промахнулись вы, наделяя меня своим Даром! Могли ли вы предположить, что случится такое?! Не могли. И я не мог. А ведь случилось.

Сила. Магия. Вихрь. Ураган.

Всемогущество…

Я исчез туда, откуда несло Тьмой. И возник в коридоре. Широком. Светлом. Изузоренном резьбой по черному камню.

Чувствуя себя последним подонком, толкнул без стука дверь, возле которой оказался. Хисстар, что сидел там в глубоком кресле перед камином, с тяжелой книгой в руках, поднял рассеянно глаза.

— Где Меч? — спросил я, направляя Силу в пылающий перстень.

* * *

Багровый огонь стонал и бился у меня в руках. И так же стонал и бился у стены воин Тьмы, один из тех, кого почитали на Ямах Собаки, как почитают анласиты своих Хранителей. Один из тех, перед кем преклонялся даже я. Один из тех воинов, магов, ученых, кто оставался с Темным и в дни его могущества, и в дни его поражения.

Он пытался сдержать стон. Но ему было больно. Так больно, что задавленный крик перерос в отчаянный вой, и не мог хисстар скрыться, уползти, спрятаться от бьющих из камня безжалостных, жестоких лучей.

И он заговорил.

Он сказал, что в одном из залов есть провал. Что нужно шагнуть в него. Что сутки, полные сутки, вниз и вниз будет падать дерзнувший. И что никто не переживет этого падения.

— Показывай зал.

Страшно было смотреть, как корчится в муках тот, на кого еще недавно я мог смотреть лишь снизу вверх. Я и сейчас не был достоин большего. Скорее наоборот. Но я был сильнее.

Он не смог встать, когда придержал я свою магию. Не смог. Но пытался. И даже сделал несколько шагов. Однако ноги отказались держать, и хисстару — боги, хистару! — пришлось ползти по коридору. Я не помогал ему.

Я не настолько спятил, чтобы коснуться его. Узкая дверь — не заметишь, если не будешь искать специально, — открылась бесшумно, когда мой проводник царапнул тонкой бледной рукой по узору, нажав что-то в замысловатых завитках — Открылась, и Сила дохнула на меня, как недавно дохнул ветер, разгоняя мороки гнилого мира. Дохнула, сплетаясь с моей собственной мощью. Сила, исходившая из темного провала в центре.

Клинок был там, без сомнения. А здесь, возле двери, опираясь спиной о косяк, сидел хисстар. Я увидел его лицо.

До этого он отворачивался, да и судороги, что били это сильное, гибкое тело, не давали приглядеться. Он сидел, опустив глаза. Почти не дыша. Губы были искусаны, и кровь испачкала узкий упрямый подбородок. Алая кровь. Хисстар был человеком.

А потом, то ли отдышавшись, то ли осознав наконец тишину, он поднял глаза. И такая мука была в них, такая боль… То, чем терзал я его плоть, не шло в сравнение с пыткой, которая терзала сейчас его душу. — Предатель. — Веки опустились. Острые черные ресницы, мокрые от невольных слез, бросили на скулы полукружья теней. — Темный поймет — Он-то простил бы. Я не прощу. Убей. Ты знаешь как.

И зачерпнув той Силы, что хлестала из глубины горы, скрутив ее, как скручивал собственную, я ударил в хисстара всей мощью, какую только мог осилить сам. А мог я много. И воин вспыхнул, огненным смерчем пройдя по комнате, сметая все на своем пути, выплавляя в камне стеклянистую дорожку.

Обожгло пальцы — это расплавилась, потекла серебряная оправа рубинового перстня. Я снял драгоценность и бросил на каменный пол. Звякнуло тонко. Задребезжало обиженно. Горько.

И стихло все.

«Как-то там сейчас Тарсаш?» — подумалось почему-то, когда я шагнул в провал.

* * *

День полета, скажу я тебе со всей откровенностью, принц, это достаточно много. А день свободного полета — это намного больше, чем много. И вообще, когда теория совпадает с практикой, такое событие заслуживает более пристального внимания, чем то, что я ему уделил. Хотя у меня есть смягчающие обстоятельства. Мне было не до сопоставлений.

Теория же гласит: тело в свободном падении нагревается от трения о воздух.

Я о теории вспомнил, уже когда вокруг полей, что я поставил, бушевало пламя — любо-дорого посмотреть. Причем я-то смотрел изнутри. А как оно выглядело снаружи, могу только представлять. И то с трудом.

И еще, знаешь, из головы не шли слова этого хисстара, сказанные перед смертью. Когда он говорил, что Темный простил бы, он ведь не меня, он себя имел в виду. Свою вину. То, что он считал виной, но что на самом деле ею не было.

Странное это чувство — осознание себя предателем.

Однако размышления размышлениями, а внизу, трудноразличимые за сплошной стеной огня, замаячили острые каменные колья. Не очень-то гостеприимные, несмотря на то, что поставлены они там были специально для гостей. Бывают такие гости, которые кроме посажения на кол ничего не заслуживают.

Я бросил себя аккуратненько между остриями. Огляделся. Узрел узенький проходец, скорее щель. А за ним открылась просторная пещера. От высоченного свода вертикально вниз уходила стена. Раскаленный докрасна, но еще не плавящийся камень. Пылающий жар. Оглушающая, чарующая Сила.

Да.

И скелет на полу.

Кто бы он ни был, он сделал все, что сделал я. И умер здесь. Ну, Эльрик? И что дальше?

 

Айнодор. Лассэдэлл

 

Элидор

Я оказался в самом центре праздничной кутерьмы. Не я создал ее, но я послужил причиной, и сейчас казалось, что я попал… как это называл Эльрик? в глаз бури? Что-то такое или очень похожее.

Плачущая мама.

Отец, словно светящийся от радости.

Наргиль, который умудрялся одновременно отдавать кучу приказов, радостно наворачивать круги около меня и весело пытаться охмурить мою Кину.

Ее я представил родителям, как только мне дали вставить хотя бы словечко. Кина попыталась было стушеваться в обществе их императорских величеств. Но сделать ей этого не позволили.

Как только прошло первое изумление и у встречавших закончились первые слова для дорогого блудного сына, нас отправили приводить себя в порядок и переодеваться с дороги. Как нам объяснили, вечером должно было начаться основное торжество.

Через полчаса ко мне зашел Наргиль.

Я к тому времени уже успел вымыться и одеться и теперь сидел у окна, рассматривая толпу эльфов, стремительно собирающуюся у дворца, и пытаясь осознать свое новое положение.

— Будут какие-нибудь распоряжения. Ваше Высочество?

— Ты в состоянии разговаривать о делах сейчас?

— Конечно, Ваше Высочество. — Наргиль перестал улыбаться.

— Насколько я помню, ты отвечаешь за внешнюю политику Айнодора?

— Верно.

— Я хотел бы услышать твое мнение о том, что сейчас происходит на Мессере.

— На Мессере?

— В мире. — Икбер-сарр! Я уже не замечаю, что вставляю слова на зароллаше. Нужно следить за речью.

— Судя по всему, там начинается очередная заварушка. «Передел мира» — как это называют люди. Пятый передел на моей памяти. В любом случае Айнодора это никак не коснется.

— Мир меняется, Наргиль.

— Айнодор вечен.

— Двадцать лет назад был похищен наследник престола. Подожди, — остановил я уже начавшего говорить Наргиля. — Полгода назад произошел совместный напет орков и людей на северную часть Айнодора. В Эзисе и Готской империи к власти пришли люди, получившие страшную магическую силу. Ты слышал что-нибудь о Готландии?

Наргиль отрицательно покачал головой.

— Ты по-прежнему будешь утверждать, что Айнодора это не коснется?

— Ваше Высочество. — Капитан начал отвечать мне, тщательно подбирая слова. — Это слишком серьезный разговор, чтобы начинать его немедленно. Давайте отложим все до окончания празднеств.

— Сколько они будут продолжаться?

— Недолго. Месяца полтора-два.

— Сколько?!

— Мы были не готовы к вашему приезду, поэтому и праздник будет таким недолгим.

Я, наверное, минуты три переваривал услышанное. Все это время Наргиль стоял рядом и, как мне казалось, сочувственно молчал.

— Наргиль, будь готов к разговору самое позднее через три дня.

Горькая и какая-то отчаянная песня преследовала меня. Кина спела ее однажды на каком-то из наших привалов. Песня о нас. О нас четверых. Она неуместна была на Айнодоре.

Поначалу я чуть не сбежал отсюда. Весь этот праздник, все это… Это было настолько не мое, настолько далеко от меня. От монаха ордена Белого Креста. От бойца класса «элита». Я так и не смог почувствовать себя принцем. Я был бойцом ордена. Тем, кто приходит куда угодно, выполняет задание и исчезает. Здесь же все было наоборот. Не я приходил, а меня везли («Дорогу Его Высочеству!»). Не я делал что-то, а за меня делали («Первое блюдо Его Высочеству!»). И, самое главное, я не мог смыться. Вокруг меня постоянно находилось около двадцати эльфов.

Дойдя в своих размышлениях до этого, я понял, что так и не стал эльфом. По воспитанию, убеждениям, по всей моей сознательной жизни я был человеком. Нет, я, конечно, знал, что я эльф. Но я был им только по крови.

Все было плохо. И становилось еще хуже.

А потом я вспомнил слова отца Лукаса: «Если ты ничего не можешь сделать, отстранись и просто наблюдай». Я так и поступил. И мне стало гораздо легче.

Все местные красоты я отодвинул в сторону. Я и раньше знал, что Айнодор красив… М-да. Никакие пересказы не могли передать даже половину этого очарования. Словом, я отодвинул все это на задний план и начал собирать информацию.

Интересовала меня в первую очередь боеспособность эльфийской империи.

И очень скоро я понял: она равна нулю.

Нет, здесь были бойцы, и бойцы неплохие. Вспомним того же Наргиля. А на севере, на границе с орками, стояли достаточно крупные войска. Всадники Ветра. Они, кстати, и разнесли в клочья ту орду, что вторглась на эльфийские земли весной.

Но все это было не то. Эльфы не хотели воевать. Они предпочитали мир. Все, разумеется, предпочитали мир. Но на Айнодоре старались вернуться к этому состоянию при любой возможности. В эльфах не было той ярости, которая заставляла людей поднимать огромные армии в огненосные походы. Они называли это безумием, массовым сумасшествием. Они не понимали этого и смеялись над этим.

Меня часто пытались расспрашивать о моей жизни на Материке. Я героически улыбался и молчал или отделывался малозначащими фразами. Если бы я попытался рассказать им все, что со мной происходило, и рассказать так, как воспринимал это я, меня бы не поняли. Не поняли бы ни моей службы в ордене, ни того, чем я там занимался. И уж тем более не поняли бы моей дружбы с Эльриком.

«Шефанго? Вы общались с шефанго? Интересно, а он мог сказать что-нибудь кроме „смерть“, „убивай“ и „еда“?»

 

Эннэм. Аль-Барад

Ахмази не задумывался о поваре-гоббере больше, чем было это необходимо. Раз в неделю Сим получал подарки от хозяина. Раз в месяц великий визирь снисходил до беседы с искусным половинчиком. И уж, конечно, Ахмази не задумывался над тем, что мастера-кулинара вопросы войны и политики тревожат не меньше, чем его, визиря, фактического правителя Эннэма.

Это Сим задумывался об Ахмази. И Сим был бы очень удивлен, если бы узнал, что мысли евнуха обращены не на восток, к Вольным городам, и не на запад, к Эзису, и не на юг, где грозил берегам Эннэма сипангский флот. На север смотрел визирь. В Великую Степь. Странные дела творились там, и даже хитрые, бесстрашные, тертые жизнью эннэмские купцы сворачивали всегда выгодную северную торговлю, предпочитая терять деньги на простое грузов, лишь бы не соваться на оживившиеся вдруг земли степняков.

— Ханы сами отдают власть, — докладывал визирю худощавый, прокаленный солнцем караван-баши, развалясь на мягких подушках и вертя в руках пиалу со щербетом. — Все они едут на поклон к новому правителю. Тэмир-хану.

— Что за Тэмир-хан? Откуда он взялся?

— Я не знаю, визирь. — Караван-баши отхлебнул из пиалы. — Чужеземцам рассказывают очень мало. И выяснять опасно.

— Рассказывай все, что знаешь. — Ахмази подобрался, толстый, обрюзгший, он тем не менее стал вдруг похож на хищного зверя.

Караван-баши отставил пиалу и почтительно поклонился визирю.

— Этот человек приехал с востока. Со стороны Вольных городов. Мне неведомо, что он сделал и что сказал, но все ханы съезжаются в его ставку у источника Белой Кобылы и признают его владыкой.

— Ты видел его?

— Да, визирь. Он молод… и стар. Я назвал его человеком, но я не знаю, так ли это. Он не похож на нелюдя, однако люди не бывают юными и древними одновременно.

— Бывают. — Ахмази бросил собеседнику глухо звякнувший кошель. — Ступай.

Караван-баши поднялся и ушел, пятясь и кланяясь.

— Вахрад, — негромко позвал визирь.

— Да, хозяин. — Невысокий рябой человек возник как будто из воздуха.

— Следи за ним. — Ахмази кивнул на дверь, за которой скрылся караванщик. — Он будет болтать. Не нужно, чтобы ему верили.

— Да, хозяин. Если все же будут верить?

— Он любит гашиш. От этого и утонет.

— Да, хозяин.

Вахрад исчез так же бесшумно, как появился.

Мало осталось в Эннэме людей, помнивших древние сказки. Матери еще пугали детей Дамир-дэвом. Но кто мог вспомнить, что титул «Тэмир» был когда-то просто именем? Что Тэмиром звали могущественного завоевателя, покорившего половину мира? Никто. Только Ахмази. И уж тем более никто не помнил о том, что Тэмир-хан должен был вернуться. О том, что могилу Потрясателя спрятали от людей и тысячи табунов прогнали над ней, дабы сравнять с землей, затоптать, навеки укрыть место погребения великого человека и великого завоевателя.

Ахмази помнил. Знал. Знал по рассказам того, кто видел похороны Властелина.

Могила Тэмир-хана разорена. Дух его вернулся. И человек объявился в Великой Степи. Человек с лицом юноши и взглядом старца. Человек, именующий себя Тэмиром.

Случилось невероятное, сбылись древние легенды, правдивы оказались предсказания. Почему бы не продолжить? Если меняется мир, нужно помогать переменам, а не бежать от них. Все равно ведь догонят. И ударят в спину.

Неохотно, перешагивая через себя, Ахмази подходил к мысли о том, что неодолимую силу может остановить лишь непобедимый человек. Если бывают люди непобедимыми.

Если нет… Что ж, лучше погибать сражаясь. И делать ставки не на милость Джэршэ, а на собственные силы и волю.

И на Тэмира. Вернувшегося Тэмира. Великого завоевателя, Потрясателя Мира. Может быть, легенды не лгут и этот степняк действительно непобедим?

 

Цитадель Тарсе. Зал Меча

Эльрик де Фокс

Что, скажите на милость, можно сделать с монолитной стеной?

Много всего. Воображение у меня богатое. Иногда мне кажется, что чересчур богатое. Как только я не извернулся, пытаясь понять, что же открывает раскаленную преграду. Впрочем, вид костей, мирно лежащих на полу, здорово охлаждал фантазию. Вне всякого сомнения, тот, чьи кости лежали здесь, тоже попробовал все, что можно было придумать.

Стена стояла непоколебимо. Преграждая путь к Мечу. Преграждая путь МНЕ!

И впору было с разбегу удариться в нее лбом. Злость, уже почти нерассуждающая, захватывала, туманила глаза темной пеленой, клокотала в горле смехом. И этот смех пугал меня самого. Когда я начинаю смеяться в бою, когда кровь застилает глаза, когда все живое вызывает лишь желание убивать…

Алый жар. Черный туман. Монолит. Ярость. Меч…

И взвились птицы над скалами Фокса. И сизые тучи, опутанные клубками молний, шли над морем. Но сначала был ветер. Он мчался впереди грозы, ее гонцом, ее предвестником. Он захватил море дерзкой ладонью и швырнул на скалы, расшибая податливую тяжесть воды о твердую несокрушимость камня.

Ледяная, соленая, пахнущая севером волна ударила в смеющуюся огнем стену. Треск прокатился по подземелью, едва не оглушив. А на камне, змеясь, проступили черные буквы: «Скажи имя Неназываемого, и ты войдешь».

— Тарсе! — Эльрик вспомнил своего Черного Лебедя, Убийцу, Прекрасного Тигра, Молотобойца, Цветок.

Бесшумно, гладко, словно по маслу, стена сдвинулась в сторону.

* * *

Огромный зал уходил во все стороны, и стены едва различались где-то в ровной полутьме. Черные стены с белыми резными узорами, свивающимися в знакомом, но всегда новом, непривычном, чарующем танце. Так украшают храмы на Анго. Строго и удивительно красиво. Строго, потому что нельзя за стенами храма забывать о живом мире вокруг. А красота нужна, потому что она — единственное, ради чего действительно стоит жить.

Здесь, в этом бесконечном зале, было уютно. Так бывало, когда возвращался Эльрик домой из долгого похода и родной фьорт встречал побитые штормами дарки.

И было здесь торжественно. Так торжественно, что он невольно задержал дыхание, опасаясь звуком, резким движением нарушить святость этого места. И даже не сразу понял, что освещался зал не рядом светильников, выставленных на невысоком постаменте. Что не светильники вовсе это были. Свет шел от лезвия. Свет, который простирался на полет арбалетного болта.

Ослепительно-белый свет, приглушенный размерами зала и оттого не режущий взгляд.

Еще позже увидел он рукоять — золотая и серебряная полосы сплетались в спираль, уходя в навершие — серебристый шар, цепко схваченный четырехпалой когтистой лапой.

Эльрик стоял и смотрел.

Просто смотрел.

Сердце колотилось где-то под горлом. И колотилось, надо сказать, неровно. С перебоями.

В конце концов, понимая, что любоваться можно до бесконечности, он положил ладонь на бледно светящуюся рукоять. И, словно только это и нужно было сделать, клинок вспыхнул, выплескивая в этом сиянии все лишнее, что было в нем. И руки шефанго сами сняли с постамента длинный, в его рост, Меч с узким белым лезвием.

 

Империя Айнодор. Лассэдэлл

Элидор

Как и договаривались, через три дня ко мне зашел Наргиль. Я валялся на кровати в одежде и курил. Кина вместе с мамой ушла на очередное менестрельское сборище, а слуг не было ни слышно и ни видно.

Наргиль в отличие от меня успел переодеться после сегодняшнего праздничного набора: танцы, песни, пиры, пиры, песни, танцы.

— Вы звали меня, Ваше Высочество?

— Да. Я попросил тебя подумать об угрозе, нависшей над всем миром, и над Айнодором в частности. Я тебя внимательно слушаю. Присаживайся.

Капитан гвардии сел в предложенное кресло и… достал трубку. До этого момента я был уверен, что я — единственный курящий эльф. Я ошибался.

— Где ты достаешь табак, Наргиль?

— Привозят из Грэса.

Он набил трубку, раскурил ее и после недолгого молчания заговорил, осторожно подбирая слова:

— Ваше Высочество, я обдумал все факты, изложенные вами. Даже если рассматривать непредвзято, опасность для Айнодора существует. Если бы этот вопрос решал я, то Несущие Бурю были бы посланы на Материк. Но после того как век назад часть корпуса была разгромлена в Эннэме, только император может решать вопрос об его отправке за пределы Айнодора. А император обязательно обсудит возникшую проблему в Совете. — Наргиль очень глубоко затянулся, а потом медленно выпустил дым. — И Совет будет против подобной экспедиции. Извините, Ваше Высочество, но там не станут прислушиваться к вашему мнению. Вы слишком молоды. И только что приехали с Материка. Вы еще не отошли от восприятия человеческих проблем и забот, как своих. Может быть, лет через пятьдесят…

— До свидания, капитан.

Наргиль, прерванный на половине фразы, недоуменно посмотрел на меня и вышел из комнаты.

Через пару минут я выскочил следом и пошел на конюшню. Взял первого попавшегося коня и поскакал из города. Конюхам было велено передать их величествам, что принцу внезапно захотелось побыть в одиночестве. Это было, конечно, жутким хамством, но иначе я не мог.

Рушилось все. Акулы с этим Советом! В конце концов, можно было попытаться уговорить отца. Но если даже Наргиль не понимает всей серьезности положения и предлагает ограничиться отправкой Экспедиционного корпуса…

Айнодор был обречен. Самое большее через полгода его возьмут штурмом.

 

Цитадель Тарсе. Зал Меча

Эльрик де Фокс

Такая Сила, такая мощь исходили от Оружия, что все другое как-то разом стало незначительным.

Свет. Тьма. Враги. Друзья. Анго.

Не было ничего.

Ничего не было нужно.

Был Меч. И был Я. И… было что-то еще. Что-то, что не пускало вот так вот сразу, без возражений поверить Силе и принять ее.

— Время пришло, да, Фокс? Время умереть! Опасность? Но я не чувствовал ничего. Ни страха. Ни возбуждения перед боем.

Голос незнакомый. Низкий, мягкий, завораживающий. Мне не хотелось оборачиваться. Почему-то не хотелось. Совсем.

— Ну так что? Мне в спину бить? Извини, не умею.

Рывком разворачиваюсь, чтобы увидеть сразу все. Кто это? Кто?!

Шефанго. Высокий и тонкий, еще выше он кажется оттого, что белые волосы его собраны высоко, приподняты, как хвост эннэмского скакуна, и длинная коса течет-струится, перекинутая через плечо.

И я уже не удивляюсь. Ничему. И, кажется, даже понимаю, что происходит.

Как собака.

Все понимаю — объяснить не могу.

— Ну хоть узнаю, чего я стою как боец.

— Мне всегда это было интересно. — Лезвие его меча становится черным.

— Темный и Светлый, как тебе?

— Я не Светлый.

— Пока — нет. Знаешь, что самое смешное? Кто бы ни победил, все равно погибнешь ты.

— И ты.

— Да. И я.

Разговор безумцев. Вернее, безумца. Сам с собой ведь беседую, сам себе салютую клинком. Сам себя собираюсь убить.

Безумие — забавная по-своему штука.

Боль. Крик. Чей? Звон ломающейся стали.

Страх такой, какого не было никогда, никогда за всю жизнь.

Страх, лишающий разума, воли, сил.

Страх, оставляющий только где-то глубоко-глубоко крохотную искру сопротивления страху.

Острое, дикое чувство собственной беспомощности. Пустота, где есть только сознание, не разум даже — сознание. И снова боль. И снова бесконечный Страх.

Так я умер в первый раз.

Так я стал действительно бессмертным.

Так я стал бояться смерти.

 

Империя Айнодор. Лассэдэлл

Ее императорское Величество светлая госпожа Лайре раз и навсегда запретила Кине называть ее полным титулом.

— Я такого и слышать от тебя не желаю, девочка. Хороши же будем мы с Астором, если даже возлюбленная сына нас титуловать начнет.

Кина привыкла обращаться к Лайре просто «госпожа». Это несложно оказалось. И императрица и император были очень добры к ней с первых часов знакомства. К ней все были добры. Удивительно хорошо оказалось вернуться на Айнодор. А ведь когда она уезжала, точнее, когда бежала отсюда, ослепнув от горя, страха и беспомощной злости, ей казалось, что друзья, пытавшиеся отговорить от самоубийственного шага, помочь, предлагавшие свое гостеприимство, — прогнившие изнутри лицемерные красивые куклы.

Светлый Владыка! Как могла она думать такое?

Айнодор…

Священная земля.

Кина подолгу сидела у окна, глядя с сумасшедшей высоты на расстилающиеся внизу сады, на возносящиеся к ослепительному небу кружевные башни, на разноцветные крыши домов, утопающих в зелени.

Вечный счастливый покой царил в Лассэдэлле.

Она и раньше любила бывать здесь. Раньше — как будто в прошлой жизни, — когда ездила по Айнодору, собирая песни и сказки, щедро делясь собственными стихами и музыкой. Столица всегда завораживала своим величием и ласковым дружелюбием. Здесь у Кины было много друзей. Музыкантов и поэтов, так же как она сама, посвятивших себя дивному искусству сложения песен.

Иногда хотелось взять лошадь и проехать по знакомым улицам. Поздороваться с каждым домом. С каждым деревом. Зайти в гости к друзьям…

Друзья, впрочем, заходили сами. И, кажется, они не очень нравились Элидору.

Кина искала в себе удивление. Удивление тем, что даже в столице, даже во дворце, дома, под сумасшедшими от счастья взглядами родителей Элидор оставался напряженным и сумрачным. Но удивления не было.

Роскошь и благолепие Айнодора не подходили к принцу. Совсем. А тяжелый взгляд алых глаз, кошачья настороженность движений, резковатая вежливость Элидора, совершенно не вписываясь в атмосферу дворца, казались тем не менее естественными. Кине казались. Для всех остальных Элидор оставался чужим.

Чуждым.

А еще была тоска. Непонятная, странная, не правильная какая-то тоска по страшному миру людей. По дороге, стремительно летящей под копыта коней. По захлестывающей ярости драк. По опасности, грозящей каждую секунду, каждый миг…

Страха Кина не помнила.

Зато хорошо помнила вызывающе-радостную уверенность в том, что с ней никогда не случится ничего плохого. Помнила, как, когда возникала угроза, молча, не сговариваясь, вырастали рядом с ней Эльрик и Элидор. Несокрушимые, как скалы. Сильные. И… они, не задумываясь отдали бы за нее жизнь.

— Сделай песню, — весело посоветовал ей Ридал. — Это подходящая тема для песни. Что-нибудь такое… про любовь. Ну, и про опасность. Это тоже хорошо.

— Я сделала. — Кина тряхнула головой. — И не одну. Но мне говорят, это страшные песни.

— Тебе правильно говорят. — Ридал кивнул. — Ты поешь так, как будто вы действительно бросали вызов самой смерти. И еще… эта спешка. У тебя во всех новых песнях какое-то непонятное стремление вперед. Быстрее. Быстрее. Кажется, что ты торопишься… Допеть. Рассказать… Дожить.

— Но ведь так оно и было.

— Мало ли что было, Кина. Это Айнодор. И здесь ни к чему такие песни, понимаешь? Она не понимала. А Элидор, кажется, понял сразу.

Поначалу Кина жалела Сима, которому никогда не придется увидеть щемящую красоту эльфийских земель. Потом она поняла, что просто скучает по гобберу. А потом… А потом начала завидовать ему. Где-то глубоко-глубоко в душе. Завидовать тому, что он, Сим, остался на Материке, среди людей. Он делает свою работу, опасную, непонятную ей, Кине, он рискует жизнью. А потом возвращается в монастырь, к удивительно доброму человеку, Шарлю. К брату Павлу. К отцу Лукасу, такому мягкому и спокойному, что просто непонятно, как может он командовать бойцами вроде Элидора.

«Элидор — принц, — напомнила себе Кина. — Здесь он принц. И имя его — Элеман».

Но Элидор не был принцем. Элидор был и оставался бойцом, стальным клинком, взведенным арбалетом. Он просто должен был оставаться таким. Кина только таким себе его и представляла. Может быть, был он убийцей — это не имело значения. Он был Элидором. Элеман? Нет, Кина не знала этого имени. Не принимала его. Не могла произнести.

— У меня есть песня, — задумчиво сказала она. — Там никто никуда не торопится. И она… наверное, про любовь.

— Спой.

— Спою. — Кина потянулась за лютней, Инструмент привычно лег в ладони. Мягко отозвались на прикосновение серебряные струны. Горько вздохнули аккорды. Тоскливо. Тревожно.

«Это правда, — подумала или осознала вдруг, страшно и сразу, Кина. — Это правда. Никогда. Никогда больше. Материк. Айнодор. Ямы Собаки. Мы слишком далеко. Мы слишком чужды. Не друг другу, нет, мы чужды нашим государствам… Нашим мирам. Все кончилось…»

Она не плакала, хотя слезы, кажется, сами наворачивались на глаза. Она разучилась плакать. Когда? Нет, вспоминать было нельзя. Страшно было вспоминать.

И больно было.

А комната все-таки расплывалась перед глазами, подергивалась туманной дымкой. И вместо Кины плакали струны.

Эльрик… Ей показалось, что он вырос в дверях. Огромный и сильный… Далекий. Чудовищно, невообразимо далекий.

 

Элидор

Принц стоял, прислонившись к косяку. Слушал молча. А Кина пела. Не для Ридала. Для Элидора. Для себя. Для Сима и Эльрика, которых не было здесь. Которых никогда не будет здесь. Она пела для них, как пела когда-то давно, очень давно на коротких привалах. На полянах в лесу. У жарких костров. Под ровный шум великанских сосен.

— Выйди, — неожиданно резко и холодно сказал Элидор Ридалу.

Тот молча поднялся и исчез из комнаты. Принц присел рядом с Киной. Помолчал, словно подбирая слова.

— Я собираюсь уехать, малыш, — сказал он наконец. — Ненадолго. На несколько дней. Мне нужно побыть одному. Разобраться во всем. Понимаешь?

— Понимаю. — Кина кивнула. — Мне тоже. Возвращайся скорее, ладно?

Элидор молча поцеловал ее и вышел.

 

Пустые земли (Аквитон)

Сначала было солнце. Солнце било сквозь зеленые листья, бликовало на их гладкой поверхности, путалось в траве золотыми нитками света.

Потом был Тарсаш, подошедший, когда император открыл глаза. Конь постоял, подышал в лицо, покорно стерпел то, что Эльрик ухватился за его ногу, чтобы сесть.

— Великолепно. — Шефанго огляделся.

Лес, где он оказался, был совсем не тот лес, из которого ушел Торанго в Гнилой мир.

Там была хвоя. Здесь — листья. Там был север. Здесь, без сомнения, юг.

— Я доберусь когда-нибудь до побережья или нет?! — зарычал де Фокс, и даже птицы испуганно примолкли.

Эльрик выругался вполголоса, не спеша поднялся на ноги. Прислушался к себе. Все, что могло болеть, болело. Что не могло — болело тоже.

— Два дня отдыха. — Император улегся на травку, под копыта коня. — Не кантовать.

Вернуться в родной мир было приятно.

Два дня Эльрик отсыпался, питаясь, чем Боги пошлют, а Боги послали небольшого упитанного кабанчика, и де Фокс бессовестно подстрелил его из арбалета.

Разумеется, он знал, что на кабанов так не охотятся. С таким арбалетом, как у него, вообще ни на кого не охотятся. Ну разве что на драконов. Однако пища даже хрюкнуть не успела. Единственная беда: кабанчика пришлось тащить к месту стоянки на собственном горбу.

Его Величество вполне серьезно поразмыслил, а не проще ли будет перенести лагерь. Все-таки позвать Тарсаша и забрать Меч — это совсем не то, что переть на себе тяжеленную тушу. Но место для стоянки было выбрано очень уж удачное. А кабана он пристрелил в звенящих комарами зарослях ивняка.

И не то чтобы комары шефанго смущали. Не кусают они тех, у кого кровь черная. Влажно было в ивняке. Грязно. Противно.

Эльрик тащил кабанчика в гору и жаловался всему лесу на слабость и немощность. Только на вершине он сообразил, что мог просто «исчезнуть» в лагерь.

Впрочем, несмотря на озарение, дальше император все равно пошел пешком.

Мясо он ел сырым. Тосковал по табаку. И все было хорошо.

Утром третьего дня Эльрик наконец сообразил, что пробыл в Гнилом мире не меньше трех месяцев и давно следовало бы наступить зиме, а вокруг стояло самое настоящее лето, и осень совсем еще робко заявляла о своих правах.

Даже не пытаясь что-то для себя понять, шефанго потянул к себе Меч.

 

Эльрик де Фокс

Сила. Сила, проснувшаяся во мне там, рядом с Башней. Скрученная, как пружина. Готовая рвануться, раскрываясь, вливаясь потоком в то русло, куда мне придет в голову направить ее. И Сила Меча, сроднившаяся со мной.

Снова пришло холодное безразличие ко всему, как тогда, когда почуял я Силу в первый раз.

Есть Меч. И есть я. А все остальное неважно.

Пришло и отхлынуло, как будто пробовал меня клинок на прочность. Или… дарил способность отрешиться от всего, скользнуть в Равнодушие по узкой ленте лезвия.

И снова жгла память о том, что было. И тянуло в бой стремление к тому, что еще будет.

Элидор, Кина, Сим… Неоплаченный долг…

Ямы Собаки…

И Тьма.

Вера, от которой я отступился.

Меч сиял ровным белым светом. Сейчас казалось, что вместо лезвия у него сияющий луч, но под пальцами я чувствовал холодный металл.

Светлый Меч, Светлый маг, теперь вот Светлый вояка. Ну и… Всяко в жизни бывает.

Я спрятал клинок. Заседлал коня. И мы снова, в который уже раз, поехали на север.

Мы двигались по дороге. Сперва по проселочной, еще волглой от росы, и копыта Тарсаша глухо били в утоптанную пыль. Пусто было на дороге. Совсем пусто.

Может, конечно, некому было ездить по ней в такую рань?

Потом был перекресток с заботливо прибитыми указателями. На указателях были написаны названия. На аквитонском. Названия мне ну абсолютно ни о чем не говорили. Но уж лучше Аквитон, чем какая-нибудь Эллия, хотя, конечно, на эллинские местные леса не походили. Мог бы и без указателей догадаться.

Беспокоиться я начал, когда солнце высушило росу, а на дороге так никто и не появился.

Потянулись поля. Но на них никого не было.

Дикое зрелище: вызревшие колосья, уже начавшие клониться к земле, и ни одного человека. А ведь, по идее-то, здесь пейзане должны вкалывать не за страх, а за совесть и на себя, и на владельца своего, и на церковь местную.

Церковь, кстати, стояла на горушке, мирная такая, маленькая церквушка, из тех деревенских приходов, что даже меня иногда тянут к себе умиротворенностью и обещанием доброты и покоя. Я в обещания не верю. Но сейчас просто погнал коня к храму. Слетел с седла, распахнул двери…

Тишина!

Гулкая, пустая, холодная тишина.

Я пронесся по церкви, заглядывая во все уголки. Алтарь был разграблен, но разве ж это сразу разберешь? В таких церквушках обычно брать особо нечего, и даже разграбленный алтарь не слишком отличается от нетронутого.

Никого.

Мы умчались из деревни с труднопроизносимым аквитонским названием.

Мы ехали очень быстро и довольно долго, пока солнце не поднялось к полудню.

Тогда я одумался, придержал коня, и дальше мы пошли ровной иноходью.

Тут-то из-за поворота и выехал хисстар.

Если бы я продолжал мчаться, мы пронеслись бы мимо, даже не заметив Воина Тьмы. Но мы, к несчастью, уже не спешили.

— Береги коня, — посоветовал хисстар, проезжая мимо. — Хороший конь. А с Мечом — это ты зря. Нельзя верить Девятке.

Я промолчал. И мы разъехались. Но теперь безлюдность вокруг не удивляла. Уж коли здесь хисстары разъезжают, как в незапамятные времена, когда об Аквитоне еще слыхом не слыхивали, то понятно, что все живые предпочли сгинуть куда-нибудь и затаиться.

А ночью мне встретился целый отряд, состоящий из людей.

* * *

Эльрик услышал людей издалека. Сначала двоих. Они стояли в темноте, тихие и напряженные, вглядываясь в лес вокруг.

Шефанго обошел их. Скользнул мимо бесшумной тенью. И не удивился, когда разглядел чуть дальше еще двух вооруженных мужчин.

Часовые.

Он насчитал десять постов.

Люди стояли по окружности небольшого тихого лагеря.

Эльрик прошелся вокруг, принюхиваясь и прислушиваясь, как кот, подбирающийся к горшку со сметаной.

Двадцать человек на посту. Да около полусотни в лагере. Лошадей нет. Ведут себя тихо, песен не горланят.

Прячутся?

А может, просто спят уже.

Как бы там ни было, это были первые люди, которых встретил Эльрик после возвращения из Гнилого мира. А поговорить с кем-нибудь, узнать, что случилось с богатым и сильным герцогством, почему на Опаленных землях, как дома, чувствуют себя хисстары, хотелось ужасно. А еще больше, если честно, хотелось разжиться табаком. Приземленное такое желание. Недостойное Светлого мага, вернувшегося из Гнилого мира, и тем не менее.

А бояться было нечего.

Некого было бояться императору, пока был с ним Меч.

Клинок, кстати, перестал светиться, едва Эльрик почуял присутствие людей.

Шефанго ушел в лес, позвал Тарсаша, и уже вместе с ним, ругаясь и ломая подлесок, вывалился на ближайших постовых.

— Стой, кто идет! — рявкнули громко и радостно, заодно поднимая тревогу чуть ли не во всем лагере. — Стой! Стрелять будем.

— Я иду, — честно сообщил де Фокс.

— Кто такой? Брось оружие. Эльрик повесил Меч на седло.

— Бросил. А вы кто будете?

Из лагеря уже набежали. Окружили. Нацелили взведенные арбалеты. Кто-то самый смелый или самый неразумный сунулся было к Тарсашу, но под взглядом де Фокса как-то сник и передумал.

— Погуляй, малыш. — Эльрик хлопнул коня по гладкой шее. — Я тебя позову.

Скакун тряхнул густой гривой и отступил в лес, растворившись в темноте. Меч остался висеть у седла.

— Пойдем-ка, странничек, — сухо предложил де Фоксу пожилой широкий вояка. И кивнул в сторону лагеря. — С командиром поговоришь. Он разберется, что за нелюди тут ночами шастают.

Командир выбрался из единственной на весь лагерь палатки, недовольный и заспанный:

— Дик, добрые люди по ночам спят. А недобрых можно пристрелить и не допрашивая.

— Так ведь нелюдь же, — оправдывался коренастый, широченный Дик, стоя навытяжку перед тоненьким, изящным парнишкой.

— А нелюдей вообще стрелять без разбору! Командир соизволил наконец обратить внимание на шефанго. И не удержался — шагнул назад. Очень уж велик был плененный нелюдь.

— Лорд Альберт Грейлон барон Лонге? — Эльрик улыбнулся. — Не самые лучшие обстоятельства для встречи, вам не кажется?

— Кто ты… — Парень нахмурился, вспоминая. — Да, я видел тебя… вас… Такие встречи не забываются. В столице. С вами была та прекрасная эльфийская леди. Кина, так ее имя. А ваше…

— Эльрик де Фокс. — Шефанго простил барону вполне понятную забывчивость. Кто видел Кину, у того не появится желания запоминать имя мужчины, сопровождавшего ее. — Мне не хотелось бы беспокоить вас сейчас, лорд Альберт, но, может быть, утром вы выберете время для того, чтобы рассказать мне, что произошло на землях благословенного герцогства.

— Эй, нелюдь, как бишь тебя, — вмешался Дик раньше, чем лорд Альберт успел ответить. — Здесь не ты спрашиваешь, понятно?

— В самом деле. — Барон смутился. — Как-то даже неловко получается. С одной стороны, мы знаем друг друга как учтивых рыцарей и дворян. С другой — сами понимаете, сэр Эльрик, война есть война. Пройдемте. — Он приглашающе указал на свой шатер. — Там и побеседуем. Дик, возможно, ты тоже понадобишься.

В тесном шатре лорд Альберт сам затеплил светильник. Опустил сетчатый полог. Пожаловался, усмехаясь:

— Так — душно. Откроешь — комары налетают. Вы садитесь, сэр Эльрик. Дик, присаживайся, не стой столбом. Итак, могу я узнать, что вы ищете здесь и как случилось, что вы ничего не знаете о гибели моего герцогства?

— Вашего герцогства?

— Отец погиб.

— Понятно. — Эльрик потер подбородок. Собрался с мыслями. — Меня не было здесь довольно долго, — сказал он наконец. — Месяца три, а может, и больше. Не помню. А когда вернулся — все уже, видимо, закончилось.

— Но мы виделись в столице не так давно. — Лорд Альберт нахмурился.

— Ты как-то странно врешь, нелюдь, — буркнул Дик. И виновато глянул на начальство.

— Я не вру. — Де Фокс пожал плечами. — Я говорю, что я не был здесь. Ну или был не здесь. В любом случае, вы — первые люди, которых я встретил.

— А кого ты встречал до этого?

— Хисстара. И животных, но они, полагаю, вас не интересуют.

— Хисср… Как, простите? — Молодой герцог наклонился вперед.

— Хисстара. Я не знаю, как называют их люди. Воин Тьмы, принадлежащий Тьме, спутник Темного. Это приблизительные переводы с зароллаша.

— Черные Мертвяки! — Дик положил ладонь на рукоять меча. — Это ж он про Черных Мертвяков, ваша светлость. Да ведь кто их видел, тот живым не уходил. Что ж ты брешешь, нелюдь?!

— Хисстары не убивают своих! — рявкнул Эльрик, позабыв, где он находится. И позабыв на мгновение о том, кем он стал.

Лорд Альберт побелел. А Дик, наоборот, наливаясь темным румянцем, раскрыл уже рот, чтобы звать охрану, когда молодой герцог остановил его взмахом руки.

— Я не понимаю. — Он смотрел на де Фокса изумленно, но без страха. — Кто вы?

— Шефанго. — Эльрик поморщился. — Ну и что?

— Это означает, что я обязан убить вас.

— Зачем?!

— Шефанго нужно убивать, или они убьют сами. Это же прописная истина, уж простите меня, сэр. — Голос лорда Альберта стал язвительным.

— А вы хоть одного шефанго, кроме меня, видели когда? — спокойно поинтересовался Эльрик. — Или, может, я вас прикончить пытался при первой встрече? Или я тогда не был шефанго? Что скажете, сэр?

— Вы — враг, который страшнее готов. Готы все же люди, а люди так или иначе уладят свои распри.

— Да улаживайте, кто ж вам мешает? — Император чувствовал, как накатывает на него легкое, какое-то веселое равнодушие. Подобное тому, какое бывает после нескольких бессонных ночей. Когда разум и язык перестают работать слаженно. А благоразумие весело хихикает, словно от щекотки, наплевав на окружающую действительность. — Послушайте, лорд Альберт, у вас почти сотня вооруженных, умелых бойцов. А я сижу здесь один, без оружия, без доспехов даже. Вы всегда успеете меня прикончить, верно?

— Шефанго…

— Да забудьте вы эти сказки, во имя всех Богов.

— Каких Богов?!

— М-мать. — Эльрик дернул себя за косу. — Мы ж еще и язычники, я забыл предупредить. — Он тяжело вздохнул и прикрыл глаза, — Исследования показали, — пробормотал он вполголоса, — что наркотические вещества не вызывают у шефанго физического привыкания, однако привыкание психологическое может оказаться столь сильным, что мало чем будет отличаться от наркотической зависимости смертных…

— Колдует, — обреченно сообщил Дик. — Может, кликнуть стражу, ваша светлость?

— Зовите, — кивнул шефанго. — Но не дайте мне умереть без табака. Может у меня быть последнее желание?

— Что?

— Есть у вас тут курящие? Хотя бы среди стражи? Осчастливьте шефанго табаком, и он сам положит голову на плаху.

— Э-э… сэр Эльрик. — Лорд Альберт, похоже, растерялся окончательно. Дик просто подавленно заткнулся. Даже стражу звать передумал. — Вы о чем? Какой табак?

— Трубочный. — Веселье схлынуло так же внезапно, как накатило. — Потом и вправду можете убивать.

Герцог пожал плечами. Взял стоящий на столике возле койки ларец и поставил перед Эльриком.

— Пожалуйста. Но зачем вам?

— А как вы думаете? — Шефанго потянулся к кисету. Дик напрягся. Вскочил на ноги. Лорд Альберт замер…

Эльрик достал трубку и принялся ее набивать.

— Убийство отложим на потом, хорошо? — Он прикурил, привычно уже воспользовавшись магическим огоньком. Затянулся, закрыв глаза. И, презрев низенькую скамейку, на которой сидел, перебрался на застеленный шкурами пол, где и расположился, скрестив ноги.

— Блаженный, — подытожил Дик. — Ваша светлость, как думаете, шефанги юродами бывают?

Герцог молча пожал плечами. Он прекрасно знал, что шефанго нужно убить. Но чувствовал, что делать этого почему-то совсем не хочется. В конце концов лорд достал собственную трубку. Набил ее и раскурил. Воспользовавшись огнивом.

— Кто взял Аквитон? — поинтересовался Эльрик после долгого молчания.

— Готская империя. Орден Бича Божьего, уж не знаю, что на них нашло. Они безумны, — лорд Альберт покачал головой, — но в безумии своем они весьма здравомыслящи. Нас обвинили в потакательстве магам. А магами объявили друидов. Да, еще орки-изгнанники, принявшие Огнь, которым позволили поселиться на наших землях. Их тоже поставили в вину. Кажется, орки успели сбежать до того, как готы ворвались в столицу. Чудовища, которые подчинялись ордену, — это порождения Тьмы. А чудовища, что пришли после… Как вы их называете? Хиссар… Черные Мертвецы — это сама Тьма. Да вам лучше знать, если уж на то пошло.

— Хисстары подчиняются ордену? — Эльрик вытаращился на герцога, позабыв о приличиях. — Вы что, спятили тут все?

— Выбирайте выражения, сэр Эльрик. — Лорд Альберт сжал губы. — Я не знаю, кто кому подчинен. И кто спятил. Я знаю лишь, что Готская империя взяла себе на службу каких-то жутких тварей. И что они ударили по анласитским землям почти одновременно с Эзисом. Это ли не сумасшествие? Я теперь готов поверить во все, что услышу.

— Во все? — Де Фокс затянулся в последний раз. — Рад за вас. Может, и мне тогда поверите?

— Верить шефанго?

— Опять за рыбу деньги! Я ни с кем не воюю, лорд Альберт. Все, что мне нужно, это добраться до Десятиградья. Кстати, что сейчас там, вы не знаете?

Герцог покачал головой:

— Последнее, что мы слышали, — что взята Румия. Моруан с Нарранхильей были захвачены еще раньше.

— А баронства?

— Не знаю.

— Делать-то что думаете? Не сейчас, а вообще. После того, как меня прибьете.

— Спать лягу, — буркнул лорд Альберт. — Перестаньте издеваться, сэр Эльрик. Поставьте себя на мое место.

— Нет уж, спасибо. — Шефанго улыбнулся. — Так все-таки каковы ваши планы?

— Вам-то что за печаль?

— Если я все правильно понимаю, вы командуете тем, что осталось от аквитонской армии. Во всяком случае, частью того, что осталось. И вряд ли собираетесь навеки поселиться в этих лесах. Если собираетесь, сразу скажу — не стоит. Лесовики из вас никудышные — подходи и бери голыми руками.

— Это я и сам знаю, — пробормотал герцог, взглядом осадив рассвирепевшего Дика. — Мы хотели добраться до не захваченных еще земель. Куда-нибудь на север, через баронства. Там, я слышал, есть страна, населенная язычниками, но богатая и сильная. Она настолько велика, что захватить ее просто невозможно.

— Это Венедия-то? Хороший выбор. — Эльрик задумчиво пропустил сквозь пальцы пушистый кончик косы. — Если только их орки не потрепали. Слушайте, лорд Альберт, — де Фокс покосился на Дика, по-прежнему стоящего на ногах, и вновь повернулся к герцогу, — вам ведь не будет лишним еще один боец и еще один меч? Тем более что я один стою десятка.

— Ну, знаете ли! — Лорд посмотрел на Эльрика с неприкрытым восхищением. — Это уж и вовсе ни в какие ворота! Порождения Тьмы берут Аквитон, а шефанго предлагает свой меч побежденному правителю.

— Побежденному? Вы же вроде живой еще.

— Ну проигравшему. Не в этом суть.

— Не пойму я вас. — Эльрик пожал плечами, — В Опаленных, командующих Тварями, вы верите. В исманов, заключивших договор с готами, — тоже. А в шефанго, которому не по пути с Готской империей, исконным, замечу, врагом Ям Собаки, поверить не можете.

— Дайте мне время подумать! — почти взмолился герцог. — Вы валитесь как снег на голову, превращаете допрос в фарс, запутываете все, что можно запутать, остаетесь при своих, не рассказав ничего и узнав все, что хотели, а потом предлагаете свои услуги. Черт побери, так нельзя!

— Я у вас еще и табачку выпросил. — Эльрик поднялся на ноги, и в шатре сразу стало тесно, — Думайте, сколько угодно. Времени до утра еще много. — Он посмотрел на мрачного как туча Дика. — Кандалы? Веревки? Сотня пахлаванов? Как у вас тут пленных стерегут? И где?

— Иди, нелюдь, — буркнул вояка, не склонный к шуткам. — К любому костру. Куда ты здесь денешься?

— И то верно. — Шефанго развернулся и вышел из шатра. Он не успел даже расседлать вышедшего из леса Тарсаша, когда лорд Альберт окликнул его:

— Сэр Эльрик, я тут поразмыслил. Де Фокс повернулся к нему, осторожно отводя голову Тарсаша, который норовил прихватить губами ухо хозяина.

— И что надумали?

— Мне действительно не будет лишним еще один боец и еще один меч. Тем более если этот боец утверждает, что стоит десятка.

— А может, и поболе, — самоуверенно заметил шефанго. Лорд Альберт поднял изумленно брови. Но ограничился тем, что пожелал Эльрику спокойной ночи.

 

Империя Айнодор

Элидор

В полудне пути от столицы находился небольшой охотничий домик. Небольшой. Так мне, по крайней мере, рассказывали.

Некоторые наши монастыри были поменьше этого охотничьего домика. Я уж молчу про подсобные постройки, окружавшие его.

Там я и остался.

Поначалу я попытался успокоиться. Воспринять нынешнюю ситуацию как данность. Которую не изменишь. В которой надо жить.

И не смог.

Меня все раздражало. Эльфы, занятые самолюбованием. Люди, не понимающие, что их ждет. Совет, помешавшийся на осторожности. Герцоги, короли и императоры, заигравшиеся во власть. Орден, смотрящий на происходящее откуда-то из поднебесья. Отец, не смеющий шагу ступить без одобрения Совета. Меня раздражал даже этот «домик». Хотя он-то точно не был ни в чем виноват.

Каким-то краем сознания я понимал, что эльфийская самоуверенность была всего лишь поводом для того, чтобы я так взбесился. Слишком многое накопилось во мне за последние месяцы. Слишком долго я загонял это внутрь, не позволяя вырваться наружу. Но понимание это ничем не помогало. Я сорвался. И рядом не было отца Лукаса, который понял бы эту угрозу раньше меня и приказал бы сходить к брату Павлу.

Я еще пытался с этим бороться. Молился. Тренировался до цветных пятен в глазах.

Не помогало.

Меня засасывало. Я уже почти не мог рассуждать логически. Я метался по дому, как сумасшедший, сшибая все на пути. Я, наверное, и становился понемногу сумасшедшим.

* * *

Через четыре дня ко мне пришло четкое осознание того, что нужно делать. И я помчался в столицу.

Первый же слуга во дворце сообщил мне, что все ушли в храм Владыки. «Праздник осени. Ваше Высочество».

Тем лучше. В моих покоях было убрано, ни следа бардака, оставленного мной. Доспехи, сделанные для меня тридцать лет назад, так и пролежали все это время в одном из сундуков. Мне показывали их. Настало время примерки.

Что ж, все подошло великолепно. Я подтягивал последние ремешки, когда в комнату постучали.

— Ну.

В комнату заглянул слуга:

— Ваше Высочество, Их Величество просят вас явиться в храм.

— Исчезни.

Меч висел на стене. Я снял его, и он улегся мне на. плечо с тихим радостным звоном.

— У нас впереди много развлечений, парень. Я отправился в сторону храма. Торопиться было некуда.

Решение принято. И я шел по столице, в последний раз наслаждаясь ее красотой. Вот и храм.

 

Готская империя. Готхельм

Железный Зигфрид, генерал ордена Бича Божьего, кивнул не глядя, и послушник положил на стол перстень с рубином.

Нет, не так.

Послушник положил перстень. Третий. Тот, которого не хватало, чтобы обрел свою силу Паучий Камень.

— Ступай. — Сэр Зигфрид проводил поклонившегося мальчика взглядом холодных серых глаз.

Гордо поклонился парень. Словно и не кланялся вовсе, а кивнул коротко, хоть и вежливо. Не поклон — ритуал. И все же чувствовалось в нем уважение, граничащее с почитанием.

Генерал улыбнулся и покачал тяжелый перстень на ладони. А ведь кланяться рыцари ордена научились у шефанго. Очень уж горды эти нелюди и лишний раз склонить голову почитают за бесчестье. А орден Бича тоже никогда не отличался смирением. И не только орден. Если уж на то пошло, все готы горды. Именно, гордость их и помогла когда-то завоевать для империи огромные территории, не силой — лишь намеком на силу — привести к покорности соседние государства, грозить даже тем, кто был далеко, несокрушимой мощью императора и его псов-палатинов.

Власть на суше сама шла в руки империи.

Власть на море приходилось пока оспаривать у высокомерных наглецов шефанго.

Генерал поднялся из кресла. Легко. Гибко, как юноша. С тех пор как Отец Зла одарил его Силой, сэр Зигфрид забыл о возрасте. Снова вернулась былая гибкость и бодрость. Снова мог он не спать сутками, не чувствуя усталости. Снова мог рубиться огромным своим мечом, о котором, как и о самом генерале, ходили легенды.

Он вернулся к им же заведенному обычаю лично учить десяток лучших молодых рыцарей. И старые легенды, обретя плоть, начали обрастать новыми, совсем уж невероятными подробностями.

Отперев небольшую стальную шкатулку, сэр Зигфрид полюбовался на лежащий там, в темном бархате, старший перстень и два других, тускло светящихся ровным багровым огнем. Положил в шкатулку третью драгоценность. В этом перстне камень казался просто камнем. Значит, не довелось еще ему принимать на себя удар врага.

Генерал знал, точно знал, что он — единственный, кто понял: перстни не только защищают. Они многократно умножают Силу. Но лишь после того, как примут ее в себя. И магия владельца, направленная через перстень, хотя бы раз послуживший щитом, такая магия становится неотразима.

Впрочем, от этого, нового и последнего его приобретения не требовалось ничего, кроме того, что этот перстень был третьим.

* * *

В святилище было тихо и холодно. Здесь всегда было холодно. И покидая этот храм, сэр Зигфрид чувствовал, что жара, царящая за пределами его, давит. Жжет. Это ощущение проходило довольно быстро и все равно было неприятным. Ладно хоть солнце почти никогда не заглядывало в завешенные тяжелыми портьерами окна Железного Зигфрида.

Генерал стоял перед алтарем, задумчиво разглядывая стилизованное изображение Анласа. Черного Анласа. Черный огонь, не дающий ни тепла, ни света. Нелепица. Бред. Потому что нелепа и вера в Святое Пламя. Черный огонь — просто насмешка над тем, другим огнем. Перед которым склоняются смертные, позабыв о древних Богах. О священном Многофаннике, символе Постижения. Закрыв себе путь к величию.

Сила пришла через осквернение. Таковы пути Силы: чтобы обрести ее, нужно сломать себя и сломать все, что тебя окружает. Перевернуть, как была перевернута вера. И возродиться. Но уже другим. Совсем другим.

По крайней мере, Отец Зла не требовал рабского уничижения. Он, Владыка Тьмы, любил гордых и презирал смиренных. Может быть, поэтому орден выбрал его, оставив хитрого Творца, насквозь пропитанного ложью и предпочитающего рабов свободным людям.

Может быть, поэтому.

А может, потому, что выбор был предопределен еще в дни создания ордена. В далекие дни. Память о них уже стерлась, остались лишь смутные тени воспоминаний. Но «Бичи» помнили. И юные послушники, и старые рыцари помнили. Потому что они не могли позволить себе забывать.

* * *

Хранитель Огня провозгласил священный поход на северных язычников. Во главе армии встал Беренгар Белый, молодой дворянин из Аквитона. Стал он главнокомандующим не потому, что были у него какие-то выдающиеся заслуги перед церковью. Просто все рвались возглавить поход. И мешали друг другу. Благодаря этим раздорам, которые не смог остановить даже Хранитель, мало кому известный Беренгар и сумел обойти всех своих соперников.

Армия собралась быстро. Необычайно быстро. Все, кого опалил Святой Огнь, рвались распространить его жар на северные земли.

И началась война.

Поначалу бывало даже, что язычники переходили в наступление. Это происходило потому, что командиры отрядов больше слушали голос своей спеси, чем приказы Беренгара. И однажды случилось то, что должно было случиться: язычники собрали все свои отряды и внезапно обрушились на совершенно не готовых к такому повороту событий огненосцев.

Армия церкви была разбита. И бежала на юг.

Только Беренгар сумел сохранить свой отряд не разгромленным.

Он отказался прислушиваться к голосу разума и к своим помощникам, которые просили его вернуться в Аквитон за подкреплением.

— Мы были разгромлены заслуженно. Значит, нам и исправлять свои ошибки.

Он начал собирать по северным лесам разрозненные отряды беглецов и ставить их под свое знамя. Всех, кто не хотел подчиняться его приказам, он казнил без всякой жалости. И через два месяца за Беренгаром шла армия в пять раза меньше той, что начала Священный поход. Но эта армия подчинялась ему беспрекословно.

Многие думали, что Беренгар — безумец. Ведь армии некоторых языческих племен превышали по численности его отряд. Сам Хранитель послал ему письмо с предложением вернуться.

Но он остался на севере. И уже через полгода его именем пугали детейв языческих становищах. А его самого языческие шаманы объявили злым демоном. В своей же армии он заслужил прозвище Бич Божий.

С этим именем он и вошел в историю.

Как смерч, носился Беренгар из края в край северных земель. Он громил всех встающих на его пути. И не знал он поражений.

Через пять лет северные земли вплоть до океана и венедских княжеств были опалены Святым Огнем.

По предложению Хранителя и с полного одобрения всех южных правителей там было создано государство под на — званием Норвик. Во главе государства встал племянник короля румийского. Беренгар же Белый стал одним из его герцогов.

Но столь велика была его усталость, что не прошло и года, как он умер в своем замке, оплакиваемый всем Опаленным миром.

Потомства же Беренгар Белый по прозвищу Бич Божий не оставил.

* * *

Все южане-переселенцы селились в основном на океанском побережье, где вскоре выросло много богатых и многолюдных городов, которые были в море на равных с шефанго и венедами. Там же, в Норвике, и возник военный орден, воюющий с остатками язычников на востоке. После канонизации Беренгара он стал называться орденом Бича Божьего.

Все главенствующие места в новом государстве заняли южане. Для северян остался один удел: пахать землю и платить подати.

И вскоре после того, как последние язычники на востоке были разгромлены, в Норвике поднялся мятеж его коренных жителей, которые приняли имя готы, что означает «угодные Богу».

Пятнадцать лет длилась война. И победили готы, после того как орден Бича Божьего перешел на их сторону, обвинив короля норвикского и его приближенных в ереси.

Небезосновательны были эти обвинения. Через тридцать лет, на третьем Гиеньском соборе, они были подтверждены.

Во главе готского государства встал глава мятежа — Герман Копье. Курия ордена переехала в Готхельм. Но ни Герман, принявший титул императора, ни пять его полководцев, ставших палатинами империи, не доверяли Бичам Божьим и не допускали их к управлению государством.

Еще тридцать лет империя росла в череде мелких войн со своими соседями. Во время этих войн были уничтожены остатки Норвика. А последние норвикцы укрылись в десяти приморских городах. Они забыли свое гордое имя и стали называться просто десятиградцами, занявшись торговлей.

А через тридцать лет герцог Отто де Гилгат отрекся от Святого Огня и вернулся к старым языческим лжебогам. Империя раскололась надвое. Часть ее приняла сторону язычников, часть — Святого Огня.

Орден же Бича Божьего, естественно, встал на сторону Опаленных. Три года продолжалась резня. И победа осталась за огненосными. Язычники были разбиты и уничтожены.

С тех пор императоры называют орден Бича Божьего своим шестым палатином.

* * *

Да, история эта уходила далеко в прошлое, и были утеряны подробности, но любой из рыцарей и послушников помнил все и знал, что орден Бича Божьего был создан для войны. Для крови и убийств, для покорения непокорных.

Разве может такой орден рабски опускаться на колени, вознося смиренные молитвы самолюбивому Творцу?

Ни Бог Опаленных, ни их церковь не терпит иной власти, кроме своей собственной. Орден Бича хотел власти для себя. И брал ее. Он имел на это право.

Когда-то давно, так давно, что, кажется, и не вспомнить уже, когда это было, сэр Генрих, рыцарь-наставник совсем тогда еще юного послушника Зигфрида, объяснял восторженному мальчишке:

— Нам недостает смирения, это верно, но Хранитель прощает нам грех гордыни, потому что и ему нужны бойцы. Те, кто умеет защитить себя и свою веру. Мы любим власть, и это тоже верно. Но нам нужна власть не для почестей и богатства. Нам нужна власть ради власти. И если услышишь ты когда-нибудь, что нет ничего страшнее такого стремления, — не верь. Те, кто говорит так, сами никогда не станут властителями.

Власть, Зигфрид, это прежде всего ответственность. Перед самим собой. Перед теми, кем ты правишь. Перед Богом.

А еще власть — это всегда поединок. Бой. С собственной слабостью, с собственной низостью, с собственными недостойными устремлениями. Эллийцы говорили когда-то:

«Что позволено Богу, то не позволено быку». Они ошибались. На самом деле — что позволено быку, не может позволить себе Бог. Понимаешь меня?

Мы — единственный орден Опаленных, который имеет собственные земли. Государство в государстве — орден Бича на территории Готской империи. И если ты наблюдателен, ты должен был заметить, что люди почитают нас больше, чем императора. Это потому, что он получил свою власть в наследство, а мы взяли ее сами. Кроме того, — как-то легкомысленно добавил сэр Генрих, — у нас народу и живется лучше.

— Нас боятся, — заметил тогда Зигфрид.

— Да. Те, кто знает, что он — сорняк в нашем поле. Мы искореняем сорную траву и в этом не ведаем жалости. Таково право, дарованное нам Хранителем. Но запомни, мальчик мой: если бы Хранитель не дал нам этого права, мы взяли бы его сами. Орден Бича не ждет подачек от сильных.

Орден Бича силен сам по себе.

«Трудно было после такого не прийти к Отцу Зла. — Стоя перед черным Анласом, генерал улыбнулся воспоминаниям. — Остается лишь удивляться, как мы не сделали этого раньше».

Он поставил шкатулку с перстнями на каменную полку. Бросил взгляд на высеченную над алтарем человеческую фигуру с головой козла, увенчанной массивными, острыми рогами. Закрыл глаза. И начал молиться, шепотом проговаривая слова на виссанском. Тексты канонических молитв, творимых от конца к началу, легко слетали с губ.

Отец Зла — известный насмешник. И нет ему большей радости, чем осквернить таинство, вволю поиздевавшись над ним.

Когда повернулись узкие зрачки в глазах козлиной головы, сэр Зигфрид не слишком даже и удивился.

— Итак, ты получил то, что хотел. — Козлоголовый непринужденно уселся на алтарь и закинул ногу на ногу.

— Я получил лишь средство. — Сэр Зигфрид остался стоять. Второй раз в жизни видел он Отца Зла во плоти, и сейчас напала какая-то зябкая дрожь. Генерал не хотел поддаться слабости.

— Да. Средство. — Увенчанная рогами голова качнулась. — Но путь к цели для тебя так же важен, как сама цель, уж я-то знаю. Хочу предупредить сразу: те четыре перстня, которые сумели заполучить твои противники, эти хитрые Опаленные, тебе сейчас не подвластны. Люди Белого Креста оказались на редкость прозорливы, и перстни не обрели владельцев. Они сейчас принадлежат всему ордену, ими пользуются по мере надобности. А следовательно, они не принадлежат никому. Тебе, полагаю, не нужно объяснять, что это значит?

— Эти монахи обошли меня, — выдохнул сэр Зигфрид разочарованно и зло.

— Увы. Впрочем, они ослаблены и лишились почти всего, что имели. Можешь считать, что Белого Креста больше не существует.

— Значит, сейчас моя цель — Эзис.

— Да. И один из перстней принадлежит султану. Почудилось? Или действительно тонкие козлиные губы дернулись, намекая на усмешку.

— Хорошо. — Генерал кивнул. О том, что султан захотел сам владеть драгоценностью, он знал давно.

— Еще один перстень носит придворный лекарь императора Сипанго.

— Да.

И это было известно генералу.

— А еще один, — желтые глаза прищурились и — теперь-то уж ясно было, что не чудится, — козлиная голова ощерилась усмешкой, показав плоские белые зубы, — еще один перстень принадлежит некоему шефанго. Альбиносу. Ты не знаком с таким, генерал?

— Он все еще жив?

— Да.

Что-то похожее на торжество шевельнулось в душе. Но это было скорее памятью о победе. Памятью о том, чего не было.

— Он уже не интересует меня. — Сэр Зигфрид скривил презрительно губы. — Четверо рассеяны, а авантюрист-одиночка — это не цель. Мне предстоит покорять империи.

— О, разумеется. — Желтые бешеные глаза продолжали смеяться. — И что ты думаешь о покорении империи, которая, единственная в мире, с полным правом называет себя Империей, именно так — с прописной буквы?

— Ямы Собаки? Козлоголовый молчал.

— Значит ли это, — медленно подбирая слова, генерал пытался справиться с мешаниной мыслей и чувств, — значит ли это, что он не лгал, там, в Шотэ, когда объявил себя императором?

— Торанго. У них это называется Торанго. Титул, который становится именем. Да. Он не лгал.

— И у него перстень?

— И Сила. И Оружие. И в открытом бою тебе не выстоять против него, генерал. Но сейчас он потерял Веру. И со — мнения ослабили его. А у тебя Паучий Камень. Да, кстати, этот шефанго знает о перстнях все, что знаешь ты.

— Он опять оказался сильнейшим из врагов…

— Вы стоите друг друга. Вы даже похожи в чем-то, уж поверь мне, генерал. И послушай совета: после того как насладишься победой и завладеешь Империей, убей его. Отбери Меч и убей. Уничтожь. Сожги тело и развей по ветру прах. Чтоб даже памяти не осталось о нем.

— Надеюсь, спешить с убийством не обязательно, — пробормотал Зигфрид не то себе, не то насмешливому своему собеседнику.

— Не обязательно. — Рога качнулись. Вниз. И вверх. Но вот Меч рекомендую отобрать сразу.

— Что за Меч?

— Увидишь, генерал.

Козлоголовый не потрудился даже встать. Как сидел, развалясь, так и растаял в воздухе. Только со стены ухмыльнулись на прощание желтые глаза.

 

Империя Айнодор. Лассэдэли

Обряд уже начался, когда главные двери храма распахнулись и в святилище вошел принц Элеман.

Все разом повернулись к нему. Пролетел и смолк изумленный, непонимающий шепот.

Принц был одет в тяжелые доспехи, а на плече его лежал двуручный меч. Эльфы, стоящие в задних рядах, отшатнулись от Элемана. В глазах Его Высочества тлело безумие.

Принц улыбнулся всем. Медленным шагом пошел к алтарю. Перед ним молча расступались. И в полной тишине слышно было только позвякивание меча, лежащего на плече Элемана.

Принц все так же медленно поднялся на возвышение у алтаря. Повернулся к собравшимся в храме.

И замерло все.

Двуручный меч, который Элеман держал одной рукой, взметнулся вверх.

— Я отрекаюсь, — разнеслось по храму. — Я отрекаюсь от своего народа, погрязшего в самолюбовании и забывшего, что он живет в этом мире. Я отрекаюсь от своего титула, не давшего мне ничего. Я отрекаюсь от своего имени, ибо оно мертво вот уже двадцать лет.

Меч лег на привычное место на плече. Уже не эльф, уже не принц и уже не Элеман пошел к выходу из храма.

 

Элидор

Когда я садился на первого попавшегося коня, чтобы ехать в Астальдолондэ, ко мне подбежала Кина:

— Элидор, а как же я? Я улыбнулся:

— Едем.

— Я с вами. — К нам подходил Наргиль. — Уж не знаю, как вас и называть.

— Зовите меня Элидор.

 

Пустые земли

Утреннее солнце вызолотило нежные вершины сосен, искрами зажгло капли росы на высокой траве, разогнало серую хмарь, затянувшую небо.

Эльрик сидел, прислонившись спиной к ногам Тарсаша, и наблюдал, как солдаты лорда Альберта сворачивают лагерь.

Скакун давно привык к тому, что любимый хозяин использует его как спинку кресла. Стоял неподвижно, прядая острыми ушами. Похоже, ему нравилось, когда Эльрик сидел вот так. Конь опускал иногда узкую голову, тыкался ноздрями в волосы шефанго, фыркал негромко.

Он не любил только, когда Эльрик курил. И де Фокс рядом с Тарсашем даже не доставал трубку.

— Не сегодня-завтра будем в Гиени. — Молодой герцог присел на мокрую траву рядом с императором. Достал трубку.

— Сегодня.

— Вы, как всегда, самоуверенны.

— Я знаю эти места.

Когда лорд Альберт затянулся, окутавшись дымом, Эльрик поднялся на ноги. Тарсаш тут же развернулся к герцогу хвостом, не отходя, впрочем, от де Фокса.

— Складывается впечатление, что ваш конь здорово не любит меня, — заметил аквитонец. — Право же, будь он разумен, я бы решил, что он специально дает мне это понять.

— Тарсаш разумен, — очень серьезно сказал шефанго. — И он вообще никого не любит. Особенно тех, кто курит.

— Ну-ну, — хмыкнул герцог. — Как же вы с ним уживаетесь?

— Я люблю его. — Эльрик пожал плечами. Скакун выгнул стройную шею, потянулся назад и уложил голову на плечо хозяина. Стоять так ему было неудобно, но он стоял, замерев, прикрыв чудные зеленоватые глаза.

Дурея от захлестнувшей с головой волны благодарного изумления, император погладил коня по храпу.

Словно получив то, что ему причиталось, Тарсаш вдруг развернулся к герцогу, близко заглянул в лицо и заржал, как засмеялся, бесстыже скаля ровные белые зубы.

Лорд Альберт отшатнулся, едва не выронив трубку.

— Ну вас к бесам, со всей вашей магией! — буркнул он. — Я вообще удивляюсь, как вы, с вашей истинно рыцарской учтивостью, могли выбрать себе такого коня.

— Это у меня учтивость? — искренне удивился Эльрик.

— У вас. Просто вы ею не пользуетесь.

— Надеюсь, вы не обиделись на Тарсаша, герцог? — Голос шефанго смеялся, но лицо — та часть, что не закрыта была маской, — оставалось серьезным.

— Если он действительно разумен, то обиделся. Я подумаю, не лишить ли его довольствия. Все готовы?! Вперед! — заорал лорд Альберт, вопреки обыкновению не возложив провозглашение приказа на верного Дика.

Солдаты снялись с места, и уже скоро небольшая колонна исчезла в лесу, оставив на поляне следы лагеря и черные раны кострищ.

Это путешествие через кишащий Тварями лес не шло ни в какое сравнение со странствиями в Гнилом мире. Вот только солдатам Аквитона сравнивать было не с чем. Они не были трусами, эти вояки, единственные уцелевшие после разгрома армии герцогства. И выжили потому, что оказались более умелыми, более подготовленными, может быть, более дисциплинированными, чем другие.

Альберт не знал, уцелел ли еще хоть кто-нибудь после боя за столицу. Они с Диком и еще десятком бойцов — все, что осталось от сотни, которой командовал молодой наследник герцогства, — сумели собрать по лесам разрозненные группки и объединить их в отряд.

Тех, кто не счел нужным подчиняться приказам лорда, убили без жалости и промедления, в назидание остальным. После этого дисциплина установилась железная, и часто только она и выручала горстку людей, бредущих через бесконечные, ставшие враждебными и смертельно опасными леса Аквитона.

Эльрик со своим Мечом, неуязвимый и огромный, сперва вызывал суеверный ужас, потом, когда к нему привыкли, — сдержанное, но откровенное восхищение. Кем восхищались больше, им или Оружием, де Фокс не знал, да и не задавался такими вопросами.

Тарсаш же получал свою долю изумленного восторга с видом царственным и как-то по-верблюжьи надменным.

Эльрик потешался над ним, когда некому было услышать — услышали, сочли бы за безумца (не слишком, кстати, ошибаясь). Тарсаш на насмешки отвечал презрительным фырканьем и клянчил сухари, позабыв всякое стеснение.

Меч же… Меч был страшен.

 

Империя Айнодор. Лассэдэлл — Астальдолонде

 

Элидор

Я опять перестал что-либо понимать. Когда я ворвался в столицу, у меня было одно желание: послать всех куда подальше и лететь на Материк — попытаться там сделать хоть что-нибудь. Я так и поступил. Но сейчас за мной шли полторы сотни бойцов. Они ничего не предлагали и ничего не требовали. Эти эльфы просто шли за полусумасшедшим принцем (а сейчас даже и не принцем). Может, они тоже были сумасшедшими? Но среди них был Наргиль. А сумасшедшие не бывают капитанами гвардии. По крайней мере, не на Айнодоре.

А к нам продолжали подходить эльфы, по одиночке и группами, подходить и, представившись, оставаться. Когда мы остановились на ночевку, с нами было без малого четверть тысячи бойцов. Все они были вооружены, и почти каждый из них успел поучаствовать в какой-нибудь войне.

Начинало темнеть. Наргиль распорядился насчет ужина, а я собрал своих самопровозглашенных командиров.

— Господа, я знаю, зачем я иду на Материк. Меня интересует, зачем идете вы и почему вы идете со мной?

В ответ раздался нестройный хор голосов. Они, все как один, в меня верили, они восхищались моим героизмом, они были абсолютно не согласны с политикой Совета, и они хотели убивать орков.

Последнее меня добило.

Я дождался тишины:

— А теперь послушайте меня. Я иду на Материк воевать. Воевать с Мраком и со всеми, кто ему служит. Я не собираюсь воевать с Темными, если вы понимаете разницу. Вполне возможно, что нашими союзниками будут шефанго. Те, кто согласится идти со мной, должны подчиняться мне беспрекословно. Если я говорю: «идите туда» — вы идете туда. Если я говорю: «убейте этих людей» — вы должны будете убить их. Вы можете потом задавать мне вопросы. Может быть, я отвечу на них, а может быть, скажу: «заткнитесь», и вы должны будете заткнуться. Те, кто согласен, могут продолжать путь со мной. Это все.

Я медленно пошел к костру, достав трубку и пытаясь нашарить кисет. И, только усевшись у костерка, я вспомнил, что табак кончился три дня назад.

В этот момент ко мне подошел Наргиль:

— Что вы им сказали, Элидор? Они там до сих пор пытаются осознать.

— Потребовал полного подчинения. У вас есть табак, Наргиль?

— Я согласен с вашими требованиями. Вот табак, командир.

Следующие три минуты я был выключен из мира. Когда я вернулся на эту грешную землю, выдохнув дым во второй раз, рядом уже сидела Кина. Я взлохматил ей волосы:

— Как дела, малыш?

— Все замечательно.

Одного моего короткого взгляда хватило.

— Пойду посмотрю, что там с ужином. — Наргиль поднялся и зашагал в сторону центрального костра.

— Может, тебе остаться на Айнодоре? — нерешительным тоном начал я.

Кина молча покачала головой.

— Нас слишком мало, солнышко. Не исключено, что всех нас положит в первом же бою какой-нибудь мелкий отряд.

— А я, значит, должна буду сидеть здесь и покорно ждать исхода войны?

— Это рискованно. Кина рассмеялась:

— А раньше мы цветочки собирали. В трех шагах от родного замка. Я все равно пойду за тобой. Если ты выгонишь меня из отряда, я пойду одна. Но туда, куда пойдешь ты.

«Жди нас до утра, малыш. А потом скачи в Аквитон. Встретимся там».

И ты ничего не сможешь с этим сделать.

Я молча докурил трубку и так же молча начал ее выбивать.

— А дисциплине я готова подчиняться. — Озорно сверкнула глазами Кина.

— Жду приказаний, мой командир.

— Брысь!

 

Пустые земли

Понимание брезжило где-то за гранью сознания уже давно. Но разум гнал его прочь, пугаясь и закрывая глаза. И лишь здесь, в бескрайних и светлых, наполненных смертью лесах Зеленого герцогства, Эльрик нашел наконец силы увидеть правду.

Император Ям Собаки сходил с ума.

Он был болен давно. С самого рождения. И болезнь его была не такой уж редкой на Анго. Бессмертные, не знающие хворей телесных, шефанго были подвержены болезни души. И рождение ребенка со Зверенышем в сердце было несчастьем для семьи.

Рос ребенок. Рос и Зверь.

В империи давно научились побеждать его. Загонять в лабиринты собственных душ. Давить там, не выпуская на волю. Это знание было священно и жизненно важно. От него не отрекались, даже уходя на поиски нового мира. Даже тогда, когда большую часть памяти о покинутой империи хранил лишь Торанго. Да еще наследник престола.

Эльрика и самого давным-давно научили бороться со Зверем. Он привык к нему. Почти не обращал внимания, машинально укрощая вспыхивающую иногда черную ярость. Однако болезнь начала развиваться, пожирая его изнутри. Зверь набирал силу, а шефанго слабел.

Эльрик не знал, когда это началось. Но, вспоминая, снова и снова пропуская через память события последних лет, месяцев, дней, он решил для себя, что Зверь набрал силы, когда появилась Кина.

И испугался по-настоящему. Получалось, что меньше, чем за месяц или за три месяца, ведь для него, уходившего в Гнилой мир, время текло иначе, Зверь набрал сил больше, чем за прошедшие тысячи лет. А магия подсказала ему способ вырываться на волю, вообще не чувствуя преград. Почему-то именно магия. Эльрик-маг был бессилен там, где еще мог что-то сделать Эльрик-воин. Простенькие заклинания не несли в себе угрозы. Но стоило решиться на что-то большее, и хриплый рык Зверя эхом отдавался в душе, и скрежетали его когти, когда рвалось на свободу черное безумие.

Император боялся собственной магии.

И боялся себя.

Но в бою, с Мечом в руках, убивая и калеча, он словно соскальзывал сознанием по белой плоскости клинка. И тогда ледяное спокойствие воцарялось в душе…

Точнее, пустота воцарялась там.

А душа — она исчезала.

Вместе со Зверем.

Веселая ярость вырывалась смехом сквозь оскаленные клыки. Но разум не захлестывало черной пеленой безумия. Эльрик рубился так, словно Зверь был на свободе. И все же он — или Меч — сохранял сознание ясным, а сердце спокойным. Это было прекрасно. И это тоже пугало императора. — Кто ты? — спрашивал иногда Эльрик, касаясь тонкими пальцами стройного лезвия. — Ты действительно живой? Или я придумываю себе сказку, чтобы зацепиться хоть за что-то? Ты не друг мне, каким был топор. И не враг. Я верю тебе. И не верю. Меч молчал. Он был Оружием. Много это или мало — не ему решать.

Но однажды в бою Эльрик понял, что Меч — это он сам.

А он — это Меч.

И вместе они — пустота равнодушия. И в этом их сила. Но ворочался, становясь все сильнее, Зверь. Он рос. И он требовал пищи. Нужно было спешить. Домой. На Анго. Чтобы успеть сделать хоть что-то до того, как перстень императора сам выберет себе нового владельца. Потому что не сможет быть императором обезумевшее от ненависти существо, убивающее все, что живет, пока не остановят его. Только вот Эльрик сильно сомневался в том, что кто-то сможет его остановить.

Высланные вперед разведчики вернулись шумно и радостно. Барон Гиеньский сумел отстоять свои земли, когда готы ударили в первый раз. Барону немало помогли кланы гномов, которые вели на территории Гиени свои торговые дела. Радость победы голову правителя не затуманила. И вооруженных беженцев, готовых воевать, потому что терять им было уже нечего, он принимал охотно. Маленький отряд аквитонцев едва успел пересечь границу Гиени, а юный герцог уже почувствовал себя дейст-вительно герцогом. Хоть и в изгнании. Командир пригра-ничного гарнизона встретил лорда Альберта с искренним уважением и повел себя так, как подобает вести дворянину в присутствии столь высокого гостя. Эльрик собирался ехать дальше, не откладывая.

Но лорд Альберт уговорил его остаться хотя бы на ночь.

— Несколько часов не так уж важны, сэр Эльрик, — резонно заметил он. — Но, право же, невежливое вашей стороны было бы покинуть нас так вот сразу. Да и мы, прямо скажу, будем выглядеть не лучшим образом, если позволим вам уехать, наскоро попрощавшись. Как это вы делаете… Этакий высокомерный кивок. Я все хочу научиться.

И Эльрик остался. Он так давно не мог позволить себе роскоши переночевать под крышей. А утром заседлал Тарсаша и — в первый раз за много дней — вскочил в седло. Донельзя обрадованный тем, что хозяин наконец-то образумился и больше не собирается плестись пешком, приноравливаясь к медлительным людям, скакун прогарцевал по двору, выгибая шею, дробно простучал подковами по опущенному мосту и полетел ров-ной иноходью, радуясь скорости, ветру, привычной тяжести всадника на спине. Помчался на запад, через перекрытый сейчас гномами перевал. В Готскую империю. И Эльрик, подгоняя коня, с какой-то насмешливой безнадежностью пытался не думать о перстне, что появился на правой руке.

Перстень в оплавленной серебряной оправе. Тот самый, что выбросил он в Башне, после того как убил хисстара. Они проскользнули мимо двух крепостей темной ночью. Серые твердыни гномов вырастали из скал и сами казались скалами — естественным продолжением гор, на которых они стояли. Эльрик обвязал копыта скакуна полосами ткани, и Тарсаш, как на цыпочках, прокрался под носом у часовых, ступая след в след за тенью скользящим хозяином. А к утру он заупрямился. Когда шефанго вскочил в седло, привычно направляя жеребца ногами, скакун захрапел, раздувая ноздри, выгнул шею и затоптался на месте, не рискуя ослушаться Эльрика — повернуть назад, но отказываясь идти вперед.

— Ты чего, малыш? — Краем сознания де Фокс надеялся, отчаянно надеялся, что Тарсаш развернется и отправится к гномьим заставам, которые перехватят дерзкого чужака. Задержат. Или убьют. Все равно, лишь бы не лететь на запад, подгоняя и подгоняя коня. Безоглядно. И беспомощно. Так летит мошкара на огонь свечи. Эльрик не мог заставить Тарсаша. Приказать мог. Мог попросить. Но скакун ясно дал понять, что ни ему, ни де Фоксу нечего делать там, во враждебных готских землях. Император спешился. Конь тут же загородил ему дорогу. Сердито фыркнул. Потом заржал пронзительно, раздувая ноздри и скаля белые зубы. Эльрик обошел его. И снова Тарсаш встал на пути. Он уже не сердился. Он испугался, сильный и непокорный, как пугался всегда, когда видел, что Эльрик, любимый его хозяин, не может справиться с опасностью. И не важно, что не Тарсашу грозила эта самая опасность. Какая разница? Чувствовал конь, понимал, без слов уже понимал, что шефанго в беде.

Вот и пытался помочь.

Как мог.

Как умел.

Да только здесь он мог и умел немного. А Эльрик и хотел бы остановиться, но не мог. Тело отказывалось подчиниться. А разум, он словно раздвоился. И часть сознания кричала от ужаса перед тем, что случилось, не решаясь даже подумать о том, что случится дальше.

Другая же часть знала: нужно попасть в Готхельм. Любой ценой. Любым путем. Добраться до Готхельма, до курии ордена Бича Божьего. И не снять было проклятый перстень. Уж если нашел он владельца, вернувшись к нему из Гнилого мира, то здесь от него и вовсе невозможно было избавиться. Тарсаш вновь стоял на дороге.

— Уходи, — попросил Эльрик. — Уходи, малыш. Или я убью тебя.

Глаза скакуна стали дикими, совсем дикими, ярко-ярко наметился ободок белка вокруг глубоких зеленых омутов. Жеребец тряхнул длинной гривой, развернулся и сгинул в утренних сумерках. Только дробный топот копыт еще долго эхом отдавался в ущелье.

— А до Готхельма я не скоро доберусь, — пробормотал шефанго вполголоса. — И я ли туда доберусь, это еще неизвестно.

Зверь благодарно заурчал. Впрочем, уже в Граасе Эльрик купил себе пару сильных коней и помчался в столицу, не жалея ни себя, ни своих лошадей.

 

Великая Степь. Ставка

Тэмир ехал по Степи. По родной Степи, где он не был уже полторы тысячи лет. Степь стала теперь иной. Это было не важно. Он вернулся в Степь. К своим воинам. И воины были рады его возвращению. Орда уже собиралась, готовая обрушиться на ничего не подозревающий мир. Орда снова жаждала дымящейся крови на своих саблях. Жаждала горящих городов. Жаждала скрбжета клинков, дальних походов и великих побед. Тэмир купался в этой жажде, наслаждаясь ею и набираясь от нее сил. Он судорожным вздохом втянул в себя родной горьковатый запах и послал коня галопом. — Хан, тебя ждет правитель Эннэма. Тэмир спрыгнул с коня. — Кто он? — Его зовут Ахмази. Он скопец. Хан брезгливо поморщился:

— Что нужно этому бесполому?

— Он отказался говорить с кем-нибудь, кроме тебя. Тэмир пару секунд постоял, покачиваясь с пятки на носок и обратно, раздумывая, не отправить ли обратно наглеца. Но любопытство пересилило:

— Приведи его ко мне.

Эннэмец был толст. Отвратительно, безобразно толст. И довольно высок. Он вошел в просторную юрту, перешагнув веревочный порог, и Тэмир поморщился. Хан не любил скопцов. И еще больше он не любил людей, которые не следили за собой, позволяя телу расплываться в бесформенную тушу.

«Его и лошадь не унесет», — мелькнула брезгливая мысль.

Ахмази поклонился. Тяжело опустился на войлочную кошму.

— Дела подождут, чужеземец, — процедил хан. — Сначала поешь и выпей.

— Благодарю, — тонким голосом, совершенно не подходящим к его огромному, оплывшему телу, ответил скопец.

И Тэмира снова передернула брезгливая дрожь. Степняки убивали евнухов. Такие люди не стоили того, чтобы жить. Жизнь была им ни к чему.

Ахмази сидел напротив Тэмира и рассказывал что-то легкомысленное, вполне приличествующее беседе за столом.

Тэмир наблюдал за скопцом и разочаровывался чем дальше, тем больше. Любопытство исчезло, а брезгливость лишь усиливалась, хоть и был правитель Эннэма аккуратен в еде, знал, как вести себя, не позволял себе обожраться до скотского состояния, когда переполненный желудок мешает не то что дышать — думать.

Нет, хан жалел уже о своем решении принять его. Обычный раб города. Еще и скопец к тому же.

Обед закончился. Подали сладости, напитки и кальян.

Тэмир глотнул вина и посмотрел на Ахмази:

— Говори, джэршэит. Только покороче. Визирь отложил вяленую грушу:

— Ты собираешься снова обойти полмира. Обойти с Ордой. Я хочу стать под твой бунчук. Встать вместе со всем Эннэмом.

Он поднял взор на хана.

И Тэмир увидел в его глазах знакомый огонь. С таким огнем в глазах воины шли в последнюю безнадежную атаку. С таким огнем его багадуры покорили когда-то полмира.

Перед Тэмиром сидел воин. Воин, с которым не страшно пойти в самый отчаянный бой. Хан улыбнулся:

— А не боишься гнева своего Джэршэ? Ведь мы — язычники.

И Ахмази улыбнулся в ответ:

— Нет, хан, не боюсь.

 

Империя Айнодор. Астальдолондэ

В Астальдолондэ входил трехтысячный военный отряд. Никто не обратил на это внимания. Сюда часто заходили отряды — погрузиться на корабли для военных операций на море.

Два дня назад Эльтару, коменданту порта, пришла срочная депеша из Лассэдэлла. Депеша за личной подписью императора. А вчера все в Астальдолондэ узнали сногсшибательную весть из столицы: принц Элеман проклял страшным проклятием всех и каждого на Айнодоре. А потом, видимо, в запале, проклял и сам Айнодор. Никто ничего не понимал. Но моряки, приехавшие из столицы, клялись и божились, что все так и есть. Астальдолондэ с нетерпением ждал новостей. А тут какой-то отряд. Естественно, что его не заметили.

Депеша же, доставленная коменданту, состояла из одной фразы: «Предоставить бывшему принцу Элеману столько кораблей, сколько он потребует».

Эльтар перечитывал депешу, наверное, уже в сотый раз, когда дверь его кабинета распахнулась. В дверях стоял капитан гвардии Наргиль.

— Капитан. — Эльтар поднялся навстречу столь высокому гостю.

— Наргиль, тысячник отряда Элидора, — небрежно отсалютовал тот. — Комендант, нам нужны корабли для переправки нашего отряда в Грэс.

— Какого отряда?

— Отряда Элидора.

— Ничего не понимаю. Кто отдал приказ об отправке на Материк такого крупного отряда?

— Никто. Мы добровольцы. Эльтар запутался окончательно:

— Какие еще добровольцы? Кто такой этот Элидор? Почему вы находитесь в этом отряде? Его Величество и Совет знают об этой экспедиции? Они согласны?

Наргиль дождался, пока комендант выдохнется, и честно попытался ответить по порядку:

— Обычные добровольцы. Элидор — наш командир. Я тоже доброволец. Император и Совет о нас знают. А согласны они или нет — нас не волнует.

Эльтар опустил взгляд на депешу, которую он все еще держал в руке, пытаясь найти поддержку хотя бы в бумаге, подписанной императором.

— Постойте! Элидор — это бывший принц Элеман?

— Верно, — доброжелательно улыбнулся тысячник.

— Корабли будут. — Комендант облегченно вздохнул и махнул рукой в сторону кресла. — Присаживайтесь, капи… э-э, тысячник.

— Благодарю, но я спешу. Командир попросил передать вам, что будет очень признателен, если мы выйдем завтра на рассвете.

— Но у меня нет столько свободных кораблей.

— Вы что-то не поняли, комендант. — Собравшийся уже уходить Наргиль снова повернулся к Эльтару. — Мы выйдем завтра на рассвете в любом случае. И командир в любом случае будет вам очень признателен. Даже мертвому.

* * *

Через час Астальдолондэ напоминал захудалый монастырь, осчастливленный посещением Хранителя. Правда, это сравнение приходило в голову только Элидору. Все остальные сравнивали город исключительно с потревоженным ульем, взбесившимся табуном или разворошенным муравейником.

Проклявший всех принц был в городе. Да не один, а в компании трех тысяч бойцов. Которые, похоже, тоже сошли с ума. Все как один. Они требовали кораблей. И комендант дал им все, что смог найти.

 

Готская империя. Путь в столицу

Приказ был ясен. В Готхельм. Любой ценой в Готхельм.

Его нельзя было выполнять, этот приказ. Но и не выполнить его было нельзя.

А «любой ценой» истолковал шефанго так, как счел нужным. На это у него еще хватало сил. И свободы хватало. Независимости отпустил ему неведомый владелец Паучьего Камня ровно столько, сколько нужно было, чтобы понимать весь ужас своего положения.

— Летя на запад по ухоженной, мощеной дороге, Эльрик заставлял себя не думать о том, что ждет впереди.

«Любой ценой». Вот это ему понравилось. И попытки солдат на заставах остановить несущегося на обезумевших лошадях всадника заканчивались…

Для них — совсем заканчивались.

И ничего уже не было потом.

Добираясь до столицы империи, Эльрик убил больше людей, чем за два года службы в Эзисе. И потерял счет загнанным лошадям. Он спешил. И слухи не успевали опередить его. И некому было предупредить дисциплинированных готских вояк о том, что не шефанго это мчится по дороге, в грохоте копыт и хрипе задыхающихся коней. Что смерть это летит, принявшая обличье красноглазого нелюдя.

И длинные, не заплетенные в косу — просто собранные в «кентаврийский хвост» — волосы бились за спиной императора, как хвост кометы, сеющей ужас, несущей проклятие.

Когда до Готхельма оставалось несколько часов пути, Эльрик остановил очередную пару скакунов. Выводил, их. Расседлал. Дал остыть и напиться.

Потом побрился. Вымылся в холодном лесном ручье. Вычистил одежду. И стал заплетать волосы в высокую косу. Тщательно. Аккуратно. Как будто это было самым главным в его жизни.

В Готхельм въедет шефанго. Это он уже понял. Не хватило сил сознательно отпустить Зверя.

Испугался?

Может быть.

Ведь любой шефанго с молоком матери впитывает ужас перед черной яростью.

А может быть, надежда действительно умирает последней.

Эльрик почистил коней. Одного отпустил. Второго заседлал. Расчесал ему хвост и гриву. Сел верхом и ровной рысью отправился в город.

Стража на воротах пропустила его, не задавая вопросов. Хуже того, солдаты отсалютовали копьями и взяли «на караул», когда шефанго проезжал под высокими каменными сводами.

Готхельм был обнесен тремя стенами. Столица империи росла постоянно, но готы никогда не ленились укреплять новые кварталы.

И через вторые ворота Эльрик проехал как почетный гость, в перекрестье взглядов, под сдавленный шепот в спину.

Если бы он мог видеть себя со стороны, он понял бы, почему гордые готские бойцы так почтительны к нелюдю. Но он не видел.

Перстень императора грел левую руку, магия его начала работать без приказа, окружая шефанго ореолом Власти и Могущества.

Эльрик не чувствовал этого.

Зато чувствовал, как леденит другой перстень, в оплавленной серебряной оправе. Холод этот пронизывал до самого сердца. И била невольная дрожь. И с пронзительной, до воя, до крика, тоской вспоминалось солнце в Степи.

Эльрик ухмыльнулся, проезжая под третьими воротами. И копья дрогнули в руках стражников.

Мимо них проследовал властелин, как видение, как тягостный кошмар. А ведь в Готхельме никогда не боялись Властвующих.

Во дворе курии шефанго спрыгнул с коня, бросил повод в руки подоспевшего конюха, проигнорировал вежливые — почему-то напомнившие Ямы Собаки — поклоны встречных рыцарей. Он вошел в каменный холл, из которого поднималась наверх широкая мраморная лестница, не застеленная ковром.

К тому времени как «Бичи» поняли, кто миновал их, к тому времени как вспомнили они цвет мертвых глаз и белую, змеящуюся по плащу, длинную косу, к тому времени как сопоставили рыцари увиденное с тем, что пережил орден всего пять лет назад — пережил или выжил, это трудно было решить с ходу, — Эльрик уже входил в кабинет сэра Зигфрида.

И сумрак, царящий здесь, в северной части здания, за задернутыми темными шторами, сумрак этот заледенил.

Не сознавая, что делает, шефанго зябко запахнулся в широкий кожаный плащ.

— Что, холодно? — участливо поинтересовался сероглазый человек, удобно устроившийся в высоком резном кресле. — Рад наконец-то познакомиться с тобой, нелюдь. А ты и вправду похож на демона. Интересно, демоны способны чувствовать боль?

Способны. Чувствовать боль способны все. И все стало болью. И пытка длилась вечность. А потом еще вечность. И сознание рвалось в окровавленные клочья, но не могло покинуть тело и билось в судорогах, раздираемое ледяными осколками пронзительной, чистой боли.

— Примитив, — прохрипел Эльрик, слыша, как хрустит во рту крошево собственных зубов. Попытался встать. Не смог. И весь сосредоточился на том, чтобы заставить тело подчиниться.

Поднялся, цепляясь за стену.

— Ты… мог бы выдумать что-нибудь… получше. Смертный.

Зигфрид молчал. Смотрел с интересом.

Эльрик понимал прекрасно, что если отлепится от стены — ноги не удержат. Но и стоять так, вцепившись пальцами в резьбу на деревянных панелях, было унизительно.

«Вспомни хисстара, Торанго».

Гот воспользовался перстнем точно так же, как Эльрик в Башне. Пытать с помощью магии проще и эстетичнее.

Император хмуро улыбнулся. Сделал шаг к генералу. Качнулся, но устоял.

— Кресло Его Величеству, — вполголоса произнес Зигфрид. И кресло действительно появилось. — Садись, — кивнул гот.

Эльрик не сел — упал, скривившись от новой вспышки боли. Холодным ужасом накатило:

«Опять?!» Он даже не заметил, что стиснул зубы, готовый удержать крик. Впрочем, кажется, это у него не слишком получалось. Вспомнить не смог.

— Да не бойся. — Гот покачал головой. — Уже все. Мне просто нужно было наказать тебя.

— Надо думать, я сильно тебя обидел, — медленно проговорил шефанго. Слова давались трудно, как будто позабылись все разом. — Хорошо, если так.

— Знаешь, — задумчиво сказал генерал, и серые глаза его стали мягкими, словно потеплели, — мы с тобой и вправду похожи.

— Я никогда не пытал. — Подкатила тошнота, и Эльрик на секунду прикрыл глаза. — У меня для этого всегда были палачи. Рабы.

— Хочешь сказать, что я тоже палач? Или раб? — Зигфрид кивнул. — Опрометчивое заявление.

За окнами была ночь. И свет уже не просачивался в узкие щели между портьерами.

Генерал поднялся из кресла. Достал из резного, красного дерева шкафчика бутылку с вином и два кубка. Разлил. Протянул один из кубков де Фоксу:

— Это хорошее вино. Эллийское.

— Да пошел ты, — вяло посоветовал Эльрик. — У тебя ко мне дело или ты заставил меня скакать через всю страну, чтобы «наказать»?

— Пей, — спокойно сказал генерал. И все встало на свои места. Точнее, де Фокс вспомнил свое место. Потому что не смог отказаться и даже отвернуться не мог, чтобы не видеть, как он, он сам, послушно берет кубок.

— Молодец. — Зигфрид с удовольствием сделал глоток. — Теперь к делу. Тебе нужно подлечиться, сам понимаешь. Но это сделают здесь, в Готхельме. После ты отправишься к себе в империю. Хватит уже шляться по Материку, пора вспомнить, что ты правитель. А сейчас мне нужен твой Меч. Мне плевать, что он там собой представляет, но Рилдир зря не посоветует. Отдай мне клинок.

И это тоже был приказ.

Но выполнить его Эльрик не мог. Ведь Меч остался притороченным к седлу Тарсаша. А скакун сгинул где-то на перевале Великих Западных гор.

Только вот не выполнить приказ Эльрик тоже не мог.

Зигфрид еще успел бросить на шефанго изумленный взгляд, пытаясь сообразить, не потерял ли Торанго разум от боли и отчаяния…

Один только взгляд.

Пальцы сжались на витой рукояти, пачкая ее черным.

И сгинуло наваждение.

Но последний приказ генерала еще звучал, не успев рассыпаться в прах, в сиянии стройного лезвия. Приказ гласил:

«Отдай». Острием вперед, колющим ударом, грубым, страшным при работе двуручным мечом, Эльрик двинул клинок вперед и вверх, нанизывая Зигфрида на пылающее лезвие.

— Тасх рессе! — И перевел, глядя в широко распахнувшиеся ледяные серые глаза: — Возьми.

Только тогда гот закричал.

— Я никогда не пытал. — Эльрик медленно поворачивал Меч в теле Зигфрида, и ноздри его раздувались, вдыхая запах крови. — У меня были для этого палачи…

Охрана беспомощно била в тяжелую двустворчатую дверь. Зигфрид кричал. Крики раздражали, и Эльрик сделал так, чтобы голос гота не был слышен.

— Но здесь у меня нет палачей. — Шефанго двинул Меч вверх, расширяя рану. Серые глаза человека были полны боли и безумия. — Кроме тебя. — новый поворот клинка. — А ты немного занят.

Он рывком выдернул Оружие из тела генерала. Тот упал на пол. Живой. Все еще живой. Хотя казалось, что крови из него вытекло уже больше, чем может быть в одном человеке.

— Кровь — это жизнь, — равнодушно заметил де Фокс. По-прежнему не вставая с кресла, он одним движением клинка отрезал Зигфриду руку. Ту, на которой был старший перстень.

— Очень хороший Меч, — тихо сказал Эльрик генералу. — Он режет камень, как масло. Я уж не говорю про живую плоть. Да ты и сам видишь…

Вряд ли Зигфрид слышал его. А если слышал, то вряд ли понимал.

Но шефанго не думал о таких мелочах. Он думал о том, что шевелиться слишком больно. А без этого не поднять с пола отрезанную кисть. Под пристальным взглядом алых глаз рука, украшенная Перстнем, повисла в воздухе.

А сознание привычно скользнуло по плоскости Меча. И ждущий у выхода Зверь понял, что выхода больше нет.

Паучий Камень, когда Эльрик стянул его с пальца Зигфрида, распался на четыре перстня, из которых лишь один был отмечен черной кляксой, словно внутри камня и впрямь распластался паук.

— Гадость какая. — Все так же спокойно император провел камнем по лезвию и высыпал на ковер щепотку пыли. Все, что осталось от старшего перстня.

С оставшимися он поступил точно так же. Потом поднялся, опираясь на Меч. И клинок, словно был он обычным оружием, уперся в мраморный пол, а не вонзился в него. Эльрик посмотрел на все еще живого генерала. Отрезал готу голову и «исчез» из холодного, сумрачного, залитого кровью кабинета.

 

Эльрик де Фокс

Доходило до меня медленно.

Сначала появился Тарсаш. Просто вышел из леса, ткнулся мордой в лицо, вздохнул тяжело и жалобно. Мол, что же ты, Торанго, бросил меня в горах одного? Друзья так не делают. Может, хоть сухарик дашь?

Сухарика у меня не нашлось.

Потом стало доходить остальное.

То, что из холодного замка я попал на продуваемую мокрым ветром просеку. Именно просеку, а не поляну. То, что здесь относительно светло, а в Готхельме был уже поздний вечер. И еще — что где-то совсем рядом шумело море.

Потом я пробовал встать. Раза три, наверное. И в конце концов передумал. Так и остался валяться, лениво размышляя, замерзну я еще больше или нет, когда придет ночь. Она ведь придет. Попозже, чем в Готхельм, правда, но тем не менее.

И только сообразив, что выбирать все равно не приходится, раз уж я валяюсь на травке и встать не могу, я вспомнил про Меч.

А он лежал рядышком. Тихий такой. Обычный-обычный. Разве что красивее всех других виданных мной клинков. И не верилось — хоть и помнилось прекрасно, — что из пустоты возник он у меня в руках, стоило позвать. Стоило лишь представить его в ладонях.

Я погладил Меч. Лезвие было теплым.

Тарсаш хрустел травой и, кажется, не очень на меня обижался. Ну и хорошо.

А Зверь, тварь такая, притих. Озадачился, надо полагать. Только-только нашел он себе выход в магии, а тут и его перекрыли.

Может, и стоило мне побояться, хотя бы для приличия. Заподозрить Меч в чем-нибудь… В чем угодно, ну просто, чтобы заподозрить. Но бояться мне надоело еще по дороге в Готхельм. А подозревать… Не знаю. Даже если бы я уверился в том, что клинок мой не принесет ничего, кроме зла, я уже не смог бы от него отказаться. Он был слишком красивым и слишком страшным. И свобода его стоила мне дорого. Да к тому же что-то во мне умерло навсегда там, в Башне, когда я дрался с самим собой и самого себя убил. А Меч сейчас заменил это «что-то», заполняя возникшую пустоту.

Или создавая ее?

Не знаю я. Не знаю.

Зато теперь понятно, почему хисстар там, в Башне, не прикончил меня, хотя, по уму-то, маг его уровня должен был раскатать мое Величество в тонкий блин, не особенно даже напрягаясь. Если я сотворил с ним то же самое, что генерал «Бичей» — со мной, сил на магию ухисстара просто не осталось. Вообще ни на что сил не осталось. Как я сам умудрился из Готхельма аж до побережья «исчезнуть», одним Богам ведомо. Да, может, еще Мечу. Но Меч-то не расскажет. Боги, впрочем, тоже.

Самое время сейчас оказаться в «Серой кошке». Сделать доброй традицией визиты туда после стычек с «Бичами». Ганна — святая женщина. Она ж мне рада независимо от того, в каком состоянии я в гости являюсь. Однако плохо дело, если меня туда потянуло. Устал, что ли, император? Или стареешь? Отставить. До дома рукой подать, весь вопрос в том, как туда добраться.

Если бы не клятый гот, чтоб ему Путь кольцом, я бы на Анго просто «исчез». Благо с Мечом можно быть магом, не опасаясь, что Зверь сорвется с привязи. А сейчас поди «исчезни», если даже дышать и то больно. Кстати, почему мне никогда не приходило в голову разобраться с этими «исчезаниями»? Может, это та самая телепортация? Какой след такая магия оставляет, я знаю. А вот какой след оставляю я сам? Нет во мне исследовательской жилки. Хотя, с другой стороны, она мне и не положена вроде. Я ж вояка, а не фчен какой-нибудь. Я Торанго!

Думать Торанго, конечно, не пристало, но делать было все равно нечего. Я поразмыслил еще о том, что не следует мне думать, все равно ведь не умею, а значит, незачем и стараться, и в результате заснул. Чего и следовало ожидать.

 

Великая Степь. Ставка — Аль-Барад

Орда выступила в поход, когда разведчики Ахмази доложили, что Эзис двинул войска из Румии дальше на запад. В Аквитон.

Сим трясся в непривычном седле, оглядывая окрестности со спины невысокой, очень смирной лошадки, смотрел и слушал, но вот видел ли он и слышал ли, этого гоббер не мог понять до сих пор. Скорее он просто не переставал изумляться. И происходящему, и тому, что он, Сим, оказался в этом происходящем замешанным.

Отец Лукас велел ни во что не вмешиваться.

Сим и не вмешивался. Да только отправили его наблюдателем в Эннэм. А он вместо этого оказался в Великой Степи, потому как Ахмази рассудил здраво, что, если уж придется великому визирю терпеть все неудобства походной жизни, пусть терпит их и любимый повар. Приходилось терпеть.

По здравому размышлению, Сим решил, что называть себя сейчас наблюдателем в Эннэме он не может, но, когда Орда пойдет через Эннэм, все встанет на свои места. Правда, гоббер понимал, что из Эннэма войско пойдет на Эзис. А там, похоже, и дальше. Тэмир-хан, судя по всему, останавливаться не собирался, да и не умел. Но к тому времени, глядишь, и ему, Симу, новое задание будет. Расставаться с Ахмази половинчику не хотелось. Великий визирь задумал и совершил неслыханное. В мире, конечно, и без того происходило нечто невообразимое, но оно, по крайней мере, становилось уже предсказуемым. А вот поход Орды грозил спутать все планы и опровергнуть предсказания. Сим хотел идти с Ордой. Невзирая на то, что при виде его лошадки — да и вообще всех лошадей, если уж на то пошло, — его начинало тошнить. Степняки шли не так быстро, как неслись летом четверо нелюдей, спеша в Готскую империю, но все же быстрее, чем хотелось бы половинчику.

Орда напоминала Симу улей.

Тэмир покинул ставку с относительно небольшим войском. Но по мере продвижения на юг, к Эннэму, все новые и новые отряды вливались в Орду, и в гулком громе летела по Степи волна воинов, накатываясь неотвратимо и равномерно на Барадские земли.

Впрочем, Эннэму-то ничего не угрожало. Там уже ждали войска, готовые, так же как степняки, войти в армию Тэмира.

 

Содружество Десяти Городов. Стирн

— Как так — на Ямы Собаки? Это ты, нелюдь, загнул! Кто же туда по доброй воле пойдет?

— За деньги-то? — У Эльрика сердце к горлу подкатывало от волнения, но капитану об этом знать было незачем.

Питер Лассони, капитан «Русалки», почесал неухоженную бороду. Де Фоксу порекомендовали его как самого продажного и самого отчаянного моряка в Стирне. Самый. продажный и самый отчаянный подразумевало, видимо, еще и самый грязный. Во всяком случае, в шумном кабаке, где Эльрик разыскал капитана, грязнее Лассони не нашлось ни одного посетителя. Но в Десятиградье на такие мелочи внимания не обращали.

— Даже за деньги. — Капитан был непреклонен и уже начал посматривать на Эльрика с подозрением. В Стирне привыкли к шефанго и боялись их меньше, чем в других государствах, но этот огромный нелюдь Питеру не нравился совершенно. Отощавший, бледный, с нехорошим огнем в жутких алых глазах, он казался больным. Лассони прекрасно знал, что шефанго не болеют, и тем не менее не мог отделаться от мысли, что с его гостем что-то неладно. Да еще альбинос. Красные глаза на Ямах Собаки редкостью не были. А вот белые волосы…

Что-то… Что-то такое слышал Питер о беловолосом шефанго с алыми глазами… Да! Его искали все лето. Десятиградские порты заполонили черные корабли Ям Собаки, нелюди были повсюду — в гостиницах, в магистрате, на рынках. Они даже ездили верхом, чего обычно не делают. И добирались, говорят, до самых границ Содружества, всюду расспрашивая о своем соплеменнике. А между тем могли бы понять, что весть о шефанго, оказавшемся на Материке в одиночестве, разлетелась бы по всему Десятиградью. И если не слышали о таком в одном городе — значит, не было его и во всех других.

Кстати, тот парень должен был быть с топором. Это Лассони помнил совершенно точно. На топор нелюди упирали как на одну из главных примет. Такой особый шефангский топор.

Этот шефанго был вообще без оружия.

Питер подытожил для себя, что за один раз умудрился лицезреть шефанго больного, шефанго беловолосого и шефанго невооруженного. Последнее обстоятельство доказывало, что нелюдь действительно больной. Если не физически, то душевно. Однако полицезрел — и достаточно. Идти на Ямы Собаки не решился бы ни один моряк, и он, Лассони, не был исключением.

— Навигация закончилась, — добавил капитан, словно оправдывая свою осторожность. — Ваши вон все уже ушли. А уж они-то моряки Божьей милостью… хоть Бога и не чтут.

— Навигация закончится через несколько дней, — пророкотал шефанго. И взгляд его заставил Питера поежиться. — Пойми ты, смертный, что никто не требует от тебя идти к берегам империи. Просто — на север. Неделю. Может быть, полторы. Штормов не будет.

— Как же не будет-то, ежели…

— Не будет. Только ветер. Ровный и попутный.

— Нечисто здесь дело, — резонно заметил Лассони. — Что тебе посередь океана делать? А ну как там дружки твои караулят?

— Кого, «Русалку» — караулят?! — Рокочущий, но мягкий голос нелюдя сменился раздраженным рыком. Губы скривились болезненно, обнажая острые длинные клыки. — Хватит. — Шефанго поднялся со скамьи, сразу став пугающе огромным. — Если ты здесь самый отважный капитан, я поищу кого-нибудь потрусливее.

— Не найдешь, — меланхолично хмыкнул Лассони, не заметив двусмысленности собственных слов. — Ты о деньгах толковал. И сколько ты дашь за то, что мы высадим тебя в море, в двух неделях пути от того острова? От Фокса. Мы тебе даже лодку дадим.

— Пятьсот золотых.

— Полтыщи? Золотом?!

За соседними столами притихли и начали оборачиваться. Питер проклял собственный язык. Однако нелюдь при деньгах.

— Сойдемся на семистах? — предложил капитан вполголоса.

— Хорошо.

Эльрик выложил бы, не торгуясь, и десять тысяч. Лассони всерьез озадачился легкостью, с какой шефанго согласился на непомерную плату. Да, нелюди из империи богаты, это всем известно. Но ведь есть же предел и их богатству.

— «Русалка» отходит завтра. С отливом.

— Найдется у вас в трюме место для коня?

— Место-то найдется. — Капитан снова почесал в бороде. — Да только стоить это будет…

— Ну?! — рыкнул шефанго.

— Еще семьсот! — брякнул Лассони, уже не столько от жадности, сколько надеясь, что нелюдь откажется. Неожиданная покладистость собеседника почему-то пугала.

Он услышал:

— Хорошо. — И не смог понять, радует его щедрость шефанго или расстраивает.

— В лодку конь не поместится.

— Это мои проблемы.

— Ну, как хотите, — проворчал капитан. — А я бы на вашем месте продал лошадь здесь. Деньги хлопот не требуют. Кормить их не надо…

— Вот задаток. — Мешочек звякнул о стол с тем особым звуком, который издает только золото. — Остальное по прибытии.

И Эльрик ушел. Ничуть не озаботясь тем, как будет добираться до «Русалки» Питер Лассони, если учесть, что весь кабацкий сброд слышал чудовищную сумму «пятьсот золотых» и видел звякнувший кошель.

Он готов был косу дать на отрезание, что бравый капитан выкрутится, а еще что сам Питер и вся его команда не замедлят попробовать прикончить пассажира, едва лишь отойдет «Русалка» от берега. Деньги забрать. Коня продать. Верный заработок. И дело богоугодное.

 

Эльрик де Фокс

Они действительно попробовали. Так что, если бы я с кем поспорил, коса моя осталась бы при мне. Потом Лассони застенчиво улыбался и разводил руками, мол, мужик, ты ж сам понимаешь, и на старуху бывает проруха. А я никого не убил и этим гордился.

Определенно, нервы начинают успокаиваться.

Они действительно успокаивались. В смысле нервы. Если не считать того, что спать я почти не мог. И не уходил с бака сутками. Просто не получалось уйти. Стоял и смотрел вперед. Как дурак. Магия возвращалась. Медленно, но возвращалась. Океан узнавал меня и врачевал, как умел, помогал. Странно. И почему я думал, что Он и я перестали быть едины?

Ветер всю дорогу был попутный. Легкий бриз. И напрасно команда списывала это на милость Богов. Просто мне хотелось домой. Очень хотелось.

Домой.

Наконец-то домой.

Лодка с плеском ударилась о воду. Я спустился в трюм, где скучал без меня Тарсаш. Он заржал радостно, потянулся головой, губами. Взял сухарь и начал его деликатно жевать.

Сухарь хрустел.

Тарсаш дышал тепло и кивал головой.

Потом мы возникли на палубе. И я подумал, что очень удачно получилось с тем нападением. Команда по-прежнему относилась ко мне с недоверием. Но сейчас они меня боялись настолько, что готовы были стерпеть все что угодно, лишь бы я убрался с «Русалки».

Жеребец мой, нервно подрагивая, смотрел, как поднимается к палубе осторожная, медленная волна. Как застывает вода, удобным пологим спуском. Я шагнул за борт сам и позвал Тарсаша.

Нам не нужна была лодка.

На «Русалке» осеняли себя Знаком даже убежденные еретики. Уж на что не назвал бы я Лассони человеком набожным, и тот чертил Огнь, бормоча что-то, надо полагать, молитвы.

Хотя, может, и ругательства.

С него станется.

На редкость отважный дядька. Не от большого, правда, ума.

И только лишь отошли мы от корабля и вскочил я в седло, как «Русалка» припустила прочь со всей возможной скоростью. Ветер, правда, был теперь встречным. Они ведь шли на юг.

* * *

Я мог бы «исчезнуть» прямо на Фокс. Сейчас уже мог бы, но почему-то не сделал этого. Попытался объяснить сам себе, что не слишком разумно с моей стороны появляться на острове, сияя Светлой магией на несколько миль окрест и привлекая нездоровое внимание фченов и Священного Хирта. Объяснение было не из лучших, потому что магией от меня все равно несло. Однако другого не нашлось. Разумного — не нашлось.

Мы с Тарсашем появились над волнами приблизительно в дне пути от Фокса. Какое-то время скакун рысил неспешно, совершенно уже не боясь бурного моря и ступая по воде, как посуху. Он только фыркал, когда ветер бросал ему в морду клочья пены.

А потом я увидел… Серый туман на горизонте. Далеко-далеко на севере.

После походов дарки возвращались в родные фьорты. Иногда с добычей. Иногда — с потерями. Но всегда, завидев. эту туманную полоску впереди, радовались мы. Потому что там был дом. Там была безопасность. Там были шефанго, а чуждый, враждебный, трусливый и жестокий мир оставался позади.

Он не был на самом деле ни враждебным, ни жестоким. Он был миром. По-своему добрым. По-своему родным. По-своему опасным. Там остались люди, которых я любил. Там осталась память о тех, кто ушел. Там были долги, которые следовало оплатить.

Но это все потом.

Потом.

А пока — только туманная серая полоса на горизонте. И я посылаю скакуна вперед. И подгоняю его, подгоняю, пока не сбивается он — впервые со времени нашей встречи — с иноходи на невероятный, стремительный полет. И бьет по лицу заплетенная в косы жесткая грива. А я слышу:

— Зорр, лантэ! Зорр! — но не сразу понимаю, что это мой голос. Что это я, я сам тороплю своего коня. Не сразу. Как будто понимание срывает и уносит за спину соленый, хохочуший ветер.

* * *

Тарсе и силы Тьмы! Как мы спешили.

Тарсаш стелился, вытянув вперед шею, далеко выбрасывая сухие ноги, прижав уши и оскалив белые зубы.

А впереди были скалы. Черные скалы. Ставшие чуть ниже… Или мне просто показалось? И над скалами вились птицы. И море с ревом билось о камни. И птичий гомон перекрывал неумолчный рев волн.

Фьорт не изменился за десять тысяч лет. Не изменился внешне.

Щетинились сосны на далеких холмах. Стискивали берега узкий пролив. Ложились под ноги коню покорные сизые волны. И замок вырастал. Вырастал, высясь над открывшейся бухтой. Глядел грозно высокими башнями, тяжелыми стенами, черный на фоне неба.

Мой замок.

Фокс!

Причал. Дарки. Шефанго…

* * *

Я помню, что мы вылетели на берег, не слишком даже заметив, как шарахнулись от нас. Как запереглядывались. Загомонили. Не решались подойти.

Лица без масок. Я забыл уже… Забыл, что так бывает.

Мы пролетели через порт. Под подковами Тарсаша загудела, загрохотала мощенная плитами дорога к замку. Ворота распахнуты.

Как всегда…

Как раньше.

Двор.

Черное. Белое.

Стены.

Небо.

И я еще шел. Шел, не понимая, почему подкашиваются ноги. И голова кружится. И черные плиты, белые плиты, бойницы, зубцы на стенах… все это плывет перед глазами.

Где-то позади остался Тарсаш.

А сердце колотилось так, что, казалось, оно сломает ребра. И дышалось с трудом…

Нет… не помню.

Помню только глаза Олле Старого.

Олле…

И потом — как разом отказали ноги. И Олле упал рядом… И дико было мне, мне, Эльрику де Фоксу, стоять на коленях, уткнувшись лицом в плечо своего воспитателя. Дико было. Было стыдно этой слабости. Но как это оказалось нужно — почувствовать, что есть кто-то сильный, добрый, надежный. Кто-то, за кем можно спрятаться, забыть обо всем — обо всем! — хотя бы на минуту обманувшись его силой.

Олле говорил что-то. Обнимал меня и говорил, говорил. Он плакал.

А я… Я не умею плакать.

Вот так оно было. И я, как наяву, вижу твою паскудную ухмылку, принц: «Ах! Как трогательно! Спятить можно!» И прав ты, конечно, был бы, посмеявшись надо мной, если бы увидел тогда, во дворе моего замка.

Прав.

Да только пошел бы ты со своей правотой!

 

ИГРОКИ

— Кажется, пришло время нам познакомиться, Князь. Вы оказались достойным соперником, и Игра благодаря вам приобрела совершенно неожиданный размах.

— Да. В итоге у вас не осталось ничего. Я правильно понимаю? А у меня на руках пока что есть козыри.

— Что, простите?

— Здесь еще не играют в карты?

— Карты были уничтожены как магический атрибут. Маги, знаете ли, позволяли себе слишком многое.

— Ах вот оно что! Я догадывался, что пришествие Анласа — ваша работа. Ладно. Чего же вы, собственно, хотите?

— Для начала узнать, чего добиваетесь вы?

— Власти. Как обычно.

— Но зачем власть вам? Разве не имеете вы ее и без того, в любом из миров, где существует смерть?

— У меня нет ни одного собственного мира.

— Когда вы пришли сюда, вам ничего не стоило поднять свои армии. Короткая война — и мир ваш.

— Простите, Разрушитель, но такого не позволяете себе даже вы. Почему же я должен играть нечестно? Мне интересно было работать в рамках существующих здесь правил. И я намерен в них оставаться.

— Рамок больше нет. Создатели не смогли смириться с поражением и выпустили в этот мир слишком страшную силу.

— А вы смирились?

— На тот момент я выигрывал. Сейчас же говорить об Игре уже не приходится. Она давно вышла из-под контроля, и глупо закрывать на это глаза. Миру грозит смертельная опасность.

— Всему миру?

— Да. Существует некое Предсказание…

— Четверо? Как же, как же. Я уже имел удовольствие столкнуться с ними. Но, как я понимаю, они объединились помимо воли, вашей или Создателей. Вы всерьез полагаете, что они погубят собственный мир?

— Вы остались единственным, кто может потягаться с Четверыми. Создатели теряют власть. И я тоже.

— Все верно. Так и должно было случиться. Драконы могли бы спасти вас.

— Мы уничтожили драконов.

— Неужели? Очень зря.

— Как бы там ни было, сейчас поздно жалеть о содеянном. Нужно спасать то, что осталось.

— Вы хотите, чтобы я нарушил собственные правила ради вашего спасения?

— Спасения мира.

— Не нужно красивых слов, Разрушитель. Для вас все уперлось сейчас в одну-единственную планету, так? Цепная реакция, необратимый процесс, мир рушится в пропасть. Бред! В пропасть рухнете только вы.

— Пусть так. Но я не хочу этого.

— Вы хотите маленькое поместье в пределах завоеванного мной, да?

— Примерно. Освобожден Меч. Вы слышали о Мече, Князь. Его имя Звездный.

— Да? Это что, у вас принято так шутить?

— Поверьте, Князь, мне сейчас не до шуток.

— В таком случае до свидания. Мне пора. Чедаш, закажи билет на ближайший рейс до… До куда угодно, главное, чтобы отсюда. Не смею больше вас задерживать. Разрушитель.

— Князь?

— Вы — безумцы, но я-то — нет. Кому, скажите, пришла в голову идея выпустить Меч? Вам?

— Им.

— Ах вот как. В таком случае передайте «им», что пора собирать чемоданы. Я неясно выражаюсь? Извините. Меч уничтожит здесь все. Всех. И вас в том числе. Вас — в первую очередь.

— Но ваши силы и моя магия…

— Не смешите меня, Разрушитель. Его не остановить, понимаете? В мире, где нарушен Закон, Законом становится Меч. Чедаш, проводи этого господина. Да, кстати, Разрушитель, не стоит смотреть на Чедаша так пренебрежительно. Он — единственный Бог, который удостоил своим вниманием ваш убогий мир. Бог! А вы, все десятеро, посмели замахнуться на божественность, даже не зная, что это такое. Вы получите то, что заслужили. Прощайте.

 

Империя Ямы Собаки. Остров Фокс

— Ты затеял большое дело, сынок… Торанго.

— Олле, не называй меня так. Не привык я. Сам знаю, что большое, ты просто скажи: ты пошел бы?

— С тобой? Куда угодно.

— А другие? Те, кто живет на Фоксе?

— Они тоже. Но, понимаешь, они пошли бы за тобой. Потому что ты — это ты. Ты вернулся. Выжил. Ты — их командир и император. Твоя дружина почти вся цела. А вот как будет на Анго… Я не знаю, сынок.

Дома было удивительно хорошо.

Олле сидел в кресле, лицом к окну, вертел в руках кубок с вином. Поглядывал на меня осторожно. Он, кажется, все еще не мог поверить в то, что я вернулся. Я и сам поверить не мог.

Первые дни чего-то не хватало, остро не хватало, пугающе. Потом ясно стало: чувство опасности. Оно ушло.

На Фоксе мне ничего, абсолютно ничего не угрожало. Сейчас я уже привык, что никто не собирается убивать меня. Привык. Даже научился сидеть спиной к распахнутому окну. И все равно иногда странной казалась безопасность.

Из Шенга, из столицы, письма приходили три раза на дню.

«Торанго! Когда прикажете ждать Вас в столице?» Потом примчались гонцы.

А мне осознать нужно было. Понять, что я дома. Ф-флайфет, ну не мог я так вот сразу…

Спасибо Олле! Что бы я без него делал? Он на гонцов рявкнул, рыкнул, выругался. И на какое-то время от меня отстали.

Убедились, что жив император, и успокоились.

— Материк и люди враждебны нам, — задумчиво проговорил мой воспитатель.

— А кто виноват?

— Ну, вина здесь, я полагаю, обоюдная. Нет, ты прав, конечно, рано или поздно нужно начинать контактировать. Но очень трудно будет внушить эту мысль всем шефанго.

— Мы дрались вместе. — Я отвернулся к окну. Там было небо. Горы. И океан. С ума сойти! Ямы Собаки!

— Что? — Олле, услышав священную формулу, вскинулся, как дарк на волне.

— Мы дрались вместе, — повторил я. — Шефанго пойдут воевать по моему Слову. А после войны… после того, как нам придется воевать вместе с людьми, эльфами… мит перз!

— Да, пожалуй. После войны все станет совсем иначе. Что ты там про эльфов, Эльрик?

— Ничего.

— Ты так и не расскажешь мне, как жил там? — Олле допил вино и налил себе еще. А заодно долил и в мой кубок.

— Не знаю. Расскажу, наверное. Это долгая история, сам ведь понимаешь. Он кивнул:

— Понимаю. Но когда ждешь, время тянется еще дольше. Десять тысячелетий — это много. Слишком много для жизни среди смертных. Ты уходил мальчишкой. А вернулся… Я не могу понять, Эльрик. Стал ты старше? Или наоборот? Поэтому и хочу знать, как же ты жил? Как ты выжил?

Мне даже думать о Материке не хотелось. Я слышать о нем не желал.

Говорят, что со временем все плохое забывается и остаются лишь милые сердцу воспоминания.

Говорят…

Люди умирали, потому что были смертны. А я, как ни старался, не мог не привязываться к ним. Появлялись и исчезали города. Государства. Народы. Казалось иногда, что весь мир сошел с ума и несется куда-то, закусив удила, ничего не видя за шорами… Вперед! Вперед! Только я один нормален в нем. А иногда, наоборот, приходило вдруг понимание, что я давно спятил. Что невозможно сохранить рассудок в этом постоянно меняющемся мире. Были века одиночества и годы общения.

И снова одиночество. Друзья умирают.

Были женщины…

— Я, кажется, умудрился влюбиться там, представляешь, Олле?

— В человека?

— В эльфийку.

— А она?

— А она — нет.

Как мало, оказывается, вина помещается в кубок. А вообще, хватит уже бездельничать. Пора в столицу. Слово о мобилизации — дело святое. На Ямах Собаки давненько не воевали всерьез.

 

Эллия. Грэс

Элидор

Я был готов убить любого эллийца, решившего помешать мне. Но им было не до того. Напуганные вестями с северо-востока, эллийцы беспрекословно отдавали мне всех своих солдат и предоставляли моей армии кров и провиант. И ни одна местная собака даже не тявкнула в нашу сторону.

На границе с Румией, точнее, с новыми владениями исманов, моя армия увеличилась чуть ли не вдвое. К нам присоединились все те румийцы и аквитонцы, которые не пожелали жить под властью исманов, готов и Тварей и сумели вырваться в Эллию. Им было наплевать на мою расу и мою религию. Мы собирались воевать с султаном и готским императором. Для них этого было достаточно.

Как раз в те дни появился Шарль. Я нашел его в своем шатре, стоящем в центре лагеря. Шарль валялся на моей походной кровати и курил трубку, набитую каким-то дурно пахнущим табаком. В следующие пятнадцать минут я выслушал много нового и интересного про мою охрану, мою армию и меня лично. Он прибыл ко мне по приказу отца Лукаса с целью всемерно содействовать моей войне. Шарль стал командиром разведки.

За день до перехода границы нас догнал Экспедиционный корпус Айнодора под командованием племянника императора, Эльнара. Император и Совет раскачались-таки на отправку хотя бы корпуса. Я объяснил Эльнару, кто здесь командует. И он, как ни странно, согласился:

— Это твоя война. Тебе и отдавать приказы. А потом мы ворвались в Румию. Западнорумийская армия исманов не уступала нам по численности. А по умению слаженно работать мы ей и в подметки не годились. Они хотели победить. А нам победа была не нужна. Мы хотели убить их. И поэтому ни один исман не ушел из Западной Румии. Мы вырезали всех. И всех румийцев, помогавших исманам.

 

Эзис. Эрзам — Мерад — Гульрам — Табад

Вперед, вперед и вперед — захватил и нес стремительный поток Войны. И летела Орда, сметая все и всех на своем пути. Непобедимое, непредсказуемое, неудержимое войско.

Бой за боем, удар за ударом, в чистом поле и в городах, на просторах эзисских степей и в маленьких крепостях. И Богом казался Тэмир. И понимал Ахмази, как рождаются легенды. Впрочем, хан говорил, что война еще не началась. Что все самое интересное впереди. Эзис не ожидал удара. Он еще не готов к серьезным сражениям. Но он подготовится.

Государство горело. Горели даже не отдельные города — горела вся страна. Орда шла по Эзису.

Тэмир сидел в своей юрте, поставленной на центральной площади Мерада. Слуги сменили дастархан.

— О чем задумался, визирь?

Ахмази, сидящий напротив, улыбнулся:

— Я не прогадал, приехав к тебе, хан.

Да, он не прогадал. Поначалу это был вынужденный союз. Союз от безысходности. Орда Тэмир-хана должна была стать живым щитом Эннэма. И она стала этим щитом. А потом она стала чем-то большим. По крайней мере, для Ахмази.

Сначала он просто восхищался ханом. Как вождем, как военачальником. Как Ханом. Гораздо позже, уже после первых боев в Эзисе, визирь увидел человека. Не похожего ни на кого из людей. И похожего на очень многих. Похожего по частям, которые никак не хотели складываться в целое. Да и невозможно было, если честно, уместить их в одном человеке. Вот только Тэмир… Вот он, рядом. И Ахмази прекратил попытки разобраться в хане. Он его просто принял. Таким, какой есть. Так же когда-то он принял Эльрика. В юрте стоял полумрак. Хан едва заметно улыбался. Скопец. Он чуть было не отослал его. Если бы не тот взгляд Ахмази.

— У тебя глаза воина, визирь. Тот не понимал:

— Все люди смотрят по-разному. И взгляд людей постоянно меняется. Сейчас он воин, а через секунду глядит как побитая собака.

— Я не о взгляде. Я о глазах. Тех, что не меняются. Такие глаза у моих темников. Такие глаза у Эль-Риха. Они различаются, ты прав. Но различаются они в мелочах, главное остается: только с такими глазами можно стать темником, визирем или ханом.

— Эльрик не хан и не визирь.

— Он — император. А это почти то же самое. Тэмир гибко поднялся с кошмы:

— Пойдем, визирь. Посмотрим, что наши воины выделили в долю хана.

* * *

Вести о войске нелюдей принесли разведчики Ахмази.

Сим узнал об этом чуть позже. Было бы странно, если бы он получал новости раньше, чем его хозяин. То есть с кем другим такое, может, и вышло бы, но рисковать, имея дело с Ахмази, Симу не хотелось… Он однажды имел удовольствие увидеть, как поступает скопец с предателями.

Итак, нелюди, конные лучники, не уступающие, пожалуй, степнякам ни в искусстве верховой езды, ни в стрельбе. Эльфы. Судя по докладам разведки, нелюди шли на Аквитон через Румию, двигаясь навстречу Орде.

Ахмази был озадачен известиями. Он знал, что лет сто назад эльфы воевали против муэлитов на стороне исманов. Может быть, сейчас бессмертные вспомнили старые союзы? С них станется.

Правда, разведка докладывала, что эльфы воюют с исманами. Осторожный скопец проверял и перепроверял полученные сведения, проверка лишь подтверждала их необъяснимость. Эльфы зачем-то ввязались в войну людей, выступив в одиночку против армий Эзиса и, надо полагать, империи готов.

Но враг врага не всегда друг. Тут Ахмази с Тэмиром во мнениях сходились, как, впрочем, и во многих других вопросах. Если эльфы побьют исманов, Орда добьет эльфов. Если исманы победят нелюдей… Ну, Тэмир так и так пошел в поход против них.

Командовал айнодорскими войсками бывший наследник престола. Принц, отрекшийся от родины и от имени, полученного при рождении. Отрекшийся от всего ради войны. Безумец.

Он называл себя — Элидор.

Когда Сим услышал эту новость, он понял, что неслыханность затеянного Ахмази меркнет по сравнению с тем, что сотворил монах Белого Креста.

Принц там или не принц, в это гоббер не вникал. Может, отец Лукас приказал Элидору поработать на родине. Элидор поработал. Кто-то поваром становится. Кто-то наследником. А вот то, что воевать с эльфами ну никак нельзя, — это было важно. Да, конечно, Черный Беркут может потом сказать, что в интересах ордена было позволить Тэмиру истребить и нелюдей, и исманов. Но Сим не собирался гадать, что и когда может сказать Черный Беркут. Сим не хотел воевать с Элидором. Пусть даже сам он и не участвовал в стычках. Он, половинчик, повар Ахмази, был частью Орды. И…

Предоставив сумбуру в собственной голове укладываться самостоятельно, Сим вылез из юрты и заковылял — езда верхом сводила его в могилу — в центр ставки, где выделялась белым войлоком и золотым шитьем огромная юрта Тэмира, а рядом скромно притулился в других условиях показавшийся бы роскошным шелковый шатер Ахмази.

— Скажи хозяину, что повар Сим просит принять его. — Гоббер высокомерно, снизу вверх посмотрел на одного из рослых эннэмских бойцов, охранявших вход в шатер.

Воин молча кивнул и скользнул в шелковую полутьму.

Сима солдаты визиря по-своему любили. Стараниями половинчика им не однажды перепадало с кухни что-нибудь сверх обычного — сытного, но не слишком изысканного — рациона.

А Сим… У него всегда хорошо получалось приручать животных.

— Ты странно ведешь себя, повар, — с ленивым интересом заметил Ахмази, глядя на половинчика, склонившегося в почтительном поклоне. — Ты или дерзок, или безумен, если осмелился явиться ко мне без приглашения.

— Или у меня есть веский повод для этого, мой господин. — Гоббер выпрямился.

— Или у тебя есть веский повод, — кивнул скопец. — Говори.

— Я слышал, что в Румии эльфы воюют с исманами. Черные глаза визиря были непроницаемы. Лицо — маска лени и благодушия. Заплывший жиром евнух даже не пошевелился на мягких подушках. Сим рискнул продолжить, вспоминая на всякий случай молитву об Очищении. Ее полагалось читать перед смертью, чтобы Творец принял очередного Опаленного в лоно свое.

— Я услышал об этом случайно, мудрейший. Так же как и о том, что вы и Тэмир-хан намерены уничтожить тех, кто победит. Эльфов или исманов — не важно.

Ахмази не собирался ни помогать зарвавшемуся повару, ни сбивать его с толку лишними вопросами. Он слушал молча. Все так же равнодушно, думая о чем-то своем. Симу подумалось на мгновение, что он мог поставить не на того коня. Всего лишь на мгновение. И он — как с маху в ледяную воду — выпалил:

— Нам нельзя воевать с эльфами. Это союзники. Наши союзники, визирь, в той войне, о которой вы знаете больше, чем говорите.

— Скажи, что ты слишком долго был на солнце, — лениво процедил Ахмази. — Может быть, тогда ты останешься жив. Я лишь прикажу лишить тебя языка.

— Не скажу, господин мой. И ты волен делать то, что считаешь нужным. Но дай мне сказать все. В этой войне сражаются не только люди. В ней сошлись Свет и Тьма. Пламень и …

— Что ты знаешь о Свете и Тьме? — Визирь щелкнул пальцами, и два воина возникли за спиной у Сима.

— Наверное, меньше, чем вы, владыка. Я скажу вам, от кого я узнал о них. Эльрик де Фокс, Эльрик-Секира, Секира Ахмази — шефанго, который иногда выдает себя за эльфа. Он рассказывал мне об этом. Он. И его друг. Принц Элидор. Тот, кто командует сейчас эльфийскими войсками. Я знаю, визирь, что там, где начинается политика, заканчивается дружба. Я понимаю, что вам с Ханом ни к чему подозрительные и непонятные союзники-нелюди. Но если бы Эльрик был сейчас здесь, он сделал бы все, чтобы предотвратить бой с эльфами.

— Надо полагать, — губы Ахмази растянула равнодушная улыбка, — ты решил сделать это вместо Секиры. Но ты не Секира, половинчик. Как я могу знать, верить тебе или нет?

— Никак, — спокойно ответил Сим. — Здесь все просто. Это с людьми неясно: веришь — не веришь. А я… вернее, мы, как стихийное бедствие. — Короткое слово «мы». И словно Элидор появился рядом. Неожиданно спокойный, каким бывал он только с Киной. И Эльрик улыбнулся страшной своей улыбкой. А Кина, держа эльфа за руку, смотрела на визиря и Сима с веселым любопытством. — Простите меня за дерзость, господин мой, но будете вы мне доверять или нет, от этого, наверное, ничего не изменится.

— Слишком сильные, чтобы с кем-то считаться? — Издевка была в голосе Ахмази. Откровенная издевка и… что-то еще. А Сим, словно действительно друзья стояли у него за спиной, неожиданно для себя ответил вопросом:

— Вы действительно так думаете?

И молча покачал головой визирь.

Говорить нужно было что-то совсем иное. Что-то более подходящее к ситуации. Извиняющееся. Может быть, смиренное. Но Сима несло. Он дразнил уже разбуженного льва. Он сам себя подталкивал к пропасти. И услышал свой собственный, донельзя самоуверенный голос:

— Правильно. Сейчас и здесь мы считаемся с вами. И пока вы не умрете, так оно и будет. Главное, не лазьте за львятами.

— Что?! — Высокий голос скопца сорвался вдруг на рык. Наваждение сгинуло. Сим осознал, что он один-одинешенек в шатре разгневанного владыки Эннэма. И за спиной у него напряглись уже вышколенные вояки, верные псы Ахмази, которые ждут только приказа. А Элидор и Эльрик где-то далеко. Дальше, чем хотелось бы сейчас ему, Симу.

— Под стражу его, — коротко приказал евнух, — отвечаете головой.

«Все правильно, — констатировал Сим грустно, но с неким удовлетворением от того, что, пока несла его волна безумия, он все же сумел предвидеть результат. — Завтра мне отрежут уши. Вместе с головой. И ничего другого я не заслуживаю».

Мысли были неутешительными. Так что очень скоро половинчик отбросил их и занялся планами побега.

 

Империя Ямы Собаки. Шенг

Шенг гудел, как растревоженный улей. Императорский замок не мог вместить всех гостей, желающих убедиться в том, что Торанго действительно жив. Что Эльрик де Фокс, Эльрик-Предатель, вернулся после десяти тысячелетий жизни на Материке.

Церемонию принятия Власти безжалостно сократили, оставив лишь несколько самых необходимых, ставших обязательными ритуалов. Собственно, основная ее часть — передача перстня императором бывшим императору будущему — прошла вообще тихо и без свидетелей ввиду того, что императоров разделяли тогда тысячи миль. Все прочее Эльрик посчитал ненужной мишурой. Священный Хирт был шокирован, глава его прямо высказал Торанго свое неудовольствие и услышал в ответ приказ о мобилизации. Точнее, Слово о мобилизации.

Слово императора, как известно, было законом. Над мобилизацией стоило бы поразмыслить, потому что империя за все время своего существования ни разу не бросала на войну все силы. Все — это значит любой подданный, способный держать в руках оружие. Дома оставались только калеки, дети, женщины, в силу обстоятельств — беременность или кормление ребенка — не способные сменить пол, да мужчины, воспитывающие сыновей. Калек, женщин, детей и отцов набралось семеро. Империя Анго готова была выставить десять тысяч бойцов. Из этих десяти тысяч лишь несколько сотен не были магами. К сожалению, серьезных магов, фченов, посвятивших жизнь науке, тоже набралось не больше нескольких сотен.

Да, над мобилизацией определенно стоило бы поразмыслить. Вот только молодежь Священного Хирта ухватилась за идею войны с таким пылом, что глава его поневоле оказался захвачен всеобщим радостным возбуждением и отложил размышления на потом. В конце концов, подумать можно и после победы.

Навигация закончилась. Но это не имело значения. Разве что требовалось время на то, чтобы вывести из корабельных сараев уже настроившиеся на долгую спячку дарки. Торанго сказал, что Империя выступит в самом начале месяца льдов.

Что ж, Торанго знает, что говорит. И океан оставит свои воды чистыми, отогнав ледяных зверей подальше на север. Империя готовилась к войне. Император говорил о чем-то со фченами. Фчены после этих разговоров ходили задумчивые. С лицами ошарашенными и слегка безумными. Сталкиваясь друг с другом в широких коридорах университета, они ошеломленно извинялись, раскланивались и тут же начинали обсуждать очередной визит в Замок. Или визит императора в университет.

Университет располагался на Фоксе. Что, с одной стороны, было Торанго на руку, поскольку фчены — многие из которых помнили еще прежний мир и никогда не одобряли политики бывшего императора, хоть и знали, что их долг поддерживать власть, а не взбунтовавшегося принца, — демонстративно перебрались туда сразу после изгнания наследника и сейчас готовы были поддержать любую идею Эльрика. С другой же стороны, фчены были против любой войны. Они понимали прекрасно, что шефанго в большинстве своем жаждут крови. Они сами во времена позабытой уже молодости совершали подвиги на совсем других морях совсем другого мира, и они не могли, да и не собирались мешать воевать другим. Но идея мобилизации не вызвала в университете энтузиазма.

А вот известие о том, что смертные сознательно искореняли на Материке магов и магию, повергло научную общественность Анго в состояние прострации. Прострация очень скоро должна была смениться недоумением, а затем и яростью. Ибо даже фчены на Ямах Собаки оставались шефанго, воинами и убийцами, и их неприятие войны значило что-то лишь до тех пор, пока они не видели повода к этой самой войне. И нельзя сказать, что ученые расстроились, когда повод появился.

Эльрик же снова «исчез» на Материк. В Венедию. К Великому князю Менскому, Ярославу.

 

Венедия. Менск

— Громобой сказал, что в Менск приехал колдун. — Князь задумчиво постукивал пальцами по янтарного цвета столешнице. — Колдун, а не ведун. Что Сила его на крови. Это он о тебе говорил?

— Обо мне, — кивнул шефанго. Ярослав против обыкновения принял его в этот раз настороженно. Теперь ясно стало, что не нравилось князю. И непонятно было только, почему магия, данная Демиургами, показалась Громобою, который сам был ведуном не последним, темной. Мертвой.

Громобой сидел тут же, в горнице. Смотрел неласково. Топорщил совсем уже седую бороду. Но в разговор не встревал, хотя видно было — хочется вставить словечко.

— Ты знаешь, у нас не любят колдунов. — Ярослав вздохнул. Тема была ему неприятна. — Я вот все понять не могу, ты же был здесь весной, и тогда ничего плохого о тебе Громобой не говорил. Как так вышло?

— Весной я магом еще не стал. Это долгая история, Ярослав.

— И все же хотелось бы мне услышать ее. Я всегда рад был видеть тебя в Менске. Ты — редкий гость. И гость желанный. Но как мне быть теперь, я не знаю. Ведуны недовольны. Волхвы тоже. Сам понимаешь, мне не хотелось бы обидеть тебя, но и их я не хочу обидеть.

— Ты — князь. Тебе и решать. Я ведь не в гости приехал, Ярослав. Я по делу.

— По какому же?

— А какое у меня может быть дело? Война, разумеется. Ямам Собаки нужны союзники.

— Я помню, ты говорил, что давно не был у себя на родине.

— Это было весной, князь. Да дыши ты ровнее, во имя всех Богов. Или так и будешь теперь смотреть на меня, как… Зеш…

— Как кобель цепной, — неожиданно подал голос Громобой. — Ты уж не думал бы так громко-то, парень. И как иначе прикажешь тебя встречать? Весной приезжал — человек человеком, хоть и нелюдь. А сейчас Сила в тебе ледяная. Черная. Откуда взялась? Кто ты теперь есть? Объясни уж, будь милостив.

— Все верно, Эльрик. — Ярослав кивнул. — Объясни. Ну хоть придумай что-нибудь. Громобой не почует, ежели соврешь. Он мне давно жалился, что не… как это? Не «слышит» тебя, если только ты без ругани думаешь.

— Зато ругань я слышу. — Ведуну было так же неуютно, как и князю. Он хмурился, отводя глаза, разглядывал гладкий, отполированный ладонями посох. «Этакой дубинушкой, — неожиданно, но весьма уместно подумал вдруг Эльрик, — по хребту приложит — мало не покажется» и, похоже, напоминал самому себе, что разговаривает не с давним приятелем своим, Князевым хорошим знакомцем, может, даже другом, а с колдуном.

— Что объяснять-то? — устало вздохнул шефанго. — Почему колдун? Потому что успел Силу в подарочек огрести.

— Это кто ж такие подарочки делает? — искренне изумился Громобой.

— Те, по чьей милости война будет.

— Тоже колдуны, надо полагать?

— Нет. Да. Не знаю. Маги они… Шфэрт! Ты мне объясни, Громобой, тебя что удивляет? Сила?

— Да Сила-то что, Боги с ней, с Силой. Колдун ты, Эльрик. Кровь на тебе. Кровь, понимаешь.

— Приехали. — Эльрик достал трубку. И надолго замолчал, набивая ее и раскуривая. Затянулся. Выдохнул дым.

— Сдается мне, — сдерживая улыбку, заметил Ярослав, — что ты, Громобой, что-то не то сболтнул.

— Все то. — Эльрик повертел в пальцах пушистый кончик косы. — Кровь на мне. Ты, ведун, рехнулся на старости лет? Прости, конечно. И ты, князь, прости, но уж тебе-то, молодому, можно и поумнее быть. Ладно, я тоже дурак. — Он снова затянулся.

Князь и ведун ошеломленно молчали. Громобой медленно свирепел.

— Скажи мне, ведун, — очень ласково и осторожно спросил Эльрик за миг до того, как старик открыл рот, чтобы разразиться гневной отповедью, — а когда на мне крови не было?

Громобой вдохнул. Выдохнул. И закрыл рот.

— Теперь ясно? — Эльрик посмотрел на Ярослава. Князь смотрел на ведуна. Ведун, в свою очередь, уставился на посох, почуял взгляд владыки и пробурчал, не поднимая глаз:

— Кровь на нем всегда была. Ему какую Силу ни дай — она вся кровью пропитается. Уж и не знаю, то ли виниться теперь, то ли в шею его гнать. Да вроде гнать поздно. А виниться не за что. Свой он, князь. Какой был, такой и есть.

— Ну и славно. — Ярослав наконец позволил себе улыбнуться. — А если свой, так, может, ты в гости, а не по делу?

— По делу, — грустно возразил Эльрик. — Война будет. Нам союзники нужны.

— Ты до посла, что ль, дослужился?

— Я до императора дослужился. Не о том речь, Ярослав. Потом все расскажу. А сейчас просто поверь мне, хорошо?

Ярослав ошеломленно молчал. Вспоминал, что значит южное слово «император». Вспомнил. И покачал головой:

— Этак вот сразу и поверь! Слышал, Громобой? Эльрик-то князем Великим на Ямах Собаки стал.

— Это разве диво, — пробурчал ведун, поднимаясь славки. — Дивно мне, что он без топора своего явился. Ты ему верь, князь. Он потом все расскажет. А я пойду коня его гляну. Слышал, что дивный скакун, да сам не видел еще.

— С кем воевать-то собрался? — спросил князь, когда закрылась за ведуном невысокая дверь.

— С готами.

— И что ж вас вскинуло?

— Ты разве не слышал еще о том, что они творят?

— Слышать-то слышал. — Ярослав приподнял бровь. — Да только не пойму, зачем туда шефанго лезть. Вы за морем. Вас не достанут.

— Они до всех дотянутся, князь. Колдуны у них сильные к власти пришли.

— Откуда бы? Они ведь всех. Белым Огнем пожгли. И колдунов. И ведунов. И тех, кто рядом случился.

— Новые народились.

— И что тебе в том за печаль?

— Видишь ли, — Эльрик смотрел на Ярослава сквозь тонкую завесу табачного дыма, — готы собираются пройти по Материку, захватывая все государства и земли. Они почти не встретят сопротивления. Вы, пожалуй, сможете противостоять им. Но лишь какое-то время. Вас задавят силой.

— Устанут, пожалуй.

— А если им орки помогут?

— Быть того не может, чтобы орки с людьми вместе воевали.

— Они уже начали, Ярослав. Орки дерутся за своего Бога.

— А готы здесь при чем?

— А готы с вернейшими из его слуг в союзе теперь. Князь покачал головой. Недоверчиво. Хмуро.

— Не то ты что-то говоришь, Эльрик. Бог у орков страшный. Черный Бог.

— Темный.

— Пусть Темный. А у готов, как ни крути — Белый Пламень.

— Сейчас все иначе, Ярослав. Пойми ты, что времена изменились. — Эльрик выбил трубку и спрятал ее в кисет. — Готский император Рилдиру душу продал. А народу голову задурить много ума не надо. Народ за Белый Пламень дерется. И драться они умеют.

— Но в союзе с орками…

— Они уже воюют в союзе с Эзисом. Те тоже враги. Вера у них другая. Но готы-то думают, что исманы следующими будут. Сначала всех магов на западе перебить надо. А потом — на восток. Хранителя освобождать, что в Румии эзисцами заперт. Понимаешь? Вас же с ведунами вашими перебить — это святое дело. А то, что орки с другой стороны навалились, — так это совпадение удачное. Венедию захватят, там и до орков очередь дойдет.

— Не хватит у них сил.

— Может быть. А может, хватит. Двести тысяч воинов, не считая ополчения. А у орков их несчитано. Сколько у тебя бойцов, князь?

Долго молчал Ярослав. Ответ он знал. И знал, что Эльрику он тоже известен. Никогда не держали в Венедии больших армий. Дружины одни лишь. Да, бойцы в них были отменные, но иногда бои выигрываются не умением, а числом.

— И ты предлагаешь напасть на них? — спросил наконец князь. — Но что мы сможем сделать?

— Победить. С юга ударят эльфы. Я думаю, они уже вышли в море. Мы с вами будем воевать на севере.

— Рехнулся? — с искренней тревогой спросил Ярослав. — У вас же льды вот-вот придут.

— Не придут. Ты поможешь, князь?

— Когда ты думаешь выступить?

— Через неделю.

— За неделю мы не соберемся.

— Соберетесь. Если поторопитесь. Ведунов разошли вместо гонцов. Они коридоры делать умеют. Войска перекинуть мы поможем.

— Кто вы?

— Фчены… наши ведуны, имперские.

— Эльрик, войны за седьмицу не готовятся.

— Войны готовятся за несколько часов, Ярослав. Собирай князей. Я буду завтра с утра. Пусть настраиваются не на пьянку с разговором, а на работу, лады?

— Борух Зараньский да Володимиры — Согодский и Болеславский — тебя знают, верно?

— Верно. Их я сам приведу. Ты остальных зови. И ведуны чтоб не ленились.

— Я ведунам-то не указ…

— А ты укажи. Все. Пора мне.

Эльрик выскользнул в низкую, узкую дверь, привычно ругнувшись из-за того, что приходилось сгибаться в три погибели. Ярослав задумчиво смотрел ему вслед. Громобой сказал: верить. А Громобой зря не скажет. И с готами повоевать — дело стоящее. Давно хотелось, если уж по-честному говорить. Но в одиночку к ним идти очень уж рискованно. Сильны рабы Огня и крепостями, и людьми. А если помогут шефанго… Рубаки там знатные, и ведунов, говорят, не считано. Рискованное дело. Очень рискованное. Не лучше ли все же посидеть да подождать, как оно дальше получится?

«Не лучше», — подумалось уверенно, словно Эльрик все еще тут сидел.

Значит — собирать князей. И чуял князь, что Эльрик, нежданно-негаданно императором заделавшийся, повернет завтра дело так, что никому и в голову не придет, будто великого князя Ярослава, почитай, вынудили в войну ввязаться. Увидят все, что шефанго грозные помощи попросили. А венеды могучие в помощи не отказали. И ведь не откажут.

Ладно. Зато славно будет посмотреть на Эльрика, о подмоге просящего. Интересно, надолго ли его хватит?

 

Пустые земли

Элидор, слегка согнувшись, шагнул в юрту хана.

— Садись, гость дорогой. Есть будем, пить будем. — Тэмир улыбался эльфу.

— Здравствуй, хан. Здравствуй, визирь. — Элидор вольготно расположился на подушках и, не торопясь, приступил к трапезе, слушая ни к чему не обязывающий треп Ахмази, кивая и поддакивая в нужных местах.

Когда ужин был закончен и слуги, менявшие дастарханы, исчезли, Тэмир глубоко затянулся трубкой и улыбнулся эльфу еще шире:

— Я хотел воевать с тобой, тайши. Это было бы интересно — ты понимаешь, что такое война. Но Ахмази говорит, что ты друг Эль-Риха. А мне не хотелось бы огорчать Эль-Риха вестью о твоей смерти. К тому же у нас общие враги — я очень не люблю Грязь. Поэтому сейчас мы союзники. Что скажешь?

— Ты прав — мы союзники. И мне бы тоже не хотелось расстраивать Эльрика сообщением о твоей очередной смерти. У тебя есть какие-то идеи?

— Царь Грязи в городе Тальеза. Твоя армия измотана, а мои молодцы успели отдохнуть. Так что я пойду через… — Тэмир помедлил, проговаривая про себя непривычное слово, — Ак-ви-тон, а ты — через страны приморских сурков. Соединимся у Тальезы. Эль-Рих должен будет подойти туда одновременно с нами. Если он опоздает, мы встретимся с ним в землях светловолосых.

Элидор с некоторым сожалением поднялся с подушек и кивнул хану с визирем:

— Встретимся у Тальезы.

 

Содружество Десяти Городов — Готская империя — Пустые земли

Эльрик де Фокс

Мать-мать-мать! Как говорят в Венедии и как скоро начнут говорить на Ямах Собаки, позабыв наши традиционные «мит перз» «зеш» и «от ханзер хисс эльфе». Время не то что шло — оно летело. И я никак не мог выкроить хотя бы несколько минут на то, чтобы подумать.

О чем?

Да обо всем подумать нужно было.

В первую голову об Элидоре, который почему-то упорно не отвечал. Я «дотягивался» до него по несколько раз на дню и словно упирался в стену. Эльф был жив, это без сомнения. Погибни он — я бы почуял. Но дозваться его я не мог, как ни старался.

Похоже было, что этот параноик заделался магом, и первое, что предпринял, — это окружил себя защитой от всего. В том числе и от попыток связаться.

А связь была нужна. Хотя бы для того, чтобы скоординировать действия.

Лукас сообщал с Материка, что на юге вновь вспыхнула война. На сей раз с эльфами. Доблестные айнодорские войска высадились в Эллии и двинулись на северо-восток, через Румию, к Аквитону. Сведения были обрывочными, часто путаными, данные противоречили друг другу… Ком — муникации — вот проблема современного общества! И не скажу, что мне приятно было столкнуться с этой проблемой, когда, по идее, она была уже решена. Во всяком случае, с Ярославом связь была в порядке, хотя князь так и не понял, как я умудряюсь говорить с ним с расстояния в несколько месяцев пути.

Короче, мессер от зеш! Думай не думай, а похоже, что, пока мы с Элидором не столкнемся лицом к лицу, добраться до него у меня не получится.

Во вторую очередь (а может, и в первую, тут, поди, разбери) следовало поразмыслить — и очень серьезно поразмыслить — о странностях моей собственной магии. Потому что не много ума нужно, чтобы задурить голову Громобою, который сам хотел, чтобы ему задурили голову. И уж совсем чуть-чуть требовалось Ярославу, чтобы увериться в том, что никакой я не колдун, а просто убивец. А вот мне этого было мало.

Колдун. Ведун. Сиречь маг темный и маг светлый. Но магия сама по себе знака не имеет, если не считать анласитских священников. Огнь которых не вписывается в привычные рамки представлений о магии.

Да. Выбор той или иной стороны лежит всегда на человеке, постигающем Силу. И, кстати, далеко не каждый маг обязательно выбирает. Я, понятное дело, выбрал. Не тогда, когда Величайшие одарили. Тогда моя магия как раз и была без всякого знака. Выбрал я, когда в Башню рвался, все законы нарушая. И выбрал я Свет.

Здесь, на Анго, фчены поначалу дурели. Торанго — маг, это понятно. Но Торанго — Светлый маг?! Это у них в голове не укладывалось. Паскудное мое прозвище, от которого попытались было откреститься, само вспоминалось. Мне-то что? Мне плевать. Я Предателем десять тысяч лет прожил. И еще столько же проживу. А вот остальным не по себе становилось. Сейчас привыкли уже. Или делают вид… Что, в сущности, равнозначно.

А вот в Венедии меня сразу записали в колдуны. И, клянусь своей косой, я не понимаю, каким образом один и тот же шефанго одновременно может быть и Светлым магом и Темным. Не понимаю. А хотелось бы понять.

Да только нет времени разобраться. Войска уже расквартировываются в Десятиградье. Содружество кряхтит и охает, но отказать не решается. К нам, нелюдям, они привыкли, и к тому, что от готов мы их прикрываем, — тоже.

А вот готы, хоть и люди все как один, совершенно десятиградцам не нужны. Дорожат купцы свободой своей. А нам это на руку.

И, кстати, добровольцев неожиданно много нашлось. Повоевать, не бесплатно, конечно, против императора готского. Именно против императора. А добровольцами все больше сами готы просились. Опаленные. Не всем, надо думать, удалось головы задурить. Уж не знаю, почему они предпочли наших магов своим, но разбираться еще и в этом я не собираюсь. Выбрали, и ладно. У нас каждый меч на счету.

Меч… Мне кажется иногда, что нужно немного времени, совсем немного — несколько часов покоя, и я пойму, что он такое. Или кто он такой. Но времени у меня нет. А если бы и было… Кажется, я не хочу ничего понимать. Просто. Не хочу.

* * *

Странной мы были компанией.

Сим — весельчак, балагур, затейник, так и не расставшийся с излюбленным образом балаганного дурачка. Это чудо умудрилось втереться в доверие к Ахмази и отправилось вместе с визирем сначала в Великую Степь, а потом и в поход на Запад.

На румийско-аквитонской границе Орда едва не схлестнулась с эльфами. И Сим, доблестный резидент Белого Креста, в панике чуть не раскололся. Сначала задурил Ахмази голову, объясняя, кто такой он, Сим, кто такие эльфы, в смысле кто такой Элидор, что драться с ним (Элидором) ну никак нельзя, что грядет оверкиль всему миру, ну и под конец (я уверен, что под конец, потому что, когда Сим начнет излагать с главного, земля перевернется) рассказал, какое отношение они с Элидором имеют ко мне, а следовательно, к Ахмази и к Тэмиру. Наверняка весь этот бред перемежался многочисленными отцами-настоятелями. Без них у Сима ни один разговор не обходится.

Может быть, конечно, все было не так. Но выслушать гоббера с начала и до конца, когда мы наконец встретились, я просто не смог. Так что домысливал сам. В любом случае, Ахмази к половинчику прислушался. Потому что тот якобы «заговорил твоими словами. Секира…» Вот спасибо большое! Отдельное и персональное самому Ахмази. Он, правда, не понял, с чего это я взъярился. Ну да ладно. Со стороны, наверное, виднее.

Элидор в отличие от Сима был просто черным вихрем мщения. Иначе не скажешь. Безжалостная жестокость его временами казалась страшной. С ним после боев и разговаривать было жутко. Это мне-то!

Он не оставил Кину на Айнодоре, но, даже будучи рядом, она уже не оказывала на него своего обычного смягчающего влияния. Убить Князя — мне казалось иногда, что это заменило Элидору смысл жизни. Принц стал кем-то сродни моему Зверю. Только Зверь — он туп. А Элидор… Элидор знал, чего он хочет. И знал, как добиться этого. И его войска были достойны своего командира.

Эльфы…

Дрались они, как… как шефанго. Через Эллию и Румию, предоставив Тэмиру драться в Пустых землях, он прошел не задерживаясь. Моруан и Нарранхилья — государства, лежащие севернее, — даже не успели насторожиться, когда армада эльфов, пополненная разъяренными Людьми из тех, что не остались в своих освобожденных землях, а отправились дальше, пересекла их границу.

Что характерно, и в Моруане и в Нарранхилье уже как-то смирились с готским владычеством. Они, собственно, всегда были к этому готовы. Каждый новый король дни считал, сколько их еще до прихода готских армий осталось. Очередных правителей там даже менять не стали. Просто взяли с них присягу в верности Его императорскому Величеству да войска изъяли, для дальнейшей войны. Так что в освобождении эти земли как бы и не нуждались. Но разве Элидора это интересовало? Да ничуточки! Он сообщил перепуганным монархам — остатки армий их государств не составили бы и десятой части его войск, — что они обязаны помочь объединенным эльфийско-человеческим отрядам. Те помогли. А что им еще оставалось, скажите на милость?

Я рад был бы ошибиться. Но, кажется, ничего, кроме войны, не осталось у принца… бывшего принца. Ничего. Ни родины. Ни ордена. Ни целей впереди. Он потерял все за считанные месяцы и ничего не получил взамен. Только Кина была с ним. Кина. Много это или мало — не мне судить.

— Это пройдет, Эльрик, — пообещал мне Сим. — Это всегда проходит. Элидор наш просто потерял себя, себя старого. И еще не нашел себя нового.

— Как это?

— Да я сам не понимаю, по правде говоря. Знаю только, что сейчас мы с тобой ничем не сможем ему помочь. Разве что присмотреть, чтобы не прибили его случайно. Но смерти он вроде не ищет.

— Ищет. Только не для себя.

— Вот и я о том же.

А я… А что я? Десятиградье Ямы Собаки поддержало. Мы сразу взялись за готов. И в Аквитоне, по-нынешнему — в Пустых землях, объединились с эльфийскими войсками…

Да. Хотя бы ради этого стоило начинать войну! Я могу прозакладывать свою косу, что ни эльфы, ни шефанго не могли представить, как все это произойдет.

Такое даже мне в голову не приходило.

Когда наши вояки, наши кошмарные вояки, шефанго, которыми пугают не только детей, но и взрослых, узрели передовые части эльфийской армии…

Когда эльфы, истеричные, Светлые, Чистые… Эльфы, рядом с которыми дышать-то страшно — вдруг повредишь чего-нибудь, — поняли, что впереди не враг, а союзник…

Я не думаю, что Ямы Собаки и Айнодор будут воевать в обозримом будущем. И уж точно знаю, что Анго не начнет войну первым. Мы дрались вместе. Это должно было сработать. И это сработало.

Элидор — Убийца. Сим — Трепло. Я — Предатель. Так оно было на самом-то деле. Так нас называли. За глаза. А может, мне только казалось, что… эльфийские части пришли в Пустые земли одновременно с Ордой.

 

Пустые земли. Тальеза

Беспристрастные летописцы отметят в хрониках:

«И в год 1375-й от прихода Святого Пламени, в месяце феврале, называемом также месяцем завершения, подошли три армии к. городу Тальеза, что в Аквитоне. И был город Тальеза стерт с лика земного, дабы даже памяти о нем не осталось среди людей».

Тальеза пылала. Элидор, сгорбившись, сидел на высоком эльфийском коне и молча смотрел на пожарище. Сим курил рядышком, задумчиво глядя на ревущее пламя. Эльрик, весь какой-то закостеневший от ярости, отсиживался в юрте Тэмира. Грыз незажженную трубку. Зверем смотрел на хана.

А тот только улыбался, встречая бешеный взгляд. И Эльрик отводил глаза.

— Он был здесь, — выговорил наконец шефанго. — И ушел. У нас из-под носа ушел. Тварь.

— Я задам тебе один вопрос, Эль-Рих, — мягко произнес Тэмир, — а ты мне ответишь. Хорошо?

— Н-ну? — Алые глаза блеснули в полумраке.

— Когда ты в ярости, ты не слушаешь никого, кроме меня. Так было. И так есть сейчас. Но что же ты делал, пока меня не было?

— Издеваешься? — прошипел Эльрик.

— Нет.

— Пока тебя не было, — тонкие губы дернулись, обнажая клыки, — никто не осмеливался сказать мне: «Иди в юрту и не выходи, пока не успокоишься». Так что я убивал в свое удовольствие.

— Понятно. — Тэмир кивнул. — Знаешь что, мне кажется, что ты и этот эльф затеяли войну только для того, чтобы убить своего врага. Вы не смогли сделать этого сегодня, и сейчас оба вне себя от злости. Каждый по-своему.

— Мы затеяли войну потому, что… — Шефанго выдохнул коротко. — Я не знаю, как Элидор, но насчет меня ты прав. Но, хан, это единственное, за что стоило воевать.

— Я начал поход, чтобы дойти до Западного океана, — спокойно сказал степняк. — Помнишь, мы говорили об этом? Давно.

— Я помню. Я все помню.

— Что ж. Мои воины и твои воины действительно встретились на одной войне. Но я не дошел до океана в этот раз. Я буду ждать следующего. Почему же ты не поступишь так же? Не трогай свой Меч. Ты все еще зол и должен победить это сам. Без его помощи.

— Зачем?

— Чтобы не стать рабом своего оружия.

— Бред. — Но Эльрик не коснулся витой рукояти. Ярость действительно отступала. Перегорала в уголья вместе с Тальезой. — Понимаешь, Тэмир, — голос дефокса постепенно смягчался, и шефанго уже не рычал после каждого слова, — эта тварь готова к войне, он может ударить в любую минуту, с любой стороны. Он — маг.

— Ты тоже. И твой друг эльф.

— Я не могу использовать всю свою Силу.

— Почему?

— Ее слишком много. Могущество накладывает запреты.

— А он тоже будет сдерживать себя? Эльрик пожал плечами:

— Я не знаю. Скорее всего. Пока мы не встретимся лицом к лицу.

— Вы двое?

— Его меч и мой ненавидят друг друга.

— Объясни, — мягко попросил хан.

— Объясни. — Де Фокс потер подбородок. — Мне бы кто объяснил. Я просто почуял его там, в Тальезе. Его и его Оружие. Это Тьма.

— А ты?

— Не знаю. Мне казалось, что я служу Свету. Но когда наши армии встретились там, на севере, лезвие моего клинка почернело. Оно становится лучом света, когда я среди шефанго. И темнеет, когда я с тобой или с Элидором.

Эльрик дотянулся до Меча, лежащего на роскошном ковре, и потянул его из ножен. Лезвие было черным.

— Вот такие дела. Может быть, когда я убью Князя, я разберусь, что к чему. А пока мы можем только сидеть и ждать удара.

— Я бы на его месте начал с Эннэма, — заметил Тэмир. — Когда мы подойдем туда, наши войска будут утомлены походом, а он успеет закрепиться. Может быть, даже захватит часть Эзиса.

— А я бы на его месте лежал в углу и прикидывался ветошью, — буркнул Эльрик скорее из вредности, чем всерьез, — Ладно. Эннэм так Эннэм. Все равно нам еще орков бить.

— Зачем? — искренне удивился хан.

— Даже не спрашивай, — Эльрик растянул губы в улыбке, — Я не остановлюсь, пока не истреблю всех поклоняющихся Тьме.

— А свой народ?

— А мой народ воюет на стороне Света. Только они об этом не знают.

* * *

В просторной юрте Тэмир-хана собрались все: Ахмази, аккуратно опустившийся на подушки рядом с Эльриком; Сим, тщетно пытавшийся отыскать угол, в который можно было бы забиться и не подавать признаков жизни; сумрачный Элидор и Кина, устроившаяся между эльфом и шефанго. Эльфийка снизу вверх поглядела на обоих беловолосых гигантов и покачала головой:

— Может, мне кресло попросить?

— Да уж, — уныло буркнул Сим. — А мне, наверное, стол. На столе сидеть буду.

— Мне кажется, на столе будет неудобно, — совершенно серьезно заметил Тэмир.

— Зато высоко, — объяснил гоббер. — Я маленький. У меня чувство собственной неполноценности.

Невысокий, худощавый Тэмир глянул на Эльрика, на Элидора, на Ахмази, который казался бесформенной горой, и пожал плечами:

— Трудно тебе, наверное.

— Да слушай ты его больше, хан, — не выдержал де Фокс. — Он тебе расскажет. Мы не для того здесь собрались, чтобы…

— Мы собрались, чтобы поужинать. — Тэмир покачал головой. — И поговорить. Дела все — потом.

Сим, восхищенно приоткрыв рот, переводил взгляд с невозмутимого хана на разом притихшего Эльрика. По губам Ахмази скользнула чуть удивленная улыбка. А слуги уже несли первый дастархан.

После ужина, после вина, после традиционных сладостей, когда все, кроме Кины, раскурили трубки, а эльфийка замахала перед носом руками, разгоняя сгустившийся дым, Тэмир выжидающе глянул на шефанго.

— Можно, да? — хмуро уточнил де Фокс. — Спасибо большое. Хан, без «пожалуйста» я обойдусь. Смысл в чем, господа, я тут книжку нашел. Подлинник «Прорицания». Ну и прочитал сдуру. В общем, Харрул не врал… в смысле насчет могущества.

— Ты хочешь сказать, что сравнялся с Демиургами? — поинтересовался Элидор.

— Я хочу сказать, что принес книжку с собой. — Эльрик выдохнул дым. — В первую очередь для тебя, Элидор. И для Сима с Киной. Я не знал тогда, что ты жив. — Он посмотрел на Тэмира. — А тебя уже похоронил, — шефанго ухмыльнулся Ахмази.

— Спасибо, Секира, — вежливо сказал визирь.

— Да сколько угодно. Читать будете? Или я ее в сокровищницу суну и забуду?

Табачный дым поднимался вверх белесыми облачками. Тишина не давила, она казалась естественной. Молчание.

Безмолвные размышления. Власть, безграничная, невероятная власть сама просилась в руки.

— Давай свою книжку, — сказал Элидор. Эльрик поднялся. Вышел из юрты. И вернулся с плоским, изукрашенным золотом фолиантом.

— Держи.

Сим шустро переполз по накрытому ковром полу, из-под локтя эльфа сунулся носом в книгу. Элидор быстро, небрежно пролистывал светлые страницы. Сим читал вместе с ним, охал, ахал, цокал языком, бормотал «страсти-то какие!», «нет, ну надо же!», «подумать только!»… С сожалением посмотрел на закрывшуюся обложку.

— Ничего не чувствую. — сказал он задумчиво. — Ни тебе дворец построить. Ни город разрушить. Ни какой фокус показать.

— А ты попробуй, — язвительно посоветовал Эльрик. И едва успел перехватить ринувшегося к выходу гоббера.

— Что? — возмутился Сим. — Ты ж сам сказал — попробовать!

— Что попробовать?! — прорычал де Фокс, усаживая половинчика на ковер. — Что ты попробовать хотел?

— Ну, фокус какой-нибудь… Вроде того, как ты огнем, помнишь?

— Я так понимаю, — задумчиво изрек Элидор, прислушиваясь к собственным ощущениям, — ты сейчас огнем в один момент спалишь весь наш лагерь.

— И еще пару миль вокруг, — хмуро кивнул шефанго. — Это Сила. Голая Сила. И без умения с ней лучше не связываться. Кстати, Сим, я тебя не предупредил, извини. Ты теперь тоже бессмертный.

— Ни хрена себе, — бормотнул гоббер и ошалело огляделся. — Весь лагерь?! Нет, надо попробовать…

— СЯДЬ!!! — рявкнул де Фокс.

Сим втянул голову в плечи и посмотрел на Кину:

— А ты?

— Я? — Эльфийка нерешительно глянула на Элидора. На Эльрика. — Я не знаю. Демиурги читали, эту же самую книгу, да?

— Эту же самую.

— И перестали быть людьми?

— Они… — Эльрик вздохнул и затянулся трубкой. — Да. Перестали. Но не от того, что прочли «Прорицание». Они уже не были людьми, когда Харрул написал книгу. Обряд ста смертей — ступенчатое умерщвление убивает в человеке человеческое. Тебе это не грозит.

— Из нас четверых только тебе и не грозит, — неожиданно серьезно сказал Сим, — Мы-то давно уже не люди.

— Не правда. — Кина ожгла гоббера растерянным, гневным взглядом и… опустила глаза, — Не правда, — проговорила тихо и неуверенно.

— Мы не люди, мы — нелюди, — улыбнулся де Фокс. Улыбка вышла натянутой, но все же это была улыбка. — Решай, малыш. Тут мы тебе не советчики.

Кина молча потянула к себе изукрашенную книгу. Брезгливо. Самыми кончиками пальцев.

— Мы — Четверо. — Она открыла обложку. — Куда ж вы без меня? Пропадете ведь.

— Власть, — задумчиво пробормотал Ахмази, глядя, как тонкие пальцы эльфийки листают страницы. — Очень большая власть. Ты не боишься, Секира?

Эльрик молча пожал плечами.

— Он не боится, — хмыкнул Тэмир. — Они все не боятся. Они — безумцы.

— А ты, хан? — де Фокс повернулся к нему, — Разве ты боишься Власти?

— А зачем она мне? — улыбнулся степняк, — Ты же знал это, верно, Эль-Рих?

— Знал. И ты, Ахмази, не хочешь, так?

— Муджайя учил, что жизнь здесь — лишь кусочек жизни. Мне не нужно бессмертие. Секира.

— Все верно. — Торанго выбил трубку и с удовольствием потянулся.

— Теперь мы можем убить Князя сами, — обронил Элидор. — Втроем. — Мы не знаем, где он, — напомнил Сим.

— Это не важно. Сила есть… Эльрик, ты знаешь, как там дальше.

— Сим прав, — Шефанго поморщился. — Мы действительно не знаем, где Князь. Не факт, что он все еще здесь. В смысле в мире. А кроме того… понимаешь, Элидор, мне сейчас не до Князя.

Эльф удивленно и чуть насмешливо изогнул бровь:

— Да ну?

— Именно так. То есть мы действительно должны убить его. Это важно. Особенно сейчас. Но, пока он не появился, я должен уничтожить всех поклоняющихся Темному.

— Так давай уничтожим. Долго ли теперь-то? Армии нам уже ни к чему.

— Нет.

— Что «нет»?

— Если мы воспользуемся магией, это… зеш!

— Это будет нечестно, — продолжил за Эльрика Сим. — Знаешь, Элидор, я ненавижу, когда он так говорит. После этого всегда случаются неприятности. Помнишь, когда…

— Он — придурок, — Эльф кивнул. — Слушай, Фокс, мне-то плевать на твои «честно — не честно». Мне нужно убить Князя, ясно? И я его убью. Если хочешь, мы истребим перед этим темных, черных, серых, зеленых, фиолетовых в крапинку, но я не собираюсь ждать, пока армии проползут через весь Материк до орочьих царств. Или, по-твоему, честно посылать на смерть своих бойцов?

— Честно, — ответил Эльрик. — Это война. Правда, Тэмир? Тэмир молча улыбнулся.

Элидор посмотрел на хана, на де Фокса, на погруженного в какие-то собственные мысли Ахмази и поднялся на ноги:

— Смерти плевать на законы чести, Торанго. А Князь — это Смерть.

— Делай, как знаешь. — Эльрик задумчиво распушил пальцами кончик длинной косы, — Каждый волен в своих заблуждениях. И мы — тоже.

Элидор вышел из юрты.

Кина осталась сидеть на устланном подушками ковре.

— Что-то все-таки случилось, да, Эльрик? — Она смотрела на «Прорицание», как смотрят на паука или скорпиона, забравшегося в постель, — И что будет дальше?

— Плохого — ничего. — Шефанго взял книгу, повертел задумчиво. — Жаль, сжечь ее не получится. Только перепрятать.

— Плохого — ничего. А хорошего? — Кина оглянулась на сосредоточенно жующего чернослив Сима.

— А хорошего будет больше, чем хотелось бы, — с набитым ртом пообещал ей половинчик, — У нас ведь всегда так. Ни в чем мы меры не знаем.

 

Элидор

Я «шагнул» в свой лагерь. Тишина кругом. Это было странно. И это было привычно. Обычные армии бурно праздновали любую победу. Моя — нет. Так было всегда. Так было и под Тальезой. Тем более под Тальезой. От города не осталось ничего. Груда дымящихся развалин.

У шатра меня дожидался мой импровизированный штаб:

Наргиль, Шарль и Эльнар.

Я приглашающе махнул и первым зашел внутрь.

— Куда дальше, командир? Орков навестим? — Наргиль развалился на ковре.

— Нет, орлы. Война закончилась. Расходимся по домам. Все трое уставились на меня, как будто увидели привидение своей любимой собачки.

— Черные не добиты, командир, — осторожно начал Эльнар.

Вокруг меня взметнулась стена пламени.

— Теперь я могу справиться сам. Мне не нужны ваши смерти.

Минуты две в шатре было тихо. Потом Шарль улыбнулся и покачал головой:

— Ничего не выйдет, Элидор. Войска не повернут.

— Куда они денутся? Тут улыбнулся Наргиль:

— А ты выйди и сообщи им. Все, мол, ребята, дальше я сам, а вы по домам. Они не поймут.

— А мне какая разница?

— Если ты уйдешь один, войска все равно пойдут дальше. — Теперь Шарль был полностью серьезен. — Но уже без тебя.

Я «выскочил» из шатра.

Тальеза сгорела сегодня один раз. Теперь она горела во второй.

Фокс с его святыми правилами войны, Наргиль с его подначками, Шарль, эльфы, люди. Весь этот мир!

Я пытался спасти их от смерти. А они сами лезут к ней в объятия. Идиоты! Тупицы! Не видящие очевидного фанатики. Да чтоб их орки вырезали подчистую! Благородные, мать их так! Беренгары Белые вперемешку с Жерарами Беспощадными. Эльфы-мстители. Штезаль! Борцы за людское счастье!

Немного успокоившись, я попытался разобрать сложившуюся ситуацию и в результате разозлился еще больше.

Они, все они, поставили меня в безвыходное положение. Я бы с чистой совестью оставил армию на Наргиля. Если бы она уходила домой… Теперь я должен был снова стать командиром. И встать во главе лавины. Незабываемые ощущения. Особенно если вы не согласны со своим положением.

Тальеза начала гореть в третий раз. Когда она почти догорела, я понял, что гнев ушел.

Рилдир меня побери! Я гордился своей армией. Эти ребята были такими же ненормальными, как и я. И они готовы были пройти со мной до края света. Это была Моя армия.

 

ИГРОКИ

— Празднуете победу. Величайшие?

— Что происходит, Разрушитель? Мы теряем контроль.

— Над Игрой?

— Над миром. Только не делай вид, что ты не чувствуешь этого. Что еще учинили Четверо?

— Прочли «Прорицание». Что с вашими лицами? Вы снова научились чувствовать?

— Ты… Ты так уверенно держишься… Ты видишь какой-то выход?

— Я вижу, что выхода нет. Иначе зачем бы мне приходить к вам? Давайте прощаться. Или будем решать, что делать? — Может быть… Может быть, попытаемся договориться с ними? Предложим им…

— Что? У вас есть что предложить? У вас есть что-то, чего нет у них? Эта четверка перехватила управление. Мы, — здесь, мы не вмешиваемся, а они там, и они живут в своем мире.

— Драконы уничтожены. Они могли бы помочь.

— Болваны! У них есть Меч, а драконы выступили бы на стороне Меча.

— Древние…

— Кто? Если даже Повелитель Пустоты оказался бессилен.

— Армады Тварей.

— Против Четверых? Да они уже сейчас в состоянии завоевать весь мир без помощи своих армий. Вам ли не знать, Величайшие? Совсем недавно мы могли то же самое.

— А Князь? Этот твой союзник?

— Он уходит.

— Почему?

— Князь боится Меча.

— У тебя на все есть ответ, Разрушитель. И все же стоит попробовать. Стоит, пока еще есть у нас и Сила и Знание, а у Четверых нет ничего, кроме голой мощи. Проводи нас к Князю. Ему-то мы найдем что предложить.

 

Эльрик де Фокс

К слову сказать, Тэмир оказался прав. И Князь действительно ударил по Эннэму. Только закрепиться там не успел.

Он оказался заперт на Материке, потому что сумасшедшие фьортшильцы нашли-таки таинственную Готландию — как выяснилось, так назвали архипелаг, оставшийся от южной части Материка, — и вырезали там всех подчистую, включая детей и женщин. Впрочем, что касается детей и женщин, тут и мы не отставали. Я говорю о людях. Эльфы с шефанго так и не научились убивать всех подряд.

Так что фьортшильцы громили готландцев, мы истребляли орков, Древних и Тварей, хисстары ушли или были отозваны, я не вникал. А Князь сбежал-таки. Один, правда. Без армий. В сопровождении своего слуги, поганенького божка из какого-то давно позабытого всеми пантеона. Он сбежал совсем. Покинул пределы мира. Так что Меч мой угомонился, и, как ни странно, мы трое, Сим, Элидор и я, тоже перестали яриться. Эльфяра родил даже что-то насчет того, что месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным. Древняя утешительная фразочка из арсенала какого-то мстителя-неудачника. А вообще, изречение это настроению нашему соответствовало. Мы утопили мир в крови. Мы перетряхнули все и поставили с ног на голову. Мы разрушили основы людской веры и свергли их нелепого Бога. Мы действительно устроили некое подобие апокалипсиса, убедив в том, что предсказанные Четверо явились, всех, кто верил в бредни Райяза Харрула, Верховного Жреца Храма Ста Смертей, Постигшего Тайное, Того, Кто Ведет За Грань. Бредни, они бредни и есть. Почему люди так склонны верить во всякую чушь?

Как это Элидор сказал, когда мы про Предсказание вспомнили:

— Те мы Четверо или не те? А какая разница? Запишем на нас!

Вот так вот.

Ну да ладно. Мы сделали все, что могли, и, может быть, немного больше. И мы могли позволить себе передышку.

Эльфийские армии ушли на юг. Из Пустых земель, через Эллию, к побережью. Мы отправились на север. Войска таяли, как снег по весне. Целыми отрядами оседали в родных местах. Отделялись. Прощались. И уходили. Устали все, но радость не оставляла места для усталости.

Пока не оставляла.

Это была хорошая радость. Радость победы.

 

ПРОИГРАВШИЕ

— Разрушитель? Величайшие? Вы еще живы? Странно.

— Князь, у нас есть предложение для вас.

— Возможно, я вас выслушаю. Когда вы станете моими.

— Мы предлагаем вам возможность провести в наш мир ВСЕ свои армии.

— В обмен на «маленькое поместье»?

— Можно сказать и так.

— Полагаете, что таким образом удастся победить Четверых?

— Что они могут против Бесконечности? Даже истребляя ваших рабов сотнями тысяч, они не сумеют уничтожить и сотой их доли.

— А Меч?

— Он просто не дойдет до вас. — Хм. Одно условие: вы будете драться рядом со мной.

 

Баронство Гиень. Монастырь Томаса Проповедника

Элидор

— Чем ты собираешься заниматься, сын мой? Мы сидели в рабочей келье отца Лукаса. За окном светало. Позади была ночь воспоминаний. Наверное, отец Лукас считал, что мы просто обмениваемся сведениями. Но мне не хотелось думать о работе, и я называл это воспоминаниями.

Я вспоминал войну. Отец Лукас вспоминал, как жил орден во время Войны. Плохо он жил. Белый Крест пытались вырезать все. Но отец Лукас не жаловался. Те, кто пытался вырезать орден, — тоже. Совсем не жаловались.

— Я пока не думал, отец. Нужно развести армии по домам. Потом посмотрим.

— Ты, конечно, великий герой, Элидор. — Магистр едва заметно улыбнулся. — Но у тебя сейчас очень дурная репутация. Элидор-Убийца. Твоим именем уже начинают пугать детей.

— Наплевать. Я не собираюсь каяться.

— Ты все сделал правильно. Но тебе пора задуматься о будущем. Ты не собираешься вернуться на Айнодор?

— После того, что я там отмочил? Увольте. Поживем пока на Материке. Эльрик, опять же, в гости звал. Я не хочу сейчас думать о будущем, отец.

Магистр мягко потянулся:

— Пора спать. Да, если ты все-таки решишь задуматься о будущем и тебе не будет хватать каких-то сведений, архивы ордена к твоим услугам.

Я решил, что ослышался, и вопросительно посмотрел на Черного Беркута.

— Будем считать это моим маленьким подарком. — Отец Лукас встал из-за стола. — Спокойной ночи, сын мой.

А я остался сидеть. Ничего себе подарочек! Ограничений на пользование архивами ордена нет только у Магистра и некоторых управителей секретов (очень некоторых управителей секретов). В свое время Джероно прокололся именно на этом, не подозревая, насколько мощен и эффективен секрет брата Оттона.

И со следующего дня, как только у меня выдавалась свободная минута, я зарывался в бумаги. Чего я только там не нашел! Еще пяток неизвестных предсказаний, которые можно было пристегнуть к нашей четверке. Хроники государств, о которых давно забыли. Хорошо разработанные планы на все случаи жизни. (Джероно не знал и об этом, иначе не стал бы так паниковать по поводу возможной победы черных. По расчетам братьев, такая власть не могла продержаться больше, чем сорок-пятьдесят лет.) Списки братьев, делавших карьеру в разных странах. А потом я добрался до личных дел.

Я прочитал свою характеристику и характеристику Сима. И искренне позабавился. Потом решил найти личные дела Кины и Эльрика…

«Торанго (см.) Эльрик де Фокс (Эльрик-Предатель, Эльрис, Эльринг, Эльринг-эльф).

Император Ям Собаки (см.). Возраст — около десяти тысяч лет (по слухам — точнее установить не удалось). В молодости был изгнан из империи за отказ убивать пленных эльфов. От своей веры, вопреки слухам, не отказался. После изгнания много путешествовал. Один из «Сумасшедшей Тройки» (см.). Светлый маг. Имеет обширнейшие связи по всему Материку. Поддерживает дружественные отношения с Тэмир-ханом (см.), великим визирем халифа Ахмази (см.), герцогом Аквитонским (см.), бароном фон Уденталем (см.), бароном фон Гиенем (см.), бургомистром Гемфри (см.), Великим князем Менским (см.), Светлыми князьями Зараньским (см.), Болеславльским (см.), Согодским (см.). Отличается несдержанным, буйным характером и своеобразными понятиями о чести. Влюблен в Кину Серебряный Голос (см.). Никогда не будет пытаться отнять ее у Элидора (см.), так как связан правилом «несс x’гeppce арро» (см.). Стандартное вооружение — двуручный топор (владеет виртуозно)”.

“Кина (Кина Серебряный Голос).

Эльфийка. Возраст — восемнадцать лет. В шестнадцать лет покинула Айнодор, после того как орочий отряд сжег ее родной город. На Материке встретилась с Эльриком де Фоксом (см.). Полюбила его. Но сама об этом не догадывается — шефанго слишком чужд для нее. После встречи с Элидором (см.) она убедила себя, что влюблена в него, чтобы скрыть свое собственное чувство к Эльрику. Участвовала во всех похождениях «Сумасшедшей Тройки» (см.). Была изнасилована князем Дрегором (см.). Сейчас — любовница Элидора. Известна великолепным голосом”.

«Несс x’reppce арро» — «Мы дрались вместе» (приблизительный перевод с зароллаша (см.).

Неписаный закон Ям Собаки (см.). Под него подпадает любое существо, дравшееся с шефанго одновременно против одного противника. Шефанго не будет предпринимать никаких враждебных действий против существа, подпадающего под действие этого закона”.

Я сидел на полу, тупо глядя на разбросанные вокруг меня свитки. «Лишние знания порождают скорби», — говорил мне когда-то Шарль. Я тогда смеялся: «Лишних знаний не бывает». Оказалось — бывают. И сразу полезли воспоминания: Кина, прячущаяся за спиной Эльрика; Кина, сделавшая ему новую прическу; Кина, спящая, завернувшись в Эльриков плащ; Кина, бросившаяся ему на шею, когда мы вернулись из Эрзама; Эльрик, пытавшийся нахамить мне при первой встрече; резкое изменение его поведения после драки с Ржавильщиком и Невидимкой; Кина, сидящая за столом рядом с Эльриком…

Я вскочил. Господи, какой я идиот! И уже ничего не исправишь. Нет. Если этих двоих ткнуть мордой в очевидное, они откажутся смотреть на это. Значит, пускай доходят сами. Я «шагнул» в наш лагерь под бывшим Аквитоном. Вызвал адъютанта:

— Командира разведки ко мне! Шарль появился почти сразу же:

— Звал?

— Найдешь Кину и отвезешь ее под охраной в Квириллу, к Торанго. Это приказ и для нее, и для тебя. В количестве охраны не ограничиваю. Вопросы? Кроме идиотских.

— Что я ей скажу?

— Что я видеть ее не хочу. Что… Все, что угодно, Шарль. Но она не должна сюда вернуться. Выполняй. Шарль мрачно кивнул и вышел. Девочка, простишь ли ты меня хоть когда-нибудь?

 

Содружество Десяти Городов. Квирилла

Эльрик де Фокс

Каждый день из всех десятиградских портов уходили корабли. Уходили остатки армий. Сим матерно ругался, осев в своем Лене. До гоббера только сейчас дошло, что война шла два года. Два года никто не занимался землей. Два года смертные и бессмертные самозабвенно воевали, а армии нужно было кормить, армии нужно было одевать, армиям нужно было оружие.

Если бы Сим увидел десятиградские базары, он ругался бы значительно больше и грубее. Мерку зерна продавали здесь за полсотни серебряных! Полсотни… А до войны она стоила один, редко — полтора.

А я опять не мог уйти на Анго. Потому что нужно было отправить по домам все войска. Расквартировать тех, кто дожидался кораблей. Проследить, чтоб славные победители не буянили в мирных и относительно богатых городах и не искали острых ощущений после дела. Хорошо Элидору, его эльфы тихие, спокойные, послушные. А на меня свалились шефанго и фьортшильцы. С этими ребятами месяц, проведенный в Квирилле, показался мне годом. Причем годом, стоившим двух лет войны вместе взятых.

Однако всему на свете приходит конец. Вот и мне… гм… Я имею в виду, что однажды адъютант доложил:

— Торанго, вас хочет видеть… э-э… Эльфийка… — Он оглянулся нерешительно, словно подсказку слушал, и растерянно добавил:

— Госпожа Кина Серебряный Голос… Торанго?!

Этот его вопль я уже за спиной услышал.

Синие глаза. Синие глаза в обрамлении черных ресниц. Я проваливался в эту синеву, даже не пытаясь выплыть, хотя бы воздуха вдохнуть, я тонул в ней…

Секунды две.

Даже меньше.

Потому что…

Потому что Кина не могла быть здесь. Ее просто не должно было быть здесь. Где угодно, только не в Десятиградье, откуда уходят каждый день остатки армий, где мерка зерна стоит полсотни серебряных марок, а за фунт сала люди готовы перегрызть друг другу глотки.

И хорошо было бы, тупо таращась, постоять хотя бы с минутку. Чтобы успело улечься в голове то, что глаза, за которые не жалко умереть, блестят слезами. Кина. Плакала. И готова расплакаться снова…

Не было у меня этой минутки.

Был ошеломленный адъютант, из смертных. Были просторные окна. Были наглые и любопытные взгляды в приоткрытую дверь приемной. Были жадные уши, вытянувшиеся в нашу сторону, и языки без привязей, готовые истрепать и забросать грязью кого угодно. Даже Кину.

Кину…

Я стянул маску и улыбнулся любопытным.

В сущности, она была просто девочкой. Маленькой девчонкой, бродячим щенком, крохотной птахой. Ее швыряло от Озлобленности к доверию и от теплоты к ледяной боли, Ее затянуло вместе с нами в кровавый и бессмысленный водоворот поисков. Поисков, которые ничего не дали, которые не остановили войну, которые лишь изменили нас. Нас троих. И едва не уничтожили Кину.

Она пришла ко мне, потому что некуда было идти. Она по-прежнему любила Элидора, и это, наверное, надолго. Надеюсь, что не навсегда.

Чужая женщина.

Странно. Это никогда не останавливало меня. Раньше.

Что там у них произошло, я не знаю. И никогда, наверное, не узнаю. Если вспомнить, каким был Элидор все время, пока шла война, можно предположить, что он сам толком не понял, что же на него накатило. Мы, все четверо, сошли с ума. Каждый, по-своему. И каждый по-своему потакали своему безумию.

Кина…

Скотство, конечно, но. я был рад, что так вышло.

Я понимал: она не любит меня. И все равно при мысли о том, что Кина — вот она, что она рядом, что она будет рядом долго… может быть, всегда.» При мысли об этом мне хотелось кого-нибудь убить. Просто так. От радости. Ну не бред ли, скажите на милость?

Радоваться тому, что рядом женщина, любимая женщина, единственная любимая, которая не любит. Даже хуже — любит, но не тебя.

Но чем меньше думаешь, тем крепче спишь. И я не думал.

Последняя ночь в Квирилле. Последние корабли. Последние часы нервотрепки. Сим заглянул в гости. Узрел Кину и ни чуточки не удивился. Обрадовался только.

Последняя ночь.

Странное, почти магическое состояние души.

Последняя.

Была последняя ночь на Фоксе. Давно. Страшно давно.

И ночь перед возвращением домой.

И… бывают ночи перед смертью. Ночи перед рождением. Ночи, полные ожидания. Томительные, горькие, тягучие, как отравленный мед.

Элидор достучался до меня, когда перевалило за пол ночь. Бросил коротко:

— Здравствуй. Она у тебя?

— Да.

— Не спишь?

— Нет.

— Плохая ночь, Эльрик.

— Просто последняя. Последняя на Материке. Завтра домой.

— В том-то и дело, де Фокс. Последняя. Выпьем?

— Выпьем.

Мы пили. Он — в Пустых землях. Я — в Десятиградье. Мы были рядом. И он ни слова не сказал про Кину. Ни слова, Кроме того — первого — вопроса. Элидор ничего не объяснял.

Я думал, что убью его. Я убил бы любого, кто заставил эту девочку плакать. Я думал, что оторву ему голову: действительно оторву. Чтобы брызнула кровь. Алая. У эльфов красная кровь. Красная и сладкая, чуть-чуть сладковатая кровь.

Он ничего не сказал. Ничего и не нужно было говорить. Есть женщины. Есть Кина. Но Элидор — это Элидор. Он дрался за меня.

Он смеялся надо мной, этот эльф, и иногда от его насмешек весь мир становился похожим на тряпку, пропитанную дерьмом и кровью.

Он дрался — за меня.

Кина плакала из-за него, он посмел сделать ей больно.

Он дрался за меня.

Мы и сейчас должны были наговорить друг другу колкостей, напихать колючек за шиворот, выплеснуть все, что накопилось за бесконечные дни, пока мир сходил с ума и летел в черную пропасть смерти.

Мы пили молча.

— Демиурги были здесь, — сообщил Элидор, вяло разглядывая кубок, — Сами пришли. С Разрушителем вместе. Предложили выбор: созидание или разрушение. Таким, как мы, как мы трое, в этом мире делать нечего, так-то вот. Нам надо уйти. Как ушли они. И не влиять на дела людей и нелюдей.

— Посылай.

— Послал.

— Ты прав был.

— Конечно. А в чем?

— Когда говорил, что не слабо нам стать равными Демиургам.

— Где у тебя меч?

— Это Меч.

— Хрен с ним: Где он?

— Здесь, на стене висит.

— Близко?

— Ну… да.

— Хорошо… — непонятно констатировал эльф.

Я не успел спросить. Я даже подумать не успел о том, что надо бы спросить. Я вообще ничего не успел, только рывком кинул себя из кресла к стене, туда, где висел, темным лучом пересекая ковер, Меч. И время понеслось, разматываясь в гулкой пустоте.

Опрокинутый кубок.

Холодная рукоять в ладонях:

Голубоватая темнота окна.

Мы оба услышали одновременно. И одновременно поняли: он здесь. Здесь, в мире. Он — враг, эта тварь, которую нужно уничтожить, эта мерзость и зло, он пришел сюда. Вернулся. Зачем???

Я не стал вынимать Меч из ножен.

* * *

И была Тьма, мягкими крыльями накрывшая нас двоих… троих, Сим возник из ниоткуда, верхом на крохотном пони. И был Свет. Сияние четырех клинков. И был Ужас. Черный ужас. Горячечный бред, кошмар-сновидение, невозможная реальность, Мертвые.

Широкое поле, края которого терялись за гранью мира.

Мертвые.

Мягкий свет луны, глаза звезд, подернутые слизким туманом.

Мертвые.

Мертвяки появлялись оттуда, где земля сливалась с небом, уходя в бесконечность. Мертвяки всех миров. Всего бесконечного множества миров. Они шли и шли. Ровными рядами. Молча. Бесшумно. А Врага мы не видели еще. Но Он тоже был здесь. Князь Дрегор. Повелитель мертвых. Его время пришло только сейчас, когда мы, мы сами, создали для него настоящую армию. Это по его приказу входили в мир все новые и новые ряды разлагающихся от гнили и тупой ненависти трупов. Входили в мир. В НАШ мир.

А война закончилась. И армии ушли домой. Да и не было бы здесь пользы от наших армий. Потому что нельзя убить то, в чем нет жизни. Война закончилась. А земля была пропитана кровью. Полита кровью. Удобрена телами. Согрета душами тех, кто умирал, чтобы она жила.

«Невмешательство!» Разве не об этом кричали Демиурги? Разве не этого ждали от нас? Слишком могущественных, чтобы остаться. Слишком живых, чтобы уйти.

Ткань мира рвали по живому, вселенная кричала, как женщина, и тупая, бессмысленная поступь мертвых ног заглушала ее крик.

Кина.

Узкие улицы Тальезы, стиснутые стенами серых домов.

Кина.

Потускневшие синие глаза. Спутавшиеся волосы. Она постарела. Эльфийка….

И под гаснущими звездами, под леденеющим небом на умирающей земле выступила, пузырясь, заливая копыта наших коней, отражаясь в луне алым отблеском, кровь. Наша кровь. Наша и тех, кто дрался вместе с нами. Тех, кто дрался за нас. Тех, кто… Тех, кто поднимался из могил, уходил из чертогов Темного, покидал светлые залы Заокраинных земель, оставлял прекрасные сады Анласа. Тех, кто вставал сейчас за нами, сжимая в руках оружие. Вставал плечом к плечу. Рассекая поле, уходящее в бесконечность, закрывая мертвым путь.

Это не мертвые дрались с мертвыми. Это те, кто будет жить вечно, встречали тех, кто потерял самое главное — душу. Свою бессмертную душу.

А впереди стояли мы трое. Клином. Извечным нашим жалким, непобедимым, смешным и смертельным клином.

Враг появился, когда армии встретились. Князь. В глухом шлеме, из-под которого сияли алым неживые, холодные, прозрачные глаза. В черном плаще, раскинутом, как крылья летучей мыши. С Мечом в тонких, когтистых руках.

И я увидел Меч. А потом мой собственный клинок потянул меня в бой. И стороной проходило-пролетало, обдавая ветром, знание. Понимание. Уверенность.

Дрегор. Князь ночи. Черный князь. Враг. Для нас троих. Враг — мой личный враг. Потому что Меч в его руках сиял черным. А мой клинок — я не видел его, но знал — казался лучом ослепительно-белого света. Санкрист — так звали Оружие Князя. Звездный — это было имя моего Меча. Тьма и Свет. Но где-то есть третий клинок. Светлая Ярость имя ему. И того, кто владеет им, я убью когда-нибудь, так же как должен убить Дрегора. Сражаясь с ним, я буду драться на стороне Тьмы.

Значит, мой путь — предательство. Всегда. Я буду присягать на верность то одной, то другой стороне и буду нарушать присягу.

Почему бы и нет?

Звездный не признавал крайностей. И предпочитал уничтожение любому другому способу разрешения конфликта. В этом мы с ним оказались очень похожи.

Тарсаш летел вперед, и Элидор не успевал за мной. Я слышал рык:

— Дрегор! — и не узнавал своего голоса. А Князь отсалютовал мне коротким черным Мечом.

— Властелин Мертвых к твоим услугам, Торанго. Вы все неплохо потрудились для меня.

Только тогда я стряхнул с лезвия Звездного ножны. Они соскользнули так легко, словно клинок стремился избавиться от них, как от оков, и в ослепительном сиянии лицо Дрегора исказилось, превращаясь в чудовищную звериную маску.

Князь рванул поводья, и конь под ним захрапел, пятясь. Вооруженный одноручным Санкристом, Дрегор был беспомощен перед моим Мечом.

— Звездный… — Князь продолжал меняться, уже сверкнули в жуткой пасти длинные кривые клыки. И руки стали когтистыми лапами. — А как же честь, император? — Голос его сорвался на визг. — Бой будет неравным.

— Боя не будет…

— Ты спугнешь его, Фокс! — заорал Элидор, налетая сзади. — Придурок!

Он как в воду глядел. Завизжав совсем уж дико, Князь рванулся с седла. Плащ за его спиной распахнулся перепончатыми крыльями. Меч Элидора сверкнул, отражая свет моего клинка. Лезвие его описывало круг, рушилось на Князя, грозное, стремительное, неотвратимое… Но Дрегор растаял в воздухе, и лезвие со стоном взрезало визжащую пустоту.

* * *

— Ну и кто ты после этого, Торанго? — угрюмо спросил эльф, разрубая пополам слишком близко подошедшего мертвяка.

Я не стал отвечать. Он и так знал, кто я. И я знал. И Сим, судя по лицу его, тоже догадывался. Мы снова упустили Врага. Что ж, пришлось отводить душу, истребляя его рабов. То, что среди рабов оказались Величайшие, нас уже не удивило. Истребили и их. Почему бы нет?

Мы остановили Смерть. И армии Дрегора рассеялись прахом, растеклись сгнившей плотью, растаяли туманом, а ветер прогнал его прочь, открывая пронзительные звезды.

Все это было очень красиво. Очень патетично.

Очень утомительно.

И это была самая длинная ночь в году, хоть и пришла она не в зимние праздники, а в конце осени. Но даже самые длинные ночи заканчиваются. Заканчиваются даже Последние ночи. В том случае, если они не самые Последние. Нам надо было бы упасть без сил, или возблагодарить Богов, или… не знаю, что делают нормальные существа после таких боев. Но мы не настолько устали, чтобы падать. Не настолько верили в Богов, чтобы благодарить их. И слишком мало выпили в полночь, чтобы не продолжить сейчас.

Поэтому мы пошли пить. Просто. Пить. Самое подходящее занятие для трех всемогущих, которые в очередной раз то ли победили, то ли проиграли и вряд ли когда-нибудь в этом разберутся.