На мельнице всегда было шумно: днем и ночью текла вода, крутилось колесо, вращались жернова. Но шум казался обернутым в тишину — город далеко, и деревня неблизко, поэтому ничего, кроме самой мельницы и запруженной реки, не издавало громких звуков. По ночам тут стрекотали кузнечики, плескала рыба и свиристели какие-то птицы — это было частью тишины, чем-то вроде ее дыхания. А вот днями почти всегда было многолюдно, и тогда казалось, что деревня умудрилась подкрасться и окружить мельницу и плотину.

Берана из любопытства пару раз приезжала сюда в разгар дня. Познакомилась с вдовой Карлой Мазальской и ее сыновьями, Вугом и Югалом. Заноза их называл пацанами, и Берана думала, что он взял работать на мельницу каких-то детишек, а оказалось, что «пацаны» — здоровые как кабаны, и взрослые: одному пятнадцать, другому шестнадцать. Пока из Боголюбовки везли остатки прошлого урожая, Мазальские справлялись втроем: Карла присматривала за порядком, записывала, кто и сколько привез, помечала мешки с зерном и льняным семенем, оставленные в амбаре, а ее парни засыпали зерно в жернова, таскали мешки с мукой, крупой и толокном, ворочали бутыли с маслом, и что там еще надо делать на мельнице? В общем, делали все, что умели. После нового урожая их троих уже не хватит. Нужно будет нанимать еще работников. Вугу и Югалу Мазальским предстояло учиться, а потом командовать всей мельницей, то есть, тем, чем она станет, когда учеба закончится. Заноза покоя не знал, в планах у него были сукновальня и лесопилка, и, возможно, кузница. Насчет последней он сомневался, потому что огня сильно не любил, но Берана-то знала, что и кузница будет. И еще что-нибудь.

Сеньора Шиаюн сказала, что для Занозы это все — игрушки. И пока ему интересно играть, он не остановится. А то, что кроме мельничных механизмов он в свою игру включил еще и людей, не только Карлу и младших Мазальских, но и большинство городских пекарей, и всех боголюбовцев, и даже мэрию, только добавляет интереса. Занозе все равно с кем играть.

Сеньора Лэа тоже что-то об этом говорила. Берана слышала краем уха, в таверне, когда сеньора Лэа и сеньор Мартин зашли за свежими пирожками и остались выпить кофе. Да она и сама не слепая же, и не дура. То есть, она плохо соображает, когда речь идет о Занозе — мысли разбегаются и хочется то ли плакать, то ли улыбаться, но, все-таки, она не дура, и не слепая. Заноза слишком многих на острове знал, слишком со многими дружил, слишком многие к нему прислушивалось.

Ничего плохого в этом нет, он же делает только хорошее. Плохо то, что для него это игры. Надоест играть, он все бросит, и что? Как тогда быть?

Берана знала, что она для Занозы не игрушка. Потому что кровь. Потому что он уже два раза поцеловал ее. Сеньора Шиаюн сказала, что пора бы уже найти и какие-нибудь другие подтверждения, но она ошибалась. Берана проводила с Занозой достаточно времени, чтобы понимать: он не играет. Он просто любить не умеет. Наверное.

Она все еще не была в этом уверена. Иногда казалось, что умеет, что он такой же живой, как люди. А иногда Заноза был настоящим упырем. Настоящим английским упырем. И Беране хотелось сбежать от него к сеньоре Шиаюн, покричать и поругаться, и пожаловаться, а потом спросить, что же с ним делать, с этим мертвым гадом? Как его оживить?

Ей казалось, что способ есть. То есть, казалось, будто сеньора Шиаюн проговорилась, что можно сделать мертвого живым, или оживить его сердце. Сеньора Шиаюн сказала, что Берана ошибается, но она как-то так это сказала… словно хотела ее отговорить. Сеньора Шиаюн не желала ей зла, наоборот, хотела только добра, и из-за этого становилась порой как Мигель — забывала, что Берана взрослая и сама может решать, что для нее хорошо, а что плохо.

Мигель об этом вообще никогда не вспоминал. Сеньора Шиаюн чаще помнила. И все же Берана понимала, что ее покровительница рада была бы усадить ее где-нибудь у окошка в башне, дать в руки пяльцы, иголку и мулине, запереть дверь, а под дверью привязать огнедышащего дракона. Вот и Мигель… только он сам был как дракон. И вместо вышивания, Берана помогала ему в таверне. Ей нравилось. А вышивать она вообще не умела. Но все равно, она была взрослой, а Мигель об этом не помнил, сеньора Шиаюн забывала, а Заноза — не верил.

Сегодня Берана приехала на мельницу сразу после заката. Мазальские уже ушли домой. Боголюбовцы тоже разъезжались — последние подводы тянулись вдоль берега в сторону деревни. Над дорогой стояла белая пыль, и небо было пока таким же белым, со светлым ломтиком полумесяца, похожим на букву «с».

Луна убывала. 

В следующее полнолуние Заноза снова поделится своей кровью. Как бы так объяснить ему, что девушек не целуют по делу? Девушек целуют просто так, потому что хочется.

Берана проехала по плотине, привстав в стременах, заглянула в омут, надеясь увидеть водяного. Интересно было, страшный он или нет. Заноза рассказывал, что очень страшный, но чего англичанин боится, тем испанку не напугать, и Берана каждый раз, когда оказывалась на плотине, смотрела в омут. Правда, никогда не видела там ничего, кроме своего отражения. Вот и сегодня — только гладкая как зеркало вода. Никаких водяных. Нет там никого, наверное. А Заноза все врет. Выдумывает.

У дома стояла запряженная двуколка без кучера. Кто-то приехал ненадолго, раз рискнул оставить лошадь в подступающей темноте. Сюда, на берег, с лесной опушки могло прийти... всякое. Строительство мельницы и каждый день приезжающие люди, может, и распугали нечисть, но по ночам лес все равно следил за мельницей неотрывно и пристально. По ночам живым лучше было бы оставаться на другой стороне реки.

Однако полночь еще не скоро, а до полуночи безопасно на любом берегу. 

Берана увела Эбеноса в крошечную конюшню, которую тот давно считал своей собственностью. Он там был единственным постояльцем.

К Занозе не приезжали гости. Он сам по гостям ходил, когда надо было. Только сегодня принесло кого-то.

Интересно, кого бы?

Какая-нибудь важная шишка? Лошадка-то в двуколке хорошая, и без почтового клейма. Деловые переговоры? А вдруг какая-нибудь дама из Замкового Квартала явилась? Какие еще деловые переговоры по вечерам? Не бывает таких. А дамы бывают.

Берана постояла на веранде, раздумывая, входить или нет, и, отвернувшись от двери, тихонько пошла вокруг дома. Она не собиралась подслушивать, она просто хотела выяснить, не слишком ли Заноза занят. Окна тут никогда не закрывались — тепло же, и комаров ее вампир, ясное дело, не боится, а гостиная была на первом этаже. Весь первый этаж — сплошная гостиная, и она же кухня. Там Карла себе и сыновьям готовила обеды. Хорошо готовила. Она Занозе всегда оставляла что-нибудь вкусненькое, так что Берана точно знала — повариха из вдовы Мазальской отменная.

Представив себе, что Заноза угощает чем-нибудь вкусным постороннюю дамочку из Замкового, Берана чуть не передумала проявлять деликатность, и не запрыгнула прямо в окно. Но тут, наконец, услышала голос. Мужской. И это был не Заноза. Кто-то рассказывал о достоинствах мельницы и о том, какое это, оказывается, прибыльное дело.

Приятный был голос. И говорил хорошо. Берана и сама знала, что дело прибыльное, уж считать-то она умела, но все равно заслушалась. Со всем была согласна. И с тем, что мельница очень уж на отшибе, можно сказать, почти в лесу стоит — тоже. Этот лес — место плохое, дурное, мутное. На опушку в своем уме даже днем никто не сунется. И случись что на мельнице — ни из города, ни из деревни помощь не подоспеет.

Вот уж точно. Другое дело, что днем тут народу больше, чем в таверне вечером, а ночью приходит Заноза. Значит, днем ничего не случится, а ночью… при самом худшем раскладе у Занозы будет неожиданный ужин. Обладатель приятного голоса этого не учитывал. Не знал, наверное? О том, кто таков Заноза на самом деле, вообще мало кто знал. Берана, сеньор Мартин сеньора Лэа, да сеньора Шиаюн. А! Сеньора Виолет еще. Хотя, какая из нее сеньора, если она детей убивает?

Гость точно был не из Порта. В Порту тарвудскими делами не особо интересовались, там своих хватало. С любым складом или причалом что-нибудь случиться может, с любой лавкой, с любым кабаком. За всеми присмотр нужен. Со всех за присмотр нужно плату собрать. Где уж тут еще и на остров лезть, и так с ног сбиваются. Значит, двуколка из Блошиного Тупика. Не из самого Тупика, конечно, а из Замкового Квартала, но приехал на ней кто-то из тех обитателей Замкового, кто с тупиковцами дружбу водит.

Беране интересно было посмотреть, как гость вылетит из окна. Прямо в омут. Брызги, пузыри, веселье. Водяной, опять же. Вдруг да покажется? Но Заноза, кажется, был настроен мирно. Он так спокойно стал объяснять, почему не видит возможным установление деловых отношений в предложенном ключе, что Берана тут же заскучала. И вернулась к двуколке. Лошади все разные, и выяснить, кому принадлежит этот серый в яблоках мерин, будет не трудно. Да и экипажи не одинаковые. Ей-то без разницы, кто в Замковом Квартале дружит с ребятами из Блошиного Тупика, но может, Занозе будет интересно? Он спросит, ну, так, риторически, он любит сам с собой разговаривать, а она и ответит, так, мол, и так, это из соседей сеньора Мартина господин. Живет в таком-то доме по такой-то улице. Тут Заноза и удивится. Надо его удивлять почаще, чтоб не думал себе.

Сеньора Шиаюн спрашивала, стал ли Заноза в последнее время спокойнее, чем обычно. Берана его беспокойным никогда и не помнила, особенно, если с сеньором Мартином сравнивать — а Заноза больше всего времени с ним проводит. Но… стал ли он еще спокойнее? Заноза, которому угрожают. У которого вымогают деньги. Что бы он сделал месяц назад? Да точно ведь выкинул бы гостя в окно. Еще и сломал бы что-нибудь, наверное. А мог и вообще пристрелить.

Он очень много разговаривал с этой Виолет. Не всегда вместе с сеньором Мартином. Чаще даже без него. Берана сама додумалась, почему сеньора Шиаюн спрашивает, изменился ли Заноза. Виолет могла его менять, так же, как поменяла своего ратуна. Берана хотела бы забыть тот разговор в таверне, когда Виолет рассказала, что убила девочку, а Заноза сказал, что убил ратуна и… всю свою семью. Но как такое забудешь? Она помнила каждое слово. Заноза тогда сказал, что любой мертвец может измениться, потерять остатки человечности. И чем человечней он был, тем хуже станет. Он сказал, что Виолет изменяет вампиров, превращает их в бездушных убийц, что она сделала это с ратуном, а тот даже не заметил.

Ратун Виолет был хорошим человеком. И Заноза хороший.

Ратуна Виолет уже не спасти, да и не жалко его, он стал чудовищем и должен умереть. Заноза должен убить его. Но как быть с самим Занозой?

Меняется ли он?

Берана не знала. Но месяц назад, явись на мельницу незваный гость с угрозами, Заноза повел бы себя иначе. Это точно. Он извиняется, когда ему наступают на ногу, но только если наступают случайно.

Раньше было так. Теперь стало по-другому.

Почему? Из-за Виолет? Хорошо бы с ней что-нибудь сделать. Но она нужна Занозе, значит, делать с ней ничего нельзя. Даже для его блага. Пока Заноза не стал совсем спокойным, он разозлится, если с Виолет что-нибудь случится. А когда станет — делать что-то будет уже поздно. 

*  *  *

Заноза, признаться, ждал гостей даже чуть раньше. Мельница работала уже почти месяц, ясно было, что она себя оправдывает, и это на остатках прошлого урожая, а ведь будет новый. Но в Блошином Тупике осторожничали. Не из-за мельницы, скорее всего, а из-за его непонятного статуса. Вроде бы он сам по себе, а вроде дружен с друзьями леди Калиммы. Джентльмены из Тупика выясняли, впишется ли за него Замок. И раз наехали, значит, решили, что не впишется. Правильно решили. Ему защита Замка не нужна, он на Тарвуде после Мартина — самая опасная тварь. Хотя, конечно, обитателям Блошиного Тупика об этом знать незачем.

В общем, гостей Заноза ждал. К встрече был готов. Дома, на Земле, они с Хасаном всегда решали подобные проблемы мирно. Хасан говорил, что если кто-то хочет немножко их денег, это не повод для драки, нужно лишь как можно понятнее объяснить, почему денег не будет. И на Тарвуде Заноза не собирался воевать с людьми только из-за того, что у них есть свой бизнес. С ним для начала, как заведено, приехали просто поговорить, а говорить он умел немногим хуже, чем стрелять. И мистер Хлынов, нотариус, которому поручили провести переговоры, уехал с мельницы в уверенности, что лучше бы в Тупике и о ней, и о Занозе вообще забыли.

Насколько внятно он сможет донести эту мысль до лиц, непосредственно заинтересованных в крышевании мельницы, станет ясно в самое ближайшее время. Но язык у мистера Хлынова подвешен хорошо, и репутация хорошая — такие дела он обстряпывает не в первый раз, а убедительный отказ получил впервые. Должны поверить.

Берана, шнырявшая вокруг дома, умудрилась гостю на глаза не попасться. И постучалась в дверь уже после того, как коляска Хлынова переехала мост. Вошла, донельзя загадочная, даже не сунулась, как обычно, в буфет, где миссис Мазальская оставляла пирожки и всякую другую человеческую еду. Уселась на табурет и начала сверлить взглядом.

Заноза думал над тем, что Хлынов скажет клиентам, перебирал варианты, исходя из собственных представлений о Блошином Тупике, и из познаний о подобных же Тупиках в разных городах Земли. Не до Бераны ему было. Стрелять они сегодня не собирались, а рассказать о городских гангстерах она не могла, потому что водила дружбу с бандитами из Порта, которые с Тупиком не дружили. Порой, не дружили весьма агрессивно. Так что он молча выставил на стол стряпню миссис Мазальской, включил чайник и предоставил Беране полную свободу действий. Хочет есть — пусть ест. Хочет говорить — пусть говорит. С последним у нее, вообще, порядок, даже слушатели не нужны, не говоря уж о собеседниках.

— Слушай, Заноза, — нет, есть она не хотела, — а почему ты со мной кровью делишься именно так?

— Так?

Какой-то неожиданный вопрос. И, вообще, почему Берана спрашивает, а не рассказывает? Обычно у нее всегда ворох новостей. Каждый день что-нибудь случается.

— Так, — она явно пыталась интонировать это слово. — Ну… ты сам знаешь.

— Почему я тебя целую? — интересно. Вроде бы ей нравилось. Тогда зачем спрашивает? — Потому что это самый безболезненный для твоей психики способ. Для любой психики, — уточнил он подумав. — Если говорить о нормальных людях. 

Была ли Берана полностью нормальной? Нет, разумеется. А кто был? Если такие люди и существовали, Заноза с ними не сталкивался. Инстинкт заставлял держаться подальше от потенциальных источников скуки. Для вампира скука смертельно опасна.

Она встала, прошлась по гостиной, и уселась к нему на колени.

Объясняй, не объясняй, что воспитанные девушки так не поступают — все без толку. Берана и девчонок со второго этажа считает воспитанными, потому что они могут наизусть читать стихи, играть на гитаре и танцевать — развлекать потенциальных клиентов, раскручивая их на реальные деньги. Да и Лэа, способная прилюдно сесть на колени к Мартину, тоже пример настоящей леди. Беране бы чему полезному у нее поучиться!

— Самый безболезненный способ для психики? — Берана обняла его за шею. — И все? Тебе что, не нравится меня целовать?

— Почему же? Если бы не нравилось…

— Тогда почему ты не делаешь это всегда?

— Потому что даю тебе ровно столько крови, сколько нужно. Больше — вредно.

— Ты что, вообще тупой? — она отстранилась. — Причем тут кровь?!

О. Ну, кровь-то всегда к месту. Он понял, о чем она спрашивает, но, честное слово, сейчас было не время задумываться еще и об этом. Все эти полтора месяца было не время. И он не задумывался. Но ведь и Берана не спрашивала. 

Бывают ситуации, когда лучше выглядеть тупым, чем искать ответы на вопросы.

— Тебе нужна только кровь? Ты чертов вампир, ты думаешь, что и мне нужна твоя дурацкая кровь, и все?

— Моя кровь… — Заноза понял, что сейчас сорвется на рык, и сжал зубы, чтобы замолчать.

Его кровь — драгоценность. Берана и представить не могла, какой дар получает каждое полнолуние. А если она не может этого представить, то нельзя злиться на то, что она не ценит подарка.

— Ты чертов вампир, — повторила Берана. — Я слышу, вот здесь, — она положила ладонь ему на грудь, — ты же рычишь. Значит, что-то ты все-таки чувствуешь? Или уже нет? Хочешь укусить меня? «Поцеловать», — она так произнесла это слово, что даже сомнений не осталось, о каком «поцелуе» речь. Заноза выкинул бы ее с колен, как распустившую когти кошку, но… он был чертовым вампиром. И Берана пахла едой. И провоцировала.

Но зачем?

О, да. Лучший способ прийти в себя, это задуматься над мотивами чужих поступков. Особенно, поступков девочки-тинейджера, влюбленной и лишенной инстинкта самосохранения. До еды ли тут?

— Я тебе говорил, что не буду брать твою кровь, — сказал он, постаравшись все-таки не дышать, чтоб не чуять ее запаха, — ты хочешь это снова услышать, или просто забыла?

— Неужели, не чувствуешь? — спросила Берана. И Заноза мысленно взмолился о переводчике с женского на понятный. Что он должен был чувствовать? Он очень даже хорошо ощущал, как эта девчонка, с несерьезными, но все-таки существующими округлостями в нужных местах, прыгает у него на коленях. А если бы дышал, снова почувствовал бы голод. И он, определенно, не собирался ее «целовать». Во всяком случае, пока не поймет, зачем ей это нужно.

Да не нужен ей «поцелуй», и не может она ничего объяснить. Просто дурь в голове взыграла. Но вот с чего вдруг?

— А так? — неуловимым движением Берана вынула нож и полоснула себя по предплечью, — чувствуешь?

Заноза впился когтями в лавку под собой. Почувствовал, как расходятся волокна мореной древесины. Чем глубже он вгонит когти в дерево, тем больше времени уйдет на то, чтоб схватить эту идиотку и сожрать живьем. Может, она успеет сбежать?

Кровь текла по смуглой коже, капала ему на рубашку, на бедро Бераны. Пахла так сильно, так… невыносимо. Так сладко. Кто может устоять перед этим запахом?!

Он, скорее, отрезал бы себе руки, чем прикоснулся сейчас к Беране. 

Она не понимала, что делает. Нет! Она понимала. Это он не понимал. И значит, брать ее кровь было нельзя.

Сейчас, когда она не в себе, когда она сама заворожена болью и видом собственной крови, ее уже бессмысленно спрашивать. Ее домой гнать надо. Пинками. А в крови… скорее всего, яд. Да! Яд. Отрава. Дурман. Наркотики. Точно! Берана знается с портовыми, а те барыжат дурью, это известно любому на Тарвуде. Она под кайфом, вот и все объяснения. А то, что кровь пахнет…

ради, Аллаха, как же сильно она пахнет!

…только кровью — это выверт его дурных мозгов. Он не чует запаха дури потому, что не хочет его учуять. Потому что хочет крови Бераны. Но он обещал. Хасану. Обещал, что больше никогда, никаких наркотиков! Он слово дал.

Нарушать слово нельзя, иначе будет так стыдно, что лучше уж сразу в Мексику.

Заноза вырвал из вязкой древесины когти правой руки. Взял Берану за пальцы. Лизнул рану и, сплюнул кровь прямо на пол.

— У меня даже аптечки нет, дура!

Вранье, конечно. Аптечка была. У него тут живые работали, подростки к тому же, им правила техники безопасности на уровне рефлексов вбивать нужно.

Берана смотрела на запястье, на испачканную кровью кожу без следа глубокой раны. Зрачки ее были расширены, остался лишь узкий ободок темно-синей радужки.

— Ты не чувствуешь? — спросила она снова.

— Я злюсь, — сказал Заноза, стараясь говорить как можно спокойнее. Кровью пахло по-прежнему сильно, и не сорваться, удержаться, он мог, только контролируя каждое слово. — Это все, что я чувствую. Сейчас я открою портал, и ты свалишь домой. Придешь за Эбеносом завтра днем. Все, — он встал, и даже не потрудился придержать Берану, чтоб та не упала, — умойся и ложись спать. Поговорим потом, когда проспишься.

*  *  *

Если бы ее не затянуло в портал, она б Занозе точно врезала. Кулаки чесались. Треснуть по этой бледной морде со всей дури, может, тогда поймет что-нибудь!

Не поймет он ничего. Из него Виолет понимание высосала. Про что говорили в тот вечер, когда Виолет в Чарвуде только появилась, то и случилось. Заноза перестал чувствовать, перестал понимать, и начал командовать. Он думал, если он ей прикажет идти домой и спать, она пойдет домой и ляжет спать? Он уже стал как Хольгер, раз так подумал. Совсем ничего не понимает. Он не виноват, но сейчас Берана была слишком зла, чтобы вспоминать об этом. Правда, о том, что непонимание Занозы — вина Виолет, она помнила. И злилась еще сильнее.

Едва погасло кольцо портала, Берана, шепотом ругаясь, швырнула в стену подушкой и замолотила кулаками по матрацу. Тот был упругим, не слишком мягким, и спать удобно, и бить — в самый раз.

Успокаивает. Даже прошел первый порыв… то есть, второй, первый был — сесть на Эбеноса и вернуться обратно на мельницу, да только Эбенос на мельнице и остался — в общем, прошел второй порыв: выкинуть все цветы. Все, какие Заноза подарил. Они так до сих пор и не завяли, хотя некоторым было больше двух месяцев. Берана держала их в бутылках из-под крови, и заставила уже весь комод, обе книжные полки, туалетный столик, который раньше собиралась выкинуть за ненадобностью. Да и на письменном столе место осталось только под пару книжек и гроссбух, остальное было занято цветами.

Почему они оставались живыми и свежими?

— Теперь точно завянут, — буркнула Берана, обведя комнатку злющим взглядом, — хоть как завянут.

Заноза умер, значит, умрут и цветы. Он и раньше был мертвым, но чудесным образом казался живым. И цветы чудесным образом казались живыми, надо было только менять им воду. А теперь — все. Чудеса закончились.

Берана выругалась снова. Начала было оттирать платком следы крови с руки, но оттиралось плохо, зато очень хорошо вспомнилось, как она порезала себя, и как Заноза ее послал.

— Ну, и пусть ему будет хуже… — Берана скомкала платок. — Пусть. Раз такой дурак…

Нет. Не получилось. Она знала что делать. Если можешь спасти кого-то, надо спасать. Заноза и сам раньше так думал, он вообще собаку-людоеда спас. Вампир, наверное, хуже, чем собака людоед, но… Заноза дарил цветы, и они до сих пор не завяли, и Берана помнила наизусть каждое его письмо, и он, наверняка, не побоялся бы подраться с настоящим драконом, чтоб добыть для нее какую-нибудь особенную розу.

Заноза не боялся даже солнца.

А теперь никого не станет спасать, никому не подарит цветов, будет только убивать и пить кровь. Он стал как Виолет. Мертвый. Не настоящий.

До Порта было далеко. Эбенос остался на мельнице, и дилижансы ночью не ходили. Но на конюшне есть другие лошади. А Петр давно спит, и не заметит, если Берана возьмет каурую Силлу. Она быстро! Только в Порт и обратно. Вернется еще до рассвета.

Жизнь в Порту не затихала ни днем, ни ночью. Хаосшипы приходили и уходили, разгружались и забирали грузы, в пакгаузах не гас свет, и их огромные распахнутые ворота походили на порталы в демонические миры. От пристаней к гостиницам и обратно сновали коляски, на крышах которых громоздились чемоданы, корзинки, баулы и саквояжи. И множество людей шаталось туда-сюда просто так, без дела, высматривали, что плохо лежит, искали поводов подраться, выпить на халяву или развести приезжих на деньги.

Берана быстрой рысью проехала по улицам, огибая экипажи, покрикивая на лезущих под копыта бездельников. Путь ее лежал в центр Порта — на самую вершину горы, откуда лучами расходились пирсы, и где стояла башня Адмиралтейства. Чем ближе к центру, тем больше людей, толкотни и неразберихи. В конце концов, с рыси пришлось перейти на шаг, а потом вообще спешиться. Силла, в отличие от Эбеноса, к шуму и многолюдству не привыкла, пугалась и злилась. Так что к стойлам у входа в башню Берана привела ее в поводу.

Не в первый раз подумала, что стойл тут раньше никаких не было. Деревянные, грубо сляпанные, они совсем не подходили к белокаменной громаде Адмиралтейства. Наверное, в прежние времена в башню являлись только пешком. Оставляли лошадей где-нибудь внизу, в платных конюшнях гостиниц. Сейчас дураков нет пешком ходить. Под горку еще ладно бы, но в гору, кому это надо?

Все охранники, дежурившие в Адмиралтействе, знали ее в лицо. Правда, никто, кажется, не знал, к кому она приезжает. Да к кому угодно! На первых двух этажах вперемешку располагались конторы владельцев складов, караулки, справочные службы для пассажиров и билетные кассы, а Берана была дружна и с охранниками, и с клерками, и с девчонками, продававшими билеты. Мигель ее и с важными сеньорами знакомил, с теми, кому принадлежали верфи и пакгаузы, но к ним Берана в гости не пошла бы, нет уж. С деловыми людьми очень скучно. Пусть Мигель с ними сам дружит.

Этажи с третьего по седьмой населяли только крысы, шнырявшие в нагромождениях никому не нужного барахла, среди старых волшебных машин, давно пришедших в негодность и унесенных наверх, чтобы освободить место под разное полезное. А дальше, то есть, выше, до самого последнего, тринадцатого, этажа коридоры и залы пустовали. В них все осталось, как было когда-то и где-то в тех краях, где Тарвуд зацепил Порт и утащил с собой в вечное странствие. Только людей не было, да с приборов сняли все, представляющее ценность — драгоценные камни, серебро, золото, даже хрустальные колпаки и панели.

На тринадцатом этаже Адмиралтейства жила сеньора Шиаюн. Или нет… конечно, она жила не там, ее домом был какой-нибудь дворец на небе или под водой, но Берана всегда могла найти ее на тринадцатом этаже. Придешь туда, и через какое-то время сеньора Шиаюн появится. И непременно спросит, как дела, и не обижает ли Заноза. Сеньора Шиаюн не любит Занозу, а Берану любит и беспокоится о ней.

Сейчас уже трудно вспомнить те времена, когда ее не было на Тарвуде. И трудно представить, как Берана тогда жила. Когда и поговорить было не с кем, кроме Мигеля. Поговорить на взрослые темы. Девчонки из таверны могут дать кучу полезных советов, но… только практических. А толку-то от них, когда практики никакой нет и, может, никогда и не будет? Если Занозу не спасти — не будет точно. Никто кроме него Беране был не нужен. 

Она поднималась на тринадцатый этаж, перепрыгивая через ступеньки, торопилась. Решение, принятое с полной уверенностью, единственно-правильное, ощущалось как уголек в груди, жгло сердце и легкие. Нужно было выполнить задуманное как можно скорее, прямо сейчас, иначе это жжение не даст дышать, а сердце, бьющееся все сильнее, остановится или выпрыгнет из груди. Мигель называл это упрямством — когда Берана решала что-то, и уголек вспыхивал, и она делала по-своему, не слушая советов и уговоров. Но никакое это не упрямство. Это знание, что поступаешь верно. И… ну жжется же! И не перестанет жечь, пока не придешь к цели. Так что деваться некуда — надо делать то, что задумала, не отступать, не сдаваться.

Не бояться.

Берана и не боялась. Она так запыхалась, пока поднялась наверх, что даже перестала различать, где уголек решения, а где — обычная боль в легких, какая бывает, если долго бежать. Но пока Берана старалась отдышаться, наклонившись, упершись ладонями в колени, появилась сеньора Шиаюн. И с ее появлением усталость как рукой сняло.

— Я хочу сделать Занозу живым! — выпалила Берана, забыв даже поздороваться. — Я очень… его надо спасти. Виолет убивает его, сеньора Шиаюн! Она его уже почти убила!

— Девочка моя, но он ведь и так мертвый, этот твой вампир. Его нельзя убить, — улыбка сеньоры Шиаюн не изменилась, но голос — голос дрогнул. Ей совсем не понравилось то, что сказала Берана. Значит, способ все-таки есть. Сеньора Шиаюн будет говорить, что нет, что невозможно оживить неживое. Она так будет говорить потому, что способ — опасный. Но она сама проговорилась когда-то, и эти слова взять назад невозможно.

— Он изменился, сеньора Шиаюн. Вы же знаете, о чем я говорю! Я вам все рассказывала. Если бы не вы, я бы так и не поняла, что с ним.

Это было бы очень плохо, куда больнее, чем сейчас — видеть, как Заноза умирает, но не понимать, что это смерть. Что бы она думала? Что он стал плохим. Или даже — что он и был плохим, был мертвым, просто притворялся живым и настоящим. Она переживала бы о себе, вместо того, чтоб спасать его. Сеньор Мартин говорил, что очень часто любовь именно так и заканчивается — оба думают о себе, жалеют себя, вместо того, чтобы спасать любимого. Страшная ошибка.

Берана ее не совершит.

— Нет, — сказала сеньора Шиаюн, — нет. И не проси. Ни один вампир не стоит твоего сердца.

— Сердца? — оно тут же напомнило о себе, сильно-сильно забившись. И мурашки побежали по коже. Неужели это страх? Но как же тогда: не отступать, не сдаваться и не бояться? — Я что, потеряю сердце? Или чтобы кого-то оживить, кому-то нужно умереть? Но даже если так, сеньора Шиаюн, я согласна.

— Значит, ты уже отдала ему сердце, — в голосе сеньоры Шиаюн была такая печаль, что у Бераны ни с того, ни с сего тоже подступили слезы к глазам. — Девочка, девочка, как же ты быстро повзрослела. Послушай меня и, может быть, ты все-таки передумаешь. Чтобы сделать мертвого живым, его нужно любить.

— Я… наверное нет, — плакать мгновенно расхотелось, зато Берана почувствовала, что краснеет, — мы даже… мы всего два раза целовались. И… он сказал, что это для моей психики… — все, теперь она и краснеть перестала. Снова разозлилась. Да как сильно! — я его вообще ненавижу, он придурок, они все придурки, все парни, но этот из всех — самый-самый! Ненависть тоже подойдет, сеньора Шиаюн, я вам точно говорю. Она сильнее.

— И все равно ребенок, — сеньора Шиаюн покачала головой, печально улыбаясь. — Еще, Берана, нужно отдать ему свое сердце. По-настоящему. Я могу взять его, — она показала открытую ладонь, — взять твою любовь… или ненависть, если ты настаиваешь на том, что это ненависть, взять твою способность чувствовать, взять все, что делает тебя живой. Это и есть твое сердце. И оно станет чем-нибудь материальным, чем-то очень красивым, что ты сможешь подарить своему вампиру. Твое сердце, твои чувства, твоя любовь — в тебе много жизни, так много, что хватит вам обоим. Но подумай, как нелегко жить, когда на двоих одно сердце. И, Берана, превращать его в подарок — это очень, очень больно.

Одно сердце на двоих? Завороженная этими словами, Берана отмахнулась от всего, что сеньора Шиаюн сказала про боль. Одно сердце. Это означает — всегда быть вместе. Означает — чувствовать то, что чувствует другой, понимать друг друга без слов, прощать ошибки, потому что знаешь их причины, радоваться победам — потому что знаешь, как трудно они дались. И никогда друг от друга не уставать, никогда не сердиться, никогда не обижаться — ведь невозможно обижаться, когда знаешь, что тебя не хотели обидеть. И как можно захотеть обидеть того, кто ближе всех? Так жить нелегко? Конечно! Но жить не так — вообще нельзя. Все люди мечтают об этом. И у некоторых получается. Без волшебства, без чар, просто благодаря любви.

Но с Занозой ничего не бывает просто. Какое же счастье, что есть сеньора Шиаюн! И что ее можно — нужно! — уговорить помочь.

— Пожалуйста, — сказала Берана. — Пожалуйста-пожалуйста! Спасите его, сеньора Шиаюн! Он же не виноват, что дурак!