Мухтар, традиционно ожидающий под дверью спальни, был слишком оживлен, улыбался, широко раскрыв пасть, попытался даже поставить лапы на плечи и облизать лицо. Челка у него была прихвачена жгутом для волос. Значит, Заноза дома, пришел раньше, чем собирался, успел взбудоражить пса — наверняка, снова играл с ним в мяч в галерее. Интересно, сколько раз нужно объяснять им, что нельзя играть мячом в доме, прежде, чем они поймут?

Они не поймут. Да и куда Занозе днем деваться, не на улицу же. А играть с собакой в «скрэббл» или собирать модельки — занятие бесперспективное.

— Комиксы бы читали, — бурчал Хасан, по пути в гостиную, — мультики смотрели.

— Он не любит мультики, — Заноза вывернул из-за угла, из короткого коридора, ведущего в его кабинет. Просиял улыбкой: — привет!  

Вид у него был очень деловой. Вместо джинсов и футболки — японская хламида до пят, глаза не накрашены, в руках тонкая папка с бумагами. Как можно выглядеть деловым и до крайности занятым, замотавшись в темно-синий шелк и шлепая по мрамору босыми ногами, это был его личный секрет. А может, просто все обитатели Февральской Луны уже привыкли, что если Заноза надевает японские тряпки, значит, он намерен сидеть дома и работать, и не готов к перестрелкам, погоням и офисной рутине.

— Тебе пора или стричься, или взять у Франсуа еще зелья, — Хасан потянул его за волосы, пропустил между пальцев мягкие белые пряди, — уже опять вьются. Но, по-моему, стричься рано.

Заноза недовольно скривился:

— Стричься рано. Еще зелья надо. То ли на Тарвуде очень влажно, то ли наоборот слишком сухо, не могу понять. Здесь оно дольше действует.

Он еще в двадцатые, если не раньше, вбил себе в голову, что с прямыми волосами выглядит старше и серьезней. И прилагал все усилия к тому, чтобы выпрямлять свои ангельские кудри. Чем бы дитя не тешилось, тем более что ни возраста, ни серьезности кудри и правда не добавляли. Но непонятно, как может делать выводы о своей внешности тот, кто не видел себя в зеркале больше ста лет.

— Что в папке?

В том, что папка для него, Хасан не сомневался. Для себя Заноза никогда ничего не распечатывал. Он, во-первых, сразу запоминал все, что прочел, а, во-вторых, считал бумажные документы уликами или компроматом. Да и электронные тоже. Дай ему волю, он уничтожил бы все архивы «Турецкой крепости», сохранив их только в своей безотказной памяти.

— Письмо от Сони, — Заноза сунул ему папку, — Мухтар! Кто последний, тот девчонка!

Они наперегонки устремились в гостиную, в многоголосицу телевизионных каналов.

Хасан закрыл глаза и сосчитал до пяти. Ничего не упало, не сломалось и не разбилось. Уже хорошо. Для разнообразия, вечер начинался без уничтожения хрупких предметов и мебели. 

— Я тысячу раз говорил вам не играть в догонялки в доме, — сказал он, не повышая голоса. — Выключи свой адов телевизор, или я пойду читать письмо в кабинет, и не скажу тебе, что думаю по его поводу.

В гостиной воцарилась тишина. И в этой тишине прошелестел сдавленный шепот Занозы:

— Слезь с дивана, придурок!

Хасан хмыкнул. Сохранять серьезность было непросто, но необходимо для педагогического эффекта. Он был не против того, что пес валяется на диванах — для чего они еще нужны, как не для того, чтоб на них валяться? Но немножко дисциплины пойдет на пользу обоим, и Мухтару, и Занозе.

На столике в той половине гостиной, откуда не видно было телевизор, дожидались сегодняшние газеты. Заноза газет не читал, и Франсуа каждый день относил их в кабинет к Хасану. Раз они здесь, значит, у Франсуа их кто-то отнял и приволок в гостиную.

Хасан хмуро глянул Занозу, тот ответил невинным взглядом и уткнулся в ноутбук. Ладно, газеты подождут. Что там пишет Соня? Точнее, что там пишет Алахди — переписку с Соней Заноза читать не дал бы. Хотя, о чем таком, что нужно скрывать от чужих глаз, могут общаться юный рыцарь и прекрасная дама, запертая в высокой башне? Соня — девушка современная, без предрассудков и… как бы так помягче? довольно раскованная. Но Заноза и на таких умудряется плохо влиять. Его викторианская романтичность — это вирус, активизирующий в мозгах области, отвечающие за мораль.

С ним ведь даже Мисато в конце концов начала меняться. Пусть едва-едва, почти незаметно, но у нее в лексиконе появились слова, кроме ругательств. Осталась бы в Алаатире подольше, превратилась бы со временем в подобие леди, или вспомнила бы строгое японское воспитание. Вот только Хасан не готов был дать ей это время, и Эшива не долго терпела бы ее выходки.

— Я панк и асоциал, — напомнил Заноза, не отрываясь от ноутбука.

— Вон из моей головы, — привычно буркнул Хасан.

Мухтар зевнул с подвыванием и замахал обрубком хвоста.

Тихий, семейный вечер.

Алахди писал, что нашел подходящую кандидатуру. Мэри Сьюзен Старк, искусствовед, реставратор, юрист. Не его знакомая, даже не знакомая знакомых, никаких ниточек не тянется от этой женщины к венаторам, а от венаторов к ней. Мисс Старк несколько раз привлекала внимание различных серьезных организаций, от федералов до Интерпола, так Алахди ее и отыскал.

И вампиры, и охотники пользуются одними и теми же связями, одними и теми же базами данных одних и тех же служб. Не странно ли? Когда-то было иначе. До того, как появились все эти компьютеры и Интернет, до того, как информация превратилась в еще один слой атмосферы — общий для всех. 

Мэри Старк была чиста перед законом, по крайней мере, чиста настолько, чтобы ее навыков юриста хватало убедительно это доказать. И она была энтузиастом. «Просто маньячка» — сформулировал Алахди, или, может, Соня со слов отца.

Старк спасала старые произведения искусства, забытые, потерянные, как будто даже никогда не существовавшие. Неудивительно, что когда она извлекала на свет и демонстрировала публике картину какого-нибудь великого умершего живописца, или статую какого-нибудь великого умершего скульптора, это вызывало вопросы. Старк умудрялась находить такие картины, такие скульптуры, гравюры, чеканку, гобелены, клинки, фарфор — шайтан знает что еще — о которых никто никогда не слышал. Она доказывала подлинность находок. Судя по всему, она была по-настоящему хорошим искусствоведом и реставратором. И юристом — отличным. Иначе постоянные подозрения, окружавшие ее работу, превратились бы в обвинения, от которых уже не отмыться.

— Ее многие знают, — вновь подал голос Заноза. — Из тех, с кем я сейчас имею дело. Художники критики, искусствоведы, вся эта братия. Соня об этом не пишет, Алахди, то ли не знает, то ли решил не упоминать, чтоб не уподобляться, но говорят, что мисс Старк свой талант получила вместе с предназначением. Ну, типа, знаешь, — он покрутил пальцами у виска, — творческая натура. Она считает, что живет для того, чтоб сохранить для будущего красоту прошлого. И пока делает это, ищет всякую старую фиготень… кстати, и правда иногда красивую, в общем, пока она это делает, у нее всегда будет получаться и находить, и реставрировать, и, главное, доказывать, что и правда нашла, а не подделала.

— Алахди пишет, что она не продает находки.

— Да. Она их дарит разным музеям. В зависимости от того, из какой страны художник. И у нее есть фонд «Возрождение чуда». Я проверил, там неплохой такой капитал. У нас по-прежнему хватает меценатов, — Заноза фыркнул, — и не всем из них благотворительность нужна, чтобы отмывать деньги.

В этом Хасан сомневался. С другой стороны, Заноза знал об отмывании денег все, и еще немного сверх того. Если он говорит, что не все меценаты — преступники, возможно, так оно и есть. 

 У Мэри Старк был свой фонд с «неплохим» капиталом, но не было галереи. Человеку, считающему своим долгом находить и тут же дарить старинные шедевры, галерея вроде бы и ни к чему. Достаточно мастерской, чтобы реставрировать находки. Здесь Алахди ничего предложить не мог. Он нашел подходящую кандидатуру — искусствоведа, которого многие знали и уважали, чье мнение высоко ценилось. Выставка, устроенная этой женщиной, могла привлечь Хольгера, притянуть его, как притягивало Арни вручение стипендии его имени. Тут даже Занозой не надо быть, не нужно его умение разбираться в людях, чтоб сказать, что Хольгер вряд ли удержится от того, чтоб появиться там хотя бы раз. Хотя бы посмотреть одним глазком. Но… Старк раздаривала найденные шедевры. Утверждала, что они принадлежат всем. Она не оставила себе ни одной находки, и в таком случае, за каким шайтаном ей могла понадобиться галерея? А без галереи, где бы она могла организовать выставку? Разумеется, найдется достаточно желающих предоставить ей помещение под выставку любой тематики, и под Хольгера в том числе. И это, в принципе, тоже может сработать.

— Я думаю, знаешь что? — Заноза даже и не скрывал, что подглядывает, как Хасан читает, — Хольгер поведется, если Старк откроет свою галерею. И если открытием этого открытия станут его картины. Те, давнишние, которые он писал, когда носил первое имя после афата. Они не потеряны, понятное дело, но про них мало кто помнит. Хольгеру всегда было важно то, что он делает сейчас — у них у всех, у творческих, голова так повернута, что текущий проект лучше любых предыдущих. Новая личность, изменившаяся манера письма, новые интересы, новые картины, восхищенная публика тащится, как удав — и привет, старое позабыто. Меняйся он полностью, оставались бы поклонники прежней манеры, но он же все равно всегда был собой, и зрители получали то, что раньше, только еще лучше. А те его картины, — голос стал задумчивым, — первые, написанные после смерти, это… как лед разбить. Как будто человек, которого затянуло в прорубь, в темноту, в холод, без выхода, — Заноза схватил себя за горло, закатил глаза и высунул язык, видимо, изображая утопленника, — вдруг бац и проломил лед. С полметра так… А там солнце и воздух, и, знаешь, лед треснул весь. По всей реке. Вот у него такие картины стали. Он рисовал бессмертие. Свое, конечно. А получалось, как будто оно для всех.

— Образно, — Хасан хмыкнул. — Я помню, что в живописи ты тоже разбираешься. Поверю на слово.

— В последнее время я куда лучше разбираюсь в художниках, чем в том, что они делают. Но ты верь, да, — Хасан получил сияющую улыбку, — мне надо верить, я хороший, умный и честный.

— Любите меня, я же такой клевый. Напиши это на щите. Так ты считаешь, что первые посмертные картины Хольгера символизируют «призвание» Старк?

— Возрождение, бессмертие, вечная красота, надежда, — Заноза пожал плечами, — если она не для этого работает, то я даже не знаю, для чего.

— А ее феи? Те, которые подарили ей талант. Они могут растрепаться Хольгеру, предупредить его или спугнуть. К художникам эти твари явно неравнодушны, а нас с тобой или венаторов вряд ли любят.

— В общении с духами Хольгер не замечен. Но даже если они к нему явятся и скажут: «галерея Старк опасна, ни в коем случае не появляйся на ее открытии, это ловушка «Турецкой крепости», он ответит, что все понял и все равно придет. Ты же видел Арни. Он придет, Хасан, — Заноза вновь чуть растягивал гласные, это значило, что он очень собой доволен, — мы не связаны со Старк, и Алахди не связан с ней. Я заставлю ее открыть галерею так, что никто, кроме нас с тобой, не будет знать, что это моя работа. Я смогу, — он требовательно уставился на Хасана, — ты же знаешь, что я смогу?

— Не сомневаюсь.

Этот мальчик, если уж ставит себе цель, то добивается ее. Причем, часто с минимальными потерями. Так что у него есть повод для самоуверенности, и его всегда есть за что похвалить. И все же, нуждаться в похвале он никогда не перестанет. Что ж, хотя бы в этом Заноза похож на остальных подростков.

— Хольгер все равно будет подозревать ловушку, и мы с тобой подозревали бы на его месте. Только ты бы не пошел в галерею, ты бы ее заминировал и взорвал. На всякий случай. Вместе со своими картинами. А Хольгер… он изменит внешность. Будет выглядеть по-другому. Вот еще одна проблема, блин. Как мы его узнаем, он ведь даже не пахнет? Не взрывать же галерею, в самом деле, — взгляд Занозы стал не по-хорошему сосредоточенным, — Хасан, Алахди может просто сжечь там всех. Как в «Петале».

— Тебе напомнить, что «Петал» сожгли не его люди?

— Нет. И про то, что он их отдал под трибунал, тоже можешь не напоминать.

Хасан понимал, о чем говорит Заноза. Хольгер убил дочь Алахди. Охота на него стала для Старого Лиса личным делом. Очень личным… Настолько, что правила и запреты перестали работать, и Алахди пошел на сотрудничество с вампирами. Далеко ли отсюда до убийства людей?

В перевернутом разуме Занозы одно прямо вытекает из другого.

— Он знает, — сказал Хасан, — что долг венатора — защищать людей, а не уничтожать вампиров. Он хочет отомстить Хольгеру, и отомстит, и мы ему в этом поможем, но Алахди-мститель не перестанет быть Алахди-защитником. Пока ты не понял этого, просто верь мне на слово. Я же тебе верю.

Заноза собирался поработать дома, но в «Крепость» его все-таки отвез. Не доверил такое важное дело Блэкингу. Он, вообще, ревниво относился к обязанностям, которые считал своими. Возить Хасана — было одной из них. Хотя, не умей Блэкинг ездить так же быстро, Заноза не рассматривал бы его как конкурента, и позволял куда чаще садиться за руль. Парадокс. Он из них состоит. Из парадоксов и неугомонности. Минамото говорил, что вторым именем Занозы должно быть «Проблема», а первым — «Большая». Хасан не любил этого японца, но нельзя было не признать, что Занозу тот понимал не хуже, чем он. Ненамного хуже.

Только serefsiz Минамото попытался воспользовался своим пониманием, чтобы превратить мальчика в такую же тварь, как он сам, в убийцу без чести и совести.

Носить японскую одежду Заноза тоже научился у Минамото. И рисовать эти свои иероглифы, которыми пользовался как еще одним дайном. А еще — пытать, запугивать до смерти, и стрелять — тоже насмерть. Это после уроков Минамото его пули стали убивать вампиров и духов.

Занозе, вообще, везет на старых вампиров. Если б он еще умел с ними обращаться. Их надо убивать и забирать кровь, больше они ни на что не годны. Не нужно у них учиться. Потому что к умению одеваться, рисовать, фехтовать или стрелять, они обязательно добавят умение заживо сдирать кожу, вынимать душу, и не ведать жалости.

Вечером Заноза так и уселся за руль в своем кимоно. Разве что обулся. В трогательные японские белые носочки и японские же тапки, плетеные из кожи. Белоголовый, синеглазый, он умудрялся стать похожим на самурая, просто нацепив самурайские одежки. Но насколько естественно выглядел в этих шелках, настолько же странно смотрелся за рулем машины. И ведь неудобно же, наверняка…

Нет, Хасан даже не пробовал отправить его переодеться. Бессмысленно. Нравится играться, пусть играется. Ему так лучше думается, а думать, на данный момент — его основная обязанность.

Заноза привез его в «Крепость» и тут же умчался обратно.

«Звони, если что. Утром заеду».

Никаких «если что» Хасан не планировал, и не мог представить себе незапланированные проблемы, настолько серьезные, чтоб выдергивать в «Крепость» еще одного вампира. Хвала Аллаху, времена, когда они только обустраивались в Алаатире, и убивали  чуть не каждую ночь, давно миновали. Нынче ночью дела были рутинные. Толика дезинформации для Шольто рутину лишь усугубляла.

Ближе к утру явилась парочка юных сидов, потерявших фамильную реликвию, но пропажа нашлась практически сразу — ирландские обормоты просто забыли цацку в такси. Заноза точно не удержался бы от комментариев в адрес сидов в частности, и всей Ирландии вообще, но Занозы не было, и обошлось без драки. 

А под утро он материализовался в кресле для клиентов. Одетый в разрисованные иероглифами футболку и джинсы и безобразно довольный тем, что Хасан не заметил, как он просочился в кабинет и уселся в кресло. Сам Заноза дверь не открыл бы — это привлекает внимание, а последним тут был Блэкинг, и когда он выходил, Мухтар замахал хвостом. Пес мальчика заметил. Блэкинг — нет. Значит, иероглифы теперь и ему глаза отводят? Когда-то у Занозы не хватало на это умения.

Интересно, смог бы он заморочить сидов?

Доступное большинству вампиров умение становиться незаметными, почти невидимыми, не давалось Занозе, хотя он честно пытался учиться, а Хасан честно пытался учить. У мальчика просто-напросто не укладывалось в голове, что он может быть незаметным. Куда там! Привлекать внимание, очаровывать, быть всегда на виду — это пожалуйста, в этом его суть. Но стать невидимкой? Нет, невозможно. Хасан подозревал, что отсутствие внимания к себе Заноза воспринял бы, как личное оскорбление. Если б хоть раз с таким столкнулся.

Но кто его может не заметить? Так не бывает.

И именно поэтому об «отводе глаз» или о «тумане» можно было забыть.

Оставались иероглифы бесчестного ублюдка Минамото. И иероглифов было великое множество. Заноза пользовался ими, разными, в разных сочетаниях, и для того, чтобы прятаться, и для того, чтобы стать еще заметнее, и для того, чтобы переворачивать мозги вампирам и людям, заставляя не верить глазам своим. Или, наоборот, верить.

Взять хоть его дом на юге, тот, в который он заманил венаторов. Пока Заноза не привел их туда, дом был надежным убежищем — никто не подошел бы близко к разрисованным стенам. Честно говоря, даже в тот переулок никто старался не заходить. И жители соседних домов съехали почти сразу, стоило лишь спрятать среди граффити несколько иероглифов.

Сам Минамото, в те времена, когда Хасан еще числил его среди мужчин, достойных рукопожатия, признался, что учил Занозу каллиграфии лишь потому, что решил, будто это поможет мальчику сосредоточиваться. Ни одному европейцу не постичь в полной мере искусства начертания иероглифов, просто не понять, но возня с кистями, тушью, бумагой хотя бы занимает время. Хасан додумался до конструкторов «Лего» и игрушечной железной дороги, а Минамото — до рисования загогулин по сложным правилам. Они оба тогда понятия не имели, что Занозе не нужно учиться сосредоточению. Со своей памятью, с вечно обостренными чувствами, с бешеным темпом существования, он и так был сосредоточен на всем, что видел, слышал, обонял. На всем, что запоминал.

Сосредоточение на каком-то одном предмете переводило его разум в форсированный режим. И тут уж результат был непредсказуем. Заноза рисовал иероглифы, полностью отдавая себя этому процессу, и они превращались в дайны.

Опасное искусство.

Как бы ни относился Хасан к Минамото, он отдавал японцу должное: тот никогда, никому не рассказывал о том, во что Заноза превратил обычную каллиграфию. И о том, что научил Занозу убивать вампиров — не рассказывал тоже. А мог бы. Гордость учителя за ученика — чувство, которое трудно переживать в одиночестве.

Эти иероглифы, изображенные на одежде, заменяли «туман». Хасан уже знал их, каждую закорючку. Не в первый раз видел, и не в последний — и с каждым разом знаки работали все эффективней. Вот уже и Блэкинг на них попался.  

— И куда же ты собрался? От кого будешь прятаться?

— Да от всех. Отвезу тебя домой, и пойду. Рекогносцировка, знаешь? Там маги, — Заноза сделал большие глаза, — и крысы, и, возможно, китайцы. Не поручусь, но, по-моему, везде, где есть маги и крысы, без китайцев не обходится.

— Ты теперь веришь в магов?

— Не в настоящих. Мартин говорит, любой может научиться магии, получается, что это не магия, а… madre, не знаю. Методы использования природных и личных ресурсов, которые тут не в ходу. Не придумывать же мне термин специально для этого. Пусть будут маги. 

— На Тарвуд, значит, собрался? — Хасан поморщился. — Ты не слишком сильно полагаешься на свою маскировку? Маги… Блэкинг тебя сквозь все эти закорючки видит, а магам что помешает?

— Блэкингу на меня духи показывают. Не-не, Хасан, я тех магов изучил, они другие, не знаются с духами… — Заноза запнулся, взгляд стал очень-очень честным, — и они мне не враги. Пока что.

— Пока рекогносцировку не проведешь?

— Да ладно! Будто я когда-то палился в разведке!

— В Белграде.

— Там я за тобой следил, это не считается. 

Хасану не нравилось, что на Тарвуде есть места, куда Заноза не может прийти открыто, без риска нажить себе врагов. Не нравилось, что потенциальные враги называются магами — это слово подразумевало необъяснимые способности, непредсказуемую опасность. Не нравилось… ладно, ему во всем этом не нравилось только одно: то, что он сам не может попасть на Тарвуд достаточно быстро. Чтобы запустить телепортер дока Шермана, требовалось пятнадцать минут.

На пятнадцать минут больше, чем нужно.

*  *  *

— Уильям, дорогой, я, конечно, составлю тебе компанию в любой… рекогносцировке, но слово «прогулка», — Эшива плавно провела по ресницам кисточкой с тушью, — нравится мне больше.

— Потом мы обязательно сходим куда-нибудь, и это будет прогулка.

— А на Тарвуде? Почему нет?

— Потому что на прогулках не нужно маскироваться, и нет опасности нарваться на драку или перестрелку.

— Правда? Ты серьезно? — она отвернулась от зеркала, и улыбнулась так, что Занозе захотелось ее придушить, — в последний раз, когда мы гуляли…

— Не напоминай. Это была случайность.

— Ну, конечно, мой сладкий. Ты случайно сломал о того типа барный стул. Привинченный к полу барный стул, — уточнила Эшива мягко. — Так чем прогулка отличается от разведки?

— Тем, что в разведке мы не нарвемся ни на драку, ни на перестрелку, потому что нас никто не увидит.

— Абсолютно безопасно. Абсолютно. Идеальная прогулка, — Эшива пожала плечами. — Мы идем гулять на Тарвуд. Только, если серьезно, Уилл, тебе нужен кто-то, кто разбирается… в чем-то непонятном, да? Не гадалка. Не провидица. Даже не заклинатель духов.

— Маг.

— Да-а, — протянула Эшива с сомнением, — да, это слово подходит.

— Но магов не бывает. А ты ближе всех знаешься с тем, что можно было бы назвать магией.

— Только потому, дорогой, что ты не понимаешь, как работает мое гадание. Магия — это все, что тебе непонятно. Я постараюсь помочь, — она встала и подошла вплотную, — но ты не позвал бы меня, не стал бы ввязывать ни во что опасное, если бы это не было для тебя важно. А в моих дайнах и моих гаданиях нет ничего магического. Я могу не справиться.

— Посмотрим. Один я точно ничего там не увижу и не узнаю. Ты готова?

Эшива вместо ответа похлопала по висящим на поясе ножнам с танто. В абсолютную безопасность вылазки она все же не верила. Ну, и правильно. В Блошином Тупике могло случиться что угодно.

Тупик появился на месте старых укреплений, и когда-то он, действительно, был тупиком — две крепостные стены, современная и старая, отслужившая свое, сходились под прямым углом, отделяя его от города. Сейчас в старой стене, над ней и, возможно, под ней, хватало лазов. Застроившие Блошиный Тупик хибары подступали к стене вплотную, а на их крышах шла такая же жизнь, как на улицах внизу.

Такая же неприятная, сероватая, копошащаяся жизнь. Похожая на тараканье кишение в темноте.

— Ну, надо же, здесь почти как у нас! — умиленно шептала Эшива, оглядываясь по сторонам. — Так грязно, так тесно, так ужасно пахнет! Между прочим, Уилл, я чувствую свою печать, и она где-то недалеко. Ты спрятал Виолет здесь? Надеюсь, что не прямо здесь, не в этих трущобах? Это неподходящее для нее место. Но где-то рядом Даунтаун, не так ли? Она там?

Рука ее невесомо лежала на руке Занозы, походка была легкой и очень плавной, улыбка — милой. Со стороны они двое выглядели странно: молодая леди и панк с претензиями, но смотреть на них тут было некому. Эшива прекрасно умела наводить «туман», а Занозу скрывали от взглядов иероглифы.

В Даунтауне Алаатира по вечерам, когда закрывались офисы, и улицы оказывались в распоряжении ночных обитателей, тоже становилось грязно, тесно и пахло не очень-то. Но Эшива имела в виду индийские города. Контраст, между районами, населенными обычными людьми, и кварталами, где жили богачи и туристы. Есть чему умиляться, право слово!

— Скучаешь по родине? — светски поинтересовался Заноза.

— Неужели похоже, что скучаю? — Эшива помолчала. — Знаешь, там я почти богиня. Ты видел, как мне поклоняются цыгане, представь, в Индии так делают все. Все, кто посвящен, конечно. Но в Америке куда чище... и я слишком давно стала слишком американкой. Мне хватило Индии в сороковые, вот так хватило, — она чиркнула по горлу алым ногтем. — По родине лучше скучать, жить там не стоит.

Она убежала в Индию в тридцать девятом. Из захваченной фашистами Праги. Уверенная, что никогда не вернется в Индию, Эшива решила, что только в Индии и сможет найти безопасное убежище. Она не людей боялась, не венаторов, не других вампиров — она вообще никого не боялась, если уж на то пошло. Она испугалась поверить в реальность. То, что происходило тогда в Европе, слишком походило на фантасмагорию. Мир как будто провалился в кошмарный сон, и от того, что жизнь не утратила своей обыденности, кошмар становился еще страшнее. Эшива, все существование которой строилось на знании, что реальности не существует, оказалась не готова к этому. Она была владычицей снов и кошмаров, и вдруг люди заявили свои права на ее мир, стали наводить там свои порядки.

Понятно, что Эшиве срочно потребовалось вновь почувствовать себя богиней. Настоящей и единственной. Убедиться, что люди помнят свое место.

И увериться, что все вокруг — только сон. По-прежнему. Как всегда.

Заноза остался в Европе. Он не мог уехать. Никогда не умел убегать, зато всегда любил драться. И, видит Бог, тогда, в той войне, ему было за что драться и что защищать.

— А разве это не заразная болезнь? — голос Эшивы отвлек от воспоминаний, — взгляни-ка на тех детей.

Как раз на детей Заноза старался не смотреть. Улицы Блошиного Тупика — вязкая грязь, прогнившие деревянные мостовые, густой бурьян в щелях между тесно стоящими домами — были не тем местом, где их хочется видеть. Во всяком случае, если ты не родился в Индии. Их тут, однако, хватало. Дети бродили по улицам вместе с поросятами, бегали в компаниях мелких грязных собак, спали вповалку, прямо на земле, где посуше.

Солнце село. Разве родители не должны забрать их домой? Неизвестно, какие твари выходят на улицы после заката. Не может быть, чтобы матери не волновались…

— Матери работают допоздна, — напомнила Эшива. — Или привели работу домой. Не все клиенты готовы потерпеть в той же комнате еще и ребенка, особенно если ребенок уже не маленький. Но посмотри, те трое, у них какая-то сыпь.

— Тут вообще ни у кого нет чистой кожи.

— Заразная сыпь. Да ведь ты же не видел ни одной эпидемии. Ну, конечно! Пропустил «испанку», пока был в Америке.

— Звучит так, как будто вся жизнь прошла мимо. В Америке от «испанки» умерло полмиллиона человек.

— Не сравнивай с тем, что творилось в Европе.

— Ты в те годы тоже была в Америке.

— Я родилась в Индии. Оглянись, и поймешь, что я видела с самого детства.

— Эшива! Ты жила во дворце.

— Ну, хорошо. С юности. После афата. Заноза, ты прекрасно знаешь, о чем я.

— Я знаю, что Тарвуд вымер бы от первой же эпидемии, значит, есть что-то, что не выпускает заразу за пределы Тупика.

— Мы это и ищем?

— Возможно. Ищем что-нибудь. Что угодно. Нечто необычное.

Тут все было необычным. И хорошо, что Эшива не слишком преувеличивала, говоря, что привыкла к подобным картинам. Чем дальше заходили они в лабиринты переулков Блошиного Тупика, тем больше самому Занозе хотелось немедленно что-нибудь сделать. Пригнать транспорт и забрать отсюда всех детей и женщин. Перестрелять всех мужчин. Залить напалмом убогие хибары, сжечь их, вместе со всей скопившейся в них грязью. Он думал, проблема с Блошиным Тупиком в том, что отсюда выходили банды, чтоб грабить и убивать в других районах. В том, что через Тупик шла контрабанда наркотиков из Порта. В том, что немалая часть доходов от рудников, шахт, магических зелий не доходила до казны, застревала в ячейках сети, которой опутали остров здешние пауки. Привычное дело. В любом городе есть свой Блошиный Тупик, и не один, так что Тарвуду еще повезло.

Он ошибся. Проблема была в другом. Что-то не выпускало отсюда заразу, защищало город и остров. Но тут, внутри старых крепостных стен, болезни тел претворялись в болезни душ, ложились печатью на лица, пачкали взгляды безмыслием, покорностью и злобой. Это ничем не грозило Тарвуду. Но невозможно было побывать здесь, увидеть этих людей, этих… Scheiße, этих детей, будь оно все проклято! и просто уйти.

Как невозможно оказалось тогда, в тридцать девятом, уйти из Европы.

Фигня какая-то! Да даже сравнивать нельзя ту войну и эти несчастные трущобы.

— А мы не вход в подземелье ищем? — спросила Эшива. — Потому что больше ничего необычного я тут не вижу.

Злость угасла, не успев разгореться. Хорошее настроение вернулось, и с каждой минутой становилось все лучше. Нет, Блошиный Тупик не изменился, но изменились обстоятельства. Теперь Заноза знал, что был прав, позвав сюда Эшиву, а это означало, что он по-прежнему очень умен, предусмотрителен и удачлив. Чем не повод для хорошего настроения?

Сам он никогда бы не предположил, что на заросшем сорняками пустыре в конце кривого проулка, есть проход вниз, в катакомбы. Да он бы тут даже овощной ямы не вообразил. Странным было отсутствие козьих следов, потому что, вообще-то, в Блошином Тупике они были повсюду, где встречалась трава. Но кто их поймет, этих коз?

Ага. А кто сказал, что сюда только козы не ходят?

— Там что-то по-другому, — Эшива не спешила сойти с грязной тропинки, — все не настоящее, но остальное вокруг хотя бы притворяется настоящим, а там — нет. Часть пустыря нарисована. Хорошо нарисована, можно ходить там, и не провалишься. Но если очень внимательно посмотреть, то… — она задумалась и медленно покачала головой, — я бы не стала стирать этот рисунок. Даже если бы могла.  

— А ты не можешь?

— Нет. Как не могла бы перерисовать обычную картину. У меня нет ни кистей, ни красок, ни умения… — она снова примолкла, вглядываясь в заросли бурьяна. — И еще мне понадобилась бы бригада дорожных рабочих с экскаваторами. Потому что под рисунком проход заткнут пробкой из земли и камней, и они очень густо замазаны краской.

Заноза знал Эшиву много лет, и давно привык к ее манере выражаться. Но нынешние обстоятельства далеко выходили за рамки привычных, так что на перевод требовалось время.

— Под красками ты подразумеваешь… магию?

— Что-то более реальное, чем картинка, которую можно увидеть обычным взглядом. Что-то, чего ты не видишь. Земля и камни, вода, огонь, и все это придавлено воздухом. Как воздух может давить, Уилл? Он же ничего не весит.

— Что-то около десяти тонн на квадратный метр, — он встретил полный недоумения взгляд и объяснил: — около двадцати двух тысяч фунтов. На одиннадцать квадратных футов.

— Надо же, — сказала Эшива тоном: «как скажешь, мой сладкий». 

Заноза закатил глаза и в который раз зарекся упоминать при ней о законах природы. Все равно Эшива в них не верила.

— Не делай такое лицо, дорогой, — она провела пальчиком по его скуле, — конечно, ты прав. И посмотри, мы с тобой подошли очень близко к этой… магии. А больше никто сюда не заходит, ни люди, ни животные. Дальше идти нельзя даже нам, хоть нас и не видно. Мы можем что-нибудь задеть, и тогда сработает сигнализация или захлопнется  капкан. Если сбежится охрана, это будет весело, ты всех убьешь, а я скажу: «милый, ты лучше всех!» Но если мы попадем в ловушку и застрянем тут до рассвета, прогулка станет чересчур интересной. Однако теперь, когда я знаю, как выглядит нужная «магия», можно поискать другие такие картинки. Их еще три. Там, там и там, — Эшива махнула рукой, указывая в разные стороны. — Пойдем, посмотрим?