Итак, четыре входа в подземелья, и четыре мага, которые их защищают. Четыре стихии, переплетенные друг с другом в закрывающих входы печатях. Звучит странно и глупо, но можно понять, что речь идет о большом количестве энергии. И о людях, умеющих этой энергией манипулировать. Когда лорд Хартвин готовился уйти (в то, что он умер, Заноза уже не верил) он оставил на охране Ядра лучших учеников. Самых сильных. Не доверяющих друг другу. И совершенно не отягощенных моралью. Лорд Хартвин если и имел представление о моральных нормах, то какое-то очень свое. Не очень человеческое.

Хотя, если подумать, люди знают, что такое мораль, но тоже не спешат ей следовать.

Старые крепостные укрепления, некогда прикрывавшие спуск под землю, были снесены. Образовавшийся пустырь застроили дешевыми домами и отдали под заселение всем, кто не нашел себе места ни в деревне, ни в слободах, ни в шахтных поселках. Тем, кто не был создан ни для какого труда, и едва способен наскрести денег на оплату убогих ночлежек в новом квартале. Люди, которым ничего не нужно, ничем не интересуются. А воцарившиеся в будущем Блошином Тупике нищета, запустение и грязь стали лучшей защитой для четырех печатей. Никто не мог забрести сюда случайно, чужаки бросались в глаза, да и кому пришло бы в голову задержаться на этих провонявших безнадежностью улицах?

А если кто-нибудь интересовался входами в подземелья, маги узнавали об этом сразу. Стража никогда не искала тех, кто не вернулся из Блошиного Тупика. Какой смысл? Ценные вещи, если таковые водились у пропавших, рано или поздно появлялись у скупщиков краденного. Но никаких других следов все равно было не найти.

Собственно, Стража вообще делала вид, что Блошиного Тупика не существует. За исключением тех ее представителей, кто с Тупиком сотрудничал, к вящей выгоде обеих сторон.

И, казалось бы, в чем проблема? Сжечь проклятое место — это даже не услуга Шиаюн, это услуга всему городу. Да, придется пожертвовать охраняющими Ядро магами, но их все равно нужно убить, такова цена души Бераны. Заноза подумывал о хорошем пожаре, благо, огненных и взрывчатых зелий алхимики делали предостаточно. Заманить четверых магов в какое-нибудь подходящее место, заминировать его и взорвать к чертовой матери. Магия — не пистолет и не сабля, мгновенно ею не воспользуешься, а взрывчатка хороша внезапностью. Взрывная волна, провалившийся пол, падающие на голову перекрытия, огонь со всех сторон — такие вещи сильно дезориентируют. И если хорошо все рассчитать — а за этим дело не станет — то взрыв и пожар прикончат всех четверых.

Удобно, быстро, чисто. Но, к сожалению, неприемлемо. Теперь. После того, как он побывал в Тупике и посмотрел на людей, которые там живут.

Не приходится рассчитывать на то, что маги назначат встречу на чужой территории. Нет, любые переговоры они захотят вести там, у себя. А в скученности Блошиного Тупика взрыв и пожар — это смерть для большинства его обитателей. Крепостные стены удержат огонь, не выпустят в город, да и пожарные бригады в слободах и в замке позаботятся о том, чтоб пламя не перекинулось в другие кварталы, но в самом Тупике все сгорит подчистую. Вместе с людьми.

Еще вчера этот вариант казался идеальным. Чем думал, интересно? Ведь знал же, что Блошиный Тупик — не казармы, населенные боевиками и контрабандистами, а обычные трущобы. Что, неужели сложно стало решать две задачи одновременно, и плетение паутины для Хольгера поглотило мысли целиком? Или, может, кто-то слишком много думает о взаимоотношениях людей и нелюдей?

Кому-то следовало бы рассортировать мысли на актуальные и не имеющие значения. Прямо сейчас. Пока и правда не дошло до пожаров и взрывов в жилых районах.

Но хотя бы за подготовку к встрече с магами можно было не волноваться. И даже, пожалуй, гордиться. Так, самую малость гордиться, не забывая о собственной потрясающей тупости. Однако если забыть про идеи насчет минирования, остальное было сработано аккуратно и эффективно. Без Интернета, без привычных манипуляций с сетью, исключительно на слухах, разговорах и редких встречах с нужными людьми. По старинке.

Хасан похвалит. Он думает, Заноза без компьютера и телефона шагу ступить не может. А вот фиг! Сто лет обходился, и прекрасно справлялся… Ну, ладно, без телефона не обходился никогда, да и телеграф был штукой удобной, а на Тарвуде ни того, ни другого, только курьеры и личные встречи. Но тем больше поводов для гордости, разве нет?

Слухи о том, что у хозяина мельницы, непонятного, возможно, опасного, но умеющего считать и зарабатывать деньги, есть какое-то интересное предложение к кому-то из четверых магов Тупика, разошлись быстро. Слухи вообще всегда быстро расходятся, это закон, а если их еще и запускать правильно, то они разлетаются со скоростью мысли. И вот это, кстати, не закон, а загадка. Потому что мысль должна быть быстрее, чем информация, передаваемая вербально, а на деле выходит порой, что мысли от слухов отстают. А то и вообще не догоняют.

Кому и что собирался предложить мельник, оставалось неясным. Что-то интересное. Почти наверняка незаконное. Прибыльное. И, что важнее всего, связанное не только с деньгами. Он якшается с Мартином Фальконе, имеет дело не просто с магией, а с настоящими чарами, значит, и интерес к кому-то из сильнейших магов Тарвуда обусловлен чародейством. И возможностями, которые чародейство открывает для владеющих магией.

Чары были единственным фактором, сохраняющим нейтралитет между Тупиком и Замком, между леди Калиммой, ставленницей лорда Хартвина, и четырьмя его учениками. Леди Калимма была чародейкой, ее опекун Мартин был чародеем, и чародеем был ее дворецкий, Гевальд. Трое против четверых, но необъяснимость и непредсказуемость чар стоили мощи четверых магов, даже объединенной. А ведь хозяевам Тупика, при их-то взаимном недоверии, еще надо было суметь объединиться.

Малейшего намека на то, что кому-то из них намерен предложить что-то нелюдь, связанный и с Замком, и с семьей Фальконе-Дерин, оказалось достаточно, чтобы о встрече с любым из четверых наедине можно было забыть. Что и требовалось. Дальше оставалось только назначить сроки. И предоставить принимающей стороне выбрать место.

После прогулки с Эшивой, Заноза худо-бедно, но стал ориентироваться в лабиринтах узких улиц Блошиного Тупика. Он знал, что ему пришлют провожатого — это и вежливость со стороны хозяев, и их забота о собственной безопасности — но получив приглашение в таверну «Кабан», порадовался тому, что это место способен найти самостоятельно. Видел он того «Кабана». Одно из немногих зданий из настоящего камня и дерева, а не из замазанной глиной дранки. Ах, как было бы хорошо взорвать его! Там должны быть тяжелые деревянные балки, мощные перекрытия, глубокий подвал. Несколько грамотно размещенных зарядов взрывчатки, и дом сложился бы внутрь, как карточный, похоронил бы всех, кто каким-то чудом переживет сам взрыв и пожар.

Мечты, мечты…

Взрывать нельзя. Все придется делать руками. И еще… эти упорные разговоры о том, что на Тарвуде бесполезно огнестрельное оружие. Они так и не подтвердились, но не пора ли признать, что у слухов есть основания? А то, что собственные пистолеты ни разу не подвели — это заслуга Минамото-сенсея, научившего правильно стрелять.

Вот чего Хасан точно не одобрит.

А если и он откажется помочь? Как вынужден был отказаться Мартин. Что тогда делать?

Scheiße! Что-что? Решать проблемы по мере поступления. Кто-то слишком привык к тому, что большинство проблем решает Хасан. Может, пора отвыкать? Хотя бы морально подготовиться к тому, что отвыкать придется.

*  *  *

Четыре мага, каждый из которых сам по себе стоит бойца со штурмовой винтовкой, плюс двенадцать телохранителей. Любой телохранитель в любой момент времени может получить способности одного из магов. Огнестрельное оружие, предположительно, бесполезно. Заминировать помещение нельзя. Осколочные гранаты неприменимы, потому что Заноза будет в эпицентре.

— Насчет огнестрела надо выяснить точно. — Хасан глянул на часы, — сейчас там день, так? Значит, пойдем, когда там стемнеет, проверим, как мои пистолеты себя ведут. Что? — он встретил внимательный взгляд Занозы. — Я заговорил по-турецки, или ты перестал понимать английский?

— Да я и турецкий понимаю. А ты что, даже не спросишь, зачем мне это надо, что мне сделали маги, и в какие разборки я опять влез?

— Я когда-нибудь спрашивал?

Заноза хмыкнул. 

Он сам всегда все рассказывал. Тактическую задачу ставил сразу, как сейчас, а потом, постепенно, выдавал и все подробности. Зачем ему это надо, что ему сделали, в какие разборки он влез. Никаких полезных данных для планирования операции, просто события, дела, конфликты и идеи. Просто жизнь Занозы, помимо «Турецкой крепости». Мог бы не рассказывать, Хасан бы понял. У всех есть право на секреты. Но послушать обычно было интересно.

— А если бы…

О. Знакомые интонации. С начала лета без них почти ни один разговор не обходится. Заноза так основательно запутался в человеческих взаимоотношениях, что Хасан со своим двенадцатилетним опытом семейной жизни, стал чувствовать себя экспертом.

— Если бы? — переспросил он.

— Если б мисс Виай была категорически против того, чтоб ты пошел в рейд на Тарвуд? — Заноза прислушался к собственным словам и скорчил рожу: — звучит глупо.

— Не знай я тебя так хорошо, решил бы, что ты ревнуешь к Авроре. Но это точно не ревность. Что у тебя там происходит?

— На Тарвуде?

— В голове! При чем тут Аврора, или любые другие женщины? Они всегда против боевых рейдов, все, даже эта ведьма, Эшива. Но умная женщина никогда не скажет: «выбирай, или я, или твой друг», а от глупых держись подальше.

— Она не глупая…

— Тогда, еще дальше. Раз у нее получается казаться умной, значит, ты не можешь верно ее оценить. С твоей привычкой идеализировать женщин, последствия могут быть особенно неприятными.

— Ладно, ладно, — Заноза взял сигареты, — я боюсь, что ошибся. Причем, дважды. И не в женщинах, а вообще… в перспективах. Всегда знал, что людям с нелюдями связываться нельзя, сейчас думаю, что можно и даже нужно. Но знаю же, что нельзя. Опять парадокс. Я люблю парадоксы, но… scheiße, Хасан, они сильно сбивают с толку.

Мужчины созданы Аллахом, чтобы быть воинами. Это не значит, что они созданы, чтобы воевать, это значит, что их природа не позволяет бежать от боя. А многих — заставляет искать его. Таков Заноза. Таков, по его рассказам, и тот демон, Мартин.

Природа, натура, суть. Как долго можно противиться им? Даже ради любви. И чем могут закончиться попытки сопротивления? Если hayvan не будет выходить хотя бы изредка, что он сделает? Он соберется с силами и выйдет однажды, чтобы остаться навсегда. Женщине следовало бы отпускать своего мужчину на войну, а самой держаться подальше, в безопасности. Она не способна на такое? Она сама хочет драться, и ради этого убедила мужа идти против собственной природы? А Заноза влюблен в нее и считает умной?

Как сильно влюбленность застит глаза!

Впрочем, то была чужая жизнь, чужая любовь и чужие проблемы. Хасана они интересовали лишь постольку, поскольку самому Занозе могла грозить опасность столкновения с озверевшим демоном. А до тех пор, пока жена, умная или глупая, заставляет демона держаться за ее юбку, Заноза с ним в бою не столкнется. Когда hayvan Мартина вырвется, он убьет свою женщину — больше ему драться будет не с кем, она сама об этом позаботилась.

Так что историю этой пары Хасан выслушал без особого интереса. Зато когда Заноза начал рассказывать о том, что не поделил с магами, и за что собирается рискнуть головой, решил, что с вылазками на Тарвуд мальчику пора завязывать. Его мозги слишком хороши, чтоб забивать их такой чушью. Такой… невероятной чушью.

Демоны, колдовство, продажа души, шантаж. Во всем этом только шантаж и был правдой. Остальное — дикое нагромождение лжи, фальшивок и искаженных фактов, сродни тому, что использует Эшива, создавая свои иллюзии.

— И ты на это повелся?

— Не сразу. Я думал о транквилизаторах. Об антидепрессантах. О чем-нибудь сильном, но без выраженных побочных эффектов. Хасан, я допросил всех алхимиков и зельеваров на острове, я теперь о тарвудских психотропных препаратах знаю больше, чем о местных.  Такие зелья есть, но все они пахнут. Так пахнут, что запах даже люди чувствуют. И еще эта пустота… — Заноза передернул плечами, — когда я попробовал зачаровать Берану. Не могу описать. Но оно точно было. Я же не Эшива, чтобы видеть то, чего нет.

— Ты и не видел. И не слышал. Ты что-то почувствовал, и, как верно замечено, ты не Эшива, чтобы полагаться еще на какие-то чувства, кроме пяти естественных.

Это ничего не меняло. Заноза пообещал убить магов, значит, их нужно убить. Придется. Хорошо, если после этого его девушка придет в себя. Плохо, если он останется в убеждении, что ей вернули душу, а не отменили курс транквилизаторов. И совсем плохо то, что он позволил себя шантажировать. Снова.

— В прошлый раз была Эшива, — Заноза кивнул и прикурил, зажмурясь.

— Вон из моей головы.

— За Берану я не буду так пластаться.

— Расскажи это кому-нибудь, кто тебя не знает. И вот что… на встречу с магами ты пойдешь в своем маскировочном костюме. Когда понадобится исчезнуть, просто снимешь плащ.

— Ты уже что-то придумал?

— Что-то я придумал сразу, — какой смысл напоминать ему о прошлых ошибках или предостерегать о будущих? Он же все пропустил мимо ушей, и смотрит сейчас, как Мухтар, которому пообещали кусок пиццы, — но сначала мы выясним, будет ли польза от моих пистолетов. 

*  *  *

Заноза рассказывал о Блошином Тупике, как о воплощенной мерзости, о месте, которое вообще не должно существовать. Для англичанина, американца, европейца, каковым он был, сочетая в себе все три мировоззрения, таким местом мог показаться любой район любой из стран Третьего мира, не рассчитанный на привлечение туристов. Так что Хасан ожидал увидеть самые обычные трущобы с обычными для трущоб обитателями. Идеализм Занозы и его привычку к чистоте и благополучию он учел, а то, что мальчику хорошо за сотню, за плечами у него годы Великой Депрессии и Вторая Мировая — уже нет. Да и кто, глядя на этого гиперактивного подростка, подумает о том, что он видел в жизни что-то хуже родительского дома после вечеринки с одноклассниками?

Следуя за Занозой по проулкам Блошиного Тупика, Хасан понимал, что дело не в чавкающей под ботинками грязи, не в крысах, шмыгающих вдоль осыпающихся стен, даже не в детях, которым действительно не место было на ночных улицах. Видели они все это, и он видел, и Заноза. Грязь, в которой застревают армейские внедорожники; крыс, разжиревших на трупах; умирающих детей, и детей уже мертвых, при взгляде на которых первое что приходило в голову: «им повезло».

Тут было что-то другое.

Заноза прав — это место не должно существовать. Но такое утверждение подходит мальчику, чье мировоззрение сформировано хорошей английской школой, великолепным кинематографом и тысячами глупых комиксов. А взрослым людям неплохо было бы понимать, откуда взялось желание сжечь тут все до ровного слоя углей и головешек.

Впрочем, зная Занозу, можно предположить, что так все и закончится. И совершенно не важно, как он это для себя объяснит.

Сейчас Заноза на подростка не походил. В ореоле дайнов власти он шагал по грязи, как по ровному асфальту — широкий шаг, прямые плечи, тяжелые полы плаща хлопают на ветру. Целеустремленный, собранный, чуждый этим не настоящим трущобам в не настоящем городе. Он, правда, и себя считал не настоящим, так что вряд ли понимал, насколько ему тут не место. Тарвуд как будто сошел со страниц его любимых комиксов, ну а чувствовать себя супергероем — это для Занозы было нормальным состоянием.

И приходится констатировать, что для Хасана Намик-Карасара нормальное состояние — следовать за ним, окружив себя «туманом», чтобы, когда придет время, застрелить или зарубить тех, кого не успеет убить Заноза. 

Четырнадцать лет назад, в Алаатире, это было взято за правило. Потом вошло в привычку. А когда необходимость пропала, еще некоторое время казалось странным, что делать так больше ни к чему. Не нужно постоянно присматривать за этим мальчиком, который без оружия, с одними лишь дайнами, шел на встречи с тогдашними хозяевами тийра. Вампиры, не считавшиеся с властью тийрмастера, духи, вообще не считавшиеся с вампирами, они полагали Занозу агрессивным психом, зарвавшимся, чересчур самоуверенным, не опасным. Раздражающим. Похоже, в конце двадцатого века, в начале двадцать первого, в Северной Америке не осталось никого, способного понять, что такое древняя кровь и настоящие дайны власти.

Однако, поскольку и вампиры, и духи не были зарвавшимися, чересчур самоуверенными и не опасными, а действие дайнов не вечно, Заноза встречался с ними только для того, чтобы убить. Безоружный, он не вызывал подозрений. Дайны заставляли всех вокруг смотреть только на него. Могущественные твари, осторожные мертвецы, способные видеть сквозь «туман», забывали обо всем, зверели от нескольких слов, от подведенных черным глаз, от наглой улыбки и звенящих браслетов. Хасан знал, что они чувствовали. Ему ли не знать? Заноза и без дайнов-то умел бесить так, что ему хотелось врезать, а с дайнами он просто сводил с ума. А у Хасана были два пистолета и сабля из лучшей дамасской стали, был безоружный Заноза, и была задача — убить всех, кто может помешать им остаться в Алаатире.

Тогда они решили эту задачу. Это было непросто и далось большой кровью, но они справились. Сейчас время как будто вернулось на четырнадцать лет назад. Да вот только противники стали на порядок опаснее. А Тарвуд не нужен ни ему, ни Занозе.

Когда все закончится, надо будет, все-таки, объяснить мальчику, что души похищают только в комиксах и сказках, а чтоб помочь Беране нужно не магов убивать, а проконсультироваться с токсикологом. Если только их не прикончат в этом бою.

*  *  *

— Уверен, что они не знают о том, что ты мертвый? — спросил док Шерман.

— Уверен. Они мной не интересовались всерьез, пока я не бросил им закидушку, а я с тех пор бывал только у себя на мельнице.

— У тебя на мельнице защита от магической слежки?

— У меня там водяной… Что? — Заноза обвел их всех сердитым взглядом, — что вы пялитесь? Что, маги нормально, а водяной — нет?

Шерман на Занозу не пялился, потому что попросту его не видел. Но на лицо самого дока стоило посмотреть. Такая гамма эмоций! А уж какую рожу скорчил Блэкинг! Водяной — это было ненормально. Маги тоже. Но и в существовании Тарвуда ничего нормального не было. Все вместе как-то даже начинало казаться приемлемым.

Еще немного подумать в таком ключе, и недолго начать рассуждать как Заноза: «вампиров не бывает, но они есть».

Водяные, маги, обитаемые острова, летающие в Хаосе, они к такому образу мыслей очень располагают.

— Избавьтесь от всего необычного, — сказал Шерман, — от любых вещей, которым придаете значение. Амулеты, талисманы, символы веры, любимое оружие. Что там у вас еще может быть? Фляжка с кровью девственницы? Трофейный кол добытый с особо злобного венатора? Обручальное кольцо? — при этих словах он почему-то взглянул на Хасана, — ничего не должно быть. Заноза, я тебя не вижу, но имей в виду, что твой плащ…

— Мой плащ, разговор отдельный.

Хасан сначала не понимал, какой смысл устраивать видеоконференцию с доком Шерманом. Тот был инженером, изобретателем, и в магов верил не больше, чем Заноза дотарвудской версии. Заноза, надо сказать, тоже не понял, зачем им Шерман. Идею связаться с тем подал Блэкинг, который в мае, когда они готовили рейд на Тарвуд, несколько дней прожил у доктора в доме. Они тогда очень плотно пообщались — гениальный инженер, и заклинатель духов — что-то, видимо, узнали друг о друге, чего никто больше не знал. А совет Блэкинга оказался верным.

Док Шерман, к слову, даже не удивился, когда Заноза рассказал ему о том, что вопросы касаются магов. Попросил их личные дела и несколько часов на подумать. И уже следующей ночью Заноза потащил Хасана к себе в офис.

У него был офис, о, да. Никакого сравнения с заставленной компьютерами каморкой в «Турецкой крепости». Старинное здание в Беверли, закрытый клуб на первом этаже, нелегальный арсенал в подвале и великолепно отделанные помещения наверху — собственно, офис, и несколько жилых комнат.

Хасан точно знал, что в апартаментах ни разу не останавливались люди, у которых было право находиться в Алаатире или вообще в стране. Клиенты «Турецкой крепости» тоже порой пользовались гостеприимством Занозы, и, скорее всего, они были самыми порядочными людьми из всех, кто когда-либо жил в этом доме.

Ну, а офис… это офис. Место, где Заноза превращался в Уильяма Сплиттера, и где он зарабатывал свои деньги. Преумножал непристойно большой капитал, чтоб была возможность зарабатывать все больше и больше. Здесь у него бывали люди. Только люди и вампиры, никаких фейри. Партнеры, коллеги, клиенты. Поэтому офис был обставлен так, как могло бы понравиться Занозе, будь он лет на десять старше. Обстановка в стиле: «я вырос, но играться не перестану». Стекло и металл, монохромные цвета, огромные мониторы вместо стен, и все аж гудит от обилия разнообразной техники. Тут, наверное, даже кресла были с искусственным интеллектом.

Отвратительное место! Хасан предпочел бы поговорить с доком Шерманом по телефону, никто ведь не отменял конференцсвязь. Но попробуйте объяснить Занозе, что телефон лучше компьютера! Попробуйте объяснить ему вообще хоть что-нибудь. Заноза, когда упирается рогом, понимает только категорические запреты и только категорическое несогласие. А тут он даже не упирался, он вообще не рассматривал других вариантов. И вот, один просторный кабинет превратился в два — по ту сторону стены-монитора док Шерман сидел за обшарпанным столом, заваленным микросхемами и проводами, заставленным пустыми чашками из-под кофе. И объяснял, что им нужно делать, чтобы маги не сразу превратили их в две кучки пыли. 

— Ваши преимущества — скорость и сила, это вам известно. Но в столкновении с… хм… магами, — они решили использовать этот термин, за неимением других, но Шерман, упоминая магов, чувствовал себя так же странно, как Заноза, — если только они вас увидят, ни сила, ни скорость уже не спасут. Остается рассчитывать на то, что я правильно понял тарвудскую концепцию мироустройства, исходя из которой, вас просто не существует. Вампиров. Не-мертвых. Нет, и не может быть. Для того, чтобы по-настоящему не верить в вампиров, зная, что они существуют, нужно быть… нужен особенный способ мышления, — взгляд Шермана пробежал по ним, ни на ком не задерживаясь. — Знаешь, Заноза, тебя не видно, и это довольно неудобно.

— Зато ты не можешь многозначительно на меня смотреть, когда ищешь замену словам: «нужно быть психом».

— Да. Тоже верно. Так вот, эти маги вряд ли психи, и они поверят в вас довольно быстро. Заноза, тебя они не увидят, даже когда поверят. Ни отражения, ни тени — ты знаешь, что это означает. Тебя, по сути, вообще нет. Но вы, мистер Намик-Карасар, будете обречены с того момента, как они поймут, что вы такое. Поэтому вам нужно убить их раньше. Пока они не поверят в вас, вы останетесь невидимы для их локаторов и радаров. А без точных систем наведения, ориентируясь лишь на визуальные данные, они не смогут причинить вам настоящий вред. Что, конечно, не исключает ударов по площадям. Так, один из них, — Шерман заглянул в свой компьютер, — мистер Херрик Азам, может превращать свет или звук в тепло. Мистер Онфрой управляет временем и способен снова и снова отматывать его назад, заново переигрывая ситуацию. Мистеры Кинн и Санделин выглядят не так впечатляюще, им нужна настройка, но искусством Азама и Онфроя они тоже владеют, хоть и в меньшей степени. Лучше бы вам действовать тихо и в полной темноте. Мистер Азам — наглядный пример того, что способны сделать эти… маги, если сумеют увидеть вас по-настоящему. Превращение в тепло, еще не худший вариант.

— И любая «необычная» вещь может демаскировать нас?

— Именно. Даже тебя. Поэтому, возвращаясь к твоему плащу…

— Если то, что ты сказал — правда, мой плащ — это просто хренова электромагнитная пушка. Надо быть придурком, чтоб им не воспользоваться.

— Я куплю тебе новый, — пообещал Хасан.

— Вон из моей головы, — шепнул Заноза, и, противореча собственным словам, сверкнул улыбкой. — Но, может, как-нибудь обойдется. А если нас там прикончат, то и новый плащ не понадобится.

«Ни отражения, ни тени. Тебя, по сути, вообще нет».

Хасан еще в Лондоне узнал, что Заноза считает себя не настоящим. На заре знакомства. Тогда ему и в страшном сне не могло привидеться, что этот шизанутый панк, ворвавшийся в его жизнь, останется навсегда. В ту ночь они оказались далеко за городом и в результате разных неприятных обстоятельств, Заноза чуть не лишился правой руки. То, что от нее осталось — черная, скрюченная культяпка — было нефункциональным, малоподвижным и не спешило регенерировать. А его машина, выглядевшая как роллс-ройс «Корниш» семьдесят первого года, оказалась сделанной на заказ, и коробка передач в ней была механической. Можно было оставить Занозу на Минамото, они и знакомы были лучше. Тот довез бы до города, а может, и до убежища. Хасан не удивился бы, если б Минамото знал, где Заноза днюет. Но той ночью он не доверил бы японцу даже дохлую собаку, не то, что живого вампира. Слишком тот был зол.

В итоге, за рулем «Корниша» оказался он сам. Заноза, тоже злющий, но, в отличие от Минамото — не страшный, а забавный, возился на пассажирском сиденье, по-кошачьи обфыркивая каждый знак ограничения скорости. Рука его как будто вообще не беспокоила. За исключением невозможности вести машину не создавала никаких проблем. Но так быть не могло. Эти ожоги и порезы должны были жутко болеть.

А Заноза, в очередной раз поймав взгляд Хасана, втянул раненую руку в рукав плаща и легкомысленно заявил:

— Чувак, не парься, это же не по-настоящему.

Хасан тогда еще не знал, что от этого мальчика можно ожидать чего угодно, но уже знал, что от него можно ждать очень странных поступков. Он даже был готов к тому, что ожоги — какой-то хитрый грим, наложенный с непонятной целью.

— Я не настоящий, — объяснил Заноза, — значит, и это тоже не настоящее. Поэтому оно не болит. Не бери в голову.

— Или болит не по-настоящему? — уточнил Хасан.

— Это одно и то же.

С сумасшедшими до этого сталкиваться не приходилось, только с придурками. Настоящий псих, как выяснилось, разительно от придурков отличался. И Хасан ни тогда, ни потом, не пытался убедить Занозу в его реальности.

Во-первых, почитав о сумасшедших, он понял, что для их убеждения нужно быть врачом, иначе не стоит и пытаться. А, во-вторых, кому от этого стало бы лучше? Отношение Занозы к себе, к боли и ранам, работало безотказно, сильно повышая его эффективность в бою. А следствием отсутствия тени и отражения было то, что его не фиксировали фотоаппараты и видеокамеры. Это открывало очень широкий спектр возможностей. Боевых столкновений с магами они никогда не планировали, но оказалось, что подход «я не настоящий» эффективен и здесь.

Так почему слова дока Шермана застряли в памяти?

Да не важно. Пытаться понять, как и откуда берутся мысли — с этим тоже к Занозе. А он с Шерманом согласен, потому что сам так же думает. 

*  *  *

Над плащом напоследок поработала Эшива. Потратила несколько часов, возилась почти до рассвета, но зато теперь никто не заподозрил бы в Занозе мертвеца. Ни другие вампиры, ни фейри, ни — хотелось надеяться — маги. У них есть возможность присмотреться, у них достаточно времени, пока он идет до «Кабана». Нужно было как можно качественней сбить их с толку.

Эшива обещала, что иллюзия продержится час. И Хасан пока не сказал, что чары рассеялись, значит, переход на Тарвуд не разогнал мороки. А «Кабан» уже вот он…

— Пришли, — радостно сообщил Занозе его провожатый. Молодой парень, ненамного старше Мазальских. — Милости просим. А я туда, с вашего позволения, не пойду, мне не положено.

Заноза в ответ только кивнул. Разговаривать с этим парнишкой не хотелось. Тот очень уж дружелюбен. А настраиваться надо на другие эмоции.

Он толкнул тяжелую дверь, и сразу погрузился в эти эмоции с головой, как в холодный, вязкий омут. Недоверие, жадность, любопытство, злость, снова недоверие.

Заноза не спешил закрыть дверь. Придержал ее, пока оглядывался в ярко освещенном зале. «Кабан», наверное, единственный дом в Тупике, где есть электричество. Не считая обиталищ четверых магов. Но где они живут, неизвестно. Эшива во время разведки смогла определить приблизительное местонахождение их убежищ, но на тех улицах не было ни одного дома, отличающегося от остальных убогих хибар. А присматриваться внимательнее, заглядывать под слои иллюзий, они не стали. Не за тем приходили.

Хасан, невидимый, коснулся его руки.

Ага, порядок. Теперь дверь можно закрывать…

Обыскать себя он не дал. Никому не позволял к себе прикасаться. Нет, это не гаптофобия, что б там ни вообразил Мартин. Это… ну, просто нельзя и все. Думал, что тут без дайнов не обойдется — двое из дюжины телохранителей, те, что стояли у двери, казались настроенными весьма решительно. Но плащ был расстегнут, любому видно, что под ним ни ножен, ни портупеи. Этого оказалось достаточно.

Никаких дайнов. Все — на собственном обаянии, на том, сколько есть от рождения. Хватит, чтобы на приветствие ответили приветствиями, а на улыбку — улыбками. Сначала натянутыми, а потом почти искренними. Ну, да. Так он всегда и выглядит — смотришь, и хочется улыбаться. Даже сквозь недоверие.

Вот они, маги. Все четверо. Сидят в центре зала за одним длинным столом. «Кабан» — заведение без претензий, об отдельных столиках тут и не слышали. Херрик Азам — кудрявый брюнет, яркий, смуглый, похожий на цыгана. Он управляет стихиями. Раксо Онфрой — тоже черноволосый, но бледный, как вампир. Кабинетный работник, не иначе. Совсем не бывает на солнышке. У него власть над временем, пользовался бы ею, чтоб выкроить часок для прогулок. Удел Кинн — коротышка, темно-русый, крепкий, почти квадратный. Может превратить что угодно во что угодно, дайте ему только точку опоры. То есть — за что зацепиться. Пусть цепляется за плащ, зря ли Эшива старалась? И последний, Колби Санделин. Этот — почти блондин. Тоже невысокий, но сложен весьма изящно, и он единственный, в чьих эмоциях полный порядок. Идеальный. Нечеловеческий. Он ничего не чувствует, просто ждет.

Это не то, чего бы хотелось. Но здесь еще двенадцать телохранителей, они смотрят друг на друга волками, готовы к бою, готовы к любому развитию событий. Этих двенадцати хватило бы на всех, даже если б ни один из магов не испытывал никаких эмоций.

— Я планировал встретиться только с одним из вас, господа, — Заноза добавил в интонации нотку вины, он обращался ко всем, но так, чтоб не осталось сомнений, говорит он лишь с тем, кому назначал встречу до того, как планы переменились, — но, вы правы, мое предложение должно быть интересно всем вам. Что ж, я изложу дело, а вы решите, как распорядиться им к взаимной выгоде. 

Хасан здесь. В зале. Значит, все в порядке. Все пройдет как надо.

Заноза закрыл глаза и вобрал в себя, будто вдохнул полной грудью, скопившиеся в зале недоверие, злость, напряженное ожидание. Он умел чувствовать. Как никто. Даже живые не способны были испытывать эмоции такой силы, как он, мертвый, не настоящий, нарисованный… но самый лучший. Лучший во всем.

Сейчас он злился, боялся, ждал беды… а через миг злость, страх и ожидание стали великолепной и страшной ненавистью. Такой красивой, такой концентрированной и яркой, что ее даже было немножко жаль отдавать.

По каменному полу с тихим рокотом покатились две световые гранаты.

И Заноза отдал все, что взял. Он не жадный. Ненависти в нем хватало своей, ни к чему заимствовать чужую. Он отдал эмоции, переплавленные, раскаленные, готовые взорваться прямо у него в сердце. Добавил к ним собственного недоверия и страха. Собственной осторожности. Готовности к бою. Нежелания умирать.

Стряхнул с плеч зачарованный плащ и отступил на шаг, по-прежнему не открывая глаз. Но даже сквозь сомкнутые веки, даже сквозь черные стекла очков, увидел вспышку света.

*  *  *

Когда мальчик превратился в свет, Раксо Онфрой сразу понял, чьих рук это дело. Это Азам, жадная, черномазая сволочь! Азам мог превратить живого человека в свет или пламя, в пыль, в облако пара, умел это лучше любого из них. И он не захотел делиться. С чем бы ни пришел этот парень, Заноза, Азам хотел все только себе. Он и был тем, с кем Заноза заключил предварительный договор.

Онфрой не колебался ни мгновения. Он скрутил Азама, его суть, единственное, что мог увидеть сейчас, ослепнув от невыносимого света, и вышвырнул за пределы времени. Выбросил на берег бесконечной реки, и осушил ее воды там, где Азам мог попытаться вернуться. Пусть бежит в безвременье, бежит вечно, он не успеет… уже никогда не успеет. Мир обгоняет его на десять секунд, но эти секунды непреодолимы. И на те же десять секунд сам Онфрой отступил назад, захватив с собой своих людей.

Еще не поздно все переиграть. Без Азама. Заново. Никто не превратит мальчишку в свет, разговор можно будет продолжить.

Херрик Азам, даже ослепший, не растерялся. Он был готов к такому повороту событий. Он знал, а несколько секунд назад — уверился, что сегодня Кинн попытается убить их всех. Это с ним вступил в сговор парень с мельницы, с Кинном, и ясно было, что тот не захочет делиться.

Мгновенно превратить материю в свет — это умели только они двое, Кинн и Азам.

Херрик успел сделать своих телохранителей нематериальными, превратил их оружие в чистую силу. Он отдал им приказ убить Кинна, но… поздно! Поздно! Все в зале замерло. Сквозь слезы, сквозь плавающие перед глазами огненные пятна, Херрик видел как застыли на месте его люди, из рук которых вырывались лучи разящего света. Замер Кинн, расширенными глазами смотрящий на валяющийся на полу между столом и дверью кожаный плащ. Санделин, как всегда невозмутимый, в окружении троих телохранителей, даже не начал вставать из-за стола. Онфроя… не было. На этой картинке, застывшей, словно вышедшей из-под кисти художника, не было Раксо Онфроя и его слуг. Онфрой в сговоре с Кинном. А Азам ничего не может сделать с ними. Отсюда, из безвременья — ничего.

Никогда.

Когда Азам превратил парня в свет, и они с Онфроем и телохранителями исчезли в ослепительной вспышке, Кинн уже знал, что делать. Он был готов. Как будто секундой раньше нечто подсказало ему: сейчас! И он начал действовать. Не полагаясь на отказавшее зрение. Эти двое, Онфрой и Азам, сговорившись, прыгнули назад по времени. Тем хуже для них.

Все предметы в зале, все, расположение которых Кинн запомнил — глиняные чашки и медные кубки, деревянные лавки и стол, каменная плитка пола, даже пучки травы, развешанные на потолочных балках — все разлетелось на куски и осколки и с бешеной скоростью стало носиться по залу. Кинн защитил себя и своих людей непроницаемой броней. Он видел как осколки насквозь проносятся сквозь людей Азама — тот сумел превратить своих слуг в силу и свет — видел, как вокруг Санделина и его телохранителей вспыхнули радужные сполохи защитных полей. Этого хватит ненадолго. Поля — не броня. Но Санделин и его слуги способны о себе позаботиться.

Что-то отвлекало. Очень отвлекало. Мешало сосредоточиться на людях Азама и уничтожить их. Какая-то сила, сплетение магических узоров. Очень не хватало зрения. Обычной способности видеть. Кинн захватил узор, превратил помеху в пар, в пыль, в ничто… попытался превратить. Не смог.

Это было врагом. Третьим врагом. И пока Азам с Онфроем не вернулись, это следовало уничтожить.

Заноза поймал брошенную Хасаном саблю, увидел, как Турок прыгнул к Азаму — тот самый опасный, его нужно убить первым — потом Хасан снова пропал из вида, Азам исчез и Онфрой словно растворился в воздухе. Руки троих телохранителей превратились в лучи света, долбанные лазерные мечи, только они еще и стреляли. Как в фильмах. Зарядами плазмы или чем-то… scheiße, как в фильмах с хорошими спецэффектами! Заноза увернулся от шальных выстрелов, понял, что обстреливают плащ, и рванул к Кинну. Тот никуда не исчез, значит он — следующая цель.

Показалось что сам воздух в зале взорвался миллионами осколков. Твердых… madre, острых, твердых осколков. Они не причиняли вреда — вампирам и от пуль-то вреда не будет, но были повсюду. И они проходили сквозь троих джедаев с лазерными мечами. Пролетали, будто те были призраками.

До Кинна Заноза не дотянулся, на пути оказались телохранители. Другие. С короткими топорами и кинжалами. Материальные. Даже чересчур. Клинок врубился в плоть одного из них, завяз, как в твердом дереве. Слаженный удар двух топоров едва не оставил без руки, а лезвие третьего раскроило бы череп, если б вовремя не увернулся.

Это маги слепы, потому что не доверяют зрению. А их слуги — зрячие. Видят хреново, сетчатка обожжена, глаза застят цветные пятна. Но видят достаточно, чтоб знать, кого рубить. И хорошо что джедаи все еще лупят по плащу… и, проклятье, по Хасану! Его снова видно. Никто не может остаться невидимым, когда начинает убивать.

Они же призраки, их не возьмет оружие…

Зарычав, Заноза выдернул саблю, рубанул снова, теперь по шее. Уже зная, что врубится в твердую, вязкую древесину. Рассчитывая на это. Тарвуд — проклятый остров, на котором нельзя полагаться на себя, но больше не на кого, и Заноза вложил в удар всю силу, пережег кровь, голод вспыхнул и погас, напомнив о себе так не вовремя. А сабельный клинок, узорная дамасская сталь, рассек одеревеневшую плоть. Голова противника со стуком покатилась по раздробленным плиткам пола.

Деревянных осталось двое.

Дальше — Кинн. Потом — джедаи. 

Онфрой снова и снова видел этот свет. Он уходил назад. Он выкидывал Азама из времени секундой раньше или секундой позже. Он пробовал вернуть Азама и выбросить Кинна — трансформация могла быть его рук делом. Он пытался что-то изменить.

Бой начинался по-разному, но начинался все равно. И Заноза неизменно исчезал во вспышке света.

Когда, после очередного прыжка, на Онфроя и его людей обрушились мириады жалящих осколков, и лицо одного из телохранителей превратилось в кровавое месиво, стало ясно, что упругость времени исчерпана. По залу, где нетронутыми остались только стены, носились тучи шрапнели, молниями вспыхивали сгустки белого пламени. Люди Азама расстреливали плащ… и еще кого-то. Что-то… Онфрой не мог разглядеть. Это существо, видимое только глазами, было иллюзией.  А реальный враг притаился рядом с плащом. Даже слепец увидел бы узоры заклинаний и биение жизни там, на полу.

Санделин, отступивший со своими людьми к стене у двери, бросил взгляд на раненого, и тот отнял руки от лица. Раны затянулись, оставив едва заметные шрамы. Санделин — союзник. Раксо кивнул ему, мол, я понял, кто тут на чьей стороне. И вновь шагнул сквозь время. Теперь — вперед.

Они станут быстрее. Он и его слуги. Станут быстрее настолько, насколько это возможно. И уничтожат тут всех. Ни сила, ни броня, ни магия не спасут от того, кто летит сквозь время со скоростью мысли. А что делать с призрачными слугами Азама, пусть придумает Санделин. Это по его части.

Хасан видел, что Заноза ранен — мышцы на левой руке, на плече и предплечье, были разрублены, обнажая кость. Занозе раны не мешали, но затягиваться не спешили. Дело могло быть и в том, что мальчик всю кровь, кроме неприкосновенного запаса, пережег в скорость и силу. Судя по тому, с каким трудом его сабля врубается в плоть двух противников, сила там нужна вся, сколько есть.

Хасан и сам подошел к пределу. Слишком быстро. Он знал, что так будет, знал, что на Тарвуде кровь слабеет. Был готов.

Но к тому, что столкнется с призрачными врагами, готов не был.

Сгустки плазмы, срывающиеся с их светящихся мечей, двигались медленно. Увернуться от них не составляло труда. Пока не начали стрелять в Занозу, который не умеет двигаться достаточно быстро, об этом можно не беспокоиться. Но, хоть эти заряды, равно как и лезвия-лучи, не причиняли вреда, не успевали ранить, Хасан тоже ничего не мог сделать. Только уклоняться от атак. Его сабля снова и снова проходила сквозь врагов. И так же, как Заноза не смог пока добраться до Удела Кинна, у Хасана не получалось миновать призрачных телохранителей и прорваться к четвертому магу, прижавшемуся к стене рядом с входной дверью.

Вся кровь, кроме неприкосновенного запаса…

В одно мгновение противников стало шестеро. Очень быстро. Слишком… Туча медных и стальных осколков хлестнула по лицу, светящееся лезвие едва не располосовало левый рукав, и с бешеной скоростью в грудь, в плечо, в правую руку вонзились еще три клинка. Не светящихся. Стальных. Материальных.

Люди Онфроя появились в зале вместе с хозяином. И двигались они… быстрее Занозы. Двигались так, как будто предел скорости Хасана для них пределом не был.

Краем глаза он видел, как сабля Занозы разрубила пополам еще одного противника. Мальчик пинком отправил третьего, последнего, в сторону Кинна, и прыгнул следом. Он убьет мага. Хорошо. Только лучше бы ему сделать это быстро.

Вся кровь. Кроме…

Хасан увернулся от двух ударов, не ушел от третьего, но тот лишь царапнул по спине. Пустяк. Затянется мгновенно, как только найдется хоть капля крови на лечение. А пока кровь не стала материальной, пока еще есть силы на то, чтоб сохранять ее в себе, нужно успевать.

Хасан полоснул лезвием по ладони. Белый свет разбежался по радужным узорам на стали, клинок вспыхнул, разбрасывая тяжелые, бледные искры.

Каждая капля крови — чья-то смерть.

Тяжелая сабля врубилась в призрака, прошла насквозь. Чавкнула плоть, и с хрустом подались кости. Продолжая движение, Хасан отсек руку одному из людей Онфроя. Упал на колено, пропуская над головой атаку второго. Качнулся, уворачиваясь от светящегося призрачного меча. Пока есть кровь, нужно убивать призраков. С остальными, хоть они и опаснее, лучше разбираться потом. 

Колби Санделин рассчитывал, что успеет разобраться в происходящем, вылечить всех, кого нужно лечить, и вернуть разум всем, кто оказался введен в заблуждение чарами мальчишки из Замка. Кто поверил, что он чужак на Тарвуде? Кто поверил, что он не чародей? Как вообще можно было хоть на миг сохранять эту веру, когда он исчез, превратился в свет, чтобы через миг, уже с оружием в руках, напасть на слуг Кинна.

Санделин успел почувствовать, как юный чародей сводит их с ума, но никого не успел предупредить. Онфрой напал на Азама. Кинн набросился на них обоих.

Санделин пытался увидеть чародея, но различал лишь два смутный силуэта, да и то ненадолго — в глаза бросались каракули, намалеванные на одежде, и один силуэт пропадал, будто таял. А второй двигался так быстро, что взгляд не успевал за ним.

Первый, белоголовый,  прорубался к Кинну, дрался с его телохранителями, а они то и дело отвлекались на брошенный на пол плащ. Рубили его топорами, били ножами, пока сабля чародея кромсала их тела. Второй, черный, схватился с людьми Азама. С призраками. И Санделин выкинул его из головы, сосредоточившись на людях Кинна. Тот слишком полагался на свою броню. Слишком. Против чар защиты хватало ненадолго, Санделин едва успевал лечить его слуг. Даже с поддержкой трех своих людей, каждому из которых дал исцеляющую силу.

Потом появился Онфрой. А с ним — надежда. Втроем — три мага — они справятся с одним чародеем. Но Онфрой отдал приказ телохранителям, те оставили черного, и все вместе набросились на несчастный плащ. Санделин не разобрал, разодрали они его в куски, или превратили в пыль, или испепелили. Плащ просто исчез. А сабля черного фантома засветилась, разбрасывая искры. Вокруг лезвия появилось поле неясной природы. Какой может быть природа, если эта сабля и это существо — иллюзия, обман, сплетение чар? Да только несуществующее поле вошло в резонанс с призрачной структурой слуг Азама.

Санделин все силы бросил на их исцеление. Но… у чародея была власть над временем. Такая же, как у Онфроя. Разрушительная и страшная. И прежде чем Санделин успел хотя бы увидеть нанесенные саблей раны, призрачные слуги Азама превратились в трупы. Материальные. Обезглавленные.

Люди Онфроя все еще стояли там, где мгновение назад валялся плащ. Они стояли. Не двигались. Доли секунды, кратчайший миг, который необходим любому живому существу, чтобы выбрать цель, направление удара.

Фантомы — не живые. Им этот миг не нужен. Черный исчез, чтобы оказаться вплотную к Онфрою, прямо под ударами его телохранителей. И Санделин мог лишь закрыть глаза, прощаясь с магом времени, которому белый клинок вошел точно в сердце.

Белый фантом — чародей или иллюзия — швырнул в Удела Кинна последнего уцелевшего телохранителя. Удар был настолько сильным, что из Кинна выбило дух. В зал выпал разъяренный и полностью дезориентированный Херрик Азам. Но это уже не имело значения. И никого не могло спасти.

Если только…

Их все еще трое. Онфрой погиб, но Кинн и Азам еще живы. У них есть шанс. Власть над разумом больше всех остальных дисциплин похожа на чары. А значит, стоит попытаться.

Санделин предоставил слугам лечить Кинна, отбивающегося от белого фантома, и Азама, отгородившегося от черного фантома стеной огня. А сам сосредоточился на том, что видел. На том, что видел по-настоящему. Силуэт чародея расплывался и таял. У него не было узора, не было сплетения линий жизни, дыхания, крови и разума, не было ничего, за что можно зацепиться. Но Санделин видел его чары. Недолго. За миг до начала боя. Он вспомнил то, что видел, он создал собственную иллюзию, перебросил тонкую нить к источнику чар. По памяти. Наугад. И быстро, так быстро, как только возможно, сплел из нитей канат. Это не мост. Даже не жердочка над пропастью. Но если поторопиться и не смотреть вниз…

Санделин оставил свое тело. Встал на канат и скользнул по нему в разум чародея.

Он ничего не успел разглядеть. Ничего не успел понять. Два синих огня — два глаза на оскаленной, кошмарной морде — вспыхнули перед ним. Мир содрогнулся от низкого рыка, заледенел от холода. Лязгнули клыки, и череп Санделина хрустнул между ними, как скорлупка пустого ореха.

«Hayan, — Хасан увидел, как глаза Занозы засветились нечеловеческой синевой, — в кои-то веки вовремя». 

Тело Санделина не утратило способностей к магии. Смерть наступила так быстро, что плоть не успела ее осознать. Разум погиб. Ему на смену пришло лютое, звериное бешенство. Санделин не очень хорошо умел превращать воздух в огонь, оружие в пыль, или камни — в разящие иглы, но сейчас он сделал все, что мог. Ввинтился в мозг Кинна, и превратил все жидкости в его теле, и в теле своих телохранителей в пар. Захватил Азама, и все в зале, все, что двигалось, мгновенно нагрелось, вспыхнуло веселым, живым огнем. К бешенству примешался восторг, когда Кинн закричал, раздуваясь изнутри, и кричал, пока не взорвался. То, что осталось от него, вспыхнуло, разлетаясь в стороны, и восторг сменился ужасом, когда зал вдруг оказался полон огня. Осколки мебели и посуды, каменная шрапнель, оконные стекла — все пылало. Все несло смерть.

Санделин все еще не понял, что мертв.

Скользя по останкам своих телохранителей, он бросился к выходу. Он ведь был рядом с дверью. Недалеко. Мог успеть убежать, спастись от пламени.

Сабельный клинок, едва-едва светящийся белым поверх причудливых узоров на стали, отделил его голову от тела. И Санделин, наконец, умер насовсем.

Хасан вытащил Занозу на улицу. Тот взъерошенный, с диким взглядом, опрокинул его в грязь, накрыл своим плащом и прижал. Колотило его так, что Хасан почуял эту дрожь даже сквозь плащ и собственное изумление, мешавшее адекватно оценивать происходящее. Плащ он, вместе с Занозой, отшвырнул подальше. И обнаружил, что hayan убрался в свою нору, а от рукава, штанины и левой полы куртки остались обугленные лохмотья.

— Огонь… — выдавил Заноза, в обнимку с плащом сидящий в глубокой луже, — был. На тебе.

Звучало это так, как будто на Хасана заползла змея смертельной ядовитости. И, вообще-то, было недалеко от истины.

— Там все, что двигалось — горело, — объяснил Хасан. — Ты как?

— Я в грязи. Тут сыро.

Глаза у Занозы были в пол лица, и без проблеска мысли, поэтому добиваться более внятного ответа не стоило.

— Домой пойдем, — Хасан встал, протянул ему руку. — Поднимайся. Включай свой телепортер. И раз уж плащ уцелел, не валяй его в грязи, ему и так досталось.