Когда погасло кольцо портала, они оказались в пахнущем деревом полумраке сельского дома. Спартанская обстановка, плеск воды за открытыми окнами, пересвистывание птиц в близком лесу.

— Это мельница, — Заноза включил лампу на столе. — В Алаатире день сейчас. Мы там окажемся очень голодные, а мы и так… Scheiße, у тебя кровь, — холодная рука коснулась скулы Хасана, справа, под глазом. — Ты еще сильней потратился, чем я думал.

Заноза облизал пальцы. А Хасан только сейчас почувствовал, что кровоточат все раны и царапины.

— Маги, — прорычал он, — ненавижу!

— Полторы минуты! — в голосе Занозы было почти настоящее восхищение. — Чувак, на то, чтоб возненавидеть Мисато тебе понадобилось полчаса. А этих мы прикончили за сто секунд, но ты уложился. Прогресс налицо. 

— За сто секунд? Ты что, время засекал?

— Ну, да. Привычка, — Заноза хмыкнул. — Вот, блин, ты спросил, и я почувствовал себя придурком.

— Добро пожаловать в клуб. Я все время чувствую тебя придурком.

Дикое напряжение постепенно отпускало. Заноза фыркал и шипел, изображая обиду, и улыбался во всю пасть. Хасан думал о том, что они с Мухтаром все-таки очень похожи. И не зря Занозу называют «Псом Турка». Белым или Бешеным — это смотря кто вспоминает прозвище. Оно обидное и злое, но Заноза им гордится, так и пусть себе.

— Вот. Нам надо поесть, — на большом кухонном столе выстроилась батарея из десяти стеклянных бутылок с чем-то темным, — это тебе. Я сейчас еще принесу. Ты не поверишь, но это кровь.

— Поверю, — Хасан взял одну, вытащил пробку с непонятным значком, — ты говорил, что в первые дни здесь кормился консервами. — Он понюхал горлышко и хмыкнул: — пахнет только кровью.

Запах был таким, что голод будто ввинтился в мозг и сердце. Голод — это настоящая боль, реальней и сильней любых ран от любого оружия. Можно делать вид, что не чувствуешь его, можно держаться, если хватит духа, но только пока не увидишь кого-нибудь живого, не почувствуешь запах. А когда это случается — голодный вампир теряет голову, забывает обо всем, кроме своей боли. Заноза прав, вернись они сейчас в Алаатир, в Февральскую Луну, и Слугам бы не поздоровилось.

Хасан осушил первую порцию, не вникая в тонкости вкуса. Это была кровь. Живая, хоть и холодная. Как ее сохраняли такой, что за отраву или магию использовали — все равно. За первой бутылкой последовала вторая, потом третья. Взяв четвертую Хасан уже почти пришел в себя.

Заноза исчез во вспышке портала. Отправился в таверну или… ну, да, таверна Мигеля, так называется то место. Кажется, кровь Заноза покупает именно там. И держит здесь запас — столько, сколько нужно, чтобы восстановиться, даже когда потратишься полностью. Обстоятельства, при которых он потратит всю кровь, кажутся маловероятными, так же, как обстоятельства, при которых он может кровь потерять, да только мальчик не склонен перестраховываться. Хасан знал, что по крайней мере один раз на Занозу тут напали… почти успешно. Из нападавших не выжил никто, но Занозу от рассветного солнца спасло лишь своевременное появление демона Мартина. Припасенные десять бутылок крови означают, что нужно ждать еще одного успешного нападения?

По результатам боя с магами он бы и сам, пожалуй, озаботился таким НЗ. На будущее. Негодное место этот Тарвуд. Демонам тут, может, и хорошо, а вампирам делать нечего. Вспомнить только, как мало отдачи было от сожженной крови. К такому не подготовишься, несмотря на все предупреждения, и очень сложно контролировать расход.

Когда кровь становится материальной и начинает течь из ран — это верный признак, что потрачено слишком много. Но у того же Занозы она не становится материальной вообще, она просто в какой-то момент заканчивается, без предупреждения, без сигнала о прохождении контрольной отметки. Это не смерть — вампиры от потери крови не умирают, но это полная неподвижность. А умереть почти всегда лучше, чем стать беспомощным.

Кто-то появился снаружи. Не пришел — появился. Не было, и вдруг есть. Хасан не сказал бы точно, различил ли он биение сердца, дыхание или движение. Все вместе, пожалуй. Как голодный вампир чует живых? Вот так и чует.

Он шагнул к дверям, прихватив со стола ножны с саблей.

В Алаатире незнакомца, подошедшего слишком близко к убежищу, следовало аккуратно расспросить и либо отпустить, либо съесть. Здесь другие правила: мельница не совсем жилой дом, не убежище, сюда должны приходить разные люди. Но маловероятно, чтобы Заноза ждал гостей этой ночью. Значит, гость незваный. Значит…

Хасан открыл дверь, и женщина, уже поднявшаяся на первую ступеньку крыльца, тихо ахнув, отступила.

Он сам чуть не попятился. Показалось вдруг, что это его Хансияр. Юная, пятнадцатилетняя. Такой она была, когда провожала его на войну. Подавала саблю и улыбалась, скрывая слезы. Молилась, чтобы он вернулся, но так боялась потерять. А войны казались бесконечными… Дарданеллы, Месопотамия, Хиджаз, Палестина, Армения, Греция. Он воевал с шестнадцати, и знал, что будет воевать даже после смерти. Уже тогда знал, как умрет и что ждет его дальше.

Но Хансияр… ее он помнил другой. Повзрослевшей красавицей, поверившей в то, что, наконец, наступил мир. Хозяйкой дома, матерью его сыновей. Однако вот она, девочка, какой была, когда он брал ее замуж. За два года до рождения их первого сына.

Сейчас она тоже была с оружием. С обнаженным мечом, по лезвию которого пробегали синие и алые блики. Держала его прямо перед собой, будто собиралась отдать, как отдавала когда-то саблю.

Хансияр.

Умерла.

В девяносто первом. 

Хасан тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Он вспомнил, что это за меч — Заноза рассказывал об ало-синем клинке по имени Corazon, — и он понял, что это за женщина… что это за существо. Шиаюн. Не женщина, не мужчина — демон.

Велик был соблазн прямо сейчас отрубить ей голову. Простая сталь, даже дамасская, демона не убьет, но на какое-то время упокоит. Пришлось напомнить себе, что Берана все еще не получила противоядия, и получит ли — зависит от этой… твари. До Бераны не было дела, однако не хотелось подать Занозе плохой пример. Стоило годами внушать ему, что нужно быть осмотрительным и терпеливым, чтоб самому поддаться порыву в ситуации, когда нужно проявить терпение.

Все это было правильно. Очень разумно. Но рука сама потянулась к сабле.

Шиаюн исчезла. Меч со звоном упал на ступеньки. Дверь распахнулась, и на крыльцо вылетел Заноза. Принюхался. Дикими глазами уставился на Хасана:

— Ты ее убил, что ли? Обычной сталью? В ножнах?.. — в голосе появилось сомнение. — Нет. Ты бы не стал, пока она Беране душу не вернет.

Отрадно видеть, что воспитание принесло плоды. Мальчик верит в его здравомыслие, глядишь, и своим когда-нибудь обзаведется.

А еще мальчик верит, что он способен до смерти забить демона саблей в ножнах.

— Corazon, — сказал Хасан, кивнув на меч под ногами, — означает «сердце», не так ли?

— Думаешь, это и есть… — Заноза недоверчиво разглядывал оружие, — душа или типа того?

— Нет, я по-прежнему думаю, что проблема решается капельницами и гемодиализом. Но демоница принесла меч. Заставь Берану забрать его, а потом веди к врачу.

— В последний раз, когда я видел этот меч, Берана мне чуть клык не выбила за предложение оставить его себе. Хотя… сейчас она гораздо спокойней, — Заноза поднял клинок. И едва не выронил, когда тот стремительно начал изменяться. Бросил бы, наверное, если б не поверил уже, что это и есть душа Бераны. А так, лишь изумленно выругался, когда меч в его руках превратился в розу. Стеклянную… или хрустальную? Красивый цветок с угрожающе острыми шипами. Хрупкий до полной нежизнеспособности.

— Что за хрень?! — рявкнул Заноза.

Вопрос точно был риторическим, но Хасан не удержался от комментария:

— Это все потому, что ты романтик.

— Да, но это же кич. Хрустальная роза — это кич. Что у меня в голове? — Заноза понюхал прозрачные лепестки и недовольно скривился. — Ты прикинь, если б я тогда у Бераны меч взял. Он бы превратился в цветок, и она бы меня убила. Взял и испортил хорошую вещь. Думаешь, дело во мне?

— Обычно, да. Меч она себе оставить не захотела, но, может быть, цветок ей понравится?

— Беране сейчас ничего не нравится… Мне нужны были инструкции, — Заноза заговорил медленно, как всегда, когда думал вслух, — и я не звал Шиаюн на мельницу. Но, кажется, она все сказала еще при первой встрече. Сказала, что я получу душу Бераны в свое полное распоряжение. Так и есть. Не знаю, как работают дайны принуждения, но не удивлюсь, если именно так, как я себя сейчас чувствую.

Медленно и довольно сумбурно. С другой стороны, а кто мыслит связно? Большинство людей делают это молча, только и всего.

— Ты чувствуешь себя под дайнами, или чувствуешь, что владеешь ими?

— Ага… то есть, — Заноза кивнул, — владею. Я скажу, а Берана сделает. Но приказать — это совсем не то, что уговорить.

Он досадливо зашипел. Сморщил нос так, что верхняя губа приподнялась, обнажив клыки.

— Мне противно. Разве я не должен думать, что это душа Бераны, восхищаться или трепетать? Или… не знаю, madre. Я же христианин. Что-то должно быть! Хольгер так же себя чувствует со своими дайнами? А Виолет? А Эшива?

— Нет, не так. Им нравится. Был бы у тебя порядок с головой, тебе бы тоже понравилось, но тебя бесит любая определенность. А дайны принуждения конкретны как дважды два. Пойдем в дом, — Хасан открыл дверь, — эта тварь может ошиваться поблизости и подслушивать. Отправляйся к Беране, отдай цветок и веди сюда. Покажем ее Франсуа, он хороший врач.

*  *  *

Мигель сказал, что день был тяжелым. У Якима Сцибы, столяра из Западной Слободы, убили жену. Просто так убили. Забрали деньги — сколько там у нее денег могло быть? Она на рынок за свежими яйцами пошла. Забрали корзинку с этими яйцами. Зачем убили, неужели бы Сцибова жена сама не отдала и деньги, и корзинку?

Берана не понимала, в чем смысл такого убийства, но не особо задумывалась. Ее это не касалось. Было не интересно. 

Якима, одуревшего, мать и теща к вечеру в таверну чуть не палками пригнали. Попросили Мигеля напоить его, чтоб встать не мог. Чтоб не мешал им все для похорон готовить. И чтоб сам с горя не умер.

Таверна по вечерам пустой не бывает, Якима все знают, про жену его все уже знали, и что трое детей на нем осталось. К ночи все пьяны были, Мигелю и делать ничего не пришлось, и им с Аной тоже. Даже по залу ходить не надо — вся толпа у стойки собралась. Так почему день тяжелый?

Мигель на этот вопрос ничего не ответил, вздохнул только, и спать Берана пошла недовольная. Разве трудно объяснить, что тяжелого в том, что все пьют из-за смерти Ольги Сцибовой? Нет, Мигель вздохнул не потому, что ему трудно объяснять, а потому, что думал, будто с Бераной что-то не так. Будто ей не жаль Ольгу или детей, которые остались без мамы. А ей Якима было не жаль. Вместо того, чтоб помочь матери и теще, он напился пьян — за что его жалеть? И жену он легко найдет другую — не старый еще, зарабатывает хорошо, что ему помешает снова жениться? А дети, трое девчонок, не его забота, он их на бабушек оставит. И о чем тут горевать?

Жалеть Ольгу было поздно, ее больше нет, и дело с концом. Но Сцибовых девчонок Берана жалела. Пока они не привыкнут к тому, что вместо мамы теперь две бабушки, они будут сильно скучать. И ей не нравилось то, что Мигель думал, будто она совсем ничего не чувствует. Не так, чтоб сильно не нравилось — какая разница, что думает Мигель, или Ана, или кто-нибудь еще? — просто немного мешало. Когда люди, с которыми живешь вместе, все время ошибаются насчет тебя, это не может не мешать.  

Берана подумала об этом перед сном. Недолго. Засыпала она сейчас сразу, не то, что раньше, когда мысли крутились в голове, толкались, лезли куда-то, отпихивая друг друга. И сны ей больше не снились. Ничего не мешало выспаться как следует.

Но не этой ночью. Сегодня ей вдруг, ни с того ни с сего, приснился Заноза. Приснилось, что он влез к ней в окно.

Заноза? В окно девичьей спальни? Это точно был сон!

Поэтому, когда он окликнул ее по имени, Берана решила не просыпаться. Нельзя просыпаться во сне, можешь куда-нибудь провалиться и уже оттуда не выйти. Хотя, если снится, что к тебе в окно влез вампир, то наоборот надо проснуться и как можно скорее позвать на помощь. Но Заноза — не тот вампир, который может влезть в окно наяву. Значит, просыпаться нельзя…

Но очень хотелось.

Что там она чувствовала к Занозе, когда у нее было помрачение, глупая влюбленность, Берана не помнила. Зато ее тело помнило «поцелуи». Вкус его крови. И то странное, сладкое, темное, нежное... чувство? Если это и можно было назвать чувством, то Берана погружалась в него, как в воду, оно заполняло снаружи и изнутри, и ничего не оставалось. Ничего, кроме наслаждения.

Нет. Было что-то… когда Заноза «целовал» ее, отдавал свою кровь, казалось, он ее любит. Но сейчас Берана не могла вспомнить, как это. Осталась лишь память тела. И понимание, что кровь по-прежнему нужна. Чтобы быть сильной и быстрой, не болеть, не уставать, уметь защитить себя.

Проснуться или нет? Проснуться и оказаться бодрствующей в глубинах сна, из которых нет выхода? Но тут Заноза, и если не проснуться, он просто уйдет.

Как поступить?

Берана хотела открыть глаза, но, оказывается, они и не были закрыты. С закрытыми глазами она Занозу не увидела бы. Даже во сне. Что ж такое, почему он всегда все запутывает? Вот и сеньор Мартин говорит, что Заноза очень сложный! Здесь он сейчас или не здесь? Спит она или нет?

— Вот, возьми это, — Заноза протянул ей что-то, в темноте почти неразличимое. Цветок, что ли? Роза. Стеклянная роза. — Это твое.

Ну, раз ее… раз он так говорит… Берана ему никогда отказать не могла, с самого начала, с той ночи, как он ее зачаровал. Сейчас она и пытаться не стала. Взялась пальцами за тонкий, утыканный шипами стебель, и роза исчезла.

Дурацкий сон! Берана закрыла глаза. Было очень досадно, что Заноза всего лишь приснился. Нет, от него, конечно, не дождешься… ничего путного. Но уж в окно-то залезть мог бы и по-настоящему!

Берана на него злилась. Ужасно злилась. Она уже и не помнила, когда в последний раз так сильно… вернее, в последний раз она так сильно именно на Занозу и злилась. И в предпоследний. И вообще всегда. Как он умудряется бесить, даже ничего специально для этого не делая? Да вот так. Потому что специально ничего не делает. Нарочно. Чтобы побесить. Зачем приснился, спрашивается? Вот зачем? Чтоб разозлить еще сильнее?

И не скажешь ему ничего. Что говорить-то? «Не смей мне сниться»? «Не лазай во сне ко мне в окна»? Берана представила, как Заноза в ответ на нее посмотрит, и решила, что лучше уж сразу ему врезать. Без объяснений. Вот прямо вечером, как увидит его в таверне, так и врежет. Сковородкой. Это даже вампира должно пронять.

А с утра она нашла на подоконнике пышный бордовый пион и письмо, где нечитаемым почерком, но очень живо, была описана битва с ужасно злым и опасным волком, из распоротого брюха которого выпрыгнули живые и здоровые пожилая леди, юная леди, четверо дровосеков и один пион.

Мысли про сковородку еще брезжили где-то по краю. Но цветок был красивым — Заноза некрасивых не дарил. А чтобы разобрать его почерк, нужно было так сосредоточиться, что для других мыслей просто места не оставалось. К тому же, раз он принес пион, значит, все-таки был здесь, а не просто приснился. Заноза был настоящий. Будил ее, между прочим. А она не проснулась.

Мог бы и получше стараться. Дурак. И цветы мог бы носить почаще. То, что она его больше не любит, не значит, что ей не нужно дарить цветов. Сеньора Лэа его тоже не любит, а без букетов не остается.

*  *  *

Заноза вернулся на мельницу без Бераны, но с цветком. Не с розой — с пионом. Живым. В ответ на вопросительный взгляд, растерянно пожал плечами:

— С ней все нормально. Не понимаю, как это сработало и где было противоядие, но с ней все нормально. Я решил, что еще пион ей подсуну, пока спит, а то завтра она меня убьет нафиг.

— За что?

— Да я без понятия. Но когда я уходил, она была злющая.

Он уселся за письменный стол и зачиркал стилом по плоскому как лист бумаги планшету. От руки пишет. Горе тому, кому придется это читать.

— Что там было? — быстрый, внимательный взгляд, и снова стило бежит по планшету, — когда ты Шиаюн спугнул. Ты будто призрака увидел.

Хасан подумал, отвечать или нет. Шиаюн была врагом. Об уловках врага лучше не умалчивать.

— Так и было. Показалось, что это Хансияр.

— Твоя жена?

— Да. Прямиком из восемнадцатого года.

— То есть, Шиаюн была не в сплошной маске, а… — Заноза провел пальцем под глазами, — типа, в чадре?

— Это яшмак, — сказал Хасан. — Нет, она вообще была без маски.

Заноза присвистнул и положил стило.

— Ты видел ее без маски? И она не смогла тебя зачаровать? Фигассе! — он просверлил Хасана взглядом и достал сигареты. — Когда она попробовала при мне снять маску, я ее застрелил раньше, чем разглядел. Там чары такой мощности, что мозг выносит. Я стрелять начал, даже еще не зная, почему. Потом только понял.

— Я ее хотел зарубить. Дело вкуса.

— Да, но…

— Ты считаешь себя единственным, кого не берут дайны убеждения?

— Да… То есть, нет. То есть… madre, — Заноза щелкнул зажигалкой, — меня они берут, поэтому я и стреляю. Я их чувствую. Но, вообще-то, они должны срабатывать незаметно. Весь смысл в незаметности. И ты их не замечал. Раньше.

— Раньше, это когда?

— Тогда, — Заноза неопределенно махнул рукой, — когда я тебя зачаровал. В девяносто четвертом.

— Четырнадцать лет назад. И все это время ты мозолишь мне глаза во всем блеске своих дайнов. У меня иммунитет. Моей кровью прививки против чар делать можно.

— Да нет… — прозвучало с сомнением. Но, выдохнув дым и обдумав аргументы, Заноза заговорил уже уверенно: — не бывает иммунитета. Наоборот, эффект усиливается от повторения. К тому же, я тебя никогда больше не зачаровывал.

— А кого-нибудь кроме меня ты зачаровывал по добровольному согласию?

— Нет, конечно! Ты один такой… — снова неопределенный жест, — уникальный.

— Уникальный, значит?

— Я же в хорошем смысле! — взгляд Занозы стал по-детски невинным, что, в сочетании с подведенными глазами и сигаретой создавало убийственный эффект, — кто еще разрешил бы зачаровать себя совершенно незнакомому придурку?

— Это не похоже на хороший смысл, но ты сам все сказал. Твои дайны убеждения на меня, возможно, и подействуют. Но больше ничьи. Согласившись на зачарование, я получил максимальную дозу. Больше не воспринимаю, идет отторжение. Меньше — не действует.

— Еще опаснее, чем все думают, — пробормотал Заноза. Сунул сигарету в пепельницу и вернулся к письму. — Если об этом узнают, нас начнут ловить по всем континентам. И не только вампиры, еще и фейри, и демоны. Будто нам мало Паломы, древней крови и того, что мы можем не спать днем.

— Я не могу.

— Можешь. Просто ленишься. Но, кстати, — он ткнул стилом в планшет, и из притулившегося среди книг и бумаг принтера выскользнул красиво исписанный лист бумаги, — я сейчас снова в таверну, и если у Мигеля еще осталась кровь, то мы можем пойти домой. Франсуа там, наверное, с ума сходит, а звонить ему и отчитываться, что все в порядке, и мы почти целы, это даже для меня перебор.

— Если б ты еще перестал обращаться к нему «мистер Энбренне».

— Я работаю над этим. Работаю. Главное, что он пока не перестал называть меня «господин». Как перестанет — пристрелю, и решу все проблемы.

— И если б ты перестал считать, что пристрелить кого-то — решение всех проблем.

— О, конечно! — это было сказано с высокопробным британским акцентом и с великолепным британским сарказмом, — простите, мистер Намик-Карасар, я все время забываю, что решение всех проблем не двенадцать пуль, а один сабельный удар.

В портал Хасан отправил его подзатыльником. И почувствовал себя так, как будто совершил первый за эту ночь по-настоящему правильный поступок.