Заноза, конечно, не мог быть сильнее суккуба. Днем Мартин додумался до этого снова. Солнечный свет рассеял упырьи чары, и не важно, что чар не было. Не в них дело, дело том, что самоуверенность Занозы слишком уж заразительна.  А когда его не видишь, возвращается адекватное восприятие действительности.

Ни одному вампиру не под силу тягаться с демоном. Даже с полукровкой.

И это стало еще одной причиной составить Занозе компанию в вылазке в Порт. 

С Лэа Мартин планами не поделился. Не потому, что она возражала бы — нет, Лэа знала, что у него есть на Тарвуде свои обязанности и понимала их важность. Но она тоже решила бы пойти. Просто на тот случай, если не удастся избежать драки. И если б Лэа отправилась в Порт, избежать драки точно бы не удалось.

Такой уж у нее характер — сцепилась бы с первым, кто косо посмотрит. А в Порту на всех чужаков из города смотрят косо. Город — это Замок, с Замком Порт не дружит.

Заноза, наивное дитя, поверил, что Лэа переживает за безопасность Тарвуда. Ожидал взбучки за беспорядки в Блошином Тупике. Там еще не началось, но со дня на день должно было начаться. О том, что четверо магов убиты никто, пока, кажется, не знал, но их исчезновения не могли не заметить. «Кабан» выгорел изнутри, осталась только каменная коробка, маги пропали вместе с телохранителями, и оставшиеся без старшего командования главари банд вот-вот должны были понять, что власть пора делить заново.

Заноза считал, что беспорядки могут выплеснуться за пределы Тупика. Что нужно реформировать стражу, а пока — перевести патрули из Замкового Квартала на рыночную площадь и в Ларенхейд. Мартину уже на словах «реформа стражи» становилось тоскливо и весело одновременно. Тоскливо — от предчувствия того, сколько это создаст проблем, а весело — от того, что для решения проблем, возможно, придется повоевать. От чего он по-настоящему скучал, так это от предстоящих объяснений с жителями Замкового. Вывод из квартала патрулей и в мирное-то время не вызвал бы энтузиазма, а в период беспорядков благополучные обитатели особняков сами могли взяться за оружие, отстаивая свое право на безопасность и хорошую охрану.

— Нет, — Заноза, казалось, знает, о чем говорит, — никакого оружия. Решение примет леди Калимма, а с ней за все время ее правления никто, никогда не спорил. С лордом Хартвином, кстати, тоже. Тарвудцы не приучены спорить с властью. Поэтому они будут… вежливо настаивать на возвращении патрулей в Замковый. Но поскольку отменить решение тоже сможет только леди Калимма, а она будет в отпуске, нам хватит времени на то, чтоб навести в страже порядок.

Вот чего Лэа точно не нужно было слышать, так это уверенных рассуждений о том, что сделает леди Калимма. За Тарвуд Лэа не переживала ни минуты, безопасность острова интересовала ее только как аргумент в спорах о том, что можно, и чего нельзя делать Мартину. Но, кажется, ее беспокоило то, что Заноза забирает все больше власти. Не потому, что Лэа ему не доверяла. Она доверяла. Еще больше, чем Мартин. Верила в то, что Заноза рыцарь, и в то, что у него есть мозги, и даже в то, что эти два качества могут сочетаться. Но чем больше влияния появлялось у Занозы на Тарвуде, тем меньше он нуждался в Лэа. И в Мартине. А Лэа не хотела его потерять.

Если подумать, это тоже недоверие.

Ну, зато, ни про Берану, ни про Блошиный Тупик Лэа тем вечером и не вспомнила. Говорить о Беране она не хотела принципиально, вообще не желала слышать ее имя, а это автоматически исключало все связанные с мигелевой дочкой темы. В том числе и Порт. И Шиаюн. И демоническую угрозу.

Очень удобно!

Вместо предстоящих беспорядков, переселения людей из Тупика, разведки в Порту, Голема и сделок с демонами, Лэа с Занозой обсудили благотворительный спектакль в помощь семье Сциба. Спектакль затеяла вдова Шульц при поддержке «Тарвудского вестника», а менее деятельные обитательницы Замкового заинтересовались затеей, не в силах устоять перед напором неукротимой вдовы.

Лэа, будучи, пожалуй, самой деятельной из всех обитателей Тарвуда, не считая только Занозы, принимать участия в подготовке спектакля не собиралась, и на сам спектакль бы не пошла. Она считала всех дам Замкового тупыми курами, а вдову Шульц — старой и надоедливой тупой курицей, и не хотела иметь с ними никаких дел. Но хотела купить билеты. Сразу с десяток. Потому что потерявшие маму Сцибовы девчонки не виноваты в том, что в Замковом Квартале живут одни идиотки, а покупка билетов — это возможность помочь им деньгами так, чтобы никто не узнал.

Заноза, друживший со старушкой Шульц, и отзывавшийся о большинстве жительниц Замкового, как о настоящих леди, в очередной раз удивил Мартина, когда не стал и пытаться защитить их добрые имена. Не очень-то рыцарственное поведение. Хотя… по отношению к Лэа, может, это оно и есть? Спорить-то с ней без толку. Все равно не переубедить. Ну и, к тому же, поскольку обошлось без споров, Лэа, будучи в прекрасном настроении, даже спрашивать не стала, куда они вдвоем на ночь глядя собрались. Традиционно велела Мартину сильно не напиваться, а Занозе — присматривать, чтоб Мартин сильно не напился, поцеловала обоих и выпнула из «СиД».

У нее в планах был тихий вечер дома, ванна с пеной и вышивание под какой-нибудь хороший фильм. Знал бы хоть кто-нибудь из презираемых Лэа дам, как она сама предпочитает проводить время в отсутствие мужа, ее могли бы счесть в Замковом Квартале своей.

Правда, случись такое, и Лэа выжгла бы квартал напалмом.

*  *  *

— Порт к Тарвуду прицепился лет двадцать назад… — Мартин посчитал, — двадцать два. Я тут как раз двадцать два года. Порт появился, и Хартвин меня позвал.

— Позвал?

— Призвал. Вызвал. Как твой Фауст. Пообещал души всех, кто здесь живет, если я буду отгонять других демонов. А мне души не нужны. Но я тут пожил, посмотрел, мне понравилось, я и остался.

— А Порт при чем?

Порт шумел вокруг. Здесь и по ночам жизнь не затихала, а после заката кипела как в разгар дня.  Как будто местные обитатели были вампирами, и лишь с уходом солнца могли выйти на улицы.

Портал Заноза открыл в узкий проулок за глухими стенами складов, где в мае отогнал от Бераны Шиаюн, приняв ее за вампира. Место вызывало не лучшие воспоминания — стрелять в красивых женщин всегда неприятно — зато было по-настоящему уединенным. Может, на Тарвуде и не пугались порталов, это все равно не повод светить ими направо и налево.

Чтобы попасть отсюда в Адмиралтейство, Порт нужно было пройти насквозь. То, что надо, раз уж они в разведке. Прогуляться, осмотреться, посчитать людей. И нелюдей, если встретятся. Послушать, не вспомнит ли кто вдруг про Голема.

— Пока Порта не было, пока башни не было, — Мартин кивнул на пронзающий небо золотистый шпиль, — демоны Тарвудом не интересовались. Правда, знаешь, они и потом сюда не лезли. Кроме Шиаюн никто так и не появился. Но Хартвин почему-то решил, что башня их приманит. Думал, она что-то типа маяка. Он, все-таки, человек… был… Люди все время переоценивают себя и то, что у них есть. А у них ничего нет, кроме душ, что было бы демонам интересно. У Хартвина еще Ядро было, оно, по идее, тоже интересно, но за двадцать лет никаких демонов башня сюда не приманила. Шиаюн — единственная, и та полукровка.

— Ты так и не уверен, что он умер?

— Сам его похоронил. Своими руками труп сжег. И нифига не уверен. То есть, даже наоборот, уверен, что он живехонек, просто почему-то сбежал. Может, надоело все.

И Медвежатника, и Койота можно было найти в Адмиралтействе. Прийти к ним мог любой, кого пропустит охрана, и не существовало на Тарвуде охранников, которые не пропустили бы куда-то Занозу. Наружные двери башни — высокие, двустворчатые, с проплешинами на месте золотых инкрустаций, — были, впрочем, открыты для всех. И просторный вестибюль на первом этаже кишел народом. В основном тут обретались приезжие, пассажиры хаосшипов. Покупали билеты, искали представителей портовых гостиниц, изучали расписание, улаживали какие-то свои, не связанные с Тарвудом дела. Местному люду, бандитам или нет, в Адмиралтействе делать было особо нечего.

От разнообразия костюмов, цветов кожи, национальностей и рас рябило в глазах. Демонов Мартин, правда, не чуял и не видел ни одного, но зато нелюдей тут было больше, чем он мог представить. Если башня кого и приманивала, так, видимо, их. Хотя, людей тоже хватало.

Заноза шел через этот Вавилон прямо к цели. Перед ним расступались, отходили в сторону. И улыбались… и ему, и Мартину. Странное чувство. Обычно, если уж ломишься вот так через толпу, то рассчитывать можешь лишь на ругательства. Ну, и от тычков в бок или в плечо тоже никуда не деться — никто не любит уступать дорогу, ни люди, ни нелюди, ни, наверное, даже англичане. А тут — сплошные улыбки. Иногда даже приветствия. Пока дошли до дверей, за которыми располагались офисы Койота и Медвежатника, Мартин почти дозрел до того, чтоб спросить, что происходит. Поверить в то, что все эти люди — знакомые Занозы он не мог. Поверить в то, что дайны власти оказывают такой эффект — тоже. Это ж не упырь получается, а какое-то психотропное оружие массового поражения.

— Постэффект дайнов, — неожиданно сказал Заноза. Коротко глянул на него и отвернулся, чтобы по приятельски кивнуть двум охранникам перед дверью, — я всегда чувствую себя так, будто они есть. Слишком часто использую.

«Но это ты себя так чувствуешь. А люди-то при чем?»

Спросить Мартин не успел. Люди определенно что-то чувствовали, потому что один из охранников — с виду обычнейший портовый отморозок — распахнул перед ними дверь, и, кажется, был на грани того, чтобы поздороваться.

На это его, впрочем, не хватило. А возможно, он не знал ни одного цензурного слова. По Занозе ведь не скажешь, что он матом не ругается, а разговаривает, и что нецензурно ему в самый раз было бы.

За дверью, в большой приемной, без окон, зато с красивыми фресками, их встретил еще один бандит. Правда, одетый дорого и по последней городской моде. Этот, после секундного колебания, поднялся из-за стола с табличкой «Альфонс Стаббс, секретарь». Даже какой-то поклон попытался изобразить:

— Я чем-то могу помочь, господа?

«Мистер Стаббс, секретарь Койота…» — Мартин прикусил губу, чтобы не смеяться. Порт за двадцать лет существования на Тарвуде прошел половину пути между преступной клоакой и деловым центром. Различия между тем и другим всегда лишь внешние, зато они бросаются в глаза, и на полпути контрасты режут взгляд.

— Койот с Медвежатником там? — Заноза и не подумал остановиться.

— У себя, но...

— Ну, и зашибись.

Это означало, что помочь господам мистер Стаббс не может. Господа в помощи не нуждаются. Заноза толкнул резную дверь, отделявшую приемную от кабинета, и Мартин вошел сразу вслед за ним.

*  *  *

Запах табака, бумаг, людей и выделанной кожи. Три человека. Двое мужчин: один со шкиперской бородкой — это Медвежатник, второй гладко выбрит — это Койот. С ними женщина. Немолодая. Некрасивая. Чувствует себя вправе здесь находиться.

Заноза не стал разбираться в ощущениях, не так важно, кто эта дама и кем приходится Медвежатнику или Койоту. Не демоница, и ладно. Он зачаровал ее, встретил полную приязни улыбку, присовокупил эту приязнь к собственной, не настоящей, и зачаровал Медвежатника. Койоту, таким образом, достался тройной эмоциональный заряд…

И этот заряд ухнул в пустоту. Весь. Приязнь, дружелюбие, удивление, быстро превращающиеся в восхищение — все провалилось в темный колодец. Заноза сам едва удержался на краю.

Так было с Бераной. В последний раз, когда он пытался зачаровать ее.

Берана отдала душу Шиаюн. Койот — тоже?

Пока нет других вариантов, этот — самый вероятный.

Безответность разозлила. Злость вскипела, становясь бешенством, и Заноза сунул руки в карманы, чтобы не схватиться за пистолеты.

— Вы кто такие? — рявкнул Койот.

— Наши гости, — в тон ему отрезала женщина. — Ты тут не один, будь повежливей.

Она вновь улыбнулась Занозе. И Медвежатник тоже. Стало чуть полегче. Чары работали, Койот не сожрал их, зияющая дыра в его сердце не высасывала дайны, просто поглощала направленное воздействие.

— С чем пришли, парни? Садитесь, — Медвежатник повернулся к женщине: — Верна, побудь хозяйкой, выбери там на свой вкус, чего гостям налить. Из привозного. Вы такого и не пробовали, — сообщил он, адресуясь и к Мартину, и к Занозе, — откуда бы ни приехали.

— Спасибо, — если не смотреть на Койота, то все было в порядке. — Мы ненадолго. Удобнее будет поговорить в другом месте.

В другое время. И другим составом.

Если не смотреть на Койота, то казалось, что все в порядке. Казалось, но не было. Потому что Койота все еще хотелось убить, и желание не ослабевало, а контролировать себя всегда получалось плохо. Пальцы наткнулись на лежащий в кармане карандаш и Заноза вытащил его. Под удивленными взглядами Койота, Медвежатника и Верны, подвел нижние веки черным. Потом только понял, что сделал.

Он красил так глаза перед боем.

Плохо-плохо-плохо. Надо бежать отсюда!

— Ну, так, в гости ко мне заходите, — Медвежатник не долго раздумывал, — дом мой знаете? На Мощеной улице, от набережной первый. Да любой вам его покажет. Или зовите к себе. Но вы не тарвудские, к вам в гости далековато будет, а?

Он судил по одежде. То есть, по внешности. В городе, как только не одевались, хоть и далеко было там, внизу, до портового разнообразия, но никто из мужчин не красил глаза и ногти. И не носил столько украшений. И… получить приглашение в гости от Медвежатника — это было даже лучше, чем поговорить с ним прямо здесь, в Адмиралтействе. Здесь не стоило оставаться ни одной лишней секунды.

— Мы зайдем, — пообещал Заноза. Услышал из приемной звук, негромкий, скользящий, словно что-то сдвинулось.

Запахло машинной смазкой.

Тихо охнул Стаббс.

Это услышал и Мартин. Развернулся к дверям.

Может, он и просидел полгода на кабинетной работе, на навыках это не сказалось. Никак не сказалось. Лишь только дверь распахнулась, Мартин швырнул туда кресло. Тяжеленное. Люди такой мебелью не разбрасываются.

Не с такой легкостью.

Кресло ударилось о бронированный корпус Голема, разлетелось в куски, и Заноза открыл огонь, целясь в локтевые сочленения киборга. Он попал, он не умел промахиваться, да толку-то! Этот металл не брали даже бронебойные пули.

Койот улыбнулся, и следующие три пули Заноза всадил ему в голову. Наконец-то! Наконец-то можно убивать!

*  *  *

Мартин помнил, что Голем опасен. Боевая машина, тот создавался не для переговоров, и использовался только для убийства. Для уничтожения живой силы противника, техники, орудий и укреплений. Сюда он пришел, чтобы убивать — больше ни для чего. Значит, нужно было убить его раньше.

О чем Мартин не вспомнил, так это о том, что за спиной у него — такая же опасная тварь. Его упырь.

Когда прогремели выстрелы, и воздух во всех направлениях прошили срикошетировавшие пули, ситуацию еще можно было исправить. Мартин накрыл людей защитным полем. Сдвинул их в угол, всех троих. Койота, отброшенного выстрелами, протащило полем через стол. Стопка залитых кровью папок обрушилась на пол, листы бумаги разлетелись по всему кабинету.

Медвежатнику и Верне повезло больше, их лишь прижало к дверцам шкафа.

Было весело. Весело и очень легко. Так хорошо, как будто он танцевал.

Агонизирующее тело Койота в объятиях кричащей от страха Верны. Медвежатник, закрывающий ее собой. Огромная металлическая статуя, вскинувшая руки-мечи. Бешеный зверь с пистолетами, стреляющий сразу и в Голема, и в людей.

Пули вязли в полях, пули отскакивали от брони, пули визжали, и визжали, разрезая воздух, десятки лезвий, выстреливших из плечевых орудий Голема.

Мартин обошел его, уклоняясь от мечей, уворачиваясь от летящих лезвий. Присел, пропуская над собой арбалетные болты. Ударил сам. В корпус. Обеими ногами. Голема отбросило к окну — высокому, от пола до потолка, окну, выходящему в Хаос.

Башня стоит на пике, на самой высокой точке острова… на самом краю.

Сверкающая металлом махина развернулась с такой легкостью, будто сама была демоном… вампиром… кем-то, умеющим танцевать. 

Вновь завизжали лезвия. Пистолеты грохотали не переставая. По полям разбегались радужные блики. Гремела, отражая выстрелы, неуязвимая для пуль броня. Голем пришел за Занозой. Занозы здесь не было, был кафарх, одержимый желанием убивать. Но Голем не знал этого. Его руки превратились в бичи, гибкие металлические канаты. Один ударил Мартина по ногам, опрокинул, обвился вокруг колен. Меч взлетел и вонзился… в мраморный пол. Должен был пробить бок, но сталь соскользнула по чешуе.  Мартин ударил когтями по сплетению металлических нитей. Четыре или пять из них лопнули. Голем отдернул руку.

Только для того, чтоб обрушить удар меча на кафарха.

Тот увернулся бы, но второй бич обмотался вокруг тела, прижав руки к ребрам.

Мартин услышал рык, когда широкое лезвие обрушилось на плечо кафарха, двинулось вниз, разрубая ключицу, круша грудную клетку, вниз и наискосок к позвоночнику… Понял, что рычит сам. В бешенстве от ревности, от того, что не успел… они не успели. Подраться. Заноза обещал, а сейчас Голем убивает его. 

Его кафарха! Его упыря. Его… собственность. Никто… не смеет!

Лезвие прошло сквозь плоть, как сквозь воду. Мартин понял это не сразу. Голем понял это не сразу. Прежде чем понял, кольца руки-бича ослабели, чтобы выпустить разрубленное пополам тело, и Заноза вырвался, вывернулся, одним прыжком оказался у дверей.

А Голем так и не отошел от окна, когда Мартин прыгнул к нему. Задние лапы оставили в мраморе глубокие следы от когтей. Мартин ударил всем телом — чешуя на плече высекла искры из брони. И силы удара хватило, чтоб огромную, тяжелую махину вынесло в окно. Вместе со стальной рамой. С цветными, витражными осколками.

В Хаос.

Кафарх набросился сзади в следующую секунду, и они покатились по полу, сцепившись, круша мебель, кусаясь, раздирая когтями плоть и чешую. Мартин помнил, что зверя нельзя подпускать к людям. Нельзя подпускать к двоим смертным, забившимся в угол кабинета, нельзя выпускать наружу — в полный смертных зал. А кафарх… вообще забыл про людей. Он хотел драться, а не убивать. Драться по-настоящему, в полную силу, с равным себе. Он нашел равного, и до людей ему больше не было дела.

Бешенство и азарт. Быть первым, всегда и во всем быть лучшим. Только в бою с равным можно испытать это в полной мере, только в бою с равным, можно чувствовать себя по-настоящему живым.

Можно вообразить себя настоящим.

Чье это? Чей азарт? Чье бешенство? Чей восторг?

Разве он когда-нибудь чувствовал себя мертвым?

Победа или поражение не имеют значения, пока идет бой, пока длится танец, смертельный и опасный. Кровь, веселье, радость и злость. Желание убить, умереть, выиграть, проиграть. Кафарх и демон,  кафарх и вампир — великолепный и страшный союз себя с собой, великолепный и страшный танец, в конце которого смерть. Без нее танец не будет завершен. Без нее он не будет совершенен…

Мартин не заметил когда, не осознал как — просто понял, что не может убить. Не может убить того, кто танцует так же, как он.

Он не знал, как заканчивать бой без смерти. Никогда раньше не думал об этом, если просыпался «хищник». Никогда раньше… да, штезаль! кафарх вообще никогда ни о чем не думал. Сейчас все изменилось. А значит, изменились и правила. Убивать нельзя. Нельзя умирать. Они будут танцевать еще, потом, когда-нибудь, часто или всегда. А смерть — для других. Для врагов, а не для друга. 

*  *  *

Среднестатистический демон в рукопашном бою сильнее самого сильного вампира. Мартин хоть и был полукровкой, мог потягаться с лучшими бойцами Карианы — если б только они решились выйти против него в рукопашную — а любого среднестатистического демона превосходил на голову или две. Поэтому закончился бой предсказуемо, хоть и не так скоро, как Мартин ожидал. Тот фокус, который кафарх проделал с мечом Голема, сработал еще несколько раз. Упырь будто превращался в дым или в воду, и самые эффективные атаки, хоть и достигали цели, не причиняли никакого вреда. Но сила силу ломит, вампиру с демоном не тягаться, да и запасы крови не бесконечны. Веселье закончилось так же неожиданно, как началось. Мартин ударил когтями по кафарху, а попал уже по Занозе. Тот отлетел в угол кабинета, остался там валяться, задыхаясь от смеха. Страшный, располосованный до костей, потерявший оба пистолета, и полностью счастливый.

— Если… это то, что видел Зуэль… чува-ак, я завидую его нервам.

Мартин посмотрел на свои руки — чешуя уже исчезала, когти втягивались. И, судя по тому, что он почти мог говорить членораздельно, череп тоже становился человеческим. Одежде, конечно, хана. Раз за разом такая подлость. Как будто он не демон, а какой-то несчастный оборотень.

Раз за разом?.. Только во все прежние разы, принимая боевую форму он убивал все, что двигалось. Или нарывался на Эрте, который выдавал ему дюлей и возвращал в человеческий облик. А сегодня… что пошло не так? Сегодня он стал кафархом, чтоб защитить людей от другого кафарха. Не для того, чтобы убивать, а для того, чтоб не дать убить. Чтоб защитить многих и многих снаружи, в вестибюле Адмиралтейства, и, возможно, в Порту. Чтобы защитить этих двоих, здесь.

Что с ними?

Медвежатника и Верну по-прежнему удерживали защитные поля. Россыпь пуль по периметру выглядела достаточно убедительно, чтоб даже дурак понял — поля именно для защиты. Не для удержания. Удержание — побочный эффект.

Медвежатник дураком не был. Его женщина — тоже. Или не его? Она плакала от страха или из-за того, что Заноза убил Койота? Или из-за того и другого?

Заноза проследил взгляд Мартина. Фыркнул, зашипел и сел.

— О чарах можешь забыть, дайны на такой стресс не рассчитаны. Но эти двое нам нужны, — он поднялся на ноги и замер, глядя, как затягиваются дыры на плаще. — Охренеть! Оно все еще работает.

— Что ты собираешься делать? — Мартин не спешил убрать поля. Они защитили от пуль, защитят и от Занозы.

— Я собираюсь делать Слуг, — ответил упырь медленно, словно раздумывая над каждым словом. — И подобрать пистолеты. Стрелять не буду, обещаю.

Двигался он неторопливо, так же, как говорил. Неторопливость была обманчивой. Раны не заживали, не затягивались, значит, Заноза не тратил кровь. Сколько там ее было в запасе, Мартин не знал, но предполагал, что достаточно, чтоб снова стать сильным и быстрым, как кафарх. Разве что, не таким бешеным.

Один пистолет нашелся в обломках стола. Второй — под перевернутым и тоже сломанным креслом. Потом взгляд синих глаз, внимательных и веселых, вновь обратился к Мартину:

— Ты уберешь эту… упаковочную пленку? Или превращение людей в Слуг противоречит демонским правилам обращения с живыми?

— Что бы ты ни задумал… — заговорил Медвежатник.

— О, я тебя прошу… — перебил Заноза, — у тебя выбор: умереть и дать умереть Верне, или уйти отсюда живым, полным сил, и полноправным хозяином Порта. Верна, ты не жалеешь о Койоте, это просто шок. Поверь мне, — голос его стал мягким, — пожалуйста, вспомни, ты давно думала, что он плохой человек. Последние несколько месяцев ты точно знала, что он плохой человек. Хуже, чем… — Заноза кивнул на выбитое окно. — Голему хотя бы не нравилось убивать. Голем — машина. А Койоту нравилось убивать Големом. Он даже Стаббса убил.

Верна всхлипнула, зажала рот ладонью и уставилась на Занозу огромными, заплаканными глазами:

— Убил Альфи? За что?

— Потому что мог, — Заноза пожал плечами. — И не сделай Мартин эту защиту, убил бы и вас тоже. Верна, ты-то знаешь, что это так. Медвежатник, если уйдете отсюда живыми, Верна расскажет тебе о Койоте много странного. Ну, так что? — он поднял указательный палец, с интересом посмотрел, как аккуратно накрашенный черным ноготь удлиняется, превращаясь в коготь с черным пятнышком на конце, — жизнь или смерть? Медвежатник, помни, что решаешь не только за себя.

С дайнами или нет, Заноза умел быть убедительным.

Мартин мог бы уйти, когда снял поля. Мог бы не смотреть. Наверное, он даже должен был уйти, потому что некоторые вещи не предназначены для посторонних глаз. Но после боя двух кафархов, посторонним он себя точно не чувствовал.

— Теперь, как честный демон, я обязан на тебе жениться, — пробормотал он негромко.

Заноза услышал. Не удивился, только весело оскалился.

— Так-то, да.

Он снял плащ, аккуратно положил его на пол. Подошел к Медвежатнику и Верне и когтем разрезал себе вену от запястья почти до локтя. Зазвенели браслеты. Кровь показалась очень темной, почти черной, по контрасту с белой кожей.

— Пейте! — низкий голос обрел такую власть, что даже Мартину захотелось попробовать глоток текущего в венах Занозы волшебства, узнать, какая она на вкус, эта сила.

Верна первая опустилась на колени, но не сразу решилась коснуться губами открытой раны. Медвежатник опередил ее.

Мартин смотрел. Как смотрел в «Нандо», когда девушки, одна за другой, отдавали Занозе свою кровь. Здесь все было так же. Все было иначе. Любовь, желание, преклонение, сила и власть. Ему приходилось видеть, как в одно мгновение меняется жизнь людей, приходилось видеть, как люди ломаются в один миг. Но Мартин не видел раньше, как перемены создают людей. Новых. Других. Заноза покорил этих смертных, подчинил, сделал своими, но не сломал, и не лишил души и воли. Он отдал им силу и любовь. Всего-то лишь. Любовь и сила, отданные, а не отнятые — чудо уже потому, что так не бывает. Просто не бывает. Никто не отдает их. Всегда только берут, на время или навсегда. Вампиры и здесь отличились. Умеют по-настоящему любить. Умеют по-настоящему отдавать. И до чего же легко забыть о том, что и то, и другое — искажение самой сути любви и самой сути бескорыстности.

Так легко забыть, что Мартин забыл. Лишь эта искаженная любовь и была подлинной. Из всего, что он видел — только она.

Парадокс. А с парадоксами не к нему, с этим — к Занозе.