Договор на двух языках — испанском и английском. Шиаюн понимала оба, потому что их понимала Берана, и она оценила предупредительность вампира. Тот знал, чего хочет, знал, что она ему нужна, и позаботился о том, чтобы разные досадные мелочи не помешали им договориться. Мелочи порой способны погрести под собой самые лучшие начинания. Но не в этот раз.

Все на Тарвуде с самого начала складывалось так благоприятно, что даже ошибки превращались в тонко продуманные маневры. Шиаюн начала считать себя неплохим тактиком, но отдавала себе отчет в том, что ей еще и везет. Совпадения и случайности приближали к намеченной цели в той же мере, что и ее собственные ходы. Одно вытекало из другого и случайности оборачивались возможностями, которыми она пользовалась, а ее действия порождали новые случайности.

Лестница к могуществу. Шиаюн подходила к ней медленно, с опаской, а поднималась — уже бегом. И бежать нравилось ей больше, чем осторожничать.

Она ругала себя за то, что предложила силу Ядра Калимме, перепутала фейри с демоном и выдала свои намерения. Калимма рассказала о ней своей подружке, домашней самочке Нейда Алакрана, а та рассказала самому Алакрану. Событие за событием, одно другого опасней, ведь демон, оставленный на Тарвуде, чтобы охранять Ядро, должен был найти ее и убить. Или навсегда выставить с острова.

Шиаюн, однако, хорошо спряталась, а Алакран поленился ее искать, полагаясь на то, что до Ядра она все равно не доберется. И рассказал о ней мальчику-вампиру.

А в результате, вампир куда более взрослый, куда более опасный и куда более умный узнал о Ядре и о возможности стать демоном. Шиаюн боялась его, она — полудемон! — боялась ходячего мертвеца. Боялась не зря. Он опасен хотя бы тем, что она не знает ни его возможностей, ни пределов его силы. И как же все повернулось? Этот вампир готов стать ее союзником. Да, речь идет только о том, чтобы добраться до Ядра и взять его силу. Но кто знает, как обстоятельства сложатся дальше? Ведь до сих пор они благоприятствовали, и неизвестно, что произойдет на пути к Ядру, и что случится потом. Вампир достаточно могущественный, чтобы ходить сквозь Хаос, достаточно мудрый, чтобы ради обретения новой силы оставить в стороне эмоции и личную привязанность, такой вампир может понять ее цели.

Он живет на одной-единственной планете. Можно ли сравнивать его жалкую Землю и карианское Кольцо миров?  

Шиаюн, улыбнувшись, напомнила себе, что и Земля пока не принадлежит ее вампиру. Отметила, что думает о нем, как о «своем», и покачала головой. Что за поспешность в выводах? Что за сумбур в построении планов? Как будто собственное очарование, бессильное против этого мертвеца, вернулось, отразившись от его неспособности чувствовать, и поразило ее самое. Такое случалось, она слышала, инкубы и суккубы могли влюбиться в того, на кого не подействовали чары. Но сейчас дело было не в этом. Уж влюбленность-то Шиаюн распознала бы. Она ничего не чувствовала к вампиру, пока не получила его письмо. Ничего, кроме страха и досады.

А теперь она знала, что он такой же. И еще — впервые за всю жизнь, ей добровольно предложили помощь.

И еще… помощь предложил равный.

Шиаюн взяла перо и лист бумаги. Сосредоточилась, старательно выписывая буквы — раньше ей не приходилось писать на испанском. К предложению вампира нужно было кое-что добавить. Одну услугу. Совсем маленькую. Она ему ничего не будет стоить. Когда он станет демоном — пусть поделится силой.

А Койот… поживет пока в своем стальном теле. До сих пор от него не было никакой пользы, он даже не сумел поймать младшего вампира, чтобы взять его кровь. А теперь оказалось, что от той крови было бы мало толку.

Койота можно будет сделать демоном в любой момент. Но, не исключено, что Шиаюн это уже никогда не понадобится.

*  *  *

Лэа ни на секунду не рассматривала возможность уйти к Сергею. Мартин убил бы его. Мартина от убийства удерживал только страх потерять ее, а если бы он решил, что она все равно потеряна, смерть показалась бы и ей, и Сергею лучшим выходом. В прошлом Мартина — нет, не Мартина, а демона, которым он был — убийства чередовались с жестокими убийствами. Он убивал всегда, при любой возможности, и больше всего любил убивать медленно.

Мартин никогда ей об этом не рассказывал, зато рассказывал господин Эрте. И причин не верить ему, у Лэа не было. Господин Эрте был недоволен, что Мартину недостает воображения и искусности, чтобы пытать по-настоящему, растягивая удовольствие на годы или десятилетия. Господин Эрте говорил, что подлинное искусство — это причинение душевных страданий, а Мартин, мол, обходится телами, совершенно не интересуется душами.

Ну, ясное дело, господин Эрте хотел напугать ее, это-то Лэа понимала. Терпеть не могла старого демона, вот кто настоящий урод в уродской семье Алакранов. Но понимала и то, что Эрте говорит правду. Если бы он врал, Мартин бы с ним спорил. Мартин с ним спорил по любому поводу, было бы за что зацепиться. А насчет пыток и убийств — никогда.

Над тем, почему она, не уйдя к Сергею, в Питер, ушла в Алаатир, к Занозе, Лэа особо не задумывалась. Сначала она вообще ни о чем, кроме Мартина, не думала. А потом Мартин пришел просить прощения, и она поняла. Как-то само собой все сложилось.

Заноза мог ее защитить. Не потому, что был сильнее Мартина, а потому, что тот никогда бы его не тронул. Ему так сильно не хватало кого-то… такого же. Равного? Или просто не-человека? Короче, такого же. Так сильно, что в Занозу он просто вцепился. Носился с ним, как с самым классным подарком, а потом Заноза взял и не ушел насовсем. И все. Мартин теперь для него что угодно сделает, и уж точно никогда и ни за что не убьет.

Лэа думала об этом. О том, что ей Заноза тоже сразу понравился, и с каждым днем, то есть, с каждой ночью, нравился все больше. И сейчас, когда она жила здесь, в этом огромном — больше Москвы — городе, который Заноза показывал ей так же щедро, как делал подарки, которым хвастался, как собственным домом, и делился, как любимыми игрушками, Лэа не уставала от него, наоборот, радовалась, что он рядом. Он мог защитить от Мартина. И он сам… ну, с ним было безопасно. Нет, не в защите дело. И не в том, что Заноза дарил цветы; обходил машину, чтобы открыть дверь с пассажирской стороны и подать Лэа руку, помогая выйти; говорил комплименты; не задавал плохих вопросов, и внимательно слушал. Точно не в этом. Дело было, наверное, в том, что он ее слышал. И он в нее верил. И отдал ей свой город. Нет, правда, Заноза показывал ей Алаатир, чтобы Лэа научилась жить здесь сама. И в городе, и в стране, и, может, на всей планете.

Он хотел, чтобы она вернулась к Мартину, но делал все, чтобы она могла остаться и ни от кого не зависеть.

Если получится продать картину, подделку под ван Лудо, — а Лэа не сомневалась, что получится, — то независимость из перспективы станет реальностью. Жаль, что ввести ее в тусовку — познакомить с художниками и искусствоведами — Заноза не мог. Он знал всех, дружил со всеми, сам говорил, что в последний месяц только с богемой и общается, но получалось, что его самого никто не знал. Куча разных людей обожала кучу разных Заноз с кучей разных имен и личностей… и никто никак не связывал его с вампиром из Алаатира, или с мистером Сплиттером. Ну, про вампиров-то никто, наверное, и не знал. Вампиров не бывает. Но и бизнес Уильяма Сплиттера к живописи и вообще искусству не имел никакого отношения.

К чему имел, Лэа не знала. Спрашивала, но Заноза и тут был таким же скрытным, как в том, что касалось контактов в богемной тусовке, и в том, куда он девается днем. На Тарвуд, да. Он так и говорил, что проводит дни на Тарвуде, потому что когда тут день, там как раз ночь. Но где он живет в Алаатире?

Секреты, секреты, одни секреты. Он был таким забавным с этим своим серьезным отношением к безопасности, что Лэа не могла ни сердиться, ни обижаться. Ничего, кроме улыбки Заноза не вызывал. Она знала, что он обманывает десятки людей, если не сотни, видела, как легко, не задумываясь, он ими манипулирует, видела несколько раз, как он выбирает себе еду — среди тех, кто гостями приходил в его клуб — и как счастливы те, кого он выбрал.

Еда! Люди — еда.

Лэа было наплевать. Какие это люди? Богатые уроды. Тупые! Говнистые внутри, и бесяще тупые. Она сама со счету сбилась, скольких таких же развела на деньги. А Заноза этих уродов ел. И правильно делал. Он, вообще, санитар леса. Каменных джунглей. Смешной такой.

Ну, и в чем разница между ним и Мартином? Если подумать-то? В том, что Мартин людей не ест, он их защищает. Даже слово нарушил, чтобы Заноза кого-то там в Порту не убил. Там куча народу, в Адмиралтействе, а Занозе без разницы — теперь Лэа точно это знала — без разницы, кого есть. Он не знает, что люди бывают уроды, а бывают нормальные, ну, или хотя бы не бесящие. Заноза их не различает иначе, как на вкус. Он на вершине пищевой цепочки. А Мартин — нет.

Если б только демон Мартина не хотел ее убить!

Лэа не ушла в Питер потому, что Мартин убил бы Сергея. Так? И да, и нет. Уйти туда означало бы — уйти насовсем. И, кажется, насовсем она не хотела.

Хотела!

Нет. Непонятно. Она просто уходила туда, где демон не убьет ее, уходила с тем, кто может защитить и никогда не обидит. Уходила, чтобы… подумать? отдохнуть? Чтобы перестать бояться. Да, чтобы страх, пришедший в ту жуткую ночь, отступил, остался на Тарвуде, остался с Мартином.

А когда не боишься, можно снова думать и можно решать.   

— Нам надо уехать в Москву. Уехать с Тарвуда навсегда. Если Мартин согласится на это, значит, он сильнее своего демона.

— Он бы согласился, — сказал Заноза уверенно, — он для тебя все сделал бы, но у него же договор с лордом Хартвином. Мартин обещал защищать Тарвуд, а демоны не могут нарушать договор.

— В том-то и дело. Подумай сам. Если Мартин сильнее демона, он сможет уйти с острова. Если не сможет, значит, демон победил. И тогда, как бы я ни хотела вернуться, я не смогу. Правда, Заноза. Я так люблю его, я так ужасно скучаю… но по Мартину. Настоящему. А на Тарвуде я не знаю, он это или демон, который им притворился.

— Он тоже скучает. Я не знаю, как тебе объяснить, что Мартин и есть демон, он тебя любит, ему без тебя плохо и он демон.

— Ну, так пусть перестанет быть демоном. Ты же веришь в любовь, тебе в твоем возрасте положено в нее верить. И в то, что она творит чудеса. Вот и поверь, что с Мартином любовь сможет совершить чудо. Если мы уедем в Москву, так и будет.

— Какие-то это странные чудеса. Так ты позвонишь Мартину?

— Позже. Когда ты вернешься?

— Через ночь. У нас с Хасаном кое-какие дела в другом тийре.

— Я не буду звонить, пока тебя нет в городе.

Лэа не думала, что, если Занозы не будет, а Мартин придет, он окажется… не Мартином, а тем демоном, той тварью с ее портрета. Нет, не думала. Вообще-то, она уже не боялась. Просто нужно было установить какие-то сроки, нужно было хорошо все обдумать. Нужно было… подготовиться к тому, что Мартин откажется уходить с Тарвуда и к тому, что это будет очень больно. Так, как если бы он научился пытать душу, а не тело.

Эрте, наверное, обрадуется. Точно обрадуется. Старый, злобный ублюдок!

Но если Мартин уедет в Москву, уйдет с Тарвуда навсегда, Эрте его потеряет. Рано или поздно — обязательно. Этому козлу не нужен человек, ну, так пусть поищет себе другого приемыша. Ему Заноза понравился? Вот пусть Занозу и забирает, Заноза человеком был так недолго, что уже не помнит, как это.

*  *  *

Вампир, которого недавно звали Августом Хольгером все еще не нашел себе нового имени. Он и не искал — понимал, что узнает себя-нового на открытии галереи Старк, и поэтому не спешил. Все случится само. А пока в документах, которыми он пользовался, были указаны бессмысленные сочетания букв, произнесение которых рождало бессмысленное сочетание звуков. Барт Ти, Кристоф Эркуан, Эрл Моландис. Не имена — просто слова, за которыми не было ничего, похожего на личность.

Имени не было, и он, безымянный, обозначал себя — для себя — как Мастера. Этого никто не смог бы отнять, ни один вампир, даже самый старый и безумный. Никому не под силу отнять у Мастера искусство.

Но Мастера можно убить. Это трудная задача, для кого-то вообще невыполнимая, однако те трое чудовищ из Алаатира, они могли — с легкостью — и даже не поняли бы, что сделали. Что говорить, если им удалось уничтожить Августа Хольгера уже тем, что они его просто не заметили.

Все к лучшему, как оказалось. Все к лучшему. Три бешеных монстра разрушили его прежний мир, и он смог увидеть свет нового. Мастер больше не боялся их — убедился, что им нет до него дела — но по-прежнему существовал, окруженный «Туманом». Не для того, чтобы защитить себя, а потому, что не знал, как должен выглядеть. Каким должен быть. Если у тебя нет личности, нет имени, то откуда взяться внешности? Пока ты сам себя не видишь — тебя не должен видеть никто.

На официальное открытие галереи Старк он прибыл сразу после заката. Едва восстав от дневного сна-смерти. Даже не стал есть, уверенный, что найдет кого-нибудь среди гостей. Кого-нибудь привлекательного… полнокровного… полного жизни.

Столько гостей, высоких гостей, включая мэра и самых известных меценатов! Они съехались со всех концов страны. Художников, конечно, тоже хватало, и критиков, но этим лишь бы показаться на людях, да угоститься бесплатными деликатесами на фуршете. Меценаты и высокопоставленные чиновники — другое дело. То, что они приняли приглашение, превратило открытие галереи в событие. Старк — не одна из многих, она — единственная. И картины, которые она выбрала — такие же. Неповторимые.

Было много подражателей, кое-кто из них сумел вырасти, научиться чему-то, стать художником и творить свое — настолько же необычное. Но повторить — написать так, чтобы работу подражателя нельзя было отличить работы ван Лудо — не удалось никому. И никогда не удастся.

Мастер когда-то гордился этим. Но сейчас, стоя в сумерках перед светящимся огнями зданием из стекла и стали, глядя на людей, заполнивших пологое крыльцо, входящих в двери под вспышками фотоаппаратов, он думал не о гении ван Лудо, а об учениках, о которых так никогда и не узнал. Вот чем действительно стоило гордиться — тем, что из века в век он вдохновлял других творить. Пусть, сначала они пытались лишь подражать. Не важно. Если бы даже только один из них нашел свою дорогу, этого оказалось бы достаточно. Но их было больше. Гораздо больше. А теперь, когда Старк вновь открыла картины ван Лудо, появятся новые ученики. Новые вдохновленные, вдохновенные художники.

Может быть, новое имя станет именем не просто Мастера, но Учителя? Каким же оно должно быть?

Он дождался, пока самые важные гости войдут в залитый светом вестибюль, и журналисты уберутся туда же. Внутри, в здании, снимать нельзя, значит, можно не бояться случайно попасть в кадр, а потом — на глаза какому-нибудь слишком внимательному фотографу. Вопросы: «что это за человек? Я точно помню, что когда снимал, в том месте никого не было…» — задают чаще, чем кажется юным вампирам, самоуверенно полагающимся на «Туман».

Мастер смешался с толпой и вошел в галерею.

*  *  *

— Я понимаю, что если он от меня сдернул, как на реактивной тяге, то от тебя вообще телепортируется. Но может, лучше я пойду? У меня дайны, — Заноза с пятнадцатиметровой высоты сверлил взглядом пустое крыльцо и вестибюль галереи за прозрачными дверями.     

— Ты лучше управляешься с собакой.

Мухтар, изучавший ствол карликовой яблони, услышал слово «собака» и завилял хвостом. Мол, да-да, я здесь, я собака.

— Да с ним не сложно, — сказал Заноза. — И это ты с ним на вампиров охотился, а я ни разу.

— Ты быстрее бегаешь. Лучше стреляешь. И, если что, пока я там буду, картины не пострадают. 

Сверлящий взгляд тут же вперился в него. Но Хасан и не такое видывал.

— Так вот в чем дело, — протянул Заноза, — вот оно что. Недоверие. Внутри спаянной боевой группы. Необоснованные подозрения, дискриминация…

— Необоснованные?

— Ущемление чувства собственного достоинства…

— Необоснованные подозрения?

— Убийство веры в себя. Для меня это хуже, чем просто убийство. И ты, — в Хасана обвинительно ткнул унизанный кольцами палец, — вот ты, знаешь об этом лучше, чем кто бы то ни было.

— К вопросу о необоснованных подозрениях. Как быть с Опера Гарнье?

— Ты тоже стрелял!

— Выбора не осталось. Их было трое, а у тебя всего две руки. А библиотека тийрмастера в Бризонтире?

— Случайность! Там точно никто не стрелял. Оно само загорелось!

— И сгорело дотла. А восемь гранат в национальной галерее старинного искусства? Ладно, современного, это бы я еще понял. До взрыва и после взрыва — никакой разницы. Но старинного! Мальчик мой, в чем провинилась классика?  

— Зато Бризонтир теперь Дюмантир, — буркнул Заноза, отворачиваясь, — всяко, красивее.

— Так ты тийрмастеров по благозвучности имен выбираешь? Кто был в Юнгбладтире до Юнгблада?

— Майкл Чейм.

— Так и есть. По благозвучности.   

— Три тийрмастера, — как-то удивленно произнес Заноза, и снова воззрился на Хасана, но уже даже не пытаясь притворяться обиженным. — На нашей совести три тийрмастера и три смены власти. Почему я никогда об этом не думал?

— Ты бы лучше удивлялся, почему на Алаатир до сих пор не сбросили бомбу. Кого-то стоило бы похоронить, даже ценой уничтожения тийра. Но в этом городе ты вроде бы ничем не отметился?

— В Музее современного искусства в двадцать девятом. Гонялся за вервольфом. Не спрашивай…   

— Незнание — благо, — Хасан покачал головой. — Оставайся тут с Мухтаром и постарайся ничего не сломать, не взорвать и не сжечь.

— Тут только кусты. Кусты, урны и скамейки. Хасан, ты издеваешься?

— Я в тебя верю.

*  *  *

Здешний воздушный парк ни в какое сравнение не шел с теми, что зеленым кружевом накрыли Алаатир. Там был волшебный лес, переплетение виадуков, в великом разнообразии засаженных деревьями, лианами, кустарником и цветами. Здесь — всего лишь газоны и кусты, разбитые на брошенных путях надземной железной дороги. Но этот парк был первым. В Алаатире лишь подхватили идею.

Парк тянулся почти через весь город на высоте второго-третьего этажей. Идеальное место для наблюдения за близлежащими улицами и зданиями, но самое неподходящее для засады. Если, конечно, ты не вампир с восьмисотлетней кровью. И не пес-призрак, пожиратель девственниц.

Одноэтажное здание, в котором располагалась галерея Старк, было видно отсюда как на ладони. Крыша, оба входа и маленькая парковка, сейчас заставленная автомобилями. Заноза установил три камеры, которые с полусекундной задержкой передавали изображение на экран его ноутбука. Этого должно было хватить, чтобы увидеть Хольгера сквозь «Туман». Отвод глаз — обманка для взгляда, а не для записывающих устройств. То, что в реальном времени не увидишь, потому, что не обратишь внимания, в записи можно разглядеть. Если присмотреться.

Присматриваться он умел. Смотреть и видеть — это запросто. Куда сложнее было научиться не видеть. До сих пор не всегда получалось.

Заноза перестал смотреть на галерею, теперь его интересовала только запись. Он видел, как Хасан, спустившийся из парка на улицу, пересек парковку и вошел в дверь пожарного выхода. Там, внутри, Турок выйдет из «Тумана» и…

всех убьет

…позволит Хольгеру увидеть себя. Этого должно хватить, чтобы голландец сбежал. Так же, как сбежал в «Крестовнике», едва увидев Занозу. Но Хольгер под «Туманом», он не станет убирать «Туман» в галерее, и тем более не станет убирать его, когда кинется в бегство. Хасан его не увидит.

Зато увидит камера. И почует Мухтар.

Заноза вытащил из кармана вакуумный пакетик с одним из хольгеровских галстуков. Мухтар заинтересованно сунулся мордой. Знает, что карманы вампирам нужды для того, чтобы носить всякие собачьи лакомства.

— Погоди, — Заноза похлопал пса по широкому лбу, — сейчас Хасан выгонит на нас добычу.

Был вариант, что Хольгер в панике побежит на крышу. Но, вероятнее всего, он не станет паниковать и уйдет через главный вход. Шанс, что он попытается мимо Турка проскочить к пожарному выходу очень невелик. Когда Хасан был в подходящем настроении, от него всем, кроме Занозы, хотелось держаться как можно дальше, а сегодня настроение было самым подходящим.

Хольгер не рискнет приблизиться. 

Значит, или крыша, с которой он спрыгнет на парковку. Или главный вход, откуда ему и прыгать не придется.

— Напугай его, понял? — строго сказал Заноза Мухтару. — Напугай по-настоящему, чтобы он выбежал из «Тумана», и я его увидел.

Мухтар завилял хвостом и дурашливо заулыбался. Строгость в голосе любого из хозяев беспокоила его только тогда, когда он знал, что нарушает правила. А сейчас он вел себя хорошо.

Когда Хольгер появится, счет пойдет на доли секунды. Этот старый упырь пил кровь слишком многих най и получил слишком много дайнов. О большинстве из них Заноза знал — составил список на основании запутанных рассказов мисс дю Порслейн — но какие-то мог упустить из виду. Хольгер умел ходить сквозь секунды, это факт. И очень может быть, что делал он это не хуже Хасана. Еще он умел, проходя сквозь секунды, не выпадать из «Тумана». Но последнее — штука ненадежная, потому что плотность «Тумана» зависит от того, насколько ты уверен в своей безопасности. А кто будет уверен в своей безопасности, когда на него с рыком летит стокилограммовая собака-убийца?

Мухтар, когда Заноза дал ему обнюхать галстук, посерьезнел и мгновенно сделал стойку в направлении галереи. Оглянулся: мол, прыгаем или как?

Хороший пес. Отлично дрессируется. Другая ищейка уже сиганула бы вниз и ворвалась в галерею, распугивая гражданское население. Заноза, кстати, не возражал бы. Он предлагал взять Хольгера на подходах, сразу после заката, до того, как рассосется толпа на крыльце и гости втянутся внутрь здания. Ясно же, что упырь под «Туманом» не сунется под камеры, значит, он подождет где-то здесь же, поблизости, пока съемка не прекратится. Почему не натравить на него Мухтара, пока он снаружи?

У Хасана против этого были те же возражения, что и против нападения внутри, в самой галерее. Слишком много свидетелей. Но ведь и сейчас улицу не назовешь безлюдной. Хотя, конечно, без фотографов и телевизионщиков всегда проще. Зеваки, готовые записывать на мобильники все подряд, что кажется им интересным, проблем не создадут. Интернет полон куда более прикольных роликов, чем пожирание вампира собакой-призраком.

Безопасность Мухтара была единственным пунктом плана, который вызывал сомнения. Вампиры не привыкли к тому, что на них нападают собаки. Вообще, любые животные. Вампиры привыкли к тому, что собаки и любые животные до смерти их боятся. И в первые мгновения Хольгер будет растерян. Испуган. Зол.

Но как только он опомнится, он сможет ранить Мухтара или даже убить.

Нужно убить его раньше.

Мухтар зарычал. На экране ноутбука двери главного входа стремительно распахнулись. Высокий, светловолосый мужчина в смокинге вышел на крыльцо.

— Fass! — скомандовал Заноза.

И они с Мухтаром одновременно прыгнули через перила моста-парка.  

*  *  *

Это было несправедливо! Мир несправедлив, но это — это выходило за пределы разумения. От такой несправедливости, увидев в зале Намик-Карасара, Мастер сначала даже не испугался. В нем вспыхнули гнев и невыразимая словами обида.

Не здесь! Где угодно, только не здесь!

Это его место. Он вложил в открытие галереи больше сил, чем Старк и все ее люди вместе взятые. Тут сам воздух был напоен искусством, пронизан гармонично звучащими струнами, из которых строится лестница в небо. И он уже почти нашел себе имя… Соломон. Мудрейшему из царей пришло время стать учителем.

Почему Турок оказался здесь? Как вышло, что его нелепый, страшный, бездушный мир вломился в зарождающуюся гармонию? Такого просто не могло произойти, это было слишком неправильно.

Обиднее всего было то, что это просто совпадение, стечение обстоятельств, глупая ошибка. Турок здесь потому, что каким-то образом узнал о картинах ван Лудо, о том, что Цезарь ван Лудо стал однажды Августом Хольгером. Узнал, и решил доделать работу, раз уж подвернулась такая оказия. А сам Август Хольгер по-прежнему был не интересен ни ему, ни его Бешеному Псу… который, наверняка, затаился где-то поблизости.

Мастер несколько мгновений всерьез рассматривал мысль подойти к Намик-Карасару под «Туманом» и выстрелить в сердце, оторвать голову. Это могло бы сработать. И это запомнили бы все гости галереи. Ее открытие навсегда вошло бы в историю искусства. Убийство в присутствии множества людей — всегда большое событие. А убийство загадочное, таинственное, необъяснимое — событие огромного масштаба.

Но на счету Намик-Карасара были десятки убитых вампиров. Десятки… старых, опытных, хитрых. Большинство из них умели пользоваться «Туманом», и были, в отличие от Мастера, превосходными бойцами. Турок убил их, выпил их кровь, забрал силу и дайны. Нет, даже смотреть на него равносильно самоубийству, а пытаться вступить в бой — верная смерть.

Как нечестно! Как до боли, до скрежета зубовного нечестно! Чудовище, уничтожившее столько по-настоящему мудрых, по-настоящему прекрасных, пребывающих в рассвете своих сил вампиров, пришло убить его за то, что он отпускал на волю бесполезных и слабых най.  

Не бывать этому! Пока держится «Туман», никто не увидит его. Ни Турок, ни этот псих Сплиттер. Сплиттер не умеет прятаться, он ждет где-то снаружи, нужно уходить, пока он не потерял терпение и не ворвался сюда. Иначе пострадают все. С Бешеного Пса станется забросать здесь все гранатами, он уже проделывал такое в музеях, и с радостью сделает снова. И даже если хаос, который он устроит, если кровь и смертельный ужас не вышибут из «Тумана», то первое же попадание случайного осколка все равно сорвет завесу. Жаль, что не успел поесть. Надо было потратить время, не спешить сюда, чтобы увидеть начало церемонии. Сейчас крови едва хватит на то, чтобы быстро добраться до парковки.

Но жалеть кровь на дайны в таких обстоятельствах — смерти подобно.

Турок был слишком близко к дверям, ведущим к запасному выходу. Для отступления оставались крыша и парадное крыльцо. На крыше, наверняка, ожидал Сплиттер. Оттуда лучше обзор, можно быстро добраться до обоих выходов, значит, там и засада. Что ж, пусть ждет. Если безумие не вывихнуло ему мозг так, что он научился видеть сквозь «Туман», то он ничего не сможет сделать. А если бы вывихнуло, он был бы здесь, в зале. Они оба, и Турок, и Сплиттер, не стали бы ждать.

Мастер покинул просторный зал, прошел через вестибюль и выскользнул на крыльцо, едва-едва приоткрыв стеклянную дверь. «Туман» скроет и это. Но если Сплиттер следит за входом через камеры, то он может заметить, как дверь открылась.

До парковки, до автомобиля и безопасности ночных улиц оставалось меньше сотни метров. Мастер пережег кровь в дайны, шагнул сквозь замедлившиеся секунды и услышал сверху тяжелый звериный рык.

Не с крыши — с неба.

Или… с виадука?

В следующий миг гигантская черная тварь налетела на него, сбила с ног, обдав жарким дыханием, запахом псины, живым теплом. Чудовище. Вервольф? Но даже они не умеют видеть сквозь «Туман»…

«Тумана» не было. Больше — не было. Тварь нашла его, смерть нашла его, Бешеный Пес — оборотень. Не вампир — фейри! Это не прозвище… не кличка. Это — суть.

Оцепенело глядя на длинные клыки, не в силах двинуться под придавившей грудь тяжестью, Мастер успел подумать, что ни один из царей, чьи имена он брал, не умирал — вот так. Мозг пронзило чудовищной болью, мертвый паралич охватил тело, и свет уличных огней превратился в пляску кошмаров. 

— So ist brav, — сказал Заноза, убирая пистолеты в кобуры. — Хороший Мухтар. Молодец!

И широко улыбнулся собирающимся вокруг зевакам:

— Ролевые игры на местности. Если интересуетесь, ищите нас в Интернете.

Для большинства людей понятие «ролевые игры» ассоциировалось с переодеванием в кого-нибудь постороннего и более-менее страстным сексом с более-менее разнообразными фантазиями. Ну, так, для большинства людей и Интернет ассоциировался примерно с тем же самым. А улыбка Занозы в сочетании с дайнами — и с очень большой черной собакой, стоящей над телом Хольгера — ассоциациям противоречила, сбивала с толку, и… напрягала. Ага. На то и расчет.

Хольгер не выглядел убитым. Он выглядел мертвым, это факт, он мертвым и был. Но без следов крови, без видимых ран и повреждений. Ничего интересного. Буквально не на что посмотреть. И надо бы поскорее вбить кол ему в сердце, пока не исцелился и не начал трепыхаться…

Желающих задержаться рядом не нашлось. Не нашлось даже никого достаточно любопытного, чтобы сделать снимок. И хорошо — слишком много в последнее время сложностей из-за того, что любой человек в любой момент времени может тебя сфотографировать. Проблема не в фотографиях, а в том, что на них никого не окажется. Это традиционно вызывает недоумение, а у живых и без вампиров предостаточно поводов недоумевать.

Заноза пробил сердце Хольгера колом. А уже через полминуты к тротуару подъехал «Додж-Караван», похожий обводами на сытого аллигатора. Дверцы распахнулись, Слуги втянули тело внутрь, и автомобиль сорвался с места.

Мухтар обошел Занозу, толкнул плечом, потом боком, умильно заглянул в глаза. Что ж, он заслужил свое печенье. А прежде чем беспокоиться за его безопасность, переживать, что Хольгер может с ним что-то сделать, стоило бы подумать, что вообще можно сделать собаке, для которой не проблема прыгнуть с пятнадцатиметрового моста.

— Хорошо, что ты такой умный и послушный, — сказал Заноза. — Был бы ты непослушным, тебя пришлось бы бить. А это, по ходу, бесполезное занятие.

— Бесполезное, — подтвердил подошедший Хасан. — Разве что душу отвести.

— Ты ведь не Мухтара имеешь в виду? — Заноза достал сигареты.

Хасан пожал плечами.

— Докуривай и поедем.

Дневать предстояло в самолете. Хольгера, в мешке для трупов, сунули в багажный отсек. Хасан коротко, но выразительно высказался на турецком о своем отношении к дневке в гробу. Он всегда что-нибудь говорил по этому поводу, однако гробы-то были хорошие, поэтому Заноза просто запоминал новые слова, чтобы использовать при случае.

Когда Хасан открыл крышку гроба, из встроенных колонок раздалось бодрое «Happy birthday!». Заноза о Днях рождения Турка не забывал, и каждый раз находил какой-нибудь новый и интересный способ напомнить о празднике.

Традиционная канистра с восьмисотлетней вампирской кровью ждала дома. А в гробу, на подушке, лежал основной подарок — новый нож в коллекцию. Великолепный булатный клинок со стелющимся по клинку орнаментом из золотых и серебряных цветов. Черное дерево, моржовая кость, рубины и платина. Строго, красиво. Хасан любит такое. А главное — функционально. Непросто выбрать среди авторских ножей — настоящий, которым можно драться и убивать. В последнее время в оружейном деле, так же, как во многих других, форма довлеет над практическим назначением.

Хасан дослушал песню. Посмотрел на нож. Сказал: «экий… перформанс». Закрыл гроб и ушел куда-то в салон.

Заноза уселся на крышку собственного гроба и стал ждать, считая до ста.

Угадал. К исходу сотни Турок вернулся.

Он тоже уходил, чтобы посчитать. Наверняка ведь предпочел бы провести эту ночь как-нибудь иначе. С мисс Виай, например. Ладно-ладно, не с мисс Виай, не так все плохо, и компанию Хасан выбрал бы ту же, что и здесь. Но только компанию. Не обстановку. А тут… песенки в гробу, дневка не дома, удобный ножик под рукой. Ножик — это большой соблазн. С ножиком без счета не обойдешься. Для верности лучше туда и обратно посчитать, но Хасану и одной сотни хватит. Он, вообще-то, не злой, он мстительный. Так что ответный «перформанс» случится не прямо сейчас.

Неизвестно, к чему готовиться. Но так даже интереснее.

*  *  *

Организация новой встречи с Хартом Алахди прошла без лишних сложностей. На сей раз, Старого Лиса пригласили прямо в «Крепость», и тот принял приглашение. Командир калифорнийских венаторов добровольно пришел в логово самого опасного вампира в тийре. А может, и на всем побережье.

Хотя, нет. Логово было в «Февральской Луне». О местонахождении которой не знал никто, кроме Слуг. А «Крепость»…тут, пожалуй, было еще опаснее. Арсенал не хуже, чем на вилле, и Слуг обычно больше. Ночная смена — самые лютые из бойцов Хасана. Те, что с ним еще со Второй мировой.

Тем не менее, Алахди прибыл. Один. Заноза надеялся, что он возьмет с собой Соню — хотел увидеть ее. Но сам он на месте Старого Лиса не повел бы дочь в «Турецкую Крепость» даже ради опознания Хольгера. Особенно ради опознания. И, да, на месте Старого Лиса, он тоже позаботился бы, чтоб она не встречалась с другими вампирами. Вполне достаточно того, что с одним из них — к тому же, на всю голову двинутым — она постоянно зависает в сети.

За люком мусоросжигателя уже ревел огонь. Хольгер, чьи руки колом были прибиты к телу, лежал на каталке в расстегнутом пластиковом мешке.

Алахди осмотрел его. Молча кивнул. Опознание было простой формальностью, своеобразным жестом вежливости со стороны Хасана. Турок, таким образом, признавал равноправное участие венаторов в охоте на голландца. Алахди, придя сюда, признавал, что вампиры и Слуги «Турецкой крепости» — такие же люди, как он сам и его бойцы.

Сложно все.

Когда люк открылся, Заноза отвернулся, чтобы не видеть пламени. Не хватало еще сбежать отсюда на глазах у командира венаторов. Алахди сам наклонил каталку, и Хольгер съехал в огонь. Вот и все. Конец истории. Можно идти гулять с собакой. Правда, не раньше, чем Старый Лис уберется в свою нору. Незачем оставлять Хасана с ним наедине.

— Он оставался в сознании? — спросил Алахди. — Кол в сердце просто обездвижил его?

— Все чувствовал и понимал, — Заноза прикурил сигарету, — но был не только здесь.

Старый Лис смотрел вопросительно, но объяснять ему, что есть другое место, плохое, хуже мусоросжигателя, Заноза не стал. Кто никогда не был в мертвом параличе, все равно не поймет, каково там, в краю кошмаров. А кто был, тем не нужны объяснения.

Сожжение стало для Хольгера благом. Ну, и… хорошо, что так. Каким бы он ни был, за прошедшие месяцы, отказавшись от дайнов принуждения, он стал другим. Этого, нового Хольгера, убивать не хотелось. Если бы хватило времени, он изменился бы окончательно.

Но он сам сделал все, чтобы умереть. Есть правила, за нарушение которых нельзя прощать.

*  *  *

Крошечный сквер в двух кварталах от «Турецкой Крепости» был населен бурундуками, белками и утками. Утки жили в крошечном пруду посреди крошечного сквера, днем вымогали хлеб у выбравшихся на ланч офисных работников, а по ночам спали в домиках, построенных для них на берегу. Бурундуки и белки вымогали орехи, и спали по ночам в домиках на деревьях. Ночью сквер казался безжизненным, но энтузиазма Мухтара это не умаляло. Пес носился по несчастным десяти акрам, стремясь обнюхать каждое дерево, перепрыгнуть через каждую скамейку, сунуть морду в каждую урну, и обязательно намочить лапы и шерсть на брюхе в илистой воде пруда.

— Все по ночам прячутся, — Заноза прикурил очередную сигарету, — все нормальные. Только кошки бродят и всякая фигня, типа упырей. Если бы у Мухтара не было парка, он бы даже не знал, что на свете есть другие животные, кроме него и пум. Потому что мы бы его днем не выгуливали.

— Мы его и так днем не выгуливаем.

— Спасибо, кэп. Но у него есть парк, и днем он сам там гуляет. Смотрит на зверей. На бурундуков, на енотов всяких. Еще олени…

— И вомбаты.

— Вомбаты — ночные, — Заноза сделал вид, что не заметил сарказма. — Все как-то быстро, Хасан. Я не успеваю. Вчера Хольгер еще был добычей, а сегодня его уже нет. Совсем.

— Не успеваешь?

Сомнение в его голосе Заноза услышал, и не стал притворяться, что не понял. Сунул сигарету в зубы, руки в карманы и нахохлился. Молчал, наверное, с минуту, окутываясь клубами белого дыма. Потом окурок полетел в урну, а Заноза заговорил, медленно подбирая слова.

— Много подготовки. Очень много. Ради каких-то четырех выстрелов. Это не так, как на охоте, когда ты ждешь, и на тебя выгоняют дичь. Это была… охота на человека, как на дичь. На такого же, как мы. Я не против, — он помотал головой, — я просто не успел… понять. Вот он был, и вот его нет, и это нормально — мы же его убили, вот его и нет. Но... я не знаю, Хасан, это было очень долго или это было очень быстро? Не могу понять. Ты — убийца вампиров, ты умеешь на них охотиться, выслеживаешь, заманиваешь в ловушку, уничтожаешь. Но я видел в Белграде, как ты убивал того викинга. Это не было мгновенно, вы дрались, он мог убить тебя так же, как ты его.

— Не мог.

Викингом тот вампир, конечно, не был. Просто скандинав, слишком уж увлекающийся историей норманнов. Настоящие викинги закончились в одиннадцатом веке. Но он был достаточно стар, чтобы Хасан заинтересовался его кровью, а оплата стоила того, чтобы взяться за эту работу. Балканы — сложный регион, и «Турецкой крепости» не мешало заручиться поддержкой одного из тамошних тийрмастеров.

— Наш бой только выглядел поединком, — сказал Хасан. — Я убиваю наверняка. Так же, как ты. Но ты стреляешь, и это происходит быстро. А я отрубаю голову. Это занимает больше времени, потому что жертва какое-то время пытается защищаться. Не ты не успеваешь, мальчик мой, Хольгер не успел. Если бы ты зарубил его, ты чувствовал бы себя иначе?

— Если б мы с ним подрались? Да. Пожалуй, да. Scheiße, — Заноза остановился, — так и есть. Это не я не успел, а он.

— Ты сформировал общественное мнение в той среде, с которой никогда не имел дела раньше, и использовал для того, чтобы заманить Хольгера в ловушку. Ты тонкий манипулятор, искусный психолог, настоящий мастер, и все свое искусство приложил для поимки этого ублюдка, — не улыбнуться в ответ на сияющую улыбку Занозы стоило труда. Принимать похвалу так искренне и без тени сомнения — это тоже искусство, и мальчик владеет им в полной мере. — А он умер, понятия не имея об этом. Попробуй в следующий раз взять на вооружение методы злодеев из комиксов, и перед тем как убить врага — расскажи обо всех претензиях к нему и коварных планах на будущее.

Заноза угрожающе лязгнул зубами, но улыбаться не перестал.

— Злой турок, — заявил он с восхищением. — Ладно, я понял. Лучше слишком быстро стрелять, чем самому словить пулю, пока читаешь приговор.  

— Жалеешь его? — спросил Хасан чуть позже, когда, взяв Мухтара на поводок, они пошли к выходу из сквера.

— Жалею художника, — отозвался Заноза, подумав. — Он был настоящим мастером. Правда. Но если б можно было убить его дважды, я бы убил.