Цепочки координат для путешествий по бесконечному множеству миров не были, как полагалось бы, бесконечно длинными. В разных мирах использовались разные символы, и, набирая код тарвудскими цифрами, открыть портал можно было только в пределах Тарвуда. Арабские — позволяли открывать порталы в миры, которые Мартин скопом называл «Земля», но их тоже не было бесконечно много, потому хотя бы, что далеко не на всех «Землях» была принята арабская цифирь. На некоторых вообще письменности не было. И разумной жизни тоже. Для путешествий туда земные цифры (арабские, или те, что приняты в «ближайшем» из цивилизованных миров) вводились только в начале цепочки, а дальше шли карианские. В общем, схема замороченная, но понятная, и когда освоишься, все становится просто.

Заноза пока вообще ни на какую из «Земель» не совался. Обещал же Мартину, что подождет неделю, вот и ждал. Путешествовал по Тарвуду, заполнял память генератора координатами, сам запоминал, что где. Привычки — инстинкты — требовали не оставлять логов, и немалых усилий стоило не чистить генератору память после каждого использования. Хотя бы десяток мест стоило держать на «горячих» кнопках. Шесть секунд на открытие портала — это ведь только сам процесс объединения двух точек пространства в одну. Набор координат тоже требует времени. А когда на счету каждое мгновение, нажать все клавиши можешь и не успеть.

Так Мартин сказал. Да Заноза и сам прекрасно знал, каково это — когда секунды становятся быстрее, чем выстрелы. Мучительное чувство беспомощности. Для того, кто привык быть впереди времени — вообще невыносимое.

Так что он оставлял в генераторе все координаты, которые казались ему интересными. Потом, когда неделя закончится, когда он не будет ограничен Тарвудом, он, конечно, подвесит на эти десять кнопок что-нибудь более толковое, чем «интересные» места. А пока в памяти хранилась излучина реки Смородинки — заливные луга, пестрящие цветами, хоть вода и сошла с них совсем недавно; берег Чарауница — озера в городском парке, дававшего начало этой самой Смородинке; беседка в том же парке, так далеко от аллей и тропинок, что, когда они втроем: Мартин, Лэа и Заноза, набрели на нее, они себя почувствовали путешественниками времен великих географических открытий.

Вокруг беседки цвели магнолии. Там был конец мая, как и на большей части Тарвуда. Но вполне могло оказаться, что конец мая там всегда, даже когда на большей части Тарвуда июль или январь.

Еще Заноза оставил в памяти генератора центральную часть тарвудского кладбища. Во-первых, там был незанятый склеп (не занятый никем беспокойным), а, во-вторых, по стенам склепа ползли розовые кусты, и цветы на них были такого густого бордового цвета, что казались черными не только ночью, но и при дневном свете.

С цветов все и началось. Сначала — с этих роз, случайно найденных и изрядно повеселивших. Ну, а дальше — больше. Кувшинки из Чарауница, левкои из палисадников Боголюбовки, фиалки с опушки леса и орхидеи из джунглей, вплотную подступающих к морю. Всякие там лютики-ромашки на заливных лугах Заноза раскрывшимися не видел — бывал там только по ночам — но днем, в вазе, они раскрывались, стало быть, тоже могли считаться цветами. Он наугад набирал координаты, уходил в портал, соображал, где оказался, и смотрел, какие тут есть цветы. Срывал один, выдумывал подходящую историю, а потом возвращался с добычей домой, чтобы в письме живописать приключения и подвиги, результатом которых стал бесценный цветущий трофей.

Надо было практиковаться. Не в сборе цветов, и не в выдумывании историй, а в чистописании. На кибердеке была и тарвудская раскладка, но Заноза из принципа учился выводить буквы руками. Хоть и не трудился избавиться от привычки украшать их хвостиками и завитушками. Он не собирался облегчать Беране чтение. Если уж ему сложно писать, пусть ей будет сложно читать — все должно быть справедливо. Да, принципы порой выглядят глупо, а порой и правда глупы, ну и что?

Романтично выглядящие черные розы с кладбища доставались ему без малейшего труда. За левкои он оставлял в палисадниках по три медяка, что тоже не стоило усилий. Безобидные лесные фиалки росли в таких местах, откуда хотелось сбежать и больше никогда не возвращаться — в пустых, прозрачных сосняках, где ничем не пахло, а воздух казался стеклянным. Что-то там обитало, и будь Заноза живым, оно не дало бы ему уйти, а что делать с мертвым — не знало. И хорошо. Про джунгли на краю моря, про деревья, стоящие по пояс в мутной воде, и про эту воду, пронизанную корнями, можно было вообще ничего не придумывать. Орхидеи охраняли такие чудовища, что фантазии нормального английского упыря на их осмысление не хватало. Заноза расстреливал гадов издалека, в письме выдумывал вместо них нормальных драконов, которых побеждал в честном бою — носом к носу, как рыцарю и положено — и отправлял Беране цветок, чувствуя себя, как минимум, принцем.

Джунгли по всем признакам были опасней лесной опушки… Но ходить на опушку было страшнее. Поэтому фиалки Берана за эти четверо суток получила шесть раз, а орхидеи — только дважды. Она не жаловалась, хоть орхидеи и красивее.

Заноза надеялся, что Берана не совалась сама в подступающие к лугам сосновые рощи. Хотя бы не совалась в них по ночам. Боголюбовцы, кстати, и днем туда не ходили, предпочитали леса, окружающие город с севера. Не такие светлые и прозрачные, зато обитаемые… То есть, населенные. В смысле — кем-то, а не чем-то.

Берана тоже предпочитала эти леса, холодные и темные. А потом Мигель ей мозги вправил. Не потому, что в предгорных ельниках и кедровниках было опасно — было, конечно, но не опасней, чем в любом другом нормальном лесу — а потому, что она повадилась лазать на плато к вивернам, собирать чешуйки. Шизанутая девка до сих пор считала, что это отличный способ заработать, и буквально пару часов назад рассказала, как она попадала на плато. Считалось, что туда невозможно забраться, и, наверное, много лет назад так оно и было, но с тех пор случились один-два оползня, сформировавших сравнительно пологий путь наверх. Пологий — это значит, что Берана залезала туда без веревок, крючьев и колышков. А сравнительно — потому, что у нее мозгов не хватило бы запастись альпинистским снаряжением, даже если б оно было необходимо. Все равно полезла бы как есть. Нет, она не была дурой — с дурой Заноза не стал бы связываться. Она просто была… madre, безмозглой. Это сплошь и рядом случается. Он вот такой умный, что сам от себя иногда офигевает. А мозгов все равно нет. Берана глупее. Но с мозгами та же беда.

Ему, понятно, никакая снаряга была не нужна. Чешуйки виверн — тоже. Просто стало интересно, какие они. Виверны целиком, а не голова отдельно, чешуя отдельно. Раз уж на плато можно забраться — нужно это сделать. Сказать потом Хасану, что видел настоящих драконов! Посмотреть, как он сначала не поверит, а потом поверит и удивится. И тогда можно будет ему рассказывать, какие драконы на самом деле. Хасан всегда слушает про все приключения, если они — правда. Ему интересно. И вранье он на раз отличает. А на плато, кстати, и без оползней можно влезть — отвесная стена не помеха, хватило бы крови на дайны. Но без крови, по-любому, лучше.

Еще было интересно, есть ли на плато цветы, и если есть, то какие?

Выходить туда прямо из портала было бы нехорошо по отношению к Мартину. Виверны пыхали огнем, настоящим, не иллюзорным. И, по-любому, были нервные, как все редкие звери. Появишься у такой перед носом без предупреждения — и привет, мявкнуть не успеешь, как сгоришь. Или, того хуже, съедят целиком. А обещал же подождать неделю.

Хотя, нет, сгореть, наверное, хуже, чем оказаться съеденным. Нож-то при себе. Изнутри виверны выбраться можно. А из пепла восстановиться нельзя.

Выбираться изнутри, однако, тоже как-то претило, поэтому портал Заноза открыл с таким расчетом, чтобы оказаться на проселке, ведущем от Небесного Клина вглубь леса, к хуторам.

Небесным Клином называлась дорога от города до Порта, прямая и почти безопасная. Проселки названий не имели, и безопасными не считались. Берана, впрочем, бесстрашно носилась по ним на своем Эбеносе, а лесовики, стар и млад бродили пешком. И когда Заноза, выбираясь в Предгорье, встречался с какой-нибудь бабулькой-травницей, или с собирающими птичьи яйца пацанами с хуторов, или с охотниками, которые по весеннему времени прикармливали зверье, которое подстрелят осенью — с ним здоровались без всякой опаски. Это в лесу-то, вечером, после заката! При том, что, наверняка, он был самой опасной тварью из всех, кто мог выйти на проселки из леса.

Людям достаточно было того, что он выглядит как человек.

А вот на Небесном Клине нет-нет да и случались нападения на подводы, ползающие между портовым и городским рынками. И нападали, наверняка, тоже люди. Там бы с вооруженным незнакомцем, без предупреждения вышедшим из леса, здороваться не стали. С невооруженным, скорее всего, тоже. Тарвудские представления об опасных и безопасных местах порой сбивали с толку. Но на Тарвуде многое сбивало с толку. А на драконов посмотреть все равно хотелось.

Берана, рассказывая про оползень, упоминала ориентиры, и Заноза быстро нашел белесый выход на скале с востока, трещину в форме перевернутого трезубца с северо-запада. Протиснулся в расщелину, вскарабкался по ней, упираясь в стены руками и ногами, и вот оно — каменное крошево, уже схватившееся намытой дождями землей, скрепленное корнями травы и молодых кедров. Все, как говорила Берана — можно подняться, даже если ты не столетний вампир, а восемнадцатилетняя пацанка.

Мысль о том, что человек нормальных, «взрослых» размеров не пролез бы в расщелину перед оползнем, Заноза отверг, как неуместную. Мартин бы пролез, а Мартин иногда очень даже взрослый. И Лэа бы пролезла… хм, мда. И, вообще, при чем тут взрослость?

Прежде чем начать подъем, он с минуту принюхивался. Никогда раньше не слышал такого запаха. Похоже на серпентарий, но чтобы так пахнуть, серпентарий должен быть размером с город. Заноза один раз забрался ночью в террариум с коброй… То есть, он пошел в зоопарк, он же не мог идти туда днем, и почему-то решил начать с серпентария. Увидел кобру и понял, что без нее не уйдет.

Хасан это тоже понял. Даже спорить не стал.

Хасан сам, добровольно, ночью в зоопарк не полез бы. Не потому, что это незаконное проникновение на охраняемую территорию, а потому, что это бессмысленное незаконное проникновение. Но отпустить туда Занозу в одиночку он тоже не мог. Ха! Еще бы! Его только отпусти! В тот раз, впрочем, и присутствие Хасана не помогло, потому что в кобру Заноза влюбился сразу, с первого взгляда.

— Можно я ее возьму? — спросил он.

Ответил Хасан не сразу. Пауза была довольно-таки долгой. Для Турка-то, который, обычно не тратит время на раздумья, когда ответить нужно «да» или «нет». Потом Заноза понял, что Хасан не думал, а с духом собирался, чтоб сказать:

— Если она укусит хоть кого-нибудь из Слуг, я ее выкину.

Это было «да», это несомненно было «да», и Заноза радостно понесся искать служебный вход в террариум. И вот там, внутри, где жила сама кобра, стоял такой же запах, как на подходах к Драконьему плато. Только в сто тысяч раз слабее.

Кобру, оказавшуюся кобром, он тогда подарил Хасану. В благодарность. Поселил у него в кабинете. Кормил сам, конечно — там диета из ядовитых змей, так кому бы из живых он кормежку доверил? — и террариум сам чистил, и за температурными режимами следил, и за светом. Очень эффектно террариум в кабинете смотрелся. Хасан, весь такой серьезный, за столом сидит, пишет или читает что-нибудь, а у него за спиной — кобер. Как кого чужого увидит — встает на хвост и капюшон раздувает. Он длинный, от носа до хвоста шестнадцать с половиной футов, и когда стоит на хвосте уж всяко выше Хасана получается. А террариум — идеально прозрачный. Красота, в общем!

Чужими кобер считал всех, кроме Хасана и Занозы. До сих пор. Хоть прожил в Февральской Луне уже четырнадцать лет, и, вроде, должен был привыкнуть к остальным обитателям виллы.

То ли память у него была плохая, то ли характер скверный.

Хасан склонялся ко второму, но это потому, что ему плохой характер понятнее плохой памяти. 

Сейчас вспоминать кобра было грустно, Заноза скучал по нему, потому что скучал по Турку. Но у него был генератор порталов, и уже через трое суток можно будет идти искать Алаатир. А, может, Хасан найдет Тарвуд. Было бы круто. Хотя, конечно, лучше вернуться самому, тогда есть шанс не получить люлей, или получить меньше, чем если Хасан найдет его здесь. Угу… Если Хасан найдет его лезущим на плато, где гнездятся огнедышащие драконы, люлей будет не меньше, чем было за Мексику.

Заноза прислушался. Принюхался. Запах сильнее не становился, а тяжелые шаги и леденящие душу шорохи доносились из дальнего далека. Гнездовья виверн были на другой стороне плато: даже у не настоящих драконов хватало ума селиться там, где к ним труднее залезть. Значит, не сожгут. Вообще не заметят. И ветер от них, а не к ним. Берана предлагала взять какую-то штуку, амулетку, которая отводила вивернам глаза. Да ну нафиг! Во-первых, это неспортивно, во-вторых, это магия, а магии не существует.

Он влез на плато, прячась за каменным завалом, приподнял голову, всматриваясь в подсвеченный звездами полумрак.

О! Вон они!  Гигантские!

И до чего же красивые!

Как будто ожившие грейхаунды… Только с крыльями. И сильно похудевшие. Виверны не походили на автобусы, нет-нет, но они были такими огромными, что это сравнение пришло в голову первым. И они были живыми.

Заноза насчитал десятерых. Дальше, среди нагромождения скал и бурелома, их, наверняка, было больше. Просто отсюда не разглядеть. Но ему и десяти хватило, чтобы залюбоваться и даже про то, что они огнедышащие позабыть. Отчетливо он видел двоих. Одна виверна лежала, подобрав под себя лапы, и ме-едленно зевала. Сначала долго-долго втягивала воздух в раскрытую пасть, в длиннющую шею, в безразмерные легкие, а потом выдохнула разом. С безлистных деревьев, оказавшихся на пути выдоха, сорвало ошметки коры и мелкие ветки. Между метровыми клыками проскочили искры. Но ничего не загорелось. К счастью. Не хотелось бы увидеть здесь огонь, потому что неизвестно, чего тогда от себя ждать.

Вторая виверна… или второй? да не пофиг ли? В общем, второй дракон, потоптавшись и покогтив каменистую землю, грохнулся навзничь и стал валяться.

Зрелище было завораживающим. Апокалипсическим. Дракон валялся. Плато вздрагивало. Бруствер, за которым прятался Заноза, сыпался мелкой каменной крошкой. Остальные виверны невозмутимо занимались своими виверновыми делами. Нервы у них были железные. Хотя, при таком росте, у них и правда должно быть немного проблем.

Чешуи тут, кстати, хватало. От этого, валяющегося, чешуйки разлетались как фрисби. Берана бывала тут днем, когда виверны охотились. Сейчас они собирались спать. И если выждать, пока они заснут, можно будет собрать с десяток чешуек и подарить Беране. Цветов-то вокруг не видно…  кроме вон того, в трещине.

Заноза тихо выругался и приподнялся, чтоб лучше видеть.

Да. Точно. Никакой ошибки.

Навалявшийся дракон терся шеей об огромный кусок камня, почти целую скалу. Это был специальный прочный камень, или специальный устойчивый камень, короче, специальный полезный камень, об который драконы чесались, когда их донимали драконьи блохи. Но и он уже не выдерживал. Он растрескался сверху, и в трещине, вздрагивая то ли от ветра, то ли от ударов гигантского ящера, белел венчик цветка. Эдельвейс. Самый настоящий. Пушистый — это Заноза даже отсюда разглядел.

Эдельвейс, добытый на Драконьем плато из-под носа у настоящих драконов… почти настоящих. Кто-нибудь может придумать подарок лучше?

Рядом не было Хасана, чтобы прикрыть, и не было Эшивы, чтобы сделать его невидимым, и не было Мартина, чтоб схватить за шиворот и не дать убиться об драконов. Поэтому Заноза даже думать не стал. Он сжег сразу половину крови и одним прыжком преодолел расстояние до Полезной скалы.

Чешущийся дракон, может, и понял, что мимо него пробежало что-то съедобное, но не успел даже посмотреть, что именно. Заноза ощутил жар, исходящий от чешуйчатого бока, почувствовал биение двух мощных сердец, вновь восхитился огромным, прекрасным зверем, вблизи — невероятным, и, все же настоящим. Таким настоящим, что хотелось сказать ему спасибо за то, что он есть.

Последнее дело разговаривать с драконами. Особенно с неразумными. Оттолкнувшись от земли, Заноза перелетел через зверя, через неуверенно приподнимающиеся крылья, приземлился на вершину скалы, сорвал цветок, и прыгнул опять.

Дракон оказался быстрее, чем он рассчитывал. Это было хорошо. Это было смертельно-опасно, но чтоб увидеть такое, стоило рискнуть. Длинное, могучее тело вытянулось в прыжке,  стремительном и гибком. Если бы змеи умели прыгать, они делали бы это так. А если бы змеи умели думать, они бы тоже отрезали добыче путь к отступлению. Этот дракон знал об оползне, знал, что двуногий будет убегать туда, и прыгнул не за Занозой — правильно оценил скорость — прыгнул он к тому краю плато, откуда только и можно было спуститься.

Пасть распахнулась…

Заноза не стал ждать огня. Он не знал, будет ли огонь. Скорее всего, виверна хотела его сожрать, а не сжечь. И, да, у него был нож. Но теперь у него кроме ножа был еще и цветок, а цветы, в отличие от вампиров, очень плохо переносят агрессивную среду драконьих желудков.

Он шагнул вниз с края плато. Шагнул, не прыгнул. Нужно было упасть как можно ближе к скальной стене, чтобы не напороться на ветки деревьев, чтобы не порвать плащ и не покалечиться самому. Еще не хватало заполучить удар в сердце от недружелюбного кедра. Валяйся тут потом, парализованный, жди, пока съедят.

Падение было быстрым и бестолковым. Куда более бестолковым, чем когда приходилось падать из окон или с крыш. Зато внизу ожидала не гранитная мостовая, и не асфальт, а толстенный слой перегноя. С камнями, конечно, но сколько тех камней? Даже ни одна кость не поломалась. Эдельвейс Заноза держал спрятанным в ладонях, приземлиться постарался так, чтобы уберечь цветок, и, в общем, уберег. Лепестки немного помялись, однако ни один не оторвался и не надломился. И короткий стебелек остался цел.

Вот это была добыча! Настоящая! Обманутый дракон, разграбленная сокровищница, смертельная опасность… И подарок для принцессы.

— Oberaffengeil! — заорал Заноза в небеса. — Soy chingón!

Он как всегда не заморачивался за то, чтоб ругаться на каком-нибудь одном языке. Восхищаться собой можно на всех языках мира, и на всех — исключительно матом. Потому что иначе, какое же это восхищение?

Распахнутые крылья дракона закрыли половину неба. Ящер заложил вираж над краем плато, выгнул шею, всматриваясь вниз. Вот сейчас ему точно никто не мешал пыхнуть огнем, и Заноза понесся через лес, перепрыгивая поваленные деревья, петляя по буреломам, тише мыши проскальзывая через подлесок. Ему было весело… madre, давно ему не было так весело! Какая же это классная мысль — дарить принцессам эдельвейсы! Знать бы, кто это придумал, можно было бы сказать ему спасибо.

*  *  *

Застать Лэа в агентстве Заноза не рассчитывал. В это время она уже спать должна была ложиться. Ну, может, не спать, но всяко после полуночи, если не случалось срочной работы, и если они не отправлялись гулять по Тарвуду, Лэа полагалось быть дома. Да и Мартин обычно не задерживался в «СиД» допоздна. Он еще тот полуночник, но у него активное время наступало после трех, и тогда Мартин приходил в гости. С гостинцами.

Хороший демон.

Нынче ночью они оба были в агентстве. Мартин сидел в кабинете на подоконнике и курил в форточку. Лэа что-то делала в гостиной, Заноза ее не видел, но слышал.

Он сам вышел из портала в холле, как всегда. И тут же подумал, что, может, ну его? Одно дело оставить цветок на столе у Лэа, а совсем другое — подарить ей прямо вот так. Из рук в руки. Он, в конце концов, англичанин, у него врожденная социальная неловкость, не говоря уже о том, что в Англии не существует культуры ухаживания, и галантный век обошел ее стороной.

— Привет, Заноза! — Мартин выкинул сигарету в окно и встал, — хорошо, что зашел. Я тебе звонить собирался через полчасика. Есть хочешь?

— Занозер? — Лэа выглянула из гостиной, улыбнулась, — вот молодец, что пришел! Ты мне нужен.

Ни-ка-кой неловкости не осталось и в помине. Даже если б Заноза понимал толком, что это такое, он бы, наверное, все равно перестал это ощущать. Нельзя смущаться из-за того, что даришь принцессе цветок, когда принцесса пахнет… кем-то… чужим. 

Лэа пахла не Мартином.

Адреналин, секс, феромоны, гель для душа… scheiße, даже гель не ее.

Мужской. Чужой. 

— Держи, — Заноза протянул эдельвейс. — Это тебе. Я шел-шел, смотрю — растет. Я подумал, тебе понравится. Ну, и сорвал.

— Зано-оза… — Лэа на секунду показалась растерянной. Быстро осмотрела его с головы до ног, пристально заглянула в лицо. И покачала головой, снова заулыбавшись: — ну, ты хотя бы цел. Или я просто не вижу, где ты поломался. Спасибо! — она взяла цветок. И вдруг, подойдя вплотную, поцеловала его в щеку. — Спасибо, Занозер. Ты настоящий рыцарь.

От Лэа. Пахло. Не Мартином.

Мгновение паники. Он чуть язык себе не прокусил, чтобы не сказать: «не трогай меня!» Если бы от Лэа не пахло Лэа, не удержался бы — отшатнулся. Но ее запах, знакомый, любимый, пусть и смешанный с чужим и мерзким, позволил справиться с собой. С заклокотавшим в груди бешенством, едва не превратившимся в рык.

Лэа — принцесса. Он — рыцарь. Ок. Она знает, что делает, или не знает, что делает, но она все равно не сделает ничего плохого. Даже если плохое уже случилось. Рыцарь должен защищать принцессу. Дарить ей цветы, убивать для нее драконов и сарацинов, выполнять ее желания. А как она живет и чем занимается в своей высокой башне — не его забота.

— Ну, и зачем я вам сегодня нужен? — Заноза глянул на Мартина. — Да.

— Да — это, в смысле, хочешь есть? Тогда пойдем на кухню, кровь в холодильнике. Лэа, если ты от Занозы не отойдешь, он умрет от смущения. Расскажи лучше еще раз, что там мы должны сделать, на этом вечере?

*  *  *

О том, что Заноза романтик, Мартин знал и до того, как услышал от Кота. И он догадывался, что упырь, если назвать его романтиком, будет спорить и отбиваться, и ругаться матом. Потому что он панк, а панк романтичным быть не может. И потому, что он бизнесмен, а бизнес исключает романтику. И потому, что он — умный. А романтичность — это глупая глупость. Мартин согласился бы со всеми тремя пунктами. Они, все три, были правдой. Только Заноза выдал себя с головой еще когда планировали рейд в Гушо. Тогда он заявил, что нет ничего невероятнее любви. А сегодня — пожалуйста, притащил для Лэа эдельвейс.

Мартин знал остров куда лучше, чем упырь. Досконально изучил это лоскутное одеяло географий и климатов. И все же не мог вспомнить, где в горах эдельвейсы растут так, чтобы можно было просто идти-идти, увидеть — растет, подумать, что девушке понравится, и сорвать. Хотя, возможно, для Занозы просто сорвать — совсем не то, что для человека или для демона в человеческом теле. Для Занозы пройти сквозь полутораметровую каменную кладку где-то близко к «просто выйти», скорее всего, он и цветы так же собирает. Ну, и что? Все равно только самый незамутненный романтик способен так смущаться от невинного поцелуя. Дитятко, блин. Влюбленное. Сэр Ланселот в ранней юности.

Дитятко больше не сбегало поесть на улицу. Мартин приучил его ужинать вместе с ними. Не настоящий ужин, не дома, а просто чай с печеньем на кухне в «СиД». Чай с печеньем для живых, кровь — для Занозы. Да, не дома, но все равно очень по-домашнему. Упырь называл это «kitchen supper», и Мартин до сих пор не знал точного перевода, потому что он звучал каждый раз по-разному. Может, значение слов менялось в зависимости от настроения Занозы? Тот облюбовал себе угол, заглянуть в который сидящим за столом мешал холодильник, и уходил теперь туда, прихватив бутылки с кровью.

Принципиальный!

Сегодня, кстати, трех бутылок ему, кажется, не хватило. Обычно-то это угощение было формальностью, такой же, как те полтора литра крови, с которыми Мартин приходил по ночам в гости. Это все равно как принести торт или, там, конфеты. Их же приносят не для того, чтобы накормить хозяев, а для того, чтоб сделать приятное. А этим вечером, выйдя из уединения за холодильником, Заноза выглядел… хм… немножко больше упырем, чем обычно. Хотя, с этой его подводкой, не разберешь, то ли глаза накрашены, то ли от голода запали.

Второй раз Мартин видел, чтоб Заноза обводил глаза так густо. А первый был перед выходом за чашей. Интересно. 

— Мы идем на благотворительный вечер, — сказала Лэа, — в одном клубе. О-очень приличном, — она закатила глаза и фыркнула. — Ладно, зато там подбирается хорошая компания. Я вот думала, не лучше ли Мартину костюм надеть, но ему костюмы вообще не идут. Не знаю… пойдешь как обычно, — она подвинула Мартину вазочку с печеньем. — Занозер, с тобой все понятно. Костюм убьет весь пафос, ты станешь похож на старшеклассника и нас из клуба выгонят. Так что тоже пойдешь как обычно. Будете там… в общем, выделяться будете. Заноз, у меня к тебе ответственное поручение: последи, чтобы Мартин себя хорошо вел. Вам там придется улыбаться и, вообще, нравиться. А он в любой тусовке больше трех человек забивается в угол и оттуда на всех волчит как говняшка.

Мартин попытался представить себе картинку, воображение отказало, и он задумался, что же услышал Заноза, и как он это понял. Судя по ехидной ухмылке, у упыря с воображением все было в порядке, а прочее оставалось на совести тарвудского переводчика.

— Меня еще никогда не выгоняли с благотворительных вечеров.

— Значит, нас с Мартином арестуют за совращение малолетних. Лучше не нарывайся. Научись сначала не краснеть на слове «совращение».

— Я вообще не краснею, я мертвый, у меня кровообращение отсутствует, — Заноза скорчил рожу и встал из-за стола, — пойду покурю.

— Кури здесь! Мартин, дай ему пепельницу. И окно открой.

Мартин открыл окно, поставил на подоконник пепельницу, протянул Занозе свой «Галуаз». Хотелось погладить упыря по голове и сказать, чтоб не расстраивался. Но делать такое с мальчиком, который очень хочет казаться взрослее, чем есть — плохая идея.

— Хорошо будете выглядеть, — одобрила Лэа, глядя на них из-за стола, — оба в черном, оба с блестяшками. Посмотрим, за кого больше дадут, — она хищно улыбнулась. — Внешность решает, да, Заноз? Не слабо тебе уделать ребят из звездной тусовки? Можно с дайнами, все равно никто не поймет.

— Мм? — Заноза вопросительно поднял бровь, — мне не слабо, но что конкретно нужно? Вряд ли застрелить.

— Не надо ни в кого стрелять. Это благотворительный вечер. Тебе надо быть круче них. Дороже продаться. И имей в виду, у них полно фанаток. Они того стоят, — улыбка Лэа стала мечтательной.

— В каком смысле — продаться?

— Аукцион там будет, — объяснил Мартин, предоставив Лэа мечтать о звездных парнях, — ну, типа. Мужчины — лоты, женщины — покупатели. Кто больше заплатит, тот получает покупку на вечер. А то и на ночь.

— Убью, — заметила Лэа в пространство.

— Ладно, на вечер.

— Заноза, к тебе это тоже относится. Никаких «на ночь», я отвечаю за твой моральный облик.

— Нет, — Заноза покачал головой. — Я в этом не участвую.

Мартин не ожидал, что упырь может хоть в чем-то отказать Лэа. И, тем более, не ожидал, что тот откажет в такой пустяковой просьбе. Пусть даже просьба больше походила на указание в категорической форме, уж Заноза-то знал, что Лэа по-другому не умеет, и ничего плохого сказать не хотела. Нет, дело было точно не в тоне.

— Ладно тебе, Занозер! — Лэа тоже не поверила, — ты сможешь съесть любую из этих теток.

— Нет. 

— Да почему?

У Занозы взгляд стал таким же, как когда Лэа спросила его, может ли он есть человеческую пищу. Очень сложно объяснять очень простые вещи, потому что они очевидны. А хуже всего, когда они очевидны только для тебя. Мартину тоже было интересно, почему Заноза не хочет поучаствовать в аукционе. В чем проблема? В женщинах? В дайнах? В том, чтоб быть круче кого-то? Нет, ну точно не в том, чтоб быть круче.

— Я не продаюсь, — сказал упырь, после долгого, в полсигареты, раздумья.

— Да это же не по-настоящему!

— Нет.

— Заноза. Это игра. Как маскарад или типа того. Или ролевка. Ты играл в ролевки? Ты же все время кем-нибудь притворяешься. Крутым. Панком. Взрослым.

— Я притворяюсь, — Заноза прикурил новую сигарету от предыдущей. — Кем попало. Я только джентльменом не притворяюсь. Джентльмен не может продать себя. Разве что, к этому принуждают непреодолимые обстоятельства.

— У меня непреодолимые, — Мартин улыбнулся, чтоб разрядить обстановку, отвесил Лэа шутовской поклон. — Вообще непреодолимые.

К его изумлению, Заноза помотал головой:

— Нет. Это не так.

Он не хотел выполнить просьбу Лэа. Принципы, да, понятно. Но он… что же, только что заявил, что желание Лэа и для Мартина недостаточно веская причина, чтоб поиграться в аукцион? Не счел Лэа достаточно… влиятельной? обаятельной? Не счел ее — достаточной. Тийсашкирх! И это парень, который час назад прискакал сюда с эдельвейсом, и чуть не умер от смущения, получив в благодарность поцелуй?

— Чему это ты учишь Змееныша? — Лэа не злилась — на Занозу, вообще, трудно злиться, но на Мартина взглянула с холодком. — Занозер, твои правила — это твои проблемы. Не хочешь поиграть, не надо, но Мартин тут ни при чем.

Заноза перевел взгляд на Мартина. Он уже не казался мальчиком, не казался подростком. Смотрел пристально и тяжело. Семнадцатилетний пацан, или столетний вампир? Золотые блики на ледяных сколах — танец солнечных лучей по поверхности айсберга. Что там под водой? Сто семнадцать лет посмертия? Или много веков от начала существования древнего рода, древних правил и принципов?

Мартин выдержал этот взгляд, и сумел не перестать улыбаться. Заноза — последний рыцарь. Припанкованный мальчишка, романтик до мозга костей. Эрте сказал, он будет верным и преданным. Эрте прав, и в кои-то веки с ним не хочется спорить. 

— Мартин тоже не хочет, — сказал Заноза. Ощущение тяжести тут же прошло. Взгляд ярких глаз вновь стал упрямым и растерянным. — Лэа, ну, нельзя продаваться. Правда. Даже и в шутку. 

— И это говорит парень, который красится как шлюха!

Заноза покусился на Мартина, перешел черту. И, к своему несчастью, покусился успешно. А от ревности Лэа не спасало никакое обаяние. Вмешиваться было уже поздно, да вмешиваться с самого начала было поздно. У Занозы принципы, у Лэа ревность, куда против них простому демону?

— Если я так крашусь, можно предполагать, что я знаю, о чем говорю.

— О, господи, — Лэа фыркнула, — сейчас выяснится, что ты занимался этим, да? Я ненавижу  жалостливые истории о мальчиках из хорошей семьи, попавших на панель. Знаешь что, Занозер, или ты джентльмен, или проститутка. Правило «один раз — не Леголас» не работает.

— Никогда, — упырь озадаченно моргнул, — ничего такого. Зачем? — и улыбнулся. У Мартина, готового к взрыву, отлегло от сердца. — У меня достаточно ума и силы, чтобы зарабатывать деньги приемлемыми способами.

— А Мартин работал в «Нандо», — Лэа не сдавалась, но улыбка Занозы подействовала и на нее, ревность отступила, осталось только упрямство. — Ты же был в «Нандо». Думаешь, ему убудет от того, что он поиграет в то же самое в приличном месте?

— Я не знаю, — Заноза выдохнул дым и погасил окурок.

— Убудет, — сказал Мартин. — У меня ума и силы тоже дофига. Любовь моя, давай лучше, я тебе денег дам, и ты себе купишь самого дорогого из звездных мальчиков?

— Чтоб он совсем зазвездился?

— Чтоб помочь бездомным животным. Или для кого вы там собираете деньги?

— Для детских приютов, блин! — Лэа собрала чашки и, с досадой, стукнула ими о дно металлической мойки, — для сирот. Я думала, тебе это интересно! Ладно, черт с вами, все равно вас прилично не оденешь, лучше уж вообще людям не показывать. Но вы туда пойдете. Оба. И попробуйте только сказать кому-нибудь гадость, отфигачу обоих, ясно?!