Между мной и Зоей Михайловной шла давнишняя война. Но знали о ней только мы вдвоем.

Война началась еще в пятом классе. Зоя Михайловна тогда только начала работать у нас в школе и сразу была назначена нашим классным руководителем.

Когда она в первый раз вошла в класс, мы не поверили, что это учительница. Маленькая, тоненькая, как сестра Наиля — Фарида. Даже Зубаржат была здоровее ее. Не верилось, что она уже закончила университет и будет преподавать нам историю. Одета она была в черное платье, волосы у нее — черные, брови тоже черные.

Зоя Михайловна положила журнал, подошла к доске, в этот момент я прошептал: «Кар-р-р!» Сказал очень тихо, даже ребята в соседнем ряду не слышали, а она услыхала. Повернулась к нам, прикусила губу и посмотрела своими знаменитыми глазами. Выдержать ее взгляд никто не может. Девочки затихают сразу, а мальчишки медленно опускают головы. Как будто гипноз какой-то! Я тоже не могу долго смотреть ей в глаза, тоже опускаю голову.

Меня подмывало еще раз каркнуть, но я сдержался.

И зря! Все равно с этого дня она начала донимать меня двойками. Я знал, что в четверти она все равно поставит мне тройку, потому что по таким предметам, как зоология, история, география, может ответить каждый дурак, если хорошо выучит урок. Это не алгебра и не физика. Если по этим предметам есть двойки, то педсовет может решить, что сама учительница плохо преподает, не может заинтересовать учеников. Зоя Михайловна тоже понимала, что нельзя меня оставить с двойкой в четверти, поэтому придиралась ко мне по всяким мелочам. Доказывала, что она — учитель, а я — козявка, школьник.

Не переношу я, когда ко мне придираются, не дают покоя. Пусть лучше накажут, только не выматывают душу.

Когда я был маленьким, в нашем доме, у двери, висел широкий ремень. Правда, отец меня больше пугал им, но однажды, когда я с ребятами загулялся в лесу и поздно пришел домой, отец не стал тратить время на разговоры, снял с гвоздя тот ремень. Отец не любит лишних слов, поэтому мы с ним редко разговариваем.

А мне хотелось бы ему сказать, что я, как и он, буду работать на заводе и постараюсь попасть в его цех. Работать я буду на совесть, и мы с ним прославимся. Отец и сын Шакировы! Оба висели бы на заводской Доске почета. Там фотографии с тетрадный лист, не то что карточки отличников в школе — меньше ладони!

Но если Зоя Михайловна нажалуется, то получится совсем другой разговор. Я решил во что бы то ни стало предупредить ее.

Но на последнем уроке у Рустама, который вместе с Зубаржат был дежурным по классу, разболелась голова. Зоя Михайловна отпустила его домой, а дежурить поручила мне. Это был удар ниже пояса! Все мои планы нарушились. Теперь ничто не помешает Зое Михайловне встретиться с отцом. Было ясно, что я погиб.

Надо было после уроков убрать класс. Вначале мы с Зубаржат осмотрели парты и собрали вещи, которые оставили наши растяпы. Такие, например, как Наиль. За ним просто нянька нужна: каждый день что-то оставляет. Сегодня под его партой валялась меховая варежка с кожаным верхом. Мировая варежка, толстая, как боксерская перчатка.

Зубаржат нашла в парте Олега дневник и начала его листать, охая над отметками.

— Нарочно оставил, чтобы дома не показывать, — догадалась она.

Мой дневник очень похож на Олегов, я понимал, какое это мучение в конце недели давать его на подпись родителям. Хорошо Зубаржат смеяться.

— Отдай! — сказал я. — Чего ты суешь свой нос куда тебя не просят?

Рукой в варежке Наиля я неловко рванул дневник и порвал лист.

— Сам отвечать будешь! — ехидно сказала Зубаржат.

— Работай лучше, — вконец разозлился я. — Только языком умеешь болтать! А тут, как ишак, вкалываешь.

— Подумаешь, переутомился!

Зубаржат, надув губы, собрала забытые карандаши, резинки, ручки и заперла их в шкаф. Мокрой тряпкой мы протерли подоконники, двери, парты. Следовало теперь полить цветы, я побежал за водой. Возвращаясь с полным ведром, я вдруг остановился: вспомнил, что Зоя Михайловна уже, наверное, пришла к нам. Ведро сразу стало тяжелым, руки ослабли, как в тот день, когда я висел на балконе у Наиля.

Когда вошел в класс, Зубаржат, вытянув ноги, сидела на парте: делала вид, что очень устала. Вдруг она, как ужаленная, вскочила. Я оглянулся. В дверях стояла Зоя Михайловна.

— Что — устали? — спросила она.

— Нет! — бодро крикнула Зубаржат. — Нисколечки!

Я замер на месте. Почему Зоя Михайловна здесь, а не у нас дома? Неужели она успела уже поговорить с отцом?!

Зоя Михайловна ничего не сказала и стала нам помогать. Мы с ней приподнимали парты, а Зубаржат подметала. Потом мы вместе полили цветы.

Но после того как уборка была закончена, Зоя Михайловна не ушла.

— Зубаржат, иди домой. Мне с Шакировым надо поговорить, — вдруг сказала она.

Никогда не думал, что можно так долго собираться! Зубаржат то открывала портфель, то закрывала его, шарила в парте, что-то искала на полу. Наконец она выкатилась.

— Садись, Фаиль, поговорим, — сказала учительница.

Я обалдел: никогда еще Зоя Михайловна не называла меня по имени, только Шакиров да Шакиров.

Я сел напротив и стал ждать, когда она начнет меня воспитывать. Учительница молчала. Мне показалось, что прошел целый час. Я поднял голову, наши взгляды встретились. Я был удивлен: лицо Зои Михайловны совсем не похоже на то, которое я привык видеть на уроках. В глазах совсем нет строгости, брови не нахмурены, смотрит на меня даже с сожалением. Я ждал, когда же она заговорит, но в этот момент скрипнула дверь.

В дверях стояла Зубаржат. Я готов был поклясться, что она никуда и не уходила.

— Зоя Михайловна, я забыла тетрадку, — пропищала она.

— Возьми, — спокойно сказала учительница. Зубаржат опять начала возиться, как будто тетрадь — это булавка, которую можно сразу не заметить. Мы ждали.

— Зубаржат, ты нам мешаешь, — не выдержала наконец Зоя Михайловна.

Зубаржат быстрым шагом вышла. Но тут же дверь снова отворилась.

— Зоя Михайловна! А какой сегодня день?

Если бы не учительница, я бы показал ей такой календарь!

— Сегодня среда. И закрой дверь, — ответила Зоя Михайловна.

Потом она посмотрела на меня, покачала головой и спросила так, будто бы перед ней сидел не мальчишка, а взрослый человек:

— Ну что с ней делать?

— Она умрет от любопытства, если не узнает, о чем мы здесь говорили, — ответил я.

— Я думаю, о чем бы мы ни говорили, пользы от этого не будет никакой. А как ты думаешь, Фаиль? — с улыбкой спросила она.

Мне стало обидно. Зоя Михайловна уставилась на меня своими глазищами, но на этот раз я не опускал головы.

— Почему вы так говорите? — тихо проговорил я.

— Ты, конечно, вырастешь хорошим человеком, но до этого попортишь много крови своим учителям и родным, — сказала она так, словно предсказывала мою судьбу.

Я не понял: шутит она или говорит серьезно.

— Я сегодня хотела пойти к вам и поговорить с родителями. Но потом передумала… Они, наверное, пришли с работы усталые, хотят отдохнуть. Зачем им портить настроение?

Я узнал, что Зоя Михайловна не пойдет сегодня к нам, но почему-то меня это совсем не обрадовало.

— Как ты думаешь, — смотрела она мне в глаза, — а если в воскресенье зайти? Вы будете дома или уедете всей семьей куда-нибудь на прогулку?

Этот вопрос меня ошарашил. Кто ей сказал, что мы бываем на каких-то прогулках? Это семья Наиля в воскресенье в полном составе отправляется в кино или в цирк. А мой отец не любит никуда ходить. Редко-редко с мамой у кого-нибудь в гостях бывают.

— Может, вы в воскресенье договорились с отцом на лыжах пойти? А я приду и разрушу ваши планы? — не унималась Зоя Михайловна.

Я понял, что она ничего не знает про нашу семью. Какие там лыжи? В воскресенье нашего отца от телевизора не оторвешь! Он за весь день пяти слов не скажет. Мама то сердится на него, то смеется: «Что с него взять — «Молчун-Хайбуш!»

Пока я раздумывал, говорить про это Зое Михайловне или нет, она вдруг весело сказала:

— Эх, был бы ты моим братишкой, я бы знала, что с тобой делать!

— А что? Надрали бы уши! — осмелел я.

— Может быть! — не задумываясь согласилась она.

— Тю-тю-ю-ю! — вырвалось у меня, будто я разговариваю с кем-то из наших ребят. — У вас и сил не хватит.

— У меня? Давай померяемся! — не растерялась она и посмотрела на свои маленькие кулачки.

Поставив локоть на парту, она протянула ко мне ладонь. Я тоже поставил локоть на парту и подал свою ладонь. Сжав зубы, чуть не лопаясь от напряжения, я старался прижать к парте руку Зои Михайловны. Она тоже старалась изо всех сил. Даже поднесла другую руку, чтобы придержать локоть. Будь на ее месте кто-нибудь из ребят, я не потерпел бы такой нечестности. А тут делаю вид, что ничего не замечаю.

Но она сама не захотела бороться не по правилам, убрала левую руку. Я жму из последних сил, ладонь Зои Михайловны начинает наклоняться к парте. Еще чуть-чуть — и схватка выиграна!

В этот момент опять приоткрылась дверь и возникла голова Зубаржат. Этого еще не хватало. Мы с Зоей Михайловной растерялись, быстро разжали руки. Сделав вид, что все в порядке, уставились на Зубаржат.

У Зубаржат тоже был видик! Глаза, как блюдца, губы шлепают — то откроются, то закроются, — а слов никаких не слышно. Как в немом кино. Еще бы: не часто увидишь, учительница меряется силой с учеником. Первой опомнилась Зоя Михайловна.

— Зубаржат, ты еще что-то забыла? — рассмеялась она.

— Я боюсь одна… На остановке мальчишки… — пролепетала Зубаржат.

— Фаиль, проводи ее, — сказала учительница и вышла из класса.

Я проводил Зубаржат до остановки. Никаких мальчишек там, конечно, не было. Когда она садилась в троллейбус, я предупредил:

— Расскажешь кому-нибудь про Зою Михайловну — будешь иметь дело со мной!

Я думал, что услышу ее любимое «Подумаешь!», но она, промолчав, уехала. Я зашагал домой.

Уже полгода я тайно тренировался, чтобы взлетать на свой четвертый этаж без остановки, на едином дыхании. Но это оказалось не так легко. Все время застревал на третьем этаже. То дыхание сбивалось, то силы в ногах не хватало.

Когда я вошел во двор, то почувствовал, что сегодня меня ждет удача. И хотя на мне было тяжелое пальто, зимние ботинки, я не думал о них.

Дверь в подъезд была открыта, я разбежался и влетел в нее. Мелькнул первый этаж, без особого труда одолел второй и вдруг услышал:

— Фаиль! Фаиль!

На отопительной батарее сидел совсем незнакомый мне мальчишка в вязаной шапочке, такой, какие носят болельщики — цвета формы любимой команды. Он подошел ко мне и подал руку.

— Приветик!

— Откуда ты меня знаешь? — спросил я.

— От тети Клавы. Я ее племяш. Она сестра моей матери. Тебя ведь Акробатом зовут? — Он засмеялся.

Я смутился. Этот паренек все обо мне знал. Тетя Клава — наша соседка на втором этаже, она дружит с моей мамой.

— А ты разве не слышал обо мне? — спросил мальчишка.

— Нет, — сказал я и тут же объяснил ему: — Разве взрослые нам что-нибудь рассказывают?

— Точно! — поддержал он меня. — Закуривай!

Я и не заметил, как в руках у него очутилась пачка сигарет.

— Не хочу, — смутился я.

— Отца боишься? — усмехнулся он.

— Вовсе не боюсь! Пробовал раз затянуться — противно. — И чтобы переменить тему, сам спросил у него: — А тетя Клава небось из дома погнала с сигаретами-то?

— На работе она. Я решил прогуляться, город посмотреть. Только дверь захлопнулась, вспомнил, что ключи не взял… У нас в деревне замков нет, подопрем дверь лопатой или метлой — и все.

— Пошли, у нас подождешь, — предложил я.

— Тетя Клава только утром с работы придет, — печально сказал он. — И у нее тоже ключей нет.

Я вспомнил, что тетя Клава сутки работает, двое отдыхает. Представил себе, как она возвращается сонная и усталая, а в дом попасть нельзя. Да и племяннику надо помочь, кажется, он хороший паренек. Он же не виноват, что он деревенский и не знает ничего про городские замки.

Я знал, что надо делать. На стене, где окно тети Клавы, кирпичом выложен узор. Просто тал, для красоты. Кирпичи выступают на степе, и по этим выступам можно добраться до окна и через форточку попасть в квартиру. Я уже однажды выручал тетю Клаву, когда она потеряла ключи. Но тогда было лето, я был в тапочках, в майке. А теперь на мне пальто, ботинки, недавно прошел дождь, и стена еще не высохла.

Но все равно я решил попробовать.

— Форточка открыта? — спросил я.

— Открыта, — твердо ответил племянник тети Клавы.

— Держи! — приказал я и отдал ему сумку, пальто, кепку. — Жди меня здесь! Никуда не уходи! — Я решил поразить его неожиданностью и ловкостью.

Это было нелегко — лезть кирпичик за кирпичиком по отвесной стене, с трудом нащупывая носком ботинка следующий уступ… Но недаром меня прозвали Акробатом! Всем телом прижимался я к стене, руки стыли, но я упорно продвигался вверх. Хорошо еще, что во дворе никого не было и никто не поднял тревоги.

Когда наконец добрался до окна тети Клавиной квартиры, не только куртка и штаны, но и все мое лицо было в красной кирпичной ныли. Я ступил на карниз. Форточка была открыта, а проникнуть в нее такому мальчишке, как я, было только «делом техники».

Я открыл изнутри дверь. Племянник тети Клавы уже нетерпеливо переминался перед ней: наверное, подглядывал, когда я лез по стене. Он был хороший парень, не стал смеяться над моим потешным видом, просто сунул в руки мои вещи:

— Держи! — и быстро прошел в коридор.

— А тебе бы ни за что не пролезть в форточку! — не выдержал я.

— Конечно, — согласился племянник тети Клавы. — Я вон какой здоровый, а ты одни кости… Ну, бывай! — Дверь захлопнулась.

Когда я поднимался к себе на четвертый этаж, то вспомнил, что не знаю, как его зовут. «Ну ничего, — решил я. — Еще не раз встретимся!»

И, гордый тем, что не струсил и добрался по мокрой стене до окна тети Клавы, я, напевая, поднимался по лестнице.