Учитель Касым был в гостях у того человека, имя которого он ни за что не хотел называть в милиции. Его звали Сабирходжа. Говорили, что старику за девяносто лет, а может быть, ровно девяносто, и учитель думал, что вот это - единственный из его знакомых, кто родился в год смерти Пушкина и, может быть, даже жил одновременно с ним на земле год или два. И еще учитель Касым думал, что этот старик жил на земле в одно время со Львом Толстым и что они могли бы встретиться. Ему даже казалось, что старик чем-то похож на Толстого, хотя похожего было мало, разве что седая борода и густые седые брови.

К сожалению, об этих своих мыслях учитель не мог рассказать старику. Тот плохо слышал, и объяснить что-нибудь такое вот сложное про Пушкина и Толстого, про свои мысли было очень трудно, почти невозможно: ведь о таких мыслях не будешь кричать во всю глотку.

Старик плохо слышал и потому больше говорил сам. Когда он начинал говорить о физических открытиях великого Бируни, или о календаре Улугбека, или о стихах Навои, или о чем-нибудь другом, столь же далеком и великом, учителю Касыму казалось, что старик знал этих людей лично, встречался с ними, слушал их речь. Старик так много знал обо всем и говорил об этом так спокойно.

Они сидели на ковре в глубине низкой веранды вдвоем, ибо дети и внуки старика никогда не мешали ему беседовать с гостями.

- Если бы я был моложе, - неожиданно сказал старик, - я бы попросился в твою школу, Касымджан. Если бы меня не взяли учителем, я пошел бы сторожем: ничего нет прекраснее, когда ты учишь молодых и знаешь, что учишь не зря, что для них мудрость мира не останется драгоценным камнем, который человек ко умеет обработать, чтобы он засверкал своими гранями, не останется камнем, который они не смогут показать другим, потому что эти другие не поймут, что видят перед собой. Я знал людей, которые могли бы украсить собрание самых мудрых мужей этого мира. Но таких в Ташкенте было двое, и еще трое - в Самарканде, и еще, может быть, двое - в Бухаре, и, чтобы поговорить друг с другом, им приходилось ехать так долго, что многие мысли терялись по дороге. Тебе, Касымджан, - продолжал старик, - недолго ждать, и ты увидишь, что твои ученики будут строить паровозы и эти… как их… автомобили. Может быть, они будут строить даже самолеты. Они будут не чернорабочими, а творцами. У русских есть одно слово (старик почти не знал русского языка, и поэтому странно было, что он знает это слово), у русских есть слово, которым называют самых лучших людей, тех, которые несут людям свет, и это слово очень похоже на узбекское слово «интилгян», что значит «стремящийся».

- Интеллигент? - подсказал учитель Касым.

- Разве ты не видишь, как похожи эти слова: интилгян - интеллигент? В нашем народе всегда было много интилгян и очень мало интеллигентов, а без этих людей народ всегда остается народом рабов.

Учитель Касым слушал старика, боясь проронить слово. В эти минуты он почти забывал о своих горестях и неприятностях, о разговоре с Таджибековым и со следователем. Но он вдруг вспомнил. И старик, видимо, как-то догадался.

- На твоем лице тревога, - сказал он, - тревога и боль. Это значит, что ты вспомнил о плохих людях. Так?

Учитель кивнул.

- Если это так, у меня есть для тебя один совет. Только один. Не очень хороший, потому что единственный. Если от плохих людей можно отойти хотя бы на время, отойди от них. Отойди, и чтобы никто не знал, куда ты отошел. Пусть на пять дней, пусть на десять, но отойди. Не потому, что за пять дней плохие люди исправятся, а потому, что у злых людей так много забот, что через пять дней они могут забыть про тебя.

«Откуда он все знает? Почему он читает мои мысли? - думал учитель Касым. - Уехать. Конечно, надо уехать. Но куда же я уеду?»

И старик как будто догадался об этом.

- Сын моей дочери живет в кишлаке недалеко от Ташкента. Поезжай к нему. Он тоже учитель, и тебе будет там хорошо. Только сделай так, чтобы никто не тревожил тебя там. И не благодари меня. Беседы с тобой продлевают мою жизнь, особенно когда в глазах твоих нет тоски.

Лучшим советом нам кажется тот, который совпадает с нашими собственными мыслями. И конечно, не следовало учителю Касыму в те дни покидать Ташкент. Но такой уж он был человек, что сторонился плохих людей - не из трусости вовсе, а только из брезгливости. Кроме того, он и вправду верил, что у плохих людей всегда много забот и они забудут про него.