1

Кудрат заснул перед рассветом и потому проснулся очень поздно. Он проснулся с той мыслью, которая накануне не давала ему заснуть. Что же теперь, что он должен делать? Говорить или не говорить? И еще — почему такое? Кто мог убить Махкам-ака и зачем?

В изголовье под подушкой у него лежала многострадальная справка. «Дана настоящая магазину…» Не настоящая, а поддельная, подумал Кудрат. Он все лежал, потому что не знал, что ему делать, когда он встанет.

Во двор кто-то вошел, и, прислушиваясь к разговору Кудрат понял, что люди обсуждают какое-то убийство. Какое — догадаться было нетрудно. Кудрат встал и, стараясь, чтобы никто его не видел, выскользнул за калитку. Он побежал к ребятам. На улице возле махалинской комиссии стояла толпа.

— Это не с нашей улицы, — говорили люди.

— На нашей улице нет таких извергов, — говорили другие.

Судя по всему, тело Махкам-ака уже увезли, и люди собрались не для того, чтобы смотреть, а для того, чтобы обсудить все происшедшее.

В дверях конторки стояли бухгалтер Таджибеков и милиционер Иса.

— Мы это дело так не оставим, — говорил бухгалтер Таджибеков. — Убийцы будут строго наказаны.

Иса просил всех разойтись, потому что куда надо сообщено и убийц скоро найдут.

В другой раз Кудрат, конечно, стоял бы в этой толпе до самого конца, а сейчас он заспешил к ребятам. Он и сам не знал, почему он спешил. Ведь он не мог рассказать им то, что видел вчера.

Мать Закира сказала, что ее сын вместе с Садыком спозаранку ушли в новый город продавать молоко. Кудрат забрался на чердак. Там был только один маленький Рахим. Он играл с собакой.

— Слушай, — сказал он Кудрату, — этот русский нас обманул, наверно. Он сказал, что собака очень умная, а она ничего не понимает. Она просто обыкновенная собака, только без хвоста. Она меня уже укусила. Я хотел потрогать ее за хвост, а она меня укусила.

— Умная собака, — сказал Кудрат. — Если каждый дурак будет хватать ее за хвост…

— Я ее лепешкой кормил, — сказал Рахим.

— А ты поил ее? — спросил Кудрат.

— Забыл… — сказал Рахим.

У матери Закира, и у матери Кудрата, и у матери Рахима были коровы. Поэтому ребята по очереди отправлялись в город продавать молоко. Сегодня должны были пойти Кудрат с Садыком, но Кудрат проспал и не удивился, что ребята ушли без него. Конечно, без него будет хуже. Конечно, они не посмеют добавить в каждое ведро по стакану воды, а ведь из этих двух стаканов воды и складывался их коллективный бюджет. Благодаря этим двум стаканам они купили фотоаппарат. Еще раньше они купили целый набор книжек приключений знаменитого сыщика Дика Портера. Что бы они делали, если бы не Кудрат!

Говорить с Рахимом Кудрату было не о чем, ничего толкового от него все равно не услышишь.

— Кисля-пресний малякё!.. Кисля-пресний малякё! — так издавна в новой, русской части города кричат узбеки-молочники.

При этом они выводят какую-то особую мелодию, и получается как бы песня: «Кисля-пре-е-сний малякё-о!» На эту песню из дворов выходят хозяйки, из учреждений выбегают служащие, набирают молоко в стаканы, кружки, бидончики.

Молоко носят на коромыслах. На одном конце ведро с кислым молоком, на другом — со свежим.

И Садык и Закир вполне могли бы кричать правильно по-русски: «Продаем кислое и пресное молоко!» Но так кричать неинтересно, да на этот крик никто бы и не вышел. Поэтому и они выпевали так, как выпевали другие ташкентские молочники. Садык нес коромысло с ведрами, а Закир вовсю старался:

— Кисля-пре-е-сний малякё-о!

Каждый продавец любит покупателей, которые берут сразу помногу, оптовых покупателей. Таким оптовым покупателем у ребят был пастеровский пункт на Касьяновской улице. Ребята знали, что здесь делают прививки против бешенства. Что это за прививки, они не интересовались. Важно было, что здесь у них брали сразу по ведру молока на всех служащих. Выходили мужчины и женщины в белых халатах, совещались между собой, и ведро пустело. Больше всего они любили кислое молоко.

Сегодня ребята подошли к пастеровскому пункту не очень уверенно, потому что в прошлый раз дяденька в толстых роговых очках сказал, что молоко стало хуже: такое впечатление, что молоко разводят водой. Ребята не были убеждены, что это можно определить на вкус. Подумаешь, стакан на ведро! Может, он и сегодня скажет, что разбавили!

Ребята ошибались: дяденька в толстых роговых очках умел определять молоко на вкус.

— Вот сегодня хорошее, — сказал он. — Только, ребята, у меня к вам просьба… Вы мне доверяете? Продайте нам молоко в кредит. В кредит — это значит в долг. Получка у нас завтра, завтра же мы и расплатимся. А сегодня, понимаете, те деньги, которые люди принесли на завтрак, мы истратили. Сегодня в кинотеатре «Хива» идет фильм «Процесс о трех миллионах». Кроме того, сегодня футбол. Завтра приходите, полностью расплатимся за ведро. Устраивает?

— Можно и послезавтра, — сказал Садык.

— Лучше завтра, — сказал человек в роговых очках. — Завтра получка.

 

2

Солнце стояло еще невысоко, а ребята уже избавились от молока. Закир нес пустые ведра, Садык шел с коромыслом. Около стадиона «Пищевик» они увидели афишу, сообщающую о том, что сегодня состоится матч-реванш между командами «Динамо» (Ташкент) и «Спартак» (Ташкент). Входной билет стоит 20 копеек.

О том, чтобы покупать билеты, не могло быть и речи. Одно дело купить билет в кино, в кино без билета не пройдешь, а на стадион иногда удавалось. Кроме того, вокруг стадиона росло много тополей, и, хотя все лучшие тополя занимали мальчишки с ближних дворов, все-таки можно было, крепко ухватившись за ветви, выдержать минут по двадцать. Некоторые даже умудрялись привязывать себя к тополям.

Они стояли у афиши и рассуждали о том, что если достать длинную веревку и сделать на ней несколько петель для рук и для ног, то можно повиснуть всем пятерым. Они так и сделали во время прошлого футбольного матча 1 Мая. Они досмотрели матч до конца, но, когда слезли, их внизу ждал милиционер, который отобрал веревку. Достать сегодня такую же крепкую веревку, чтобы выдержала пятерых, было очень трудно.

Ребята пошли домой. Недалеко от Воскресенского базара их внимание привлек человек, который взбирался по совершенно гладкому телеграфному столбу. Он даже не взбирался, он просто медленно шел по столбу вверх. Одной рукой он слегка придерживался за столб, а в другой держал моток проволоки. Ребята подошли ближе и задрали головы. На ногах у человека были ботинки, которые заканчивались длинными кривыми крючками с зубьями. Эти зубья вдавливались в дерево и прочно держались. Человек поочередно переставлял одну ногу выше другой и так лез по столбу.

— Это монтер, — сказал Садык. — Вот бы нам такие крючки! Около стадиона столбов много.

— Да… — сказал Закир. — А к босой ноге их прикрепить можно?

— Это надо обдумать, — сказал Садык.

Человек на столбе что-то делал, что — ребята понять не могли. Они не видели и лица монтера.

— Интересно, а с одним таким крючком можно залезть? — спросил Закир.

— Я думаю, что можно, — сказал Садык.

— Значит, нам нужно всего пять таких крючков?

— Ты хорошо считаешь, — сказал Садык. — Прямо как бухгалтер Таджибеков.

Видимо, монтер закончил свою работу на столбе, потому что рядом с ребятами упал моток проволоки и человек с крючками на ботинках медленно пошел вниз. Когда до земли оставался шаг или полтора, монтер высвободил ботинки из крючков, спрыгнул на землю, поднял проволоку, повесил оба крючка себе на плечо и собрался идти дальше. Видимо, он привык к тому, что все мальчишки смотрят на него с интересом, поэтому даже не глянул в сторону Закира и Садыка. Но те не могли оторвать от него глаз. Это был несомненно тот самый человек, который вчера продал им фотоаппарат.

Конечно, узнать его было нелегко. Вчера он был в вельветовой курточке и белой рубашке, в зеленых галифе и брезентовых сапогах, сегодня на нем были широкие брезентовые штаны вроде бы из того материала, из какого были сделаны его сапоги, и такая же брезентовая куртка с широким черным поясом. Вчера он казался стройным, а сегодня был широкий, приземистый, и одежда на нем вся шелестела.

— Это мы, — сказал Закир.

— Ну и что? — спросил монтер.

— Здравствуйте! — сказал Садык.

— Здравствуйте, — ответил монтер.

— Мы у вас вчера фотоаппарат купили.

— Камера-обскура, — сказал Садык.

— Привет! — весело сказал монтер. — Товар обратно не принимается и не обменивается. Я «Кодак» купил. Двадцать пять целковых… Но вы зря, ребята, я вам неплохую бандуру продал.

— Хорошую! — сказал Закир.

— Мы вчера уже фотографировались, — сказал Садык.

— Так что же вы пришли?

— А мы не пришли, — сказал Садык, — мы просто шли по улице, увидели — вы на столб лезете. Нам очень крючки понравились.

— «Кошки», что ли? Это «кошки» называются. Основной монтерский инструмент.

— Нам они очень понравились, — признался Закир.

— А ты что, монтером, что ли, быть хочешь?

— Нет, — сказал Закир, — так, вообще…

Говорить про стадион он постеснялся.

— Хорошая штука, — сказал Иван Кустов. — Вот, например, захочу я на футбол посмотреть — залез на столб и могу смотреть. Между прочим, если тополь не толстый, можно и на тополь залезть. — Иван как-то странно улыбался, а ребята от этого засмущались. — А что доберман — приживается?

— Мы уже вчера снимались, — сказал Закир.

— А доберман? Да я про собаку. Ее порода — доберман-пинчер… Вы ее не обижайте. Она у меня уже поноску таскает.

— Поноску? — спросил Садык.

— Ну да. Брошу, например, палку или кепку, крикну: «Пиль!» — она сбегает и обратно принесет. Только в руки еще плохо отдает, отнимать надо.

— Мы вчера, когда фотографировались, — сказал Садык, — я аппарат на Эсона поставил, а он смирно не стоял, приподнялся, и теперь неизвестно, получится или не получится.

— На что поставили?

— На Эсона, — сказал Закир.

— Мы жребий тянули, кто будет под аппаратом.

— А Эсон — это кто?

— Головотяп, — объяснил Закир. — Он головой может орех на дереве расколоть.

— Ладно! — сказал Садык. — Болтаешь, а человеку неинтересно тебя слушать. Как маленький… Понимаете, — сказал Садык Ивану Кустову, — аппарат не на что было поставить, кроме как Эсону на спину. — И Садык стал на четвереньки, показал, где стоял аппарат и как Эсон приподнялся в то самое время, когда должен был стоять особенно смирно.

— Ну, может быть, и получится что-нибудь, — сказал Иван. — Ноги, допустим, не получатся, а головы получатся. В общем, вы через недельку ко мне приходите, проявим — посмотрим. У меня сейчас фиксажа нет. Проявить-то могу, а закрепить же надо. Фотография — дело хорошее. Я не наврал насчет фотоаппарата. Ему цена никак не меньше червонца.

Ребята проводили Ивана до следующего столба, посмотрели, как он пошел по нему вверх, крикнули снизу «до свиданья» и направились домой.

 

3

Отец Садыка учитель Касым вовсе не видел, как бухгалтер Таджибеков выходил из конторки махалинской комиссии, а если бы и видел, то, конечно, не придал бы этому никакого значения. Он не любил Таджибекова, но не задумывался, почему не любил.

В детстве они учились в одной и той же школе, которая принадлежала отцу Касыма, то есть дедушке Садыка. Это был очень образованный человек. К нему за разбором всяческих дел, за составлением бумаг обращались самые влиятельные люди. Отец Таджибекова был человеком малограмотным, он держал несколько мануфактурных лавок, вел оптовую торговлю кожами. И отец теперешнего бухгалтера, и отец теперешнего учителя считались людьми состоятельными и уважаемыми. Их сыновья получили одинаковое начальное образование или, во всяком случае, почти одинаковое, но разница между ними была большая. Учитель Касым не любил Таджибекова за то, что тот очень хорошо умел устраиваться в жизни и друзей подбирал только полезных. А бухгалтер Таджибеков не любил учителя Касыма потому, что считал, что тот завидует ему. Он убежден был, что ему все завидуют. Но в те дни отец Садыка меньше всего думал о Таджибекова. Он думал о Садыке. Он очень любил своего сына и вдруг обнаружил, что, торгуя молоком, — учитель вообще был против того, что сын торгует молоком, — мальчик разбавляет его водой, что у него неизвестно откуда появились деньги и что он покупает книги весьма сомнительного содержания.

Отцу Садыка не было еще сорока, однако выглядел он старше своих лет, потому что рано начал лысеть и страдал одышкой. Он преподавал математику в узбекской школе и очень любил свое дело. Его радовало, что те знания, которые он сам, будучи уже двадцатилетним женатым мужчиной, с таким трудом добывал из старинных книг, из длинных и мучительных бесед со стариками, теперешним его ученикам доставались легко. Правда, он никогда не напоминал детям об этом, не ссылался на былые свои трудности, потому что знал — такие примеры малоубедительны для молодежи. Единственное, что он позволял себе, это ссылки на классиков литературы, искусства и науки Древнего Востока и всегда приводил слова из «Весеннего сада» Нур эд-Дина Абд эр-Рахмана Иби-Ахмеда Джами:

«Искандер Греческий во времена завоевания мира при помощи разных хитростей некоей крепостью овладел и разрушить ее повелел. Ему сообщили, что там есть ученый местный, в разрешении всяких трудностей весьма известный. Искандер потребовал его к себе и, увидав, когда тот вошел, лицо некрасивое до удивления, вызывающее у других людей отвращение, сказал: «О, какой ужасный вид! Он других людей смущает и страшит».

Мудрец от этих слов вспылил и, раздраженно усмехаясь, проговорил:

И еще сказал: «Чья наружность и чей нрав нехороши, для того кожа на теле — как темница для души. Своим существованием он так стеснен, что в сравнении с такой жизнью темница кажется ему привольным местом отдыха.

Учитель Касым был убежден, что все знания, которые человек получает из книг, все: и литература, и история, и география, и даже математика с физикой — должны делать человека лучше, честнее, бескорыстнее. «Образованный человек», — говорил он про кого-нибудь, и это было самой высокой похвалой. «Образованный человек, — говорил он, например, о Талибе, сыне кузнеца Саттара. — У него ум и сердце всегда живут в благородной дружбе». «Образованный человек» в устах учителя Касыма означало не только то, что человек знает науки, но и то, что это человек прекрасной души. И учитель удивлялся, когда это бывало не так.

Еще несколько лет назад он так же удивлялся своему старому школьному товарищу Уктамбеку Таджибекову. Нет, никаких плохих поступков или даже проступков Таджибекова он не замечал. Он удивлялся тому, что не замечал в нем поступков действительно хороших. Уктамбек Таджибеков не делал подлостей, по крайней мере очевидных, но никогда, никогда, никогда не делал ничего такого, что могло бы ему повредить. Если он выступал за справедливость, то только тогда, когда на стороне справедливости была и сила. Если он восставал против неправды, то лишь в том случае, когда неправый был к тому же и слаб. И странно было учителю Касыму, что другие люди этого не замечают, не хотят замечать, или не придают этому значения.

Утром, когда на улице Оружейников стало известно о загадочном убийстве Махкам-ака, отец Садыка должен был пойти к тому старому книжнику, у которого был накануне вечером. Тот обещал ему старинную рукописную книгу, которая была большой редкостью. Весть об убийстве чуть было не изменила его планы. Он подошел к толпе, стоящей возле конторки, и думал, что, может быть, нужна его помощь, его совет. Но, увидев бухгалтера Таджибекова, он не спешил подойти поближе, а, услышав, как тот деловито распоряжается, как громко и уверенно разговаривает, ушел по своим делам.

Он вернулся домой, опять нагруженный книгами, среди которых были рубайи Омара Хайяма, особенно ценный полный сборник его стихов. Он сидел в комнате для гостей — это была самая прохладная комната в доме — и бережно перелистывал страницы, украшенные древним каллиграфом и художником. Оранжевые павлины, розоволицые красавицы были оплетены сложным узором, который так соответствовал арабской вязи мудрых четверостиший.

Без стука, не спрося разрешения, будто свой в этом доме, вошел Уктамбек Таджибеков. Учитель постарался скрыть свою досаду на появление непрошеного гостя. Во всяком случае, он был вежлив, пригласил гостя сесть, налил ему в пиалу остывшего чаю.

— Дорогой Касым, — сказал бухгалтер Таджибеков, — я видел тебя сегодня утром в толпе. Я надеялся, ты подойдешь ко мне, ибо горе сближает людей, а ведь мы старые товарищи. Но ты не подошел.

— Я спешил, — сказал учитель, — меня ждали.

— Но такое большое горе… Разве каждый день у нас на улице убивают почтенных стариков?..

— Да, это большое горе, — сказал учитель Касым. Он действительно очень переживал смерть старика, думал об этом сегодня весь день и не мог отделаться от какого-то странного ощущения. Почему-то мысль его все время сбивалась на Уктамбека Таджибекова, почему-то он все время слышал его уверенный голос, его деловые интонации. Потому, наверное, он и взялся сейчас за Омара Хайяма, потому-то так разглядывал его стихи, многие из которых и без того знал наизусть.

«…Небрежен ветер в вечной книге жизни…»

— Твое равнодушие меня удивляет, — сказал бухгалтер. — Твои советы могли бы очень пригодиться. Ты человек чистой души.

— Знаешь, — как можно более сдержанно сказал отец Садыка, — там, где ты со своим умом, мне со своей душой делать нечего.

— Ты хочешь сказать, что ты мне не веришь? А между тем это странно. Я ни разу не врал тебе. И если я говорю, что мы нуждались в твоем совете, что нам могли бы помочь твои мысли, я не лгу.

— Я плохой сыщик, — сказал учитель Касым. — Я всегда рад помочь тебе, я от всей души хотел бы найти мерзавцев, которые убили нашего Махкам-ака. Но ты же сам сказал сегодня утром, что убийцы обязательно будут найдены. Дай бог, чтоб это было так.

— А ты как думаешь? Найдем мы убийц?

— Ну, если ты сказал…

— А сам-то ты как думаешь?

— Я верю твоим словам, — ответил отец Садыка, чтобы закончить этот тягостный разговор.

Но бухгалтер хотел говорить еще.

— А мне самому, мне ты веришь?

— Достаточно, дорогой, что я верю твоим словам, — сухо произнес учитель.

— Ну, смотри… Народ доверил тебе воспитывать своих детей, а ты рассуждаешь как-то не по-нашему. Камень, что ли, держишь за пазухой или знаешь что-то и молчишь…

Бухгалтеру очень хотелось, чтобы учитель хоть как-то дал ему понять, видел он его вчера выходящим из конторки или не видел. Весь разговор для этого и был затеян.

— Подозрения у тебя есть какие-нибудь? — спросил Таджибеков.

— Я же тебе сказал, что я не сыщик.

— Нет, дорогой, не по-нашему ты рассуждаешь…

— По-твоему я никогда рассуждать не буду, — окончательно рассердившись, сказал учитель.

— По-жа-ле-ешь! — по слогам произнес Таджибеков. — Наши отцы были друзьями. Мой был богатым человеком. Его раскулачили, и он умер честным. А твой был идейно чуждым, у него были вредные мысли. Мысли, к сожалению, раскулачить нельзя, и он умер идейно чуждым. И ты такой. Подумай о себе. Хорошенько подумай.

Учитель помолчал. А потом сказал и сам удивился тому спокойствию, с каким произнес, видимо, давно, незаметно для него накопившиеся слова:

— Я думаю о себе и далее о тебе иногда думаю. И с каждым днем я думаю о тебе все хуже.

— До свиданья, — сказал бухгалтер и встал, держа в руках пиалу.

— До свиданья, — ответил учитель.

Бухгалтер поискал глазами, куда бы поставить пиалу, пристроил ее на узком подоконнике и вышел, хлопнув дверью.

Пиала упала, но не разбилась.

…Кур-Султан рассердился, когда узнал, что Таджибеков навещал учителя.

— Я же запретил вам к нему ходить. Зачем вы пошли?

Таджибеков растерялся. На него никогда так не кричали.

— Мне кажется, вы ничего такого не говорили.

— Значит, я хотел сказать. Это все равно. Зачем впутывать сюда лишних людей? Зачем привлекать внимание? Теперь он будет думать о вас. Я надеюсь, вы не поругались с ним?

— Нет, что вы! — солгал Таджибеков. — Просто мы посидели, поговорили… Конечно, мы друг друга не любим…

— Вы поймите, — сказал Кур-Султан, — пока у нас нет печати, пока мы не можем достать документов, мы не можем днем выйти, мы не можем уехать из Ташкента. И мои друзья в горах тоже каждый день рискуют. А печати-то нет! Даже бланков нет. Саидмурад пилил до самого утра — нашли только черепки от чайника.

— Не надо волноваться, не надо, — успокаивал Кур-Султана Таджибеков. — С завтрашнего дня я буду исполнять обязанности председателя махалинской комиссии. Никому, кроме меня, не доверят. Учитель Касым не годится, это чуждый элемент, и вообще… двое членов комиссии неграмотные, один уехал на строительство канала. Так что я буду председателем. Будет новая печать, будут бланки.

 

4

— Ее зовут Доберман, — сказал Закир ребятам, вернувшись вместе с Садыком из города. — Она умеет носить поноску.

Никто из ребят не понял, что доберман — это порода, а не кличка, потому что о собачьих породах на улице Оружейников не было ясного представления даже у взрослых. Были овчарки, были волкодавы — не на самой улице, но их каждый знал, — а все остальные собаки были просто собаки. Маленькие, большие, черные, белые, разноцветные, пушистые, гладкие — все были просто собаки.

— «Доберман» по-русски, наверно, значит «без хвоста», — сказал маленький Рахим.

— Если бы «доберман» значило «бесхвостый», его так и звали бы Бесхвостый. А Доберман — это на фамилию похоже, я вывеску видел, — сказал Садык.

Спорить об этом не стали.

Доберману устроили конуру, использовав для этого летний очаг, который накрыли фанеркой, поставили черепок с водой и окончательно переселили собаку с чердака во двор.

Раньше двор этого пустого дома был им ни к чему, а теперь очень пригодился. Неплохо иметь и чердак, и двор, и еще собаку.

Матч-реванш по футболу, как о том было сказано в афише, начинался в пять часов вечера. Ребята явились минут на сорок раньше.

Небольшой стадион с голубым забором быстро наполнялся людьми, которые предъявляли контролерам билеты или какие-то книжечки. Те, у кого не было ни билетов, ни книжечек, стояли около входа и ждали чуда. Вокруг самых лучших деревьев группками стояли ребята с ближних улиц и ждали начала матча, чтобы занять свои места на ветвях. Только один тополь — гонкий, стройный, с ветвями, которые росли ближе к макушке и прижимались к стволу, — только этот тополь и был еще не занят. На него мог бы залезть только один человек. Решили так: сидеть на тополе будут по очереди, и тот, что наверху, будет рассказывать стоящим внизу, что происходит на поле.

Чтобы установить очередь, бросили жребий. Первая очередь досталась Рахиму, но Эсон заставил младшего брата уступить свою очередь.

— Он бестолковый, что он может рассказать…

Вторым был Кудрат, третьим — Закир, четвертым опять Эсон — это была его законная очередь, — а Садык оказался пятым.

Когда на стадионе духовой оркестр заиграл туш, Эсон залез на дерево.

— Оркестр играет, — сообщил он.

Это ребята знали и так.

— Сейчас футболисты выйдут, — сказал Эсон.

Ребята промолчали.

О том, что футболисты вышли на поле, Эсон уже не сказал, он был слишком занят тем, что происходило на стадионе. Но в этой информации ребята и не нуждались — они поняли это по аплодисментам и приветственным возгласам. Потом ребята услышали свисток судьи и поняли, что игра началась. Эсон молчал как рыба. Только изредка он дергался на своей ветке и говорил:

— Во дает!

— Что там? Что там? — спрашивали ребята снизу.

— Ух, как дал! — отвечал Эсон.

Ребята болели за «Динамо», и особенно за динамовского форварда Коротыша. В прошлый раз, 1 Мая, Коротыш не играл, и этим объяснялось поражение динамовцев.

— Обвел! Обвел! — вдруг после долгого молчаливого пыхтения донеслось с ветки.

— Коротыш? — хором спросили снизу.

— Не-е.

— Кто же? Кто? — добивались несчастные, задирая головы.

— Отняли! — сказал Эсон.

— У кого? — закричали ребята.

Эсон не отвечал, он только прыгал на своей ветке.

А когда на стадионе забили гол и ребята не смогли добиться у своего комментатора, кому забили и кто забил, тогда на дерево залез Кудрат. После непродолжительной беседы, содержание которой понятно, Кудрат за ногу стащил Эсона с ветки. Тот пытался боднуться, но это не вышло — мешал ствол.

Едва Кудрат успел устроиться на тополе, как сразу же посыпал словами:

— Дышло (так звали форварда спартаковцев) ведет мяч к ворогам «Динамо». Ближе, ближе, ближе… Но вот мяч ловко перехватывает бек, передает хавбеку, мяч получил Коротыш. Вот он увел, ведет дальше, дальше, обвел одного, второго, вот он уже в штрафной площадке… Бей!

О том, что Коротыш забил гол, Кудрат мог бы даже и не сообщать. Рев на стадионе и аплодисменты подтвердили, что гол был прекрасный.

— Начали с центра поля…

Чем дальше продолжалась игра, тем больше распалялся комментатор. И когда настала очередь лезть Закиру, ребята его удержали. Никто не сомневался, что лучше Кудрата о футболе не рассказать. Даже после перерыва, во втором тайме, матч комментировал он. Он сообщал о всех пасовках, об ударах головой и вызвал полный восторг своих слушателей, когда сообщил, что Коротыш ударом правой ноги послал мяч в верхнюю штангу и переломил ее пополам. Шум на стадионе поднялся такой, что ребята вполне поверили.

Матч-реванш окончился убедительной победой динамовцев — 5:2. На обратном пути говорили о том, что Коротыш мог бы играть за сборную Советского Союза.

— Даже всего мира! — сказал Закир.

— Э-э, — сказал Садык, — а с кем будет играть сборная мира?

— Я слышал, — сказал Эсон, — что в Москве есть футболист, которому запрещают бить правой ногой, потому что он может мячом убить вратаря.

— А я слышал, — сказал Кудрат, — что в Америке есть футболист, которому к обеим ногам привязывают по двухпудовой гире, чтобы слишком быстро не бегал.

— Если нашему Эсону на голову привязать гирю, — сказал Садык, — он мог бы в кузнице работать молотобойцем.

Эсон не обиделся и, когда на углу у Воскресенского базара ребята купили целую тюбетейку орехов, добросовестно расколол их все головой у ближайшего столба.

Расходиться по домам не хотелось, и, захватив мяч, они пошли на свой пустырь. Кудрат стал показывать, как ударил Коротыш, когда сломал штангу, но как следует показать не смог, потому что ворота у них были не только без верхней штанги, но даже и без боковых.

Постепенно они начали играть. То ли случайно, то ли нарочно, но Садык два раза попадал Эсону мячом по уху.

 

5

И вдруг ребята замерли. На пустыре, направляясь к ним, появились трое. Первым шел милиционер Иса. За ним какой-то незнакомый русский в кепке блином, надвинутой на самые глаза, в галифе и кожаных сапогах. Руки он держал глубоко в карманах брюк, хотя это явно мешало ему при быстрой ходьбе.

— Сыщик, — сказал Кудрат.

— Наверно, из угрозыска, — сказал Садык.

Третьим шел Саидмурад.

Трое по диагонали пересекли футбольное поле и направились в сторону оврага.

Захватив мяч, ребята побежали за ними.

На дне оврага была свалка. Спустившись вниз, милиционер Иса носком своего сапога приподнял корзину и указал на что-то человеку в кепке.

Ребята подошли совсем близко.

Под старой поломанной корзиной, под какой-то рухлядью лежал железный ящик Махкам-ака.

— Я его нашел здесь, — сказал милиционер Иса человеку в кепке.

— Так, так… — промычал тот, достал из правого кармана карандаш, из левого блокнот и что-то записал.

— Теперь все ясно, — сказал милиционер Иса. — Они украли ящик, сбили замок, украли документы и печать и скрылись. Но я уверен, что их найдут!

— Может быть, и так, — сказал человек в кепке.

— Дядя Иса, — по-узбекски спросил у милиционера Кудрат, — а если печати там не было?

— Не говори глупости! — также по-узбекски ответил ему Иса.

А Саидмурад как-то странно поглядел на Кудрата.

— Что он говорит? — спросил русский.

— Глупости, — ответил милиционер Иса.

— Заберите это, — приказал человек в кепке.

Милиционер с Саидмурадом подняли ящик. Человек в кепке зашагал в сторону перекрестка. А ребята стояли и смотрели до тех пор, пока те не свернули за угол.

Играть расхотелось.

— Пошли на чердак, — сказал Закир.

— Вы идите, а мы с Садыком скоро придем, — сказал Кудрат. — Идите, нам поговорить надо.

Они сидели на краю оврага. Солнце зашло где-то за дальними тополями, за дувалами, за домами.

Наступал синий ташкентский вечер, такой синий, как будто его специально подсинили. То ли отсвет дальних гор, то ли воздух, поднимающийся от окружающих Ташкент степей, то ли еще что-то, — синий вечер, даже с фиолетовым отливом.

— Я вру, вру, — вздохнул Кудрат, — а вы мне верите.

— Что ты врешь? — спросил Садык.

— Много вру.

— А ты не ври.

— Как же не врать, когда вы все равно верите! Вот сегодня про штангу вам наврал, а вы верите. Он в нее и не попал даже, наверное, метров на десять выше ворот пробил.

— Это у тебя, наверно, болезнь такая, — сказал Садык.

— Нет, не болезнь, — вздохнул Кудрат. — Я про такую болезнь не слышал.

— Тогда это нехорошо, — сказал Садык.

— Вот сейчас, — сказал Кудрат, — милиционер Иса говорит — украли документы, печать и скрылись. Но их найдут, говорит.

— Конечно, найдут, — сказал Садык. — Преступников всегда находят. Если сыщики хорошие. Ты же читал, Дик Портер…

— Я не про это.

— А про что?

— Понимаешь, печать не в ящике.

— А где?

— Не могу сказать. Махкам-ака одному мне доверил. Он знал, я никому не скажу. Только она не в ящике.

Садык как-то странно посмотрел на Кудрата. Тот замолчал.

— Значит, бандиты еще здесь, — сказал Садык, — или поблизости.

— Почему ты так думаешь? — удивился Кудрат.

— Ты точно знаешь, что она не в ящике?

— Точно.

— И не была в ящике?

— И не была.

— Если им была нужна печать и они ее не нашли, — сказал Садык, — что они будут делать?

— Откуда я знаю… — сказал Кудрат.

— Они будут ее искать. Они отсюда не уйдут, пока не найдут печать.

— Ты самый умный из нас, — сказал Кудрат, — ты даже умней меня.

Садык не стал возражать, он и сам так думал.

— Пошли, — сказал он.

— Погоди немного, я открою еще одну тайну. На справке печать поставил я сам. Я залез, достал печать, потом дома поставил ее на справку, потом хотел отнести обратно, на место положить — вы пришли: «Пойдем, пойдем»… Я и не успел. Только ночью смог. А когда я ночью туда залез, Махкам-ака уже убитый лежал.

Садык молчал. Долго молчал. Слишком долго.

— Что ты молчишь? Ведь в справке все правда было. Мы же все равно никому ее не давали. Она до сих пор у меня дома лежит.

Садык молчал.

— Ну, что ты молчишь!

— Получается, что это ты его убил.

— Кого?! — спросил Кудрат.

— Махкам-ака… — ответил Садык. — Если бы печать была на месте, бандиты ее взяли бы и ушли. Махкам-ака сам отдал бы, и все. Я, конечно, не знаю, но так может быть.

Теперь долго молчал Кудрат. Ему стало холодно. Он поджал под себя босые ноги и долго сидел так, обхватив их руками.

— Я думаю, ребятам пока ничего говорить не надо, — сказал Садык. — Потом скажем.

— Никогда не буду больше врать… — сказал Кудрат.

…Ребята играли во дворе с собакой. Они по очереди кидали в дальний угол двора их старый футбольный мяч — две сшитые тюбетейки — и по очереди же кричали: «Пиль!» Доберман добросовестно кидался в угол, хватал мяч, а потом кругами ходил по двору и никому его не давал.

— Он еще наших голосов не знает, — предположил Рахим.

Появление хмурых и озабоченных Садыка и Кудрата встревожило остальных. Когда все собрались на чердаке, Кудрат сказал:

— Ребята, я вам раньше много врал.

— Ну и что? — сказал Рахим. — Вот Эсон все время мне врет.

— А я больше не буду, — сказал Кудрат. — Вот сегодня я наврал, что Коротыш штангу сломал. А он ее не сломал, он мимо пробил. И вообще я сегодня много врал.

— А для чего ты врал? — спросил Закир.

— Чтобы вам интереснее было, — понурив голову, сказал Кудрат.

— Вот и врешь! — сказал Эсон. — Ты врал, чтобы тебя с дерева не стащили.

— Если бы «кошки» достать, — сказал Закир, — мы бы все сами видели. Но ты хорошо рассказывал.

Никто, кроме Садыка, не понял, зачем Кудрат затеял этот разговор.

 

6

В самой дальней комнате большого дома бухгалтера Таджибекова за пловом сидели те же: сам хозяин, по правую руку от него — Кур-Султан, слева — молчаливый Барат, дальше — милиционер Иса, а на краю ковра пристроился Саидмурад.

— Все сошло хорошо, очень хорошо, — говорил Иса Кур-Султану. — Он молодой, русский, по-нашему не понимает. Все кивает, все записывает.

— Только меня слова мальчишки беспокоят, — заметил Таджибеков. — Почему он так спросил?

— Мало ли что мальчишки болтают, — сказал Иса.

— Может быть, это случайно, а может быть, и не случайно, — озабоченно возразил бухгалтер.

— Сегодня, когда мальчишки по улице шли, — сказал Саидмурад, — учительский сынок, по-моему, тоже что-то про печать говорил. Или мне послышалось.

— Мало ли что мальчишки болтают, — сказал Иса.

— Мальчишки… — сказал Кур-Султан. — Из-за мальчишки Барат таким молчаливым стал, что из него теперь и взрослый слова не вытянет… Ну-ка, повтори, Иса, что мальчишка спросил.

— Он спросил: «А что, если там печати не было?»

— Это сын учителя? — спросил Таджибеков.

— Нет, другой. Кудрат, что ли.

— А вот я сегодня слышал, когда они со стороны оврага по переулку шли, — сказал Саидмурад, — сын учителя про печать говорил. Он сказал этому, другому: «Про печать никто не должен знать…» Они потом на чердак полезли. Мечеть они, что ли, на этом чердаке устроили. Каждое утро, каждый вечер там собираются.

— Неплохо бы узнать, о чем они там разговаривают, — сказал Кур-Султан. — Туда залезть можно?

— Сбоку можно, — сказал Саидмурад. — Не с той стороны, где вход, а с той, где кузница.

— Вот ты и залезешь, — сказал Таджибеков.

— Сегодня? — удивился Саидмурад. — Они, наверно, уже ушли, ночь уже.

— Если ушли, еще лучше, — сказал Таджибеков. — Залезешь на чердак, все обыщешь. Может быть, печать там.

— Неглупо, — заметил Кур-Султан. — Хотя я этому не верю.

Со стороны кузницы дувал был невысок. Наступала ночь, и, пользуясь тем, что никто его не видит, Саидмурад без труда перелез во двор дома, где когда-то жил кузнец Саттар. С чердака доносились голоса. Из-за неплотно притворенной двери падал слабый луч света. «Значит, еще здесь, — подумал Саидмурад. — Тем лучше, послушаем, что они говорят». Но разобрать, что говорят на чердаке, было трудно. Саидмурад встал на какое-то возвышение, которое прежде было, видимо, летним очагом, и замер.

— «По темным перекресткам города Лондона на огромной скорости мчался шикарный черный лимузин с потушенными фарами. На респектабельной улице человек за рулем замедлил движение своего авто…»

— Что такое «респектабельный»? — спросил кто-то на чердаке.

— Не знаю, не мешай… «Джентльмен средних лет, изысканно одетый, вышел из лакированного лимузина и нажал потайную кнопку на одном из столбов узорной ограды, за которой аристократически спокойно спал аккуратно подстриженный сад. Железные ворота как по мановению, волшебной палочки сами растворились. Только каменные львы на воротах видели, как лимузин въехал во двор и остановился у подъезда шикарной виллы. Джентльмен своим ключом отворил входную дверь и, быстро пройдя сквозь анфиладу покоев, вошел в кабинет. Он сразу направился к огромному сейфу, задрапированному бархатными шторами. Один поворот ключа, мелодичный звон, еще один поворот ключа, и дверь сейфа раскрылась настежь. Джентльмен не снимал тонких нитяных перчаток. Он прекрасно знал…»

— Это его так звали?

— Не мешай! «…Он прекрасно знал, что по отпечаткам пальцев Скотланд-ярд…» Я же тебе сказал, не мешай! «…найдет его немедленно. Но он не знал, что в тот самый момент, когда он растворил дверцу сейфа, в кабинете знаменитого сыщика Дика Портера раздался тревожный звонок».

«Интересно, — подумал Саидмурад, — складно рассказывает. Они, наверно, книжку читают, — догадался он. — Такие маленькие, а по-русски шпарят».

Тот же голос продолжал читать:

— «Черный лимузин дал задний ход и выехал на улицу. Он развернулся и вскоре скрылся за углом…»

— Читай дальше! — раздалось на чердаке сразу несколько голосов.

— Продолжение в следующем выпуске, — ответил голос чтеца.

«Конечно, если бы у нас была машина, — подумал Саидмурад, — нам бы много легче было. Им там в Лондоне хорошо».

А на чердаке после некоторого молчания первым заговорил Эсон.

— Да, — сказал он, вздохнув, — если бы нам эти «кошки» достать, нам бы всем хорошо было.

Саидмурад прислушался. «Кошки какие-то. Это интересно».

А Закир — это он читал вслух, сидя у керосиновой лампы, — произнес фразу, которая еще больше заинтриговала Саидмурада:

— Может, «кошки» тоже по справкам с печатью выдают?

— Если ты еще раз про это вспомнишь… — сказал Кудрат.

Саидмурад замер и весь напрягся.

— …если ты еще раз…

И тут под правой ногой Саидмурада что-то треснуло, он куда-то провалился. Почти мгновенно раздался визг, и острые молодые зубы Добермана впились ему в икру. Не помня себя от страха, Саидмурад перемахнул через дувал.

Кубарем скатились с чердака ребята. Они увидели, что фанерная покрышка собачьей конуры проломлена, что с дувала свешиваются сломанные маки, и поняли, что здесь был кто-то чужой.

— Воры, наверно, — дрожа от страха, сказал Эсон.

— Откуда на нашей улице воры! — возразил Закир.

— А может быть, это они? — сказал маленький Рахим.

Садык и Кудрат промолчали.

— Пора по домам, — решил Садык.

— Ты завтра в город пойдешь? — спросил Закир. — Тебе деньги отдадут, зайди купи новый выпуск, этот мы уже третий раз читаем.