1

Утро после дождя было холодным и ясным. Зеленые склоны и снежная вершина сияли под ярким небом и чистым солнцем.

Басмачи еще спали, когда хозяин юрты разбудил Кудрата. Он даже и не будил его специально, а просто начал развязывать ноги, потом развязал руки.

— Пойдем, сынок, за водой. У меня и вправду поясница разболелась.

Кудрат проснулся сразу и сразу же вспомнил, где он. Его обрадовала возможность спуститься к речке и хоть на время почувствовать свободу.

— Нет, — сказал старик, — не туда идешь. Мы далеко за водой пойдем, к Двенадцати ключам — вон туда, где деревья. В речке вода после дождя нечистая.

У старика было только одно ведро, и получалось, что Кудрат пройдет все ущелье как бы под конвоем туда и обратно. Но это мальчика не смущало.

— Не беги так быстро, — сказал старик.

Кудрату некуда было спешить, просто ноги его так несли, потому что на душе стало легко.

— Ты будто в Ташкент идешь. А ведь Ташкент совсем в другую сторону.

Эти слова заставили мальчика замедлить шаг. Ведь и вправду не домой он идет. Придется еще возвращаться с водой для басмачей и весь день быть у них на виду, весь день ждать, что они с ним сделают. А если они ничего не сделают с ним сегодня, если он доживет до вечера, то вечером его опять свяжут. И когда все это кончится, неизвестно.

— Вон видишь на том склоне беленький домик? — сказал старик. — Два ореховых дерева, дикие яблони и домик?

— Вижу, — сказал Кудрат.

— Это близко кажется? — спросил старик.

— Недалеко, — ответил Кудрат.

— Вот кажется недалеко, а идти туда часа три, потому что прямой дороги нет. В том домике один человек живет, у него сын милиционер, иногда приезжает к отцу. Хорошие люди.

«Зачем старик это говорит? Неужели нарочно?» — подумал Кудрат и поглядел на старика. А старик невозмутимо продолжал:

— Вот дойдем до Двенадцати ключей, я тебе дорогу оттуда покажу, чтобы ты и ночью не сбился. А сейчас идти нельзя, они хватятся. И меня могут убить. Да и неизвестно, приехал ли милиционер. Правда, он должен сегодня или завтра приехать.

Старик говорил так, будто они с Кудратом давно уже договорились о его побеге и вообще были самые близкие друзья.

— А короткой дороги в Ташкент сейчас, может быть, и нет. Ты через висячий мост шел?

Кудрат кивнул.

— Ну вот, после этого дождя моста, может, и нет уже.

— Спасибо, — сказал Кудрат, — большее вам спасибо.

Они шли по зеленой мокрой траве, из которой в разных местах, как спины спящих животных, поднимались серые корявые камни. Меж невысоких кряжистых деревьев прямо из земли били струи хрустально прозрачной воды.

— Вот Двенадцать ключей, — сказал старик. — Их здесь не двенадцать, но почему-то назвали Двенадцать, так оно и осталось… Найдешь сюда ночью дорогу? Сегодня луна большая будет. Теперь смотри: отсюда пойдешь левее, спустишься к речке. Это сегодня после дождя она такая бурная, к вечеру совсем мелкая будет. Перейдешь на ту сторону. Видишь? Если до вечера доживем, — сказал старик, — сегодня не в юрте спать будем.

Кудрат сначала пригоршнями зачерпнул воду, умыл лицо, напился, потом наполнил ведро, и они пошли обратно.

— Тебе не тяжело? — спросил старик. — Когда устанешь, скажи. А то у меня и впрямь поясница болит.

— Что вы! — сказал Кудрат. — Я по Ташкенту два ведра с молоком носил.

 

2

Еще накануне учитель Касым занялся школьным садом. Ему все нравилось в Кум-кишлаке: и то, как встретил его внук Сабир-ходжи, и правнуки старика — четверо черноглазых мальчишек, но больше всего ему понравилась школа, и даже не сама школа, а школьный сад. «Эх, если бы нам в городе при каждой школе такой сад иметь!» — думал он.

— Двадцать одна яблоня, четыре урюка, восемь груш и одиннадцать слив да еще виноградник, — рассказывал Алимджан. — Раньше это был загородный дом вашего ташкентского Усман-бая, а теперь детишкам отдали.

Учитель Алимджан был в школе директором, завучем, учителем и сторожем. Если появлялась нужда что-либо отремонтировать, помогали все жители села, а мелочи по хозяйству делали ученики.

— Завтра на рассвете, — сказал Алимджан, — нам воду дают для поливки сада. Я встану пораньше.

— Давайте вместе пойдем, — предложил отец Садыка. — Что может быть приятней, чем поливать сад…

Он стоял босиком в закатанных до колен брюках, с кетменем в руках и смотрел, как от самодельного шлюза по высохшему и растрескавшемуся руслу арыка медленно ползла мутная вода. Вот она уже совсем рядом, уже холодит ступни, поднимается до щиколотки и по совсем узенькой канавке спускается к саду.

Сухая земля под ногами сразу превратилась в скользкую глину. При каждом движении она облепляла ноги, проползала меж пальцев. Учитель Касым кетменем подправлял края арыка, маленькую запруду и думал о том, что игра с водой доставляет ему такое же удовольствие, как в детстве. Недаром, наверно, две противоположные стихии — огонь и вода — всегда притягивали к себе людей своей извечностью. Недаром, наверно, люди могут так долго смотреть на текущую реку или горящий костер.

Появилось солнце. Сад наполнился школьниками, прибежавшими помогать своему учителю.

«Как хорошо, — подумал отец Садыка, — что я послушался старика и уехал из города! Пусть они там сами — и Таджибеков, и следователь, и милиционер Иса, и этот в кепке…»

И только он это подумал, как увидел, что по дороге к кишлаку движется до странности знакомая фигурка.

«Не может быть! — про себя решил учитель Касым. — Откуда он здесь может появиться? И потом, ведь утро».

Из кишлака навстречу мальчику ехала арба. Мальчик что-то спросил у арбакеша. Тот остановил лошадь, переговорил о чем-то с мальчиком, и мальчик пошел в сторону школы. Это был Садык, сомнений не оставалось.

Отец отбросил кетмень в сторону и побежал ему навстречу.

 

3

Бухгалтер Таджибеков в это утро тоже занимался поливкой, он поливал свой двор. В левой руке он держал ведро и быстрыми, частыми движениями кисти правой руки расплескивал воду по земле. Жена уже поставила самовар, и горьковатый дым стлался по двору.

Таджибеков изредка неприязненно поглядывал на жену. Неужели она не может понять, что не его это дело поливать двор! Разбудила бы Азиза, пусть с утра потрудится.

— Дрыхнет еще? — спросил Таджибеков.

Жена как будто ждала этого вопроса.

— Вы всю свою жизнь отдаете гостям, — сказала она, — у вас только с гостями радости и горести, а о своем единственном сыне думать не хотите.

Таджибеков не позволял жене так с ним разговаривать, но, видимо, сегодня у нее веские причины.

— А в чем дело? — спросил он.

— Я вчера хотела вам сказать, — жена не меняла тона, — но у вас гости, дела, вы большой человек, к вам не подступись, а ребенка вашего убивают.

— В чем дело? — повторил Таджибеков.

— Уличные мальчишки убивают вашего ребенка…

— Подрался, что ли?

— Ему вчера три зуба выбили, — сказала жена. — Посмотрели бы, какая у него губа!

Только этого не хватало Таджибекову! Ему было совсем не до сына в эту минуту, слишком тяжелые заботы обрушились на него в последние дни, но сын все-таки единственный.

— За что? — спросил Таджибеков.

— Как за что? Ни за что. Из зависти. Вы же знаете, как нам все завидуют.

Таджибеков и впрямь был уверен, что ему все завидуют, но упоминание об этом не улучшило его настроения.

— Пусть придет сюда, — сказал он.

Азиз вышел во двор в подштанниках и галошах на босу ногу. И без того толстая нижняя губа распухла и была неестественно красной от запекшейся крови. Трех передних зубов не было. Отцу стало жаль его.

— Кто это тебя так отделал? — спросил он.

— Эсон, — сказал Азиз. И, чтобы разжалобить отца, приврал: — И еще Закир и Садык, трое на одного.

— За что?

Если бы Азиз сказал правду, отец, может быть, отнесся бы ко всему этому иначе. Ведь то, что Азиз сказал ребятам, он узнал от отца, и тот рассказал ему это не без умысла. Но Азиз решил соврать:

— Я стоял около трамвая, ел мороженое, а они подошли, сказали — дай мороженого. Я не дал. Тогда они стали меня бить.

— Кто первый ударил? — спросил Таджибеков, желая услышать, что сын все-таки сам затеял драку. Он подозревал его в трусости.

Но Азиз не понял, чего хочет от него отец, и продолжал оправдываться:

— Первым Садык ударил.

Таджибеков видел, что Азиз врет, но не стал уличать его во лжи.

— А зубы кто выбил?

— Это Эсон, — сказал Азиз, — он головой ударил.

— А ты сколько зубов вышиб? — внутренне накаляясь, спросил Таджибеков.

— Я не успел: их было трое, а я один.

— Так тебе и надо! — сказал Таджибеков. — Убирайся! Такой большой с малышами справиться не мог! Ты бы их ногами бил. Уходи! Пока губа не пройдет, на глаза мне не показывайся. Иди, иди! — Он долго с раздражением следил глазами, как сын уходит на женскую половину дома.

Мать очень любила Азиза и потому еще раз нарушила обычаи своей семьи.

— Вы бездушный человек, — сказала она мужу. — Настоящий отец пожалел бы ребенка, утешил бы его, сказал ему: «Не горюй, сынок, я накажу мальчишек, а тебе золотые зубы вставлю».

Таджибеков ничего не ответил. Он со злобой выплеснул из ведра остатки воды и ушел на свою половину.

Азиз лежал, уткнувшись в подушку, и плакал. Он не ждал ничего хорошего от разговора с отцом, но такого… «Если так, — думал он, — я сам отомщу. Я буду ловить их поодиночке и бить камнями. Или еще лучше — я буду поджидать их ночью и по одному убивать ножом».

Он представил себе, как ночью ждет в переулке и первым появляется Эсон. Азиз живо представил себе, как все это произойдет, и тут же огорчился. Вчера все совершилось так быстро, что Азиз и не заметил, как очутился на земле. А что, если и ночью в переулке Эсон ударит первый? Нет, нож не подойдет, решил Азиз. Хорошо бы наган. Конечно, наган лучше. Можно спрятаться за дувал и, когда они на пустыре будут играть в футбол, по одному их перестрелять.

…Бухгалтер Таджибеков и милиционер Иса шли по улице молча. Каждому не хотелось говорить вслух о том, о чем они думали. Они спешили, однако возле махалинской комиссии все же пришлось задержаться. Там стояли отец и мать Кудрата.

Хмуро поздоровавшись, Таджибеков сказал:

— Пока не нашли. Вот — обращайтесь к милиции.

— Обязательно найдем, — сказал Иса. — Человек не иголка.

— У нас вот какое дело, — сказал отец Кудрата. — Мы нашли справку, на которой круглая печать Махкам-ака. Эта справка дана магазину насчет бутсов.

Таджибеков взял справку и пробежал глазами.

— Ну и что? — сказал он.

— Эту справку писал наш сын, — сказал отец Кудрата.

— Да, — подтвердил милиционер Иса, — это его почерк.

— Ну и что? — сказал Таджибеков. — Покойный Махкам-ака не запрещал им играть в футбол.

— Я не про то, — сказал отец Кудрата. — Видите, на справке есть печать и дата есть — восьмое число. А ведь Махкам-ака убили седьмого и тогда же украли печать.

— Оставьте справку у меня, я разберусь, — сказал Таджибеков и собрался сунуть бумажку в карман своего френча.

Но отец Кудрата задержал его руку:

— Нет, справку вы отдайте мне. А вы разберитесь сами, как это могло случиться.

 

4

Поезд Москва — Ташкент остановился на станции Келес.

Платформы не было. Молодой человек спрыгнул с высокой подножки на землю и протянул руки, чтобы ссадить стройную девушку в ситцевом платье.

— Иди сюда, постой на узбекской земле, — сказал он. — Это уже почти Ташкент.

— В-высоко, — ответила девушка, — и поезд стоит мало.

Девушка слегка заикалась, но ей это почему-то очень шло.

Парень засмеялся, махнул рукой и побежал в сторону крохотного пристанционного базарчика. Он был в косоворотке и суконном пиджачке. Видавшие виды бумажные брюки были заправлены в залатанные хромовые сапоги.

— Талиб, — крикнула девушка, — скорей!

Паровоз прогудел отправление, а парень не спешил. В поезд он вскочил уже на ходу, держа в руках маленькую раннюю дыню. Они прошли в переполненный вагон, и Талиб сказал:

— Лера, значит, план такой: два-три дня в Ташкенте, навестим друзей, а потом в Фергану.

— Все правильно, — ответила девушка. — Только сначала в баню.

— Ты не представляешь себе, — сказал Талиб, — как я волнуюсь! Хорошо, что я не продал дом. Мне кажется, что он стоит и ждет меня. Он почти живой. В прошлом году я хотел махнуть сюда с Урала, и, если бы ты не ждала меня в Москве, я хоть на неделю бы сюда заехал.

— А мне хочется еще в Бухару съездить, — сказала Лера, — посмотреть подземную тюрьму, где ты сидел.

Люди с мешками и чемоданами уже вышли в тамбуры, толпились в коридоре, потому что справа и слева от поезда, как по волшебству, выскакивали новые пути, шпалы и гравий между ними становились все чернее от мазута. Наконец показался вокзал.

Вещей у них было немного — желтый фанерный чемодан, вещмешок и маленький саквояж, который Лера держала в руке.

— А кто-нибудь знает, что ты едешь? — спросила она на трамвайной остановке.

— Из Оренбурга я дал телеграмму председателю нашей махалинской комиссии, но нарочно не сообщил, какой поезд, чтобы не встречали… А может быть, лучше сначала домой? — спросил он. — Положим вещи и тогда в баню.

— Нет, сначала в б-баню.

…Талиб вымылся быстро и сидел на скамеечке возле женского отделения. Женщины всегда моются дольше мужчин. Но спешить Талибу было некуда. Он закурил папиросу и смотрел, как идут по улице люди. Вот на маленьком ослике проехал толстый седобородый старик в новой чалме. Из-за угла выскочил мальчишка с пачкой газет.

Талиб купил сразу несколько и внимательно, не пропуская ни одной заметки, стал читать. Газеты сообщали о том, что Максим Горький посетил летние военные лагеря, что по всей Ферганской долине, дающей около половины советского шелка, в полном разгаре заготовка коконов, что продолжаются поиски итальянца Нобиле, потерпевшего аварию по пути с Северного полюса. Еще в хронике газеты сообщали о первом полете советского дирижабля «Красный Химик-Резинщик» и о пожаре в деревне Прудки, Тульской губернии…

Из бани Лера вышла неузнаваемая. Она надела белое платье и новые черные туфли-лодочки.

— Очень я долго? — спросила она.

— Как всегда, — засмеялся Талиб. — Теперь домой.

На улице Оружейников в этот час было пусто. Никто из знакомых не повстречался. Талиб снял с калитки замок и удивился, что во дворе так чисто. На земле были видны следы метлы.

— Какой добрый Махкам-ака! — сказал он. — Наверно, сам прибирался. Только как он калитку открыл? По галерее, что ли, прошел?

Он отпер дом и распахнул два окошка — пусть проветривается.

— Ты тут наводи порядок, — сказал он Лере, — а я пока зайду в махалинскую комиссию и на минуточку к соседям. На базар вместе пойдем. Сегодня я буду делать плов.

— Только ты скорее, — сказала Лера. — Есть хочется.

Махалинская комиссия была заперта, и Талиб решил зайти к учителю Касыму.

Жена учителя встретила его как-то странно:

— Ты прости, Талибджан, но у нас несчастье.

Она не пригласила его в дом, а прямо у калитки рассказала, что неделю назад был таинственно убит Махкам-ака, что с тех пор на улице стали твориться непонятные вещи, что пропал мальчик, по имени Кудрат, что злые люди пустили слух, будто в убийстве председателя махалинской комиссии и исчезновении мальчика замешан ее муж. Она старалась говорить спокойно и сдержанно, но в самой этой сдержанности было больше тревоги и горя, чем в слезах.

— А тут еще он уехал. Я вчера послала за ним сына, и до сих пор их нет. Могли бы вернуться.

 

5

Таджибекову не работалось сегодня. Он подписал ведомость на зарплату, чек в банк, несколько накладных и сказал своему заместителю, что у него разболелась голова.

— Если будут спрашивать, скажи — ушел по делам.

Он шел домой с твердым решением во что бы то ни стало избавиться от Кур-Султана. «Хорошо бы вернулся Барат. Их бы легче можно было прогнать. Но все равно, чтоб сегодня его не было, в крайнем случае ночью».

Он хотел было зайти в милицию к следователю, чтобы как-то себя успокоить, но не решился и пошел домой.

Кур-Султан нервно ходил по комнате. Разговор он начал сам:

— Ну вот, дорогой хозяин, могу вас обрадовать. Если Барат сегодня не вернется, я сам уеду в горы. Только посоветуйте, какой дорогой ехать. И еще мне надо лошадь купить. Вы не могли бы купить мне лошадь?

Таджибеков удивленно посмотрел на него:

— Купить лошадь и привести сюда? Прямо домой?

— Да, это не годится. Сейчас-то нельзя привлекать излишнее внимание. А вы не могли бы купить лошадь и где-нибудь ее для меня оставить?

— Нет, — отказал Таджибеков. — Меня слишком хорошо знают в Ташкенте. Я могу дать вам несколько адресов, где можно купить неплохую лошадь с седлом. Это будет стоить дороже, чем на базаре.

— А можно сделать так, чтобы я купил ее ночью?

— Лучше, если вы пойдете сейчас, договоритесь, а заберете ее на рассвете или ночью. Впрочем, можно будет взять ее поздно вечером, — после небольшого колебания добавил бухгалтер.

Провести еще одну ночь под одной крышей с бандитом ему никак не хотелось. Он объяснил Кур-Султану, куда пойти и кого спросить.

— Может быть, вместе пойдем? — спросил Кур-Султан.

Бухгалтер категорически отказался. Он и без того не мог простить себе, что однажды уже появлялся с Кур-Султаном на улице.

— Один вы не обратите на себя никакого внимания, а если мы пойдем вместе, люди невольно задумаются, с кем это идет Таджибеков.

— Ладно, — неожиданно легко согласился Кур-Султан, — пусть будет по-вашему. Вы хотите остаться совсем чистым и каждую ночь спать спокойно. Правильное решение.

Про себя Кур-Султан вовсе не был уверен, что Таджибекову действительно удастся спать спокойно. Отсутствие Барата сильно тревожило его. Если бы немого схватили одного! А если накрыли всех троих? От троих многое можно узнать. Нет, он уедет сегодня, время терять нельзя. Может быть, и не нужно ехать в горы. Шайтан с ними, с этими документами и с этой круглой печатью. В конце концов, документы можно отнять у милиционера Исы. Прекрасная идея! Милиционер едет в отпуск в родной кишлак. Один. Прекрасно!

Кур-Султан погляделся в зеркало и сам себе показался подозрительным. Надо улыбаться, ходить по городу беззаботно, и никто не остановит. Наган, пожалуй, лучше оставить, все равно в городе им не воспользуешься, а то выпирает из-под халата. Еще одно подозрение.

Он отстегнул пояс с кобурой и спросил Таджибекова:

— Куда это можно спрятать?

— Положите в шкаф, — сказал Таджибеков, — в нижний ящик.

Кур-Султан так и сделал.

Через несколько минут он неторопливо прошел по улице Оружейников и после небольшого колебания сел в трамвай. Никто не обращал на него внимания.

 

6

Талиб не любил менять заранее намеченные планы и потому, несмотря на тревогу в душе, все же пошел с Лерой на базар. Он не любил нарушать свои планы, но часто нарушал их по каким-то внутренним побуждениям, которые оказывались важнее, чем осмысленные намерения.

— Знаешь, Лерочка, давай поедим с тобой самсы, потому что я хочу еще в милицию зайти и только потом на базар.

Они перекусили, стоя на тротуаре. Лера сказала, что она еще не проголодалась и нечего перебивать аппетит.

Лера не любила самсу, эти пирожки с крупно рубленным мясом и нежареным луком.

В милиции Талибу объяснили, что дело об убийстве на улице Оружейников ведет Акбарходжаев. К следователю Талиб зашел вместе с Лерой. Сначала он заговорил с Акбарходжаевым по-русски, чтобы Лера понимала, а потом, когда начал сердиться и волноваться, незаметно для себя перешел на узбекский. Он долго спорил с Акбарходжаевым, что-то доказывал ему и почти не обращал внимания на Леру, которая изредка дергала его за рукав.

— Индюк! — сказал Талиб жене, когда они вышли из милиции. — Глупый индюк!

— Н-ну какой он индюк, — сказала Лера, — он же худой.

— Худой глупый индюк! — упрямо повторил Талиб. — На базар не пойдем. Надо с соседями поговорить.

Отец Закира пришел с работы и, узнав, что Талиб вернулся в Ташкент, рассердился на домашних:

— Почему не пригласили в гости? Они голодные с дороги.

Закир сказал, что Талиб с женой совсем недолго побыли дома и куда-то ушли. Наверно, на базар.

— Невежи, — говорил отец, — невежи! После дальней дороги человека в гости не пригласили! Такого в моем доме никогда не бывало. — Он продолжал выговаривать своим домашним, когда отворилась калитка и вошел Талиб с женой.

По законам восточного гостеприимства вначале о делах никто не разговаривал. В парадной комнате накрыли низенький столик, поставили на него блюдо с фруктами и сладостями, а во дворе уже дымился очаг. Поговорив о здоровье, о дальней дороге, постепенно перешли к делам. Прежде всего отец Закира счел нужным извиниться за то, что с его молчаливого согласия дети пользовались чердаком опустевшего дома. Увидев, что Талиб отнесся к этому снисходительно, отец Закира стал постепенно выкладывать все, что произошло:

— Конечно, я не думал, что так кончится. Если бы знать, надо бы сразу запретить. Я думал, собираются, книжки читают. Думал, пускай читают. Потом они совсем обнаглели, конечно. Собаку привели. Я редко дома бываю. И потом, я вам честно скажу: я учителю доверял. Никогда я не думал, что учитель Касым может такое допустить. Если признаться, я до сих пор поверить не могу. Но начальство лучше знает.

Пока отец разговаривал с гостями, Закир помогал матери готовить еду. Он изредка заходил в комнату то за блюдом, то с чайником горячего чая и с любопытством прислушивался, о чем говорят взрослые. Он с уважением смотрел на Талиба, о котором так много слышал раньше. Его смешила русская жена, которую дядя Талиб привез из Москвы, то, как она неловко сидит на полу за низеньким столиком, как одергивает узкое платье и как много ест сладостей. «Такая худенькая, а как много ест, — думал Закир. — А-а, она, наверно, не знает, что потом плов будет. У русских же все наоборот. Они сначала суп едят или плов, а потом сладкое».

Закир чувствовал свою вину перед Талибом и потому очень обрадовался, когда после плова отец приказал ему помочь соседям наносить воду, полить двор, принести саксаул для очага. Когда он бегал за водой, на минуту заскочил к Эсону.

— Он не сердится, — сказал Закир. — Жена у него русская. Она доктор.

С приездом хозяев двор неузнаваемо изменился. Распахнутая дверь дома и растворенные окна, подушки и одеяла, вывешенные на солнце, сделали его совсем не похожим на тот пустынный двор, каким он был несколько дней назад.

Убедившись, что Талиб не сердится на него, Закир решился заговорить:

— Вы не думайте, дядя Талиб, мы все время только на чердаке были. Мы ничего не ломали. А собака у нас совсем недолго была. Она сейчас у Рахима. Это очень хорошая собака. Если хотите, можете поглядеть. Она совсем на других собак не похожа. За нее Саидмурад, приказчик, десять рублей давал. Несмотря что она маленькая. У нас за щенка-волкодава рубль дают. Если хотите, я ее приведу, мы ее вам отдадим. Вы любите собак, дядя Талиб? Она поноску носит.

— Я собак люблю, — сказал Талиб, — а вот моя жена — еще больше. Но ведь жить-то я здесь не собираюсь, уеду скоро.

«Значит, за собаку не сердится», — понял Закир, успокоился и продолжал:

— А насчет учителя Касыма вы не верьте. Что про него говорят, все неправда. Мы-то знаем.

Эти слова неожиданно для Закира очень заинтересовали Талиба.

— А что вы знаете про учителя? — спросил он. — И кто это — мы?

— Мы, — сказал Закир, — вся команда: Кудрат, Садык, я, Эсон и Рахим. Он никакую школу не организовывал, просто иногда с нами разговаривал, книжки давал. Очень интересные книжки, у нас Таджибеков их забрал. Потом Таджибеков нас всех отдельно допрашивал. Мы все сказали, что никакую школу он не организовывал. Просто Таджибеков на него злится, и все.

— Погоди, — сказал Талиб. — Ну-ка, расскажи все по порядку.

 

7

Отец внимательно слушал Садыка. Какой он толковый, про себя думал учитель, как связно, логично все рассказывает! И еще эта фотография.

Учитель опять посмотрел на снимок и ничего особенного в нем не увидел. Верно ли, что это тот самый дувал? Надо посмотреть самому.

Господи, думал он, у ребят, оказывается, тоже свои заботы и тревоги, даже свои преступления. Целая жизнь. А он как-то и не замечал этого. Шутка ли — кража печати, фальшивая справка. И бедный Кудрат — что с ним сталось?

Отец не стал ругать Садыка. Конечно, он мог бы сказать, что маленькое преступление всегда рождает большое, что «коготок увяз, всей птичке пропасть», но он не стал этого говорить. Во-первых, он понимал — сейчас не время для нотаций, а во-вторых, был уверен, что ребята давно сами все поняли. В рассказе Садыка о том, как вели себя ребята, учитель видел то детское благородство, которого так часто не хватает взрослым.

— Ну что ж, Садыкджан, — сказал отец, — отдохни немножко, и после обеда поедем в город. Не переживай, правда всегда побеждает.

После обеда один из жителей кишлака заехал за ними на арбе.

— Я думаю, сначала надо бы зайти в милицию, — сказал учитель Касым.

— Правильно, — сказал Садык, — надо им фотографию отдать, на ней же все видно.

Арба ехала медленно, слишком медленно. Это чувствовал и Садык и отец. «Конечно, пешком идти не быстрее, — думал про себя учитель, — но, когда идешь пешком, время быстрей проходит». И он бы, конечно, пошел пешком, если бы не жалел сына, который так устал, идя к нему всю ночь. А Садык думал, что идти пешком быстрее, но молчал, потому что жалел отца.

Солнце клонилось к горизонту. Тени тополей все вытягивались и вытягивались. В воздухе висела легкая пыль. Арба мягко катилась по дороге.

…Разговор с Талибом прямо-таки разозлил следователя. И почему это люди считают себя вправе давать советы в таком сложном деле! Почему вмешиваются! Только сегодня приехал, еще ничего не знает, а сразу идет в милицию. И не один пришел, а с женой. Совсем стыд потерял — привез себе дамочку из Москвы. Но как не стыдно приходить с ней в официальное место, в милицию! Как оторвутся от родных мест, так сразу забывают обычаи и теряют скромность. Вот, например, кто он сам? Студент. И не юрист совсем, а геолог. Геолог… Раз ты геолог, ну и копай себе землю. Нет, лезет с вопросами — что, как, почему. Так я ему все и выложу! Еще чего не хватало!.. Говорит — долго. А что долго? Семь дней всего. Некоторые преступления по году остаются нераскрытыми, а тут всего семь дней. Головой качает. Постыдился бы! А жена хотя и русская, но скромная. Обычаи лучше его понимает.

Не успел Акбарходжаев успокоиться, как его вызвал начальник милиции.

— Доложите, — сказал начальник.

Акбарходжаев рассказал все по порядку и сообщил, что в деле появилась справка с печатью, датированная следующим днем после убийства председателя махалинской комиссии. По мнению следователя, это доказывало, что печать находилась у учителя Касыма. Справка найдена у мальчишки, который особенно рьяно защищал учителя и теперь так же, как и учитель, бесследно исчез.

Начальник милиции выслушал его довольно хмуро и, вместо того чтобы похвалить, сказал:

— Прошла неделя, а вы так ничего толком и не сделали. Ваши подозрения никак еще не подтвердились.

Акбарходжаев возразил, что сделано очень много, но начальник его оборвал:

— Все это пока не версия убийства, а домыслы. Может быть, все так, как вы говорите, а может быть, совершенно иначе. Даю вам еще неделю. Хватит?

— Неделю много, — сказал Акбарходжаев. — Через три дня все точно доложу.

Он думал, что начальник милиции похвалит его за эти слова, но тот почему-то сказал:

— Товарищ Акбарходжаев, я давно хотел вас спросить: почему вы ушли из пожарной охраны?

Вернувшись в свой кабинетик с земляным полом, следователь опять принялся читать документы дела. Он очень верил в слова, написанные на бумаге. Это были покорные, тихие и скромные слова. Акбарходжаев давно уже заметил, что слова, произносимые людьми, вызывают в нем неприязнь и желание возражать. Кроме мысли, в них всегда было и чувство, а чувства в словах — лишние.

Характеристика из школы на учителя. Автобиография. Анонимка. Ребячьи показания, записанные Таджибековым. Все это следователь читал, наверно, в десятый раз и все-таки читал медленно. Чем больше он читал, тем больше убеждался в своей правоте, в том, что убил председателя махалинской комиссии именно учитель Касым. И рядом с этой уверенностью росла обида на начальника милиции. Раз он хочет, можно собрать еще показания. За доказательствами дело не станет. Жаль, что сегодня не пришел Таджибеков.

Где-то там, далеко от милиции, садилось солнце. В кабинетике стало темно. Акбарходжаев перестал читать и спрятал папку в стол. «Домой пойти или еще раз наведаться к Таджибекову?» — думал он.

В дверь постучали.

— Товарищ Акбарходжаев, — сказал дежурный милиционер, — тут к вам пришли.

— Кто еще? — недовольно спросил следователь. — Рабочий день уже окончен.

— Я им говорил, — сказал милиционер. — Я говорил: завтра придите, а они не уходят, говорят — важное дело.

— А что за люди?

— Мужчина и мальчик. Наверно, отец и сын.

— Ладно, зови.

Когда милиционер сообщил, что к следователю можно пройти, учитель Касым сказал Садыку:

— Тебе незачем ходить со мной. Ты же все мне рассказал, а я все запомнил. Подожди меня здесь, посиди на скамеечке.

Отец ушел, а Садык уселся на скамеечку возле дежурки и стал ждать. Время тянулось медленно. Чтобы как-то скрасить ожидание, Садык стал представлять себе разговор в кабинете следователя.

«Здравствуйте», — скажет отец.

«Здравствуйте», — скажет следователь.

«Я пришел рассказать вам об убийстве Махкам-ака», — скажет отец.

«Очень рад, — скажет следователь. — Мы давно интересуемся этим делом. Расскажите, пожалуйста. Да вы садитесь, почему вы стоите?»

«Дело в том, — скажет отец, — что во дворе милиционера Исы живут неизвестные люди, и это они убили председателя. А когда они перетаскивали железный ящик через дувал, мой сын случайно их сфотографировал».

И тут Садык вспомнил, что забыл отдать отцу фотографию. Он зашел в дежурку и попросил милиционера проводить его к следователю.

— Нет, — сказал милиционер, — ты сиди, жди здесь. Если надо будет, тебя вызовут.

— Я уже долго сижу, — сказал Садык.

— Ну где же долго, — возразил милиционер, — не больше получаса.

Садык посмотрел на часы. Было двадцать минут восьмого. «Посижу, еще подожду», — решил Садык.

Он про себя произнес уже все слова, которые мог сказать следователь и мог сказать отец, и не понимал, почему отец никак не возвращается. Он еще раз зашел в дежурку. На часах было ровно восемь. Какой-то хмурый худощавый человек появился из противоположной двери. Он отдал дежурному ключи и, не обращая на Садыка внимания, вышел на улицу.

— Дяденька, — сказал Садык дежурному, — разрешите, пожалуйста, пройти к следователю. А то у меня фотография есть, которую я должен ему показать.

— К следователю? — удивился дежурный. — Да вот же он только что вышел, мимо тебя прошел.

— А где же мой папа? — спросил Садык.

Дежурный опустил глаза.

— Не знаю. Вон догони и спроси.

Садык бросился на улицу.

— Дяденька! — кричал Садык, догоняя Акбарходжаева. — Дяденька!

Тот обернулся.

— А где же мой папа?

— Ты сын учителя Касыма? — спросил Акбарходжаев.

— Да, — сказал Садык, — мы вместе пришли.

— Твой отец арестован, — сказал следователь.

— За что?!

— Не твое дело, — сказал следователь и зашагал по улице.

— Подождите, дяденька, — попросил Садык, — одну минуточку, я вам все объясню. Вы, наверно, думаете, что это он убил Махкам-ака. Так говорят у нас на улице. Но он не убивал. Я вам точно говорю. Вот у меня даже фотография есть.

Садык достал из-за пазухи фотографию и протянул ее следователю.

Были густые сумерки, и Акбарходжаев поднес фотографию к самым глазам.

— Ну, и что здесь? — спросил он.

— Здесь видно, как люди, которые убили Махкам-ака, перетаскивают через забор его железный ящик.

— А откуда известно, что это они убили Махкам-ака? — спросил следователь.

— Я вам точно говорю, — сказал Садык.

— Ладно, ладно, — сказал следователь, пряча фотографию в карман. — Завтра в одиннадцать часов приходи вместе с матерью и Уктамбеком Таджибековичем. Все равно вас обоих допрашивать надо.

— А как же папа? — спросил Садык.

— Очень просто, — сказал Акбарходжаев, — переночует в милиции, а утром отвезем в тюрьму.

Он опять зашагал по улице. А Садык долго еще стоял на тротуаре.

«Куда идти? — думал Садык. — Что делать?» Страшнее всего было идти домой. Как он скажет матери о том, что произошло! И фотографии нет. Такой важной фотографии, на которой все ясно, все видно. А вдруг следователь ее потеряет? Как доказать тогда невиновность отца? И Садык вспомнил, что осталась пластинка. У монтера Ивана осталась пластинка.

…В крохотных палисадничках, на которые был разделен двор, где жил Иван Кустов, было тихо и спокойно. Одна женщина в большом медном тазу с длинной ручкой варила варенье. Под тазом гудел примус. В другом палисаднике усатый старик пил чай из блюдечка.

Дверь в комнату Ивана была заперта.

— Тетенька, — спросил Садык женщину у примуса, — а вы не знаете, куда он ушел?

— Кто ж его знает, — сказала женщина. — Дело молодое, холостое, он вечерами редко дома бывает.

А усатый старик, который пил чай из блюдечка, сердито добавил:

— На танцы небось пошел. Толстовку свою надел да белую рубашку.

— На танцы? — удивился Садык.

— Ну да, на танцы, в парк, наверно. Ногами топать. Завтра приходи, да пораньше.

— Ты скажи, что передать, — предложила женщина над примусом. — А то утром его тоже не бывает, чуть свет уходит. А лучше всего ты после обеда завтра приходи, после обеда он чаще бывает.

Садык вышел со двора и медленно направился в сторону городского парка.

 

8

Саидмураду сделали пятый укол. И хотя врач говорил, что самый больной укол первый, что потом Саидмурад привыкнет, он не привыкал. Каждого укола Саидмурад ждал с ужасом. Прежде чем зайти на пастеровский пункт, он долго прохаживался по противоположной стороне, набираясь храбрости. Для храбрости лучше всего выпить, но пить доктор запретил категорически.

— Ни в коем случае, — каждый раз предупреждал он Саидмурада, — ни грамма. Это может плохо кончиться.

«Куда уж хуже, — думал Саидмурад, — куда уж хуже…» И собака исчезла. Азиз, сын бухгалтера Таджибекова, видел, как вчера ребята увезли ее в город. Может, потому и увезли, что бешеная.

Сегодня, когда Саидмураду делали укол, у него возникло новое подозрение. А что, если над ним смеются, если эти уколы вовсе и не нужны? Просто так, опыты делают. Он слышал, что врачи любят делать опыты над живыми людьми. Подозрение пришло не само собой. Когда, держась за живот, он вошел на пастеровский пункт, медсестра Рита захихикала и выбежала из комнаты.

А тот, в очках, заглянул в комнату и улыбнулся. Поскольку ничего смешного в своих мучениях Саидмурад не видел, он заподозрил неладное.

Вечером, когда в чайхане на улице Оружейников только и разговору было, что о приезде Талиба с женой, Саидмурад пропускал все мимо ушей. Ему-то какое дело. Но когда сказали, что жена Талиба врач или почти что врач, он заинтересовался. Не зайти ли посоветоваться? Она должна сказать ему всю правду: ведь муж у нее узбек.

Талиба Саидмурад не любил, он считал его виновником разорения своего дяди, купца Усмана. И все-таки желание проконсультироваться с московским доктором постепенно брало верх над неприязнью к Талибу. «А-а, пойду поговорю, что меня, убудет, что ли? Не может она мне отказать… Надо бы еще к Таджибекову зайти. Сначала зайду к Таджибекову, посоветуюсь, а потом к Талибу пойду», — решил Саидмурад. И тут же переменил это решение. А зачем ему идти к Таджибекову? Ничего хорошего он от этого визита ожидать не мог. Им же абсолютно все равно, бешеная его укусила собака или не бешеная, помрет он или не помрет. Сколько услуг оказал Саидмурад бухгалтеру. И расписывался в фальшивых ведомостях, и целую ночь пилил замок на железном ящике, и анонимку написал на учителя. А Таджибеков до сих пор не может устроить его на хорошую работу. Устроил приемщиком на сушильный завод. Какая от этого выгода? Копейки!

Саидмурад нехотя поднялся с ковра и побрел. Подходя к дому, где жил Талиб, Саидмурад увидел, как оттуда вышли Рахим, Эсон и Закир. «Наверно, он им нагоняй сделал за то, что они дом захватили», — злорадно подумал Саидмурад.

Талиб встретил его приветливо, усадил на веранде. Лера подала им чай, а сама уселась в сторонке, зашивала свежую наволочку на подушке.

Мужчины поговорили о том о сем, и Талиб, заметив, что Саидмурад находится во власти каких-то своих, видимо, тревожных мыслей, замолчал. Молчание затягивалось, и Лера уже поглядела на Саидмурада с удивлением. Наконец Саидмурад решился:

— Я, дорогой Талиб Саттарович, очень вас уважаю и желаю вам всего самого хорошего, но прямо вам скажу: я ведь по делу пришел, к вашей уважаемой жене.

Лера отложила шитье в сторону.

— Вся улица говорит, что ваша жена врач…

— Я не врач еще, — перебила Лера, — м-мне еще год учиться.

— Скромность — украшение женщины, — сказал Саидмурад, — скромность дороже брильянта.

Талиб улыбнулся про себя и сказал, что хотя его жена действительно пока не врач, но тем не менее кое-что уже понимает.

— У меня вот какое дело, — продолжал Саидмурад. — Меня покусала собака. Думаю, что, наверно… может быть… конечно… она бешеная.

— Давно это случилось? — спросила Лера. Ей было приятно, что в первый же день она сможет применить знания, полученные на медицинском факультете. — Н-нужно н-немедленно начать вакцинацию.

— Что начать? — тревожно спросил Саидмурад.

— Уколы, уколы, — пояснил Талиб. — Когда она вас укусила?

— Неделю тому назад.

— Что же вы медлите! — взволновалась Лера.

Ей ни разу не приходилось видеть больного бешенством, но она знала, какая это страшная болезнь. Она знала также, что скрытый, инкубационный период продолжается обычно месяц-полтора, но в учебнике были описаны случаи, когда скрытый период продолжался всего пятнадцать, а то и двенадцать дней.

— Вы должны завтра же пойти на пастеровский пункт, завтра же с утра, и попросить, чтобы вам начали у-уколы.

— Мне делают. Уже несколько уколов сделали. Только я не знаю, поможет ли.

Лера попросила показать место укуса. Несколько смущаясь, Саидмурад все же закатал штанину и показал ногу, на которой уже не осталось почти никаких следов. Лера осматривала ее очень внимательно, ощупывала, спрашивала, не больно ли, и Саидмурад, который начал было успокаиваться, опять встревожился.

— А вы убеждены, что собака бешеная? — спросил Талиб. — Она что, издохла?

— Нет, — сказал Саидмурад, — вчера она еще была живая, а сегодня я ее не видел.

— Значит, вы знаете, где сейчас эта собака? — Талиб обрадовался, что может помочь человеку. — Тогда, может быть, не надо никаких уколов. Вы отведете собаку на пастеровский пункт, ее проверят, и если она окажется здоровой, то выходит, что вы зря делали эти уколы. Все очень просто.

«Просто, — подумал Саидмурад. — Хорошо ему говорить — просто! Если бы он знал, как она меня второй раз чуть не покусала».

— Эх, Талиб Саттарович, — сказал Саидмурад, — это у вас в Москве все так легко, а у наших людей никакого сознания. Никто меня не жалеет. Сказал я нашему Уктамбеку Таджибековичу, он надо мной смеется. Отцу мальчишки, у которого эта собака, вашему вот соседу, я десять рублей предлагал — десять рублей за паршивую голую собаку, на ней даже шерсти никакой нету, — отказал. Говорит — не его собака, а детская.

— Погодите, погодите, — сказал Талиб, — так это та собака, которая жила в нашем дворе? Как же она вас покусала? Вы что, заходили сюда?

Саидмураду некуда было деваться. Он вынужден был объяснить, как попал в чужой двор. И хотя говорить об этом явно не следовало, Саидмурад все же начал рассказывать. Конечно, всю правду Саидмурад рассказывать не собирался, но в волнении не слишком заботился о том, чтобы врать складно. Сейчас ему было все равно, поверит Талиб или нет, важно было как следует рассказать московскому доктору про то, как его укусила собака. Шутка ли, на карту поставлена жизнь!

— Видите ли, — сказал он, — когда убили нашего уважаемого Махкам-ака… — Саидмурад запнулся, понял, что начал слишком издалека и вместе с тем слишком близко к тому, о чем говорить было нельзя. Но раз уж начал, пришлось продолжать: — Когда убили нашего уважаемого председателя и стало известно, что учитель Касым дает детям читать запрещенные книжки, наш уважаемый товарищ Таджибеков попросил меня проверить, чем занимаются дети, тем более что исчезла печать махалинской комиссии…

— Погодите, погодите, — сказал Талиб, — ведь печать махалинской комиссии украли бандиты.

— Э-э-э, — протянул Саидмурад, — конечно, может быть… В общем, Уктамбек Таджибекович просил меня зайти в ваш двор.

— Но ведь калитка была заперта, — сказал Талиб. — Вы зашли через соседний двор?

Вначале Талиб действительно очень по-доброму отнесся к Саидмураду, но сейчас в нем росла глухая неприязнь к этому человеку. Он смотрел на него в упор.

— Чтобы не беспокоить так поздно соседей, — сказал Саидмурад, пряча глаза, — я перелез через дувал.

— Разве это было ночью? — спросил Талиб.

— Что ты пристал к человеку, — вмешалась Лера. — Какая разница? Важно то, что укусила собака.

Однако Талиб не обратил внимания на слова жены. Он продолжал подробно расспрашивать Саидмурада, и тот, сопротивляясь, все же вынужден был подробно отвечать. Наконец Талиб встал.

— Вот что, — сказал он, — насчет собаки я завтра все выясню, зайдите ко мне перед обедом. Но жаль, что вы не рассказали все это раньше.

— Где? — спросил Саидмурад.

— Лучше всего было рассказать это в милиции, — ответил Талиб.

Чтобы как-то смягчить резкие слова мужа, Лера пригласила Саидмурада заходить и сказала, что бешенство вполне поддается лечению.

Саидмурад притворил за собой калитку и направился домой. Он был в смятении. Теперь, оказавшись на улице, он понял, что наговорил лишнего. Он шел, бормоча что-то о проклятой жизни и о том, что никогда не знаешь, откуда на тебя свалится несчастье. Из переулка недалеко от бутылочного склада наперерез Саидмураду пронесся какой-то мальчишка, а через секунду, догоняя его, промчались еще трое. Саидмураду показалось, что среди других голосов он слышит голос сына Таджибекова Азиза.

«Детям хорошо, — думал он, — у них никаких забот, одни игрушки на уме!»

Саидмурад не ошибся, он действительно слышал голос Азиза. В диком, животном страхе Азиз крикнул: «Помоги…»

Все началось для Азиза вроде бы и неплохо. Мать сумела утешить сыночка, пообещав, что отец вставит ему золотые зубы. Азиз посмотрелся в зеркало и решил, что золотые зубы ему пойдут.

Когда отец и таинственный гость ушли из дома, Азиз прошмыгнул в парадные комнаты. Он давно ждал этого момента и очень огорчался, что гость никуда не отлучается. Всякий раз, когда к отцу приезжали гости, Азиз тайком рылся в их вещах. Это был его постоянный источник дохода лет с десяти или одиннадцати. Сначала он воровал мелкие предметы — какой-нибудь ножичек, табакерку, — потом стал воровать деньги. Не помногу. Из толстой пачки он вынимал рубль или два, из горсти мелочи забирал лишь копеек двадцать — тридцать и знал, что если гость и обнаружит пропажу, то никогда не скажет об этом отцу.

К сегодня Азиз привычно взялся за дело. Он тщательно обыскал постель Кур-Султана, порылся в карманах его камзола, но нашел всего двадцать копеек. «Странно, — подумал он, — отец так его уважает, а он вроде и небогатый». И тогда Азиз решился на то, чего не делал никогда. Он знал, что в нижнем ящике шкафа в небольшой шкатулке милиционер Иса хранит деньги, которые копит на свадьбу. Азиз выдвинул ящик и сразу увидел, что поверх всякой рухляди лежит желтая кобура на широком желтом поясе. Он расстегнул кобуру и вытащил наган. «Тяжелый», — подумал он. Азиз прицелился в праздничный самовар, который стоял нише, потом в керосиновую лампу-«молнию», потом подошел к окну и прицелился в мать, стиравшую белье. И тут Азиз вспомнил, о чем мечтал утром.

Надо пойти на пустырь, забраться на дерево, подождать, пока эти уличные мальчишки придут играть в футбол, и тогда… Что же, утром он все хорошо продумал. Сначала он убьет Эсона, потом… Эх, жалко, нет Кудрата… Ну, потом Садыка, потом Закира. А Рахима можно и не убивать, он безобидный. Азиз спрятал наган за пазуху и вышел со двора.

На пустыре никого не было, потому что солнце в тот час припекало еще сильно, и Азиз обрадовался, что без помехи сумеет забраться на дерево и спрятаться в густой кроне. Он давно уже не лазил по деревьям и совсем забыл, как это делается. Только сорвавшись раз или два, он понял, что ему мешают ботинки, ведь раньше-то он лазил босиком. Он хотел было снять ботинки, но раздумал лезть на дерево и решил спрятаться на крыше бутылочного склада. Оттуда до пустыря было, конечно, дальше, но Азиз почему-то был уверен, что не промахнется даже с такого расстояния. Он залез на крышу и тут же пожалел об этом — все-таки на дереве не так бы пекло солнце. Однако менять позицию ему не хотелось.

Время тянулось медленно. Ребята почему-то все не появлялись. «Неужели они не придут?» — думал Азиз. До сегодняшнего дня он был убежден, что ребята играют в футбол каждый день. Чтобы защититься от солнца, Азиз накрылся пиджаком и незаметно для себя уснул. Проснулся он в сумерках и не сразу понял, как он очутился на крыше, потом все вспомнил и испугался. А что, если отец и гость уже вернулись и обнаружили пропажу нагана? Азиз очень боялся отца. Тот редко бил его, но бил очень жестоко.

Соскочив с крыши, Азиз помчался домой. Собственно говоря, дом был рядом, но, чтобы незаметно войти в калитку, нужно было обежать два квартала. Азиз свернул за угол и нос к носу столкнулся с теми, кого он напрасно поджидал на крыше. О чем-то оживленно разговаривая, ему навстречу шли Эсон-головотяп, Закир и Рахим.

Никто из ребят и не подумал бы бить его сейчас, и, если бы Азиз просто пробежал мимо них, они даже подножку ему не подставили бы. Ребята были убеждены, что вчера на остановке трамвая Эсон рассчитался с Азизом за все прошлое. И даже немного переплатил.

Но мысль Азиза работала совсем иначе. Ему казалось, ребята знают о его намерении поубивать их, а раз знают, то и сами могут убить его. Поэтому Азиз отскочил, повернулся и бросился прочь.

— Держи! Держи! — крикнул Закир.

И ребята помчались за ним. Даже прихрамывающий Рахим побежал.

Ребята не могли бежать быстро, потому что им было смешно, а Азиз, слыша за собой топот, еще наддал и даже закричал в ужасе:

— Помогите!

Ребята давно уже отстали и повернули назад, а он все еще бежал, петляя по переулкам. Потом Азиз в изнеможении остановился у дувала. Сердце выскакивало из груди.

«Наган не потерял?» — вспомнил он. Нет, наган был за пазухой, но стрелять и убивать совсем не хотелось.

Успокоившись, Азиз осторожно добрался до своей калитки и прошмыгнул на женскую половину дома.

Отдышавшись, Азиз вспомнил, что наган надо положить на место. Но как это сделать, если и отец и милиционер Иса сидят в комнате для гостей, в той самой, где находится шкаф.

В комнате для гостей было весело. Там горел яркий свет, раздавались возбужденные голоса.

— Твой отец совсем пьяница стал, — сказала Азизу мать, — пьет чуть не каждый день, забыл мусульманский закон. С чужими приветливый, радостный, а мне только приказы отдает. Сегодня я для гостей и шурпу жирную, и манты сделала, как будто свадьба у них. Я две бархатные подушки купила, одеяло новое. Он увидел, приказал туда отнести. Все для чужих людей!

— А вы уже отнесли? — спросил Азиз. Он подумал, что неплохо бы самому отнести одеяло и подушки и незаметно подсунуть куда-нибудь наган.

— Нет, — сказала мать, — не отнесла. Может, он забудет.

— Что вы, мама, он никогда ничего не забывает, — сказал Азиз, — дайте я сейчас отнесу.

— Ах, — сказала мать, — и ты все для чужих людей готов сделать. Неси. Вон они на сундуке.

Когда Азиз вошел в комнату для гостей, отец держал в руках пиалу и произносил тост:

— Мы уже выпили за каждого из нас. За храброго Кур-Султана, за верного друга Ису и за меня. Для меня это была большая честь. Но теперь я хочу выпить за дружбу… — Увидев сына с одеялом и подушками в руках, Таджибеков сказал: — Давай подушки сюда, а одеяло положи в нишу.

Это обрадовало Азиза. «Как хорошо, — подумал он, — что я положил наган в сложенное одеяло!»

— Положи и уходи, — поторопил Азиза отец, — ты еще молод, сынок, чтобы присутствовать при разговоре взрослых.

Азиз вышел за дверь и, проходя по веранде, услышал, что отец продолжает начатый тост:

— Я хочу выпить за дружбу, потому что нет в мире чувства, которое было бы дороже дружбы, потому что друг — это человек, который готов всем пожертвовать ради этого священного чувства. Нас трое здесь, но мы как один человек: у нас одно сердце и одни мысли. За дружбу!

Все трое выпили. Хозяин — медленно и степенно, Кур-Султан — равнодушно и лениво, а Иса выпил и с трудом подавил вздох. У себя в кишлаке Иса никогда не пил. В кишлаке вообще никто не пил. А здесь, в доме Таджибекова, Иса быстро привык и к вину и к водке. Обычно он пил с удовольствием, вино веселило и как бы уравнивало его и с самим хозяином дома, и с его почетными гостями, но сегодня вино не веселило Ису. Он чокнулся и выпил, вежливо поклонившись в сторону Таджибекова и Кур-Султана, и подумал, что, конечно, они, эти двое, — одна душа. Смелые и богатые. Умные. А он, Иса, совсем другой. Он не смелый, и не богатый, и не решительный. Что прикажут, то и делает. Нет, с ними ему не по пути. Они из любого дела вывернутся, а он погибнет. И Иса еще раз подумал, что решение, которое он принял сегодня, правильное. Завтра утром он покинет этот дом, уедет в тихий город, что лежит восточнее Ташкента, в казахской степи, в тихий город Аулие-Ата. Билет уже куплен, деньги есть на первый случай, и будет он жить тихо-тихо и никогда не полезет в чужое дело, никогда не свяжется с убийством.

Как ни странно, но в этот момент Кур-Султан тоже думал о железнодорожном билете, который лежал у него в кармане вместе с новыми документами, хорошими документами с круглой печатью. Завтра поутру он выйдет, будто за лошадью, а сам сядет в поезд, идущий на юго-запад, в сторону Афганистана, и пусть его ищет милиция и угрозыск, пусть его ищут дружки по шайке во главе с верным немым Баратом. Очень удачно получилось сегодня. Он уже сторговал лошадь и, увидев, что барышник человек надежный, на всякий случай спросил у него, не найдутся ли за хорошие деньги документы. Правильные документы, по которым можно прожить в другом городе и не бояться милицейской проверки. Барышник подумал и сказал, что в прошлом месяце у него умер брат, от которого остались документы. Кур-Султан заплатил, забрал справку с места жительства и справку с места работы, сказал, что за лошадью зайдет утром, и попросил хорошо накормить ее. Заходить утром за лошадью он не собирался. Кур-Султан никому не доверял и уж меньше всего лошадиным барышникам. «Если он захочет предать меня, — думал Кур-Султан, — то засада будет ждать меня утром возле дома». От барышника Кур-Султан пошел на вокзал и купил билет.

Таджибекову Кур-Султан об этом не рассказал. Чем меньше люди знают друг о друге, тем лучше. Он закусывал и вовсе не думал о тосте дружбы, который произносил хозяин дома. Что думать об этом! Кур-Султан понимал, что с хозяином дома его связывает только страх перед Советской властью. Пусть тот думает, что он уехал в горы, и пусть как хочет объясняется с Баратом, когда тот вернется. Почему он должен заботиться обо всех? Что он им, нянька или старший брат!

И у бухгалтера Таджибекова в этот час на душе было легче, чем в последние дни. Завтра Кур-Султан уедет в горы, а они с Исой заживут по-прежнему, спокойно и тихо. Таджибеков надеялся, что Кур-Султан с дружками уйдет за рубеж либо погибнет где-нибудь при новом бандитском налете или переходе границы. Главное — что он уйдет навсегда.

Таджибеков разлил по пиалам остатки водки и сказал:

— Этот последний тост опять хочу сказать я. Я надеюсь, что скоро мы вновь увидимся с нашим храбрым Кур-Султаном, потому что гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда.

 

9

В парке было много народу. У киосков с лимонадом и мороженым стояли очереди. В фанерной раковине перед цементной танцплощадкой играл военный духовой оркестр.

Садык шел между клумбами и внимательно смотрел по сторонам. Каждый человек в вельветовой курточке — а вокруг почему-то было много людей в вельветовых куртках — казался ему Иваном Кустовым. Он несколько раз догонял людей, издали похожих на Ивана, заглядывал в лицо. Его спрашивали: «Тебе чего, мальчик?»

Садык поверил в то, что Иван в парке, но почему-то не верилось, что он на танцплощадке. «Неужели ему нечего делать, что он на танцплощадку пошел?» — думал Садык. Обследовав все уголки парка, Садык все же побрел на звуки оркестра.

Танцплощадка была окружена металлической оградой. Вход туда был по билетам, и Садык стал смотреть сквозь железные прутья. Парочки кружились под музыку. Их было много. Они мелькали у него перед глазами — все разные, все непохожие и вместе с тем все какие-то одинаковые. Они кружились то быстро, то медленно, задевали друг друга согнутыми локтями, никто не смотрел по сторонам, и лица были какие-то особенные. Сначала Садык не слушал музыку, она ему даже мешала, а потом как-то незаметно для себя стал прислушиваться, и ему понравилось пение труб, мерное уханье барабана и звон медных тарелок. В старом городе редко слышали духовой оркестр, а Садык так вообще, может, в первый раз близко слышал и видел его. Хорошо играют, думал он, все вместе и складно.

Неожиданно оркестр замолчал. Музыканты встали, положили свои трубы на табуретки и сошли с эстрады. Парочки ринулись к выходу с танцплощадки, и Садык побежал туда же. К счастью, с танцплощадки люди выходили медленно, потому что каждая парочка брала контрамарки. Толпа у выхода постепенно уменьшалась, а очереди возле киосков с лимонадом и тележек с мороженым росли.

Тут Садык увидел Ивана. Он был с девушкой. Невысокой, с двумя черными косами. На ней было красное платье в белый горошек и туфли с перламутровыми пуговицами. Иван деря: ал ее за руку. После минутного колебания, к какой очереди присоединиться, они стали возле тележки с мороженым. Девушка смотрела только на Ивана, а Иван — только на нее. Народу возле тележки было много, и Садык не решился подойти. Потом Иван с девушкой купили мороженое, и Садык решил, что, как только они съедят мороженое, он подойдет и скажет, вернее, спросит, цела ли та пластинка, с которой Иван сделал фотографию. Конечно, Иван удивится, и вообще здесь не место об этом говорить, но другого выхода нет.

Садык стоял за киоском с лимонадом и старался, чтобы Иван до поры не видел его. А Иван и без того никого вокруг не видел.

Мороженое, зажатое между двумя плоскими вафельками, таяло быстро. Его оставалось уже совсем немного и у девушки, и у Ивана, когда вдруг опять заиграл духовой оркестр и девушка повела Ивана к танцплощадке. И опять Садык стоял у железной ограды и издали смотрел на танцующих. Он стоял долго и ни на минуту не выпускал Ивана из виду. Это было легко: вельветовых курточек на площадке было много, но красное платье в белый горошек — одно.

Наконец оркестр заиграл марш. Садыку очень понравилась эта музыка, больше, чем все, что оркестр играл до сих пор. Видимо, и музыкантам эта музыка нравилась больше всех других, потому что марш они играли как-то особенно весело. Но под марш парочки не стали танцевать, а поспешили к выходу. Садык сообразил, что теперь ему торопиться не надо. Он пойдет за Иваном, который наверняка проводит девушку до дому, а потом, когда Иван останется один, подойдет и все ему скажет.

Чем больше удалялись они от парка, тем меньше людей становилось на улицах. Садык понимал, что следить нехорошо, но утешал себя тем, что не следил, а просто шел.

В большинстве домов окна потухли. Изредка где-то далеко лаяла собака. Шаги Садыка были неслышными. На этой улице росли каштаны, и, хотя все последние ночи были лунные и сейчас луна стояла высоко, в тени деревьев царила тьма.

На пожарной каланче двенадцать раз ударил колокол. Полночь.