Обычно караваны приходят в город вечером, когда солнце на западе уже окунулось в песок, а огромный караван с хорезмийцами пришел в Хиву за час до рассвета. Видно, люди отказались от последней ночевки и двигались без передышки с прошлого утра.

Никто не встречал усталых путников. Сонные стражники у городских ворот подняли тревогу, а пока начальники разбирались, что к чему, вся Хива уже вышла на крепостной вал и улицы были запружены толпами. Из уст в уста передавалась невероятная, радостная весть: вернулись те, кто больше сорока лет назад были захвачены монголами и проданы в дальние страны. Вернулись те, кого ждали и на чье возвращение уповали бесчисленные родственники и друзья, те, кого ждали долго и почти безнадежно.

Правда, не все вернулись после сорока лет. Многие погибли во время странствий или умерли на чужбине от старости и болезней. Зато вернулись их дети и внуки, так похожие на родителей, что хивинцы сразу узнавали своих.

В этот день ни в одном саду не оказалось ни одного цветка, потому что еще утром их раздарили вернувшимся мастерам.

В этот день над Хивой стояло ароматное облако, потому что в каждом доме готовили угощение.

В этот день в Хиве навсегда был нарушен запрет произносить имя Махмуда-Пахлавана, и, несмотря на то что Махмуд не пришел с караваном, все говорили только о нем, о его подвигах, о его благородстве, уме и храбрости.

В этот день ни один мулла не решался проклинать Махмуда, потому что за оскорбление шубника толпа горожан поколотила палками десяток самых наглых соглядатаев и содрала чалму с одного упрямого ишана.

Шейх Сеид-Алаветдин и мулла Мухтар ничего не могли с этим поделать. Проклятый шубник совершил подвиг, с лихвой искупающий его прегрешения перед аллахом.

«Хорошо еще, что Махмуд не приехал с ними»,— утешали себя шейх Сеид-Алаветдин и мулла Мухтар.

Судя по рассказам вернувшихся, Махмуд задерживался надолго. Одни говорили, что он должен отстроить разрушенный дворец, другие уверяли, что царица сделает его своим визирем, а третьи туманно намекали на своенравие царицы Ропой и считали, что Махмуд может и вовсе стать царем.

Это успокаивало муллу Мухтара. Он выведал, что Таджнхон любит Махмуда, и сумел дознаться о том, что за жернов лежит во дворе Насыр-ата. Он прочел надпись, высеченную на камне, и пригрозил, что накажет всю семью за дружбу с вероотступником. За неделю до возвращения мастеров мулла обложил штрафом семью, успел обобрать скорняка и заполучить у него расписку на десять тысяч золотых. Мулла знал, что в доме скорняка не наскрести и нескольких серебряных монет,— он хотел вынудить скорняка отдать за долги дочь. Слухи о том, что Махмуд может жениться на царице Ропой, тоже были ему на руку. Как только закончились празднества по случаю встречи мастеров и те из них, что были родом из других городов Хорезма, разъехались, коварный мулла вновь пришел к старому скорняку. Он по-хозяйски уселся за скудным достарханом и объявил:

— Мы простили Махмуда, но твой долг все равно остается, ибо ты дружил с шубником, когда он еще не был прощен. Не упрямься! Отдай мне твою дочь: ведь Махмуд все равно не вернется.

Как ни старался несчастный отец уговорить муллу отказаться от женитьбы, как ни просил пощадить единственную дочь, тот был неумолим.

— Она сейчас очень больна,— сказал старик.— Неужели вы возьмете в дом больную? Разве вы сами не понимаете, как это опасно!

— Больна? — встревожился мулла.— Это плохо. Но я хочу сам убедиться в истинности твоих слов. Покажи мне ее.

Таджихон действительно очень страдала, но не от болезни, а от огорчения, что ее любимый Махмуд не вернулся, от слухов о его возможной женитьбе на царице и особенно от страха, что она сама может стать женой муллы Мухтара.

Мухтар поверил в болезнь. Девушка сильно исхудала, выглядела совсем слабой, под заплаканными глазами появились черные полукружья.

— Пусть она выздоровеет. Больная в моем доме не нужна. Даю последнюю отсрочку. Но,— пригрозил мулла,— если не выздоровеет, все равно заберу и подарю наместнику.

Сначала мулла раз в неделю посылал к скорняку справляться о здоровье дочери. Потом он узнавал два раза в неделю, а через месяц явился со стражей, предъявил расписку и потребовал выдачи девушки. Напрасно пытались смягчить сердце муллы. Не помогли ни слезы, ни мольбы. Таджихон связали, кинули, как мешок, на арбу и повезли. По кривой улочке следом за арбой, рыдая, бежали родственники и друзья, а сам Насыр-ата распластался посреди двора. На прощание стражник полоснул его камчой по лицу, и старик потерял сознание.

На другой день мулла Мухтар во всеуслышание заявил в Джума-мечети, что женится на Таджихон. Молящиеся встретили это сообщение неодобрительным гулом. Кто-то осмелился выкрикнуть слова про воровство, про то, что нехорошо отнимать дочь у старика и невесту у героя, когда тот в отсутствии. Вести спор в мечети — богохульство, и мулла Мухтар попробовал прикрикнуть.

Лучше бы он не делал этого. Люди стали еще больше шуметь и выкрикивать обидные слова. Поднялось такое, чего еще не видели и не слышали стены старинной мечети. Молящиеся перестали бить поклоны, в отдельных местах возникали споры, и никто не заметил, что какой-то человек в выгоревшем на солнце халате и запыленных сапогах протиснулся к мимбару.

Час назад Махмуд выпростал ногу из-под загнанной до смерти лошади и пешком вошел в городские ворота. Теперь Махмуд был самым несчастным человеком во всей Хиве. Первые же минуты в родном городе вместо радостных встреч принесли ему много горя. Его встретил заколоченный, опустевший дом с развалившимся от дождей дувалом, соседи рассказали о смерти матери, а в доме Насыра он узнал остальное.

Махмуд вошел в мечеть через дверь, выходящую в сторону его шубошвейной мастерской, и, тяжело прислонившись к резной деревянной колонне, вслушивался в шум голосов.

Мулла Мухтар уже пожалел о своих словах. Не стоило говорить в мечети о женитьбе. Теперь же приходилось изворачиваться, хитрить.

— О мусульмане! — закатив глаза, взывал он к негодующей толпе.— О мусульмане! Зачем такой шум? Вы знаете древний обычай — обычай, установленный аллахом. Я не украл себе невесту, а как благочестивый человек купил ее, вернее, взял за долги...

— Гнусный пес! — выдохнул Махмуд. Ему казалось, что он сказал это тихо, но хриплый от волнения голос услышали все; все стихло вокруг.— Гнусный пес! — гневным, сразу окрепшим голосом повторил Махмуд.

Все повернулись туда, где стоял человек в пыльной одежде путешественника. Мулла Мухтар вздрогнул, лицо его стало землистым, узкие щелки глаз стали тоньше лезвия бритвы. Тишина в мечети была гнетущей и грозной. Мулла по-своему понял ее значение.

— Вот он, осквернитель святой мечети! Вот он, вероотступник! — завопил мулла.— Вот тот, за кого вы по темноте хотели заступиться. Смотрите на нечестивца, оскорбителя веры. Мы простили его, а он опять богохульствует, нарушает законы аллаха всемогущего...

Ему не дали закончить. В мечети поднялось невообразимое волнение:

— Слава Махмуду-Пахлавану, освободившему наших братьев!

— Слава Махмуду — отцу всех богатырей мира!

Восторженные крики сотрясали своды мечети. Только кучка богачей, собравшись с духом, решилась кричать другое:

— Пусть скажет шейх Сеид-Алаветдин!

Шейх стоял на коленях в высокой нише, где было его место. Он встал, и все увидели его перекошенное от страха лицо. Но много еще было темных людей, верящих в божью справедливость, и, когда Сеид-Алаветдин шагнул вперед и воздел к небу трясущиеся кривые руки, в мечети стало тише.

— Посмотрите на небо,— прогнусавил шейх.— Посмотрите на небо, о правоверные! Там царство аллаха милостивого, и все в его воле. Он подарил нам семь небес и пустил по ним солнце и звезды. Он насадил леса и провел реки, он дает нам все блага земные, и по его законам мы должны жить. Посмотрите на небо, о правоверные!

— Посмотрите на землю, друзья! — прервал его Махмуд.— При чем здесь аллах? Разве не мы копаем арыки и каналы, возводим плотины и даем воду вспаханным нами полям, разве не мы сажаем сады и строим дома?! Разве не мы, простые люди, построили эту мечеть, разве аллах украсил резьбой эти древние колонны?!

— Посмотрите на небо! — вновь прогнусавил шейх Сеид-Алаветдин.— Оттуда высшая справедливость...

— Посмотрите на землю! — снова загремел голос Махмуда.— Посмотрите на землю — где справедливость? Разве нас не обирают богачи и муллы, разве не наш хлеб едят эти жирные кабаны?! Разве вам неведомо, как мулла Мухтар уморил голодом мою несчастную мать?! Кто не знает, как этот старый шакал украл мою невесту и избил ее отца, доброго скорняка Насыра? Где справедливость, если мы трудимся и голодаем, а богачи и муллы бездельничают и обжираются? Где божья справедливость? — спрашиваю я.

— Нет справедливости! — глухо ответила толпа, и каждый стал говорить о своих несчастьях и обидах.

Людей в мечети было много, и все хотели поведать Махмуду о притеснениях, чинимых шейхом и муллами. Только богатые купцы и баи кучкой сбились у мимбара и помалкивали. Их-то аллах защищал хорошо.

В сутолоке и неразберихе шейх с муллой Мухтаром незаметно выбрались через боковой вход, а толпа все гудела и негодовала.

Наконец кто-то хватился виновников несчастий, и возмущенная толпа ринулась вдогонку. По дороге ко дворцу шейха толпа выросла в несколько раз.

Портные выскакивали из лавок с медными аршинами, повара хватали тяжелые половники, земледельцы бежали с кетменями, остальные вооружились кольями и камнями. В одно мгновение была сметена дворцовая стража, но дворец шейха оказался пуст, как тыква, из которой выскребли мякоть. Сеид-Алаветдин напялил на себя женское платье, закрыл лицо чачваном и поспешил удрать. Только мулла Мухтар замешкался в кладовой. Его застали в тот самый момент, когда он, набив за пазуху скопленные деньги, пытался ускользнуть в окно. Мулла пятился задом, ногами вперед, и его живот застрял в узкой раме, ноги свесились, а халат задрался.

Били его с двух сторон — из комнаты и со двора. Никто не смог бы сосчитать, сколько синяков и шишек появилось на жирном теле муллы, но никто и не интересовался этим. Мухтара посадили на ишака задом наперед и выгнали из Хивы. По дороге он проклинал аллаха, всех святых, шейха и ишанов, а в промежутках между ругательствами выплевывал выбитые зубы. Потом, между прочим, говорили, что мулла опять стал проповедовать божью справедливость, стал где-то шейхом и нашел простаков, которые верили ему.

Долго не решался появиться в Хиве и Сеид-Алаветдин, а когда вернулся, то был тише воды и ниже травы.

При упоминании имени Махмуда шейх вздрагивал и начинал молиться с такой быстротой и так неразборчиво, будто у него вместо языка во рту была привязана живая мышь на веревочке.

Пышной и торжественной была свадьба Махмуда и Таджихон. На нее приехали тысячи людей со всего Хорезма, и весь город веселился на улицах и на площадях. В разгар празднества на базарной площади устроили состязание борцов и канатоходцев, и Махмуд показывал свое искусство, а потом взял Таджихон на руки и прошел с ней по канату, натянутому между двумя высокими минаретами. Таджихон было немножко страшно, она закрывала глаза и прижималась к Махмуду, но все видели, как счастливо она улыбается.

В этот день в Хиве никто уже не сомневался в том, кто спас узников шейха Сеида-Алаветдина от голодной смерти, кто приносил им еду. Когда Махмуд и Таджихон сошли на площадь, толпа окружила их и старики сказали:

— Тебя знают на всем Востоке. Тебя зовут Махмуд-непобедимый, Махмуд-поэт, Махмуд — отец богатырей. Отныне мы будем звать тебя еще и Махмуд-канатоходец.

А Махмуд, вежливо поклонившись старикам, поблагодарил их и ответил так, как не раз уже отвечал раньше:

— Зовите меня как хотите. Народ лучше знает, какое имя найти для каждого человека, но не нужно забывать, что я к тому же и Махмуд-скорняк, Махмуд-шубник.

Вместе с молодой женой Махмуд поселился в своем доме. Переехал туда и старый скорняк Насыр-ата, а Юсуп перестал скитаться по базару и стал учеником шубника. Жили они все вместе, одной семьей.

Не было отбоя от заказчиков, желающих ходить в шубах, сшитых у Махмуда, да не было и шуб лучше тех, что шил Махмуд. Каждый вечер во дворе под карагачем собирались люди, чтобы послушать стихи Махмуда и его рассказы о дальних странах, приходили за советом в самых разнообразных делах.

Махмуд для каждого находил доброе слово и каждому был рад помочь. Таджихон угощала гостей пловом и чебуреками, дынями и персиками. Юсуп разносил зеленый чай и внимательно прислушивался к разговорам взрослых.

Однажды к Махмуду пришел какой-то молодой человек и сказал:

— Я много слышал о ваших знаниях и мудрости и хочу просить совета. Мне двадцать три года, но я не знаю, как мне следует жить: что делать и чего избегать, что говорить и о чем молчать. Я прочитал много толстых книг, но ни в одной не нашел прямого и ясного ответа.

— А кто вы? Пастух, земледелец или ремесленник?— заботливо спросил Махмуд.

— Нет,— ответил гость.— Я сын богатого бая. Я ничего не делаю, а только думаю, чем бы мне заняться.

Махмуд внимательно посмотрел на него, помолчал и убежденно сказал:

— Хорошо. Я дам вам только один совет, какого не давал никому. Следуйте ему и будьте спокойны. Никогда не ешьте мясо трехцветной козы. Это для вас самое главное.

Гость ушел довольный, а Юсуп спросил:

— Дядя Махмуд, я понимаю почти все, что вы говорите. Вы подробно рассказываете людям, как и где лучше копать арыки и каналы для орошения полей. Вы объясняете, что нужно делать, чтобы уберечь скот от падежа, а садовые деревья от болезней, но этот совет мне непонятен.

— Видишь ли,— сказал Махмуд,— этому здоровому бездельнику идет уже третий десяток. Если он до сих пор ничего полезного не делал и ничего не хотел делать, то и впредь от него никакого толку не будет. Вот я и сказал ему: «Не ешьте мясо трехцветной козы». Теперь он, по крайней мере, знает, чего ему не делать. Видал, какой он довольный пошел? Большего этот бездельник не заслуживает. Дело нужно выбирать себе с детства. Вот ты, например, уже научился метать петли и пришивать карманы, тебя можно послать за нитками, и ты не принесешь гнилых... Да, скажи-ка мне, что нового ты узнал в городе и на базаре?

— Большие новости! — Юсуп обрадовался вопросу; ему показалось, что он может рассказать много интересного.— Из Золотой Орды пришел караван с дорогими мехами, а из Персии — с шелковыми тканями. На базар приехал китайский фокусник. У него такая круглая шапка, он вынимает из нее всякие ленты, платки и даже живую курицу.

— Ну, а что ты узнал сегодня из книги Абу-Рейхан аль-Бируни?

— Там нет больших новостей. Там написано только, что Земля и другие звезды кружатся вокруг Солнца. Я еще не читал дальше, но, кроме этого, пока ничего не узнал.

— Что же,— спокойно заметил Махмуд,— самую большую новость ты узнал именно из этой книги. Новое никогда не бывает большим, и не каждый его сразу замечает. Зоркий человек видит верблюда в пустыне, когда он еще меньше мухи. Потом верблюд приближается и становится с собаку, а потом он становится большим, как верблюд. Но это уже не новость. Это просто верблюд. Когда-нибудь люди, возможно, побывают на дальних звездах, и это случится потому, что они будут хорошо знать ту маленькую новость, которую ты узнал из книги великого Бируни. Я не зря дал тебе ее читать. Ты должен учиться.

— Это трудно,— пожаловался Юсуп.— В книгах много непонятного.

— Правильно,— сказал Махмуд.— Учиться нелегко. Кое-кто даже и не представляет, как это трудно. Ведь ученье отличается от всякой другой работы. Можно попросить, чтобы за тебя принесли дрова для очага, нарвали яблок или даже выкопали колодец. Но никого нельзя просить, чтобы за тебя выучили стихотворение или прочитали умную книгу, потому что стихотворение будешь знать не ты, а другой, и мысли мудреца останутся тебе неизвестны. Учиться ремеслу тоже нелегко, но ты — молодец! Завтра я научу тебя пришивать воротник. Ты не жалеешь, что выбрал скорняжное ремесло?

— Не жалею,— сказал Юсуп.— Мне нравится.

— Мне тоже,— улыбнулся Махмуд.— Ведь самое главное, по-моему,— это чтобы людям было тепло оттого, что ты живешь на свете.