Морской клуб в гараже
Наступал быстрый осенний вечер. На ясном небе загорались звезды, одна за одной, как окна в просыпающемся доме. Любопытная круглолицая сияющая луна беззастенчиво гляделась в темные воды залива, в котором отражались подмигивающие огни навигационных знаков, и прихорашивалась, любуясь широкой золотистой, как волосы юной блондинки, лунной дорожкой через всю гавань.
На севере, аккурат ниже дремлющей Малой Медведицы, кто-то размотал зеленоватый шелковый шарф – Северное Сияние.
– Знать, к морозу! Только в мороз сияние поярче и покрасивее будет, с огнем! Недаром его поморы «сполохами» зовут и глаз оторвать не могут от этих волшебных огней! – протянул Коромыслин.
– Да нет, это не местная примета… Причина и следствие перепутаны! Сияние, сполохи, видно тогда, когда небо чистое, то есть – в зоне антициклона. Тогда одеяло туч и облаков уходит, тепло – на обогрев космоса, и приходят морозы – пояснил обстоятельный Бардин.
– Коромыслин! – рыкнул Петрюк – ты опять тень на плетень наводишь, а?
– Да у нас так всегда говорили! – огрызнулся тот.
– А самый хороший ответ – всегда так было, «а вот прошлый командир всегда разрешал!» – добавил в тон разговору Егоркин.
Ветер спешно тащил куда-то прочь с горизонта обрывки грязных облаков, уныло подвывая в проводах. А в нашем гараже было тепло, людно и все располагало к беседе старых знакомых.
Неспешная беседа свернула на морские легенды, приметы, суеверия… Обстановка располагала, да и программы телевидения этому способствовали. Подкидывали призраки старых тайн. Пошли в ход Огни Святого Эльма, Летучий Голландец, громадные фосфоресцирующие кракены, вдруг всплывавшие у борта корабля, ночные стуки морзянкой в борта подлодки на глубине, огни в каютах на давно заброшенных и обесточенных кораблях… б-р-р! Мороз по коже! Как раз – к ночи! Рассказы будоражили воображение, разыгравшееся до холодных мурашек. А сейчас еще Палыч кое-что вспомнил к теме и вдруг сказал:
– А дело было так – сказал Егоркин и замолчал, делая садистскую паузу.
– Слушайте, это уже стало нехорошей традицией! Просто-таки психиатрическим симптомом! – возмущенно проворчал доктор Рюмин.
Командир атомной лодки Бардин бросил в него куском замши, которой он старательно протирал стекло своей машины – заткнись, мол, пожалуйста!
Но об этом Палычу лучше было бы не напоминать! А то будет еще хуже! Есть в жизни такие индивидуи, что… Да и привыкли к его выходкам давным-давно. А сейчас все поняли, что будет нечто интересное! Вот это – когда интересно, любили все, пусть его, даже если врет!
Слушатели внутренне напряглись и приготовились внимать очередному рассказу Александра Павловича. Над крышей завывал ветер, гремел где-то оторванным листом железа, бросая горсти ледяной крупы в стальную дверь.
А здесь было по-домашнему уютно. В печке весело потрескивали сосновые дрова, пахло хвоей и смолой. Слабый аромат березовых и дубовых веников, висящих в дальнем углу, над верстаком. Напоминал об ушедшем лете. Шум непогоды за стенами создавал особое, романтическое настроение, что еще больше располагало к мужской задушевной беседе.
Аккуратно в это время – ни раньше, ни позже – на столе весело забурлил, подпрыгивая от нетерпения, закипевший чайник и приглашающе щелкнул автоматическим выключателем. Заварка уже давно настаивалась возле печки: несколько сортов чая, плюс травы, плюс… Короче, какой-то «секретный» рецепт Егоркина, с которым он ни с кем не делился даже в состоянии веселого подпития. Знаем мы эти рецепты! Обычно это эвристическая смесь из всего того, что в данный момент есть под рукой. И это – как повезет – бывает очень удачно, а бывает и так себе! но зато загадочности и самомнения – хоть отбавляй!
Все присутствующие потянулись к своим стаканам и кружкам. В сахарнице был кусковой сахар. Как знаток и ценитель чая, Палыч предпочитал исключительно его, если было из чего выбирать. Иногда он умудрялся доставать даже колотый сахар, забытый ныне напрочь. Скажите, кто когда в последний раз его видел, формованный в особые белые конусы, сияющие, как ледяные горные вершины? Ну, то-то!
А Егоркин где-то брал, до последнего времени! Но это уже не для нас, а для гурманов из ближнего круга. На тарелочках теснились галеты и сушки, леденцы. Шла мирная беседа, завершающая долгий рабочий день.
Палыч был записным хозяином «кают-компании», «мужского клуба», а попросту – помещения в задней части его здоровенного гаража, стилизованного под «морскую ностальгию». Её называют иногда «Стена плача», потому, что там собирают памятные, дорогие сердцу вещи.
В этой выгородке был настоящий бронзовый иллюминатор со старого корабля, с подсветкой (). А за его стеклом был виден пиратский бриг под полным ветром. Там же висели часы в форме штурвала, а вместо цифр были фотографии старинных друзей Егоркина. Подвешенная к потолку (здесь упрямо говорили: «к подволоку») маленькая, точенная из бронзовой болванки, рындочка с гравировкой «Палыч», вместо имени корабля, отбивала время заседаний. Впечатление дополняли картины с морскими пейзажами, раковины, фотографии кораблей и тому подобные атрибуты. Народ, в смысле – друзья, соседи и знакомые Палыча, собирался здесь частенько. Обстановка обычно располагала…
Этот клуб по интересам действовал уже который год! В «клубе» хранились и продукты НЗ, и даже кое-какое спиртное! А что – случаи бывают всякие, это даже каждый моряк-первогодок знает! А вот первогодков в этой компании никогда, понятное дело, не бывало!
Егоркин на старом корабле
Отхлебнув целебного напитка, пахнущего летом и еще чем-то неуловимо-особенно-приятным, да еще – собственного приготовления, Егоркин продолжал: – Был я как-то давно, даже не помню точно – когда, в командировке в одном столичном городе, и пришлось мне остаться там еще на один день, сверх расчетного срока. Попробуй-ка, победи чиновников от флота с одного налета! Даже если высокоточным оружием? Это редкая удача, а она не всегда приходит!
Все согласно закивали – а как же, обычное дело!
Рассказчик продолжал: – Делать нечего, пошел я в поисках ночлега на корабль, где главным боцманом тогда служил мой старый знакомец, а, заодно и проведать приятеля, языки размять, былое вспомнить.
Корабль его уже получил статус «отстойного», был загнан на старый облезлый причал, и забыт там, и людьми, и самим Богом. Расспросив вахту, где находится нужный мне ветеран, через некоторое время я уже подошел к стальной громадине…
Вот и сам эсминец! Некогда красивый, с летящей архитектурой ажурных мачт и зорких антенн, теперь он возвышался над ржавыми секциями причала унылой серой глыбой, как гранитное надгробие в глубине кладбищенских аллей.
Славный Андреевский Военно-Морской флаг на нем был уже давно торжественно спущен и передан в архив флота на вечное хранение.
Стальные, жирно смазанные швартовы намертво приковали его корпус к причалу, и, как от горькой стариковской обиды, по крутым скулам корабля, не переставая, текли слезы дождя и конденсата. Прямой ветер с моря старался их высушить. «Ничего, старик, не ты первый, не ты последний…» – завывал он в снастях свою заунывную песню. Но новые и новые слезы все текли и текли, скапливаясь в трещинах и раковинах старой шаровой краски на высоком борту.
Потрескавшаяся и отслаивающаяся краска напоминала воспалившиеся былые шрамы ветерана. Обтянутые концы тяжко стонали в такт гуляющей волне и где-то внутри слышались протяжные вздохи и болезненные скрипы потрепанных кранцев.
«Поди, узнай!» – подумал я, – «шпангоуты ли потрескивают, или душа корабля стонет?». Да, смотрел я на него, и глаза мои тоже слезились. Наверное, от резкого ветра…
Палубное освещение скромно подсвечивало лишь отдельные наиболее важные места на последней стоянке. В глазницах иллюминаторов многих помещений света совсем не было, и, видимо, уже давно они были нежилыми. Общее ощущение, дополненное разгулявшимся воображением было такое, что я зябко передернул плечами. Нет, не от холода, а от того, что мне показалось, как будто по умирающему кораблю мимо меня прошло что-то неведомое и жутковатое, как призрак, как живая тень.
А я ведь помнил этот корабль, когда он еще только пришел после ходовых испытаний на наш флот, франтовато блестя заводской краской, горделиво смотрясь в свое отражение в водах залива.
Любознательные молодые офицеры восторженно обсуждали его характеристики, завидуя тем своим сокурсникам, которые на нем служили! Там было все самое новое, самое интересное! Да, было и такое время!
Эх, разве мог так выглядеть всего каких-то год-два назад этот заслуженный, славный и далеко еще не такой уж и старый корабль? Но – время, но – старость… Да и ситуация в стране тоже – не подарок! У нас за все политические вывихи первым флот страдает. Вот, помните…
– Палыч! Вернись на фарватер! – строго, почти дружным хором, заметили слушатели. Водилось за Егоркиным такое – он иногда увлекался вдруг! А уж тогда сносило его в сторону от сюжета, только держи!
– Однако, отметил я, – продолжал заслуженный старший мичман, пропустив возмущенные вопли слушателей мимо ушей – служба на нем была организована как надо. Палуба сверкала чистотой, все кранцы были заботливо оплетены старыми пеньковыми концами, медь и бронза надраены до зеркального запредельного блеска. На туго обтянутых концах, идущих на берег – большие круги «крысотбойников», скалящихся зверскими тигриными мордами на потенциальных хвостатых незваных гостей. Считается, что крысы, эти вездесущие разбойники их боятся. Да и физически эти широкие жестяные круги грызуну преодолеть не так-то просто! Нынешние боцмана ими беспечно пренебрегают. Зря!
Все это – морская культура, въевшаяся в плоть и кровь боцмана старой закалки! Вот это традиции, которые насаждались им в своих молодых моряков всеми доступными методами… Уж как умел главный боцман Сергей Семеныч Свайкин! Фамилия обязывала!
Зачищенные и тщательно засуриченные участки на борту и надстройках выглядели как аккуратная штопка на стареньком костюме обедневшего пенсионера, изо всех сил старающегося выглядеть достойно.
Вахтенный матрос меня встретил, представился, а потом позвонил моему приятелю, оказавшемуся, на мою удачу, на борту в этот вечер. Он вышел на ют встретить меня. Я заметил какой-то смутный блик у кнехтов и кормового шпиля. Боцман тут же, по-хозяйски, осмотрел швартовы, вызвал кого-то и сделал тому внушительную выволочку – отчитал за то, что стальной «палец» на киповой планке отсутствовал, да и палубный ключ валялся бесхозно. Непорядок!
Матросы резво кинулись устранять замечания. Видно было, что они ни капли не сомневались, что эта работа будет проверена, а мера воздействия могла быть и не такой мягкой…
– Закрепить тросиком или цепочкой! – рявкнул им вослед Семеныч. Но те уже исполняли – знает кошка, чье мясо съела! Бойцы всегда понимают, что надо делать, но всегда проверяют свое начальство – то на уровень компетентности, то на срабатывание порога терпения! Какой кусок лени им простят, а за какой звездюлей вместо катафотов навешают? Ни один начальник не может потребовать с подчиненных больше, чем сам знает и умеет!
– Как ты в такой темени разглядел, что пальца-то нет? – удивленно спросил я его, на что тот загадочно и смущенно хмыкнул:
– Да мне тут подсказали!
Мы прошли к нему в каюту, сели, поговорили о том, о сём. Неспешно, ворчливо, оба пожаловались друг другу на жизнь и превратности судьбы, ругнули с садизмом каждый свое начальство и, тем не менее, похвастались кое-какими достижениями. Поужинали прямо в каюте, по позднему вечеру, «чем Бог послал».
В этот раз «посылка от Бога», пусть и не обильна, но зато была очень добротной и основательной – тушенка, сало, рыба копченая. Конечно, «клюнули» за встречу по «семь грамм», такую закуску просто грех поедать помимо водки.
Но время уже было совсем позднее, а завтра у нас у обоих предстоял очень насыщенный день. Нет, ей-богу, не вру! По «ниточке» натуральной водки и – никакого шила! – истово побожился Палыч. Видно он увидел во взглядах слушателей искреннее недоверие и обоснованное сомнение. Как вы уже заметили, Палыч-сан – вовсе не дурак хорошо, со вкусом и вволю, поесть. Да и выпить – ежели можно и не во грех. Но это у тех, кто служил на флоте – «национальная черта». Спросите любого!
Странная каюта со странными хозяевами
Друг определил меня на ночлег в одну из пустующих кают, их теперь на корабле хватало. Вызванный им молодой «боцманенок» получил ключи и провел меня по коридорам прямо к двери. Тогда начались странности, которые я потом оценил по-другому. Ну, слушайте, и вы сейчас тоже кое-что поймете!
Перво-наперво, вставляя ключ в замочную скважину, незадачливый «боец» уронил всю связку. Да так удачно, что ты! Она провалилась куда-то под глухой кожух какой-то трубы, шедшей по самой палубе ниже комингса двери каюты. Попытка поднять этот кожух не удалась, удивлению раздолбая. Эта конструкция оказалась прикрученной на все винты, была слегка помята, что затрудняло работу по выкручиванию крепежа. Зато ключи, в результате всех стараний, провалились куда-то еще глубже и напрочь скрылись из виду.
«Вот черт безрукий!» – подумал я, внутренне закипая. Дать бы ему по ушам – для просветления мозга! Но – сдержался! «Пароход» не мой, «бойцы» – тоже, а воспитанный гость должен быть снисходителен к оплошностям хозяев – если сможет, ходя бы внешне! Иначе… Демонстрация «понтов» никогда еще не улучшала взаимоотношений! Кстати, действует это как-то примиряюще и успокаивающе по отношению к судьбе – не мне, мол, одному балбесы косорукие достались, корешу-то повезло еще больше!
Дальше стало еще интереснее: – боец исчез и быстро вернулся с другим матросом, тащившим за собой «переноску», видимо, для подсветки, потому, что в целях экономии ламп, в коридорах было темновато. Они прихватили с собой и мощную отвертку, размером с римский меч средней величины. Один из них стал откручивать винты, другой, шипя и ругаясь, наконец-то, нашел на переборке разъем и сунул туда штекер «переноски». Переноска ярко, но очень коротко вспыхнула, громко сказала «бац!» и погасла, обиженно блеснув напоследок закопченным изнутри плафоном. Выругавшись себе под нос, он поставил второй эксперимент – лампа опять сказала «бац». Бесов экспериментатор только теперь снизошел до изучения номиналов на лампе и разъеме. Ага, дошло! Как и стоило полагать, балбес подключил 24-х-вольтовою лампу к 127-вольтовой сети и теперь искал виноватых в этом! Я внутренне аж даже застонал, но все-таки терпел из последних сил! Сжимая кулаки в кармане куртки, я шепотом проговаривал весь свой швартовочный словарный запас. Чтобы, значит, не забыть!
Оба бойца стали переругиваться, обвиняя друг друга во всех грехах, и ища причины неудач один в другом. Откуда-то из сумрака появился третий, несший «интеграл», такой особый крюк, для извлечения всяких интересных вещей из не предназначенных для них мест.
Вслед за ним появился еще один воин, чуть постарше прежней публики, в чистеньком комбинезоне, с небольшой сумкой инструментов.
– Мичман хренов! – сказал он без предисловий. Ни фига себе! Я аж поперхнулся от такой наглости. Это за что он меня так!?
– Чего?! Да ты… да я тебя… Ну, держись! – я уже было примерился сгрести его за воротник левой, а правой… Но он быстро пояснил: – Я, Олег Александрович Хренов, мичман. Старшина команды трюмных! Пришел посмотреть, чего здесь у вас происходит?
– Ну-у, извини, а я уже было… не так, видно, понял! Мичман Егоркин я, Александр Павлович, для друзей – Палыч-сан! А у тебя…
– Да бывает…
– Хорошо ещё, что – мичман, а представь, если бы ты кому из адмиралов такое – что он, например – адмирал хренов! Вот эффект-то бы был! – пошутил я в тему.
Тем временем хозяин крюка-«интеграла» примерился, просунул его в щель и с победным криком зацепил связку ключей. В ту же секунду раздался еще один победный крик: – боцманенок открутил восьмой и последний винт кожуха и открыл его, явив зрителям связку ключей, надетую на крюк интеграла, и кучу многомесячной пыли и мелкого мусора. Вовремя! И опять все стали ругаться!
«Как это по-нашенски!» – восхитился я. Это же надо – хорошо сделать большую и трудоемкую работу к тому самому моменту, когда она уже никому не нужна – прямо закон какой-то! И вот уже сам не выдержал! И выдал все словесные характеристики, которые они заслужили! Накипело! Мичман Хренов аж покраснел от стыда за своих подчиненных. «Ничего, это полезно!» – подумал я, у него еще долгая служба впереди!
Предоставив возможность мичману и его матросам (с позволения сказать – хмыкнул Коромыслин) самим все вернуть в «исходное», а, заодно уж и прибраться, избавившись от залежей пыли в этом укромном месте. Отобрав у них ключ, сам открыл замок и включил освещение.
Я удивился порядку в пустующей каюте – было чистенько, тепло и сухо. Напрочь отсутствовал специфический запах сырости и затхлости, который бывает в нежилых, покинутых помещениях. На полках стояли книги, у умывальника – свежее полотенце, мыльница с нетронутым кусочком туалетного мыла. Койки были аккуратно и туго застелены чистым глаженым бельем и светло-синими форменными одеялами.
Бросив на верхнюю койку портфель с пожитками и бумагами, быстро разделся, умылся прохладной водой и уютно устроился под одеялом.
Я включил прикоечный светильник и начал читать книгу, купленную где-то в вокзальном киоске. Обстановка была привычная, где-то гудел вспомогательный котел, уютно шумели вентиляторы, гнали по системам теплый воздух, обогревая пустую утробу корабля. Поскрипывали и постанывали шпангоуты, слышался тихий плеск волн. Было привычно и даже – уютно. Сама собой, книга упала на грудь, я получил легкую контузию, потерял сознание… и задремал, сам не заметив, как и погрузился в глубокий сон.
В рассказе наметился перерыв, и вы не поверите – черт знает, откуда, но в ассортименте застолья вдруг появилась водка – просто сама собой. Никто не мог объяснить ее происхождение!
Коромыслин ехидно усмехнулся: – Ну ты посмотри, да! Моя мне сказала, что раз к Егоркину пошел – значит, наберешься! Вот шаманка! Всё наперед знает!
– А моя – тут же парировал укол Палыч-сан, – мне сказала, что раз Коромыслин к тебе придет, то опять тебя споит! Наверное, на кофейной гуще гадала!
Все скромно промолчали – накануне решили, что, мол, не пьем! Ни-ни! Что ты!!! А тут, следом, прямо из ниоткуда, на клеенчатой скатерти в ярких маках, материализовалась и закуска – или из НЗ, или кто-то принес из своих гаражей. Как там? Помните? Ну, как же?!
«Ну а выпить без закуски – это, братцы, не по-русски!». Замечание, кстати, по существу!
Клим Гордин несмело предложил, напуганный напоминанием о жене: – Может быть, того, пузырь-то на потом оставим?
В «клубе» наступила тишина. Все уничтожающе посмотрели на майора.
– Тебе можем и не наливать! – саркастически проскрипел аксакал Бардин.
Напиток разлили по стаканчикам, (эти пластиковые провокаторы всегда были на видном месте). Начислили и Гордину – чай, не совсем. Чтобы садисты!
Выпили за флот, за дам, за тех, кому сегодня повезло быть в море – следовательно, за флот. Закусили.
Бардин вдруг спохватился, что домой собирался-то ехать на машине, да только раздосадовано сплюнул. – Ну всё, пойду пешком!
– Поздно пить «Боржоми», когда почки уже отвалились! – «посочувствовал» доктор Рюмин.
– Ну, доктору видней! С вами всегда так! Точный диагноз ставите только по результатам вскрытия! – проворчал капитан 1 ранга и безнадежно махнул рукой. Затем, он пару секунд подумал, на минутку отлучился и достал из перчаточного ящика своей «Волги» бутылку коньяка в фирменной коробке.
Бардин поставил ее на стол и лаконично сказал: – Трофейная! На работе спорили, а я на «Зенит» поставил – и вот..!
А Палыч, слегка заморив червячка, уже продолжал рассказ: – Проснулся я уже часа через два-три, от какого-то непонятного шума. В полутемной каюте тускло горела настольная лампа. За столом сидела странная пара: маленький старичок в классическом военно-морском кителе с расстегнутыми крючками, и здоровенный черный, не в меру пушистый котяра. Они не просто сидели, а играли в «кошу». Почему-то я не удивился, не испугался, а стал приглядываться к ним из-под опущенных ресниц. Они играли, азартно бросали кости, тарахтели фишками, ничуть меня не стесняясь. Причем, кот не только проделывал все это наравне со старичком, но еще и разговаривал, острил и ехидничал, явно издеваясь над старичком.
Я пошевелился, старик несколько отвлекся на меня и сказал:
– Тихо, мичман, ты сейчас спишь и все это тебе просто снится и чудится. Завтра будешь удивляться и восхищаться! Нечего было в мою каюту на жилье определяться! Спи себе!
– Да меня сам боцман сюда на ночлег определил! – возмутился я несправедливому упреку.
– Стареет боцман! Память, рассеянность – меланхолично констатировал кот, что-то нашептывая в сжатую лапу в белой пушистой перчатке. И кости были брошены.
– Шесть-кош! – радостно заорал кот дурным голосом.
– Митрич! – возмутился маленький дедок, – я же уже раз сказал – без халтуры и мелкого колдовства! За такие штучки по отношению к добрым духам, раньше на кварки распыляли!
– Ничего себе – добрые! – ерничал Митрич, – а злые-то тогда каковы? Ты что в прошлый раз меня с «марсами», по-честному, что ли, оставил? Помнишь?
– Еще раз – и на месяц голоса лишу! – повысил тон возмущенный старик.
– Сам со скуки загнешься, или экипаж до белого каления доведешь! – уверенно возразил наглый кот, названный Митричем…
Прислушиваясь к этой чудной перепалке, я замер. «Аппарель» у меня отвалилась и чуть не упала на палубу. Дед снова обратил внимание на меня:
– Ну и что это тебя паралик-то разбил? Еще чуть-чуть – и тебя дядя Кондратий так хватит – до пенсии не доживешь! Обычное дело же – дýхи. Только корабельные! Понял, наконец? Раньше что, не видал?
– Ага, каждый день встречаюсь! А ведьмам по-соседски метлы чиню! – огрызнулся я.
– Да ходи, канонир, ходи! Не задерживай игру! – заурчал нетерпеливый кот, совсем загоняя в темный угол мой материалистический разум старого служаки, сформированный советской школой и двадцатью пятью годами еженедельных политзанятий.
– Н-да-а-а, конечно! Духи… обыкновенные – глупо протянул я, не то – соглашаясь, не то – возражая.
Названный канониром маленький дедок наставительно стал загибать пальцы и неспешно продолжал: – Слыхал, вестимо, что бывает – Домовой, дух дома – значит, бывает – Овинник, вот тот все – по овинам да сараям, про Банника ты тоже слыхал, небось – озорной товарищ, до девок больно охоч, прямо как некоторые хвостато-лохматые! – дед покосился на кота. Он сделал многозначительную паузу и продолжил:
– Про Лешего, ты тоже слыхал и в кино видел – вещал он, – Откуда кто взялся? Почем я знаю? Испокон веку так было! Ученых-то теперь – пруд пруди, пусть они мозги морщат. А я вот – Корабельный! И на корабле – все мое – от киля до клотика, от форштевня до ахтерштевня! – гордо сказал дед и расправил грудь, затянутую синим классическим кителем. Под расстегнутой верхней пуговицей была видна застиранная заслуженная тельняшка.
– А зовут меня Афанасием Лукичом! – представился дедок.
– Ну да! – удивился я: – Что? И, такие, значит, бывают? А Ларечные духи бывают? – почему-то спросил я его с подковыркой, живо представив расплодившиеся тогда ларьки на всех площадях и улицах флотских городков.
– А как же! – удивился кот: – Даже я видал я их! Такие, знаешь, в кепках с козырьками, в кожанках. Немного не бритые, быстрые и прилипчивые. Как хозяева – только маленькие! И заметь – они по одному не живут. Сразу размножаются. И кучками ходят!
– Ну да! – опять удивился я.
– Вот те и «ну да!» – передразнил меня кот: – Сам видишь – бывают! А Афанасий Лукич – Корабельный дух, значит, «душа корабля». А куда же кораблю без души?
– Да уж, точно, я всегда тоже считал – есть душа у корабля. Честно! Он, если настоящий, – живой! У каждого – свой характер, своя судьба. Даже везение-невезение у корабля свое собственное! – сказал я, а про себя подумал: «Однако, странноватый кот, поглядеть поближе – так прямо философ!».
– Ты, Митрич, не подхалимничай! Сам-то уже и мышей не ловишь! – приструнил кота Корабельный.
– Мышей тут нет – их крысы давно повывели, еще до меня! – огрызался кот, – вот насчет крыс – клевета! Один раз, помнится, командир мне те же самые претензии предъявил. «Прикажу тебя, Митрич, в кают-компанию не пускать, так как ты свое мясо и фарш не отрабатываешь!». Я, конечно, обиделся, а наутро выложил ему на матик под каютой семь крысиных тушек! Я бы не сказал, что он очень обрадовался! Жаль, что звезд за уничтоженных крыс мне не рисуют, а скальпы мне хранить негде! Но с тех пор претензии прекратил, и приказал меня накормить отборной говядиной. Я же не помойно-подвальный какой – крысятиной-то питаться, да еще под соляровым соусом на их шкурках! Тьфу! Даже представить противно! – сплюнул под стол наглый котяра.
– Старо! Так все порядочные корабельные коты и кошки поступают! Те, конечно, кого Бог мозгой-то не обидел! – презрительно хмыкнул Корабельный.
Рассказывая дальше, старший мичман Егоркин, вошел в раж, и забывал даже закусывать. Народу вдруг показалось, что бутылка была, все же, не одна! Уровень в ней почему-то не падал! Но процесс пополнения был незаметен…
Понятное дело, Палыч увлекался, его мысль сносило и вправо и влево, поэтому, отфильтровав всякие мемуары и циркуляции от генерального курса, по существу, говоря от третьего лица дело вышло такое:
– А ты откуда сам-то взялся, товарищ Корабельный? – спросил его любознательный мичман Егоркин.
– А вот не скажу, как появился. Но помню, что был матросом на парусном фрегате, давным-давно, по морям ходил, канониром батареи открытой палубы фрегата был, в боях с пиратами дрался, на абордаж на вражий корабль прыгал… Как все, словом! Про пиратов-то много книжек всяких написано, а про тех, кто за ними по полгода гонялся – только в архивах и найдешь! Нехорошо это! Ведь сколько обормотов рвалось в легендарные пираты – не счесть! Но нашлись добрые капитаны и моряки, которые их количество основательно подсократили. Да вот про этих капитанов фрегатов и корветов, рыскавших по морям, и выискивавших, не мелькнет ли где «Веселый Роджер», никто толком не сподобился написать – не было, наверное моды! Зато пиратов рисовали чистыми рыцарями без страха и упрека, да еще хорошие писатели! Не хватало народу романтики и веры в справедливость!
– Сколько портов посетил наш сорокопушечный фрегат, построенный в Соломбале из доброго архангелогородского дерева, скольких пиратов отправили на галеры, а их суда на дно отправили и дымом развеяли!
И, вот, после жаркого боя с кровавым беспредельщиком – берберийским пиратом в Срединном море, вдруг погасло мое сознание. А когда просветлело, то оказалось, что за какие-то не то – грехи, не то – заслуги, и сам до сих пор не понял, я был определен в Корабельные.
– Кем определен? – опять спросил Егоркин.
– А кем надо! – отрезал Афанасий.
– Вот как оно вышло! – протянул Егоркин понимающе. И поддержал старого канонира – иной раз сам не помнишь, куда тебя может занести – друзья если только утром когда расскажут!
– Я не в том смысле! – покраснел Корабельный, – здесь совершенно другое!
– А я – что? Упрекаю? Да не в жизнь! Уж мне ли..? – открестился Палыч.
– Понимаешь, в чем штука-то? Вот служат люди на корабле, разные люди-то, много лет служат! И давно уже замечено было, что у каждого корабля, пусть по одним чертежам, пусть на одном заводе построенным, как братья, похожих, но судьба своя, характер свой! Одни еще на стапеле винты теряют, других молния бьет, пожары всякие да взрывы, ход и управление теряют в тихую погоду. А другие, как богатыри, и шторм им – нипочем, и бой им, как праздник! Да, разные дела творились!
Проделки Афанасия Лукича Корабельного
– Раньше чем моряки бурю отпугивали? – продолжал Корабельный. – Ага, знаешь! И верно, на форштевень помещали фигуру обнаженной красавицы. Скульптуру, это если по-вашему! А Нептун глянет, залюбуется и пощадит корабль. Или наоборот – если кто какую безвкусицу присобачат туда, пусть и дорогую, золоченную! Тогда осерчает он и уж мало недотепе не покажется! Вот так! А хороший Корабельный и с самим морским царем договориться может! И буря корабль обойдет удивительным образом, по самому краешку!
– А сколько всего надо экипажу знать? – обстоятельно рассказывал Афанасий, штопая старый теплый «тельник»: – В море дело такое – один прошляпил, а остальные могут погибнуть. Один струсил, не выстоял – а кораблю – полный абзац! Разве не так? Опять же – один по своему свинству заразился чем-то в дальнем порту – а всей команде болеть. Или – вообще – по досточке за борт в парусиновом мешке с ядром в ногах, за ним – весь экипаж – по очереди! Тьфу! Тьфу! Тьфу! – не к ночи будь сказано! – испугался Корабельный и продолжал:
– Вот если нормальный Корабельный на борту, то он кого надо вовремя разбудит, кого надо в нужный отсек заведет, да и глаза откроет! Но Боги всегда любят тех, кто сам двигатели проверит, с изоляцией разберется, обшивку исправит, да механизмы смажет!
– Да и хозяйство корабельное бережет! – встрял пушистый Митрич: – Помнишь, как одни ухари-контрактники в трюме баталерку с консервами взламывали, а Афанасий как заорет с подволока: «Пошто, тать, замок пилишь!» – да и уронил на него переноску… Прямо на голову! Снайпер, блин!
– Да, штаны-то он так и не отстирал – выбросить пришлось, а второй так и уволился заикой. Да и спит до сих пор при свете, вздрагивает! – с удовольствием вспомнил Афанасий Лукич.
– А как работяге-то в заводе, когда тот пришел медь пилить, на ухо пошептал? Красота! Как рванул-то бедолага, всю медь свою ворованную оставил, да и инструмент потерял. Кстати, чистый адиот был – хотел магистраль под давлением пилить, сволочь! – осуждающе покачал головой старый канонир.
– Потеряешь, когда ты перед ним пайолу открыл и прямиком в колодец конденсатосборника и отправил… ай-ай ай! Как раз весь туда он и поместился! – покачал головой кот, – а там масло, топливо, грязь… Эх, и видок же у него вышел, еще тот! Запомнишь тогда сразу, где правда, а где – кривда… – дополнил кот Митрич.
– Еще бы, говорящего кота узрел, который отправить его на корм к крабам обещал!
– Сам виноват! Не фиг было мне «брыськать»! – оправдывался котяра, щуря свои пронзительные, до самой души, глаза. Так, мичман, мы и бережем свой корабль – сощурил Митрич свои, горящие волшебным огнем, изумрудные глаза.
– Надо бы мне, из чистого человеколюбия, сказать – жестоко, но – не скажу. Поделом! – поддержал Палыч Афанасия.
– А как он проверяющих-то не любит! – озорно хлопнул белыми лапками по своим ногам, в мохнатых штанах, Митрич.
– А кто же их любит-то? – удивленно поинтересовался Егоркин.
– Да уж, не мы с Митричем. Это точно! – подтвердил Корабельный. – Было дело, пришел один ретивый и давай – то не этак, а это – не так! Перо гусиное, тудыт его тремя шлагами вокруг канифас-блока!!! Так я сделал так, что он своей новенькой шинелью и штанинами фасонистых брюк добрый фунт жирной смазки собрал! Долго его потом оттереть пытались! Да куда там! Солидол отечественный, густой. Жирный, да такой качественный и свежий попался! Я-то знал, куда его подвести! До проверки ли военного имущества, если свое кровное накрылось! А тем временем – проверке – каюк, и пошел он с корабля не солоно хлебавши, ничего не записавши!
– А как другой товарищ, который нос свой везде совал, на командира все копал? Как ты ему ловко ногу-то сломал?
– Ну, скажешь тоже – сломал! Что мичман подумает? Даже не вывих у него – так, легкое растяжение! А что, пусть себе проверяет, но без злого умысла! Ишь, выслужиться захотел! Да и знать надо, как по трапам спускаться – я ему глаза не отводил, крышечку в палубе только чуть приоткрыл, а он сам в открытый-то люк и провалился – видеть бы должен, коли моряком называется! Мордой вперед с трапа спускаться надо, а не диаметрально-противоположной консолью!
– Ага, «моряки с Москвы-реки»! – поддакнул ехидный Митрич.
– Когда недогляд у команды-то случается, али вред кто пытается кораблю учинить – я на месте должен быть! А теперь… Чем заниматься-то будем? – вдруг пригорюнился Афанасий Лукич. Но ненадолго! Видно, воспоминания о былых подвигах и проделках грели его душу! И продолжил:
– Опять же – добрый Корабельный внимательно следит вокруг за встречными-поперечными кораблями с глупыми мореплавателями! Да подскажет как-то незаметно капитану или там вахтенному штурману – продолжал посвящать Егоркина Афанасий Лукич. – А вдруг там, на встречном судне, в капитанах, этот, как его, ну, да бес его… Память-то… да, на «А» начинается. Давно еще один командир крейсера учил своего штурмана: «Как увидишь» – говорит, судно к тебе приближается, так сразу и считай, что на нем капитан – один из двух на «А», один… нет, не асёл, но этот вроде бы тоже… А другой, который еще хуже…
– Алкоголик, что ли? – подсказал Егоркин.
– Нет, тот хоть иногда трезвый бывает и соображает… опять же опыт просыпается… а дурак же – никогда. Да нет! Вот, вспомнил: – а-ди-от! Им говорят, запрещено кораблями управлять, да они бедняги, об этом не знают!
– Так правильно будет – осел. И идиот! Это хронический и клинический дурак… – поправил и пояснил Егоркин.
– Вот уж не знаю, как правильно, но только именно так старый командир своих офицеров учил – а уж он-то службу знал! – упрямо повторил ощетинившийся Корабельный.
– Вот если прошляпишь его, да он к тебе подберется и ка-а-к… Никакой Корабельный не поможет! Корабельный самый лучший там, где морской порядок добро чтут! – подхалимничал кот Митрич. – А так – надо вовремя внимание привлечь!
– Однако, везде ты успеваешь?
– Нет, помогаю только, да и то – добрым мореходам! Глупый да ленивый и подсказки не поймет, и пинком его не сдвинешь!
– Да, и вахтенный матрос ночами – птица гордая! Пока, как следует, не пнешь – никуда не полетит! – поддакнул кот Митрич.
– А сколько лет ты по кораблям-то скитаешься? – спросил Палыч.
– А долго уже! Когда старый корабль становился годен уже только на дрова…
– На иголки? – поправил Егоркин.
– Это сейчас так говорят, на иголки-то. А раньше прямо в приказе по морскому ведомству писали – списать на дрова.
– Жалко было?
– Да конечно, жалко! А что делать? Век корабельный короче даже людского!
Так уходил я на новый корабль, который ладили на заводе в этот самый момент! И вот на нем вновь я обживался и понемножку брал на себя заботу о команде и самом новорожденном «пенителе морей»!
– Людей, вон, тоже жалко! – продолжал Корабельный. – Недавно, вроде бы, был молодым офицером или мичманом, потом у него стали появляться на мундире разные нашивки, большие звезды, планки, ордена и знаки! Радуешься за него. А потом – раз – а он уже весь седой, или лысый, уже – в гражданской одежде, а в глазах – море, то, что видел он в молодости, и где остались его друзья навсегда. Да, каждому – свое!
Егоркин взял антракт и прервал рассказ – в горле пересохло, а закуска вдруг угрожающе стала исчезать со стола – можно было и не успеть нейтрализовать выпитую, между делом, водку.
Отступление от сюжета
– Да! Вот так вот и получается! – подтвердил вдруг поскучневший Бардин, задумчиво шерудивший в углях затухающей уже печки какой-то проволокой. И продолжил свою мысль: – Это точно! Бывают корабли и лодки везучие, бывают невезучие! Одни корабли становятся знаменитыми, сражаются и тонут, погибая как солдаты. Другие же тихо доживают свой век… до суд разделки. Знал я одну дизельную лодку – все у ней было, кроме удачи! В молодости на виду всего Питера на Неве к быкам моста ее течением прижало, затем горела пару раз, а потом столкнулась с суденышком, в абсолютно-невероятной ситуации. И катерок этот утонул вместе с людьми…
– И я помню – сказал капитан вспомогательного катера Лесин, – один новенький, как игрушка, корабль на заводе «Янтарь» при спуске на воду оба винта потерял – не закрепили, так не бывает, ну, просто фантастика! Да и после приключений хватало. То одно, то другое… И люди гибли на нем, совершено на ровном месте… Далеко в море отпускать его даже боялись, другими кораблями заменяло неудачника командование… Было дело!
– Любой из нас такие корабли припомнить может! – заключил Егоркин, жующий бутерброд с жирной домашней ветчиной.
Вытерев руки вафельным полотенцем и вновь наполнив горячим чаем «сиротскую»(8) кружку, мичман продолжал: – Долго тогда мы проговорили, до самого утра. Узнал столько, что хоть книгу пиши! Жаль, не дал Бог таланта!
– А, если и дал его тебе чуть-чуть, то лени отсыпал, не скупясь! Ты и письма-то из пяти строк пишешь! – подначил мичмана Коромыслин.
Палыч сделал вид, что пропустил критику мимо ушей и продолжал:
– И кот тоже был с нами, поддакивал да комментировал. Это такой кот, я вам доложу, что некоторым служакам даст фору!
– Но-но! – возмутился Коромыслин, и даже привстал со своего стула.
– А ты-то тут причем? – искренне удивилась публика.
– А чего он своими глазищами на меня презрительно зыркает? – возмущался Коромыслин.
– Знает кошка, чье сало съела! – удовлетворенно отметил Егоркин, – это мы недавно с ним поспорили по происхождению морских традиций! – пояснил он для всех присутствующих.
Куда переезжают Корабельные если в великой морской стране очень долго строят даже малые корабли? А то все больше – для зарубежья
– А утром в каюту постучался мой друг – продолжил Палыч-сан. – Пока я умывался и брился, он спросил:
– Ну, и как спалось?
– Да нормально все, спасибо! – поблагодарил его.
– А что снилось на новом месте?
Я ему прямо ответил: – да Корабельный, канонир старый, да и наглый твой кот Митрич.
– Та-а-к! А я-то думал, что одному мне они и являются! Думал уже психиатру сдаваться – навязчивая, мол, идея! – облегченно вздохнул он: – теперь погожу пока!
– Можешь быть спокоен! – заверил его я – У самого все это в мою башку шестидесятого размера не укладывается! Не знаю как – но это – реально! Если что – значит, мы в одну палату номер шесть созрели! У меня там знакомство когда-то было, в психушке-то, особый прием и условия гарантированы! И белая горячка, как итог такого лечения – тоже!
– Только не говори никому! – предостерег Семеныч.
– А кто поверит? – пожал плечами я, – как чуть что – «полтергейст!» – сразу орут. А мир он сложнее и ни в одну схему укладываться не хочет! Не влезает он туда – вот и всё!
– И что делать-то с ними будем? Вопрос по существу!
– Пропадет ведь Корабельный, куда ему переселяться? Как быть, коли нигде ни хрена не строят?
– Неужто – конец, и амба всем традициям?
– Ну, за котом-то Митричем старпом бывший придет – он уволился, сдал на диплом штурмана дальнего плавания, и уже определен старшим помощником на большом судне, стоит пока в порту. Ежели Митрич приживется – у него дома жить будет, дети упросили. Там ему и рыба пенсионная и мясо, и «Вискас» найдутся всегда. А коли не сможет жить в городской квартире, воли мало покажется – так на гражданском теплоходе еще послужит! – уверенно махнул рукой боцман и продолжал:
– А вот Корабельный – это, брат, куда сложнее! Нет новых кораблей для русского флота! Всё – китайцам да индусам или еще там кому-то… Не в Китай же или Индию природного русского Афанасия Лукича Корабельного отправлять? Не заслужил он это своей честной службой отечеству и флоту! – с болью в голосе сказал мой друг.
В тот раз мы ничего не придумали. Сделал я свои дела, вернулся домой, закрутился было в текучке. Месяцы прошли. Но не выходит Афанасий Корабельный у меня из головы! Вроде бы и какое мое дело, корабль даже не с моей дивизии. А поди ж ты… Не даром же он мне открылся – думаю!
И вот вдруг, среди ночи, встал я… покурить, да, и вышел на кухню. Возвращаюсь к себе в кровать – глядь, в свете полной луны – корабль парусный. И вдруг – поплыл он по окну! Вздрогнул я от неожиданности. Мурашки по коже пошли! Да вдруг вспомнил я – модель фрегата «Штандарт» у меня на шкафу который год стоит, а тут – луна, да машина какая-то светом фар зацепила… Вот и посчитал я этот случай добрым знаком!
А фрегат-то, который настоящий – он не простой! Построен в 1703 году, с него Балтийский флот начался, и царский штандарт на нем был впервые поднят! Приказал царь-мореплаватель хранить его вечно! А когда Петр умер, то, как водится, забыли о корабле. А когда хватились – уже сгнил фрегат, только киль и остался. Заложили куски киля в новый «Штандарт». Так и пошло, а последней в русском флоте это имя носила императорская яхта до 1917 года. Сейчас историки-энтузиасты сладили такой фрегат в Петрозаводске, в натуральную величину. Правда, уже с дизелем… Молодежь на нем по морям ходит, отпуск проводит, предкам честь отдаёт!!
А мой фрегат, модель старая, собран по планочке да по досточке, это вам не пластмассовая оляпка из магазина или деревяшка чайниковская()! И пушечки – каждая из гвоздя на станочке токарном выточена. И вантины все вывязаны а не клееные, и талрепы и юферсы выточены, да высверлены, где надо, а не пластиком имитированы, где ни попадя! Нижние паруса на нем, кроме косой бизани, все зарифлены – значит, чтобы палубу лучше видать, кто интересуется да в парусниках понимает! И еще много чего – с другом моим да сыном когда-то долго его строили, не спешили, старались… Друга теперь уже нет, догнали его старые болезни, сын давно офицером на лодке, а модель…
Я взял я модель со шкафа, поставил на стол. А сам сел в кресло и думаю. И, вдруг – слышу плеск волн, которые вдоль бортов бегут, и вроде ветер в вантах тихонько так напевает, а вот грот-мачта скрипит, на бизани утлегарь шевельнулся… Говорили мне – если модель с душой сделана – тогда можно услышать шум волны, пение ветра и… даже запах моря! А теперь сам вижу – правда это! Точно говорю! Попробуйте – у кого модели есть!
И тогда я решил вот что!
Эй, на фрегате!
Позвонил я Семенычу, сказал, чтобы в гости ждал. А сам на заднее сиденье своей «девятки» аккуратно погрузил «Штандарт», укрыл его синтепоном, да поролоном защитил от случайных толчков. Ничего не сказал Светлане, да и поехал потихоньку. Доехал я за несколько часов до корабля, а там Семеныч встречает.
– Всё! – говорит, демонтаж вовсю пошел, завтра на завод корабль потянут на разделку, куда-то за Дровяное.
– Вовремя я приехал! – подумали мы оба.
А сам боцман – как водой политый, кажется – вот-вот слеза пойдет! Ай, не стыдная эта для мужика слеза! Прощало войско казаку, когда он над павшим конем, боевым другом, не стыдясь, убивался от горя. Горючими слезами умывался! А корабль? Он тебе и дом, он тебе и машина боевая. И друг, и семья – это тоже не мало значит! Так-то!
Пошли мы с Семенычем на корабль. Осторожненько прошли в ТУ САМУЮ каюту и на столе «Штандарт» мой установили. Покликали Афанасия Лукича – в ответ молчок. Рассказали мы зачем и для чего здесь эта модель корабля. Тихо вокруг, только волны за бортом плещутся.
Вот бы кто послушал! Сказали бы – полная клиника! Два старых дурака напились и со стенами разговаривают, Барабашку кличут!
Тогда приоткрыли мы люки на батарейную палубу фрегата, двери на ют, световые люки и вышли.
Посидели мы с Семенычем, в его каюте последний раз, поговорили… Глаза у него стали мокрые, хотя ни насморка у мичмана, ни ветра в каюте не наблюдалось.
Кота Митрича уже увез к себе старпом, свою пенсию кот воспринял вполне положительно – спит и ест целыми днями, как годок в отпуске. Пока доволен, а там видно будет!
– Главный заслуженный боцман помянул свой последний корабль, а мне-то с утра за руль! Решил Семеныч увольняться со службы – не захотел на складе сидеть, выслужил он на флоте все мыслимые сроки, где-то на югáх, в речном училище предложили морпрактику вести у курсантов.
– Боязно как-то – а вдруг кто доведет до белого каления? Покалечу вдруг кого – ненароком-то!
– Н-да-а-а! Это ты запросто! Здесь совершенно другой подход нужен! – не стал его обманывать я.
Утром мы заглянули в каюту – фрегат стоял на месте, и все на нем как было.
– Не вышло, значит! – вздохнул мой друг.
– Не вышло! – подтвердил и я. Ну что ж, попытка была сделана хоть на душе легче!
– Не захотел покидать свой последний корабль славный канонир Афанасий Лукич! – тихо сказал Семеныч.
– Наверное, так! – согласился я.
На корне причала собрались бывшие члены экипажа этого заслуженного корабля. Много было в черных мундирах, даже адмиралы пришли, но много и в костюмах и строгих пальто, подходящих к этому торжественному случаю. Наверное, были и такие, кто видел, как разбивалась о крепкий острый стальной корпус та бутылка с «Шампанским»! Кто-то вспомнил гром его орудий и рев ракет, волны Атлантики, причалы Европы. Африки и Америки…
А буксиры, весело перекликаясь между собой (им-то что? Они свою работу каждодневную делают!) уже потянули старый остов корабля в завод… Красавец-эсминец теперь остался лишь в памяти экипажа и на фотографиях.
Сколько славных и красивых мощных кораблей сгинуло в девяностых годах, да безо всякой войны? Куда там Цусиме! Да, тяжело сейчас флоту – и политики, и министры, и генералы, и даже – адмиралы, помогают-помогают флоту, а он, вопреки такой неустанной заботе, все же как-то живет!
Приехав домой, я установил фрегат на прежнее место. Жена недоуменно пожала плечами, но… ничего не спросила. Я прошел на кухню, в этот самый момент Коромыслин зашел, да не с пустыми руками. Рассказал ему все – и лишь тогда немного позволил себе снять стресс. Заснул сам в ту ночь быстро. Встаю я утром – показалось мне, что вроде бы пыли на «Штандарте» поубавилось. У кого есть модель корабля, и стоит она без, пластикового или, пусть, стеклянного там, саркофага – тот меня поймет! Пыль не победить!
Но старая пыль исчезла с мачт и рей, потом как-то паруса сами по себе распрямились. «А вдруг, все же, удалось?» – подумал я с тайной надеждой.
Случилось так, что вдруг повадился ходить ко мне соседский парнишка – лет тринадцать, то за книгами, то за фильмами. И приглянулся ему «Штандарт»! Даже в лупу его разглядывал! И вот смотрю – попросил он меня помочь перо руля треснувшее от времени, приклеить, ванты перевязать! А потом – и помощь моя не нужна, и сложный парусный такелаж по книжке, которую я ему дал, выучил и даже кое-что перевязал и обтянул.
На фрегате – порядок, как на живом корабле! А пацан уже о морском училище помышляет, спортом занимается. Математику, опять же, подтянул, а на компьютере не только монстров по подвалам «мочит», но и делом занимается! А мне вопросы задает – и моей граматешки уже сейчас не хватает! Вот так, значит! И стало меня это все на некоторые мысли наводить!
И вот, как-то раз, уехала Светка на какие-то курсы, и решил я себя трубочкой побаловать. При ней нельзя – ворчит, как гренадер из наполеоновской Старой Гвардии! А что – какое это удовольствие трубку на лестничной площадке курить?! Дурь чистой воды! Сел поудобнее у журнального столика, на который перетащил фрегат, коньячку в «непроливашку» себе налил, трубку набил настоящим «кэпстэном» – друг из Англии когда-то привез, раскурил ее и… слышу вновь шум волн, тонкое пенье струн натянутых вант и штагов, склянки кто-то в рынду грамотно так, отбивает, а на шканцах у штурвала, тень чья-то. Ух, ты!
Смотрю, ходит маленький-маленький Афанасий Лукич, в соответствие с масштабом «Штандарта» проверяет, как пушки по-походному принайтовлены, да порты (бортовые орудийные люки) задраены. Вот так-то!
Строить-то вроде бы корветы да фрегаты для нашего флота начали, но пока медленно и мало, да лиха беда начало! Да вот как-то уж очень долго, да иногда как-то не так выходит. Не зря же до сих пор корабли-ветераны, БПК и крейсера 80-х годов постройки ходят, не от хорошей жизни!
А как будет какой новый корабль русского флота на воду спущен, так и отвезу я Афанасия прямо на борт. Уж не знаю как – но отвезу! Пусть будут на новом русском корабле добрые старые традиции. А соседский мальчишка, глядишь когда-то и офицером на нем станет! А что? Очень нужная профессия! Да и современная, надо сказать!
– Правда, всю старую русскую военную школу уже испохабили! И пока никак не успокоятся, реформировать сулятся – грустно дополнил Бардин.
– Примерно, как маньяк девушку! Уж так отреформирует, что ты! – ввернул Коромыслин.
– Ага! Вот именно! Эх, если бы еще наше славное правительство поняло это! Не на словах, конечно, а на деле! Да пока не поздно!
И про корабельного, когда надо, расскажу. И о тех офицерах кому он помогает, а кому – нет!
В гаражной «кают-компании» стало тихо. Стали понемногу собираться и расходиться по домам. Бардин придержал за руку Палыча.
– Слушай, Палыч-сан! А ты на атомную лодку своего Афанасия не дашь? Как раз достроят одну скоро.
– Нет, Василич, не пойдет он, я думаю! Хоть вы во все глубже проникаете, подводники, об этом любая женщина знает, да! Слыхали мы это! Но после фрегата залезать в трубу?? Пусть даже в очень большую и самую совершенную?
– Ну уж и трубу! – обиделся Бардин. Корабль как корабль – красивый, сильный, мощный!
– Но вот есть в надводном флоте что-то такое… этакое..! – подхватил Лесин, – Даже киты и дельфины… и сами подводники любят поплавать в искрящихся солнцем волнах, вот!
– Убедили! – согласился Бардин. И спросил: – А что, мы уже все выпили? – и с надеждой оглядел он публику. Кто-то обреченно вздохнул и сказал, что надо бы слазить в подвал, коли оно так… кто же нынче живет без запаса? Никто возражать не стал.
Вот такие истории происходят с нашими членами клуба. С кем-то чаще, с кем-то реже. Мы не ханжи какие-то, но, заметьте – все рассказы исключительно на трезвую голову. А хорошая водка – просто для закрепления хороших впечатлений и укрепления дружеских отношений!