Есть анекдот, что сидят ночью некие вооружённые мусульмане в засаде или типа того. Вдруг — идут двое, в темноте не видно. Один мусульманин спрашивает: «Кто идёт?» — «Это я, Саид». — «А кто перед тобой?» — «Жена моя, Зульфия». — «Эх, Саид, Саид! А ведь по шариату жена должна всегда следовать за мужем!» — «Когда появился шариат, не было противопехотных мин. Иди-иди, Зульфия».
Вот уж, что называется, с больной головы на здоровую! Не знаю, как там по шариату, а всегда пропускать женщину вперёд — это требование европейского этикета. Который тоже сложился задолго до того, как появились противопехотные, а равно противотанковые мины. Но зато в изобилии имелись волки, медведи, единороги, химеры и горгулии, василиски, вервольфы, гадюки, страшные лесные разбойники, капканы, силки, волчьи ямы, овраги, альпийские и карпатские ущелья и пропасти, а также Гримпенская трясина с соответствующей Баскервильской живностью. И даже в самом благоприятном случае, когда речь не шла о возможном членовредительстве, женщина, пропущенная вперёд, попадала в густую крапиву, глубокие грязные лужи и многочисленные навозные кучи. Если же речь шла о благородной даме, то, первой садясь в карету или палантин, она первой принимала, на себя кинжальный удар злодея в чёрном плаще и полумаске.
И это, в общем-то, нисколько не удивительно. Потому что в отличие от мусульманского востока в христианской Европе существовал настоящий культ женщины. Ну ещё бы! Она — единственная, на всю жизнь данная! Жене — и почёт, и уважение, потому что никуда от неё не деться. И церковь, хотя и позволяла вдовцам снова жениться, но делала это довольно неохотно. Но всё-таки позволяла… Но даже если и не позволяла, то и культ умершей возлюбленной был тоже развит, и вечная верность, и всё такое. В общем, это вам не Восток, где надоела жена — взял новую, а первая сидит себе в дальнем углу гарема, и можно с ней даже не здороваться.
Прошли века. Недавно читаю книжечку о правилах хорошего тона. И вот, в частности, узнаю, как нужно женщину усаживать в автомобиль. Оказывается, если вы поймали такси на улице, нужно открыть заднюю дверцу, пропустить опять вперёд женщину (это уж непременно, а то вдруг там террорист), после чего сесть самому. По это, как пишет автор пособия, не очень этикетно, это компромисс. Потому что самым почётным местом в автомобиле считается заднее правое, наискосок от водителя. Поэтому лучше всего садиться в машину не на дороге, а на закрытой стоянке. Там вы можете усадить свою даму с полным почётом. То есть: открыть дверцу справа, усадить даму, потом обойти машину и самому сесть слева. Вот это уж полный шик-блеск!
И вот читаю это я и вспоминаю, что где-то слышал: заднее правое сиденье, наискосок от водителя, — наиболее опасное в случае аварии. Что при столкновении водитель, инстинктивно выходя из-под удара, инстинктивно же подставляет под него наиболее далёкую от себя часть автомобиля. Ту самую. Почётную…
Этикет бессмертен!
* * *
Одно время небезызвестный уральский постмодернист, так называемый Костя Богомолов, повадился звонить домой одному своему сослуживцу, тоже, естественно, литератору. Началось всё с того, что он раз ему позвонил, другой позвонил, а того всё нет дома, и трубку каждый раз берёт его молодая жена. А она женщина симпатичная, обворожительная, с шармом и очень к тому же приветливая. И так происходило несколько раз, и в конце концов Косте понравилось. Он понял, что не столько нравится общаться с самим литератором, сколько с его супругой. И он стал звонить уже целенаправленно ей, хотя всякий раз для приличия сначала спрашивал мужа. А потом уже подолгу и с удовольствием беседовал с ней самой.
Ей это тоже постепенно понравилось, потому что Костя Богомолов очень вежлив, интеллигентен, остроумен и всё такое. Разговаривает этак с усмешечкой и, по выражению Курицына, с расстановушкой. Так они много раз мило беседовали, а только один раз она его и спрашивает: «Слушай, Костя, а почему ты меня всё время Аллой называешь?» А она действительно была отнюдь не Алла. Её как бы по-другому зовут. Костя удивился, но, как всегда, сделал вид, что не удивился и с усмешечкой сообщает: «Да я, кажется, не называю тебя Аллой». И перевёл разговор на другую тему, потому что сам в душе думает — а ну-ка я и вправду называл её Аллой и сам того не заметил? Всякое может случиться — перепутал человек или как-нибудь там машинально. Ну они опять побеседовали и мило распрощались.
А на другой день встречает Костю этот самый литератор, который муж. Выглядит напряжённо, хватается за сердце, а под глазом синяк. И произносит какую-то странную речь. Он чрезвычайно горячо просит Костю больше не звать Аллу, когда придётся позвонить ему на домашний телефон. Потому что молодая жена, оказывается, вчера рассказала ему всё. Она рассказала, что Богомолов постоянно звонит нам домой, когда тебя нет, и зовёт какую-то Аллу. И мало того, он ещё меня принимает за эту Аллу и беседует со мной как бы с ней. И что интересно знать, какая такая Алла и когда именно и как долго здесь у тебя проживала? И почему, интересно мне знать, ты мне ничего об этом никогда не рассказывал?! Может, вы и сейчас с ней встречаетесь?! И в оконцовке она врезала ему в глаз. И потом в ещё ухо, но уже не так сильно, так что на ухе следов не осталось.
Костя, конечно, удивился. И стал искренне убеждать мужа, что никогда никакую Аллу не звал. А тот, естественно, не верит. В общем, они кое-как объяснились, но муж по-настоящему Косте так и не поверил.
Проходит какое-то время. Сидят они в одном кабинете, и тут Косте позвонили. Он, как водится, отвечает: «Алло, здравствуй, да, это я», — в общем, всё как обычно. И когда разговор закончился, муж с упрёком говорит: «Вот видишь, Константин, сейчас же ты Аллу узнал!»
— Какую опять Аллу?! — возмущается Константин, и тут до него доходит. Ну да, речь у него этакая импозантная, ну да, слово «алло» он произносит с ударением скорее на первый слог, чем на второй, но неужели нельзя получше вслушаться?
* * *
У одного человека в голове завелись вши. А так-то он был очень хорошенький, хотя почему, собственно, «он», это была она, то есть одна субтильная барышня средних лет. Между прочим, из довольно приличной семьи музыкальных педагогов, и сама работает в офисе, так что про вшей она вообще ничего прежде не знала. Ну что-то такое слышала в детстве, какие-то побасёнки. Так, думала, какая-то мифологическая фауна типа брюквы, червячки такие, давно внесённые в Красную книгу рекордов Гиннесса.
И вот она едет в отпуск куда-то чёрт знает куда. То ли на Кипр, то ли в Анталию, а то ли в Таиланд, хотя последнее вряд ли, потому что зачем приличной женщине ехать в Таиланд. В общем, куда, я уточнять не стану, чтобы не сочли меня чёрным пиарщиком. Съездила с большим удовольствием, хотя, конечно, и поиздержалась. В общем, потом возвращается домой как бы на Урал.
И всё бы хорошо, но через какое-то время она чувствует, что слишком часто почёсывается. Причём именно что голова. Ну поначалу она ничего такого плохого не заподозрила, просто стала мыть голову не два раза в день, как делала прежде, а три раза, то есть перед едой. И поначалу вроде бы даже помогало, но ненадолго, минут на пятнадцать каждый раз. И она забеспокоилась. Она подумала: а вдруг у меня аллергия на что-нибудь? Или какой-нибудь там нейродермит? Это ж всех врачей по очереди придётся обегать, и каждому плати!
Она занялась самолечением. Для начала решила сбросить пару лишних килограммов, купила дорогой тренажёр и до изнеможения на нём качалась, накачала за месяц неплохие мускулы, но голова по-прежнему чесалась. Видимо, дело всё же было в неправильном питании. И она села на диету, которую долго выбирала из тысяч возможных вариантов, использовав добрый десяток глянцевых журналов. Такая оригинальная нашлась диета — ноль калорий, но зато море микроэлементов, витаминов и, главным образом, пророщенного конопляного семени. Сбросила ещё пару килограммов, а голова всё-таки чешется, особенно на висках и на затылке. Ну, думает, беда! Не иначе это нейродермит. Значит, надо лечить нервы. Она купила специальную видеокассету для релаксации и стала релаксировать, но и это ей не помогло. И тут она поняла: да, пора себе сознаться в самом страшном. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Нужно уже решаться на пластическую операцию.
Не надо думать, что это решение далось ей легко. Всё-таки она была ещё совсем молодой женщиной, ни одна из её сверстниц ещё не пользовалась услугами пластической хирургии. Притом не миллионерша, так что решение, повторяю, далось нелегко. Она пришла в соответствующую клинику. И там первая попавшаяся докторша осмотрела её, записала в очередь на операцию, а кроме того спросила, не ездила ли пациентка в какое-нибудь путешествие, потому что у вас, извините, вши, вот я вам заодно и написала на бумажке название специального шампуня. Пациентка сначала лишилась чувств, но когда воспользовалась советом врача, голова сразу перестала чесаться. Но пластическую операцию, конечно, всё равно пришлось делать.
* * *
Двойники — проблема нешуточная. Возьмём хотя бы екатеринбургского художника Лёню Луговых. Так однажды на улице его какие-то зеваки приняли за литератора В. Курицына, хотя они друг на друга нисколько не похожи, разве что оба бывают очень лохматыми. В другой раз, наоборот, сам Луговых, желая попасть на какое-то, кажется, театральное или концертное, мероприятие, куда его совершенно справедливо не пускали, сказал, что он — драматург Олег Богаев, и его немедленно пустили. И вот это в нашем городе называется фейс-контролем!
Но это тоже ещё фигня. А вот что произошло совсем недавно с поэтессой Еленой Бочкарёвой в столице. Вот эта самая поэтесса туда приезжает и там с пользой и удовольствием проводит время. Вероятно, день-деньской ходит по театрам, музеям и богемным кабачкам. Всё-таки она поэтесса, то и дело пишет стихи, довольно милые, хотя порой чересчур декадентские. Но что декадентские — это уже такая натура, с этим ничего не поделаешь. Она и сама такая: эффектная стройная брюнетка, роковые чёрные очи, красиво курит, элегантно выпивает, и разговоры ведёт такие, что слушаешь, слушаешь, да и страшно станет! Одним словом, очень хорошенькая. Ну и вот, такая артистическая особа, да ещё на отдыхе, конечно, устраивает себе культурную программу, в которую входит и посещение могилы поэта Сергея Есенина. И вот она в соответствующем случаю настроении и прикиде, медленно пройдя меж пьяными, совершенно одна, возникает над могилой. А там тоже люди, какие-то старички, старушки интеллигентной либо безумной внешности, всё торжественно, вокруг шелестят красные рябины и золотые берёзы, короче, всё круто. И она тоже стоит, и тоже всё круто, а только она как барышня чувствительная постепенно чувствует: что-то не так. Как-то напряглось мироздание. Она потихоньку озирается по сторонам, и все старички и старушки на неё, оказывается, уставились, некоторые даже крестятся. А она хотя и поэтесса, но достаточно здравомысленна. Она понимает, что едва ли её литературная слава столь велика, чтобы её узнавали на улицах чужого города. Тем более чтобы при её виде замирали и крестились пенсионеры. Она поступила как истинный знаток человеческой психологии: медленно и величаво пошла прочь. И тут же её догоняет один старичок и, задыхаясь от быстрого шага и волнения, спрашивает, не потомок ли она Галины Бениславской? Потому что, оказывается, она как две капли воды похожа на эту возлюбленную Есенина и все знатоки остолбенели. Одни решили, что это призрак; другие — что живая реинкарнация и сейчас вновь покончит с собой на могиле поэта; третьи же, атеисты, подумали, что, может быть, родственница. Так кто вы, прекрасная незнакомка? Ну Лена как бывший медик спешно успокоила предынфарктного старичка, дескать, родственница, ничего сверхъестественного, и он, хромая, побежал обратно к могиле поведать людям правду.
Один молодой человек по имени Ваня познакомился с одной молодой женщиной, Марусей. Она ему очень понравилась, он ей тоже. Они стали встречаться, и однажды Маруся рассказала, что у неё есть проблема в личной жизни. Которая заключается в муже. Ваня удивился, так как думал, что она не замужем. Героиня объяснила, что де-факто она, можно сказать, не замужем, потому что с мужем они разводятся, но де-юре — всё-таки замужем, так как ещё не развелись. Ване это не очень понравилось, но что тут поделать. Оставалось только ждать. А пока ждали, конечно, встречались и всё такое. И Маруся вследствие врождённой болтливости нередко заговаривала о муже, притом ничего хорошего о нём никогда не говоря, а только наоборот, так что у Вани сложилось об этом неведомом муже самое негативное впечатление. Как о подлинном чудовище, способном буквально на всё. И надо сказать, что Маруся несколько сгущала краски — был этот муж как муж, ничего особенного. И даже, хотя они и разводились, но общались вполне мирно.
Вот однажды Маруся сидит у себя в офисе и бухает. Какое-то там случилось мероприятие, то ли день рождения чей-то, то ли что-то типа того, неважно, но нарезались они ничего себе. Их там было четверо мужиков и две бабы, то есть Маруся и подружка её, девушка по имени Бибигуль. Они от души веселились, хохотали и плясали. Вдруг звонит этот самый пресловутый муж, и чего-то ему от Маруси именно сегодня понадобилось. То ли взять что-то, то ли передать. Она ему говорит, что через полчаса. А тот отвечает — ничего, в машине подожду.
А Маруся, слегка выпивши и развеселившись, решила позвонить Ване. Звонит и со смехом говорит: «Привет! А мы тут день рождения отмечаем! А меня внизу муж ждёт! А мы с Бибигуль! И ещё четверо мужиков! Прикинь!»
Ваня и прикинул. Что Маруся с Бибигуль нетрезвы. А внизу их поджидает этот клинический идиот и маньяк. И ещё четверо мужиков. Вероятно, таких же громил и негодяев. И что Бибигуль из этой переделки ещё может выйти живой, но уж Маруся — ни за что. Если он её не спасёт. Ваня страшно напрягся, посоветовал Марусе пока не выходить на улицу и стал обзванивать своих друзей. Потому что пятеро разъярённых ублюдков — это вам не фунт изюма. И, как назло, у него не было друзей каких-нибудь там омоновцев или спецназовцев. Но всё-таки один был пожарный, притом начальник, Ваня ему и позвонил, изложил ситуацию. Тот говорит — ладно, делать сейчас нечего, подъеду. Ваня объяснил, что там пятеро уголовников. А друг ему отвечает: «Да ты не парься, мы всей командой подъедем, на автобусе». Ваня несколько поуспокоился и тоже поехал. Приезжает, а там на улице стоит его Маруся и с каким-то типом беседует. Ваню увидела, обрадовалась, с тем типом быстренько распрощалась, он сел в машину и уехал. А Маруся, слегка пошатываясь, бросается Ване на шею. Пока она целуется с ничего не понимающим Ваней, раздаётся сирена и к подъезду подкатывает пожарный транспорт…
Хорошо, что Ванин друг был начальником и человеком с чувством юмора, а то могли бы и неприятности выйти.
* * *
Говорят, что гигиена — враг туризма. А также, что танки грязи не боятся. А вот лет сто пятьдесят тому назад, наоборот, считалось, что чистота — залог здоровья. Это, конечно, едва ли так.
Я хотя и филолог по образованию, но в своё время долго и безуспешно учился в медицинском и с тех пор унаследовал некоторый интерес к вопросам здравоохранения. И вот я как-то читал книжку про здоровый образ жизни с многочисленными примерами. И там история, как, значит, гуляли на природе такие два энтузиаста здорового образа жизни — парень с девушкой. Причём парень-то типа уже продвинутый в области натуризма, а она только начинающая. Оба, естественно, босиком. Вот гуляют они, гуляют, час гуляют, второй, третий. Потом эта барышня наступает наконец на какое-то там, что ли, стекло или, может быть, на дикорастущий кактус. А смешнее — если бы на дикобраза. И говорит: «Ой!» Он спрашивает: «Что — „ой“, блин?» Она говорит: «Больно мне, на хрен! Ногу поранила». Он отвечает: «Вот и очень хорошо». И объясняет, что небольшие загрязнённые порезы и травмы ступней чрезвычайно полезны для здоровья. Что это якобы вызывает такую иммунную активность, что и вообще все болезни вмиг пройдут. И я, между прочим, в это верю. Потому что был противоположный случай.
Одна женщина имела (в хорошем смысле) одного ребёнка. Будучи по происхождению из глухой деревни, она его воспитывала в русле гигиенических представлений позапрошлого века. Что типа надо мыть руки перед едой, желательно водкой, а после еды прополаскивать рот, водкой же. (А вот перед едой рюмочку — наоборот, ни-ни!) Но несмотря даже на такие предосторожности она строго запрещала ему есть ту часть тоста, за которую он держался пальцами. Эти кусочки она собирала и утилизировала. А если надо подвинуть к себе тарелку или ещё что-нибудь нестерильное, то надо делать это локтями. И уж, конечно, вся пища для него кипятилась не меньше десяти минут. Потому и речь выше шла именно о тостах, а не о хлебе. Потому что хлеб сначала поджаривался в тостере и только после этого давался ребёнку. И она добилась своего: ребёнок никогда не болел желудочно-кишечными инфекциями.
И вот однажды поехали они куда-то в гости. Маме там пришлось на время отлучиться, и она строго-настрого запретила ребёнку что-либо есть: потом-де вернёмся домой, там покушаешь. И вот она отлучилась, а возвратившись, видит: ребёнок ест. Она его — в охапку и бегом в больницу. И пока до больницы добрались, вся клиническая картина уже была налицо: высокая температура, резь в животе, рвота. Ребёнка срочно госпитализировали и через некоторое время вылечили. И, ознакомившись с анамнезом жизни пациента, врач сказал — всё очень просто. Острейшая реакция стерильного организма на совершенно безвредных микробов. Кончайте, мамаша, дура вы этакая, свою гигиену. Потому что и так еле вытащили с того света. А если попадёт в него хоть одна реально дизентерийная бактерия — не вытащим. И это совершенно серьёзно.
Такая вот уэллсовская «Война миров». Не верится? Истинный случай.
Наше время.
* * *
Давным-давно, лет тридцать, а то и сорок назад, жила-была на белом свете одна маленькая девочка. Не в смысле, что совершенно одна, нет. Наоборот, она жила в большой и дружной семье, всех членов которой мы описывать не станем, потому что для нашей истории не все они одинаково важны. Для нас существенными являются только сама эта девочка, а также её папа и бабушка. Девочка, как мы уже сказали, была маленькая и миленькая, круглая отличница, хотя и с характером. Бабушка была обыкновенная, нормальная такая бабушка. Папа же был большой железнодорожный начальник, Герой Социалистического Труда и самодур. Ну вот, живут они себе и живут. И живут, как нетрудно догадаться, по тем временам совсем неплохо, то есть вполне благополучно. Дом у них — полная чаша, дача имеется, личный автомобиль и всё такое. Ну и культурный уровень тоже.
Вот папа решил, что надо дочку музыке учить. А что, хорошее дело. Решил так решил. А какой инструмент? Дочка хотела на пианино — оно как-то изящней. А папе что-то это не понравилось. Что-то уж слишком изящно, во-первых. А во-вторых — больно огромное оно, пианино. И в-третьих, семья хотя и не бедная, но всё же дороговатый инструмент. Нет, папе больше по душе было, чтобы на аккордеоне. Оно и демократичнее как-то, и звук красивый получается. Не то что, например, от скрипки или гобоя. Сказано — сделано. Купили аккордеон, наняли за хорошие деньги учительницу, и занятия начались.
А только девочке играть на аккордеоне почему-то не нравилось. То ли он казался ей слишком тяжёлым, то ли быть аккордеонисткой, с её точки зрения, было не так престижно, как пианисткой, а только она заскучала и даже попыталась капризничать. Но папа был твёрд и настаивал. Да и учительница оказалась страшной энтузиасткой этого дела.
Она жила до сего времени на одну зарплату где-то в тесной избушке на самой окраине города. И когда она попала в квартиру своей ученицы, то прямо ахнула — такой роскошной показалась ей эта квартира. Хозяева были доброжелательны и предупредительны. Даже до такой степени, что, узнав о неблагоустроенном жилье учительницы, бабушка любезно предложила ей, если есть желание, принимать у них ванну и нисколько не стесняться. Пользоваться телефоном, сколько заблагорассудится. Бабушка поила её чаем и кофием. Деньги предложили тоже очень хорошие. Смущала только не слишком радивая ученица. И учительница приложила все усилия, чтобы девочка занималась.
Наставница приходила к трём, принимала ванну, пила кофе, а потом уединялась с девочкой в комнате, откуда по причине застенчивости ученицы удалялась бабушка. Бабушка сидела в другой комнате и в течение часа с восхищением слушала игру, которая с каждым месяцем становилась всё увереннее, а вскоре, пожалуй, стала, не побоимся этого слова, виртуозной. Это продолжалось довольно долго, пока однажды папа не вернулся домой раньше обычного. Этот номенклатурный самодур не постеснялся войти в комнату во время урока. Он увидел там дочку, читавшую книжку, и учительницу, игравшую на аккордеоне. И очень удивился.
* * *
Ну я ещё понимаю, когда дети. Но ведь и взрослые люди! Тоже вечно суют в рот всякую гадость. Типа жевательной резинки, а то и чего похуже. И даже не только в рот. Решительно не понимаю!
Когда это ребёнок, я ещё понимаю. Вот гулял я однажды летом с одним небольшим ребёнком. Годик ему миновал этак третий или, что ли, четвёртый.
Мы гуляли по парку, где над нами шумели, помавая могучими ветвями, столетние дубы и липы, а под ногами расстилался чудный ковёр из трав, цветов и папоротникообразных. И одуванчики, ещё недавно радовавшие глаз нестерпимою желтизною своею, теперь достаточно очень созрели и сделались восхитительно беленькими и пушистенькими. И ребёнок потянулся своей ручонкой к одуванчику и сорвал его. И некоторое время восхищённо рассматривал это чудо природы. А потом засунул его в рот. Наверное, думал, что раз это так красиво, то и вкусно. И сделал очень разочарованную гримасу. И долго плевался и пальцами вытаскивал изо рта мокрый пух. И я ему помогал, тоже пальцами, хотя это и не очень гигиенично. Но это ничего.
А вот когда взрослый человек, услышав о том, что засунутую в рот электрическую лампочку самостоятельно вытащить невозможно, немедленно проверяет это и действительно не может вытащить — вот этого я не понимаю.
Или там ладно, когда маленькая девочка, увидев, как фокусник засовывает в ухо платок, а вытаскивает его через рот, пытается это повторить. Платка под рукой у неё не оказывается, она решает обойтись спичкой и настойчиво суёт её в ухо, пока та лезет, а потом сидит со спичкой в ухе, и ждёт, когда она полезет изо рта, пока не приходит домой — и сразу же в ужас — мама. И она вытаскивает эту спичку и очень нелестно отзывается о разных там фокусниках, которые показывают всякую чепуху вредную, а потом дети повторяют. Но наивную маленькую девочку понять ещё можно.
А вот когда приходит к гинекологу взрослая женщина (на минуточку — с высшим образованием) и довольно смущённо жалуется на инородное тело, а он усаживает её в кресло и ни черта не может понять — вот этого я уже не понимаю. И доктор (тоже, кстати, женщина) спрашивает: «Что это вообще такое?» А та ещё более смущённо объясняет, что это фарфоровая крышечка из какого-то там китайского сервиза. Что они с другом как бы, что ли, баловались, вообще шалили… Доктор бы и вынула, да на беду у крышечки нет ни ручечки, ни какой-либо шишечки, ухватиться не за что. Доктор деликатно осведомляется, почему нельзя было воспользоваться хотя бы целой посудой. Пациентка, потупившись, мямлит, что сначала крышечка была с шишечкой, да шишечка отломилась, когда друг пытался её вынуть в домашних условиях пассатижами. Докторша, разумеется, спасла нечастную женщину. Но впредь посоветовала не увлекаться продукцией жёсткого порно, а лучше перейти на лёгкую эротику. А если отказ от жёсткого порно для них с другом совершенно немыслим, то хотя бы ограничиться просмотром, отнюдь не пытаясь повторять эти фокусы на себе.
Последнее равно относится к боевикам и триллерам. Ну как дети, честное слово!
* * *
Древние греки говорили про разных слаборазвитых уродов, что этот человек не умеет ни читать, ни плавать. Человечество запомнило это и в век всеобщей грамотности в лице самых прогрессивных своих представителей выдвинуло свой встречный лозунг: «Плавать раньше, чем ходить!». Под самыми прогрессивными представителями разумеем продвинутых молодых родителей, которые этому плаванию благополучно обучают своих новорождённых чад, исходя из соображения, что плавало же дитя в околоплодных водах и всё должно помнить. И надо сказать, что многие из этих детей и родителей достигают выдающихся результатов. Не скажу, чтобы олимпийских, но всё-таки выдающихся.
И вот одна из таких продвинутых мам с соответствующим малолетним младенцем девяти месяцев от роду приезжает на отдых к южному морю. Там, конечно, пляж, всевозможные молы, пирсы, причалы и тому подобные прибрежные сооружения. И вот она с ребёнком располагается на одном из подобных сооружений, кажется, на лодочной пристани. Ложится на полотенце и загорает. И ребёночек в панамке тут же ползает. Он ползает, ползает, потом дополз до края. Бултых в воду и поплыл, как его там научили на курсах про плавать раньше, чем ходить.
А мамочка-то молодая, симпатичная, и неудивительно, что на неё заглядывались мужчины. Вот как раз один мужчина, между прочим, бравый морячок из береговых, на неё и заглядывался, когда ребёночек упал в воду. Морячок только и успел ахнуть, но мгновенно сосредоточился, рванул на себе тельняшку и, разбежавшись, нырнул вниз головой за ребёнком. Там действительно оказались какие-то не то трубы, не то коряги, и он так и порядочно треснулся об них лбом, но всё стерпел, подплыл к ребёнку, причём оказалось, что плыл зря — воды было по пояс. Тогда он встал на ноги, одну из которых немедля и порезал об какое-то стекло или, может быть, гвоздь, спас ребёнка и, прихрамывая, подал его растяпе-мамаше. Мамаша смущённо поблагодарила спасителя, и они даже перебросились парой приветливых фраз, но по-настоящему сердечного знакомства всё-таки не произошло.
Ну ничего, подумал морячок, основы заложены, дальше со временем дожмём. И, прихрамывая и потирая ушибленную голову, но в общем довольный собой, отправился дальше наблюдать за новой знакомой.
Она лежит загорает. Ребёнок опять ползает. И, как в дурном сне, опять ползёт к воде и опять бултых. И опять поплыл. Но морячок не видит, что ребёнок плывёт, потому что опять летит его спасать от неминуемой гибели. На сей раз он не ударился, потому что, помня о мелководье, не стал нырять вниз головой. Что же касается ног, то теперь пострадала и вторая, которую он пребольно зашиб о какой-то подземный камень. И он снова подаёт матери ребёнка и говорит уже несколько нервно, что, мол, нате, берите. И мама с вежливой, но явно искусственной улыбкой, говорит ему: «Да спасибо, спасибо, не надо!»
Мы-то с вами понимаем, что она хотела дать юному пловцу немного потренироваться. А что подумал морячок об этой детоубийце! извергине! демоне в женском обличье! — тоже можем догадываться.
* * *
Жила-была одна женщина. Средних лет и не без дарований. И даже их у неё было лишку; можно было бы иметь их и поменее. А то полный менталитет различных дарований — и всё впустую. Работала она где-то там, где никому этих дарований даром не надобно. Она писала стихи, прозу, пьесы, пейзажи и симфонии, играла на фортепиано и в театральной студии, но никто этого не был способен оценить, потому что работала она, кажется, продавщицей в супермаркете, торговала там чем-то. А душа у неё по-прежнему была мятущаяся. И тогда, глубоко задумавшись, она стала педалировать ещё одно своё свойство — чувственность. Потому что эту как бы общечеловеческую ценность её коллеги способны были оценить.
И вот она начала всем на работе рассказывать, какая она чрезвычайно чувственная. И даже, между нами, девочками, глубоко развратная. И хотя возраст у неё был уже давно не бальзаковский, но, с другой-то стороны, он приближался к русской народной мифологеме «в сорок пять — баба ягодка опять», и она это имела себе на уме. И она рассказывала молоденьким сотрудникам и сотрудницам, какие оргии постоянно происходят у неё дома. И как она ездит по саунам, где так же оргии. И как она в отпуск ездит в Турцию, и там — то же самое. Она внимательно изучила «Камасутру», затем литературные опусы различных писателей, как-то французского Де Сада и австровенгерских Фрейда и Захер-Мазоха, и всё это уверенно цитировала. И она наконец-то стала купаться в лучах долгожданных признания и славы. Всё у неё получилось, и весь супермаркет был от неё в ужасе и восторге одновременно.
В том числе и начальница, в смысле владелица, хозяйка то есть. Но не в восторге, а только в ужасе. Потому что она этих вещей не одобряла, будучи хотя и буржуйкой, но женщиной в сексуальном смысле достаточно скромной, или, как она сама про себя понимала, вполне приличной. Как, впрочем, и наша героиня на самом-то деле. У героини были муж, двое почти взрослых детей и, естественно, никаких особых приключений, кроме малоталантливых стихов, прозы, пьес, картин и кантат. Но хозяйка-то этого не знала и стала поглядывать на героиню искоса. И героине об этом вскоре сообщили подружки, и она раскаялась. Но было поздно. Все считали её роковой и чудовищно развратной женщиной-вамп, и имидж приходилось поддерживать. Она регулярно заходила в магазин здоровья «Казанова» и покупала всякую фигню для демонстрировать подругам.
И вот однажды в супермаркете проходила благотворительная акция. Все сотрудники должны были принести из дома разные вещи для детского дома. Всяческие там поношенные носки, варежки, тапочки и кофточки для бывших беспризорных детей. И наша героиня тоже несёт полный пакет старья. А по дороге на работу, как обычно, зашла в «Казанову», купив там десяток ароматизированных презервативов с музыкой, пару фаллоимитаторов, комплект нижнего белья с металлическими шипами и несколько видеокассет. Сложила всё в пакет и тоже принесла на работу. И, конечно, пакеты перепутала. И вскоре под благовидным предлогом её уволили.
* * *
Новую технику освоить — это вам не ешака купить.
Вот лет пять назад встречаю на улице одну знакомую. Причём возле банкомата и очень озабоченную. Она сказала, что им теперь начисляют зарплату на банковский счёт. И теперь она должна пользоваться банкоматом. Первый раз в жизни. Вот она перекрестилась и боязливо вставляет карточку. Аппарат загудел, заглотил и требует выбрать язык, затем вид операции — всё как положено. Потом требует ввести код. Она закрывает клавиатуру рукой и вводит.
Я поразился и спрашиваю: «Ты что же, думаешь, я подсмотрю код, потом выкраду карточку и тебя обворую?!» Она удивляется: «С чего ты взял?» — «А что ж ты кнопки-то от меня закрываешь?» Она смотрит на меня, как на дурака, и говорит: «Почему от тебя? Не видишь, в инструкции сказано — закройте рукой». Но это ладно, всё-таки основной принцип работы банкомата она понимала.
В отличие от некоторых других. Висит банкомат. Подходят люди, берут деньги. А неподалёку пьяный бомж. Наблюдает.
Вероятно, завидует. Потому что всякий раз, когда клиент получает деньги, бомж качает головой и что-то бормочет. И всякий раз — всё энергичнее. И вот в очередной, пятый или шестой, раз бомж, не в силах более сдерживать эмоции, вскакивает и возбуждённо сквернословит. Смысл примерно следующий: «Да что же это такое?! Это что же за игральный автомат такой?! Я уже час наблюдаю: кто ни подойдёт — ну все до одного выигрывают!»
Однако пальму первенства в деле непонимания основного принципа мы должны отдать одной школьнице.
Дело было году примерно в 1990-м. Жили две подружки-шестиклассницы, Надя и Катя. Надя ещё ничего, а Катя из очень обеспеченной семьи, которые тогда только-только стали появляться. У Кати — кожаная куртка, золотые серёжки с бриллиантами и кроссовки «Адидас». У папы — «Мерседес». Про маму и говорить нечего. А дома у них — просто ни в сказке сказать, ни пером описать!
Вот однажды Катя, когда папы не было дома, позвала Надю в гости и давай всякие папины чудеса показывать. Видеомагнитофон, на котором можно видеокассеты смотреть! Персональный компьютер, на котором можно, как на машинке, печатать, а можно — в крестики-нолики играть! «А смотри, что ещё покажу!» — говорит Катя и ведёт Надю к очередному загадочному импортному аппарату с импортной надписью «XEROX». Потом достаёт из кошелька двадцатипятирублёвую купюру, засовывает её туда и нажимает какую-то кнопку. Аппарат загудел, замигал — и вот Катя достаёт из него вместо одной две двадцатипятирублёвки.
Надя обмерла. Она всё поняла… Поняла, на чём строится благополучие этой семьи! Надя всплеснула руками и говорит: «Катька, ты дура! Ты этот станок никому не показывай и никогда про него не говори! Посадят же папу твоего! А я никому не скажу, честное слово!»
Катя смутилась. И хотя папа от своих друзей денежный станок не прятал, но мало ли! На то они и друзья, а посторонним знать нельзя. Катя попросила Надю, чтобы никому ни слова! Надя торжественно пообещала. С тех пор они стали самыми близкими подругами: их объединяла общая страшная тайна.
* * *
Одна женщина приехала в сад. Не в какой-нибудь там вишнёвый — в обычный коллективный сад. Вот она такая идёт. В одной руке у неё сумочка со всякими там деньгами, ключами, телефоном и прочими присущими ей пенсионными удостоверениями. А в другой руке у неё полиэтиленовый пакет, в котором она несёт угощение для своего домашнего питомца. Это кот. Он живёт у неё в саду, спит на деревяшке. И он хоть и кот, а, как человек, хочет поесть. И вот она несёт ему угощение. Рыбку. Она всегда угощала его рыбкой, при этом цитируя строки рыбацкого поэта Дмитрия Шкарина: «Ну на, поешь, маленький, поешь рыбоньки, поешь сальненькой!» Впрочем, последнее я, так сказать, прилгнул: никогда она Шкарина не цитировала, откуда ей его знать, но я на её месте, угощая котика, непременно бы цитировал.
И вот она заходит на свой участок и слышит отвратительно громкий собачий лай и жалостное мяуканье своего питомца. Она роняет обе сумки и, схватясь за сердце, бежит в сторону душераздирающих звуков. Там, за домиком, старая корявая яблоня, а высоко на яблоне её милый котик жалобно плачет от ужаса, а на яблоню с остервенелым хриплым лаем кидается здоровенная лохматая злобная незнакомая (вероятно, бродячая) псина. Женщина в ужасе кричит. Собака оглядывается, чует, что слишком зарвалась, и в три прыжка благоразумно покидает чужую территорию. По ходу она ещё успевает молниеносно обнюхать брошенные хозяйкой сумки, молниеносно же сунуть морду в ту из них, где рыбонька сальненькая, сожрать её и перемахнуть невысокий заборчик.
Но что же милый котик? О, он находится в самом плачевном положении! Он сидит высоко на яблоне, трясётся и воет от ужаса. Хозяйка самым ласковым голосом его утешает и уговаривает спуститься вниз. Через четверть часа котик наконец насилу успокоился, перестал дрожать и вместо нечленораздельного воя стал производить членораздельное мяуканье. Намекая на то, что он, в принципе, согласен даже спуститься вниз. Но только он не умеет спускаться с деревьев. Наверх залезть — ещё туда-сюда, если нужда заставит, а вниз — оно труднее. Потому что котик разворачивается и пытается спускаться башочкой вниз, башочка перевешивает, он орёт от страха и прекращает попытку.
Женщина не знает, как и помочь своему питомцу. Она приставляет лестницу и лезет на яблоню, но лестница слишком коротка. Тогда женщина с кряхтением подтаскивает к яблоне старый стол, с трудом карабкается на него с лестницей в руках, пытается установить лестницу на стол, но всё страшно шатается, и залезть на это сооружение пенсионерка не решается. Она бежит к изгороди и видит идущего по дорожке какого-то парнишку лет восемнадцати. Она упрашивает его придти на помощь — всего лишь подержать лестницу. Он нехотя соглашается. Женщина достаёт котика, спускается с ним на землю и плачет от радости, и целует его, и гладит, и причитает. Забыв обо всём на свете. Давно ушёл помощник, а она всё не нарадуется на котика. Потом, спохватившись, вспоминает о рыбоньке, идёт к брошенным сумкам. Но в сумках уже нет ни рыбоньки, ни денег, ни телефона.
* * *
Эту историю мне рассказала одна известная сказочница. Сказочница не в смысле, что всё выдумывает, а в прямом — что пишет сказочные пьесы. Страсть к театру у неё с детства, когда она посещала какую-то не то детскую театральную студию, не то народный театр. Она беспрестанно играла Снегурочку и другие подобные роли, особенно любила с танцами.
И вот наклёвывается такая очередная роль. И не просто с танцами, а с целым балом. Руководительница, отъявленная режиссёрка, решила поставить «Золушку». Желающих на главную роль оказалось много. Девочки спорили, кричали, некоторые даже царапались — так все хотели играть Золушку.
Это, между прочим, не от большого ума режиссёрки. Если бы «Золушку» ставил я, у меня бы на эту роль не рвались. Понятно, что фея, принц, но в начале-то спектакля я не только одел бы Золушку в рваньё, но и заставил хорошенько вымазать сажей лицо, шею, уши, руки и ноги. И каждый божий день репетиция, а как бы она отмывалась — это её проблемы. А чтобы лучше вошла в роль, я бы по системе Станиславского и спать её заставил на куче золы, а заодно она мыла бы в театре полы, окна, туалеты, штопала реквизит; бегала за пивом, получала оплеухи и так далее. Как бы реалистически она потом играла!
Но режиссёрка придерживалась не реалистических, а попсовых традиций. В соответствии с которыми выбрала на роль девочку с самой попсовой внешностью. Эта была настоящая манекенщица — метр девяносто пять, худая длинноногая блондинка со взглядом женщины-вамп. Колтышевой досталась роль одной из злых сестёр, и то ещё спасибо, что женская: с мальчиками в студии была напряжёнка, а там одних стражников четыре человека.
Начали репетировать, и всё шло хорошо, пока не дошли до известной фетишистской сцены. Получается так, что у обеих злых сестёр тридцать шестой размер ноги, а у Золушки соответственно росту — что-то около сорок пятого. Режиссёрка закусила губу. Это, между прочим, тоже не от большого ума. У Шарля Перро не сказано, что туфелька была всем мала, сказано — «никому не впору». Но режиссёрка была знакома со сказкой по старому советскому фильму, а там как раз Золушка отличалась маленькими ножками. Что естественно, потому что она и ростом была меньше сестёр. Но у нас-то фотомодель, и начинаются муки творчества. Причём именно для злых сестёр, которые посредством актёрского дарования должны изобразить, что на них не налазит Золушкина туфелька. Изобразить очень непросто, потому что, если всунуть ногу до самого носка, пятка едва доходит до середины туфельки, а если прижать пятку к заднику, обувь предательски срывается с пальцев. Тем более зал небольшой, сцена рядом и зрителю всё видно.
Решение пришло внезапно. В этой постановке фея дарила Золушке не хрустальные туфельки, как у Шварца, а некие «волшебные сапожки». Всё получилось, и спектакль имел даже некоторых успех.
Между прочим, один знакомый сказал, что где-то уже слышал подобную историю. Видимо, не одна на свете режиссёрка, знакомая со сказкой только по фильму и предпочитающая формат манекенщиц.
* * *
Наряду с «Золушкой» существует также сказка о принцессе на горошине, мораль которой тоже обычно воспринимают неправильно как дети, так и взрослые. Финальную фразу королевы, которая мама главного принца, воспринимают некритически и слишком буквально. Она там говорит, что лишь принцесса может быть такой чувствительной, чтобы почувствовать горошину под кучей перин, тюфяков и матрацев. И что происхождение и всякая такая наследственная вещь и типа кровь — штука, которая всегда даст себя знать. И с этим мы не станем спорить. Но ведь одновременно вырисовывается и мысль, что настоящая принцесса — она всегда физически такая нежная, слабая и как бы перманентно имеет общую склонность к умиранию. А всякие там крестьянки, как говорили декаденты, пошло жизненны и вообще могут спать на гвоздях.
Это, конечно, неверно. Причём это видно из самой же сказки. Вспомним, в каком состоянии эта замаскированная нищенкой принцесса добралась до принцевого дворца. Она была насквозь мокрая и стучала зубами от холода. Что она должна была сделать после этого? Конечно, заболеть. Однако она ни разу не чихнула, не кашлянула, и далее ни о малейших соплях с её стороны в сказке не упоминается. То есть речь идёт о богатырском здоровье и редкой выносливости, которая, однако, сочетается в ней с чрезвычайной тактильной чувствительностью. То есть речь идёт о том, что настоящая принцесса в физическом плане способна на всё, о величайшей её лабильности и универсальности. Какая-нибудь тупая крестьянка может всю жизнь копаться в земле, а пошли её на лесоповал — тут ей и крышка. А принцесса может всё. Вот смысл-то, оказывается.
Вот мы тоже с одной барышней оттопыривались. Она тоже принцесса. В том смысле, что чрезвычайно царских кровей она по прямой линии происходит от знаменитого хана Узбека, хотя внешности она совершенно нордической. Но кровь есть кровь.
Короче, задержались мы в гостях. Пришлось заночевать. Ну выделили хозяева нам какой-то весьма узенький диванчик. Совершенно второй свежести диванчик, но и на том спасибо. Он, диван-то, скрипел, шатался и где-то в ногах у него была продавлена изрядная яма. Мы с вечера были ещё навеселе и уснули. А вот ближе к утру я просыпаюсь и чувствую: что-то мне как-то неудобно. Что-то такое ближе к ногам мешается. Но я-то не принцесса — снова уснул. Утром просыпаюсь окончательно. Принцесса всё ещё спит. Я встаю и смотрю, что же там такое было. А там уже упомянутая яма в диване, и в ней лежит утюг, и мы, значит, на этом утюге спали. А принцесса и до сих пор спит. Видимо, укладываясь спать, мы его уронили и всю ночь не замечали. Видимо, очень устали.
Вытащил я из-под неё этот утюг — она ничего, не проснулась. А проснулась она спустя некоторое время по другой причине. Её разбудила нитка, попавшая ей между пальцев ноги. Заметим, что не какая-нибудь там навороченная типа мохеровой или брезентовой, а обычная тоненькая ниточка. И я убедился, что она точно настоящая принцесса из рода Узбека.
Только настоящая принцесса может быть такой лабильной.
* * *
Гулять так гулять! Так, кажется, говорят у нас в народе. Вот как однажды я с приятелями, уральскими озорными гуляками, погулял.
Пришёл ко мне один знакомый, Василий его звать, и уже навеселе, поэтому я буду называть его Вася Эн — навеселе, значит. С пивом. И мы немножко выпили, бутылки три или четыре, от силы пять. Но у меня было немножко водки, и мы тоже её выпили. А потом пришёл ещё один знакомый, и что характерно — тоже Василий. Его я буду называть Вася Пэ — от слов «потом пришёл». Вася Пэ принёс бутылку водки. Мы немножко выпили, побеседовали о прекрасном, и кто-то предложил попить кофе. А мне уже захорошело, и я захотел пить кофе с водкой. То есть налить водку, размешать в ней растворимый кофе и, зажмурившись, выпить. Вася Эн меня поддержал, Вася Пэ тоже. Хорошо пошло! И мы, сказать по правде, немножко опьянели, и даже в достаточной степени. И разговоры пошли уже не о прекрасном, а об экстремальном.
В частности, Вася Эн стал уверять, что всяческие там йоговские штучки типа танцев на битом стекле полная лажа. Он сказал, что осколок стекла имеет такую форму, что по законам физики об него нельзя порезаться, и выразил готовность это продемонстрировать. Мы согласились. Вася Эн разложил на полу полотенце и стал бить на нём пивные бутылки. Набив достаточное количество осколков, он разулся и встал на стекло. И действительно — хоть бы хны! Вася сказал: «Это ещё что!» Он встал на табуретку и с неё на это битое стекло спрыгнул. И тоже не порезался. Вася сказал: «Это ещё фигня!» Снял рубашку, лёг на осколки грудью и попросил слегка попрыгать у него на спине. Я согласился, и — о чудо! — осколки не втыкались в Васину грудь. Тогда и мы с Васей Пэ становились на это стекло, прыгали на него с табуретки — и ничего. Правда, Вася Пэ под конец всё же порезался, но уж это он сам виноват — на битом стекле можно стоять, по нему можно скакать, но вот вытирать об него ноги, как о коврик, не следует.
Мы обработали Васину ногу водкой, оделись, а к Васе Эн пришла новая идея. Он сказал: «А теперь пойдёмте в театр!» Я спрашиваю: «Это ещё зачем?» Вася объясняет, что приехала известная актриса Елена Яковлева и мы вступим с ней в интимные отношения. Вася Пэ прореагировал на это предложение крайне негативно и категорически отказался. (Это, впрочем, и неудивительно. Сексуальная ориентация у Васи Эн — нормальная, а у Васи Пэ — противоположная.) Но я тоже говорю: «Что за глупости! Мы незнакомы, она мне, кстати, не нравится, и с чего вообще она это будет делать? Бред!» Вася отвечает: «Нет, не бред! Познакомишься, понравится, уговорим».
И мы пошли в театр. Дело было зимой. Вася Эн оставил нас с Васей Пэ мёрзнуть на улице, а сам скрылся в дверях служебного входа. Он сказал, что через полчаса её выведет. После фокусов с битым стеклом я уже всему верил, и даже Вася Пэ остался — из чистого любопытства. Вася Эн вышел через пять минут и со счастливым смехом сообщил, что Яковлева не придёт — её охранники не выпускают. А то бы непременно!
И мы пошли переулком в знакомый кабак.
* * *
Вообще-то я не люблю водку. Многие люди, которые патриоты, да и просто так любители, весьма её хвалят, говорят, что это самый чистый и здоровый напиток из всех спиртных и так далее. Я с этим не спорю, но всё-таки её не люблю. Меня бесят её вкус и запах. И ведь неспроста её пьют охлаждённой, а ещё лучше — замороженной. Поскольку оптимальная температура любой пищи для распознания её вкуса — это температура тела, а при охлаждении вкусовые ощущения притупляются, то понятно, что на самом деле вкус и запах водки бесят слишком многих, а то бы люди грели рюмки в ладонях, с наслаждением вдыхали аромат, смаковали маленькими глоточками и так далее. Так что не люблю, но это совсем не значит, что не пью.
Главная лично для меня причина пить именно её — гастрономическая. Как-то так случилось, что подавляющее большинство блюд русской кухни приспособлено под водку. Представьте себе, что вы пьёте вино и закусываете его борщом. Не манит? Ну хорошо, попробуйте щами или ухой. Пельменями. Селёдкой под шубой. Солёными груздями или маринованными опятами. Кулебякой. Домашним холодцом. Что, опять не манит? Вот и я о том говорю… Приходится мучиться. Но я-то ладно, а вот сейчас будет водочная история, от которой просто кровь стынет в жилах.
Сидим в одной замечательной компании, пьём водку. Люди все очень приличные, частично даже испанцы. Все пьют и пьянеют, а меня что-то не берёт, и я вижу, что одну прекрасную леди тоже не берёт. Мы разговорились. Она тоже оттуда, хотя совершенно русская, но у неё муж испанец, а она вообще филолог, редактор и переводчица, естественно, с испанского же. И я спрашиваю — что ж ты трезвая такая, обидно даже. А она отвечает в том духе, что, дескать, нам это ничаво, привычные мы. Как, удивляюсь, привычные? В солнечной-то виноградной Испании? Там что, все водку пьют? Не все, вздыхает она, а я пью. А-а, понимаю! Водку любишь?
Нет, объяснила она, терпеть не может, любит вино, но, уж видно, не судьба. А всё началось, как она только вышла замуж за испанца. Когда он привёл её познакомиться со своим лучшим другом, тот был очень рад. Он подготовился заранее. Он накрыл вкусный стол с лучшими блюдами испанской кухни, но самый главный сюрприз достал потом. Он знал, что его гостья — русская, и поэтому торжественно поставил на стол огромную бутылку водки. Русская гостья очень порадовалась, что ей уделено такое внимания, хотя водка была на уровне нашей палёнки. С тех пор так и повелось. Все испанцы, зная, что к ним пожалует столь очаровательная русская, как один проявляли гостеприимство и выставляли на стол водку, многие из них — впервые в жизни. Сами они пили экзотический напиток с уважением и интересом, но одновременно и с трудом, так что отдуваться приходилось больше ей.
Она рассчитывала хотя бы в России вволю попить вина, но не тут-то было. Сопровождающие её испанцы, всё как следует продегустировав, единодушно пришли к выводу, что вино в России — дрянь, зато водка превосходит всякие ожидания и надо пить только её. Мы сидели и её пили.
* * *
Жила-была одна женщина. Правда, очень интеллигентная, учительница музыки. А муж у неё, наоборот, был сотрудник частного охранного бюро. Вооружённый громила. Такое тоже случается. Родился со временем у них ребёнок, она ушла в декрет. Так и живут: муж осуществляет вооружённую охрану, она с младенцем тетёшкается, всё чин-чинарём.
И вот однажды зимним вечером, когда муж был на работе, она стала укладывать младенца баиньки. А живут они на первом этаже, а на улице шумно, так что младенец уснуть никак не может. Под окном уселась на скамеечку компания молодых людей, в просторечии именуемых гопниками, и пьют пиво. А ведь известно, как пьют пиво гопники. Шумно и безобразно. Но что безобразно, то это нашу героиню сейчас не волнует. Её не волнует, что они сидят на скамейке на корточках, мечут окурки во все стороны, поминутно харкаются, бьют опустевшие бутылки, иногда тут же блюют и мочатся под себя. Это, безусловно, некрасиво, но её не очень волнует. Волнует, что они орут благим трёхэтажным матом, ржут, как кони, и громко задирают прохожих. Потому что младенчик не может заснуть, а у него режим.
И вот она, накинув пелеринку, выходит из подъезда и вежливо просит их вести себя потише. А лучше — совсем отсюда уйти. Естественно, молодые люди загибают пальцы и вступают в пререкания. Они посылают героиню по матушке и предупреждают, что если она ещё раз вякнет, то они её дружно отымеют всеми им известными противоестественными способами.
Если бы героиня наша была более тёртой бабой, она бы, конечно, знала, что все эти угрозы — лишь гнилой базар, лишь следование своеобразному гопническому этикету. Но она была женщиной интеллигентной и несколько робкой по характеру, так что всерьёз испугалась. Дрожа от страха, она бросилась в квартиру, а через пару минут вернулась с мужниным газовым пистолетом. Она решила дорого продать свою жизнь!
Пистолет же был очень большой. Это была копия известной во всём мире модели «Кольт 1911А1». Она, с трудом удерживая эту дуру двумя руками, направила ствол на гопников и предупредила, что сейчас откроет огонь на поражение (точно такие слова она как-то слышала от мужа). С молодых людей в момент слетел хмель. Тем более что женщина ведь не сказала: «Уходите, иначе открою огонь!» Она только сказала, что сейчас откроет. И с громким щелчком отвела курок. Молодые люди сильно занервничали, вскочили со скамейки и залопотали что-то в дом духе, что, дескать, хорош, убери волыну, уходим!
Понятно, что героиня наша не слишком-то разбиралась в оружии. Она ещё способна была отличить пистолет от ружья, но уж никак не от газового пистолета. Не желая никого убивать, она стала целиться по ногам, но поскольку было темно, и она боялась промазать, то из самых гуманных соображений сказала: «Пожалуйста, медленно подойдите к фонарю и встаньте там. Это в ваших же интересах». Но они не послушались. Они бросились врассыпную, стараясь держаться самых тёмных мест. Однако наша героиня такому исходу была только рада: ей совсем не хотелось проливать человеческую кровь.
* * *
Когда-то на одном совещании молодых писателей я познакомился с одной поэтессой. Она писала стихи, иногда также пьесы. Она была ничего себе, довольно симпатичная и весьма юная, меня моложе лет, наверное, на десять. Ну мы разговорились, немного погуляли в промежутках между семинарами и типа подружились в самом невинном смысле. Природа, на лоне которой протекало совещание, была упоительна. Погода благоприятствовала любви.
Плюс частые многолюдные выпивки в избранном обществе молодых писателей — всё это сближает. Потому что молодые писатели, а особенно поэты, очень любят выпить и потом беседовать о поэзии. Меня это всегда бесит, её, как оказалось, тоже, поэтому мы совершали прогулки по натуральной природе и разговаривали о вещах более умных, чем поэзия, то есть за жизнь. Во многом наши мысли и взгляды совпадали, и мы типа ещё более сблизились, в ещё более невинном смысле.
Коснулись мы, конечно, и темы любви. И я узнал по поводу любви, что наша поэтесса не так чтобы уж очень любит мужчин. То есть любит, но женщин всё-таки больше. После того как я об этом узнал, невинность наших отношений была гарантирована. Однако по-человечески она была мне симпатична, и наши прогулки продолжились. Поскольку поэтесса нередко была хмельна, я узнал много интересного из жизни людей. Я узнал, с каким отвращением иная женщина может относиться к такой части гардероба, как бюстгальтер. Я тут же захотел спросить насчёт прокладок, но столько ещё не выпил и сообразил, что, вероятно, ей горько об этом говорить. Я узнал, сколь противны старые писатели — руководители совещания — когда они пытаются ухаживать, говорят комплименты и по-отечески похлопывают по талии. Я молча намотал себе это на ус и стал дотрагиваться до неё пореже. Благодаря этому она испытывала ко мне глубокое чувство доверия, и, в общем, было превесело.
Но однажды поэтесса что-то перебрала, да и я, признаться, тоже. Нас даже слегка пошатывало. И ночью возникла проблема. Поэтесса жила в одном номере с двумя другими поэтессами, но ничего такого им не рассказывала. Те поэтессы тоже были ничего себе, одна даже хорошенькая. И вот моя приятельница в ужасе рассуждает вслух, что как же такая пьяная я пойду туда спать? Я же не выдержу и полезу к девчонкам! Неудобно получится.
Я говорю, что, уж конечно, удобного мало, и предлагаю пойти ко мне в нумера. Потому что я в нумерах совершенно один, а кровати две. Она говорит: «Ну нет, ты тоже пьяный, ты ко мне полезешь». Я говорю: «Не полезу». Она говорит: «Полезешь, уж я вижу». Я говорю: «Ну ты типа тогда напомни, что я не должен. И потом, может, ты ещё захочешь». Она говорит: «Вот все вы мужики такие. Не захочу ни при каких обстоятельствах, даже не мечтай». Я сказал: «Всё! Не полезу! Раз ты всё равно меня не любишь! На фиг ты нужна! Приходи и спи! У меня, кстати, ещё пиво есть».
Она сказала, что сходит к себе и посмотрит. Если девчонки уже спят, она останется там, а если ещё нет — тогда ночует у меня. Она не пришла: видимо, девчонки спали или она всё же не доверяла моему рыцарству.
* * *
Однажды мы с супругой собрались в кино. В Дом кино. Идём степенно, под ручку, беседуем о различных приличных случаю материях. Приходим, берём билеты. До сеанса ещё достаточно времени, и можно как-нибудь достойно его провести. Но поскольку всё-таки зима, долго гулять по аллеям не приходится. А рядом как раз «Мак-пик». И так как мы собираемся смотреть как раз американскую фильму, «Килл Билл», то лучшего заведения и нарочно не придумаешь.
Супруга советует мне выпить пинту пивчика и съесть вон то замечательное блюдо, название которого век бы не вспоминать. Ну хорошо, попробуем, а ты? А ей ничего такого вообще не надо. Максимум что пакетик картошечки фри за компанию. Ладно. Она там садится за столик, а я дожидаюсь подноса, несу его к столику и, конечно, моментально опрокидываю. Причём пиво выплёскивается, делясь на три струи. Первая, самая маленькая, наливается в то загадочное блюдо, которого я так и не попробовал. Вторая, побольше, льётся мне в карман дублёнки, где ещё оставались какие-то деньги. Третья, самая большая, омывает чужое пальто. Всё было так замедленно, как в кино. Я опускаю глаза, и вижу, что внизу сидят два молодых человека, — владелец пальто и его друг, точнее, они уже вскакивают и бросают на меня испепеляющие взгляды. Я бормочу извинения, но друг владельца кричит: «Скорее на улицу, затирай снегом!» Они выбегают, но друг оставляет верхнюю одежду здесь, и я чувствую, что они ещё вернутся. «Давай уже пойдём», — говорю я, и мы выходим на улицу через другую дверь. Добавлю, что её пакетик фри нисколько не пострадал и она прихватывает его с собой. Мы сидим на скамейке, она кушает картошку, а меня обуревает сложное чувство, где комплекс вины сочетается с категорическим нежеланием видеть этих молодых людей или тем более спонсировать им химчистку.
Но вот наконец наступает время сеанса, мы занимаем свои места и предвкушаем удовольствие. И вот двое незнакомцев пробираются на свои места по нашему ряду. Причём как воспитанные люди они делают это лицом к публике. Не стану описывать своих чувств, когда я это увидел. Тем более эти чувства были просто ничто по сравнению с тем, что я испытал, когда увидел, что весь ряд уже занят, за исключением двух свободных мест рядом с нами. Спасло меня, впрочем, не чудо, а то, что оба они смотрели вниз, чтобы не наступать публике на ноги, а не рассматривали лица. Но вот они сели. Теперь ничто не помешает им поглазеть по сторонам и…
Конечно, я срочно нагнулся и стал развязывать и завязывать шнурки, но это не давало ни малейшей гарантии безопасности. Я медленно грелся, парился и потел, но вдруг происходит следующее. По нашему ряду протискивается ещё одна семейная пара. Она приближается к нам, и скоро оказывается, что двое негодяев сели на чужие места и теперь изгоняются. И опять вставать, тереться грудью о неприятелей, опять остаться неузнанным. За этот сеанс на моей голове прибавилось седых волос. А после него в очереди в раздевалку они опять стояли прямо за нами, но тут я уже вообще перестал реагировать.
* * *
Удивительно — и даже если бы мне рассказали, то я не поверил бы, — что человек, на протяжении многих лет пишущий разные забавные истории, ни разу не коснулся сакраментальной темы «Тёща». Я подумал, что с этим пора кончать. И вот следует история про злую тёщу. Причём, как и бывает чаще всего, истинное происшествие. Малость подредактированное.
В общем-то, она была не такая уж злая. Да вообще не злая. Но, конечно, очень и очень надоедливая. Она жила в маленьком городе и периодически навещала дочь с зятем, живущих в городе большом. Приезжала, что называется, погостить. И это бы ничего, если бы ненадолго. Но она приезжала надолго. Во всех остальных отношениях она была безупречна. Она была вежлива и предупредительна, ела не слишком много, пила — тем более, по ночам не храпела. И это последнее, между прочим, было очень важным положительным качеством, потому что хозяева не могли предоставить ей отдельной комнаты. Они проживали в двухкомнатной хрущёвке. И у них было двое детей. Мальчик и ещё мальчик. Так что тесновато получалось. И поэтому то, что тёща не храпела по ночам, было просто здорово. Так что, повторяем, достоинств у неё хватало. А недостаток мы тоже уже очертили, повторяться не будем.
Вот однажды приезжает она погостить. Гостит неделю, гостит другую, и уже зятю хочется, чтобы она поехала обратно в свой маленький город. И жене тоже хочется. И это, в общем, понятно. Люди они ещё молодые, можно сказать — горячие, кровь играет, все дела. Ну и вообще — тесновато, как ни крути. Зять однажды за ужином осторожненько поинтересовался, когда она планирует уезжать. А тёща отвечает: «Ой, да я уже всё! Я завтра вот к зубному схожу — стоматологов-то у нас там хороших нет — да и домой!» Он говорит: «А что ж так рано, погостили бы». Она отвечает: «Ой, нет, по дому соскучилась».
Назавтра она возвращается от стоматолога задумчивая. И рассказывает, что стоматолог ей предложил зуб либо немедленно рвать, либо лечить. Это недели две. И вот она и задумалась. Дочь говорит: «Мама, о чём тут думать?! Рви, конечно!» Та отвечает: «Ладно, я ещё подумаю. Вот записалась на завтра к косметологу, так всё равно пока здесь буду, вот и подумаю». Ладно.
Назавтра возвращается от косметолога и сообщает, что ей посоветовали удалить родинку. Поэтому сегодня там сделали анализы, через неделю будут результаты, так всё и решится. И с зубом тоже, получается, можно думать.
Через неделю она вообще не возвращается. А только звонит по телефону, просит за ней заехать и невразумительно плачет в трубку. Дочь с зятем подумали: неужели анализы плохие? Неужто онкология? Всполошились. Приезжают в клинику. Нет, с анализами всё оказалось хорошо. Вот только тёща, выходя из клиники, на радостях споткнулась на лестнице и сломала лодыжку. Наложили ей гипс, отвезли домой. Так всё само собой и решилось. Родинку ей удалят потом, когда снимут гипс. Тогда же и с зубом будут работать. А уж как именно работать — рвать ли его или лечить, — это она, пока в гипсе ходит, решит. Времени-то более чем достаточно.
* * *
Двое молодых людей случайно познакомились с двумя молодыми девушками. Пожалуй, что и несовершеннолетними. Но несмотря на свою юность, а может быть, наоборот, благодаря ей девушки были очень весёлые, легко согласились погулять вместе, когда им предложили пива — охотно стали его пить. Когда поступило предложение: «А может, это… чего покрепче?» — девушки тоже нисколько не испугались, ответив, что можно и чего покрепче.
Молодые люди переглянулись — кажется, девушки попались те, что надо. Собственно, изначально им ничего такого не было надо, просто так познакомились, что называется — разговор поддержать. Но раз всё так хорошо получается, то, как говорится, надо ковать железо, не отходя от кассы. И это даже несмотря на то, что оба молодых человека были женаты, так что им, вроде бы, и должно быть совестно изменять жёнам с такими, прямо скажем, легкомысленными особами. Но то ли подвыпивших молодых людей увлёк азарт внезапного приключения, а то ли оба оказались, как это часто бывает, любителями дармовщинки, но, короче говоря, давай они их в гости приглашать. Выпить и музыку послушать. А девчонки говорят: «Да, круто, круто, пойдёмте выпьем и послушаем!» Ну, значится, так тому и быть.
И тут только стали парни соображать — а куда же, собственно, им идти? Дома-то у каждого жена. И как-то это будет не совсем удобно. И если сказать, что встретили одноклассниц, то совсем неправдоподобно. И даже если сказать, что это троюродная сестра с подружкой, то всё равно всякая такая эротическая лирика исключается.
Тут один из парней вспомнил. У него есть ключи от тёщиной квартиры, а тёща сегодня в ночь работает. Вот это дело, голуба! И пошли они на квартиру к тёще. И по дороге закупили водки и закуски. Этот, который зять, конечно, сразу на берегу договаривается, что там давайте будем аккуратно. Водку выпили, музыку послушали — и по домам. И посуду после себя помоем. И лифчики под кроватями не забываем. В общем, он не хотел, чтобы тёща узнала, что зять заходил к ней в её отсутствие. Все ему говорят — да без базара, мы будем аккуратно. И девчонки посуду даже согласились помыть.
Ну, вот они приходят. Достали водку да как накатили! И очень хорошо пошло. Даже чересчур хорошо. Через пятнадцать минут все пьяные. Девчонки раздеваются чуть не догола и начинают танцевать. Потанцевали, ещё выпили. Потом ещё. Короче, минут через сорок все были уже не просто, а очень-преочень пьяные.
И одна барышня, шатаясь и хватаясь за косяки, скоренько пошла в туалет, извиняюсь за выражение, рыгать. Когда она закончила, то же самое приспичило второй, которая была ещё пьянее. Она даже не могла по-человечески встать перед унитазом на четвереньки, а с размаха повалилась на него грудью. Как ещё голову не разбила. Повезло.
Ей-то повезло, а вот унитазу не особенно. Унитаз мощного сотрясения не выдержал и, будучи, как оказалось, плохо прикреплённым к полу, упал. К счастью, не разбился. Но зятю пришлось приделывать его обратно. А поскольку он тоже был пьян в стельку, на это ушла вся ночь.
* * *
Дело было в Париже. Две наши соотечественницы там отдыхали недавно. Всё было замечательно. Дожди, Тюильри, Дом инвалидов, Монмартр, Кровать Наполеона — походная и обычная, со ступеньками. Собор Парижской Богоматери, причём с живым Квазимодой, который оказался негром. Мулен Руж. Могилы Ивана Бунина, Джима Моррисона и Эдит Пиаф. Жареные лягушки и, конечно же, луковый суп за семь евро. В общем, всё прекрасно, кроме того, что вокруг сплошь нерусские, а многие даже нехристи. Поговорить не с кем. Русских совершенно нет. То есть они наверняка есть, но помалкивают, а на них ведь не написано. А соотечественницы языками владели плохо. А именно английским плохо, французским же не владели вовсе. Ну, собственно, не очень-то и надо, как показалось им поначалу. Но потом ситуация изменилась.
Раз загулялись они по Елисейским полям, упёрлись от родного отеля куда Макар телят не гонял. И в туалет им захотелось. Вот тут-то проблема языкового барьера встала перед ними со всей своей насущностью. Потому что жестами показывать неудобно. А все надписи в Париже — французские. Это вам не Екатеринбург, где каждая вторая вывеска — английская. Там с этим делом строго: закон о французском языке — и всё тут! А те басурманы и нехристи, что шатаются по улицам, языком Шекспира хотя зачастую и владеют, но соотечественницы-то не знают, как будет на языке Шекспира «туалет». Что тут делать?
Да известно что! То же самое, что и в столице Урала. Нужно пойти в первое попавшееся кафе. В столице Франции их, кстати, нисколько не меньше, чем у нас. Так они и порешили. Заходят в какую-то местную припрыжку. Садятся за столик. Подбегает к ним гарсон и бодро лопочет по-французски. Они на него смотрят, переглядываются и посмеиваются. Он, сообразительный оказался, моментально переходит на английский и спрашивает: «Дринк ор фууд?» Одна из соотечественниц лучезарно улыбается, говорит «Дринк» и пальцами показывает, что только чуть-чуть. Он, подлец, убегает настолько поспешно, что она не успевает ничего спросить про туалет. А уже надо очень сильно. Они уже на стульях ёрзают.
Возвращается гарсон с двумя здоровенными бокалами пива. Одной из них ничего не остаётся, как начать пить это пиво, другая же, улыбаясь ещё более лучезарно, чем в первый раз, начинает демонстративно потирать руки, намекая, что хотела бы их помыть.
Глупый француз, естественно, ни черта не соображает и, улыбаясь, пытается увильнуть. Тогда соотечественница хватает его за одежду и они объясняются жестами и отдельными словами долго, но тщетно. За это время вторая дама выпивает своё пиво и начинает пританцовывать ногами под столом. На первую снисходит вдохновение и она неожиданно для себя конструирует английскую фразу, в переводе означающую: «Я хочу мыть мои руки!»
Француз делает скорбную мину и показывает жестами, что нельзя. Что временно не работает. Дамы судорожно расплачиваются и сломя голову бегут в другое кафе. Им опять приносят пиво…
К счастью, здесь туалет действует.
(Кстати, туалет по-французски так и будет — туалет.)
* * *
Вот тоже история. Причём во всех смыслах этого слова. Это и история как случай, и одновременно история нашего Отечества вообще. И это даже не просто случай, а случай с мощнейшим лирическим подтекстом необыкновенного и внезапно свалившегося на человека счастья. Правда, должен предупредить, что лирический подтекст будет оценён только алкоголиками.
В общем, дело было аж в 1946 году, если я не ошибаюсь в дате. Живёт в одном селе простая советская семья. Жена, муж и маленький ребёнок. Жена кладовщица, муж чекист. Правда, к сожалению, не слишком высокого чина. Он всего лишь младший лейтенант НКВД или, кажется, уже МГБ. Но с учётом того что он без образования, то и это очень хорошо. А с учётом исторической обстановки — и того лучше. А если вспомнить, что он ещё совсем не дурак выпить и насчёт аморалки, то вообще поразительно, как он дослужился.
И вот однажды поздно вечером прибегает жена с вытаращенными глазами, а муж спит пьяный. Она его будит, обзывает забулдыгой и кричит, что беда. Что по самым верным и совершенно засекреченным сведениям грядёт денежная реформа. Будет полный обмен денежных знаков по тому же курсу, но не больше определённой, весьма скромной суммы. Причём это произойдёт сегодня ночью. И тогда плакали их денежки. Которых у них не так чтобы очень много, не чемоданами, как у большинства удачливых и предприимчивых на трофеи фронтовиков, но всё же гораздо больше, чем дозволенная сумма.
Надо было что-то делать, и притом чрезвычайно срочно. И вот жену осенило. Она восклицает: «Ты же путался с Манькой-продавщицей! Одевайся, побежали к ней!» Муж, естественно, оскорблён в лучших чувствах и начинает возмущаться такой клеветой. Но жене не до сантиментов: «Врёшь, глаза твои бесстыжие, путался! Побежали, говорю!» И деньги достаёт из чулка и кладёт в карман.
Они бегут к Маньке, поднимают её с постели и разъясняют обстановку. Манька, в свою очередь, лезет в чулок, накидывает на неглиже телогрейку, надевает кирзовые сапоги не на ту ногу и они несутся в сельпо. Чтобы выгодно вложить свои сбережения. Во что ни попадя, лишь бы поскорее.
Вот прибежали. И тут бесстыжая Манька показала свой норов. В сельпо не сказать чтобы так уж много товаров. Там был порядочный отрез бархата, который Манька, положив все имеющиеся деньги в кассу, сразу обхватила руками и супругов к нему не подпустила. А в остальном там были керосин, пшено, хлеб, спички и прочая копеечная лабуда, так что капиталовложения не получалось. И тогда осенило на сей раз чекиста. И он спросил: «Манька! А где водка?!»
Точно! Про водку-то Манька и забыла! А водка у них в сельпо продавалась на разлив. И как раз на днях подвезли две полные пятивёдерные фляги. И эту-то водку и купили супруги. И как раз денег у них хватило.
И вот приносят они эти две фляги домой… Ну что тут ещё сказать? И стоит ли ещё продолжать повествование?! Супруга-то водкой не особенно увлекалась. Так, в праздники рюмочку-другую. А вот муженёк её… Вот я и говорю: только алкоголик способен оценить эту историю по достоинству.
* * *
Поговорим о культе личности.
В детстве я был чрезвычайно женолюбив. Много лет спустя я прочёл у Лермонтова что-то примерно в том духе, что, дескать, трудно поверить, но он, Лермонтов, уже был влюблён, имея отроду всего не то восемь (точную цифру я запамятовал), не то семь лет! Я тогда, помню, от души посмеялся над патетическим тоном Лермонтова. Я сколько себя помню, вечно был влюблён в какую-нибудь девочку. А уж когда я пошёл в первый класс, а пошёл я шести лет, то тут началось вообще чёрт знает что. Их, девочек-то, там, знаете, столько было! В первом классе я был влюблён дважды, во втором — трижды, а уж про дальнейшее и говорить не стоит.
И вот — как раз, помнится, лет в восемь — я влюбился в одну долговязую белобрысую девчонку. Я ей рассказывал разные страшные истории, мы иногда гуляли вместе, в общем, что называется, мальчик с девочкой дружил. Но я-то чувствовал себя влюблённым и постоянно переводил разговор на разные такие пикантные темы, что ей, кстати сказать, очень нравилось. В частности, мы очень много и охотно разговаривали на темы сексуальные, и я между прочим открыл ей глаза на то, как всё это бывает. Посвятил, то есть, в тайну деторождения. Она вообще-то знала, что существуют между мужчинами и женщинами физиологические отношения, но, представьте себе, вовсе не связывала с этим деторождение. Но это в общем-то неважно для проблемы культа личности. А просто однажды мне надоело, и я спросил её прямо: «Скажи честное октябрятское слово, кого ты любишь?» Она отвечает: «Маму и папу». Я говорю: «Ну это понятно, а ещё?» Она долго думает и говорит: «Ленина». Я чувствую себя совершенно униженным эротически и мстительно тогда спрашиваю: «А кого больше?» Вот она попотела! Разговор ведь шёл не просто так, а под честное октябрятское. Наконец она ответила, что маму и папу. Потому что Ленин всё-таки уже умер, а маму с папой надо слушаться и им помогать.
Вот такие были у неё чистые детские представления. А вот спустя несколько лет, уже в глубоко пионерском возрасте, у меня состоялся очень откровенный и рискованный разговор с одним приятелем. Он тоже, естественно, был пионером (здесь не забываем о том, что пионеры — юные ленинцы). Так этого ещё мало! Не простым он был пионером, а, в отличие от меня, круглым отличником и, к довершению ужаса, — председателем совета отряда! И вот этот человек с двойным дном в доверительной беседе мне заговорщически говорит: «А спорим, что и у Ленина тоже был один недостаток!» Я спорить-то не стал, но, конечно, страшно заинтересовался такой скользкой материей и спрашиваю: «Ну и какой же недостаток?» Он оглянулся — не подслушивают ли родители — и отвечает: «Онанизм!» Я чуть со стула не упал: «С чего это ты взял?!» А он мне и объясняет, что ведь вот была же у Ленина жена! Ну была, и что? А то, что детей-то не было! Значит, всё-таки и у него был один недостаток… Каюсь, он меня убедил.
Любопытно, что в обоих проявлениях любви к Ленину важную роль играло сексуальное начало. Это уж просто фрейдизм какой-то голимый.
* * *
Двух девочек долго, вплоть до восьми лет, учили, чтобы они ни в коем случае не брали никогда конфет у посторонних дядей. А также и у тётей незнакомых не брали, потому что тёти могут оказаться воровками. Ну и научили.
И вот однажды сидят они дома одни. И никакому незнакомому человеку дверь не отпирают, как глупые семеро козлят. И даже несмотря на то, что он уже давно звонит в дверь. И даже уверяет, что никакой он не незнакомый, а совсем наоборот. Что очень знакомый и даже родной, что он их родственник дядя Ваня, только что с поезда. Но проверить это было невозможно. В двери имелся глазок, но девочки до него не дотягивались.
Когда младшей сестрёнке Нюре надоели дядины возгласы, она обратилась к старшей сестрёнке Наде и предположила — а вдруг это правда дядя Ваня? Надя скептически усмехнулась, а всё ж таки призадумалась. А дядя Ваня за дверью продолжал скрестись и взывать. Надя ещё подумала и сказала: «Вот что, Нюра: давай-ка его испытаем». Нюра сказала: «Давай».
Нюра спросила через дверь: «Тогда скажите, как нас с Надей зовут?» Дядя немедленно ответил: «Вас зовут Надя и Нюра». Нюра удивилась и говорит: «Смотри, Надя, он знает! Наверное, это дядя Ваня». Надя подумала и вскрикнула: «Дуры мы, дуры! Мы же только что сами друг друга по именам назвали, вот он и подслушал!» Нюра тоже подумала и на ухо Наде шепчет: «А вот сейчас я узнаю, хороший это человек или хулиган». А потом спрашивает через дверь: «А вы на какой сигнал светофора улицу переходите?» Дядя немедленно отвечает: «На зелёный!» Нюра говорит Наде: «На зелёный он переходит». Надя подумала и сказала: «Притворяется! А вот я сейчас точно узнаю, дядя Ваня это или нет». И спрашивает: «А скажите-ка тогда, какая столица у Франции?» Дядя отвечает: «Париж!» Надя засмеялась, захлопала в ладоши и говорит Нюре: «Ну вот и видно, что никакошенький это не дядя Ваня! Мама же, помнишь, говорила, что дядя Ваня — пьяница и дурак. А этот умный. Значит, не дядя Ваня».
Дядя за дверью немедленно заорал: «Слушай, ты, Надя! То, что столица Франции Париж, каждый дурак знает!» Нюра спрашивает: «А вы пьяный?» Дядя кричит: «Пьяный, пьяный!» Надя подумала и требует: «А вот дыхните-ка в замочную скважину!» Дядя же, по счастию, на вокзале действительно выпил рюмочку-другую в буфете. Он дыхнул. Надя понюхала и говорит Нюре: «Действительно пьяный». Нюра добавляет: «И дурак. Может, пустим?» Надя говорит через дверь: «А вы тогда станьте под окно, мы на вас посмотрим». Дядя вышел из подъезда и стал под окном. Девочки подбежали к окну и стали смотреть. Надя встала на табуретку и кричит в форточку: «А вот и обманываете, что с поезда! А где же тогда ваши вещи?» Дядя отвечает: «Да я их возле вашей двери оставил!» Надя кричит: «Стойте на месте, мы проверим». Нюра сбегала, посмотрела в скважину и подтвердила, что есть чемодан.
Тогда девочки наконец поверили. Да что толку? Всё равно родители их закрыли на ключ снаружи и изнутри открыть дверь было нельзя. Впрочем, через несколько часов родители вернулись и впустили дядю.
* * *
В своей знаменитой сказке про Питера Пэна Джеймс Барри описывает фей как существ, хотя и пакостливых, но крайне субтильных и очень тщедушных. Дело доходит до того, что стоит какому-нибудь смышлёному ребёнку сказать, что он не верит в существование фей, как одна из них немедленно умирает. Очень глупо с её стороны, если, конечно, Барри в этом случае не привирает.
Совсем другое дело — наши отечественные маги и колдуны. Эти-то не умрут, не дождётесь! Множество соотечественников твердит, что не верит в магов и колдунов, а те от этого только размножаются. Кроме профессиональных колдунов появляется множество любителей, и до того дошло, что уже почти в каждом офисе или цехе. В том числе, конечно, и литературном цехе поэтов, прозаиков и сценаристов.
Жила в городе одна писательница, назовём её Наташа. Очень милая и к тому же смышлёная, преподавательница литературы в Уральском университете. И вот однажды сидит она дома в декретном отпуске с маленьким ребёнком в самом паршивом настроении. Потому что она простужена, чихает, кашляет и сморкается. И ребёнок то же самое — чихает, кашляет, сморкается и беспрестанно хнычет. И тут ей звонит другой писатель, назовём его Саша. И что-то начинает впаривать про Кастанеду и типа того. Она ему отвечает: «Саша, отвали со своим Кастанедой, мы болеем». А тот говорит: «Ну сейчас я вас вылечу».
Вскоре он приезжает с самым таинственным видом и сразу требует, чтобы пациентка села на тахту, предварительно сняв лишнюю одежду. При последних словах Наташу начинает разбирать смех. Но Саша сердится и кричит, что смеяться нельзя ни в коем случае, иначе не подействует, а то и окаменеть можно. Он объясняет, что не требует догола, просто чтобы минимум одежды на ней и на ребёнке. Ну ладно, она остаётся в одном халатике, а ребёнка заворачивает в одну пелёнку. Саша выпивает стаканчик урины, закусывает её парой сушёных мухоморов для открытия всех чакр, затем целой головкой чеснока для защиты от злых духов, снимает одежду, надевает длинный парик, достаёт бубен и начинает ритуальный танец. И долго длится пляс ужасный, и жизнь проходит пред тахтой безумной, сонной и прекрасной и отвратительной мечтой, и смех разбирает Наташу всё сильнее, но она не хочет обидеть Сашу, она сдерживается. Отворачиваться или закрывать глаза тоже не сметь! Наташа судорожно сжимает мышцы глотки и гортани, прикусывает язык, задерживает дыхание. Длится это по часам пятнадцать минут, по внутреннему ощущению — вечность.
Наконец потный Саша говорит, что процедура закончена, одевается и уходит. Наташа долго хохочет, потом проветривает пропахшее чесноком помещение и вдруг чувствует, что катаральные явления как будто ослабли. Она сказала, что поверила бы в Сашины способности, если бы ребёнок тогда тоже выздоровел, но он по-прежнему чихал, кашлял и хныкал. Своё же исцеление Наташа приписывает беспрецедентному пятнадцатиминутному сдерживанию хохота. Может, типа там перенапряжение мышц, усиленное кровообращение, вследствие чего — усиление иммунной активности и всё такое…
* * *
Одна женщина спит и видит во сне море: волна за волной, волна за волной… Ну, понесло… Видит море, как известно, писатель Дима Рябоконь, а волна за волной — это вообще из фильма «День радио». Но женщина точно спит, и ей приснился шум дождя. Но она сквозь сон помнит, что вообще-то зима на дворе, и потому удивляется такому шуму. Зовут её, кстати, Татьяна Ларина. Имя настоящее, фамилия вымышленная. И я охотно объясню почему именно такая фамилия дана героине. Это не из Пушкина, а из сериала «Улицы разбитых фонарей». Там был такой милиционер, Ларин. А наша Татьяна тоже милиционерка, только в отличие от Ларина она не капитан, а целый майор. Правда, в отставке, она из милиции незадолго до этого ушла.
И вот ей снится дождь, и она просыпается, а всё происходит на самом деле. С потолка кое-где капает, а кое-где течёт на пол. Ну она сначала вскакивает, расставляет по квартире имеющуюся посуду, а потом начинает размышлять. Живёт-то она на самом верхнем этаже, и залить её вроде бы как бы и некому. И тем более, напоминаем, зима на дворе. Она тогда одевается во что поплоше и направляется на лестничную площадку.
Вот лестница на чердак. А люк, обычно закрытый на замок, теперь этого замка лишён. Следовательно, кто-то туда лазил. И отважный майор милиции, долго не раздумывая, лезет тоже. На чердаке нет никого из людей, зато целые кучи талого снега, окружённые обширными лужами. Так прояснилась причина дождя в квартире. Татьяна опытным взглядом окидывает место происшествия и видит, что все окна открыты настежь. Теперь ей становится ясно, каким образом снег попал на чердак. Она закрывает окна и вспоминает, что именно вчера вечером был снегопад с сильным ветром. Итак, всё сходится! Осталось узнать, кто и зачем открыл окна, и тогда можно рассчитывать на поимку человека, который обязан оплатить ремонт.
Вы думаете, это невыполнимая задача? Не совсем так, ведь автор умышленно опустил важнейшую улику, которая и была недостающим звеном для мыслительной цепочки майора. Это был стоящий напротив одного из окон станок-тренога для закрепления стрелкового оружия. Ларина жила не в какой-нибудь там хрущёвке, а в очень хорошем доме. А дом напротив был даже ещё лучше, с очень дорогими квартирами. И сопоставив все эти данные, Татьяна пришла в полное остервенение. Она спустилась в квартиру, написала аршинными буквами записку и прилепила её на площадке возле лесенки. Записка гласила: «Товарищи киллеры! Убедительная просьба!! Закрывать за собой окна!!!»
Она пришла на работу и рассказала обо всём сослуживцам. Те охали и ахали. А один мудрый сослуживец спросил: «Таня, ты что, совсем дура?!» Таня подумала. И согласилась, что совсем дура. И побежала домой.
Тренога-то стоит? Стоит. Значит, они ещё вернутся? Вернутся. А понравится им, что подготовка обнаружена? Не понравится. А могут они как-нибудь вычислить автора записки? Вот это неизвестно, вот это вопрос вопросов. Татьяна, затаив дыхание и прислушиваясь к возможному шороху, подошла к записке и оторвала её. Несколько дней ещё боялась.
* * *
Такой весь типа навороченный автосалон. Японские автомобили. Этакое чудовище, оно же чудо цивилизации, из тонированного стекла, армированного бетона и ещё там алюминиевые колонны, мечта Н. Чернышевского, значит, воплотилась в Екатеринбурге 2005 года. Сто миллионов акров площади, под фундаментом погребено три детских сада, четыре школы, пять домов пионеров с кружками рукоделия и технического моделирования, шесть библиотек им. А. Серафимовича, А. Фадеева, М. Шолохова, Н. Островского, К. Симонова и С. Бабаевского соответственно. И семь народных театров.
Мимо ходят люди и, взглянув на это чудо, оно же чудовище, цивилизации, непроизвольно втягивают головы в плечи. Причём это такие, более или менее молодые, успешные и мобильные люди, а прочие никогда мимо не ходят, огибают за версту.
Пол беспрерывно моется моющими пылесосами. Персонал тоже дай боже. Не старше двадцати пяти лет, не менее ста восьмидесяти роста, не более пятидесяти пяти (для мужчин) и сорока пяти (для женщин) веса, безупречное знание английского, ослепительная улыбка, бесхолестериновая диета обязательно, НЕ КУРЯТ. Каждое утро смотр строя и песни, два администратора зала, мужской и женский. Мужской администратор на утренней линейке проверяет содержимое карманов, затем заставляет разуться и нюхает носки у каждого продавца, женский делает то же самое с прокладками каждой продавщицы. Потом увольняют провинившихся. Потом беседа с корпоративным психологом Шкариным, который им такое устраивает, что мама дорогая. В общем, контора, гляди-ко, солидная. Респект.
Ну и, конечно, покупателей у них было не очень много. У иного человека и хватило бы денег на какой-никакой японский автомобиль, но уж больно автосалон солидный: чуть что не так повернёшься, тут же засмеют, а то и чего похуже. Да и цены, что ни говори, высокие. Ну туда, в общем, изредка заходили люди, но в основном благодаря настойчивости женщин, которые сначала посещали фитнес-клуб, потом модные магазины, а потом тащили своих мужиков в автосалон. Типа потусоваться. Конечно, иногда и покупали, но крайне редко, скажем, один из ста посетителей, а за день бывало посетителя четыре, так что сами посчитайте.
И вдруг приходит сладкая парочка: сестра Варвара, она же Ирина, и Завьялов, фронтмэн и автор почти всех песен рок-группы «Палестина». Причём одеты они невнятно, так что охрана сразу напряглась, притом одна из посетителей сильно брюхатая, а другой на костылях, и на плече у него сидит кот Борис, в честь, понятно, БГ. Причём это не демонстрация; она действительно готовится стать матерью, а он совершенно случайно сломал ногу. И они решили купить новую машинку, а старую продать. И они приходят, а их хотели, понятно, выгнать в три шеи (кстати, до сих пор не могу понять первоначальной семантики фразеологизма: может, тут речь о Змее-Горыныче?), а они тут сразу дают кучу денег и говорят, типа, мы покупаем, и тут персонал, увидев живые деньги, неимоверно напрягся. И давай бегать по всему автосалону искать нужную машинку.
А у сестры с собой был во фляжке мятный чаёк и пирожки с морковкой, так пока весь персонал бегал, она присела на кушетку и стала всё это кушать, как простая бомжиха. А у Завьялова зачесалась сломанная нога, и немудрено, ведь сломал он её недавно, и ему только что сделали операцию, и первый раз выпустили из отделения, и заживает, и чешется, а он когда её сломал, она была довольно грязная, а за последующую неделю добавились только следы крови и гипса, так что реально сидят такие лиса Алиса и кот Василио плюс ещё кот Борис. В общем, это была ужасная сцена, кои так любит устраивать сестра Варвара.
* * *
Всяк развлекается по-своему. Вот как развлекались до поры до времени три юные барышни.
Началось всё случайно — где-то они подзадержались чёрт знает где, и домой (а жили они в одном дворе) надо было ехать на моторе. У них же не было денег. И тогда им ничего не оставалось, как останавливать все подряд машины и со слезами на глазах умолять, чтобы их довезли бесплатно. Поскольку барышни были молоденькие и симпатичные, а умоляли очень-преочень слёзно, то с какой-то там попытки им повезло.
И им это понравилось. А тем более что барышни были такие весёлые и, что называется, озорные. И даже, когда бывали в ударе, до такой степени, о которой известный киногерой товарищ Саахов сердито говорил: «Какой озорной! Хулиганка, слушай!» Задирали незнакомых молодых и не очень мужчин, всячески их высмеивая. Но не со зла — так, чисто из озорства.
И вот стали они по вечерам на тачках кататься. Остановят и в три горла вопиют: «Дяденька, миленький, нас в Кольцово поскорее, только у нас денег нет, пожалуйста, пожалуйста, а мы вас поцелуем!» Дяденька их довезёт, они выйдут, похохочут вдоволь, и снова на автостоп — из Кольцова же надо домой добираться.
И вот однажды тоже так сели. Дяденька посадил их на заднее сиденье и поехал. Но не доезжая до посёлка Изоплит, куда они просили, он внезапно остановился в безлюдном месте на берегу озера Шарташ и сказал: «Ну давайте, целуйте!» Девчонки переглянулись и захохотали. Дяденька же сказал, что ничего смешного, он ждёт с нетерпением. Девчонки снова переглянулись и — хвать за дверцы. А дяденька у себя какой-то кнопочкой — щёлк! И оппаньки, не открываются дверцы! Девочки возмутились: открывайте-де немедленно, а то мы кричать будем! А дяденька в ответ достаёт огромный чёрный пистолет и говорит, что ждёт поцелуя и далее всего, что следует далее. И он говорит, что по доброте своей не требует интимных услуг от всех троих сразу, но одну из них желает непременно. И пистолетом выразительно покачивает.
А чёрт его знает, что там за пистолет? Может, это зажигалка просто. А может, и настоящий газовый. А может — и «Кольт 1911А1».
Девочки смертельно перепугались. И засовещались. И совещание выглядело довольно странно: две, что сидели по краям, ту, что в середине, толкали локтями и шептали: «Давай, Любка, давай!..»
Оказывается, что девочки были хотя и озорные, но в массе своей относительно невинные. За отдельным исключением. И вот основная масса девочек стала очень решительно требовать, чтобы Любка исполняла прихоть маньяка, потому что кому же ещё, если не ей?! А Любке этого очень не хотелось, и она уже пожалела, что чересчур откровенничала с подружками на разные деликатные темы. И она давай отнекиваться. А те давай возмущаться таким эгоизмом подружки.
К счастью, оказалось, что дяденька пошутил. Он выставил девочек на берег Шарташа и укатил. И они еле-еле, уже в темноте, добрались до дома, потому что больше стопорить водителей не хотели. И с того дня компания распалась. Две подружки обиделись на Любу, потому что друзья познаются в беде.
* * *
Когда в нашей стране окончательно победила демократия — а было это ровно в 1992 году, — началось, по выражению Егора Летова (извиняюсь, конечно, за ссылку на столь одиозный авторитет), такое веселье, просто … твою мать! Причём у Летова было даже точнее, а именно: «Под тяжестью тела застонала кровать / Такое веселье, просто … твою мать!» Точнее — потому что про кровать. Потому что именно тогда у нас открылось невероятное количество заведений, предоставляющих сексуальные услуги. У меня это, помню, вызывало дикий энтузиазм. Не в том, не подумайте, смысле, чтобы я этими услугами пользовался или хотя бы желал пользоваться. Нет, пользоваться мне мешало безденежье, а желать пользоваться — семейное положение. То есть я тогда только что женился по любви во второй раз, и, уж конечно, все вместе взятые жрицы свободной любви меня интересовать не могли. В сексуальном отношении.
Зато в социальном могли. А уж особенно — в эстетическом! Потому что там, в этих скабрёзных объявлениях, развешенных по всем столбам и заборам, было очень дурно с литературным вкусом. И мы с моей новой женой их читали. И ей всё это не нравилось. А вот мне нравилось. Да-да, нравилось! Я ваще был в восторге бешенства или, что то же самое, в бешенстве восторга!
Например, написан номер телефона и слоган-название конторы «Райское блаженство». Я начинал демонически хохотать и размахивать руками. Райское блаженство! Так вот что такое райское блаженство! Ну, если ЭТО — райское блаженство, то не стоит терять времени на спасение души! Ну и так далее, и тому подобное. Что ж, действительно, у них со вкусом было плохо. Но если бы я был чуть поумней, я бы понимал: а что, у сутенёров должен быть хороший литературный вкус? Это было бы ещё обиднее.
Но я был дурак и ничего не понимал. Я нервно упражнял своё скудоумное остроумие над каждой бумажкой, в которой приглашались девушки, а особенно если юноши. Я начал даже орать типа того: «А почему бы не назвать контору просто „Шлюха“ — и телефонный номер! „Потаскуха“ — и телефонный номер! А, почему? Что, стыдно смотреть правде в глаза?!»
И вот однажды иду я с новой женой по улице (или, кажется, еду в автобусе) и вдруг вижу офигенную надпись белой краской по бетонному забору: шестизначный телефонный номер и страшно, криво намалёванное слово «ПАКЛЯ».
Вот уж тут я захохотал действительно по-мефистофельски. Я возопил: «Ты видишь?! Они действительно пали ниже плинтуса! Я предрекал! Я предрекал! А-ха-ха-ха!!!»
Тут спутница меня спрашивает, знаю ли я, что вообще такое пакля. Ха! Мне ли пакли не знать! Пакля — это такая фигня, забивать щели при строительстве, а тут оно, вероятно, обозначает пренебрежительное сленговое обозначение жрицы свободной любви. Спутница говорит: «Да нет, это просто обозначает, что продаётся пакля, забивать щели, по этому телефону».
Я, признаться, был озадачен: ларчик слишком просто открывался. А спутница моя ещё достаточно долго надо мною издевалась, называя фантазёром-извращенцем, бабником и тому подобными несправедливыми словами.
* * *
Я как-то рассказал правду о двух уральских писателях. Как эти два писателя, а точнее, драматурга, Федька и Петенька, ездили в Лондон на слёт юных драматургов, и что из этого получилось. Я рассказал чистую правду, но ещё далеко не всю. Я думал, что они устыдятся и наперебой кинутся звонить мне, приглашать на свои дачи, поить коньяком, предлагать взаймы на неопределённый срок и осторожно вспоминать старинную пословицу про кто старое помянет, тому глаз вон. Но ничего не произошло.
Что ж, пойдём дальше.
Итак, два молодых, но уже довольно известных русских писателя, Федька и Петенька, бродят по Лондону. Слёт юных дарований они игнорируют, потому что скучно и всё равно всё по-английски, а они в этом деле не сильны. Они ходят но Лондону и в меру побухивают. Ну день они ходят, два, три… И уже слегка поднадоело, а они, тем более, молодые, горячие, кровь играет, и вот захотелось им, как выражался великий русский писатель Гоголь, попользоваться насчёт клубнички. И полное отсутствие в этом сугубо чужеземном городе знакомых благородных аглицких барышень, ледями называемых, поневоле толкало их в объятия женщин более легкомысленных, иногда, прямо скажем, распутных женщин.
Они видели довольно много жриц свободной любви и вполне могли бы удалиться под сень струй, но возникли проблемы. Надо платить деньги, а их, во-первых, и так мало, а, во-вторых: да с какой же стати?! Им, таким привлекательным и знаменитым молодым людям, да с какой-то стати платить деньги каким-то худосочным британским одалискам! Не бывать этому! Но вскоре они убедились, что, не владея языком, они не могут похвастаться девкам, какие они знаменитые, да тем это и безразлично.
Тогда Федька предложил гениальный по простоте ход: барышень всё-таки пригласить, а потом не платить. Петенька было засомневался, но Федька кричал, что это очень просто: выгнать, и все дела! Не в полицию же те заявят! А на худой конец, самим убежать.
Вот пошли они на дело. Облюбовали себе красавицу и давай с ней изъясняться на языке страстных взглядов и решительных жестов.
И она была понятливая, и уже согласилась, но при этом тянула их в какой-то подозрительный притон. А Петенька, человек образованный, начитался про всякие пиратские притоны и говорит, что ну его на фиг, ещё зарежут.
Да и как её из собственного притона выгонишь, да и не убежишь потом. Это было справедливо, и Федька стал жестами указывать девушке на отель, а та мотала головой и указывала на притон, а Федька схватил её за сумочку и, широко улыбаясь, тянул в сторону отеля. Вдруг раздался треск, и сумочка оказалась в руках изумлённого Федьки. Барышня тотчас заверещала по-английски, и откуда ни возьмись на углу улицы появился здоровенный негр и бросился за ночными грабителями. Боязнь дипломатического скандала придала русским писателям такую прыть, что им удалось оторваться от погони.
Распотрошив сумочку в номере, они нашли косметику, презервативы и немного денег, которые тотчас же и пропили. Сумочка эта и сейчас хранится в одном екатеринбургском театре.
* * *
Эту историю поведала мне актриса и писательница Вера Цвиткис. История совершенно актёрская и писательская, но отчасти также и воспитательная.
Дело было аккурат под старый Новый год. У детей заканчивались все эти ёлки, но ещё не закончились, и вот опять на раздолбанном автобусе мчатся Дед Мороз и Снегурочка с посохом, мешками подарков и с примкнувшим к ним Котом Учёным на уже последнюю в этом году ёлку. В какую-то школу. Или, скорее всего, в детский дом, а может быть, в детскую колонию.
Вот они приезжают и, скрипя костями, идут в зал, где установлена большая ёлка. Причём скрипит не только Дед Мороз, которому это по сроку службы как бы уже положено, но и гораздо более юная Снегурочка и даже несовершеннолетний студент-первокурсник театрального института Кот Учёный. Сами понимаете, третья неделя ёлок, и уже не в радость ни румяные ребятишки, ни посильные гонорары.
Ребятишки, надо сказать, за праздники тоже уже приустали, переели мандаринок и шоколадок, переплясали вокруг ёлочки, в общем, и для них прелесть праздника уже несколько поблёкла. И если младшие дети ещё с удовольствием носили карнавальные костюмчики, хотя призывали ёлочку зажечься уже вразнобой, а плясали вяло, то дети постарше явно скучали в ожидании подарков. А дети скучать не любят…
Они стали шалить. Они не выполняли указаний Деда Мороза, уклонялись от хоровода, показывали язык Учёному Коту. Дальше — больше, и скоро чуткая Снегурочка услышала, что её уже рифмуют с «дурочкой», а Деда Мороза в синем кафтане называют «фиалочкой». Когда в Учёного Кота прилетел первый яблочный огрызок, артисты решили форсировать и перешли к хороводу. Но в хороводе отслеживать действия хулиганов стало ещё труднее, и вскоре из толпы детей послышались уже совсем никчёмные стихи про здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты и так далее.
Особенно распоясались два малолетних негодяя, они противно приплясывали, показывали факи, толкали малышей и, как будто бы случайно, — Деда Мороза. Они ухватили Учёного Кота за хвост из обшитой тканью спиральной проволоки. Проволока растянулась метра на четыре, и теперь на хвост наступали все, кому не лень и обезумевший Кот не знал, мяукать ему или царапаться, пока хвост не оторвался.
Но когда самый долговязый озорник ухватил Снегурочку за грудь, она не стерпела. Снегурочка — это вам не девка-одноклассница, это внучка Деда Мороза! Хватать её за грудь позволено в лучшем случае Ивану-царевичу, а уж никак не двоечнику на школьной ёлке! У Снегурочки широко расклёшенная шуба до пят. Когда она подошла к хулигану и от всей души пнула его под зад прямо через шубу, никто, кроме самого хулигана, этого не заметил. Снегурочка, широко улыбаясь, всё ему тихо сказала и пнула ещё раз. Та же участь постигла и его приятеля, потом ещё некоторых особенно расшалившихся ребятишек, и порядок был восстановлен так быстро, что Дед Мороз и Кот Бесхвостый только диву давались. Раздали подарки, все дети улыбались и благодарили, и особенно вежливо это делали старшие.
* * *
Вот как одна девушка Катерина под Новый год пошутила над группой плохих товарищей. Группа была студенческая, а девушка эта состояла в ней комсоргом. То есть как бы начальством. Но студенты — народ легкомысленный, да и не бог весть какое начальство. Ладно бы ещё староста, а то — тьфу, комсорг! Да ещё ладно бы при Сталине, а то в конце восьмидесятых.
Семестр заканчивался, пошли зачёты и прочая фигня. Вот сдают они зачёт по гистологии. А зачёт по гистологии — это не шутка. Там ведь надобно рассматривать в микроскопчик различные ткани и зарисовывать в альбомчик. Одних цветных карандашей сколько уходит. Катерина же в своё время пропустила пару занятий, рисунков не хватает. Она и просит: «Дайте срисовать».
А все прямо как озверели — норовят поскорее всё преподавателю показать, зачёт получить и бежать по домам. Насилу Катерине любимая подружка (кстати, как раз староста группы) дала срисовать, да и то всё время торопила и толкала под локоть. В результате наша героиня получила какую-то фигню типа четвёрки или даже тройки. А она как отличница была к этому непривыкши и затаила в душе некоторую грубость.
Но виду не показала. И даже наоборот, пригласила всю группу к себе в гости встречать Новый год. Народ обрадовался. Потому что кто жил с родителями, кто в общаге — особо не развернёшься. А Катерина по дешёвке снимала у одной родственницы частный дом на окраине — дьявольская разница!
Большинство с восторгом согласилось. Как настоящий комсорг Катерина всё обдумала, собрала деньги и распределила кому чего покупать.
Когда гости собрались, как всегда оказалось, что про многое забыто. Забыто про хлеб, гвоздику и корицу, сахар, чтобы его жечь, и даже второпях про водку. Катерина предложила гостям пойти всем вместе — и веселее, и сразу всё купите, и быстрее получится, а то ведь уже Новый год шагает по стране!
Ну они весёлой гурьбой побежали в ближайший гастроном. После чего Катерина закрыла ворота на запор, спустила с цепи кобеля и призналась подружке-старосте, что про хлеб она пошутила, корица, гвоздика и сахар совершенно ни к чему, что же до отсутствующей водки, то у них достаточно шампанского и вина. Для двоих достаточно. Катерина сказала: «Ты одна мне помогла в трудной ситуации, с тобой праздник и встретим!» И сели уже встречать.
Вернувшихся студентов встретили запертые ворота. На стук никто не реагировал. Юноши и девушки стали мёрзнуть и взывать о помощи, но тщетно. Самые отчаянные полезли было через забор, но забор был высок, да и кобелю эти поползновения совершенно не понравились. Ему было холодно и очень скучно, и на первую же появившуюся над забором голову он прореагировал с таким яростным рычанием и хриплым лаем, что попытки прекратились. Мобильных телефонов, напоминаем, тогда ещё не было.
Долго кричали студенты, и постепенно до них дошло, что Катерина их жестоко кинула. (И поделом: начальство надобно уважать!) Вот несолоно хлебавши идут они пешком с далёкой окраины. Но ничего: водка и скромная закуска в виде хлеба и пряностей есть, небось не околеют.
* * *
Вот тоже история празднования Нового года. В общем, одной женщине, назовём её Амандой, приходит в голову плодотворная дебютная идея. Что надобно отметить Новый год. Только как-нибудь поприкольнее. Чтобы это было небанально и гламурно в одном флаконе. Женщина была с шармом, очень культурная, тонкая ценительница фильмов Андрея Тарковского и романов Дарьи Донцовой. Она придумала так: они с мужем берут шампанское, стейки, несколько золотых шаров, садятся в машину и едут в лес. Там выбирают самую красивую ёлочку, освещают фарами, вешают на неё шары, выпивают шампанское, а потом возвращаются в машину и там кушают. И, возможно, целуются. А ещё лучше пригласить на это мероприятие подружку, тоже с мужем и машиной, чтобы шары на ёлочке горели в перекрёстных лучах от фар двух автомобилей, и в обоих бы целовались. Оригинально? Оригинально. Гламурно? Вполне.
Конечно, далеко в лес не заедешь, у них был не джип, а какая-то сугубо городская малолитражная иномарка. Но далеко и не надо: подъехать к первой попавшейся ёлочке на обочине. Она сообщила мужу, и он не возражал. Она обрадовалась и давай звонить подруге. Подруге идея понравилась. Предварительно договорились, и Аманда стала думать над своим будущим туалетом и над составом стейков.
Но вот вскоре звонит эта подруга и говорит, что ужасно жалко, но муж её не сможет участвовать по какой-то там весьма уважительной причине. Но зато она пригласит свою подругу с мужем. Это несколько опечалило Аманду. Дело в том, что подруга машину не водила, и получалось, что все должны ехать вместе. Это, конечно, даже ещё веселее, однако исключало задуманную красивую картину ёлочки в скрещении автомобильных фар. Всё получалось куда менее оригинально и не шибко гламурно. Однако делать было нечего, и Аманда согласилась на эту профанацию. Приходилось срочно вносить коррективы в тщательно продуманные туалеты и состав стейков.
И вот, совсем накануне мероприятия, опять звонит подруга. У неё новости, и опять ошеломляющие. Муж той, второй, подруги, оказывается, тоже не сможет. Ну да ничего, она вместо него возьмёт свою третью подругу. Возможно, с мужем. Шокированная Аманда сообщает об этом супругу. Супруг неожиданно заявляет решительный протест. Он говорит, что ему совершенно неинтересно везти за город толпу баб и их развлекать. Как Аманда ни билась, ничего не помогло.
Она в отчаянье звонит подруге. Та утешает: ничего, и без мужиков прекрасно встретим. Но Аманда безутешна: она тоже не водит машину. Подруга невозмутима: обойдёмся без машины. Доедем до конечной на трамвае — вот тебе и лес. Аманда предложила отменить пикник, но подруга сказала: «Ни в коем случае! Мы все уже договорились».
Когда вечером возле конечной Аманда, путаясь в длинном подоле шубы, вылезла из такси с сумочкой и бутылкой шампанского, её уже поджидали. Четыре румяные особы с рюкзаками. Аманду встретили радостным возгласом: «Привет, подруга! А ты чего не на лыжах? Как по сугробам-то полезешь? У нас водка с собой, гитара, костёр разведём».
* * *
Вот наступает это Великий Пост, и я со смятенной душой начинаю мучительно размышлять, поститься мне или нет. С одной стороны — хочется, а с другой — колется.
Хочется по множеству причин. Оно и прикольно, и освобождение организма от излишнего холестерина, и для разнообразия жизни, и чтобы, когда он окончится, с особым удовольствием и аппетитом налечь на скоромное. И ради поддержки православной традиции в смысле «чтобы стоять, я должен держаться корней». А также ещё потому, что пощусь я обычно в окружении людей, которые этого не делают, что придаёт мне в их глазах определённый, если не мученический, то уж точно подвижнический ореол. И притом я всегда всем рассказываю, что пощусь, а если вдруг не стану, а меня спросят, а я отвечу отрицательно, то, во-первых, неловко, что типа не сдюжил и отказался, а во-вторых, и некоторый даже в этом имеется элемент соблазна и торжества диавольского в человеке.
А колется тоже по множеству причин. Больно уж долго. И ведь всё познаётся не сразу. Я-то несколько раз с большим удовольствием постился, отказавшись от животной пищи и будучи уверен, что всё делаю правильно. Вот что значит атеистическое окружение! А потом вдруг узнаю, что вовсе нельзя каждый день есть рыбу, как я делал раньше, а можно её только три раза за весь пост, и что даже растительное масло часто запрещено. А по особенно торжественным дням и вообще питаться нежелательно. Тут-то и я подумал: «Эге ж!» И долго чесал затылок, но делать нечего, назвался уже груздем.
Кроме того, я сплошь и рядом слышал, что нельзя пить спиртного, а это уже крайне неудобно, потому что на постный период выпадает куча дней рождений моих знакомых и родственников.
А потом одна знакомая мне и говорит, что в пост также нельзя иметь никаких дел с женщинами. Ну то есть можно, но только чтобы чисто платонически, а так — ни-ни! Я говорю: «Ну уж это ты врёшь! Эва куда загнула!» Она говорит: «Правда-правда!» Я, ошарашенный такой новостью, начинаю доказывать, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Что это уже ни в какие ворота не лезет и совершенно неправдоподобно. Что против этого странно возражать, и что это уж так самим Богом устроено, чтобы плодиться и размножаться. А она настаивает.
Тут, каюсь, я стал даже фарисействовать и книжничать. Я ссылался на Евангелие, где Христос говорил, что не всем вместить это слово. Я в отчаянье пошёл на прямое шарлатанство, называя с потолка даты рождения отцов церкви, святителей, преподобных и блаженных, указывающие на то, что они были зачаты именно в период Великого Поста, и тем не менее прославились впоследствии своими подвигами благочестия. И что уж мне-то, на особое благочестие не претендующему, это позволительно. А то что же это получается! Весна, понимаешь, все барышни с каждым днём одеваются всё легче, всё более доступны взгляду, вся природа, того и гляди, расцветёт и запахнет, а я, значит, вот так вот, да? Нет, что-то это очень сомнительно. Так не бывает. Это, уважаемые россияне, какое-то, понимаешь, явное недоразумение.
* * *
Вот тоже есть такая социальная, экономическая и отчасти даже философская проблема. Причём не только в России, а полагаю, что и везде, что бы там ни говорили яйцеголовые интеллектуалы и политологи. Но что там у них везде — это нам побоку, а вот что у нас оно существует, так это более для нас значимо.
Оно существовало всегда и называлось различными научными терминами, цитатами и пословицами. Например: «Ну как не порадеть родному человечку», «кумовство», «блат выше Совнаркома» — и тому подобные сильные выражения. В качестве более нового примера приведу даже настоящую цитату из трудов настоящих аналитиков М. Калашникова и С. Кугушева: «Гайдар не понял того, что получилась у него в чистом виде криминальная „экономика доступа“. Что такое криминальная „экономика доступа“? Это такая система, в которой главное — не деньги, а то, насколько ты близок к главарям системы, насколько ты допущен к кормушке». Вишь, как ругаются!
Ну я-то как простой литератор в такие заоблачные теоретические выси и дали не ездун. Но тоже могу кое-что порассказать на эту тему.
Вот гуляют дети но улице, бегают по двору, развлекаются. Домой идти не хотят, а родители их изо всех сил туда загоняют, крича из окон. А дети кричат снизу: «Ну ещё полча-а-сика…» Картина всем знакомая, некоторым даже памятная по собственному опыту. И вдруг бывает, что захочется в туалет, то, что воспитанные родители в зависимости от языковых предпочтений называют «по-маленькому», «пер ля пти» или же «намба уан». Хорошо, если это лето, а вы — бесцеремонный мальчишка. Совсем другое дело, если зима, а вы, наоборот, скромная девочка. Если всюду снег, мороз и бесцеремонные мальчишки-одноклассники в качестве насмешливых соглядатаев. Что делать?
И вот гуляли две небольшие девочки, младшие школьницы. В частности, моя сестрёнка Варвара, она же Ирина, и её подружка, помнится, Наташка. И вот такая фигня с ними происходит. Они только что с грехом пополам отпросились погулять ещё на полчасика, а тут такое обстоятельство. Ну ещё Ирина не такая уж скромная, она предлагает сделать это прямо на снегу, а Наташка — та натурально благовоспитанная и делать конфузится. А если сейчас зайти домой, то уже обратно на улицу, ясно, никто не отпустит. И вот тут-то у Варвары возникает гениальный проект совершенно в духе криминальной «экономики доступа». Она вспомнила, что у Наташки имелась ещё более младшая сестрёнка Оксанка, посещавшая детское дошкольное учреждение. То же учреждение посещал живущий неподалёку мальчик Серёжа.
И вот звонят в дверь. Хозяйка открывает. На пороге стоят две незнакомые девочки. Хозяйка спрашивает в том духе, что чем обязана вашему посещению, прелестные незнакомки? Девочки переглядываются, и одна из них выпаливает: «Здравствуйте! Вот её сестра Оксана ходит в одну группу с вашим сыном Серёжей. Можно мы у вас пописаем?» Хозяйка их пустила, они по очереди сделали то, что собирались, и, очень вежливо поблагодарив хозяйку, весело побежали догуливать свои оставшиеся полчаса.
Это я к тому, что доступ-то возможен.
* * *
Я очень не люблю стоять в очередях. Это у меня ещё с детства, когда порой приходилось выстаивать длиннющие очереди с кем-нибудь из старших. За колбасой во времена всеобщего дефицита. А впоследствии за вином в годы перестройки. И теперь меня встать в очередь на аркане не затащишь. Хорошо, что магазинов теперь стало много. И где купить, я выбираю по единственному критерию — очереди. Но теперь, когда я стал окончательно мудрым старцем, я понял, как верны слова о том, что разруха не в сортирах, а в головах. Так же и очередь — важна не длина, а кто перед вами стоит.
Лучше всего, если неблагополучный ребёнок или брутальный мужик. Таких может стоять хоть тридцать человек — смело становитесь за ними. Их требования будут решительны и кратки:
— «Чупа-чупс» и «Приму»!
— Бутылку водки и трындец!
Гораздо опаснее десятка таких покупателей одна-единственная матёрая домохозяйка. Она возьмёт колбасу, сыр, молоко, майонез, капусту, кошачий корм, детское питание, батон, йогурт, пельмени, минтай, брюшки лосося, тесто, масло, курагу — всего и не перечислишь вдруг. На каждом товаре она будет смотреть дату изготовления и спрашивать название изготовителя. Кроме того, если у неё будет возможность выбора, она всегда предпочтёт весовой товар расфасованному.
Ещё хуже бывает, когда перед вами стоит матёрая домохозяйка, у которой мало денег. Потому что она купит всё то же самое, но по сто граммов, и будет говорить: «Почём эта колбаса? Нет, тогда не надо. Взвесьте тогда ливерной. А сметана почём? А она свежая? Тогда дайте. Нет, вон ту маленькую упаковочку, а майонез не отбивайте». Продавщица будет возражать, что она уже отбила, но матёрую малообеспеченную домохозяйку на мякине не проведёшь, и продавщица пойдёт-таки за ключом от кассы. Ходить она будет полчаса, а тем временем домохозяйка ещё что-нибудь перерешит.
Но почётное звание самого ужасного предшественника в очереди я отдам другой героине. Точнее, двум. Я зашёл в павильон за сигаретами. У прилавка стояла мама с трёхлетней примерно дочкой, а продавщица уже укладывала покупки в пакет, так что я смело встал за мамой. Мама спросила: «Ещё чего-нибудь хочешь?» — «Хочу». — «Хочешь мороженку?» — «Хочу моложенку». — «Дайте ещё мороженое. Какую хочешь мороженку? Шоколадную, да?» — «Да». — «Дайте шоколадную. А хочешь с орехами?» — «Хочу с олехами». — «И с орехами ещё положите. А попить хочешь?» — «Хочу». — «А чего хочешь? Сока? Газировки?» — «Сока. Газировки». — «Дайте ещё сока пакет и бутылку газировки. А жевачку хочешь?» — «Хочу». — «А печенья?» — «Да». — «А какого?» Девочка пошла к прилавку выбирать печенье. Тем временем мама увидела на прилавке шоколадные батончики и предложила. Дочка не отказалась ни от батончиков, ни от рулетика, ни от мятных таблеток. При всякой новой маминой идее я надеялся, что это уже последняя, и не уходил из павильона, но всякий раз у неё рождалась новая.
Когда они ушли, я попросил пачку сигарет и сумму дал точную, без сдачи.
Видели бы вы, каким благодарным взглядом одарила меня продавщица!
* * *
Тут у меня племянница заговорила. В очередной раз. То есть так-то вообще она давно умеет разговаривать, ей уже два года. Катериной звать. Умеет, но очень понемногу и как можно более лаконично. «Мама» там, «папа», «дай», «нет», изредка «да». А вот когда она произносит целую фразу — это настоящее событие, и о таких случаях мне всегда докладывают. Вот и тут тоже мне доложили. Мама моя, в дальнейшем именуемая бабушкой, пожаловалась.
Вот настала хорошая погода, и решили они пойти погулять. Катя гулять любит, поэтому позволила себя одеть совершенно беспрекословно, хотя вообще-то она девочка с характером. А тут такая послушная — просто чудо, а не ребёнок. Курточка на ней жёлтенькая, розовые чулочки, всяческие голубенькие бантики на туфельках — картинка, одним словом. Правда, синяя джинсовая бандана на головке портит ансамбль, но это уж спасибо папе (он же зять), гитаристу-бизнесмену.
И вот они спускаются во двор. Но Катя уже почуяла свободу и взялась одной ручкой за перила, а другую, чтобы бабушка не держала, засунула в карман курточки. Другая бабушка на месте нашей грубо схватила бы ребёнка за руку и, невзирая на крик, повела бы вниз. Но наша бабушка отличается мудростью и не спешит прибегнуть к насилию над личностью. Она только сказала: «Ну, Катенька, если ты сама хочешь идти, то крепче держись ручкой за перила». В ответ на что Катенька демонстративно засунула в карман курточки другую ручку и такая самостоятельная идёт. Другая бабушка дала бы ребёнку оплеуху и понесла его, орущего, на руках. Но наша только дала совет: «Ну, Катенька, раз ты совсем не держишься, то внимательно смотри под ножки». В ответ на что Катя немедленно изо всех сил зажмурилась.
— А ты бы ей в этот момент подножку, — сказал я, слушая этот рассказ.
Нет, бабушка сделала мудрее. Она спросила у ребёнка, помнит ли он стишок «Киска, киска, киска, брысь, на дорожку не садись, наша Катенька пойдёт, через киску упадёт!» Катя помнила и открыла глаза. И именно здесь произошло удивительное совпадение. Прямо на её пути, на одной из ступенек, действительно сидела киска. А точнее, маленький и глупый котёнок. Потому что нормальная киска, конечно, убежала бы, но котёнок только в ужасе прижал уши, замер на месте и вытаращил глаза на приближающихся людей. И зашипел.
Катя остановилась на ступеньке, взялась обеими руками за перила и, кряхтя и кажилясь, перешагнула аж через целую ступеньку с котёнком, что при её росте, безусловно, стоило ей почти нечеловеческих усилий. После этого она снова засунула ручки в карманы, зажмурила глаза и именно тогда сказала цельнооформленную фразу, да ещё целых два раза: «Не падёт! Не падёт!» (В смысле — Катенька через киску.)
Не надо думать, что Катя вообще не упала. Она, конечно же, упала и больно ударилась, но только много шагов спустя, когда это было уже совершенно не считово. Отсюда мораль: авторитарными запретами ничего не добьёшься. И мудрой лаской тоже ничего не добьёшься. Вообще ничего ничем никогда не добьёшься. Скучно жить на этом свете, господа.
* * *
Вот тоже недавно рассказали мне один мелкий случай. Было это лет пятьдесят или шестьдесят тому назад. В наши дни такого случая произойти не могло физически. А тогда могло. И произошло.
Дело было в деревне. Одна маленькая девочка, лет шести, пошла в магазин за хлебом. Магазин в деревне был один-единственный, универсальный. Там тебе и мыло, и вёдра, и папиросы, и крупа, и хлеб. Продавщица тоже одна-единственная универсальная. И потому, хотя население деревни было ничтожно, в магазине всегда очередь. Ведь мало того что одна продавщица, а ещё и потому, что как она ими торговала, этими товарами — это с ума сойти можно. Как она торговала хлебом, знаете? Я когда узнал, то только головой покачал. Казалось бы, чего проще: взял у покупателя деньги, дал ему булку хлеба. Но тогда было всё гораздо сложнее. Вот приходит, к примеру, эта самая девочка, даёт деньги и просит килограмм хлеба. Продавщица берёт булку и кладёт на весы. Булка весит семьсот граммов. Продавщица берёт вторую булку, отрезает от неё часть и опять взвешивает. И оказывается двести граммов. Она отрезает ещё кусочек и опять взвешивает. И так до изнеможения. А ещё мыло, вёдра, крупа, папиросы и так далее. Отсюда очередь.
Ну вот, девочка очередь отстояла, продавщица долго резала, взвешивала и выдала нашей героине булку хлеба, выложила на эту булку все довески, и девочка осторожно понесла это сооружение домой. Обе руки заняты.
Идти до дома было довольно далеко. И тут девочка с ужасом почувствовала, что с неё стали сползать трусики. А надобно вам знать, что это были не такие трусики, как сейчас. Ибо сейчас трусики на резинках и они сами по себе с девочек нипочём не сползают. А у той девочки трусики были на завязочках. И если завязочки развязывались, то трусики неизбежно сползали. Особенно если при этом идти.
Вот девочка сделала несколько шагов, и трусики сползли. Прямо в грязь, которой в той деревне было предостаточно. И это само по себе уже неприятно, хотя, конечно, ничего страшного. Конечно, грязь — это вам не мазут какой-нибудь, отстирать легко. Но для этого нужно ещё дойти до далёкого дома. А трусики, хотя и сползли, но оставались на ногах, потому что девочка была в резиновых сапогах и они были большие. Девочка пыталась брыкаться ногами, чтобы сбросить трусики, но тщетно: сапоги мешали. Руки же, как мы помним, у неё были заняты булкой с выложенными на неё довесками, так что и брыкаться особенно не приходилось, а то ещё хлеб уронишь, а его не постираешь. Был бы какой пенёк рядом вот бы и спасение, но, как назло, вокруг девочки были одни только лужи, и более ничего. И ей не оставалось ничего лучшего, как идти домой со спущенными трусиками. Можете себе представить, какой длины были при этом её шаги и сколько времени заняла дорога домой.
МОРАЛЬ: А вот если бы девочка одевалась попроще, проблем бы не было. А то видите, какой гламур: и трусики-то на ней, и сапоги! Могла бы без трусиков за хлебом сходить. А уж коли тебе невтерпёж нарядиться и ты их натянула, так хотя бы иди босиком.
* * *
Умеренность и аккуратность — чудеснейшие два, и Чацкий совершенно напрасно иронизировал, и Софья таки предпочла их всем сомнительным достоинствам Чацкого. Софья права: умеренность и аккуратность очень важны. Например, умеренность, если иметь в виду, скажем, еду и выпивку. То же самое с аккуратностью. Аккуратные люди могут избежать не только таких мелочей, что типа к вам приходят гости, а у вас по всему дому валяются грязные носки и трусы. А если вы женщина, то к ним добавляются лифчики, колготки и прокладки. Нет, я о вещах более серьёзных.
Вот была такая песенка про пуговку. Шёл шпион, потерял пуговку. Пуговку нашла босоногая стайка советских ребятишек, и он был обезврежен, пострижен и посажен. Что, конечно, само по себе хорошо, но представим себе реакцию на это шпиона и содрогнёмся. А кто виноват? Сам виноват.
То есть полбеды, что, внедряясь на советскую территорию, шпион не удосужился переодеться во что-нибудь эпохи Москвошвея. Вероятно, был шпион молодой, франтоватый, захотел выпендриться. Джинсы там нацепил фирменные, кроссовки, бейсболку, непременно тёмные очки, а сверху ещё надел макинтош. Идёт, курит «Мальборо», на советский народ поглядывает свысока. Ну да, это не от большого ума. Но он мог хотя бы проверить, как там у него пуговицы с надписью «MONTANA» держатся?! Мог. Проверил? Нет. Ну вот и загремел в ГУЛАГ.
Или вот тоже случай, не столь драматический, но всё-таки неприятный. В общем, идёт одна дама. И не просто дама, а студентка. Но не просто студентка, каких вокруг хоть пруд пруди, а Екатеринбургского театрального института, с отделения драматургии. То есть фактически драматург! Идёт на занятия к самому Николаю Коляде. Она одета не хуже того шпиона, а то и получше. Джинсы у неё крутые, туфли на каблуках, блин, моднейшие, вообще вся такая прикинутая. Макияж вечерний по полной программе, походка лёгкая, от бедра. И во взгляде что-то такое прямо царственное. Ну правильно, как-никак такая модная, да ещё и как бы писательница, да ещё идёт на занятия к самому Коляде. И все женщины на неё оборачиваются, а мужчины — те просто падают и складываются в штабеля. Но она не удостаивает их взглядом. Заходит, значит, в институт, и тоже все на неё оглядываются. И приходит в аудиторию, и то же самое происходит. Все мальчики-драматурги с неё глаз не сводят. И даже, что особенно приятно, все девочки. Да что там — сам Коляда поглядывает чаще обычного и даже улыбается. И уж, конечно, в этот день она дала там всем шороху! Обсуждали пьесы начинающих драматургов, и уж им мало не показалось! Она просто разделала под орех все незрелые опусы этих литературных младенцев.
А потом оказалось, что аккуратность — великая вещь. Она вчера сняла джинсы вместе с колготками, а сегодня под те же джинсы надела новые колготки, но старые вытащить из них забыла, и они так у неё сзади и свисали из штанин, вызывая нездоровое любопытство ротозеев. И ещё всё хорошо кончилось, а ведь она могла на эти свисающие колготки наступить и упасть в грязь лицом, а то и расквасить нос.
Я, сказать по правде, и сейчас не подарок, а четыре года назад приличному человеку на меня просто противно было смотреть. Такой я был безнравственный и бездуховный прямо как Буратино.
Вот приезжает из области одна барышня, специально на выдающееся театральное мероприятие. Я в подробностях не помню, что-то на грузинском языке, и перевод шёл по радио, в ТЮЗе. Причём там какая-то фигня выдавалась вместе с билетами, такая радиотехническая, для синхронного перевода. А поскольку мы с этой барышней шли без билетов, то и никакой радиофигни нам не дали. И мест тоже не дали, и мы сидели на каких-то ступеньках между рядов, потому что аншлаг. Особенно приятно было, что очень близко от бомжующих нас сидел, тоже с барышней, О. Дозморов, и у него и места, и эта радиофигня была. И даже он нам предлагал, но мы вовремя отказались, потому что постановка-то была замечательная, а пьеса слишком уж старенькая, шестнадцатого века, так что слов лучше было не понимать. Ну мы так посидели, досмотрели даже до конца, в отличие от Дозморова, который свалил с барышней пораньше.
Выходим из театра. А, здрасьте, оказывается, спутнице негде ночевать! Потому что до её города далеко, особенно в такое время суток. Ну ладно, поехали ко мне! Она такая не отказывается, потому что действительно негде. А если кто-то из моих читателей ни разу не ночевал даже летом на улице, то пусть попробует, и ему это, клянусь, не понравится! Я однажды попробовал, и хотя был ещё август, но замёрз я на этой скамеечке страшно.
Ну мы приезжаем, конечно, купили немножко водки и закуски, выпили, съели, поразговаривали, спать надо. А кроватка-то у меня одна, так что вместе придётся. Но я ничего не имел против.
Мы легли. Я, естественно, начал было оказывать ей знаки внимания. Тут она мне отвечает сильным текстом! Что, во-первых, не надо, что она как-то душевно и эмоционально ни к чему подобному не готова и не имеет в виду. Во-вторых, что она женщина замужняя и это тоже имеет некоторое значение. Тем более что с её мужем я хорошо знаком, и не возникнет ли потом у меня ощущения некоторой неловкости? Ну а я откуда знаю, я же не пророк, тем более — человек порядочный, так что может и возникнуть, тут я не спорю. Всё это так, с одной стороны, но с другой-то стороны — женщина.
Ну я настаивать не стал, но про себя хитро и коварно подумал: «Ладно, говори-ка, говори-ка! А вот ты уснёшь, и мы ночью-то как окажем знаки внимания!» Ладно, говорю, ты права, спи. Пошёл покурить. Покурил.
А я до этого целые сутки пьянствовал и не спал. Так что, покурив, я вернулся в кровать, лёг, уснул через полсекунды, а потом меня барышня будит рано утром, что надо её на автостанцию проводить, поит крепчайшим кофеем, и мы движемся на вокзал. В общем, хитро воспользовавшись моим физическим состоянием, развела она меня легко, как ребёнка. Я даже некоторое время обижался.
А вот теперь, ставши значительно нравственнее и духовнее, я благодарен этой женщине, которая в ту страшную ночь спасла меня от грозившего мне морального краха.
* * *
Я уже рассказывал о детских годах жизни сказочницы Надежды Колтышевой. Как она играла на сцене театральной студии и что там вытворяла. Но вот недавно я узнал, с её же собственных слов, что она вытворяла дома. Это было ещё покруче.
Вот как это началось. Однажды её родители собирались поехать в сад. А она в сад не хочет и ехать отказывается. Потому что там надо полоть грядки, бороться с крапивой, собирать малину, носить вёдра с водой и тому подобная канитель. Ею же предпочиталось поваляться на диване с какой-нибудь интересной книжечкой или включить магнитофон и разучить новый танец. Вот она и отказывается. Но родители у неё тоже оказались не промах. Папа говорит: «Хорошо, Надюша, можешь оставаться дома, но в таком случае, пожалуйста, изволь перебрать клюкву».
Надюша отвечает: «Д!» В смысле: «Добро». И остаётся. Ну она повалялась на диване с какой-то интересной книжечкой. Кажется, с Гофманом. Потом включила магнитофон и разучила новый танец. Вероятно, фламенко. После этого она захотела кушать и отправилась на кухню. Однако на столе вместо ожидаемого ею обеда была навалена гора клюквы, которую, как она немедленно вспомнила, следовало перебрать. Что ж, она села и стала перебирать. Но через пару минут поняла, что ей это занятие не по душе. Но делать нечего — надо работать. Она тяжело вздохнула и снова принялась бескорыстно каторжно трудиться. В гробовом молчании прошла ещё пара минут. После этого Надя встала и сказала: «Баста! Сколько можно?! И как это папа с мамой не понимают, что очень вредно перебирать клюкву, если этого совершенно не хочется!»
Вот когда мачеха заставила Золушку перебирать фасоль, той фея помогла, а тут что же получается? Как говорится, мордой об станок! Впрочем… Как там фея-то сделала?..
И Надя побежала к телефону. И стала названивать всем по очереди подружкам. И приглашать в гости. Через некоторое время кухня была полна гостей, точнее — гостий. Надя радостно приветствовала подружек и сказала, что сейчас покажет всем новый танец и расскажет много очень интересных историй. А чтобы как-то занять руки, то можно помочь ей перебрать клюкву. Подружки с энтузиазмом согласились. Надя рассадила их за столом с клюквой, включила магнитофон и стала танцевать. Хорошо получилось. Потом она села на табуретку и начала рассказывать одну интересную историю за другой. Про Щелкунчика и мышиного короля, про песочного человека, про дожа и догарессу, дополняя прочитанные поутру истории своими сюжетными ходами, комментариями и риторическими украшениями. Девочки, раскрыв рты и беспрерывно работая пальцами, слушали удивительные истории. Рассказ затянулся надолго. Даже когда вся клюква была перебрана, Надя продолжала рассказывать. Наконец закончила, и девочки, благодаря Надю за чудесно проведённое время, разошлись.
Родители приехали, удивились и Надю тоже очень похвалили. Через неделю они снова поехали в сад, но разрешили Наде остаться дома, если она вымоет окна. Надя немножко повалялась на диване с книжкой, немножко потанцевала и побежала к телефону…
* * *
Известно, до какой степени нормальные дети любят прогуливать школу. Это естественно — прогуливать вообще очень приятно. Ведь когда ты совершенно ничего никому не обязан — к этому быстро привыкаешь и уже не получаешь удовольствия. Совсем другое дело, когда нужно куда-то идти, а ты взял и не пошёл — вот это прикольно, вот это просто праздник какой-то. Школьники очень хорошо это понимают, и, как пел Гребенщиков, ребята ловят свой кайф. Причём наибольший кайф ловят не хронические хулиганы, дебоширы, двоечники и прогульщики, которым уже всё это наскучило, а как раз наиболее законопослушные и примерные школьники, которым прогулы в редкость и потому особенно приятны.
Вот жили-были две небольшие школьницы, назовём их Надя и Настя, неразлучные подружки. Обе круглые отличницы, активистки и так далее. Гордость школы и тому подобное. Вот они ходят в школу и ходят, ходят и ходят, ходят и ходят… И вот в одно прекрасное утро заходит, как обычно, Настя перед уроками за Надей, а та, понимаешь, заболела! У неё там температурка имеется, сопельки текут, горлышко красное, все дела. И Надя очень довольная сообщает, что ни в какую школку она не пойдёт, а сейчас отправляется в поликлиничку. А Настя говорит: «Ну ничего себе! Ты в поликлинику, а я что?» А Надя весело отвечает: «А ты, Наська, в школку иди, что поделать». Настя даже не столько обиделась, сколько искренне расстроилась и даже чуть не плачет, потому что как же так? Называется подружка, а заболела одна, как единоличница какая-то, а Настя ведь без неё скучать будет!
Надо было срочно что-то придумывать. И Надя вскоре придумала. Она говорит: «А давай-ка вот что: пойдём-ка сейчас в мою поликлиничку, там меня оформят, а потом слетаем-ка в твою, и я там вместо тебя врачам покажусь и тебя тоже оформят. А потом пойдём в кино».
Так они и сделали. И потом, счастливые, побежали в кино. И на другой день побежали, и на третий. А на четвёртый, когда Надя поправилась, уже пошли на пляж, купались, ели мороженое, катались на водных велосипедах — одним словом, оттягивались.
Но всё кончается, и вот Наде назначен приём у врача, который решает, что пациентка совершенно здорова, и со свистом её выписывает. Подружки идут в другую поликлинику, и вот тут-то наступает облом. Дело в том, что Надя наблюдалась в обычной поликлинике, а Настя, папа которой был милиционером, — в поликлинике МВД. А там почему-то более тщательный подход. Доктор, осмотрев Надю, сделал вывод, что Настя ещё не совсем здорова, и продлил больничный на неделю. То есть происходит ужасный облом, потому что Наде назавтра идти в школу, а она одна не хочет, она не столько обиделась, сколько искренне расстроилась и даже чуть не плачет. А Настя и рада бы пойти уже учиться, но справка-то не закрыта…
В результате пошли в школу, и Настя объяснила учительнице, что, хотя она ещё болеет, но уж так хочет учиться, уж так хочет, что даже не уговаривайте! Учительница, конечно, всплакнула от восхищения. С чех пор школа ещё больше гордилась подружками-отличницами.
* * *
Вот и весна настала. Пришла пора печи топить. Точнее, нет, ещё не пришла, с топкой печей это я несколько поторопился. Это будет в мае. А пока ещё март. В частности, и восьмое его число. Поэтому я всех женщин мысленно поздравляю, а некоторых — и на самом деле. То есть прямо физически, с вручением ценных и памятных подарков. Женщин я люблю и уважаю. И даже, в отличие от одного известного русского писателя, могу сказать, что всем лучшим во мне я обязан женщинам.
А тут, тем более, весна. Всё очень красиво тает и впоследствии расцветает. Хотя бывают и заморозки, и иногда очень сильные. И это просто беда. Многие люди не любят, когда всё тает и вдруг снова мороз. Но я этого не люблю, наверное, больше всех людей на свете. Наверное, я эти внезапные заморозки не люблю больше, чем любой бездомный. Потому что я не бездомный. У меня есть избушка. А на улице у меня имеется туалет типа сортир.
И вот однажды началась весна. Снег тает, с крыши течёт, целые лужи уже натекли. Настроение великолепное. А однажды ночью, как водится, ударил мороз. Просыпаюсь я, смотрю — мороз. Встаю, одеваюсь и выхожу из дома в свой туалет. А дверь не открывается. Дёрнул я посильнее — бесполезно. Дёрнул со всей мочи такая же оратория. Тут-то я и вспомнил, что вчера тоже сюда еле попал — такая лужа была вокруг. А вот теперь она замёрзла. И дверь туалета глубоко вмёрзла в лёд. И это мне совершенно не понравилось! И я не постигаю, как мне дальше жить! И, как и следовало ожидать, мороз простоял недели две.
Это послужило мне хорошим уроком, который я запомнил на всю жизнь. Когда наступила следующая весна и мой туалет снова оказался в луже, я повёл себя очень предусмотрительно. Каждый вечер я открывал дверь настежь. И когда ночью ударил наконец мороз, я не был застигнут врасплох. И вот он ударил, дверь вмёрзла, я выхожу на улицу и крайне доволен собой. На этот раз дверь вмёрзла в своём открытом состоянии и туалет доступен. Однако когда я вошёл в него и по привычке хотел закрыть дверь, я понял, что всё опять не очень хорошо. Потому что туалет хотя и доступен, но пользоваться им не очень удобно. Потому что напротив него окна соседского дома, а дверь не закрывается. И только на следующую весну я нашёл выход, и теперь вмораживаю дверь в полуоткрытом состоянии — так, чтобы оставалась щель, достаточная для протиснуться.
Вот каков у меня месяц март. Даже женщин в гости звать неудобно. А вот май — совсем другое дело! Май я люблю. Потому что в майские заморозки дверь в лёд не вмерзает. Зато в благоустроенных домах к этому времени уже отключают батареи. И несчастные женщины стучат зубами от холода и, кутаясь во что попало, сидят возле электрообогревателей. А тут звоню я и приглашаю в гости. И между делом не забываю пожаловаться на жару. Что-то я, дескать, печку перетопил. Перестарался. Лежу сейчас на полу в одних трусах, а всё равно жарко. Обычно в этой ситуации женщина довольно оперативно собирается и приезжает. Поэтому лучше бы Женский день перенесли на май. Причём чтобы в заморозки.
* * *
Одна тётенька уехала в отпуск. А перед отъездом попросила свою приятельницу из соседнего дома в её отсутствие немного последить за её квартирой. Цветочки там пополивать, рыбок в аквариуме покормить. Ну и вообще поприглядывать. А то мало ли что.
На что приятельница говорит, что она, конечно, не против, и даже без базара. Но насчёт того, что мало ли что, посоветовала выдумать какую-нибудь хитрость. Например, оставить свет включённым. Или радио. И что вор, увидев и услышав в квартире признаки жизни, подумает, что там кто-то есть, и в квартиру уже не сунется.
На что отпускница с ужасом отвечает, что ой, да что ты говоришь! Сейчас такие воры продвинутые, их не проведёшь. Такой теперешний продвинутый вор ещё и наоборот! Он как увидит в квартире свет или услышит радио, так сразу начинает присматриваться и прислушиваться. И если свет долгое время как горел, так и горит, а радио как говорило, так и разговаривает, то он сейчас же смекает, что в квартире никого нет, и моментально обчищает. И что уж если так делать, то нужно установить специальный автомат, который периодически будет включать свет в разных комнатах и менять громкость звука радио. А ещё лучше, если время от времени будет включать магнитофон с записями звона посуды, пьяных возгласов, хорового пения а также семейных сцен. Но у неё, увы, такого автомата нет. И ещё не факт, что такие автоматы вообще существуют на белом свете. Так что всё будет выключено, а приятельница пусть уж, пожалуйста, проследит.
На что приятельница повторяет, что она — конечно, без проблем.
Отпускница горячо благодарит её и уезжает в свой дурацкий отпуск. Куда-нибудь, вероятно, в Турцию.
Через пару дней приятельница пошла вечером пополивать вышеупомянутые цветочки и покормить рыбок. Глянула на квартиру отпускницы и видит в окнах свет. Ах, батюшки мои! Это что же такое делается?! Ведь как раз в квартире, вероятно, воры!
Подниматься и заходить туда она, конечно, побоялась. Женщина она слабая, беззащитная. А вот милицию, наоборот, вызвала. Объяснила милиции всё как есть. А милиция держится скептически и отвечает, что, может быть, отпускница нарочно свет оставила, чтобы воров отпугивать. Нет, говорит приятельница, она, наоборот, очень продвинутая и все эти штучки знает. Поднялись наверх, стали звонить в квартиру. А в ответ тишина. Кричали: «Откройте, милиция!» Никакого результата. Долго прислушивались — молчание. Видать, притаились воры.
Пришлось дверь взломать. Взломали, врываются в квартиру, а там по-прежнему тишина и никого. Только рыбки голодные в аквариуме скулят, есть просят. Ну ладно, стало быть, недоразумение получилось. Милиция была не в претензии и уехала восвояси. А вот приятельнице пришлось тут же и заночевать, а наутро вызывать мастеров новый замок ставить и ещё ждать их целый день.
Когда отпускница, чёрная, как сапог, вернулась домой и узнала обо всём происшедшем, она вздохнула и сказала: «А я чё-то тогда подумала, подумала, да и решила лучше свет оставить включённым. Решила — так оно всё-таки спокойнее…»
* * *
Недавно я был по своим тёмным делам в одном учреждении. Там много разных офисов, и вдруг из самого главного выбегает масса женщин с пакетами, и окружают какую-то старушку в офигенной шубе, и, короче, тусуются.
И, что смешно, все они почти одинаковые. Я уж не знаю, что это — кадровая политика или корпоративная солидарность, но они какие-то очень схожие. Предпенсионным возрастом. Это понятно — учреждение солидное, сотрудницы опытные. Одеждой — и это ещё понятно: мода есть мода. Тут, как говорится, пуп порви, а форсу не выдай. Все толстые, и многие даже чересчур. Даже и это объяснить можно: рабочий день полный, сидячий, скучный, одна радость — чем-нибудь Очень-Преочень Вкусненьким Себя Любимую побаловать, средства, спасибо, позволяют.
Но одного я не понимаю: почему же все как на подбор такие некрасивые? Это что, из корпоративной солидарности? Я так-то люблю толстых женщин. Толстых и красивых, особенно молодых. А также я люблю тонких и красивых, или толстых обычной внешности, или средних по всем статьям. А женщины, которые толстые, некрасивые и почти дважды бальзаковского возраста… Такие мне тоже нравятся, но всё-таки меньше.
И вдруг одна из них голосит: «У меня нет мозгов!»
«Эко!» — подумал я в изумлении. «Эко» не в смысле Умберто Эко, а в смысле «Эвона!», «Вау!», «Вот ни шиша себе!» и тому подобных трудовых выкриков, из которых, по гипотезе марксистского языкознания, произошла человеческая речь. Я до этого её возгласа не обратил на неё особого внимания. А тут пригляделся. Ну тётка и тётка, таких в каждой маршрутке по три штуки, за каждым рыночным прилавком с турецким кожаным товаром — через одну. Ну сами понимаете: зуб во рте золотой, сапоги на шпильках, крашеная блондинка, рвущие корсет телеса. Притом, чтобы быть справедливым, — она не без такого определённого шарма.
Та старуха в золоте ей чего-то отвечает, да только тихо, и слова ещё сквозняком относит. А эта баба здоровенная возражает старухе криком: «Да за кого вы меня принимаете?! Я посмотрела! Я всё у себя посмотрела! Грудинка есть, филейка есть, окорочка есть…»
Я смотрю — ну да, всё это есть. А она продолжает: «А мозгов нет!» Я смотрю — ну да, выражение лица у неё не шибко интеллектуальное. Прямо скажем, довольно (и даже вполне) безмозглое.
Но ведь! Что важно! У них всех такие лица. А поняла это про себя одна! А чтобы понять свою безмозглость, тоже нужны мозги. Значит, не такая безмозглая, поумнее всех прочих. Которые вполне Собою Любимыми довольны. Обидно: женщина, действительно не слишком великого ума, всё же понимает это про себя, страдает. Но то тупая, а которые ещё тупее, считают себя умными. Это несправедливо, и лично мне даже обидно, хотя, казалось бы, какое мне до этих чиновниц дело.
А она продолжает: «Вырезка есть…» Стоп, думаю, какая вырезка? Вырез, что ли, на одежде? Вырезка — это что-то мясное. Пригляделся я к пакетам — а там у них у всех мясо. А позолоченная старуха со всех деньги собирает. Ну наконец-то до меня дошло, о чём речь. Посмеялся я над собой, конечно.
* * *
Я никогда не любил маршрутные такси. В них тесно, неудобно, дороже, чем в автобусе. А ещё платить самому, остановку указывать и дверью не хлопать. Форменное издевательство над пассажиром, я так всегда считал. А после одного недавнего случая я к маршруткам стал относиться с ещё большей неприязнью.
Вот вообразим себе лирического героя, садящегося в маршрутную «Газель». На переднее сиденье. Там уже сидит водитель, рядом с ним пассажирка, и теперь ещё туда же лезет лирический герой. Вот он залез, и все поехали.
И сначала он смотрел вперёд, но впереди ничего занимательного не было. Тогда он стал смотреть по сторонам. Справа тоже не было ничего занимательного. Слева была пассажирка. И почему-то её вид лирического героя взволновал. Вероятно, потому, что это была совершенно юная и прекрасная незнакомка. Лет ей было неизвестно сколько, но немного. Может быть, пятнадцать. А может быть, не пятнадцать. И она была очень хороша собою. Хотя и рыжая. Но это ведь тоже как поглядеть, что рыжая. Можно ведь и так сказать, что у неё были прекрасные золотистые волосы. И всё такое. И почему-то она живо напомнила лирическому герою набоковскую Лолиту.
Немудрено, что себя он тут же сопоставил с набоковским же Гумбертом. И стал думать интересно, кажусь ли я ей уже слишком глубоким старцем? Или не кажусь? И пока так размышлял, сам то и дело косился в её сторону. Лолита это заметила, и лирическому герою пришлось на неё уже не пялиться, а смотреть на дорогу. Но при этом он продолжал о ней думать.
И вдруг он чувствует, что в штанах у него стало тепло и мокро. Уточним: достаточно тепло и достаточно очень мокро! Что у него уже одна штанина мокрая насквозь, и даже на пол потекло! Он пришёл в тихий ужас и стал строить догадки. Совершенно очевидно было, что очаровательная девушка в настоящий момент сидит себе и мочится! И если прежде он избегал на неё смотреть из деликатности, то теперь уже страх мешал ему повернуть голову налево. Потому что барышня-то сумасшедшая оказалась. Ещё набросится и кусаться начнёт! И он сидел и продолжал всё больше промокать.
Но всё-таки любопытство пересилило ужас. Он скосил глаза и увидел в руках Лолиты маленькую собачку, которая всё ещё продолжала мочиться. Уму непостижимо, как в этой ничтожной шавке могло уместиться столько жидкости! Собачка исподлобья посмотрела в глаза лирического героя, стыдливо отвела взгляд и, наконец окончательно облегчившись, полезла к барышне под курточку. Пописать выбралась, сволочуга! И лирический герой понял, что хозяйка, эта рыжая дура, ничего даже не заметила. Потому что лирический герой был значительно тяжелее этой безмозглой нимфетки, и вся моча стекла под него! Ну что прикажете делать в такой ситуации? Вышел лирический герой на ближайшей остановке. А как прикажете идти по улице? В мокрых-то штанах! Пришлось всё кустами, да подворотнями, да переулками…
Думаю, после этого понятно, какое отношение у разумного человека может быть к маршруткам и сексапильным, но слаборазвитым малолеткам. О собаках я уже не говорю.
* * *
Случай этот был в одной свердловской школе в середине восьмидесятых. В школу пришла работать некая молодая, но очень энергичная и амбициозная учительница. Иначе ей нипочём не доверили бы должность классного руководителя. Да не простого класса, а выпускного. Но ей всё было нипочём, и с новой работой она справлялась в лучшем виде.
И вот дело идёт к выпуску, а преподавала она физику, два выпускных класса, два экзамена соответственно, да одним из классов приходится руководить. Потом имеем в виду близость последнего звонка и выпускного вечера. Одним словом, дел невпроворот. А тут ещё ей напомнили, что на каждого ученика нужно писать характеристику. Это уж вообще было некстати, тем более что было то пустой формальностью. Она и говорит классу: «Характеристики мне на вас писать некогда, пускай каждый напишет сам и принесёт».
Дети так и сделали. Учительница, глянула на принесённые бумажки и сказала: «Знаете, ребята, это я дала маху! Почерк должен быть один, а их вон сколько, все разные, а многие даже с орфографическими ошибками. Я хоть и физику преподаю, а столько бы не наляпала».
Пришлось ей выбрать двух отличниц посмышленее и, особо об этом не распространяясь, посадить их за характеристики. Но слухом земля полнится, и вскоре каждый в классе знал, кто определяет его дальнейшую судьбу.
Для девочек наступили трудные времена. Нужно готовиться к экзаменам, нужно писать три десятка характеристик. Но это ещё не всё. Нужно ходить по театрам, кино, кафе и дискотекам, куда их стали наперебой приглашать одноклассники. Нужно бегать по одноклассницам примерять различные обновки, которые стали им наперебой предлагаться по самым скромным ценам. Спасибо, хоть уроки за них теперь практически всегда делали друзья и подруги, а то девочки совсем бы замотались.
Через какое-то время титаническая и ответственнейшая работа была завершена. Учительница прочитала несколько характеристик и сказала: «Знаете, девочки, это я дала маху! Такие характеристики нам не нужны. Вот, например, что вы пишете про Серёжу: „Глаза голубые, взгляд мужественный. Характер твёрдый. Фигура спортивная. Шуточки ещё те. Способен на многое“. Это всё мало к делу относится, понимаете? А вот про Аню: „Добрая, но большая сплетница. Внешность невыразительная, хотя не лишена своеобразного кокетливого обаяния, а вот одевается она ваще ни о чём, полное отсутствие вкуса“. Что это вообще? Я уже не говорю о характеристике Олега, в которой вы упоминаете о том, что у него руки потеют. Вы с ума сошли? И, кстати, мне интересно, кто из вас именно эту подробность сообщил».
Пришлось и эти характеристики отправить в макулатуру. Учительница достала из стола некую характеристику и велела переписать слово в слово, заменяя по ходу только имена, местоимения «он» и «она» по мере надобности, да ещё в предложении «Особых успехов добился (-лась) в изучении…» подставлять те предметы, по которым у описываемого субъекта оценки выше. Через полтора часа всё было готово. Хотя, конечно, этот вариант получился поскучнее.
* * *
Однажды дети окончили школу и поехали отмечать это событие в лес, с гитарами и палатками. А также с запасом горячительных напитков. Практически целым выпускным классом. И я там был, и пиво пил, и всё остальное тоже. В смысле — пил всё остальное, потому что кто-нибудь может подумать, что под словами «и всё остальное тоже» я подразумеваю амурные дела. Ан нет, ничего подобного не было. Со мной. С некоторыми другими, более предприимчивыми моими одноклассниками было.
У моего приятеля Эдика была подружка. И однажды на дискотеке они долго и горячо целовались, но, поскольку оба были сильно навеселе, это как бы не считается. А тут они снова стали целоваться. «Тут» — это значит непосредственно в палатке, в которой кроме них ещё мы, то есть я и Вова. Но Эдик с подружкой, опять достаточно пьяные, на нас с Вовой не обращают ни малейшего внимания, а только целуются, да, как говорится, целуются час от часу не легче. Когда же они вдобавок стали обниматься, мы с Вовой не выдержали и решили оставить их наедине. Потому что лежать и лицезреть всё это было невыносимо. Мы же тоже не железные. Впрочем, выглядел наш уход как проявление особой деликатности и похвального такта.
Ночная природа встретила нас неласково. Резкой сыростью, чрезмерной прохладой и мириадами комаров. Мы раздули потухавший костёр и бросили в него свежих веток, чтобы согреться и дымом отпугнуть насекомых. Дыма действительно получилось много. От него, правда, не стало теплее, да и комары не больно-то испугались, зато стало есть глаза. Так что стало даже ещё хуже. Я предположил, что, может быть, в рюкзаке ещё что-нибудь осталось, чтобы скоротать время с комфортом. То есть выпить и закусить. Вова порылся в рюкзаке и в самом деле нашёл там водку и тушёнку. Водки была почти целая бутылка, а тушёнки совсем чуть-чуть, на дне банки. Что ж, решили мы с Вовой, мы ведь не жрать сюда пришли, будем довольствоваться малым. Правда, ни кружек, ни ложек, ни даже ножа мы не нашли. Делать нечего — придётся пить из горла, а тушёнку доставать из банки пальцами.
Несмотря на холодную ночь, водка оказалась чрезвычайно тёплой. Это потому, что рюкзак лежал около костра. Глотать эту водку было неприятно, но делать нечего. Такая же история вышла с тушёнкой. Она тоже была тёплой. Это бы и хорошо, но я несколько погорячился, назвав её тушёнкой. В банке, строго говоря, остался только жир. Причём жир был свиной, и он растаял. Если бы у нас была ложка (а ещё бы и хлеб!), то закусывать этим растопленным жиром было бы ещё туда-сюда. Но без хлеба и пальцами — это было что-то! Слава богу, его было совсем немного.
Трудно сказать, сколько прошло времени. Нам с Вовой показалось, что вечность. Но мы терпели. До тех самых пор, пока не пошёл дождь. Тогда мы не стерпели и нагло завалились в палатку. Эдик с подружкой встретили нас весёлым смехом. Они сказали, что ничего такого не замышляли, но им было интересно, как мы себя поведём в случае чего. И что проверку мы прошли.
Мы с Вовой молча уснули, отложив шутки над Эдиком до утра.
* * *
Учились две подруги, и далеко не в средней школе. Это в том смысле, что уже не маленькие. Невесты, можно сказать. Но только условно так можно сказать. А им бы хотелось, чтобы их можно было называть невестами в более прямом смысле. То есть обладать женихами. А они не обладали. Внешние данные у обеих были так себе. Одна — маленькая, тощенькая, совершенно плоская и вдобавок косила. Другая, хотя роста была и среднего, отличалась, напротив, излишней полнотой, притом шепелявила и страдала угревой сыпью. Их так и звали — Толстая и Тощая.
И вот однажды Тощая говорит Толстой, что у неё в субботу вечером будет её брат с приятелем. И что надо сходить познакомиться. Толстой — с братом, а Тощей — с приятелем. Может, что-нибудь из этого выйдет. А Толстая спрашивает: «А что, брат-то у тебя такого же роста, как и ты?» Тощая отвечает: «Да что ты, он метр девяносто!» Толстая обрадовалась и согласилась.
А разговор происходил в аудитории того заведения, где они учились. И был слышен всем окружающим. А окружали их такие же, как и они, барышни. Тоже почти сплошь без женихов. И не потому, что все как на подбор были невзрачными, нет, многие были даже очень ничего себе, но такое уж это было учебное заведение, где нет кавалеров. Кажется, это было текстильное ПТУ или что-то в этом роде.
И окружающие однокурсницы, услышав такие интересные вещи, стали приставать к Тощей и тоже напрашиваться на вечеринку. Поскольку они все были подруги, отказать им было неудобно. И Тощая согласилась, хотя ей очень не хотелось иметь таких конкуренток. Тем более, потом она услышала, как те шушукались и посмеивались в том общем смысле, что не видать ни Тощей, ни Толстой кавалеров, как своих ушей. В общем, к субботе набралась компания аж в шесть вероятных невест. И у Тощей, и у Толстой предчувствия были самые мрачные, хотя, конечно, они принарядились и накрасились не хуже других.
Вот они приходят. Их встречает брат Тощей и ещё какой-то субъект. Брат Тощей точно оказался ростом очень высок, однако столь же тощ, как и его сестра, косил же ещё гораздо сильнее, притом сильно заикался и порядочно пошатывался. Увидев его, вся стайка невест начинает думать, что, пожалуй, Толстой повезло: никто такого жениха у неё отбивать не станет. Девушки проходят в комнату и с разочарованием убеждаются, что, пожалуй, повезло и Тощей, ибо второй жених и вовсе пьян совершенно в стельку. К тому же, словно для контраста с приятелем, он оказывается плюгавым, очкастым и куда более толстым, нежели даже Толстая. Он улыбается и даже пытается сквозь икоту что-то сказать, но не может, после чего роняет на стол голову, рассыпая по осыпанным перхотью плечам жирные сосульки своих длинных волос.
Итак, стайка невест решает, что Тощей и Толстой повезло, и под благовидными предлогами четыре барышни покидают компанию в течение пятнадцати минут. Но Толстая вовсе не сочла, что ей так уж повезло с женихом. Она тоже собралась уходить. И Тощая, видя, что женихов уже не выставить, попросилась переночевать к Толстой. Ушли они вдвоём.
* * *
Три весёлые дамочки сидели в ресторане. Выражение «весёлые дамочки», надо иметь в виду, не является эвфемизмом, то есть я вовсе не подразумеваю, что это были женщины лёгкого поведения. Хотя, собственно, почему бы и нет? Весьма даже лёгкое у них было поведение, но это опять-таки не в том значении, в каком вы могли подумать. Просто у них было лёгкое поведение в смысле, что они были весёлые… Тьфу, запутался! Ну, короче говоря, объясняю уже для самых тупых — это были не проститутки, не какие-нибудь там потаскухи-любительницы, даже нельзя сказать, что просто легкомысленные особы. Нет, это были женщины очень приличные и порядочные, все с высшим образованием, одна даже с двумя, неимоверно культурные, все три, кстати сказать, писательницы, одна даже детская, то есть сказочница. Но у них было хорошее настроение, а когда они ещё выпили шампанского и водки, то совсем развеселились, и даже немного чересчур, особенно сказочница. Потому что две другие писательницы сочиняли что-то такое мрачное, в новомодном духе, отчего и сами иногда впадали в депрессию, а она — весёлые детские сказки, что способствует хорошему сну и пищеварению. Ну а когда выпили, то и две первые развеселились донельзя, а уж сказочница-то разошлась совсем не по-детски.
Сначала они просто хохотали и звонко чокались. Потом целовались, причём достаточно демонстративно, а также устраивали однополые эротические танцы, коими несколько шокировали консервативную новорусскую часть ресторанной публики. Затем сказочница почему-то приняла одного из посетителей, сидевшего на другом конце зала, за известного в узких кругах актёра и тележурналиста Колю Ротова. Она стала с деланным возмущением кричать ему через весь зал:
— Ротов! В чём дело, Ротов?! Я не поняла, Ротов! Почему в ресторане?! Работать надо, Ротов!
Подруги со смехом объяснили ей, что она ошиблась, но всё равно, всякий раз, когда спина лже-Ротова попадала в её поле зрения, она с ещё большим возмущением кричала: «В чём дело, Ротов?! Работать надо!»
Но дело на этом не кончилось. Кто-то, уходя, оставил открытой дверь в зал, а дело было в декабре, и посетители скоро стали зябнуть. Один из них поднялся и закрыл дверь. По иронии судьбы им оказался лже-Ротов, а поскольку сказочница до этого видела его только со спины, то, когда он проходил мимо их столика, она не узнала его и на сей раз приняла за официанта. Но он этого не понял и решил, что с ним кокетничают (а сказочница, надо сказать, была молода и хороша собой). Состоялся следующий диалог:
— Молодой человек! Почему у вас так холодно?
— Не знаю. Я как раз дверь закрыл.
— Ну молодчинка! А теперь вытрите у нас со стола.
— Не буду.
— Как не будете? Нет, уж вытрите!
— А вы меня поцелуете?
— Нет, не поцелую.
— Тогда я не буду вытирать.
— Почему это не будете? Вытирайте!
— Не буду!
— Быстро вытирайте!
Они препирались довольно долго, потом ему надоело и он, повернувшись, направился восвояси. Сказочница же, увидев его со спины, радостно всплеснула руками и закричала:
— Готов! Работать надо, Ротов!!!
* * *
Был такой анекдот, как встречаются двое новых русских в новых же одинаковых галстуках, и один другого спрашивает: «За сколько купил?» — «За сто баксов». — «Ну ты лох! А я — за двести»!
Это часто понимают как иллюстрацию тупости новых русских, но анекдот на самом деле касается куда более глубинных слоёв русского менталитета. Это то самое, о чём граф Толстой писал: «…Мне хотелось посильнее измучиться, помогая ему». Это то самое, о чём говорил красноармеец Сухов: «Лучше, конечно, помучиться». Конечно, на самом обывательском уровне, но то же самое стремление пострадать. Заплатить двести баксов, где все платят сто.
Вот я в своё время ходил в студенческую столовую. Там можно было перекусить всего за двадцать копеек. За сорок копеек можно было, пусть и скромненько, но пообедать. За семьдесят можно было пообедать уже вполне прилично. А вот я однажды пообедал на рубль двадцать! Как мне это удалось, я уж сейчас не помню. То ли я выбирал всё самое дороге в меню, а то ли просто взял всего по две порции. Представляете, как я пострадал во втором случае? В общем, рекорд состоялся и товарищи меня зауважали.
Но вскоре я разговорился с одним человеком о профессии грузчика. Он рассказывал об их нечеловеческой силе и сообщал, что уважающий себя грузчик обедает в столовой на три рубля. Мой собеседник был правдивым человеком, я не мог не верить ему. Я очень загрустил. Мне стало стыдно за моё бахвальство по поводу рубля двадцати.
Прошло много лет. Рубль подешевел. И сейчас можно в столовой худо-бедно пообедать за сорок рублей и очень неплохо — за семьдесят. И я недавно пообедал за сто двадцать. Легендарные грузчики былых времён вымерли, и я думал, что теперь некому будет меня затмить. Но вот мне сообщают, что одна женщина пообедала в столовке за триста с лишним рублей.
Разумеется, я не поверил, потому что это невозможно. Потому что за двести рублей можно взять в приличном кафе графинчик водки, маринованные грибы и две порции блинов с красной икрой. Потому что за триста рублей, уверял меня такой специалист по общепиту, как О. Дозморов, можно поесть в ресторане. Правда, всухомятку (без спиртного), что очень вредно, так что эта сумма носит чисто умозрительный характер. Но всё же в ресторане.
Однако история про женщину — чистая правда. Вот как это было. Она пришла в столовую с папкой. Держа папку под мышкой, взяла поднос и стала набирать кушанья. Папка упала и, подхваченная восходящими с кухни потоками тёплого воздуха, как планёр на бреющем полёте, врезалась в поднос с компотом и опрокинула все стаканы. Часть из них разбилась. Те, что не разбились, попадали на стоящий внизу поднос с салатами, причём тоже частично разбились, разбив также часть тарелок. Все оставшиеся салаты были залиты компотом. Некоторые тарелки с салатом упали на пол. Часть из них разбилась. А уже после всего этого женщина взяла себе сосиски и чай. Общая сумма, которую ей насчитали, заметно превысила триста рублей.
По сравнению со страданиями этой женщины лох и я, и оба новых русских из анекдота.
* * *
Короче, жили сёстры, Катя и Даша. Они очень любили друг друга, а со временем обе вышли замуж и стали сильно любить своих мужей, хотя и друг друга продолжали любить по-прежнему. Только у Даши муж был больше за красных, а у Кати больше за белых. Ну там народились кое-какие дети, всё как у людей. Но когда распался СССР, Катин муж сразу засобирался и вскоре эмигрировал с семьёй в объединённую Германию, а Дашин муж, соответственно, остался в России и педантично голосовал за Зюганова и ему подобных. Но на почве политики семьи не рассорились, а регулярно переписывались, созванивались и приезжали друг к дружке в гости.
Вот в очередной раз Катя с мужем приезжают в Россию. И видят — а что-то на родине не так всё страшно. Ни гражданской войны, ни голода, ничего обещанного. А что-то в эмиграции тоже не больно хорошо. Конечно, денег побольше, но всё и подороже. Притом Дашин муж как работал инженером, так и работает, а нашему белоэмигранту пришлось хлебнуть. Конечно, дом у них большой, а у Даши только трёхкомнатная квартира, но она приватизирована и всё, и за свет Даша платить не спешит, а им за дом ещё лет пятьдесят отдавать рассрочку. Им в Германии, конечно, доступны все блага цивилизации, но только самые дешёвые. И как здесь, в гостях, дома уже не помоешься, ибо вода дорога. Конечно, тут побестолковей в смысле организации труда и досуга, и магазины без туалетов, но за много лет жизни там никто из них не воспользовался магазинным туалетом. И у кур местных по четыре крыла в суповом наборе, а у немецких только по два. И вообще ностальгия.
Тут как раз приходит Дашина дочка Настенька. Такая хорошенькая девушка, глазки такие нарисованные, она вообще смышлёная была. Платьице причём на ней такое гендерное, туфельки. В Германии такие платьица и туфельки бывают только на участницах ролевых игр в принцессу, а так-то чисто унисекс, у всех одинаковые майки, шорты и кроссовки. Настенька разувается, летящей походкой бежит целоваться, а тётя Катя говорит: «Да не спеши так, хоть тапочки надень». А тётя Даша машет рукой и говорит: «Да она и по улицам босиком ходит».
Вот тут-то дядю совсем перекосило. Думает: как это — по улицам? Прежде такого не было! Но, однако, думает, и церквей прежде столько не было, и товаров по магазинам. Дворянских собраний не было, казаков не было, крестных ходов — ничего не было! А теперь есть. И по улицам ходят пригожие девушки в гендерных платьицах и туфельках, а то и вовсе босиком. Небось, ещё и в кокошниках! Эх, думает дядя, а ведь Россия-то, матушка, которую мы потеряли, кажись, вернулась, а мы-де там, на гнилом Западе… И, выпив, всплакнул и даже хотел остаться, но куда ж: там дом в рассрочку, работа. Так и уехал весь мокрый от слёз.
А Настенька действительно ходит босиком по городу, хотя никто не знает, как трудно было её к этому склонить. Но потом ей понравилось: она этакая вообще артистка, а тут всё время в центре внимания, она и зажигает. И скучные российские бюргеры в одинаковых майках, шортах и кроссовках долго глядят ей вслед.
* * *
Известно, что бедность вообще и нищета в частности нередко толкает людей на разные очень неблаговидные поступки. Они начинают в лучшем случае попрошайничать, а то идут на панель, а некоторые вообще доходят до грубой уголовщины. Разумеется, общественность их осуждает, и справедливо, но понять их всё-таки можно. До чего может довести материальное неблагополучие, я могу рассказать на своём собственном примере. Нет, я никого не грабил, телом не торговал и милостыню не просил, но всё-таки в одном вопросе смошенничал. Вот как это было.
Просыпаюсь я однажды в состоянии ужасающей нищеты. Ужасающей, подчёркиваю. То есть у меня не только абсолютный ноль в кармане, но и в отношении чего покушать дома хоть шаром покати, и нечего курить. И плюс такой неблагоприятный фактор, как день недели, который воскресенье. То есть нет возможности занять у коллег по работе. Конечно, у меня много знакомых в городе, я мог бы прийти к кому-нибудь на дом. Я мог бы заехать к родственникам. Не думаю, что мне бы отказали в одолжении, тем более что меня вполне спасали рублей тридцать или даже двадцать.
Но даже для этого мне нужны деньги. На проезд. Потому что живу я на самой далёкой окраине города, откуда пешком хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь. Мне позарез нужны семь рублей, которых нет.
Ну и что делать? Воровать или грабить я не приучен, а что касается проституции или попрошайничества, то для этих двух занятий я совершенно бесперспективен. И я решил начать с того, что пойду на пункт приёма стеклотары сдавать бутылки. Для этого нужны как минимум две вещи — бутылки и сумка. Сумка нашлась быстро, а вот с бутылками пришлось попотеть. Дело в том, что я их выбрасываю. Но, обшарив весь дом, чулан, чердак, сарай и огород, я всё же что-то там нашёл и, короче, такой иду.
Я иду к уличной палатке. Вокруг неё ящики с бутылками, рядышком вывешен прейскурант, изучив который я с радостью убедился, что на проезд хватит, а в самой палатке спит приёмщица. Прямо на полу. Уморилась, видимо.
И вот я бужу приёмщицу. А она не будится. Второй раз — то же самое. Третья попытка оказалась удачной, и тут со всей очевидностью возник тот факт, что приёмщица не столько уморилась, сколько пьяна — окончательно и бесповоротно, в стельку и в драбадан. Разговаривает с трудом, всё роняет, но стеклотару принимать не отказывается. Вот посчитала она бутылки, что-то в уме прикинула, пробормотала «восемь сорок» и стала расплачиваться. Достаёт из кармана кучу десяток, отсчитывает восемь штук и подаёт мне. Я аккуратно их сворачиваю, кладу в карман и стою. Она говорит: «Чего ещё?» Я напоминаю: «Сорок копеек». Она выдала мелочь, и, по-моему, весьма недовольно. Обсчитать, видно, хотела, зараза! Не выйдет! Я свою копеечку блюду! Прикольно было бы тут же устроить ей по этому поводу скандал, но я человек не скандальный, вообще смирный. Ссыпал мелочь в другой карман и безропотно пошёл восвояси.
Конечно, никуда ехать уже не было необходимости. Что же касается угрызений совести, то они были.
* * *
Старушка тут одна. Чудеса творила.
Захожу на днях в кулинарию, никого не трогаю. Хотел, может быть, купить что-нибудь. Типа пельмени. А старушка там стоит у кассы. Старенькая такая, с палочкой. И пока я оглядываю прилавки, она от кассы отошла и стоит посреди помещения. И на меня смотрит. Ну, думаю, сейчас денег попросит. А одета она — не сказать чтобы плохо, но как-то странно. Шуба на ней вроде приличная, но на голове меховая шляпка с огромными бумажными цветочками. Подвязанная под подбородок розовой ленточкой. В руке ридикюль. В общем, от такой старушки можно чего угодно ожидать.
Ну и, натурально, она прямо на меня идёт и говорит:
— А подскажите пожалуйста, где тут банк?
Я быстренько соображаю и начинаю что-то объяснять, но она не слушает. Она говорит:
— Мне нужен Сбербанк России.
— А-а, Сбербанк! Ну вот вы это, того, пройдите вот два квартала…
Но она не слушает. Она достаёт из ридикюля потрёпанную сберкнижку, открывает и показывает мне адрес отделения:
— Вот мне куда нужно! А подскажите, пожалуйста, где этот банк?
Я говорю:
— Так не обязательно туда. Можно в другом отделении…
— Нет, в другом мне не дадут! А в этот банк мне как доехать?
Ну я понял, что спорить не приходится. С грехом пополам объяснил, как пройти на трамвайную остановку. Старушка поблагодарила и медленно направилась к выходу.
Я купил свои типа пельмени и тоже выхожу. А старушка-то ходит медленно, она тут как тут, совершенно меня не узнаёт и спрашивает, как пройти на трамвайную остановку. Я объясняю. Она благодарит и медленно уходит.
Я, обгоняя её, тоже иду восвояси, но вспоминаю, что типа пельмени-то я купил, а про, скажем, горчицу забыл начисто! Пришлось зайти ещё в один магазин. А там самообслуживание, и вляпался я. В огромную очередь к кассе. Насилу отстоял, аж вспотел весь, расплатился. Выхожу и вижу вышеупомянутую старушку. Она за то время, пока я стоял в очереди и расплачивался, как раз до магазина-то и дошла. И старушка прямо на меня смотрит и уже открывает рот, чтобы задать известный вопрос. А я — шмыг за какую-то толстую-претолстую женщину, да и был таков! И иду дальше.
И вспоминаю, что забыл заплатить за телефон. А надо. А тут как раз салон связи по пути. Ну я туда захожу и типа как бы расплачиваюсь. И выхожу было. А только как стал я выходить, так и увидел, что старушка наша как раз к салону связи постепенно приближается. Я сразу заскочил обратно. Стою, рассматриваю телефоны на витрине. Продавщица, ясно, сразу ко мне пристала — чем, дескать, могу вам помочь? А чем она мне может помочь, смешно, ей-богу.
Наконец выхожу. Старушка продолжает двигаться, причём в совершенно правильном направлении, которое я ей подсказал ещё в кулинарии. Мысленно проследив траекторию её движения, я убеждаюсь, что она железно попадает на трамвайную обстановку. Вздыхаю в том общем смысле, что старость — не радость, а также — что и смех и грех. Иду домой. Напоследок оглянувшись, вижу, как старушка на трамвайной остановке, раскрыв ридикюль, показывает какому-то мужику сберкнижку с адресом.
* * *
Одна женщина-садоводка звонит из сада своей дочери и спрашивает, когда та наконец приедет с любимым мужем и заберёт свои два ведра яблок, которые уже давно стоят на веранде и только зря занимают полезную площадь? Дочка охает и говорит, что сегодня никак не может. И завтра никак. И послезавтра тоже очень занята. Вот разве что в четверг вечером. На что мама отвечает, что в четверг обещают дождь и она поэтому из сада уедет, а приедет только в пятницу. Так что если в четверг, то пускай они едут и яблоки забирают, ключ под ковриком, только смотрите там, Муську из дома не выпускайте, а то она там дров наломает, мало не покажется. А маме кошку ради одной ночи домой таскать неохота. Удовольствие-то это так себе — кошек таскать.
Ну вот, дочка с любимым мужем приезжают в сад в четверг вечером. Заходит дочка в домик первая, а Муська тут как тут. То есть шмыг между дочкиных ног, да на веранду! Дочка истошно кричит мужу: «Муську держи!» Муж оказался не промах, то есть не промахнулся и Муську моментально схватил за шкирку. Отдал её жене (той, которая дочка), сам взял вёдра с яблоками и потащил в машину. Дочка Муську швырнула в самый дальний угол домика, быстренько захлопнула дверь и тоже пошла в машину. И вдруг видит, что эта сволочь, то есть Муська, как ни в чём не бывало идёт по лужайке. Она говорит мужу: «Смотри, конь, Муська как-то выбралась!» Муж отвечает: «Так надо было её в самый дальний угол швырнуть и моментально дверь захлопывать, а ты там пока сопли жевала, она у тебя опять между ног проскользнула!» Дала бы дочка мужу по башке, да некогда — надо Муську ловить. С двух сторон они её окружили, умильными голосами покискали, схватили за хвост, дали тумака, зашвырнули в домик, моментально захлопнули дверь, сели в машину, завели мотор. Вдруг смотрят: Муська по забору идёт. Муж спрашивает: «Это что?» Дочка говорит: «Муська». Муж спрашивает: «А как это?» Дочка отвечает: «Не знаю. А-а, знаю! Через отдушину в подполе!» Поймали они Муську, приоткрыли дверь, забросили внутрь, захлопнули дверь. Засунули в отдушину полено. Сели в машину. И поскорее уехали.
На другой день мама дочке звонит и в ужасе сообщает, что приехала в сад, а там в домике сидят три кошки! Все забились в разные углы, друг на друга шипят, кошмар какой-то! Как забрались?! Дочка на этот вопрос ничего не отвечает. А мама продолжает: «И как, главное, теперь узнать, которая из них Муська?» Дочка слегка опешила: «Ты что, Муську от чужой кошки не отличаешь?» Мама говорит: «А, эти сиамские для меня все на одну морду!» Дочка призналась: «Для меня тоже». Мама говорит: «Что делать-то мне теперь, вот ведь ума не приложу!»
Думали, думали, наконец придумали. А именно: выгнать к чертям собачьим из домика всех троих. Авось-либо настоящая Муська вернётся, а самозванки по домам пойдут. Так мама и сделала.
* * *
История эта может показаться слишком экстравагантной, но в основе сюжета лежит истинное происшествие.
Короче! Такой мужик один! Просыпается! В полной темноте! Со страшной головной болью и дурнотой! Голый! И ноги у него связаны! Ни фига себе начало, да? Но это ещё цветочки.
Он вокруг себя щупает и понимает, что лежит в ванне. И ему холодно, и выбраться нет никакой возможности. Он истошно кричит: «Помогите! Выпустите меня! Где я?! Что со мной?!» А в ответ тишина и темнота. Он стал вспоминать и пришёл в ужас. Вчера познакомился в кафе с каким-то мужиком. Они выпили что-то много. После этого — вот. Куда он попал? В руки сексуального маньяка? Или его выкрали чеченцы? Или торговцы внутренними органами?!
Мужик стал медленно ощупывать ноги. Брякнула пряжка ремня. Нет, это не кандалы, это его собственные брюки. Он потянул их и снял. Нет, к счастью, не связан. Он медленно встал и ощупал руками стены. Осторожно перешагнул через край ванны и медленно пошёл вперёд. Нащупал ручку на двери и осторожно повернул. Уф! Дверь открылась…
Он находился в незнакомой квартире. Вдруг сзади скрипнула половица. Мужик обернулся и попятился — на него шёл незнакомец с топором, хрипя:
— Ты кто? Что ты здесь делаешь?!
— Не знаю! Кто ты? Где мы?
— Я-то дома, а вот ты что здесь делаешь? Как сюда попал?
— Не знаю, честное слово! Не убивайте меня, пожалуйста!
Незнакомец опустил топор и сказал:
— Фу, мать твою, ну и напугал ты меня! Я и забыл про тебя совсем. Здорово мы вчера нарезались! Тьфу ты дьявол, совсем про тебя забыл! Пошли на кухню, поправимся.
Мужик перевёл дух и натянул штаны.
Они прошли на кухню со следами вчерашней пьянки. Там было ещё всего много, они поправились, и мужик стал вспоминать, что вчера, поддав в кафе, они поехали продолжать. И всего-то! А он тут со страха чуть не умер! Да и хозяин тоже! Хе-хе! Посмеялись, налили ещё по одной. И с каждой рюмкой память возвращалась, и они даже припомнили, из-за чего так нарезались и отчего вдруг такая нежная дружба. Оказывается, у обоих жёны вот-вот родят, и они вчера, друг про друга это узнав, как товарищи по счастью, конечно, наклюкались, тем более надо успевать, пока жёны в роддоме. Так всё и получилось. Ха-ха-ха! Они продолжали выпивать, и память продолжала возвращаться.
В частности, незнакомец даже припомнил, что, кажется, у кого-то из них она даже уже родила вчера. Но у кого — он не помнит. И не уверен, что родила, что, вероятно кто-то из них то ли звонил в роддом, а то ли ему оттуда звонили, а то ли вообще ничего такого не было, а они только собирались звонить.
Тут наш герой опять побледнел. И сказал: «Если это была моя — мне кранты! Она — настоящая пила! Она меня за пьянку живьём съест, а если не приеду поздравить — тем более». Он посмотрел на часы, на которых было без четверти восемь, и сказал: «Регистратура открывается через пятнадцать минут. За это время мы должны установить истину! У нас пятнадцать минут на всё, а иначе…»
Но «Пила-2» будет в другой раз.
* * *
Однажды я чуть не сделал доклад на научной конференции. Ещё, небось, в сборнике научных трудов напечатали бы! Вот это было бы круто. Хотя и не особенно.
Вот как это было. Однажды зашёл я в бар на вокзале. Захожу себе, никого не трогаю, ан глянь! — а там критик Гудов сидит. Перед ним на столике всё очень прилично: стакан обезжиренного молока и большой кусок черничного пирога. Ну мы поздоровались, сколько лет, сколько зим! Я заказываю большой стакан апельсинового сока и булочку с голубикой. Чокнулись, выпили. Повторили. Разговорились.
А он к тому времени уже деканом стал. И говорит, что тут намечается одна симпатичная научная конференция. Так, мол, поехали съездим. На озере Балтым, там пансион очень приличный, стол, все дела. На три дня. Я спрашиваю: «А как насчёт клубнички?» Это я чисто в шутку. Гудов руками развёл: «Ну о чём ты спрашиваешь?! Там же две трети участников — студентки и аспирантки».
Я говорю: «Ну не знаю… Так-то заманчиво. Но ведь надо что-нибудь написать. Какая тема-то хоть?» Он отвечает: «Да фигня! Гендерные проблемы. Ты, главное, название придумай, чтобы в программе обозначить, а там напишешь чего-нибудь». Я пообещал подумать.
Вот думал я, думал, да как придумал! Звоню Гудову и говорю: «Слушай, я, кажись, придумал. Доклад будет: „Гендерное позиционирование в школьном учебнике математики для первого класса“».
Гудов в трубке, слышу, стал ржать и биться. Да, а что? А что, учебник математики — не литература?! Литература, да ещё какая! Всенародная! И я сел писать.
Учебник для малышей, много картинок. Два сквозных персонажа — Маша и Миша. Поглядим.
«Догадайся, как называются эти фигуры?» Миша глупо улыбается и молчит. Маша: «Я знаю, это лучи!» «Оля выше Нади, а Надя ниже Светы (заметим, что объектами внимания автора являются именно девочки). Кто выше: Оля или Света?» Маша: «Я думаю, выше Света. Это видно на рисунке». Миша: «А на моём рисунке выше Оля». Конечно же, права Маша.
Вот что-то они складывают. Каких-то двух рыбок с тремя конфетами. Миша долго откладывает деления на числовом луче и, понятно, ошибается. А Маша просто посчитала. Так позиционируется важнейший гендерный стереотип: тупой мужской рационализм и мудрая женская органичность. К концу учебника Маша берёт совсем менторский тон. Миша: «Но ведь однозначных чисел всего десять, а двузначных так много! Разве запомнишь название каждого двузначного числа?» Маша: «Это совсем нетрудно, если разгадаешь правило, по которому называются десятки».
То, что Миша дурак, а Маша умная, уже понятно, но это ещё не всё. А вот кто из них кому дарит воздушные шарики? Конечно, девочка — мальчику, иначе это была бы пропаганда мужского шовинизма. Я уже не говорю о том, что Маша всегда симпатично одета, а на Мише вечно самые дикие сочетания цветов. В общем, как говорил Жеглов, доказательств хватит на десятерых.
Жаль, отвлекли меня срочные дела, доклад я не закончил. А то бы дал я бой феминизму! И на конференции, и после неё!