Итак, наконец, наступил долгожданный для меня алый рассвет дня, от исхода которого зависел успех или провал операции по спасению «малютки» и как следствие – судьба возложенной на меня ВВС миссии. Если мой летательный аппарат в результате экстренной жёсткой посадки под Тверью окажется без существенных повреждений, то, как иногда абсурдно говорят местные, можно с уверенностью констатировать, что дело – выгорело.

Ровно в 5 утра, как и было ранее оговорено, без опозданий и в полном составе мы стояли у ворот кузницы, во всеоружии, готовые приступить к исполнению тайного государственного задания. Мои психологические тренинги с коллективов не прошли даром – лица товарищей были преисполнены осознанием важности, ответственности и даже – некоторой гордости от сопричастности к секретной операции в которой им было доверено мной участвовать.

Эх…если бы они знали кому в действительности помогают, то портреты моих дорогих друзей, полагаю, на порядок были бы ещё выразительней, хотя казалось бы куда уж больше, но не будем о грустном – продолжаю.

До места экстренного падения «малютки» было примерно 1,5 часа ходу лесом. И мы, за Кузьмичом, как за Моисеем: след в след, вереницей выдвинулись исполнить, каждый свой долг. Я – осознанно и в соответствии с заданием ВВС, а мои друзья – фактически «вслепую», ведомые, впрочем, как и я, такими благородными чувствами как: помощь ближнему, любовь к Родине и служению высокой идее. Ведь по большому счёту, как бы пафосно это не звучало: и по духу, да и, по сути, наша операция в итоге служила налаживанию межцивилизоционного контакта с землянами в лице моих товарищей на первоначальном этапе сближения. Что бы потом интегрировать в ВВС, если, конечно, их культурный уровень будет к тому времени соответствовать нашим минимальным этическим стандартам.

Между тем, Кузьмич, видимо, вдохновлённый вчерашней помолвкой, летел по лесу, меж деревьев, кустов, оврагов и всего что попадалось на его пути, как молодой лось весной на зов юной особи противоположного пола и мы – молодые и здоровые – едва поспевали за ним, что в итоге позволило сэкономить нам четверть часа.

– Кажись тута, – откашлялся, взмокший и тяжело дышавший егерь, горящими, как у охотника добравшегося, наконец, до вожделенной цели, глазами осматривая полянку у Ташнилова болота.

– Похоже, – подтвердил я, с трудом отыскав сквозь молоко медленно рассеивающегося тумана собственноручно оставленные лазерным тесаком зарубки на дубе, похожим на большой, мускулистый кукиш.

– Факт! – окончательно и бесповоротно, как главврач на консилиуме, отрезал Кузьмич, убирая набросанные им почти неделю назад ветки, – вот она, Фёдор Фомич, дыра твоя, дождалась родимая, снимай рюкзаки ребята, перекур пять минут.

И все как по команде, синхронно сняв с себя амуницию, невольно вытянули шеи, что бы заглянуть в зияющую мраком таинственности, отверзшую, как пасть затаившегося и готового к атаке хищника, углубление искусственного происхождения. Но даже первые лучи солнца уже обильно поглощающие собой уходящую в бытие ночь, не помогли нам разглядеть в чреве, хранящую надежду на успех нашего предприятия ямы, ничего кроме глухой, безразличной ко всему внешнему кромешной тьмы.

– Тёмно, хоть глаз коли, – резюмировал Пётр.

– Да уж, без фонаря не углядеть, – заключил Кузьмич, пыхнув сигаркой и расточив ядрёный аромат махорки в свежесть нежного, непорочного утра.

И вдруг, тут же, из непроглядной тьмы норы, послышался нарастающий грозный рык, и началось какое-то шевеление почвы под нашими ногами, которое было весьма ощутимо и вызвало неприятное ощущение подспудного, необъяснимого страха.

– Ч…что это? – спросил я, дрогнувшим голосом как бы всех и вся, и взволнованные взгляды Ломакина и братьев переметнулись в начале от ямы на меня, а затем на егеря, как наиболее бывалого из нас члена команды.

– А чёрт его знает, должно зверь какой или ещё кто, – со свойственной невозмутимостью и хладнокровием успокоил нас Кузьмич, основательно, по давно заведённой привычке, втаптывая окурок во влажный мох и снимая с плеча двустволку. – А ну, ребята, брысь на деревья от греха!

– Только мы, повинуясь мудрому совету егеря, начали, осторожно пятясь от зловещей норы, осматривать близлежащие деревья для спасения пропащих душ своих, как из подземелья с диким рёвом, выскочило бурое, лохматое существо округлой формы и в свою очередь, не оглядываясь, переваливаясь с боку на бок, сигануло прочь в сторону болота.

– Медведь, итиху его мать! – крикнул нам Кузьмич, и что бы окончательно устранить нечаянное препятствие на нашем пути к «малютке» по-молодецки свистнул ему в след, от чего, видимо, разбуженный нами зверь, толком не очнувшись, ещё больше прибавил со страха ходу. – Отбой тревоги, ребята! Слазь, с ёлок!

Оглядевшись, к своему великому стыду, я увидел, что был единственным из бесстрашной бригады, кто оказался на дереве: остальные хоть и отступили несколько шагов от временного медвежьего логова, но стояли на смерть, хоть и с застывшими лицами.

– Что, Федь, оробел малость?! – весело, и как всегда безобидно, подзадорил меня Кузьмич, – в столицах, поди, такого чуда лесного не встретишь.

– Это точно, Кузьмич, только в зоопарке дичь природная ещё и осталась, – и я нарочито ловко спрыгнул с ветки, как будто ничего и не случилось, ибо нужно было срочно реальными делами восстанавливать пошатнувшийся авторитет.

– Лишь бы, косолапый, аппарат не испортил, а то ко мне года три тому в кузню забрёл такой же – так, антенну чуть не ушатал, еле мёдом отвадил, – обеспокоился Пётр и начал доставать фонарик из рюкзака.

– Вряд ли, – задумался егерь, – он, наверное, из такого металла, сделан, что его и тротилом не возьмёшь, на край нагадит мишка по нужде природной так что ли Фёдор Фомич?

– Ну, насчёт звериных ароматов не скажу – не специалист, а вот за крепость сплава ракеты – ручаюсь: нет и не скоро ещё будет на всёй Земле такой силы, что б даже вмятину в оболочке аппарата сделать.

– Хорошо коли так, а то у нас такие колдобины, что не приведи Господь: так, бывает об ухаб, приложишься, что даже имя своё забываешь, а железо, что песок сыпется: на мой уазик без слёз не взглянешь, как ещё ездит – ума не приложу, – удовлетворился моим ответом Кузьмич.

– И со светом, блин, ни чёрта не видно! – перебил нас раздосадованный голос Петра, по пояс нырнувшего с фонариком в яму, которого братья своими мощными руками, как стапелями, удерживали за ноги, – только одна вонища аж глаза режет…

– Это что… – поучительно заметил Кузьмич, основательно принюхиваясь, – хорошо что, не кабаниха с выводком тут заседал – вот тогда бы мы всласть надышались…

– Кабаниху или ещё какой-нибудь сюрприз в этом духе, после бесцеремонного медведя я не перенесу – это уж слишком на одну яму, – хотел я сказать про себя, но отчего-то произнёс вслух.

– Два раза в одну воронку снаряд не ложится: не боись, Фёдор Фомич, – прорвёмся, – вновь по-молодецки, с удалью и немного бравурно заключил Кузьмич, – начнём что ли?!

– Да, товарищи, время не ждёт, – ухватился я за спасительное предложение и, первым, взяв лопату, начал рьяно срезать дёрн с краёв импровизированной берлоги, на дне которой одиноко покоилась моя родная и такая несчастная «малютка».

Однако молчаливые братья-близнецы, засучив рукава, вгрызлись шанцевым инструментом в грунт так, что вместе с землёй поочередно выбрасывали из ямы меня, Петра и даже Кузьмича; и если бы мы не мешались бы им под ногами – уверен, что раскопки прошли бы минут на сорок быстрее. И, тем не менее, часа через три из глубины раздался долгожданный металлический скрежет лопаты Василия о корпус «малютки» – «слава Великой Бесконечности – хоть тут без сюрпризов – не упёрли» – отлегло у меня от сердца. Я, конечно же, в этот ужасный сценарий до конца не верил, но чёрт его знает, что можно ожидать на чужой планете всего на четвёртый день пребывания.

– Стойте, стахановцы! – едва не взвыл я, будто по мне прошёлся штык лопаты, а не по непробиваемому в принципе аппарату.

Братья синхронно остановили раскопки и освободили мне место (хотя благодаря их усилиям его было уже предостаточно) для непосредственно визуального первичного осмотра.

– Вроде всё цело, – выдохнул я, давая себе отчёт в том, что только в более или менее нормальных условиях кузницы я смогу достоверно определить наличие или отсутствие серьёзных повреждений «малютки».

– Ну, что, Фёдор Фомич – тогда выкатываем, из печки твой колобок?! – пошутил, находящийся в великолепном расположении духа, Кузьмич.

– Давайте, ребята, на раз-два-три… взяли! – скомандовал я, и, мы, раскачав полуторатонную сферу, исключительно усилием братьев-богатырей в минуту выкатили её на подготовленную площадку, на которой уже лежала развёрнутая сетка-авоська.

– Впечатляет!!! – восхитился Ломакин, – если б не знал кто вы, Фёдор Фомич, то подумал что это реальное НЛО.

– Ну, в общем, Петь, ты где-то и прав, – немного смутился я, и, вдруг, не без гордости, добавил, – аппарат же секретный и уникальный, единственный в своём классе на Земле.

И все, с ещё большим пристрастием, которое и так было на пределе человеческого любопытства, начали рассматривать довольно среднюю по характеристикам пилотируемую одноместную модель для планетарных исследований ВВС.

– Фёдор Фомич, а внутрь можно залезть? – загорался, как всегда огнём познания, Ломакин.

– Всему своё время, Петь, может, и покажу вам, братцы, в качестве исключения секретные достижения науки и техники, за неоценимую помощь государству.

– Тогда я побежал за вертолётом?! – опередил он мой следующий приказ, что бы максимально приблизить себя к новой заветной мечте – любой ценой попасть внутрь самого мощного на Земле пилотируемого космического аппарата.

– Валяй, Пётр, только особенно не спеши, что бы дыхание не сбить – времени у нас с запасом и главное – при взлёте-посадке максимальная осторожность; с Богом! – перекрестил я его вслед, так как он, гонимый природной любознательностью, уже направил себя к кузнице.

Но не успели мы толком подручными средствами очистить оболочку «малютки» и пару раз перекурить, как над нами послышался нарастающий шум лопастей, который впрочем, по уровню был не больше чем, если бы, вдруг, включив форсаж, с десяток небезызвестных маленьких, весёлых шведских Карлсонов исполнили знаменитую мёртвую петлю легендарного русского лётчика Нестерова.

– Ишь ты, никак Петька!? – первым отреагировал ушлый Кузьмич, и мы все задрали головы, где в лучах золотого солнца, на фоне безупречно синего неба, сверкая и преломляясь, зависло чудо техники – гибрид последней свежести автомобиля «Запорожец» и трактора «Беларусь» способный вопреки законам аэродинамики вполне сносно преодолевать воздушное пространство и притяжение Земли.

– Он, родимый! – не без гордости подтвердил я, увидев как, через отсутствующее лобовое стекло ручной сборки вертолёта, свисала взъёрошенная голова Ломакина и что-то безуспешно нам пыталась поведать.

Минут через пятнадцать плотного, и, простите – иногда далеко не литературного общения похожего на «диалог» глухого с немым, исключительно благодаря выразительным жестам и не менее доходчивой мимики нам удалось подцепить авоську с «малюткой» к тросу и железная стрекоза, словно беременная, напрягаясь, неспешно, раскачиваясь из стороны в сторону, поплыла в сторону кузницы. В свою очередь мы, не теряя ни секунды, сломя голову помчались вслед за небесной «колесницей» вдруг коллективно осознав, что впопыхах планирования операции (тут я должен признаться – целиком моя вина) забыли крайне важный момент, а именно – кто будет отцеплять «малютку» от вертолёта. Вы можете мне не поверить, дражайший Мудриус, но клянусь Святой Бесконечностью, что наш феерический бег по вдрабадан пересечённой местности, будь он запечатлен третьими лицами, то, несомненно, попал бы в местную книгу рекордов некоего Гиннеса.

Одним словом, когда мы, включая едва живого Кузьмича, свесив к земле, как гончие собаки полуживые ссохшиеся от жажды языки, и буквально руками удерживая в грудной клетке неистово колотящиеся на разрыв сердца, выскочили из леса на полянку перед кузницей, то успели заметить, как Ломакин только-только подлетал к своей лаборатории. Осталось сделать последний километровый рывок. И мы, сбросив как лишний вес шанцевый инструмент, ради спасения товарища обновили только что установленный рекорд, и, повторив в обратном порядке процедуру подвешивания «малютки» с горем пополам, но главное – без существенных потерь, таки завершили операцию.

Ну, что такое в конце-то концов, навсегда отошедшие в мир иной мириады нервных клеток, десяток ссадин, царапин и едва не лопнувшее сердце в сравнение с достигнутой целью в масштабах поставленной ВВС задачи по налаживанию межцивилизационного контакта и бережного отношение к эксплуатируемой при этом дорогостоящей техники.

Всякий раз, когда я с судорожной конвульсией мышц, вспоминаю перипетии того неповторимого по своей изнурительности марафона, то, преклоняюсь мужеству, терпению и отчаянной удали русского народа, качествам весьма редким, но которые крайне необходимы в нынешние непростые времена для Землян. И пока такие свойства будут преобладать в характере людей, то шансы для цивилизации преодолеть внутренние противоречия и выйти на новый положительный уровень развития, определённо не равны нулю. Но двинемся дальше, дабы не увязнуть в бесконечных рассуждениях о том, что должно сделать, так как это всего лишь необходимое, но отнюдь не достаточное условие для формирования прогрессивного движения общества.

Итак. Первым, как всегда, отошёл несгибаемый ничем и никем Кузьмич, предварительно долго и серьёзно откашлявшись:

– Однако, ребятушки, я чуть Богу душу не отдал, хорошо меня Лёха с Тимохой на загривки как вещь-мешок подхватили, – спасибо вам одинаковые чудо-богатыри…

– Да ладно…чего там… – только и ответили поочерёдно смущённые Удальцовы, чинно выжимая огромными ручищами наскрозь потные рубахи, и с плохо скрываемым любопытством поглядывая в сторону мастерской Ломакина, куда мы закатили «малютку» и откуда периодически высовывалась его возбуждённая физиономия.

– Не скажите, братцы, такой марш-бросок да ещё с дополнительной нагрузкой на плечах не каждый сдюжит – это я как профессиональный военный утверждаю, так что – ещё раз благодарю за службу, как говорится – сам погибай, но товарища – выручай – вот в чём был, есть и будет залог успеха любого дела.

– Присоединяюсь к поздравлениям: сегодня все без исключения проявили должные мужество, сноровку и характер в столь крайне важной операции! – нарочито торжественно подхватил я заслуженные дифирамбы, – хотя честно признаюсь вам, что едва собственные лёгкие не выплюнул при финишном спурте.

– А у меня до сих пор руки дрожат после штурвала, – вклинялся, совершенно не глядя в нашу сторону, Пётр, как кот возле сметаны, крутившийся с логарифмической линейкой вокруг «малютки», – всю дорогу боялся не раскачать кошёлку с аппаратом, что б ни снести чего-нибудь, жуть как натерпелся…

– Вот…вот…- прищурившись сразу на оба глаза и таинственно с само собой разумеющимся намёком улыбаясь, подытожил Кузьмич, – так что, Фёдор Фомич, теперь тебе, друг сердечный, не отвертеться от сабантуя – поводов хоть пруд пруди…

– А я, братцы, и не возражаю…- мгновенно отреагировал я, залихватски почёсывая нос, чем вызвал одобрительный гул среди членов команды, хотя меня всего аж распирало от желания побыть с «малюткой» наедине, что бы прояснить, наконец, степень и характер её повреждений, если таковые обнаружатся.

– Вот это по-нашему, по-русски! – радостно хлопнул в ладоши, Кузьмич, с особым смыслом и усердно потирая оные: мол, я же говорил, что так и будет, предвкушая, как бы давно запланированное праздничное событие, – ну! – через пару часиков у меня?

– А как же аппарат, вы же обещали его нам показать? – резко обернулся Ломакин, с таким выражением лица и интонацией, которое бывают у ребёнка, родители которого обещали сводить в зоопарк, а вместо этого – поставили в угол.

– Раз обещал – значит, сделаю, – твёрдо ответил я, едва сдерживая эмоции, ибо сердце моё сжалось, как у строгого отца заметившего невинную слезинку сына, – но позже…

– Сегодня, вечером?! – не унимался гениальный Кузнец.

– Возможно, но пока твёрдо не знаю, – максимально мягко и неопределённо ответил я. – Кстати, хорошо что напомнил: аппарат-то казённый, секретный и требует серьёзной охраны: так что извини, Кузьмич, – у тебя никак не получится: а то выходит кто-то сторожить останется, а остальные – гулять будут…не по-людски, согласись?

– Да уж…оказия выходит, будь она не ладна, – заметно огорчился егерь.

– Так давайте у меня, в кузнице, и отметим! – засиял надеждой Ломакин, – и погуляем вдоволь, а заодно и за ракетой приглядим – вон, сколько места…и всё как на ладони…

– Резонно, – поставил я точку в диспуте по определению места дислокации вечеринки.

И, отдышавшись до нормального пульса, мы разошлись по домам за закусками и известным напитком, договорившись, встретится вновь через пару часов, оставив на боевом посту светившегося предвкушением свидания с передовым образцом секретной техники Ломакина и младшего из богатырей-близнецов – Тимофея, который начал с похвальным пристрастием всматриваться в возможные потенциальные угрозы окружающего пространства.

Всю дорогу, мы с Кузьмичом пытались определится, как быть с празднованием помолвки: я предлагал, хотя и не настаивал, совместить с успешным окончанием операции в кузнице, а будущий тесть напротив – отметить в узком семейном кругу сегодня же пусть и после кузницы и потом – ещё раз в Воскресенье, пригласив самых близких (разумеется, включаю всю нашу бригаду) друзей и родственников. Но как часто бывает в жизни – в итоге всё устаканилось само сбой.

Едва мы вошли в дом, как наш желудочный сок был моментально спровоцирован на обильное извержение, ароматом расточаемой снеди празднично накрытого стола, за которым в нарядных одеждах в томительном ожидании сидели Надежда с Машенькой на коленях и соответственно их мать и бабушка – Петровна.

– О, как! – изумился Кузьмич, – мы тут с Фёдором Фомичом, головы ломаем, что и как, а за нас всё уже решили – прям матриархат…туды его в качель.

– А чего тянуть-то…помолвка – дело святое, – молниеносно ответила его супруга, как и всякая иная добропорядочная мать, всей своей сутью желающая потомству счастья и готовая ради этого пойти во все тяжкие, а уж тем более, когда всё само плывёт в руки, – сам же вчера заводился.

– Ясно! Тогда слушай мою команду! – привычно отчеканил командным голосом, довольный сложившимися обстоятельствами егерь, – сейчас мы быстренько это дело отметим, затем я с Фёдей отлучусь на важное секретное мероприятие, ну, а после, как получится, видимо, ближе к ночи – продолжим, как говорится, в тесном семейном кругу – всё одно завтра выходной.

Возражений не последовало, и мы в строгом соответствии с заведённым с незапамятных времён ритуалом помолвки управились за час; при этом, дражайший Мудриус, вашему покорному слуге пришлось наравне с Кузьмичом и Петровной (Наденька – вот ведь сила воли – лишь пригубила) принять на впалую от чреды испытаний грудь три стопки харловки. Затем мы, взяв с собой закусок, разносолов и четверть (бутыль – равная 1\4 объёма 10-ти литрового, хозяйственного ведра) встали из-за стола, пообещав, всенепременно вернутся.

– А не много ли? – аккуратно постарался заметить я Кузьмичу, кивая на ёмкую бутыль с харловкой, помятуя о её одновременно чудесных и ужасных свойствах исключительно в целях минимизации возможных непредвиденных обстоятельств негативного характера в свете грядущего сабантуя.

– Федь, ты как будто бы снова не на Земле родился: мы хоть народ особо и не пьющий, но уж если чего отмечаем, то во всю ивановскую – одни близнецы чего стоят – им это вообще как слону дробина – так что как бы за второй бежать не пришлось.

– Да это я так… шутейно, – глупо улыбнулся я, осознав, что в очередной раз прокололся, как воздушный детский шарик о ежовые иголки.

– Ну да, зятёк, ну да…- хитро прищурился Кузьмич, и мы взяли, ставший уже для меня привычным, курс на кузницу.

И, тем не менее, лично мне было уже и счастливо и весело и вообще, казалось, что жизнь – это замечательная штука, и она – только начинается, не смотря на все связанные с ней передряги.