Однако, как только я смыл с лица косвенные признаки тяжело пережитого накануне времени, так тут же глаза в глаза встретился на крыльце с Наденькой. Признаюсь, что в чехарде минувших событий её светлый образ хоть и сидел уже, видимо, навечно в моей душе (памяти), но периодически пропадал, как картинка с монитора при перегрузке компьютера. И новая очная встреча с моей любовью, словно самовар чистой колодезной водой, с новой силой наполнили меня свежими чувствами. Более того, мне показалась, что всего за неполные сутки, что мы не виделись, она стала ещё краше и нежней, что также взбудоражило мою и без того бешено метущуюся по венам и аортам в жажде нового совокупления кровь.

– О! Наденька…привет, какая ты сегодня…необыкновенная! – невольно вырвалось у меня.

– Гм…- не смогла она удержать с трудом сдерживаемую улыбку, – а ты, Федь, ничего не хочешь мне рассказать… – всё-таки сумела она нахмурить чудесный бровки.

– Если бы ты только знала, дорогая, как много мне нужно тебе сказать, – едва не утонул я в её бездонных глазах от нахлынувших чувств, – но вскрывшиеся чрезвычайные обстоятельства вынуждают меня перенести наш разговор на неопределённое время, – как можно деликатней и выдержанней закончил я крайне важную в текущей ситуации для себя фразу.

– Тебе видней… – грустно согласилась Надежда и упорхнула с крылечка, как птичка из гнезда, чмокнув на прощание меня в небритую щёку, от чего я пусть и на мимолётное мгновение, но вновь побывал на небесах от неописуемого блаженства.

– Зятёк, ну елки-палки, ты опять тормозишь?! – появился невесть откуда взволнованный почти что официальный тесть.

– Извини, Кузьмич…задумался: всё – бежим, – и мы рысью, не привычно опасливо оглядываясь по сторонам, посыпали до кузницы.

Ликвидировав без эксцессов вышеуказанное расстояние, мы застали Ломакина живым, но явно в неважном здравии. Но егерь быстро переломил кризисные явления в организме Петра с присущей ему убедительность заставив выпить болезного гения 50 грамм харловки с рассолом, а я не мешкая ни секунды, принялся починять бортовой компьютер малютки, без которого агрегат был как чемодан без ручки: и бросить жалко (запрещено инструкцией), и нести (взлететь) невозможно. Однако, я тут же впал в безвыходный ступор, ибо ума не мог приложить чем заменить выгоревший в угли предохранитель, а запасного, как водится, не оказалось благодаря объявленной чиновниками от ВВС очередной инициативы по всеобъемлющей экономии ресурсов в том числе и запасных частей. Да, да…, уважаемый Мудриус, как не прискорбно об этом говорить, но, увы и ах: бюрократизм и компанейщина, свойственные развивающимся, не зрелым обществам, выводятся гораздо медленнее, чем даже целые галактики. И ведь что до соплей обидно?! Сидит где-нибудь эдакий сморчок-крючкотвор с двумя извилинами и выдаёт на гора тонны никому ненужных инструкций, рекомендаций, прожектов, пустая суть которых исключительно в саморазмножении, дабы окружающие, глядя на пустопорожнюю, но «плодовитую» деятельность чиновника, даже не усомнились в его нужности обществу. А мы: то есть все те, кто ежесекундно выполняет реальную работу, связанную порой с непомерным риском: по полной расхлёбываем эту бездонную выгребную яму безответственности и профанации деятельности.

Вспомните как на Зуле, когда местные непонятным образом посвичнивали с нашего спускаемого аппарата габаритные светодиоды мы собственноручно их ваяли буквально на коленке из подручных средств, не имея запасных. А когда наш звездолёт, как тузик грелку, едва не порвал в клочья метеоритный ливень у Галактики М-95 и только благодаря вышей беспримерной находчивости мы сумели сесть на случайно пролетающую мимо заброшенную орбитальную станцию и там героически залатали пробоины чем попало. А ЧП на Бриксе. Да чего там, перечислять – ей Богу, командор, накипело! И пусть меня спишут в запас и разжалуют до рядового, но сегодня же разрожусь фельетоном – пропесочу гнилую систему по чём зря! А ведь ещё считаемся самой продвинутой цивилизацией в видимой части трети вселенной – курам на смех!

– Что, Фёдь, плюс в минус выпал али наоборот? – попытался подбодрить Кузьмич, глядя на мою растерянную и кислую физиономию, когда я обречённо разглядывал бесполезную уже в употреблении деталь.

– Да что-то в этом роде: контакты метеолитовые в предохранителе, собаки, выгорели, – только и смог я ответить, лихорадочно перебирая в рассредоточенном уме варианты выхода из непролазного тупика.

– А что это за метеолит такой: никогда о таком не слыхал? – удивился порозовевший к жизни Ломакин.

– Да это материал такой с высокой проводимостью и тугоплавкостью, но его у вас с сотворения Мира не водилось, – вновь потерял я осторожность. – То есть он только в нашем секретном НИИ синтезируются, – тут же оправился я, совравши, отчего традиционно начал впадать в душевную депрессию, которая, как вы понимаете, не разряжала и без того гнетущий драматизм напряжения текущего момента.

– А может тогда заменить Вольфрамом, например?! – предложил гениальный Ломакин, и, я, моментально сравнив его характеристики, заявленные в местной таблице Менделеева с параметрами метеолита – внутренне согласился.

– Грамм тридцать наберём?! – моментально оживился я.

– Сколько? Сколько?! – аж вздрогнул Петр, – да вы что, Фёдор Фомич, – хорошо если грамм 10 найдём и то: это же сколько лампочек надо разбить – с десяток харловок без освещения останутся.

– Жаль…- вновь начал я чернеть от безысходности едва не всею плотью ощущая, как столь необходимое для скорейшего ремонта малютки время протекает, как вода сквозь песок, – тогда этот вариант исключается, ещё идеи есть?

– Гм…- многозначительно кашлянул Кузьмич, и я тут же впился в него взглядам, как утопающий хватается за соломинку, – а золото подойдет?

– Вполне…- молниеносно обработал я характеристики посредством отчаянного мозгового штурма, – а наберём ли, времени то почти не осталось?

– Ну, ежели по сусекам поскрести, то думаю, – наскребём тебе на контакты…хотя дело, сам понимаешь, весьма деликатное…, меркантильное…- непривычно сконфузился егерь.

– Да чего там деликатного! – возмутился Ломаки, – вот возьмите: мне для науки ни чего не жалко, – и он протянул мне своё обручальное кольцо.

– Молодец Петька! – и моё прими: только обожди малость – мылом смажу, а то – въёлось, в палец, как моя Петровна в мозг.

– Да вы что, братцы… – едва молвил я дрогнувшим голосом стоя, как оглушенный, и чувствуя, как у меня сами собой наворачиваются слёзы умиления от широкого жеста товарищей.

– Да чего там…бери – на благое дело скидываемся, а не жидам в ломбард, – как всегда аргументировано напирал Кузьмич, – у меня и орден есть – там этого золота грамм на пять точно есть: сейчас сбегаю – заодно и близнецов проведаю…как они там, эти – не зажилят – наши ребята – то же чего-нибудь дадут.

– Ну, если выгорит дело – по гроб жизни буду вам обязан! – взял я себя в руки, – всё что только не пожелаете сделаю, убьюсь, а отблагодарю!

– Зачем же, милок, убиваться? – хитро подмигнул Кузьмич, – ты нам, Федь, живой и здоровый нужен, а то кто будет внуков поднимать…я уж, как видишь, давно не молодёжь да и Россию в Космос подымать надо, а то залежались на печи…

И мы, по родственному улыбнувшись друг другу, тут же принялись за работу: я с Ломакиным выделывать специальную формочку для переплавки, а егерь поспешной рысцой отправился, как старатель, собирать недостающее для этого золото.

«О, Святая Бесконечность, какие же настоящие, достойные истинного уважения люди – последнюю рубаху с себя снимут, но помогут ближнему. Определённо у Землян ещё есть шанс бесславно не сгинуть в пучине греха и порока как иные цивилизации», – как сейчас помню, радовался и переживал я за неведомое никому во Вселенной будущее моих друзей и их потомков, работая плечом к плечу с талантливым кузнецом.

И примерно через час немногословного совместного труда форма для отливки новых золотых контактов предохранителя малышки обрела необходимые размеры, и мы с нетерпением начали ждать Кузьмича параллельно растапливая печь для переплавки драгоценного металла.

По счастью угнетающее напряжение ожидания длилось не долго: уже через четверть часа двери кузницы с обнадёживающим скрипом распахнулись, и на пороге предстал чем-то озадаченный и тяжело дышавший Кузьмич в окружении, как всегда, невозмутимых богатырей-близнецов братьев Удальцов. Мы тут же тоскливо переглянулись с Ломакиным и расстроенным дуэтом спросили егеря, с опаской вглядываясь его взволнованное лицо:

– Случилось что?!

– Милиция по домам ходит, – откашлялся Кузьмич, – свидетелей и улики ищут: кто де Бориску, что б ему пусто было, в дермо мокнул: эдак через час и до нас доберутся, ироды… э, братцы! – встрепенулся он, – а мы чёрную краску там, что ли оставили?!

– Нет, с собой забрали: вон банка у ворот стоит, – растерянно ответил Пётр.

– Леш, не в службу, а дружбу – оттащи ты её побыстрее в лесок от греха: тоже мне диверсанты мать нас так! – чуть прямую улику не проворонили.

– Добро, – ответил младший Удальцов и, обернув банку с краской какой-то тряпкой, побежал её прятать в ближайшую рощу.

– Так…- пристально огляделся Кузьмич вокруг, – больше не наследили!? – а то захомутают по собственной же глупости – со стыда сгорим.

– Да, вроде, чисто везде… – оправдывался, как нашкодивший мальчишка, Пётр.

– Блин, как дети малые! «вроде» – в огороде, а мне точно надо знать, а то поедем дружно в Кандалакшу лес на спички валить, – стращал нас Кузьмич, что бы мы со страху максимально тщательно проверили улики, возможно ещё находящиеся в кузнице по возбуждённому милицией уголовному делу о покушении на председателя.

– Да точно всё нормально! – отдувался Ломакин, я как в себя пришёл – всё проверил – вот только про краску треклятую забыл…так что делать-то будем?

– Что задумали, то и будем делать! – овладев я своими чувствами

– А золота хватит? – продолжал сомневаться Ломакин.

– А то! – гордо указал Кузьмич на маленький узелок, который старший Удальцов намертво, как в швейцарском сейфе, стиснул в своих ручищах, – вываливай на стол наши богатства.

Тимофей аккуратно развязал платочек и высыпал золотые обручальные кольца, серьги, военный орден и даже крестик с коронкой, отчего я вновь впал в безграничное уважение сочувствию, бескорыстию и душевной открытости этих, ставших дорогими моему сердцу, людей и с великим трудом удержал по этому поводу слезы благодарности и умиления.

– Может не надо… – это ж у вас, наверняка, последнее…- всё-таки не смог я сдержать своих чувств.

– Надо Федя, надо, – укоризненно улыбнулся мне Кузьмич, – как говорится, не в деньгах счастье…давайте лучше взвешивайте, мастера – время-то тикает…туды его в качель…

– Золота оказалось на 10 грамм больше минимально необходимого и, с большим трудом вернув Кузьмичу боевой орден, приступили, наконец, к переплавке. На всю операцию должно было уйти не более часа – главное было растопить печь до нужной температуры плавления, которая по местной шкале составляла немного немало 1063 градуса по Цельсию для чего к лемеху, как Геракл, встал Тимофей. Алексей встал на воротах, Кузьмич с биноклем залез на забор, Пётр зафисиксировал в тисках форму, и я, выдержав паузу, скомандовал: «Начали»!

Может ещё по рюмочке, а то я всякий раз начинаю невообразимо волноваться, когда вспоминаю перипетии золотого ремонта «малютки». А?! Да нет, не беспокойтесь, – не развезёт: у меня с некоторых пор своеобразный иммунитет на алкоголь выработался – могу целую четверть «съесть» и хоть бы хны…разве что язык заплетается, сон чёрно-белый и память иногда сбоит. Хватит…хватит…и так с бугорком – я ж исключительно для д…души, а не ради самого процесса…благодарствую… дай Бог вам здоровья за доброту и чуткость вселенскую…Хороша зараза…аж торкнуло малость. Итак, продолжим. О чём это я?…Ах да…вспомнил – про ремонт…проклятая восприимчивость…