Ночь далась трудно. Уже в темноте воткнулись в мель. Взяв с собой самое ценное, по колено в воде выбрались на берег. Костер не разводили, готовить все равно было не из чего. Легли на песок, кое-как укрывшись одеялами. Лежали и час, и два, и три. Сон не шел. Мы ворочались, перекладывались с бока на спину, на живот и снова на бок. К утру я, не выдержав, встал, отошел к берегу, уселся возле самой воды на песчаную дюну. Слушал вздохи моря.

Надо было на что-то решаться, а я еще пребывал в растерянности. Чтобы отыскать выход, надо было в корне сломать старую логику рассуждений — это я чувствовал. Но с чего начать ломку? Может, ошибка в том, что я пытаюсь найти немедленную панацею от навалившихся на нас бед, вместо того чтобы отпраздновать их? Попробую-ка трансформировать обобщенную и поэтому расплывчатую проблему в цепочку причин и следствий. Рассматривать буду наихудший вариант — плот заперт в заливе-бутылке на едином острове.

Почему мы обречены? Потому, что не можем выбраться. Почему не можем выбраться? Потому, что, куда бы ни пошли, можем попасть в тупик. Отсюда неясность — куда двигаться. Значит, не опасности мы боимся, а в большей степени возможной ошибки и ее печальных результатов.

Хорошо, перестану бояться, предложу самое худшее, чего раньше не допускал даже в самых мрачных раскладах. Мы не можем туда идти! Например, вынуждены оставаться в том месте, где находимся сейчас. Мы погибнем? Вероятнее всего, да! Ладно, приму это спокойно, без мешающей лирики, как математический допуск. Сформулирую в уме мысль сжато, как теорему: «В пределах острова, с нашими запасами воды и продовольствия, без активной помощи извне, мы не имеем ни одного шанса остаться в живых». Пожалуй, это уже аксиома. Надо отдать себе отчет! Мои чувства робко запротестовали против такой категоричности. Организм не хотел умирать. У него не было объективных причин смиряться с уготованной ему участью. Внутренние органы функционировали нормально, скрытых заболеваний не было, биологический запас прочности был рассчитан еще на много десятков лет. Смерть здорового организма в самом расцвете была противоестественна в первую очередь ему самому. Каждый из нас жаждал если не бессмертия, то хотя бы среднестатистической нормы существования.

«Не канючь! — обрезал я собственное внутреннее нытье. — Фактически ты, — я имел в виду свое тело, — уже труп! Это лишь вопрос времени!»

Стоп! Какого времени? Это очень существенно! Ясно, что сразу мы не умрем. Пять-шесть суток в нашем распоряжении имеется наверняка. Совершенно неожиданно я оценил оставшиеся нам дни не как ужас — всего неделя вместо десятков лет, а как благо. Мы имели в запасе более ста пятидесяти часов! В принципе — роскошь!

Сколько можно успеть за этот немалый отрезок оставшейся нам жизни? И что конкретно можно успеть, сделал я новый скачок в рассуждениях. Во-от! Это уже тема для размышлений. Мне надо не перебирать лучшие варианты, решая, какой сулит больше успехов, тем более что раздумья при ограниченности информации напоминают гадание на ромашке: выйдет не выйдет, а просчитать худшие!

Я вновь вернулся к выведенной мною аксиоме. Сломать ее логическую завершенность можно, только нейтрализовав любое из вышеприведенных утверждений. Надо либо уйти с острова, либо на месте обеспечиться водой и продуктами, либо найти способ сообщить о нашем бедственном положении на Большую землю.

Есть ли возможность решить хотя бы одну из этих задач? Я стал припоминать все, что хоть косвенно могло мне помочь — прочитанные книги (начиная с Робинзона Крузо), просмотренные кинофильмы, слышанные рассказы бывалых людей. Я отсеивал крупицы полезных знаний, перелопачивал горы пустой породы. Это была еще не победа, но надежда. Я добился главного — от безнадежности общего я пришел к частному, совладать с которым было несравнимо легче. Не осилив армию в целом, я рассек ее на дивизии и каждую стать бить по отдельности.

Я осознал то, что никак не мог принять вчера: первым гибнет тот, кто смиряется с неизбежностью конца, не заглядывая дальше предела, который сам для себя определил как роковой. Я решился проиграть ситуацию «до донышка» и с удивлением обнаружил, что собирался капитулировать — «Выхода нет!» — даже не начав борьбы. Вот почему очень часто домашний разбор походного ЧП выявляет не одну, а несколько неиспользованных возможностей, предполагающих благоприятный исход. Все лежало на поверхности! Увидеть его в полевых условиях мешал все тот же страх. Это — как хождение по доске. По лежащей на земле всякий пройдет, но с той же доски, поднятой на стометровую высоту, сверзнется любой, и только потому, что будет бояться упасть!

К утру я был готов к большому разговору. Рассвет серым туманом расползался по воде. Море, песок выступали из темноты бесцветными пятнами. Окружающий пейзаж выглядел неряшливо, как запущенный город, лишенный опеки дворников. От сырости, холода и протестов пустых с вечера желудков пробудились Татьяна и Сергей. Они сидели, печальными глазами поводя вокруг себя — возвращались в мир, вспоминая, где и в связи с чем находятся. Тонус от этого, естественно, не повышался.

— Ты еще не повесился? — мрачно приветствовал меня Салифанов. Он окунул ладони в воду, брызнул на лицо, растер по щекам грязь.

— В нашем положении заботиться о внешнем виде — ненормально, — ответил он на мое замечание по поводу соблюдения гигиены. — На себя посмотри!

Дискутировать с ним я не стал: боялся растерять настроенность на разговор.

— Ты, наверное, хочешь сообщить нам, что через несколько минут сюда прибудет самолет с поисковой партией и журналистами и нам пора облачиться во фраки? — предположил Сергей, взглянув на меня внимательнее.

Я не прореагировал. Салифанов стряхнул остатки воды с рук, пошел к одеялам обтереться.

Разговор я начал через четверть часа, без долгих вступлений, сразу по существу.

— Сели мы крепко. Если Сергей прав, а доказательств его не правоты нет, то наше положение на сегодняшний день почти безнадежное. — Салифанов согласно опустил голову. — Мы можем идти вперед, назад или оставаться на месте — все это с одинаковой вероятностью — и отдать богу душу.

Впервые я все назвал своими именами. Раньше гибель группы фигурировала в разговорах лишь в форме черного юмора, теперь об этом говорилось серьезно.

— Какие твои конкретные предложения? — поторопил меня Сергей. Ему было жаль расходуемых на болтовню минут, которые можно было использовать на движение.

— Я предлагаю строить планы, исходя из худших вариантов будущего.

— Худший вариант у нас только один, — Сергей красноречиво скрестил руки на груди. — Куда ты предлагаешь идти?

Я понимал его раздражительность. Вместо того чтобы впрягаться в плот, действием приближая спасение, Ильичев развел канцелярщину, устроил спектакль с собранием. Хорошо еще, не предложил избрать президиум и вести протокол.

Но отменить собрания я не мог. Я добивался, чтобы каждый, в том числе и я, не чувствами, но разумом осознал тяжесть положения и убедился, что даже в худшем случае мы не бессильны У нас есть возможность сопротивляться судьбе-злодейке.

Надежда должна основываться не на фантазиях — кто-то заметит, кто-то приедет, кто-то спасет, а на здравой оценке своих возможностей и правильной их расстановке. Нужно продумать возможные контрмеры против всякой случайности. Это избавит от ненужных разочарований, ввергающих душу и тело в меланхолию. Человек может подстроиться к невероятно тяжелым условиям, о каких раньше и помыслить не мог. Важно принять их за норму. И, не страдая ежеминутно от несправедливости случившегося и безысходности будущего, вжиться в эти неблагоприятные обстоятельства, находить возможности избавиться от них.

Подобное случается в жизни — в участившихся семейных конфликтах бурно выплескиваются эмоции, начинаются взаимооскорбления. Но никто не догадывается трезво оценить изменившиеся условия совместной жизни, принять их как есть, без украшательств и завышенных взаимных требований, и на этом реальном фундаменте начать строить новое, пусть не столь пышное, но зато прочное здание. В семейной жизни желательно (у нас необходимо) предполагать худшие варианты, пусть даже они не нравятся, осмысливать их с холодной головой, заранее намечая запасные выходы. Когда неблагополучие придет, думать будет поздно, останется одно — слабо барахтаться, плывя по течению.

Скольких бед мы бы избежали, если бы задумались вовремя хоть на пять минут! В быту легкомысленность грозит усложнением личной жизни, в нашем случае — чревата гибелью. Нам не желательно, а категорически необходимо знать свои возможные беды. Надо, как это делают военные, планируя наступление, позаботиться о коридорах для планомерного отхода, чтобы возможное отступление не превратилось в бегство.

И еще я преследовал одну корыстную цель. Не собрания я добивался — мозгового штурма. Обобщенная мысль людей, направленная в единое русло, неизбежно сталкивает, перелетает десятки разномастных идей, рождая при этом жизнеспособных мутантов. Один предлагает, другой развивает, третий формирует. Но каждый включается в творческий процесс придумывания.

Кроме чистого практического результата — решения предложенной задачи, достигаются побочные эффекты, например, ломка стереотипа мышления, а в нашем микроколлективе — отвлечение от трагичности происходящего. Лучше думать о том, что предпринять через минуту, час, день, чем представлять, когда и какой будет последняя минута. Нужно изменять ситуацию, а не страдать в ней.

Кроме того, при принятии коллегиального решения, а именно такое подразумевает мозговой штурм, никто в будущем не откажется от него, так как в этом решении присутствует и его творчество. Это будет понадежней расписки, заверенной печатью нотариальной конторы

Нет, нельзя отказываться от проведения общего собрания, кого бы и как это ни раздражало

— Я предлагаю тащить плот вперед, — кратко ответил я на поставленный Салифановым вопрос. — Назад хода нет, на месте хорошего ждать не приходится.

— Согласен! Стоило разводить трепотню, — перебил меня Сергей, сделав попытку подняться.

— Худший для нас вариант, — продолжил я старую тему, — это отсутствие в конце волока прохода в открытое море, — я говорил очевидные вещи, и Салифанов поморщился, выслушивая их.

Но необходимо было точно определить проблему, прежде чем предлагать методы борьбы с ней.

— Что делать, если в конечном итоге мы упремся в берег? — быстро нарисовал пальцем на песке два возможных вида берега. — Если этот, — указал я носком кеда, — перешеек узок. Мы разгружаем плот, срезаем часть камер и перетаскиваем его в самом узком месте до воды, — я резкой чертой рассек остров надвое. — Если с юга узкостей нет, мы обследуем остров на расстоянии пяти километров в обе стороны. Такой волок, я думаю, мы осилим даже против ветра.

Сергей с сомнением хмыкнул, но возражать не стал.

— Если остров равномерно широк, — обратился я ко второму рисунку, — мы полностью демонтируем плот и на его базе собираем меньший и его тянем к воде сколько необходимо.

— А если силенок не хватит? — начал включаться Сергей.

— Мы перетащим плот частями в несколько заходов. В крайнем случае соберем плот-лодку на три-четыре камеры и выйдем в море на нем.

— Это безумие! — убежденно сказала Войцева.

— Безумие — пассивно сидеть на острове, ожидая смерти, — поддержал меня Сергей.

— Далее, — продолжал я раскручивать пружину рассуждений, — предположим, что мы не можем уйти с острова вовсе.

Салифанов взглянул на меня с интересом. Первая часть моего «доклада», касающаяся ухода с острова, задела его мало. Наверное, он сам мозговал по этому поводу и ничего нового от меня не услышал. А вот возможность долговременного пребывания на острове им в расчет не бралось.

— Итак, мы заперты на острове, — повторил я, чувствуя воодушевление от того, что меня слушают. — Главная угроза для нас, — это звучало весомее и, главное, правильнее по смыслу, — отсутствие источников пресной воды Наш остаток составляет что-то около пятнадцати литров.

— Не больше двенадцати, — уточнил Сергей. Поправка существенная. Три литра в данном случае — это почти сутки жизни.

— Разбавив ее на пятьдесят процентов морской, мы доводим запас до двадцати четырех литров. Днем отсиживаемся в песчаных ямах под тентами, изготовленными из парусов и одеял. Одежду ежечасно смачиваем морской водой. Движение ограничиваем до минимума. Это позволит снизить водопотери раза в два-три. В самых низких местах острова попытаемся отрыть колодцы

— Безнадежно, если и докопаемся, то только до соленой, — высказал мнение Сергей.

— Попытаемся, — акцентировал я его внимание на слове. — Есть еще одна возможность разжиться водой, — я выдержал длинную паузу. Этой технической разработкой я не без основания гордился и мог позволить себе удовольствие эффектно ее преподнести.

— Не кокетничай. Мы оцениваем идеи, а не актерское мастерство, — скривился Салифанов. Сорвать аплодисменты не удалось.

— Тогда смотрите сюда, — я начал выцарапывать на песке схему.

— Запасную трубу каркаса сгибаем в центре под прямым углом. Получившееся колено устанавливаем на два камня раструбами вверх. Заливаем внутрь морскую воду. Под трубой разводим костер или устанавливаем горящий примус.

— Опреснитель! — догадалась Войцева.

С ее глаз сползла наконец муть безразличия. До того на Татьянином лице явственно читалась мысль: «Могу тащить. Могу не тащить. Как скажут»

Сергей с размаху хлопнул меня открытой ладонью по плечу. Заговорщически подмигнул.

— Все-таки ты не дурак, хотя иногда стараешься им казаться, — отпустил сомнительный комплимент.

Но он улыбался! За такую улыбку, без обычного сарказма, можно было простить его злой язык.

— Погодите радоваться, еще неизвестно, сколько эта штука будет вырабатывать воды, — остудил я их. — Но смысл верен, будем гнать дистиллированную воду. На концы трубы наденем резиновые мешки, которые будем остужать, обливая морской водой. Примерно так, — обвел я чертеж вокруг, заключив в широкий круг.

— Могу подсказать еще один способ, — оживился Сергей, — я смутно помню, но принцип работы такой. В песке копается ямка, сверху накрывается полиэтиленовой пленкой, внутрь устанавливается емкость Испаряющаяся почвенная вода оседает на пленке и истекает вниз. Ах да, — припомнил Сергей, — в центр пленки укладывается камешек, чтобы получилась воронка.

Теперь у нас было уже два способа добычи воды!

Перешли к продовольственному вопросу. Голод для нас был не столь опасен, но сбрасывать его со счетов было нельзя. Пища — дело кока. Сергей стал рассуждать вслух:

— Первыми будем съедать плохие, подгнившие, плесневелые продукты. Лучшие храним сколько возможно. Упор делаем на тушенку.

Я подумал, что ослышался, но Сергей подтвердил.

— Она долго не протянет — жесть проржавела до дыр. Вчера одну вздувшуюся банку уже пришлось выбросить. Горячее питание — раз в день. В ходовые дни сухомятный полдник — пара кусков сахара и сухарик. Варим только каши, для них воды требуется меньше. Готовим по возможности на кострах, бензин на исходе. Калорийность усеченного пайка составит, — Сергей почесал в затылке, подсчитывая что-то в уме, — пятьсот-семьсот калорий, в будущем меньше. Во время ночевок будем на берегу устанавливать веревочные силки на морскую птицу. Попытаемся ловить рыбу. По моей линии все, — закончил Сергей.

Оставался последний вопрос повестки дня.

— Теперь о возможности подачи сигналов бедствия. Надо организовать постоянное наблюдение за небом. Возможно, над нами проходят маршруты Аэрофлота. Возле постоянного лагеря или в местах привалов необходимо заранее поставить сигнальные костры. Чтобы дым был заметнее, в огонь будем бросать куски резины от камер.

— Необходимо при движении держать на плоту банки, на треть заполненные песком. Если в них плеснуть бензин и поджечь, будет тот же эффект черного дыма, — подсказал Сергей.

— Кроме того, надо собрать на плот все блестящие предметы, вплоть до золотинок от конфет. Отблески зеркальных и блестящих поверхностей возможно заметить с самолета на расстоянии до тридцати километров. — Я понял, что мне не поверили, привел исторический прецедент. — Экспедиция Нобиле спаслась благодаря только золотинке от шоколада, наклеенной на кусок фанеры! Метод проверенный. В случае пролета самолета будем направлять на него отраженные солнечные лучи. Ночью — лунные или фонарик. На верхушке мачты надо закрепить пестрое полотнище. Вот теперь и у меня все.

— Тебе ночные бдения идут на пользу, — признал Сергей.

В путь собрались быстро. Хотя, что нищему собираться, только пояс затянуть. Встали по местам, или, как говорят на флоте, согласно штатному расписанию. Пальцы привычно обвились вокруг труб. Нам не надо было думать, как тащить плот. За трое суток приноровились. Тело само нашло наиболее удобные уклоны, ритм шагов. Оглянулись в последний раз на берег, где только что бурно дискутировали, и пошли. Кто знает, может, уже через несколько дней придется вернуться сюда, толкая плот уже в противоположную сторону.