Утром, хоть и воскресенье было, построение объявили — всех на плац выгнали, рядами построив. И Карл на свое место между Афоней и Мишкой рябым встал.
Стояли долго. Офицеры, вдоль рядов бегая, шибко на одежду глядели, к каждой пуговице придираясь! Как будто смотр какой будет!
Так и стояли, ни о чем не зная, думая, может, война какая приключилась и вот теперь скоро про нее объявят?
К полудню приехала карета, за ней другие возки, всего штук пять.
Как остановились, с запяток соскочили слуги, распахнули дверцу, раскатали на земле коврик. Из кареты высунулся сам Лопухин — высокий, дородный. К нему подскочили, руки подали, лесенку сбросили. Лопухин на ней встал да огляделся недовольно.
Офицеры враз подобрались, зашипели на солдат!
Мол, чтоб не опозорить, чтоб молодцами глядеть, не то!...
Шагнул Лопухин из кареты наземь. Да не ступил, а чуть не снят был под руки слугами. За ним жена его из кареты полезла и дочери.
К ним командир подскочил, рапорт отдал, шпагой салютуя.
Солдаты еще пуще вытянулись, хоть и до того по стойке «смирно» стояли!
Лопухин кивнул, пошел вдоль строя, часто останавливаясь и отдуваясь. Офицеры, пуча глаза, на него глядели, солдаты, как артикулами предписано, головы поворачивали!
Вслед Лопухину, за его спиной прячась, его семейство шло, на солдат заглядывая, а уж после них слуги. Так и шествовали.
Остановятся, поглядят да дальше идут!
Командир вперед заскакивает, что-то Лопухину объясняет, тот кивает. Обошли строй да обратно повернули.
Командир скомандовал перестроение, офицеры гаркнули. Разом пришли в движение колонны, перестраиваясь, как им велели. Да дружно так, слаженно. Те, что впереди были, назад шагнули, а те, что во вторых да третьих рядах, вперед выступили.
Довольный Лопухин кивнул. Да сызнова вдоль рядов прошел! А с ним и семейство его. Последней совсем девчонка шла. Карл ее сразу-то и не признал!
Да только она его углядела! И как только среди других, одинаково одетых да стриженных солдат выделить смогла — не понять!
Догнала батюшку да что-то на ухо ему шепнула.
Лопухин остановился, командира к себе поманил. Тот — офицера. Офицер подбежал — рапорт отдал.
Лопухин пальцем в строй ткнул — аккурат в Карла.
Тот ни жив ни мертв сделался!
Офицер к нему подскочил — шепчет:
— Выходь, дурень, вперед!
А у Карла будто ноги к земле приросли. Стоит, глядит на барыню, а та — на него!
— А ну!... Шаго-ом марш! — рявкнул офицер. Тут уж ноги сами собой от земли оторвались и, шаг отбивая, пошли.
Встал Карл, глазищи выпучивая, фузею к себе прижимая, да так, чтобы она точнехонько торчком стояла, ни на вершок не отклоняясь.
Барыня к нему подошла, внимательно оглядела, заулыбалась. Сказала, обернувшись к Лопухину:
— Он это, батюшка!
И челядь, та что позади была, заговорила, запричитала: верно, он! Тот самый!
Вот уж не гадал Карл, что о нем вспомнят. Ан вспомнили!
Лопухин к нему подошел, руку на плечо положил, по щеке потрепал. Сказал:
— Кто таков?
— Карл Фирлефанц! — гаркнул Карл.
Как?... Уж не Густава ли покойника сынок? Того, что у царя Петра ювелиром был и Рентерею его аки цепной пес стерег? Самого князя-кесаря Меншикова к ней не допущал, чего тот ему не простил да под топор подвел!
Неужто?...
Фамилия-то на Москве редкая. А у Густава — верно, сын был, которого прилюдно кнутами били да в солдаты отдали. Уж не он ли? спросил командира.
Так и есть!
Нахмурился Лопухин.
Вот ведь как бывает — сколь раз Густаву броши да кольцо заказывал, парнишку его в мастерской видал и знать не знал, что тот дочь его спасет в обличье солдатском. Вот дела!... Оно, конечно, батюшка его, головы лишенный, давно сгнил, да ведь Алексашка-то жив и ныне в больших чинах ходит! Как-то он ко всему этому отнесется? А ну как заподозрит чего?...
Задумался Лопухин — знать бы заранее...
Ну да делать нечего!
Сказал громко, чтоб все слышали:
— А все одно — храбрец! А по храбрости — и заслуга.
Что-то слугам своим крикнул.
Те подскочили, шкатулку поднесли, крышку откинули.
Лопухин туда руку запустил. Деньги вытащил. Сказал:
— На вот тебе за верную службу твою! Да за Анисью нашу, что ты из огня вынул! Выпей, братец!
— Премного благодарен! — рявкнул, как то артикул предписывает, Карл. — Но только денег мне не надобно!
Ай дурак!
Командира аж всего перекосило. Ему, дурню, деньги жалуют, да кто — сам Лопухин, а он, подлец такой, кочевряжется!
Соседи Карла — Афоня да Мишка рябой — его незаметно локтями пхают, мол, молчи, скаженный!
Лопухин удивленно бровь поднял. Пошто так?
— Я не затем в огонь шел! — отрапортовал Карл. — Нам то артикул Петров и совесть велят!
Лопухин заулыбался.
— Молодец! А все одно — держи, коли заработал! Я в другой раз предлагать не стану!
И деньги в руку командира сунул.
— Отдашь ему после!
Командир, сам весь багровый, деньги в кулак зажал и тот кулак украдкой Карлу показал!
Но только Карл на него не глядел, он на Анисью глядел. Там-то, в огне и дыму, он не рассмотрел ее вовсе, а тут, при свете дня, — вот она. И уж до чего хороша — описать нельзя! Смотрит на него, глаз не отрывая, и улыбается.
Вот какую красоту он спас. За такую не жалко и еще раз в огонь слазить!
Лопухин строй солдатский в другой раз осмотрел да к карете пошел. И семейство его за ним! Только Анисья нет-нет да обернется, глазами в строю спасителя своего отыскивая.
А как в карету стала садиться, рукой помахала. Может, всем, а может, Карлу...
Уехала карета, а за ней возки.
Командир их глазами сопроводил да Карла выкликнул.
Чтобы объяснить ему, чего солдату делать надобно, а чего нет! А чтобы лучше дошло, велел его под фузеей по плацу до самого вечера погонять, а уж потом, когда он все ноги истопчет, деньги ему пожалованные отдать!...
Да не все, а только чтоб на чарку хватило, потому как боле солдату не надобно...
На чем праздник и кончился!...