Что-то в последнее время Густав Фирлефанц занемог душою.

Казалось, без всякой причины... Потому что все-то у него теперь было — и каменный дом, каких в Москве по пальцам счесть, и денег столько, что сундуки не закрываются... Да не рублей, а все больше гульденов да аглицких фунтов.

Русским рублям Густав, на всякий случай, не доверял — сегодня они в цене, а завтра за них гроша ломаного не дадут. Или вовсе отменят царским указом и заставят снесть да в кучу свалить, в казенный приказ для переплавки.

Беспокойно и бестолково живут русичи, сами не зная, чего от самих себя завтра ждать. Не как в доброй и славной Европе, где жизнь размеренна и предсказуема, а деньги остаются деньгами, какие бы короли ни садились на троны.

Да и не собирается он свой век в России доживать, поэтому меняет рубли на привычные ему гульдены у купцов в очень невыгодном для себя соотношении. Наживаются на нем купцы, не стесняясь, но, кроме как у них, брать деньги не у кого, отсюда такая бессовестная мена.

Ну да с него не убудет — торговля у него идет бойко, заказы прибывают, один другого выгоднее — не обманул его посол, суля золотые горы...

А только все одно невесело! Гложет его тоска, аки голодный волк, а с чего — не понять.

А может, именно с этого? С того, что получил он все желаемое и больше ему желать стало нечего! Потому что одному того, что он имеет, до конца дней хватит и еще столько же останется!

Вот и потянуло Густава в родные края, в далекую и милую сердцу Голландию, где решил он отстроиться и жениться на доброй, из хорошей семьи, девице в чепчике и белом переднике, которая родит ему наследников.

Пора уже...

И стал Густав снаряжаться в дальний путь. Хоть и отговаривали его всячески купцы, стращая тем, что ныне путешествовать небезопасно, так как пошаливают в лесах шайки лихих людишек, ни за грош губя людские души. И впрямь, дня не проходило, чтобы не привозили в Москву на телегах раздетых донага, зарезанных да задушенных мертвецов, собранных вдоль дорог. А на дыбе, на площади, то и дело не повисал новый, взятый преображенцами разбойник. Но только все одно спокойней не становилось.

И надумал тогда Густав ехать не напрямую, сквозь неласковые смоленские чащобы, а крюком, через вновь строящийся русским царем город Санкт-Петербург. Туда, что ни день, уходили длинные обозы, каких теперь стало во множестве, потому что многие знатные люди потянулись в новый на Неве-реке град. До Санкт-Петербурга он доберется обозом, а уже оттуда водой, на ганзейском купеческом судне, по морю Балтийскому.

И хоть боялся он воды, но лесных разбойников все же пуще!

Оказия подвернулась скоро — боярин Матвеев, со всеми своими чадами, домочадцами и дворовой челядью, отбывал в Санкт-Петербург большим обозом. Здоровенные телеги с верхом нагрузили домашним скарбом. Сам боярин ехал в карете с окошками, забранными цветными стеклами, с железной печуркой внутри. Густав Фирлефанц следовал вслед за ним на купленной открытой повозке, закутанный по самую макушку в жаркие медвежьи шкуры. Дорога предстояла не близкая — почитай, семьсот верст по осенней хляби.

Но-о, пошла, милая!..

Полсотни возов, при вооруженной пищалями охране, да с ним еще два десятка верховых, с притороченными к лукам вьюками, тронулись из Москвы ранним утром. Как за дальнюю заставу вышли, потянулись долгие русские просторы.

Велика Русь — сто Голландии уместится. И все-то в ней есть — и земля, и леса, и реки. А живут препогано!

Двадцать дней тащился обоз, утопая колесами, чуть не по самые оси, в грязи. Кое-где застревали так, что приходилось тянуть телеги всем миром, выдирая их из вязких болотин с помощью веревок, рубя и подпихивая под колеса молодые елки. Несколько раз мелькали какие-то таившиеся вдоль дороги, за деревьями, тени, слышались неясные ночные голоса и хруст сучьев. Не иначе это лихие разбойники караулили свои жертвы. Но напасть на обоз не решались.

Тягуче тянулись дни, менялись пейзажи, похожие один на другой, — поля, темные лесные чащобы да редкие деревеньки с покосившимися, крытыми почерневшей соломой крышами и затянутыми бычьими пузырями оконцами.

Тоска...

Зато Санкт-Петербург удивил. Хоть и недостроен был, хоть только-только начинался, а уже проглядывался в нем настоящий европейский город!

— Видано ли такое, чтобы в каменных избах жить! Разве же их натопишь? — ахали, крутя во все стороны головами, мужики боярина Матвеева, пригнанные из дальних деревень. — Чудеса!..

В Петербурге Густав Фирлефанц скоро отыскал голландских купцов, которые взялись доставить его прямо в Амстердам, ноне за так и не за деньги, а за хлопоты. Их коги, с набитыми под завязку европейскими товарами трюмами, уже вторую неделю отстаивались на якорях, на внешнем рейде, в ожидании разрешения на торговлю. Купцы искали толмача для переговоров с русскими и посчитали, что лучшего помощника, чем Густав, который знает местный язык и обычаи, им все равно не сыскать.

И пошел Густав Фирлефанц с купеческой челобитной по казенным приказам, которые теперь, на новый лад, прозывались коллегиями. Из Иностранной его отсылали в Берг-коллегию, оттуда — в Мануфактур-коллегию, из Мануфактур-коллегии — в Коммерц-коллегию, из которой обратно в Иностранную... И в каждой-то коллегии был свой порядок...

Задерганные просителями секретари присутственных мест кивали на асессоров, те ссылались на советников, советники, разводя руками, объясняли, что без соизволения на то вице-президентов ничего сделать не могут, вице-президенты отсылали всех подряд к президенту, который, сердясь и топая ногами, кричал, что этот вопрос должны решать секретари с асессорами.

Два дня Густав, упарившись, бегал по кругу, пока умные люди не подсказали ему, что нужно сделать, чтобы его дело побыстрей и в благополучную для него сторону разрешилось. Нужно — дать.

Терпящие убытки купцы собрали подношение и, вручив его Густаву, наказали: без разрешения на торговлю не возвращаться...

Он как раз высиживал третий час на лавке в присутственном месте в ожидании аудиенции у президента, когда вдруг приключилась какая-то беда. Потому что все двери разом распахнулись и все секретари, асессоры, советники и вице-президенты забегали как ошпаренные, шикая на просителей.

— Пошли, пошли! Не до вас теперь!

Все стали грешить на пожар, но дымом не пахло.

Хотя беда все же случилась — беда себя ждать не заставила. В присутствие, в мокром плаще, в заляпанных по щиколотки грязью ботфортах, вошел русский царь Петр. Густав сразу узнал его и понял, что у него появился шанс уплыть в Амстердам, может быть, уже завтра.

Он встал на пути царя и, низко поклонившись, сказал:

— Здравствуй, Гер Питер!

Царь остановился.

— Ты кто? — грозно спросил он.

И бесцеремонно схватив Густава за подбородок и потащив его вверх, развернул лицо к свету.

— А ведь мне твоя рожа знакома! — весело сказал он.

— Я, Гер Питер, Густав Фирлефанц, голландский ювелир, который сделал для вас золотую табакерку, — еще раз почтительно поклонился Густав.

— А-а... Так это ты!.. — не сразу, но вспомнил Петр. — Это ты меня в своей мастерской уму-разуму учил?

— Я, Гер Питер, — закивал, улыбаясь, Густав.

— Это же он, шельмец, меня побил, когда я его резец на пол бросил! — захохотал Петр, хлопнув мастера по плечу так, что тот, крякнув, присел. — А как же ты здесь оказался?

— Я уже много лет у вас живу! — объяснил Густав.

— А тут зачем сидишь? — помрачнел, что-то сообразив, Петр.

— Хлопочу о разрешении на торговлю для прибывших в Санкт-Петербург голландских купцов, — объяснил, потупившись, Густав.

— А тебе это к чему?

— Они обещали взять меня в Амстердам.

— И давно хлопочешь?

— Третий день, Гер Питер.

— Ах вы!.. — багровея и наливаясь злобой, рявкнул Петр. — Дармоеды!

Секретари, асессоры, советники и вице-президенты замерли, не дыша.

— У кого ты был?

— У всех, — смиренно ответил Густав.

— Кто должен был решить его вопрос? — потребовал ответа Петр.

— Секретарь, — подсказал, услужливо изгибаясь, президент.

Секретарь побелел и чуть не бухнулся на пол, потому что все, как водится, сошлось на нем. На самой мелкой, от которой решительно ничего не зависело, сошке.

— Почему не сделал? — оборотился к секретарю Петр. — Почему не сделал?! — крикнул из-за спины царя на секретаря президент.

— Я сейчас, сию минуту!.. — залепетал секретарь, хватая Густава за рукав и увлекая его в свой закуток.

Справедливость восторжествовала — Густав в мгновение ока получил все требуемые бумаги, а нерадивый секретарь был с громом и треском изгнан из присутственного места.

— Ну что, получил, что хотел? — спросил довольный собой Петр.

Густав вновь поклонился.

— То-то! Теперь со мной пойдешь!

Густав хотел отказаться, но не тут-то было! Русский царь возражений ни в большом, ни в малом не терпел.

— А не пойдешь, откажешь — счас все твои бумаги в клочки! — пригрозил Петр.

Вечер, ночь и день Густав Фирлефанц таскался за царем, все ноги в кровь исколотив, на ладони заноз насажав, когда на строящийся фрегат по доскам карабкался, и полведра водки употребив.

— Не пущу тебя в Амстердам! — бушевал, лапая его и целуя в губы, пьяный русский царь. — Накось, выкуси! Будешь здесь жить! Чего тебе у нас не хватает?

— Все хватает Гер Питер, — пьяно лопотал Густав. — Но я жениться хочу...

— Жениться?.. — переспросил царь. — Ладно! Вот прямо теперь тебя и женим! Есть у нас девки на выданье?

Кто-то услужливо подсказал несколько имен.

Скорый на дурное дело, царь вскочил, потянув за шиворот Густава.

— Пошли!

— Не могу... я... В Амстердам... мне, — лепетал тот заплетающимся языком, пытаясь плюхнуться обратно на лавку.

Но Петр тряхнул его так, что зубы клацнули.

— Цыц! Еще благодарить меня будешь! А не то враз — за Уральский камень сошлю!..

Когда пьяная компания стала ломиться в три часа ночи в спящий дом, дворовые чуть было не взялись за дреколье. Но проснувшиеся хозяева заметили среди ночных злодеев двухметровую, рыгающую на забор, фигуру в ботфортах, узнали ее и забегали как оглашенные, чтобы принять как положено дорогих гостей.

Не снимая грязных сапог, роняя за собой комья грязи, ночные гости протопали в дом, потребовав, чтобы хозяева привели им всех своих дочерей. Девиц подняли с постелей, кое-как подмалевали и поставили в рядок перед гостями.

— Выбирай! — широким жестом предложил Петр.

Выбирать Густав ничего не мог, потому что ничего не видел, будучи вусмерть пьяным. Ему теперь что девица на выданье, что отрок, что свинья в чепчике — все было едино.

— Вот эту бери! — больно толкнул его в бок локтем Петр. — Справная девка. Или ту... Берешь?

— Беру, — кивнул Густав, роняя голову на грудь.

— Ее берем, — ткнул Петр пальцем в отобранную девицу.

В ту. А может, в другую...

— Как же так-то? — охнула мать.

Но ее сзади, кулаком промеж лопаток, саданул тоже оторопевший, но не желающий ехать за Урал, отец.

— Молчи, дура! Сам царь сватом в дом пришел!..

Пьяная ватага поднялась, подхватила словно вихрем невесту и жениха и потащила их прямиком в церковь...

Когда утром Густав Фирлефанц пришел в себя, он обнаружил рядом с собой какую-то испуганную, сжавшуюся в комок, голую девицу с длинной, по пояс, косой.

— Ты кто такая? — спросил он, думая что угодил в вертеп.

— Жена ваша! — всхлипнула та. И зарыдала в голос.

Густав отчаянно замотал раскалывающейся от боли головой, чтобы хоть что-то вспомнить. Так и не вспомнил...

Но деваться было уже некуда и в Голландию ехать незачем. И Густав смирился со своей участью. Тем более что невеста ему понравилась своей красотой и кротостью.

Ну и пусть!.. Первая встреча с русским царем там, в Голландии, принесла ему удачу. Так, может, и вторая тоже?..

Пусть будет как есть.

Как судьбой предначертано!..