С лязгом прокрутился в замке ключ, громыхнул засов, застонали петли, и металлическая дверь раскрылась.
— Выходь! — скомандовал надзиратель. — С пожитками!
С пожитками — это значит в другую камеру, на каторгу или хоть даже на свободу. Везде — с пожитками.
Мишель быстро собрал все свои вещи и, зажав под мышкой, вышел из камеры.
Надзиратель сопроводил его до лестницы, где с рук на руки передал конвоиру, который повел его дальше, по бесконечным «Крестовским» коридорам и этажам.
Куда — уж не в общую ли камеру?..
Но нет — не в общую. В административном корпусе Мишеля поджидал благообразного вида господин, в добротном пальто, в калошах и с зонтиком.
— Вы Фирфанцев?
— Да, — кивнул Мишель.
Гражданин многозначительно взглянул на конвоира, отчего тот, отступив, вышел из помещения, угодливо прикрыв за собой дверь.
— Я к вам по поручению Михаила Ивановича, — сказал господин. — Ознакомьтесь, пожалуйста.
Протянул какой-то казенного вида лист. Где были синие печати и размашистые подписи и было сказано, что арестанта Фирфанцева нынче же, по получении данного распоряжения, следует освободить из-под стражи, передав в руки господина Ухтомцева...
Наверное, того самого, в калошах и с зонтиком, который теперь ожидал, когда он дочитает бумагу.
— Я свободен? — спросил Мишель.
— Некоторым образом, — загадочно ответил господин. — Но прежде я хотел бы просить вас об одном одолжении...
Интересно знать, что может «Крестовский» арестант «одолжить» столь важному господину.
— Вы ведь, кажется, расследовали дело о хищении драгоценностей царской фамилии?
Мишель, все еще не понимая, куда клонит господин, кивнул.
— Но все, что я знал по данному делу, я уже сообщил, — сказал он.
— Я в курсе, — улыбнулся Ухтомцев. — Но, к сожалению, этого недостаточно. И от лица Михаила Ивановича я хотел бы просить вас продолжить начатое вами расследование. Должен вам сказать, что Михаил Иванович и Александр Федорович крайне обеспокоены судьбой данных ценностей...
— Александр Федорович? — в первое мгновение не понял Мишель.
— Да, Керенский... Речь идет о весьма значительных средствах, которые теперь, когда Россия находится на великом историческом переломе, могли бы послужить во благо русского народа.
Опять слова...
— Но эти драгоценности принадлежат царской фамилии, — был вынужден напомнить Мишель.
— Трехсотлетняя династия Романовых закончилась, — мягко возразил господин Ухтомцев. — Бывший государь-император, равно как его семейство, теперь не более чем рядовые, пользующиеся общими со всеми правами, граждане. В связи с чем все ранее принадлежавшее им имущество обращено в доход государства.
— И все же вряд ли я смогу быть вам полезен, — развел руками Мишель. — Ведь я служил в царской полиции, чины которой теперь лишены права занимать сколько-нибудь серьезные, тем более связанные со следственной деятельностью, должности. Насколько я осведомлен, их повсеместно отлавливают и отправляют на фронт?
— Вы правы, — ничуть не смутившись, ответил господин Ухтомцев. — Есть предложение из бывших жандармов формировать маршевые батальоны, которые спешным порядком отправлять в действующую армию. Для их же блага, дабы исключить случаи самосуда и дать им возможность искупить свою вину на поле брани...
Господин все более сбивался на привычный ему митинговый тон.
— Довольно им, сидя на народной шее, в сытом тылу жировать! Пусть тоже порох понюхают, пусть повоюют, как иные!
— А вы где изволили воевать? — не сдержавшись, спросил Мишель.
— Я, собственно, не воевал, я по финансовой части, — ответил господин.
— А мне пришлось, — глухо сказал Мишель. — Правда, недолго — всего полгода. После чего я был списан по случаю получения контузии. И уже здесь, в, как вы выразились, «сытом тылу» получил два ранения — ножевое и огнестрельное. А иные и вовсе головы положили!
Ухтомцев на мгновение стушевался.
— Да, конечно... Речь идет не о вас. К вам мы никаких претензий не имеем. Почему предлагаем это в высшей степени ответственное дело! Впрочем, ваше право отказаться, выбрав иной путь, — многозначительно сказал Ухтомцев.
И Мишель вдруг его понял. Понял, что если он откажется, то, вполне вероятно, останется здесь, в «Крестах», а что вернее — отправится со сводным жандармским батальоном прямиком на германский фронт.
Да он бы и отправился, не испугался, кабы не Анна...
— Хорошо... — ответил Мишель, который, хоть и не нравился ему этот, сулящий ему свободу, господин, не видел ничего предосудительного в том, чтобы продолжить начатое им расследование. — Я согласен.
— В таком случае, — заметно обрадовался Ухтомцев, — прошу вас ознакомиться...
На этот раз он передал ему не распоряжение об освобождении из-под стражи, а совсем иного рода бумагу. Где говорилось, что:
«Гражданин Фирфанцев выполняет особую, возложенную на него Временным правительством миссию, в связи с которой наделен исключительными полномочиями и всем госучреждениям, гражданским либо военным чинам, а также рядовым гражданам надлежит оказывать ему всемерное содействие, выделяя по первому требованию людей, транспорт, телефонную и телеграфную связь и все прочее, чего он только ни попросит!»
И подпись — А. Ф. Керенский...
— Сразу же по прибытии вам надлежит снестись с начальником московской милиции, предъявив ему данное распоряжение и затребовав все необходимое...
Вот так-так!.. В Петроград Мишель отправился рядовым «сыскарем», там стал «крестовским» арестаном, а возвращается обратно, фактически получив в полное свое распоряжение всю московскую милицию!
Вот это на Руси и называется — из грязи да в князи!
Мог ли он час назад, драя в своей камере песком ложку, о том помыслить?!
— Когда мне следует выезжать? — спросил Мишель.
— Сразу же, как только вы посчитаете нужным...
Мишель счел нужным выехать немедленно.
Уже утром следующего дня он отправился на вокзал, где, предъявив свою бумагу, тут же, без всяких проволочек, получил билет.
Всего-то через день он должен был быть в Москве.
Но вышло совсем иначе!..