Сознание возвращалось долго и неохотно. Оно словно раздумывало — а стоит ли возвращаться в тот мир, где с ним обошлись так неласково? Или лучше сразу перейти в иной. Но человек цеплялся за жизнь, не желая уходить окончательно. И человек перетянул.
Он почувствовал боль в голове и понял, что жив.
И вспомнил все!
Вспомнил, что незваным гостем заявился в дом, где его приняли неласково, шандарахнув по темечку чем-то железным и тяжелым! Так, что чуть череп надвое не раскроили, как скорлупу грецкого ореха.
Он все вспомнил и открыл глаза.
Открыл, но все равно почти ничего не увидел.
Он лежал на полу, на животе, зарывшись лицом в ворс ковра. Ковер простирался во все стороны как безбрежный океан и отчаянно пах пылью. Куда он уходит и чем заканчивается, увидеть было невозможно, так как он заканчивался где-то там, за недоступным взору горизонтом. Недалеко, подобно одинокому утесу, погруженные в ворс ковра, как в пену прибоя, стояли сапоги. Тоже уходящие куда-то вверх, в бесконечность. А он в этом пейзаже, похоже, был кораблем, получившим пробоину, давшим течь и теперь стремительно шедшим ко дну.
И ведь так и было! Он действительно тонул, погружаясь в ворс, как в воду, задыхаясь от заполнявшего рот и нос густого, как щетина, ворса.
Он стал тонуть, стал задыхаться и... чихнул.
Носки сапогов-утесов медленно развернулись в его сторону.
— Ага, жив, очухался! — сказал далекий голос. — Подыми-ка его, Махмудка!
Сапоги придвинулись вплотную, и неведомая, но могучая сила рванула, вскинула его вверх, выдирая из зыбучих объятий ворса.
Горизонт стремительно расширился, раздвинувшись вдаль и вширь, и из океанской безбрежности ковра вынырнули, как новые материки и острова, дубовый письменный стол, кресло и стеклянные шкафы с золотыми корешками книг.
И еще на столе, подобно вынесенным на берег обломкам кораблекрушения, он заметил свой шестизарядный револьвер, полицейский жетон и вытащенные из внутреннего кармана бумаги, кои перебирал давешний господин в кальсонах и халате, который теперь был в дорожном сюртуке и нацепленном на нос пенсне.
— Очнулись? — притворно-радостно произнес господин. — Очень, очень рад-с... С вами познакомиться! Господин... Мишель Фирлефанцев, — прочел, поднеся к глазам бумаги. — Кажется, так? Вы уж простите великодушно, что я вам руки не подаю, но сами понимаете...
Мишель все прекрасно понимал. И тоже руки подавать не собирался. Потому что они были завернуты у него за спину и скручены крест-накрест веревкой.
Господин в сюртуке отложил его документы в сторону, вытащил из нагрудного кармана большие золотые часы, откинул крышку и нетерпеливо, развернув к свету, взглянул на циферблат.
— Да-с... — вздохнул он. — Времени у нас мало, поэтому я вынужден сразу перейти к делу-с. Позвольте полюбопытствовать, чему обязан вашим визитом?
Мишелю сильно захотелось сказать, что он ошибся дверью, домом или даже улицей, но только вряд ли эта уловка его спасет. И поэтому он просто промолчал.
— Не желаете-с отвечать? — выждав с полминуты, спросил господин. — Ваше право-с... Но только если бы мы с вами сейчас договорились, то разошлись бы миром. С немалой, смею заверить, для вас пользой.
И снова замолчал, выжидая.
Но Мишель опять промолчал.
— Нда... Очень, очень жаль... Атак, милостивый государь, ума не приложу, что с вами делать... — закончил господин.
И снова нетерпеливо взглянул на часы.
И тут же, сразу, глухо хлопнула входная дверь, раздались торопливые шаги, и в кабинет вошла закутанная в шаль Дарья Семеновна. Подошла к поставщику двора и протянула ему какую-то картонку. Тот повертел ее в руке, внимательно рассматривая со всех сторон, и сунул в карман.
— Извозчик просил сказать, что долго ждать не станет, — предупредила Дарья Семеновна. — Что нынче неспокойно и он опасается, что, того и гляди, лихие люди объявятся.
— Благодарю вас, голубушка, — поблагодарил поставщик двора. — Скажите ему, что я скоро, что сейчас. Вот только с господином побеседую...
Дарья Семеновна кивнула и тихо вышла.
— Вот что, Махмудка, — сказал господин, обращаясь к дворнику. — Я теперь должен уехать по срочному делу, а ты уж, будь так любезен, пригляди за квартирой.
Махмудка кивнул и поглядел на Мишеля.
— А с этим господином чего делать? — спросил он. — Его когда отпускать-то?
Поставщик двора задумался, нервно барабаня пальцами по столу. Потом вдруг, словно на что-то решившись, резко встал и стал собираться — выдвинул ящик стола, что-то вытащил оттуда, сунул во внутренний карман, что-то, скомкав, бросил на пол, потом выскочил в дверь, откуда спустя мгновение вернулся с большим дорожным саквояжем в руках.
Махмудка молча наблюдал за ним, ожидая приказаний.
Он рад был услужить, потому что получил свою обещанную «катеньку».
Затем поставщик двора вышел. Вряд ли надолго.
И если пытаться что-либо предпринимать, то нужно было делать это именно теперь!
— Слышь-ка, Махмудка, — тихо позвал Мишель ласковым голосом.
Дворник повернулся к нему, глядя своими узкими, как щелки, глазами, в которых ничего нельзя было прочесть.
— Господин-то твой нынче утром уедет, а ты останешься, — сказал, стараясь подбирать самые простые слова, Мишель. — Он уедет, а тебе ехать некуда, только разве в свою Бугульму. Но только тебя и там сыщут. Непременно сыщут! Так что лучше послушай доброго совета — лучше развяжи меня...
Набычившийся дворник слушал, о чем-то напряженно думая, так, что единственная, глубокая складка на его низком лбу извивалась и шевелилась, как червяк на солнцепеке.
— Ты лучше меня развяжи, а я за это отпущу тебя подобру-поздорову на все четыре стороны... А если нет, то плохо тебе, Махмудка, придется...
— А ведь он верно говорит, Махмудка...
Из двери, из-за портьеры быстро вышагнул поставщик двора Его Величества. Уже в дождевике, калошах и с зонтом. То ли он вернулся так не вовремя, то ли под дверью стоял...
— Верно, верно!.. Господин этот сообщит о тебе в полицию, и тебя сейчас схватят, в кандалы закуют и на каторгу в Сибирь сошлют.
Махмудка испуганно посмотрел на господина в пенсне, пророчествовавшего ему Сибирь!
— Нужно так, чтобы он о тебе никому ничего сказать не мог, — многозначительно произнес тот. — Ты его теперь в ковер заверни, да в реку брось. Мертвый-то он никому ничего не скажет. Нынче в Москве-реке много утопленников вылавливают... И рот, рот чем-нибудь заткнуть не забудь, чтобы он не кричал, вон хоть даже портьерой! А это тебе за труды...
И господин в пенсне вытащил и положил на стол, придавив мраморным пресс-папье, еще одну сторублевую ассигнацию.
— Прощай, Махмудка!.. — а повернувшись к Мишелю, добавил: — И вы тоже-с... Жаль, что не получилось нам с вами сразу столковаться, а теперь — поздно-с. Так что разрешите откланяться...
И, быстро кивнув, вышел...
Махмудка с полминуты смотрел на ассигнацию на столе, потом подошел, вытащил ее из-под пресс-папье и, аккуратно сложив, сунул за пазуху.
На чем все его раздумья закончились — не мог он долго раздумывать. Неумел.
— Послушай меня, Махмудка... — торопливо, чтобы успеть, начал было Мишель...
Но тот, сунув деньги за пазуху, повалил связанного по рукам господина, который стращал его револьвер-том, на пол и втолкнул ему в рот скрученный из куска портьеры кляп. Мишель извивался и мычал, выпучивая глаза, но поделать все равно ничего не мог. Бессилен он был против Махмудки...
Махмудка выдернул из-под мебели концы ковра и, перетащив Мишеля на край, встал на колени и стал, крутя, заворачивать его внутрь. Завернул так, что не шелохнуться, что даже дышать затруднительно! Завернул, крякнул и, подтолкнув тюк снизу ногой, вскинул его на плечо.
Здоровый черт был Махмудка!
Со свернутым в рулон ковром на плече он прошел по комнатам к выходу. Из кухни, заслышав шум, выбежала Дарья Семеновна.
— Ты что, злодей? Куда ковер хозяйский поволок?! — вскрикнула она, вставая на его пути.
Но Махмудка, не обращая на нее внимания, пнул входную дверь ногой, распахивая во всю ширь. А ковер вдруг замычал и зашевелился, отчего Дарья Семеновна чуть не лишилась чувств, потому что еще никогда в жизни не видела живых, говорящих ковров.
— Не балуй! Слышь — не балуй! — прикрикнул Махмудка и, развернувшись, с силой ударил мычащим концом ковра о стену.
Ковер затих, безжизненно переломившись пополам и повиснув на его квадратном плече.
Махмудка спустился вниз, вышел из подъезда и проходными дворами, то и дело ныряя в кромешную темноту арок, пошел к недалекой Москве-реке. На плече у него был свернутый в рулон ковер, а за пазухой — две «катеньки».
Никаких случайных прохожих на своем пути он не встретил — все прохожие нынче сидели по домам, боясь до света нос на улицу высунуть!
А вот уже и река показалась, аккурат против места, где брошенные, насквозь проржавевшие дебаркадеры купца Микишкина стояли и где дворники, ленясь тащиться к телегам, вывозящим мусор, ссыпали в воду разный хлам.
Здесь, на дне, среди дырявых тазов, рваных калош и обручей от сгнивших кадушек и предстояло успокоиться неудачливому сыскному агенту. Навек...
А саван у него уже был — хороший саван, мягкий, персидский, вот с та-аким, в два пальца толщиной, ворсом...
Замечательный саван, богатый! Далеко не каждому такой достается!.. А ему вона как повезло!..
Как...
Как утоплениику!..