Вначале была темнота. Которая почему-то пахла пылью и ношеной обувью. «Почему темнота пахнет обувью? — подумал Иван Иванович. — По идее темнота должна пахнуть космосом. Или... Ах, ну да. Еще совершенно темно бывает в гробу. Который засыпан двухметровым слоем земли».

«Так, может, я лежу в гробу? — предположил Иван Иванович. — В земле. На двухметровой глубине».

Вообще-то похоже. Совершенные темнота, тишина и странно затекшее, как будто не принадлежащее ему тело. Как будто умершее тело.

«Так вот, значит, как чувствуют себя покойники?» — подумал Иван Иванович. И сам для себя отметил, что совершенно не испугался этой мысли.

Почему ему не страшно того, что он лежит в гробу? Может быть, потому что самое ужасное уже позади? А дальше... А что, собственно, дальше? Ему об этом никто не рассказывал. Это та информация, которую каждый узнает лично сам.

Все-таки очень интересно, что дальше. После смерти...

Готовясь увидеть продолжение, Иван Иванович решил устроиться в гробу поудобней. Но не смог. Его гроб был очень неудачной формы. Или был не гроб. Потому что он в нем не лежал, скрестив руки на груди, а полусидел.

Иван Иванович попытался вытянуть ноги, но они уперлись в препятствие. Он попытался пощупать окружающее пространство руками, но наткнулся на какие-то тряпки.

Что за чушь? Зачем в гробу тряпки? Если это гроб.

А если не гроб, тогда что?

Мысль вернулась к началу. К происхождению темноты. Мысль зашла в тупик.

Иван Иванович вздохнул и закрыл глаза. Темней не стало. Но стало слышней. Где-то в темноте или за темнотой послышались неясные звуки.

Иван Иванович еще сильнее зажмурил глаза и закрутил во все стороны головой.

Нет, не показалось. Голоса. И еще стук подошв обуви по полу. И снова голоса. Близкий мужской. И более далекий женский.

В могилах мужчины с женщинами не разговаривают и подошвами о пол не стучат. В могилах пола нет.

Значит, он не умер.

И не лежит в гробу.

А где же он?

Иван Иванович вновь и вновь мучительно пытался понять, где он находится, вспомнить, что было до этой темноты, вспомнить, кто он такой и как попал туда, куда никак не может понять.

Ни вспомнить, ни понять он ничего не успел. Потому что услышал громкий голос, сказавший: «Сейчас» — и почувствовал, как его убежище ощутимо тряхнуло.

Вместе с голосом пришли свежий воздух и свет. И пришли первые воспоминания...

— Кто это? — спросил голос...

Вспомнился, как ни странно, трамвай. Полупустой салон.

Темнота за окнами.

— Что это за мужик?.

— ...Какой?..

— ...Который в шкафу...

Иван Иванович изо всех сил пытался удержать в памяти ускользающие, путающиеся друг с другом воспоминания, в которые вклинивались и которые разрушали чужие голоса.

— Ты что, с ума сошел?

— Да, трамвай. Он едет в трамвае. Его кто-то посадил в трамвай и сказал — ехать. Или он сам сел?

Поездка в трамвае. Это самое последнее его воспоминание. И самое последнее событие его жизни.

Куда он едет? Зачем?

Додумать эту мысль Иван Иванович не успел. Незнакомый мужчина схватил его в охапку, приподнял и сильно встряхнул.

— Ты кто? — спросил он.

— Я? Я Иванов.

— Кто?!

— Иванов. Иван Иванович, — признался Иван Иванович.

И обрадовался, поняв, что вдруг вспомнил свое имя.

— Ты здесь как оказался?

— На остановке сел, — честно ответил Иван Иванович. Потому что в последнем и единственном пока воспоминании он действительно сел в трамвай. А очнулся здесь.

«Так, может, этот мужчина контролер? Тогда понятно, почему он так сердится. И почему хватается за грудки».

— У меня проездной, — миролюбиво сказал Иван Иванович, вытягивая из кармана картонный прямоугольник единого проездного.

Мужчина посмотрел на него как на сумасшедшего.

«Наверное, я делаю что-то не то, — запоздало подумал Иван Иванович. — Наверное, этот мужчина не контролер».

Но избавиться от трамвайного воспоминания не смог.

— Мужик, ты хоть знаешь, где ты находишься? — как-то даже сочувственно спросил незнакомый мужчина, который, наверное, не контролер.

— Конечно, знаю, — уверенно заявил Иван Иванович.

— Где?

— В трамвае. Еду...

Мужчина безумно-веселыми глазами посмотрел на Ивана Ивановича, потом куда-то в сторону, потом снова на Ивана Ивановича и дико захохотал.

— Так, значит, это трамвай?.. — обвел он глазами вокруг. — Ты, — ткнул пальцем, — пассажир?!. А я, — развернул палец на себя, — получается, вагоновожатый? А все вместе мы сумасшедший дом? Так, да?

— Перестань хохотать! — взвизгнул со стороны женский голос. И рядом с мужчиной возникла женщина. Голая.

«Нет, это не может быть трамваем! В трамваях голые женщины не ездят!» — окончательно утвердился в своих подозрениях Иван Иванович. И сунул обратно в карман ненужный проездной билет.

— Кто это? — испуганно спросила женщина, прижимаясь к своему любовнику.

— Иванов. Иван Иванович, — саркастически ответил мужчина.

— 3-здрасьте, — поздоровался Иван Иванович и попытался привстать.

— А-а! — заорала женщина. — Что он здесь делает?!

— Я же говорю — в трамвае едет...

— Он сумасшедший?

— Мы все здесь сумасшедшие. Особенно я. Если поверю, что через твою спальню проложили маршрут городского трамвая.

— Но, Мусик!

— Вы меня, наверное, неправильно поняли, — попытался оправдаться Иван Иванович.

— Кто он?! — рявкнул мужчина, схватив обнаруженного им в шкафу незнакомца за горло.

— Откуда я знаю!

— Что он делает в твоем шкафу?!

— Я не знаю, что он делает в моем шкафу! Может, он просто зашел... Или, может быть, он вор!

— Вор?..

— Я не вор! — запротестовал Иван Иванович. Мужчина споро вывернул все его карманы.

— Что же это за вор, который ничего не взял?

— А проездной? — показала женщина на проездной.

— Это мой проездной! — возмутился Иван Иванович.

— Это его проездной! — злорадно повторил мужчина. И второй рукой схватил за горло женщину.

— Но, Мусик! Что ты делаешь, Мусик!

— Э... Вы это... Гражданин. Гражданин Мусик! Не надо... — хрипел в чужих жестких пальцах Иван Иванович.

— Нет, я не буду вас убивать, — злорадно сообщил неудачливый любовник. — Нет! Не дождетесь! Чтобы я за вас срок тянул. Никогда! Я лучше сюда твоего мужа вызову. И еще милицию. И журналистов. Всех! Пусть они разбираются, кто здесь вор, кто любовник, а кто рогоносец.

— Но, Мусик!..

Ситуация оборачивалась банальным семейным скандалом с рогатым мужем, обманутым любовником и еще одним любовником, извлеченным из шкафа. Ситуация превращалась в фарс.

Но не могла превратиться в фарс. Потому что в доме, кроме изменницы жены, ее постоянного любовника и еще одного, по мнению первого более удачливого любовника, были и другие люди. Они стояли в нишах, за провисающими до пола шторами, удерживая в руках рации и короткоствольные пистолеты. Эти, остающиеся в тени люди лучше, чем кто-либо другой, знали, откуда и каким образом попал в чужой одежный шкаф гражданин Иванов. Потому знали, что не далее, чем полтора часа тому назад, взяли его в «коробочку» в предварительно очищенном от пассажиров трамвае, обездвижили, пережав сонную артерию, затем для большей уверенности оглушили и доставили в багажнике автомобиля сюда, на дачу своего непосредственного начальника генерала Сми... вернее сказать, Петра Семеновича. А у этого Петра Семеновича оказалась не особо нравственная жена, которая именно теперь, ни позже ни раньше, надумала заявиться сюда со своим любовником. Который, в свою очередь, вместо того, чтобы заниматься делом, полез в шкаф. Чтоб им всем...

— Отпусти меня! — вначале просила, потом требовала, потом грозила женщина.

— Отпустите ее. И меня, — поддакивал Иван Иванович...

— Ситуация выходит из-под контроля, — тихо, одними губами докладывал по рации боец, занявший позицию в спальне, перед окном, за опущенной шторой, и наблюдающий за происходящим через щелку в ткани.

— Доложите обстановку точнее.

— "Объект-второй" держит «объект-один» и «объект-три» за глотки и грозит вызвать мужа и милицию...

«Мужа бы, черт с ним! Муж, генерал Петр Семенович, здесь бы не помешал. Было бы кому командование на себя принять. И, значит, ответственность, — сожалел командир затаившейся в доме группы капитан Борец. — Очень был бы кстати генерал! Но он вовремя и предусмотрительно смылся, переложив ответственность принятия решения на своих подчиненных. Совсем точнее, на него, капитана Борца».

И что теперь ему, капитану Борцу, с этой истеричной женой, ее любовником и «объектом», который они сюда притащили, делать?

Ждать, когда все само собой успокоится?

А если не успокоится? Если он действительно вызовет милицию? Которая найдет здесь жену, двух выясняющих отношения любовников и заодно его, вооруженных до зубов, бойцов. И его самого...

Нет, милицию сюда допускать нельзя. И надеяться на благополучный исход дела тоже нельзя. Так что же делать? Разве только уточнять обстановку.

— Второй.

— Я Второй.

— Уточните обстановку.

— Первый, Первый, как слышите меня? Обстановка без изменений. «Объект-второй» держит правой рукой за горло «объект-один» и левой рукой тоже за горло «объект-три»

— Просто держит? Или душит?

— Никак нет, не душит. Держит. И трясет. И обещает вызвать милицию. Первый, как поняли меня?

Ох, уж эти армейские привычки и обороты речи.

— Вас понял.

— Первый. Какие будут приказания?

— Никаких приказаний. Ничего не предпринимать. Себя не обнаруживать. Действовать по обстановке.

— Вас понял, Первый. Отбой.

— У тебя что, магнитофон включен? — вдруг на мгновенье ослабив хватку, спросил у своей полюбовницы мужчина.

— Какой магнитофон?

— Тот, что на подоконнике, за шторой, стоит.

— Нет у меня никакого приемника!

— Как так нет? Я же слышу... Ах ты проститутка! Отбросив свои, рухнувшие на пол жертвы, мужчина рванулся к окну. И, схватившись за край, резко отдернул штору. За шторой, прижавшись спиной к стене, стоял человек.

Мужчина. Высокий, молодой, хорошо накачанный мужчина с радиостанцией в руках.

— Этот тоже в трамвае едет? Или трамвай ждет? — язвительно спросил обиженный в лучших чувствах законный любовник.

— Я его в первый раз вижу! — искренне заявила женщина.

— И того тоже? — кивнул в сторону шкафа любовник.

— И того! Побожиться могу.

— Может, ты и меня в первый раз видишь?

— Нет. Тебя нет...

— Ну ты даешь! — восхитился любовник. — Трех кобелей в одну будку! Это ж надо! Ну ты, оказывается, сучка... — и в отчаянии обхватил голову руками. — Что? Что мне теперь делать?!

— Может, разойдемся по-мирному? — предложил любовник за шторой.

Бойца устраивала роль третьего любовника. Бойца не устраивала драка. У него появился шанс свести все к адюльтеру и по-тихому слинять вместе с охраняемым им «объектом».

— Ну не убивать же в самом деле друг друга из-за какой-то шлюхи.

Все посмотрели на женщину. И потом друг на друга. Иван Иванович на официального любовника и на парня у стены. Парень у стены на Ивана Ивановича и на любовника. Любовник на Ивана Ивановича и парня. Женщина на всех сразу.

— Ну?

— Нет, не разойдемся, — замотал головой смертельно обиженный жених. — Мирно не разойдемся, — и потянулся к телефону.

— Ну как знаешь, — вздохнул парень, поднимая к губам радиостанцию. — Первый. Как слышишь меня? Ситуация вышла из-под контроля...

Через мгновение в проем двери, ведущей в спальню, протиснулось еще несколько одинаковых ростом, лицами и манерами бойцов.

— Да их тут целый взвод! Так ты с целым взводом! — ахнул любовник. — Тебе троих мало?!

— Закрой пасть! — гаркнул капитан Борец, входя и раздвигая плечами своих бойцов.

— Этих всех ты, конечно, тоже не знаешь? По именам, — усмехнулся любовник. — Только по номерам подразделений.

— Я сказал, не базлай, — повторил приказание Борец и не сильно, но хлестко ударил нарушителя дисциплины внешней стороной ладони по рту. Тот схватился за лицо. Между пальцами у него просочилась кровь. — Все понял? — на всякий случай спросил Борец.

— Понял. Все понял, — торопливо закивал обожатель хозяйки дома.

Нет, заполнившие спальню мужчины были не любовники. Они вообще непонятно кем были! Кем угодно были, только не любовниками! Лучше бы они были любовниками...

— Может, вы грабители? — с надеждой в голосе спросила женщина. — Деньги там, в стенке в гостиной. И еще в ванной под кафелем...

Борец даже не удосужил ее взглядом. Деньги ему были не нужны.

— Уберите их. Этого, — кивнул он на любовника, — и эту.

— Совсем убрать? — настороженно переспросили бойцы.

— С глаз долой убрать. Чтобы они не орали, ничего не видели и ничего не слышали. В коридор убрать. Ясно?

— Так точно.

Бойцы подхватили незадачливых любовников под руки и поволокли к двери, срывая и сматывая на руки шнуры со штор и прочие случайные, которые могли пригодиться, веревки. В коридоре, не имеющем окон, они бросили их на пол, завели за спину, связали веревками руки, залепили рты подушками, которые поверх обмотали шторами. Пленники дергались и, наверное, кричали, пытаясь показать, что им трудно дышать, но слышно было только невнятное мычание.

— Ничего. Не помрут. Если дергаться не будут.

— Лапов!

— Я!

— Горшков!

— Я!

— Ко мне.

Бойцы шагнули в спальню.

— Поглядывайте за этим. На всякий случай. Бойцы развернулись «кругом», отступили в глубь комнаты, выбирая наиболее выгодное, с точки зрения возможного боя, положение, вытащили, проверили оружие и, навалившись спинами на стены, замерли, широко расставив ноги. Глаза их вцепились в «объект» охраны и в направление возможной атаки — окна и дверь.

— Вот так-то лучше будет! — удовлетворенно кивнул Борец и, резко пододвинув под себя стул, сел. Так что ножки хрустнули.

— Ну, что? Будем разговаривать? Или будем умирать молча? — спросил он, жестко глядя в зрачки Ивана Ивановича. Иван Иванович тоже сел. Хотя стул пододвинуть не успел. Теперь он вспомнил все. Первый, с которого все началось, шкаф, в котором он, голый, спрятался, когда к его полюбовнице неожиданно заявился ее прежний, служивший в органах безопасности ухажер. Кровавую разборку, случившуюся буквально через пять минут после его прихода. Свое паническое, в костюме покойного соперника, бегство. Таинственные ключи, найденные в кармане чужого пиджака. Дискеты, доллары и пистолет, обнаруженные в сейфе, вскрытом этими ключами.

Зачем он взял эти доллары, пистолет и дискеты?! Особенно дискеты! Зачем попросил просмотреть их своего приятеля, которого, чтобы узнать их содержание, пытали и убили? Что ему, случайному владельцу чужих дискет, до номеров счетов в иностранных банках, которые там хранились? Ему, как до Луны, до них все равно не добраться. А они, эти счета, стоили жизни уже двум десяткам людей, охотящимся за дискетами и безжалостно ради них уничтожающим друг друга. И чуть не стоили жизни ему...

Ну зачем он взял эти треклятые дискеты?! Зачем?!! Теперь Иван Иванович вспомнил все! Но лучше ему от этого не стало. Стало хуже!

Теперь он знал, почему оказался в платяном шкафу в чужой спальне. Знал, во имя чего его похитили и что с него хотят получить.

Дискеты с него хотят получить. Все те же дискеты! Которых у него нет! До того были, а теперь нет! Дискеты с номерами счетов остались в руках бандитов, которые похитили его в гостинице и чуть не убили.

А раз у него ничего нет, значит... Значит, они... Значит, они... Значит, они убьют его...

Они убьют его! Но прежде чем убьют, будут... мучить. Будут пытать! Потому что кто же поверит, что у него нет дискет, которые были и которые им нужны больше жизни. Больше его жизни!

Они убьют его. Но до того будут пытать!.. Иван Иванович не ошибался. Его должны были пытать и должны были убить.

И все же Иван Иванович ошибался, пытать его должны были не из-за дискет. И убить не из-за дискет.

Но пытать и убить должны были в любом случае.