Вот она, Москва...
Вот он, дом...
Лестничные пролеты Мишель пробежал единым духом, перескакивая через три ступени, а как осталось сделать последний шаг, нерешительно замер пред дверью.
Что-то его там ждет?..
Поднял руку, крутнул барашек звонка, и тут же, будто его все это время ждали, дверь распахнулась настежь.
На пороге стояла Анна.
И была она во всем темном.
— Ты? — переменившись в лице, ахнула она. — Ты... жив?
— Как видишь, — растерянно улыбнулся Мишель.
— Да ведь мне сказали, что ты... что ты погиб, что тебя поляки зарубили, — прошептала Анна, прикрыв рот руками и приваливаясь плечом к стене, оттого, видно, что ноги ее не держали. — Они и бумагу показали..
— Я, верно, был в плену, но бежал... — пробормотал Мишель, решительно ничего не понимая.
И тут его будто вихрь подхватил.
— Жив!.. — не дав ему досказать, выкрикнула Анна. И боле уж ничего не говоря, а сделав быстрый шаг, повисла на шее Мишеля, быстро и горячо целуя его лицо, его шею, руки.
— Жив... жив... жив!.. — горячечно бормотала она.
— Да жив, жив, — успокаивал, гладил ее по спине и волосам Мишель, стесняясь сего порыва и пряча свои руки.
— Жив!!
И отстраняясь от него, отрывая его от себя, Анна глядела на Мишеля во все глаза и улыбалась, хоть по щекам ее текли и капали вниз слезы, и вновь прижимала к себе, будто стремясь раздавить!
И Мишель, гладя и целуя ее, чувствовал, как у него бешено колотится сердце и перехватывает спазмом горло...
Уж после, вечером, как они лежали вместе в постели, Анна рассказала Мишелю, как все было — как ей сообщили о его смерти, как учинили в доме обыск...
— Я не хотела пускать, но они сказали, что с твоей работы, и все здесь перерыли.
— А мой портфель, тот, серый?
— Портфель — его тоже забрали.
— А бумаги из стола?
— Наверное, и их. Там было что-то важное?
— Нет, ничего, пустяк, — успокоил ее Мишель.
Хоть там было почти все по пропавшим царским сокровищам.
— Я сделала что-то не так? — обеспокоенно спросила Анна.
— Нет, все — так. Спи...
Да только уснуть уж не пришлось.
После полуночи в дверь постучали. Мишель услышал, как вздрогнула, как напряглась, проснувшись, Анна.
Кому бы это? Или просто померещилось?..
Но стук повторился.
— Я сейчас, — сказал Мишель.
— Не надо, не открывай! — встревоженно попросила Анна.
— Да ведь это могут по службе, — объяснил Мишель, мягко высвобождаясь из ее рук. — Им, наверное, уже сообщили, что я вернулся.
Набросил на себя халат, прошел к двери.
Крикнул:
— Кто там?..
— Откройте по срочному делу!
Голос был уверенным.
Мишель отбросил щеколду, но цепочку скидывать не стал.
На лестничной площадке стоял человек в шинели.
— Кто вы? — спросил Мишель.
— Вам привет от Звягина, — весело улыбаясь, ответил незнакомец.
— От кого? — не разобрал в первое мгновение Мишель.
— От приятеля вашего — штабс-капитана Звягина. Али запамятовали?
Мишель, быстро оглянувшись, сбросил цепочку, шагнул за порог, прикрывая за собой дверь, спросил свистящим шепотом:
— Откуда вы?
— Оттуда, откуда и вы, — кивнул куда-то за спину гость. Был он явно с дороги, заросший, в грязной солдатской шинели, без погон и знаков различия.
Хотел было Мишель захлопнуть дверь, да не успел.
— Кто там? — просунулась в щель голова Анны.
— Ступай, Анна, это ко мне...
Но Анна его не послушалась, встав за его спиной.
— Я прошу вас уйти, — попросил Мишель. — Покуда я не крикнул патруль!
Но незнакомец не испугался.
— А вы бы не спешили, товарищ Фирфанцев, — сказал, он, поставив издевательское ударение на слове «товарищ». И, обратившись уже к Анне, добавил: — Вы меня простите, сударыня, но коли ваш супруг теперь красноармейцев кликнет, так они нас двоих заарестуют и вместе же нас к стенке подведут!
— Как вы смеете! — вскипел Мишель.
— Да вы бы не горячились, — примирительно сказал гость. — Вы все ж таки господину Звягину жизнью обязаны, — и, глянув на Анну, прибавил: — Да вот и своему семейному счастью тоже. Вон у вас жена какая — загляденье, как такую красным оставить? Ведь кабы не штабс-капитан, вы и теперь бы в лагере гнили, а может, уж и в земле.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Мишель.
— То и хочу — что теперь вы тут, а не там... И все-то стараниями господина Звягина. Вам бы в поминание его вписать, а вы на посланцев его, аки дикий зверь, кидаетесь, разорвать норовя.
— При чем здесь Звягин? — вскричал, уж не сдерживаясь, Мишель.
— Как при чем? Да при том, что это он вам побег устроил, как обещал, и теперь, коль вы почитаете себя благородным человеком, может рассчитывать на вашу благодарность!
Что?.. Кто?.. Звягин?.. Он?!.
— А вы, сударь, не иначе как думали, что вас везению благодаря за забор выпустили, за подачку писарю? — рассмеялся незваный гость. — Как бы не так! Да ведь тот без соизволения свыше чихнуть не смеет, не то что человека в наряд вписать! Сие возможно стало лишь хлопотами господина Звягина — он и есть благодетель ваш! А вы, видно, ничего не поняли!..
Вот теперь — понял! И верно, кто бы их из лагеря выпустил, да не одного, а всех троих!
— Так что мне передать господину Звягину — благодарность вашу али как?
— Что вам от меня нужно? — глухо спросил Мишель.
— Сущие пустяки — покуда лишь приютить меня до утра. Чай, не откажете бедному страннику в ночлеге?
— Да, конечно, располагайтесь, — засуетилась, вспомнив свои обязанности хозяйки, Анна. — Я сейчас воды согрею и дам вам свежего белья.
— Благодарствую, — ответил коротким поклоном гость. — Я, верно, боле недели как не мылся и исподнего не менял, средь скотов обитая и ими же насквозь провоняв. Поезда ныне — хуже, чем хлев...
Теперь выставлять гостя уж было поздно.
— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!
— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?
— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...
Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.
Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.
— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.
Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.
Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.
— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.
— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...
— А как же твой побег?
— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.
— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?
— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..
Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.
— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.
— Конечно, обойдется...
Да только не суждено было их надеждам сбыться.
Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.
— Собирайтесь побыстрее!
Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.
— Да, да, я сейчас.
Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.
— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.
На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.
Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.
— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.
Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.
Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.
Отчеркнул ногтем нужную строку.
— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?
— Да, — ответил Мишель.
— С каких пор вы знаете господина Звягина?
— Мы вместе работали.
— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.
— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!
— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?
— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!
— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.
Мишель вспыхнул.
Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?
Так зря...
— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.
— Мало дали?
— Нет, много за то запросили!
Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:
— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?
Мишель удивленно воззрился на чекиста.
Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!
— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?
— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.
— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.
— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.
— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.
Отчего Мишель вздрогнул.
— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!
— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...
— Как не было? — не понял Мишель.
— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.
«А конвоир?» — подумал Мишель.
— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.
Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..
Или... Или он не о том говорит?..
И вдруг все стало понятно! И стало ужасно обидно...
— Так вы что, вы думаете... Вы обвиняете меня в том, что я принял предложение Звягина и что побег был подстроен им? — вскричал, вскакивая на ноги, Мишель. — Да как вы смеете?!
— А отчего вы так взволновались? — глянул на него с интересом Ягода. — Многие обстоятельства побега, верно, кажутся странными. Например, что вас отпустили за забор.
— Это Паша-кочегар договорился... — пробормотал Мишель, чувствуя, как неубедительно, как фальшиво звучит его голос.
Он совершенно запутался и решительно ничего не понимал, кроме того, что чекист все знает — неужели того ночного гостя, после того как он ушел от них, схватил патруль и он все рассказал?
— Кочегар, говорите? — усмехнулся Ягода. — А вот мы сейчас его спросим!..
Подошел к двери, стукнул в нее кулаком. Дверь тотчас же распахнулась, и в комнату один за другим вошли Валериан Христофорович и Паша-кочегар.
Мишель, выпучивая глаза и подавая тайные знаки, пытался показать им, чтобы они молчали. Но те, видно, не поняли.
— Кто замыслил побег? — без обиняков спросил Ягода.
— Так я, — ответил Паша-кочегар.
— Что вы такое говорите! — вскричал Мишель. — Не слушайте его, бога ради, — побег задумал я!
— Мишель Алексеевич, — с укоризной сказал матрос, — да как же вы, коли это не вы вовсе. Я тот побег предложил, вот и Валериан Христофорович подтвердит.
— Да, истинно так, — кивнул старый сыщик, пряча глаза. — Вы просто, сударь, не все знаете, мы ведь после вас у Звягина были.
— Нуда — были...
— Позвольте!..
Мишель пристально взглянул на матроса и Валериана Христофоровича.
— Так вы что — вы приняли предложение Звягина? — сам себе не веря, спросил он.
— Так и есть, — кивнул матрос. — Отчего ж не принять-то?.. Он ведь, как вы ему отказали, тотчас Валериана Христофоровича к себе призвал да то же самое предложил уж ему. А после — мне.
— И вы... вы согласились?!
— Ну а чего — не гнить же там до второго пришествия.
— Да ведь мы бы там, верно, давно уж Богу душу отдали, — повинно вздохнул Валериан Христофорович.
— А конвоир?.. Или это тоже было подстроено?.. И вы его не били, а так, лишь замахнулись, потому что он был человеком Звягина? — начал все понимать Мишель.
— Ага, — ухмыльнулся довольно Паша-кочегар. — Все, как Звягин велел, так и сделал — как мы встали да конвойный мне мигнул, я его чуток приложил, он упал, и мы побегли.
— А как же крестьяне? — вновь вспомнил про лес Мишель.
— Какие крестьяне?.. Не было никаких крестьян.
— Как не было? — переспросил Валериан Христофорович, который, видно, тоже был посвящен не во все подробности побега.
— Там узлы с одеждой спрятаны были и еда, да еще два солдата костер для дыма и запаха жгли, чтоб сигнал дать, — объяснил Паша-кочегар. — Я аккурат по меткам на них и вышел...
Ай да Звягин, как ловко все подстроил — получил отказ да от своего не отступился, а соблазнил Пашу-кочегара с Валерианом Христофоровичем, с коими за спиной Мишеля уговорился о побеге, а уж те уломали его!
Да ведь, верно, не из желания помочь действовал его старый приятель, а, видно, какую-то каверзу измыслил!
— Что он потребовал с вас за побег? — спросил Мишель.
— Так, пустяки, — отмахнулся Паша-кочегар, — рассказать, чего мы на фронте делаем, да еще бумаги какие-то подписать.
— И вы рассказали... и... подписали?
— Ну да, а чего? — пожал плечами Паша-кочегар, а Валериан Христофорович при том лишь вздохнул.
— Да ведь вы тем против вашей Советской власти пойти согласились, о чем слово дали! — попытался разъяснить Мишель.
— Ну и чего — я ж кому его дал, я ж беляку его дал, врагу! Как дал — так и обратно взял, я сам своему слову хозяин!
Как все у них просто — дал слово и тут же о нем позабыл!.. Ладно — Паша, он — из матросов, что с него взять, но Валериан Христофорович как на то пошел, коли он пусть бывший, но дворянин?
— Да ведь это бесчестно! — воскликнул Мишель.
— Эх, сударь, что честь, когда ныне жизнь в копейку не ценится! — развел руками старый сыщик. — Теперь новое время пришло, а с ним иная мораль. Как бы нам иначе оттуда вырваться? Да ведь не о себе, а о вас тоже мы радели, тот побег измышляя!
— Ну! — согласился Паша-кочегар. — Чай лучше, чем в земле червей кормить! Да ведь кабы не глупость ваша да не рапорт, никто бы о деле том ничего не узнал, да и вы-то тоже!
И Паша-кочегар не без опаски покосился на Ягоду.
Выходит, Мишель сам во всем виноват: в том, что нарыл всю эту грязь, а коли в не нарыл, так и пребывал бы до сего времени в счастливом неведении!
Как же ему теперь со всем этим быть?
Как быть, кажется, знал лишь один человек.
Ягода встал, прошелся туда-сюда, спросил сурово:
— Нехорошо выходит — революция вам доверие оказала, хоть вы есть представитель чуждого ей господского класса...
Будто революция — это легковерная барышня, кою соблазнили да бросили.
— Вот и товарищ Гуковский остерегал против вас, говоря, будто вы подбивали его на похищение золота.
Гуковский?.. Тот самый?..
Уж не от него ли посланцы к Анне прибыли?
— Это оговор, — твердо сказал Мишель. — Ваш Гуковский вор и пьяница. Коли вы верите ему и иже с ним, то ваша революция не многого стоит.
— Ты революцию не трожь! — побледнел, заиграл желваками Ягода. — Исидор кровь за свободу пролетариев проливал, а ты в ту пору в охранке царю верой и правдой служил. И ежели по совести, то надобно бы тебя за то да за связь с беляками в расход пускать.
— Воля ваша, — глухо ответил Мишель.
— Геройствуете, — недобро усмехнулся Ягода. — Али жизнь не дорога?
Жизнь Мишелю была дорога, и теперь более, чем когда-либо, но молить о пощаде он не намеревался.
— Ну к чему вы так-то! — ухватив Мишеля за руку, испуганно зашептал Валериан Христофорович. — Зачем их понапрасну злите... Ведь шлепнут же нас за здорово живешь.
И, уж оборотись к Ягоде, прочувствованно сказал:
— Мы, товарищ, порвали с проклятым царизмом, кровью искупив вину пред беднейшими пролетариями и крестьянством! Ну ей-богу, якобинцами клянусь!
Ягода помягчел:
— Ладно, Советская власть вас покуда прощает, а там поглядим...
Но коли кто к вам от Звягина заявится али он весточку от себя пришлет, так вы должны немедля нам о том сказать.
Ну это ясно...
— А чего говорить-то — хватать их да волочь в ЧК! — решительно заявил Паша-кочегар. — Или на месте стрельнуть!
— А вот этого делать не нужно, — покачал головой Ягода, — а, напротив, надобно принять их, приютить и, чего они ни попросят, сделать.
— Это еще зачем? — ахнул матрос. — Они ж беляки!
— Вот именно потому! Звягин ваш фигура нам известная и в Белом движении не последняя, так пускай он лучше к вам придет, чем к иным, нам неизвестным, дабы мы, с вашей помощью, могли вызнать замыслы его.
— Так это что ж, вы нас с контрой в один хомут впрячь желаете?! — возмутился матрос.
— Коли надо будет — так и впряжем! — посуровев, ответил Ягода.
А ведь он в тайные агенты их вербует, вдруг сообразил Мишель. Вроде тех, что в хитрованские шайки засылали, дабы они, к фартовым в доверие войдя, их же после с поличным словить помогли.
Так неужто он, став с большевиками заодно, пойдет против приятеля своего, пусть даже бывшего, Сашки Звягина?..
А коли нет — то, выходит, со Звягиным против них... против зарезанного на Сухаревке Сашка, против Митяя, Паши-кочегара, да и Валериана Христофоровича, пожалуй!.. Да ведь не пойдет, а пошел уже, потому как приходил к нему человек от Звягина и он его не прогнал, а принял, кров предоставив и никому о том не доложив!
Так с кем же он?
И против кого?
Да, подумал, сколь ни страшен был польский плен, но там хоть все ясно и понятно было! А здесь?.. Как, меж всеми оказавшись, при том в стороне быть?..
И еще подумал, что тот плен, который бедой казался — не беда вовсе, коли из него вырваться удалось, а вот от самого себя, как ни торопись, не убежать!..