Особняк князя Габаридзе обложили с трех сторон... Конечно, никакого князя в нем давным-давно не было, дворец был продан за долги еще в девятьсот втором году купцу Дорофееву, затем приобретен банкиром Миллером, а после революции, как тот сбежал за границу, самовольно занят каким-то отрядом то ли анархистов, то ли просто вольных бандитов. Все стены были вкривь и вкось исписаны лозунгами «Анархия — мать порядка!». На балконе повисло черное, с белым черепом и перекрещенными костями знамя, которое скоро истрепалось и обвисло лохмотьями.
На улицах подле дворца горожане предпочитали не появляться ни днем, ни тем более ночью, потому как вечно пьяная и потому буйная анархическая публика запросто могла затащить одинокого прохожего к себе, где весело, с шутками и прибаутками напоить его до полусмерти конфискованным вином или также весело пристрелить. Каждый день анархисты, на отобранных легковых авто, разъезжались по городу изымать у буржуев ценности, мебель и вино. Все это свозилось в особняк, сваливаясь в залах и комнатах, где тут же начиналась ночная гульба.
Большевики до поры смотрели на своих союзников по октябрьскому перевороту сквозь пальцы. Но после того как те совершили дерзкий налет на посольство Швеции, предъявив какой-то мандат и изъяв из сейфов валюту и хранящиеся там драгоценности, решили разделаться с конкурентами. Потому что тоже промышляли экспроприациями и ни с кем делиться не желали.
Теперь в Красных казармах большевики собирали отряд, дабы раз и навсегда покончить с досаждавшими им анархистами. Первыми прибыли чекисты — все сплошь в кожанках, с «маузерами» на боках, за ними появилась разношерстная московская милиция. Последними, маршевым порядком, пришли латышские стрелки. Они и были главной ударной силой.
— По машинам!..
Цепляясь за борта, подсаживая друг друга, попрыгали в подогнанные грузовики. Валериана Христофоровича вталкивали в кузов всем миром.
— Ты куда, папаша?! — хохотали все. — Думаешь, мы без тебя мировую буржуазию не одолеем?
Поехали...
Грузовики колонной тянулись по ночному городу, пугая горожан ревом моторов. Позади отчаянно громыхал по булыжной мостовой приданный отряду броневик.
В пяти кварталах от дворца остановились. Личный состав построился вдоль бортов. Сошедшиеся вместе командиры уточнили задачу.
Дело предстояло нелегкое — анархистов, что обосновались во дворце, было человек двести, да чуть не в каждом окне особняка торчало по «максиму». Коли они очухаются да организуют отпор, то уйму народа построчат.
— Надо предъявить им ультиматум, — предложили чекисты. — А как они сдадутся, пострелять всех к чертовой матери!
— А коли они не сдадутся?
— Тогда атаковать!
— Как?
— Напрямки!
«Ежели в лоб пойти, то под перекрестный огонь пулеметов угодишь, — прикинул бывший поблизости Мишель. — А после они атакующие цепи с верхних этажей гранатами закидают. Половина людей ни за грош поляжет!»
Командир латышских стрелков, мысля также, помотал головой, сказал, смешно растягивая слова.
— Я... мм-оих людей... на пул-леметы не пов-ве-еду!
Понимал, что главный удар принимать ему.
— А чего тогда делать? — растерялись чекисты, которые более привыкли ночные обыски учинять, чем в атаки ходить.
— С другой улицы надобно, — не удержался, сказал Мишель. — Там пристройки дворовые, ежели в них из соседних зданий попасть, то можно с тылу зайти.
— Вы верно знаете? — спросил латышский командир, испытующе глядя на Мишеля.
— Да. Я там бывал, — кивнул тот.
Правда, давно бывал, года четыре тому назад, при обстоятельствах вполне романтических — на балу, где безответно ухлестывал за дочкой хозяина дома, которую звали, кажется, Мими. Они даже из залы во внутренний дворик выходили, свежим воздухом подышать, отчего Мишель более-менее знал устройство дома. Да только после, как к Мими какой-то слащавый штабс-капитан подскочил, — она им увлеклась.
— Эт-то дел-ло! — поддержал Мишеля командир латышских стрелков. — Надобно с фронта стрельбу учинить, а частью отряда с тыла ударить.
Командиры стали, крича и размахивая руками, обсуждать предложенный план. Никакого единоначалия в отряде не было — всяк тянул в свою сторону, отчего стоял митинговый гвалт.
Наконец порешили идти с двух сторон.
— Поведете моих бойцов, — сказал командир латышских стрелков.
— Я? — удивился Мишель.
— Вы! Вы ведь там бывали!
Мишеля придали латышскому взводу, сунув в руку винтовку.
Выстроившись в цепь, они перебежали на соседнюю улицу.
— Туда!
Нырнули, сквозь низкую арку, в проходной двор. Зашли в подъезд. Постучали в дверь.
— Кто там?
— Откройте, Чека!..
Прошли через квартиру на другую сторону, один за другим, сквозь раскрытое окно, пододвинув стул и наступая грязными подошвами на подоконник, попрыгали во двор. Уже особняка. Пригибаясь, побежали к пристройке.
Их никто не заметил. Пьяные анархисты, видно, беспробудно спали. Ежели кто и нес службу, то не здесь, а со стороны парадного входа.
Ткнулись в какую-то дверь. Она была заперта. Пришлось высаживать ее прикладами. Шуметь уже не боялись, потому как с улицы часто загромыхали выстрелы, застрекотали пулеметы, ахнул, рассыпавшись звоном оконного стекла, взрыв...
Отряд пошел в атаку.
— А ну — разом!
Дверь, не выдержав напора, вылетела, причем вместе с косяком. Внутри было темно — двигались на ощупь. Сунулись в какую-то залу, где среди груды сваленной мебели на шикарных диванах спали вповалку пьяные матросы.
Тех, кто потянулся за оружием, закололи штыками, остальных связали друг с дружкой ремнями.
Пошли дале...
Первый этаж миновали благополучно, а вот на втором, на лестнице, навстречу им забухали выстрелы. Кто-то, рядом с Мишелем, ахнув, присел, схватившись за живот. Мишель, повинуясь фронтовым привычкам, упал, пополз в сторону, за выступ лестницы. Выставив вперед винтовку, пальнул несколько раз вверх, в распахнутые двери. Теперь оттуда в любой момент могла вылететь граната, и тогда, на узкой лестнице, их всех посечет осколками.
— Надобно бы вперед! — беспокойно озираясь, сказал Мишель. Да куда там! Латышские стрелки лежали вповалку, прижимая головы к полу. Раненый командир корчился от боли на полу.
Из-за дверей вразнобой, но часто стучали винтовочные и револьверные выстрелы. Патронов у анархистов было вдосталь! И что уж совсем худо — справа деловито, будто швейная машинка «Зингер», застрочил «максим». Видно, его стащили с окна, да развернули к двери, дабы сдержать атаку, идущую с первого этажа.
«Та-та-та-та!..» — беспрерывно, одной длинной очередью, строчил пулемет.
Поверх голов, впиваясь в стены и перила лестницы, раскалывая мраморные балясины, колотили пули, летели во все стороны, осыпая солдат, мраморные осколки.
Ах, как все неудачно вышло-то — всего-то пролет не добежали — на чем первоначальный порыв угас. Теперь всяк станет искать для себя спасения, забиваясь в укрытия, и атака скоро совершенно захлебнется!..
На улице тоже успеха не наблюдалось — судя по залпам, наступающие цепи залегли, посеченные огнем пулеметов. Только броневик, колеся туда-сюда по улице, огрызался, крутя башней и поливая окна дворца из двух своих пулеметов.
Мишель беспокойно оглядывался, выискивая командира, ожидая, кто возьмет на себя командование. Но таковых не находилось — солдаты, вжимая головы в плечи, сползали по лестнице вниз.
Что-то случилось с Мишелем — как видно, дала себя знать фронтовая закваска. Там ему, хоть и не так долго он воевал, приходилось командовать взводом, а после ротой, там он привык брать ответственность на себя.
— А ну!.. Слушай мою команду!.. — крикнул Мишель. Солдаты зашевелились, приподняли головы, глянули на него вопросительно.
— У кого гранаты есть?
— У меня...
— И у меня тоже...
— Попасть в двери сможете?
Двери были высоко и находились за парапетом лестницы. Чтобы попасть в них, нужно было приподняться, подставясь под пули.
— Попробовать, конечно, можно...
— Слушай меня! — вновь рявкнул Мишель. — К стрельбе залпами... Товсь!
Его поняли.
Солдаты завозились, задергали затворами винтовок.
И он тоже, оттянув, толкнул вперед затвор, досылая в ствол патрон.
— По моей команде...
Все подобрались.
— Цельсь... Пли!
Разом грохнули два десятка винтовок. Пули, влетев в проемы дверей, запрыгали рикошетом от потолка и от стен по комнатам, заставляя матросов залечь, прижаться к паркетному полу.
— Залпо-ом!.. Залязгали разом затворы. Пауза...
— ...Пли!
Ахнул новый залп, так, что стены дрогнули.
Там, на улице, их услышали и стали стрелять чаще.
— Залпо-ом!..Пли!..
Встречная стрельба стихла. Воспользовавшись мгновением, несколько солдат привстали и швырнули в дверные, проемы гранаты.
Один за другим прогрохотали взрывы.
— За мной, вперед!.. — крикнул Мишель, вскакивая на ноги и прыгая по ступеням вверх, уже не оглядываясь, но слыша, как за его спиной дробно стучат по лестнице подошвы солдатских ботинок.
Теперь нельзя было терять ни единого мгновенья!
С ходу ворвались в первую дверь.
Мишель, заметив мелькнувшую впереди тень, пальнул в нее из винтовки. Кажется, попал... Другого выстрела он сделать уже не мог — не успел бы. Перехватившись, побежал, выставив винтовку вперед штыком. Заметил чье-то глядящее на него сквозь мушку прицела лицо. Огромным, от коего жизнь зависела, прыжком подскочил, всадил в матроса штык, глубоко пропарывая им его щеку.
Успел!
Почуял, как тот задергался от боли на штыке, толкнул, потащил его в с сторону, разрывая рану. Но тот все ж таки смог выстрелить.
Горячая пуля ожгла Мишелю руку, пройдя мимо.
Выдернув из анархиста штык, он побежал дальше, переступив через чье-то тело. Слева, орудуя прикладом, латышский стрелок вдалбливал в паркет чью-то голову.
Вперед, вперед!
Мишель вновь, сделав выпад, ткнул кого-то штыком, да тот отбил его удар своей винтовкой. Мишель оказался открыт для встречного удара. Перехватился, попробовал прикрыться прикладом, да понял, что не успевает, что сейчас его пропорят штыком, всадив его ему в живот.
«Уж лучше бы в грудь, — мгновенно подумал он, — чтобы сразу! Ежели в живот, если кишки порежет, придется долго мучиться!»
Совсем рядом сверкнуло остро заточенное трехгранное лезвие...
Но тут сзади, из-за его спины, бахнул револьверный выстрел. И следом еще один! Анархист, отброшенный пулями, завалился на бок, выронил винтовку.
— Благодарю! — не оборачиваясь, на ходу крикнул Мишель. Кого он благодарил, кто ему только что жизнь спас, он так и не увидел — не до того было. Справа набежали матросы, начали стрелять из «маузеров». Кто-то позади Мишеля отчаянно вскрикнул — может быть, и его спаситель, коему теперь на то, чтобы себя уберечь, патронов в «нагане» не хватило!
Мишель ударил ближнего матроса прикладом по руке, вышибая «маузер». Тот заверещал, разжал руки. Следующий удар пришелся ему в лицо...
В дальнем углу какой-то в гражданском платье мальчишка, тоже, видно, анархист, дергал чеку из гранаты.
— Граната! — отчаянно прокричал кто-то.
К анархисту подскочили, схватили за руки, не давая разжать пальцы, и, подняв, как есть, вышвырнули его вместе с гранатой в разбитое окно.
Через несколько секунд уже там, внизу, прогремел взрыв.
И стало тихо.
Лишь слышно было, как по этажам разбегались солдаты, да редко бухали отдаленные выстрелы.
Все? Все!..
Более в зале, может, именно той, где Мишель с Мими танцевал, никого, кто бы оказывал сопротивление, не было. Солдаты, обшаривая углы, вытаскивали из них уцелевших, испуганных, побросавших оружие анархистов...
Мишель обессиленно упал в какое-то иссеченное пулями кресло. Всего его колотил озноб, руки и ноги мелко дрожали, да так, что ничем их не унять. Такое за ним и прежде, на фронте, водилось — как в атаку бежать, так был спокоен, а как кончалось все — будто истеричная барышня колотился!
— Да вы никак ранены! — подошел к нему кто-то из солдат.
Где?!
Да — верно!
По его руке густо стекала кровь. Видно, та пуля все-таки его зацепила, чего он по горячке боя не заметил. Солдат привычно оглядел, ощупал рану. Мишель, не сдержавшись, застонал.
— Пустячная рана, — вынес заключение солдат, доставая из кармана и разматывая бинт. — Главное — кость цела! Кабы пуля вершок правее прошла, так хужей было б!
Бинт быстро набухал кровью. В голове шумело, к горлу подступала тошнота.
Как же он теперь на глаза Анне покажется, расстраивался Мишель.
— Вы уж потерпите, — уговаривал его, будто маленького, солдат. — Вишь как в бою-то себя геройски показали! Кабы не вы, все мы могли там, на лестнице, полечь... Да теперь уж все позади...
Рука наливалась жгучей, пульсирующей болью, которая огнем растекалась по телу...
В двери возник неясный шум, и в залу ввалился кто-то большой в кожаной тужурке с огромным «маузером» в руке и еще одним на боку.
— Ага!.. Вон где вы спрятались! — зарокотал знакомый бас Валериана Христофоровича. — Вот вы тут, милостивый государь, прохлаждаетесь, а я меж тем собственноручно злодеев словил! Сашку-матроса и Макара тоже. Тех самых, что драгоценности на спирт меняли!..