Сколь ни убивали Мишеля, а все он к тому никак привыкнуть не мог. Вот и теперь через минуту, две или три его самого и товарищей его должны были застрелить.

Или зарезать.

Или задушить.

Или лишить жизни каким-нибудь иным способом.

Но лишить в любом случае... Зато, что нашли они подпольную скупку, да не где-нибудь — а в самом центре революционной Москвы, да заявились не спросясь, да все дело, кое миллионные барыши приносило, раскрыли!

Вот за то их и следовало на тот свет спровадить!

Были они удачливыми сыщиками, а ныне стали нежеланными свидетелями, коим одна дорога — в мешок да в землю, али на дно Москвы-реки!

Неясно только, чего их сразу не зарезали? Или пытать станут, кто они такие, да откуда, да чего прознать успели? А коли начнут — то смерть их будет люта, потому как все жилки их по одной, не жалея, повытягивают, на шомпол мотая!

Да уж поскорее бы — а то мочи нет лежать так, смерти своей ожидая!

Так думал Мишель.

И Валериан Христофорович, верно, тоже...

А над ними, через них переступая, ходили, гремя оружием, какие-то люди, не обращая на лежащие тела никакого внимания.

Лишь кто-то поодаль читал вслух по слогам:

— Сей... мандат... выдан товарищу... Фирфанцеву... в том, что он является ответственным работником Чрез... ком... экспорта... А это чего такое?

— Дьявол его знает...

— А второй откудова?

— Кажись, из милиции.

Валериан Христофорович из милиции — другой мандат его...

— Они мне сразу не понравились, как только еще зашли, — бубнил голос Соломона. — На фартовых-то они не похожи, да и на господ-буржуев тоже. Откуда у них каменьям взяться, да еще таким дорогим?

— Чего ж ты сразу сигнал не дал?

— Разве я не давал сигнал, разве я не предупреждал, не говорил им, чтобы они шли подобру-поздорову? Но кто теперь слушает старых евреев?

Соломон вздохнул, присев за свою конторку, печально глядя по сторонам.

Кругом него топтались, толкались, суетились люди, а он сидел, старый и мудрый, как вечный жид...

— Чего теперь с ними делать будем?

— Известно что, — ответил кто-то. Да, видно, сверх того что-то показал. — А ну тащи их сюды.

Застучали ботинки... К лежащему Мишелю кто-то подошел, ухватил за воротник, дернул что было сил, поднимая на ноги.

И Валериану Христофоровичу тоже залежаться не дали.

Только тут они и огляделись.

Людей в скупке было битком, и почти все в кожанках и при оружии.

Но это ни о чем еще не говорило — нынче все, в том числе урки, ходят в кожанках, и у всякого какой-нибудь мандат имеется.

— Кой черт вас сюда занес?! — раздраженно вздохнул человек, к которому подвели Мишеля. По всему видно, главарь. — Кто на Соломона-то навел?

— Вон он, — указал Валериан Христофорович пальцем на Сашку-матроса.

— А-а... анархия — мать порядка!.. Чего ж ты вместо золота к нам сыщиков тащишь? Али жизнь надоела?

— А то меня спросили! — огрызнулся анархист. — Они всех наших постреляли, а меня — сюды!

— Такие вел бы!..

Тут с улицы кто-то вбежал, крикнул запыхавшись.

— Фартовые там, кажись, не пустые, кажись с золотом. Чего делать-то?

— Далеко они? — спросил главарь.

— Да нет, счас во двор войдут! Главарь думал недолго.

— А ну — живо все отсель! — скомандовал он. — А ты, Соломон, за стол! Не то ушибу!..

Все разом забегали, шныряя в двери, как тараканы в щели. Кто-то подхватил, потащил Мишеля, Валериана Христофоровича и Пашу-кочегара, толкая их вперед коленками.

На ходу, сунув в зубы «наганы», предупредили:

— Тока шумните нам, тока голос подайте, тока пикнете разок!

Через мгновенье комната была пуста, будто и не было там никого.

В окошко кто-то стукнул. Раз, да через паузу еще три.

— Ну чего?! Кто там еще ни свет ни заря! — недовольно, дремотным голосом, хоть мгновения не спал, буркнул Соломон, отодвигая занавеску.

— Слышь-ка, открывай. Дело у нас до тебя! Подручный Соломона побежал открывать дверь. Тут же ввалились деловые с Хитровки.

— Чего сразу не отворил, сробел, что ли?

— Задремал я.

— Ну гляди — так все царствие небесное проспишь! — заржали деловые, да швырнули что-то на стол. Что-то тяжелое, что о столетию стукнуло. — Деньги нам нужны.

— Деньги всем нужны! — притворно вздохнул Соломон.

Зашуршали какие-то бумажки.

— Видал, жидовская твоя душонка, — три фунта чистого золоту, да сверх того камни ишо! — похвастались деловые. — Сколь за все дашь?

Соломон завозился, видно, драгоценности глядя. Вздохнул да завел привычную свою песню:

— Дал бы больше, да не могу!.. Разве я цены не знаю?.. А ну как Чека нагрянет, чего я им скажу — что думал, эта папиросница не золотая, а оловянная? И мне поверят?..

— А то не наша забота! — оборвали его фартовые. — Наша — цацки добывать да тебе справно приносить. Говори цену, старый черт!

Соломон сказал цену. Совсем смешную.

— Злодей ты, Соломон, ей-ей! Зарезать бы тебя за жадность твою! — вспылили урки.

— Бедного еврея всяк зарезать готов!.. Только меня зарежешь — кому товар понесешь? Кто боле Соломона даст? Никто не даст!

— Эт-ты врешь, старик! Чай не один ты на Москве такой! Ты цены не дашь, мы в Китай-город пойдем. Али на Пятницкую!

И уж как ни хотелось Соломону принесенные вещицы приобресть, да не до них теперь было, потому что позади него, в комнатах, народу набилось, что семечек в арбузе — того и гляди кашлянет кто или уронит чего — не миновать тогда беды!

Вздохнул скупщик да сказал, обиду изображая.

— А коли так, коли Соломон вам плох — то туда и ступайте! — да адресок назвал. — Хоть на Пятницкую, хоть в Китай-город. А только все одно, не дадут вам большей, чем я, цены!

Деловые выругались, повернулись да пошли.

А как ушли, из подсобки повалили, отдуваясь, люди.

Тот, что был за главаря, приказал кому-то.

— Дуй на Пятницкую, да скажи, что им теперь товар несут, пусть зараз готовы будут! Да сопроводи их для верности верхами, не то в них по дороге еще какой патруль пальнет или вон их милиция заарестует.

— Есть, товарищ Короткое! — козырнул парнишка, коему приказание отдавалось. — Разрешити идти-ть?

— Да ступай уже!

Товарищ?.. Так они что, свои, что ли? — начал что-то такое соображать Мишель. — А коли свои, отчего урок от патрулей хоронят? Да золото скупают? Как сие понять?!

— А вы, товарищ Соломон, теперь здесь приберите да торгуйте себе дальше.

Соломон обреченно кивнул.

Да, поднеся к седой голове правую руку, сказал:

— Когда старого еврея о чем-то просит начальник с «наганом», старый еврей ему не отказывает, старый еврей говорит — есть! Потому что старому еврею нужно есть...

— Но-но, вы не очень-то! — прикрикнул начальник. — Вы хоть и раскаявшийся и вставший на путь исправления жид, да только ваша вина пред революцией еще не искуплена.

Скупщик виновато кивнул.

— Разве Соломон имеет что-то против вашей революции, разве при прежнем режиме он был хоть чем-то? Он тоже, как поется в вашей песенке, — был «никем», а теперь желает стать «всем»! Он тоже хочет разрушить весь мир насилья...

Если вы сказали, что нужно работать, — Соломон не отказывается, Соломон будет работать столько, сколько надо! Если вы скажете, что за вашу революцию надо отдать чью-нибудь жизнь, — Соломон ее отдаст!

Но Соломон — не молодой человек, Соломон очень старый человек, и ему нужен отдых! Даже волу нужен отдых! Поверьте мне, милостивые государи-товарищи, — отдохнувший и сытый еврей принесет больше пользы революции, чем усталый и голодный! Если мне теперь дать поспать, то пусть будет новая облава и пусть все стреляют из «наганов» — Соломон выдержит ее, как молодой! Он сам будет стрелять из «нагана», только скажите, в кого! Да разве я против?!

— Ладно, черт с тобой, — махнул рукой начальник. — Пусть старик поспит малость, а то, верно, еще отдаст богу душу.

— Премного благодарен, господа-товарищи! — поклонился Соломон. — Буду служить трудовому народу!

Уф-ф!

Мишель заметил, как приподнял голову, обрадованно заулыбался Валериан Христофорович. Да у него и самого будто гора с плеч свалилась.

Не урки это — свои!

Да только рано он обрадовался!

— Чего с этими-то делать станем? — вновь, как фартовые ушли, вспомнили про Мишеля со товарищи. — А ну как они теперь про скупку разболтают да тем все дело нам порушат!

— К стенке бы их поставить — и всех дел! Стенка — она все спишет! — привычно предложил кто-то.

— Можно и к стенке — не велика беда, — согласился начальник по фамилии Короткое.

И ведь чуть было не поставили!

— Эй, товарищи, нельзя же так! — отчаянно вскрикнул Валериан Христофорович. — Нельзя нас к стенке! — Да для пущей убедительности, дабы на пролетария походить, запустил уличным матюшком, что вышло у него не столь убедительно, сколь жалко.

Да только тут ему пришедши в себя и тут же из себя вышедши Паша-кочегар вторить начал, да так, что все, хоть не хотели, а заслушались.

— В бога, в душу, в гада морского, что скатом зовется, потому шип ядовитый имеет, — завел кочегар свои флотские речи, — да шип тот длиной в пять футов, с зазубринами, да в придачу дудку боцманскую для свиста, в клюз те, до самого до киля, да медузу те в глотку, да пластырь поверх подвести и смолой законопатить, дабы обратного хода не было!..

И так-то на пять минут без передыху и повторов!

— Ну и здоров ты ругаться! — восхищенно сказал кто-то. — Видать, не врешь — моряцкого звания.

— Из кочегаров мы! — гордо заявил Паша-матрос.

— Я же говорю — нельзя нас к стенке, — запричитал Валериан Христофорович. — Свои мы! Товарищи! Его вон, — указал на Мишеля, — сам Троцкий знает! Друзья они, в Крестах вместе сидели, от царизма пострадав. Верно вам толкую! Ты им, товарищ Фирфанцев, мандат-то свой покажь.

Там он у него, во внутреннем кармане должон быть! Нашли, развернули мандат, где сказано было, что «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что:

«Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будет приравнено к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воспитания...»

И что «всем руководителям государственных учреждений в центре и на местах, командирам воинских частей и революционной милиции предписывается оказывать всемерную помощь, выделяя по первому требованию означенного товарища необходимые ему материальные средства и людей». И подпись: «Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».

— Ишь ты! — подивился кто-то. — Так вы, верно, — наши, что ль?

— А нечто чужие! — облегченно возмутился Валериан Христофорович, для пущей убедительности высмаркиваясь в два пальца на ботинки присутствующих. — Ясен пень!.. Как есть — верные делу революции до последнего вздоха красные пролетарии!

И еще раз, для верности, старательно высморкался, ни одной обувки не обойдя.

Точно — свои!

— Ну ладно тогда, звиняйте, товарищи, ежели зашибли малость. Малость — не до смерти — чай заживет.

— Веди их, товарищ Петренко, в авто, да вези на Лубянку. Пущай там с ними разбираются, ежели что, то там и порешат! А нам теперь не до них! Нам — дел невпроворот!

Ежели они по дороге побежать удумают — стреляй их наповал. Такой мой приказ будет!

— Ну чего встали — айда, товарищи!

И Мишель, а за ним Валериан Христофорович и Паша-кочегар пошли вон, сопровождаемые вооруженными красноармейцами.

Вишь как дело-то обернулось — минутами назад думали, что фартовые их на нож наколют, а их нынче прямиком на Лубянку везут.

А чего хуже — еще и неизвестно!