Близок дворец шахский, да долог путь к нему, коли ноги туда не идут! На каждом-то шагу они останавливаются, подошвами к земле прирастая так, что не оторвать.
Что-то будет?!
Идет Джафар-Сефи во дворец шахский, дабы предстать пред очи господина своего. Да не по зову его, а лишь по желанию своему.
Идет, хоть ноги его под ним подкашиваются!
Уж хотел было с полдороги назад повернуть, да поздно!.. Принял его Надир Кули Хан тотчас же, как только он к нему явился, дабы выслушать, что в гареме его приключилось. А что еще можно ждать от главного евнуха, как не рассказов про интриги средь жен и наложниц шахских, что воюют за право занять ложе подле него? Любит шах рассказы сии, ибо забавляют они его!
Возлег шах на подушки да слушать приготовился...
Но, видно, с иными рассказами евнух его пришел, коли, поклонившись, сказал:
— Не вели казнить меня, господин мой, за слова мои дерзкие, вели прежде выслушать!
Изумился шах речам евнуха. Да велел говорить.
— Страшная беда проникла во дворец твой, притаившись в покоях царских! — вскричал евнух, падая ниц и простирая вперед руки. — Явился я пред очи твои, дабы предупредить о том тебя!
Нахмурился шах. Продолжил Джафар-Сефи:
— Грозит тебе, господин мой, и царству твоему великая беда!
"Что ж за беда такая? — дивится шах. — Уж не понесли ли от него сразу несколько жен, что теперь начнут любовь его делить, а сыновья, родившиеся от них, меж собой воевать. Так то беда поправимая — надо женам тем настоев травяных дать да в ванны горячие посадить, дабы скинули они. А коли не исторгнутся плоды, дождаться, чтоб они родили, да младенцев тех тотчас всех умертвить!
И не станет беды..."
Но не о том евнух говорит!
— Да простит меня Аллах за речи мои, но, лишь единственно о счастии господина моего заботясь, дерзну я осквернить слух его словами злыми!
Да, еще раз поклонившись, сказал, чего желал:
— Известно стало мне, мудрейший из мудрых, о заговоре подлом средь визирей твоих, кои задумали жизни тебя лишить и через то царства!..
Замолк тут евнух, лбом в пол упершись, да лицо руками испуганно прикрыв, будто удара ожидая.
— Чего молчишь? — вскричал Надир Кули Хан.
— Гнева твоего страшусь, — ответил евнух. Да сам весь от страха дрожит и икает.
— Говори, коли начал! — приказывает грозно шах. — Правду скажешь — озолочу. Соврешь хоть в малости — с живого прикажу кожу рвать и кипяток в раны лить!
Ну!.. Кто заговор сей задумал?!
— Визирь Аббас Абу-Али, что назначен ныне главным казначеем и хранителем шахской печати, — ответствует евнух. — Он в заговоре сем самый главный. Да не сам по себе то придумал, а лишь исполнил волю чужую.
— Чью?! — вскричал шах.
— Надоумил его в том посол русский, князь Григорий Алексеевич Голицын, что желает вместо тебя Аббаса Абу-Али на трон возвести, дабы с его помощью Персией править! Отчего встречаются они чуть не каждый день, о чем тебе, господин мой, известно быть должно!
— Врешь! — кричит, глазами сверкая, Надир Кули Хан. — Я с Русью в мире жить желаю, о чем посол знает да не раз царице своей докладывал! Наговор это!
Да евнуха своего, что на коленях стоит, ногой пихает.
Отлетел тот да, кувырнувшись, снова на коленки встал.
— Не вру, всемилостивейший, не вру! — кричит, срываясь на визг, насмерть перепуганный евнух. — Аллах тому свидетель! Знаю я, что жена твоя любимая Зарина, что визирем Аббасом Абу-Али тебе подарена была, за него просила, и ты, уступив просьбам ее, визиря того, что страшное зло измыслил, к себе приблизил.
Замер шах, будто громом пораженный, — а ведь верно говорит евнух — так и было! И то удивительно, что знает он о том, о чем никто, кроме шаха и жены его, знать не может! Как же так? Неужто не врет евнух?
Насупился шах.
— Как же визирь меня убить желает? Или сам думает с кинжалом на меня броситься, дабы им проткнуть? Так не выйдет у него ничего — прежде его стража схватит!
— Тот удар тебе, господин мой любимый, не отвести, ибо будет он нанесен, откуда ты не ждешь! — говорит, кланяясь, Джафар-Сефи.
— Кто ж тот молодец, что способен чрез ряды стражи пробиться да, подкравшись ко мне, сразить меня так, чтобы я ничего не почувствовал да удар тот не упредил? — усмехается Надир Кули Хан.
— Не почувствуешь ты ничего, господин мой, потому что не кинжал то будет, а яд, что тебе спящему в рот али в ухо вольют! И сделает это жена твоя любимая Зарина!
Побледнел шах да кулаки сжал.
— Не верю я тебе! Зарина — жена моя любимая и предана мне!
Покачал евнух головой, будто шаха, что любовью ослеплен, жалея.
— Зарина не жена тебе, а змея ядовитая, что ты, господин мой, по доброте своей на груди пригрел, — смиренно молвил он. — Русская она по крови своей, да не добра, а зла тебе желает! Аббас Абу-Али к тебе ее приставил для того лишь, чтобы жизни тебя через нее лишить! А в том ему посол русский помогает, что все это придумал да обещал Зарине за услугу ее подлую защиту русской императрицы! Да слово свое сдержал, уж побег ей подготовив!
Вскочил шах на ноги да стал топтать евнуха, отчего тот колыхался весь будто кусок жира.
— Не убивай, выслушай меня, господин! — кричит, молит о пощаде евнух. — Коли выслушаешь, докажу я тебе верность свою.
Остановился шах, дыша тяжело.
— Говори, но бойся ошибиться, раб презренный!
Перевел евнух дух да молвил:
— Коли правду знать желаешь, пошли теперь слуг своих в опочивальню Зарины, чтобы они ложе ее осмотрели. Да сыскали в подушке, на которой она спит, записку, по-русски писанную. И будет в той записке все про побег ее подробно сказано. Я ту записку сам видел да с помощью толмача прочел ее да запомнил!
А коли мало того, вели в шкатулки ее влезть, да средь пузырьков с амброй и маслами благовонными яд сыскать! Там он!
Яд тот она в ухо тебе, после утех любовных, вольет да через тайную дверцу, коя ей в записке указана, к воротам побежит, где ее русский благодетель ждать будет. А куда он ее дале доставит — то я не знаю, потому что про то в записке ничего не сказано было!
Вспыхнул шах, не желая в злодейство такое верить — уж больно он любил свою милую Зарину. Отчего и искал ей оправдания, хоть были они на поверку смешны.
Прищурился шах, о своем думая. Да грозно вскричал:
— А ну как это ты ей ту записку написал да в подушку сунул? И пузырек с ядом тоже?
Замахал евнух руками.
— Как же я мог, коли записка на русском языке написана, коего я не знаю?!
— Да ведь смог же ты ее прочитать?! — спросил подозрительно шах. — А коли мог прочесть, так и написать мог!
Испугался евнух пуще прежнего!
Возьмет да прибьет его шах по горячности своей, прежде чем разберется во всем!
— А ежели не веришь ты мне, господин, то сам убедись в правдивости слов моих! — торопясь, вскричал Джафар-Сефи. — Найди тот яд да подмени его на масло, вино или воду ключевую да позволь их себе в ухо влить да вида не подавай, что знаешь все, а лежи смирно, не шелохнувшись, будто уснул смертным сном. А как жена твоя Зарина с ложа любовного встанет, ты ее хватать не вели, а прикажи проследить, куда она после пойдет. И как до места она дойдет, там уж хватай, и чего бы она ни говорила — не верь ей! Ибо боюсь я, что на меня она покажет, так как подозревает, что я за ней слежу, и поймет сразу, что через меня лишь она злодейства своего совершить не смогла, за что отомстить захочет!
И коли все так будет, как я сказал, значит, не лгал я. А нет — казни меня самой лютой смертью, что приму я безропотно, ибо заслужил ее тем, что позволил усомниться в жене твоей любимой!
— Коль так — ладно! — сказал грозно Надир Кули Хан. — Если не ошибся ты да, как уверяешь, спас меня от смерти неминучей, а царство мое от поругательства иноземного — выполню все, что только ты ни пожелаешь! А жену свою Зарину и того русского, что бежать ей помог, прикажу вместе связать и в кипятке живыми варить! Да, силы великие собрав, пойду на Русь войной!
А коли обманул или ошибся — то смерть тебе! И да будет так!..