Через неделю все изменилось. Но не в лучшую, на которую он, на которую все так надеялись, сторону. Жизнь перевернулась с ног на голову, надежды рассыпались в прах, уступив место обреченности.
Новая партия прибывших в лагерь переселенцев-земляков принесла дурные вести. Они нашли Умара Асламбекова и сказали:
— Твоего отца больше нет.
Умар посерел. Он неделю себе места не находил, словно чуял что. И — точно! Отец умер…
Но была еще надежда, что отец умер естественной смертью, от какой-нибудь болезни, потому что в последнее время он много болел.
Но нет, отец умер противоестественной смертью — его убили русские солдаты.
— Твой отец погиб как настоящий мужчина! — похвастались земляки. — Он защищал женщину — твою мать!
Отец ответил на оскорбление, адресованное его матери, и схлопотал автоматную очередь в живот от солдата-срочника. Он умер недалеко от собственного дома, почти на его пороге.
Умер…
Мир рухнул… Мир раскололся на две половины — до автоматной очереди и после нее.
Земляки сочувствовали Умару, всячески поддерживая его в его беде. Но в их словах, в интонациях, в их взглядах было не только сочувствие, было что-то еще, какое-то скрытое напряжение, которое заставляло Умара вспомнить о его долге. Его отец умер не от старости и не от несчастного случая — его убили, убили на глазах земляков, которые могли указать на убийц.
Убийцы были известны, убийцами были русские солдаты. И это было необратимо! От Умара ждали решения!
Сегодня ему только сочувствовали, завтра станут намекать, послезавтра — отворачиваться. Потому что сын, отца которого убили, должен отомстить обидчикам. Таков закон гор!
Несколько лет Умар прятался от войны в Москве, когда она дотянулась до него там, он сбежал еще дальше, сбежал в Европу, где она догнала его. Все равно догнала!
Его отец ничего не имел против русских солдат, но они оскорбили его жену, и ему пришлось, следуя древним традициям и чеченским понятиям о чести защитить ее ценой собственной жизни. Его сын был против войны, он не хотел убивать русских, с которыми бок о бок много лет прожил в Москве, но его лишили выбора. Он должен был смыть позор, который мог смыть только кровью. Кровью обидчиков. И никому не интересно, что ты не боевик, а вполне мирный аспирант и кандидат наук и что считаешь обычай кровной мести архаизмом и атавизмом прошлого. Ну и что, что считаешь? Считать ты можешь что угодно, а взять в руки кинжал обязан! Потому что ты мужчина, сын своего отца и сын своего народа!
Ему прощали неучастие в войне, но ему никогда не простят неотмщенной смерти отца! Он никому ничего не сможет объяснить — его будут считать трусом. Односельчане, соседи, одноклассники, родные сестры и мать. Его все будут считать трусом и осуждать! В том числе его собственные Дети, которые вырастут. И внуки тоже. Те немногие, которые его хорошо знают и разделяют его взгляды, чеченцы будут молчать, потому что не решатся пойти против всех. Против своего народа.
Его нейтралитет закончился. Он должен взять в руки оружие!
— Я не понимаю, это какая-то дикость! — возмущалась Татьяна. Она действительно не понимала, она была русская. — Ну почему, почему ты должен обязательно кого-нибудь убить? Пусть наказанием виновных занимается милиция, ну, или, я не знаю, суд! При чем здесь ты? Как можно смыть позор, убивая совсем посторонних людей?
Ведь солдата, застрелившего твоего отца, ты все равно не найдешь!..
Он молчал.
И его тринадцатилетний, у которого в метрике в графе национальность стояло «чеченец», сын тоже насупленно молчал, неодобрительно поглядывая на мать.
Умар понимал, что все равно ничего не сможет объяснить своей жене! Он был частью народа, законы которого впитал с молоком матери. Кровь десятков предшествующих поколений бродила в нем, напоминая о его правах и обязанностях. Одной из которых была кровная месть!
Раньше, когда был Советский Союз, он больше, чем чеченцем, ощущал себя представителем советского народа. Потому что Союз Республик соединил и перемешал нации, подчинив их одной сверхидее, в которой растворились частные амбиции. Все жили по единым законам и по новым, написанным партией традициям. Все, вне зависимости от нации и вероисповедания, были октябрятами, пионерами, комсомольцами, говорили на одном и том же языке, учились в школах по единым программам, служили в общей армии, поступали в институты, где преподавались одинаковые предметы, женились, расписываясь в загсах, получали примерно равные зарплаты одинаковыми дензнаками…
Что было, может быть, нехорошо, но было и не плохо. Было лучше, чем межнациональная рознь и резня. Как не может быть армии, которая служит по множеству разных уставов, так, наверное, не может быть империи, в которой каждый живет сам по себе.
В империи общие законы должны превалировать над частными. Нет, они не забывали свой язык, хранили свои традиции, исповедовали свою веру, имели по-тихому по нескольку жен… Все это было, на все это власть смотрела сквозь пальцы. Это был странный коктейль из имперских и национальных особенностей, который создавал новую народность — советскую.
Большую часть жизни Умар жил именно по этим законам — по советским. Но и по чеченским тоже. Непонятно каким образом, но Союз смог увязать шариат с Уставом партии, заставив чеченцев совместно с прибалтами и чукчами строить коммунизм.
Но Союз распался, и Умар, как и многие другие, вспомнил, что он в первую очередь чеченец. Вынужден был вспомнить, потому что ему напомнили, что он чеченец. Войной, бомбежками, проверками паспортного режима, обращением — «лицо кавказской национальности».
Единого, связующего всех со всеми, устава не стало, и страна начала рассыпаться по национальному и религиозному признакам. И граница этого раздела прошла не по картам — по судьбам людей!
Теперь нельзя было спрятаться от местных законов за общим. Теперь каждый должен был вспомнить, кто он есть, и держаться за таких же, как он! Единая стая растасовалась на масти и цвета, и чужак, случайно затесавшийся в чужую породу, был обречен на съедение. Вожака не стало, и теперь все скалились и наскакивали друг на друга, норовя укусить за ляжку. Выжить в этой сваре можно было, только собравшись вместе и как следует оскалившись.
Умар должен был к кому-нибудь прибиться и считал, что может прибиться только к своим. Потому что любые другие, даже если его примут, все равно будут считать чужаком, тыкая его носом в его цвет и породу. И тыкая в цвет и породу его сына, который пошел в отца и был похож на чеченца больше, чем на русского! И который, как иногда ему казалось, понимает куда больше своей матери, посматривая на него с неодобрением, возможно, считая его трусом!
У него не осталось выбора…
Он был чеченцем!.. Он стал чеченцем гораздо больше, чем был раньше, и, значит, должен жить как чеченец… Чего его жена понять и принять не в состоянии, потому что она… другой масти…
Выбор был сделан. Им. И был сделан за него…
Умар вернулся к своему народу.
И его народ принял его…