Магомеда трудно было удивить видом руин — вся Чечня лежала в руинах. Дома, зияющие черными от сгоревших рам провалами окон, дыры в стенах, оставшиеся после прямых попаданий снарядов, снесенные крыши, иссеченные осколками деревья, изрытые воронками дороги, остовы давно сгоревших машин на обочине — все это был типичный чеченский пейзаж. Военный пейзаж…
Но здесь он его увидеть не ожидал!..
То и дело спотыкаясь об обломки разбросанных повсюду кирпичей и деревьев, хрустя попадающим под подошву битым стеклом, наступая на какие-то мятые кастрюли, он бродил по руинам. Дерево еще горело, еще чадило гарью из-под завалов, хотя огня видно не было. Иногда среди мусора он встречал красные бесформенные ошметки. Что это, понять было невозможно, но он догадывался, что это. Догадывался, что это человеческое мясо. Куски тел. В одном месте он нашел целую, оторванную с куском плеча руку. Женскую руку. Увидел на скрюченном пальце смятое кольцо. Но то, что он искал, он найти не мог… Где-то сзади, справа и слева от него, по таким же точно руинам бродили его «братья». Они тоже что-то искали… И тоже находили не то, что искали, что надеялись найти, находили куски человеческого мяса, а иногда целые ноги, руки или головы…
Магомед отшвырнул ногой в сторону какой-то кусок железа. И услышал всхлип. Или стон?..
Он замер и прислушался.
Да, это был стон. Человеческий стон!
Он встал на колени и пошел на звук, не обращая внимания, не чувствуя впивающихся в его ноги острых обломков. Останавливался, когда переставал слышать этот звук, и шел снова, когда вновь различал его.
Стоны доносились из-под руин. Он стал отбрасывать в сторону сломанные, полусгоревшие доски, покореженное железо, кирпичи… Он работал, как машина, монотонно и безостановочно хватая и бросая куда-то назад, за себя мусор. Напрягая силы, он вытягивал большие, с которыми еле справлялся, обломки. И снова отбрасывал кирпичи и доски…
И все ближе и лучше слышал голос… Потом он заметил, что работает не один, что его «братья» тоже здесь, что они, так же как он, хватают и швыряют назад обломки и, налегая все вместе, сдвигают в сторону непосильные для одного бревна и куски стен.
Он был не один, и работа пошла быстрее.
Руины таяли на глазах.
Иногда ему под руки попадались знакомые вещи — будильник или кусок тарелки. Он отбрасывал их так же, как кирпичи.
Они не останавливались ни на миг, потому что слышали уже не только плач и стоны, но и голос, который монотонно повторял одно и то же, одно и то же:
— Помогите мне. Помогите…
Они подняли какой-то лист железа, под которым была полость. Он нырнул туда ив пыли и темноте нащупал руку. Живую руку! Потому что она схватила и сжала его руку! И не отпустила!
Он так и лежал, держась за нее, а его «братья» разбирали мусор. Когда они выдирали из завала какой-нибудь особенно большой фрагмент и мусор оседал, раздавался долгий, протяжный стон и рука, вцепившаяся в его руку, сжималась еще сильнее.
Его жену откопали живой. Она так и не отпустила его руку, она держала его до последнего мгновенья, пока ей не освободили зажатые бревном ноги.
Его жена была жива, но была в крови. Вся. Но больше всего крови было под ней. Она лежала в большой, пропитавшей мусор луже.
Он быстро и привычно осмотрел ее, чтобы найти рану. Но она была цела, у нее не было открытых и проникающих ранений, только были сломаны ноги.
Откуда же тогда столько крови?..
Он понял откуда! Понял, когда ее подняли и из ее юбки что-то выпало. Что-то маленькое и красное. Что-то, что еще шевелилось.
И все всё поняли!
Женщины подхватили этот красный, шевелящийся кусочек и завернули в какую-то подобранную здесь же тряпку. «Братья», сцепив зубы, понимающе посмотрели на него.
Это был его сын.
Потому что женщины, осмотревшие тельце, сказали, что — сын… Его, который родился вопреки природе и отпущенным ему срокам, сын! Которого выдавила из чрева матери упавшая ей на живот балка!
Тряпичный сверток шевелился недолго. И не потому, что находящийся в нем ребенок жил, — он шевелился, потому что умирал. Он шевелился в агонии.
Мать тянула к нему руки, плакала и требовала, чтобы ей дали его, не понимая, что давать некого. Но она продолжала настаивать и кричать, чтоб тряпку развернули и показали ей то, что находится внутри.
Обступившие ее женщины успокаивали ее, как будто были способны успокоить.
Терпеть все это дольше было невозможно, кто-то из мужчин что-то негромко сказал, и женщину подхватили под руки, подняли и понесли в единственный, чудом уцелевший дом. Ее несли, а она вырывалась и смотрела назад.
Его первенец умер.
Его первенец умер — не родившись!
Возможно, если бы они так не спешили, этого не произошло…
Они пришли сюда под самое утро, совершив сорокапятикилометровый ночной марш-бросок.
Они спешили, желая избежать еще одной в «чистом поле» дневки. Сколько можно спать на голой земле, под кустами и в наскоро оборудованных шалашах? Они заслужили передышку…
Наверное, глупо было устраивать такую гонку, потому никто за ними не гнался, да и не все хотели так выкладываться на последнем переходе, рискуя, по невнимательности, нарваться на засаду федералов. Но почти треть из их отряда была из этой, куда они шли, деревни, и остальные понимали их нетерпение. Кому захочется спать в лесу, вповалку, на земле, находясь в двух шагах от дома?
Они спешили и поэтому пришли почти на сутки раньше запланированного срока.
Зря пришли! Слишком рано пришли!..
В деревне они напоролись на не успевших уйти по темноте федералов. Те промышляли здесь что-то ночью и, похоже, уже уходили. Но не успели.
Завязался бой. Выпускать русских было никак нельзя, так как, оторвавшись, они могли навести на них и на жителей деревни войска. Их нужно было обязательно уничтожить.
И они их почти уничтожили, заставив залечь на опушке леса и взяв в кольцо. Но федералы вызвали вертолеты, которые прилетели на удивление быстро. И с ходу, выскочив из-за леса, дали ракетный залп по домам.
Через несколько минут деревни не стало.
И большинства ее жителей…
И защищавших их и расстрелянных вертолетами его «братьев»…
И еще его сына…
И все потому, что они слишком спешили во время последнего ночного перехода…
Его жена не умерла, она выжила, только стала хромой, потому что перебитые балкой ноги срослись неправильно.
Его отряд распался, так как две трети его погибло. В том числе командир. Магомед прибился к другому, более крупному отряду, где ему предложили освоить подрывное дело. Потому что боялись сразу пускать в бой, где он наверняка бы погиб. И куда он всеми силами рвался.
Потому война стала главным его делом! Делом чести!
У него не осталось дома и не осталось сына, чтобы защищать их. Но там, за его спиной, остались руины его дома и свежая могила его убитого врагами сына. И осталась покалеченная, с перебитыми ногами жена.
За которых он должен был отомстить.
По законам его народа…
Бывшему своему народу.
С которым стал «кровником»…
И ничего здесь уже не изменить. Ничего…