Движение приближает к цели. Очень быстрое движение, вдобавок ускоряет остальной мир и цель, запрятанную где-то в будущем. Но все это не работает, если движение представляет собой нервное вышагивание из стороны в сторону с периодическими взглядами на крыльцо главного здания университета.

— Ты не мог бы ходить во-он по тому бортику? — лениво попросил я Артема, мельтешащего перед взглядом.

Сегодня он был один — Вера занята на телестудии. Причем пришел гораздо позже меня — а нервничает, будто с рассветом явился.

— Зачем?.. — замер товарищ на половине шага.

— Хотя бы изобразишь солнечное затмение, — прищурился я на бортик и стоящее над ним солнце. — Положение головы будет примерно на нужном уровне.

Почти половина двенадцатого, позднее лето — и если взять точкой наблюдения шезлонг, на котором я сидел, и сопоставить с суммой высот бортика и роста Артема, получался аккурат проход круглого объекта перед солнечным диском. Такой глобальной тени, разумеется, не получится, но хотя бы не так скучно.

Во всяком случае, все имеющиеся у нас темы мы уже обсудили. Например, причину, по которой я заранее не занял место на площади, как двумя днями ранее — мол, сейчас туда просто не подойти, а если пробираться силой, не ровен час, можно кого-то задавить. Тот самый случай, когда единожды оказанную услугу хотят превратить в обязанность: у некоторых это получается неосознанно — просто так устроены и так привыкли мыслить.

Проще проигнорировать, указав на самую главную причину, почему я тут, в тени яблонь, на принесенном с собой плетеном кресле, а не там, на пятачке перед металлическими штырями, до которых двумя днями ранее никому не было интереса.

Все дело в том, что пространство перед главным входом напоминало стратегическую высоту времен очередной феодальной смуты — то ее займут одни, то продавят, оттесняя в сторону, вторые, то накатят дружной и галдящей волной третьи, раздвигая конкурентов клином взволнованной родни. Чувство неопределенности требовало ответов, и чем быстрее, тем лучше; если не получается немедленно — то хотя бы узнать в первых рядах.

Естественно, никаких высокородных в толпе — эти внезапно вспомнили, что для решения проблем существуют слуги и вообще их появление — милость для окружающего мира, а не часть банальной повседневности. Хотя группа репортеров, скучавшая на краю площади, явно об этом сожалела, настроившись на былое изобилие. Разве что изредка щелкали затворы фотоаппаратов, поймав в объектив симпатичную девушку, коих тут было немало. Но это не для работы — для души…

Вывод: никакого смысла ожидать, теснясь в обильно потеющей толпе, оттаптывающей друг другу ноги, не было. Один только урон здоровью и внешнему виду.

— Что ж они результаты-то не выносят… — остановился все же Артем, заложив ладони за спину и легонько раскачиваясь с пятки на носок.

— Да присаживайся уже, — указал я на точно такой же шезлонг рядом с собой.

Всего их было два. Кроме того, присутствовал пластиковый столик с пакетированными напитками, несколько сумок на траве рядом со всяким разным: габаритами от бытовой холщовой сумки до серьезного на вид баула, поставленного по левую руку от меня. Сам я предпочел левый край, поближе к площади, чтобы силуэт товарища по соседству не загораживал вид. И да, я подготовился.

Разумеется, можно было бы разместиться куда скромнее — например, заранее забронировать одну из скамеек. А потом почти сразу же ее освободить, под укоряющие взгляды старшего поколения. Потому что как иначе?

В общем, скамеек мало, желающих много, а вот шезлонги — уже частная собственность, что признали даже городовые, спрятав скромную взятку в широких ладонях. Хотя взгляды из толпы все равно были самые алчные — но пока что их обладатели ходили кругами, как тот откормленный кот возле воробьев: вроде бы и необходимости особой нет, но хоть из принципа…

— Я лучше постою, — скептически оглядел Артем конструкцию шезлонга.

— На, читай, — протянул я ему бумажку, до того лежавшую в кармане белоснежной безрукавки.

Теплая погода заставила расстаться с душными пиджаками и меня, и Артема. В остальном же дресс-код соответствовал торжеству и мрачности момента — такой же черно-белый, как и вчера.

— Это что? — принял он сложенный пополам листочек, разворачивая и тут же вчитываясь.

— Сертификат качества на лежак. Триста килограмм допустимой нагрузки, гарантия производителя! — озвучил я то, что было написано там.

— Ну, может быть… — признал он неохотно, завершив читать, и с легким скепсисом оглядел шезлонг.

— Что значит «может быть»? — возмутился я. — Видел синюю печать ОТК? А гарантийные обязательства?

— Да я как-то брал один похожий в аренду… — буркнул Артем, все же осторожно приседая на хрупкую с виду конструкцию. — Потом частями возвращал…

Та жалобно скрипнула, но все же не бросила тень на фамилию мастера-приемщика. И даже после того, как нагрузка равномерно распределилась по площади, выдержала с достоинством. Разве что было еле слышно, как ножки шезлонга медленно утопают в мягкой земле…

— Так, это была плохая идея… — почувствовал движение грунта под собой Артем.

— Спокойствие! — осадил я его. — Сваи глубоко не уйдут… то есть ножки.

— Оно еще погружается… Хотя нет, вроде все, — поерзал немного друг, с легкой опаской прислушиваясь к ощущениям.

— Теперь под тобой — объект капитального строительства со свайным фундаментом. Не подавай виду — у нас разрешения нет, а штрафы дикие.

— Да ну тебя!.. — чуть нервно фыркнул Артем, осторожно дотягиваясь до литровой упаковки сока с зацепленной сбоку пластиковой трубочкой и так же медленно возвращаясь обратно. — Хотя спасибо, — все же признал он удобство, делая первый глоток. — Комфортно. Только все равно странно, что приходится ждать.

— Восемнадцать минут до половины двенадцатого, — сверился я с экраном небольшого сотового телефона — на этот раз обычной серой «звонилки».

Основной телефон был выключен и дожидался в машине. Потому что не стоит давать подсказки соответствующим службам, храня личный и рабочий телефоны в одной координатной точке.

— Но в прошлый раз вынесли даже раньше! — возмутился Артем.

— Тихо!.. — шикнул я на него, реагируя на тихую вибрацию входящего звонка кнопочной трубки.

Ну наконец-то!

— Але? Слушаем!.. Ах, каков подлец!.. Какая квартира?.. Немедленно! Ожидайте!

Отключился, умиротворенно положил телефон на столик и забрал оттуда свою упаковку сока.

— Это кто? — не удержался от любопытства товарищ.

— Да так, — отмахнулся я.

И тут же был вынужден отложить сок и отвечать на новый вызов.

— Але! Да, полиция. Так-так-так… Номер квартиры? Разберемся, гражданочка! — на этот раз чуть более грубым, уверенным голосом произнес я и нажал отбой.

— Максим?..

— Да что такое-то! — возмущенно отреагировал я на новый звонок, последовавший практически сразу. Взял трубку: — Пожарная служба слушает! Так! А мы тут при чем?.. Десятый этаж? Лестницу вам подать? Никак невозможно!.. Я прекрасно слышу, кто вы! Но все экипажи заняты! Именно! Снимают с дерева любимого кота графа Шереметева!.. Вот и жалуйтесь графу!..

— Ну и хамство… — поделился я с другом, возмущенно откидывая трубку на шезлонг рядом с собой.

— Максим!

— Что? А, да это Ника, — отмахнулся я. — Я ей дверь заварил.

— Нет, не то чтобы я хотел ее защитить, но… — скорее с любопытством, чем с осуждением протянул друг.

— Это самооборона! — категорично постановил я. — Двадцать минут назад она заказала такси до университета. Считаю это прямым и недвусмысленным доказательством акта агрессии.

Потому что проигранный спор вообще не влияет на ее желание испортить мне жизнь. Наоборот, значительно усугубляет. А тратить выигрыш на банальное: «Не мешай мне поступить», — пфф…

— Я так понимаю, она уже поняла, что такси не приедет, — хмыкнул Артем. — И насчет двери — тоже. Только чего она тебе звонит?

— А я все ее звонки на свой номер завел.

— А я смотрю, она у тебя не очень умная.

— Да нет, умная. Наивная просто, доверчивая, — даже с некоторой теплотой отозвался я.

И телефонная трубка ожила в очередной раз.

— Так… — с любопытством хмыкнул я. — Ну не в службу газа же звонит?.. Алло?..

— Привет, пап, — раздался тихий и подавленный девичий голос в трубке. — Я не хотела тебя беспокоить… Я действительно думала, что справлюсь… Просто сейчас это зашло слишком далеко…

— Что случилось, солнышко? — постарался изобразить я мягкий баритон ее отца и заботу в голосе.

Но вместо ответа отчего-то получил настороженное молчание. Где я мог проколоться?.. Семейное прозвище?!. — вспыхнула догадка.

— Ласточка, почему молчишь? Радость моя? Котенок? Ягодка? Зайчик? Малыш? Принцесса?.. Бусинка?.. — осторожно предположил я.

— Максим, скотина, это ты?!

— Тигренок?..

Вызов оборвался под звук удара пластика о бетонную стену.

— Сами звонят, сами трубку бросают… — буркнул я, убрав телефон.

А затем, не удержав порыва любопытства, взял обратно, тут же набирая по памяти одиннадцатизначный номер.

— Алеу? Еремеев Сергей Олегович? Это вас из отдела статистики и социальной защиты беспокоят — у вас будет минутка?.. Большое спасибо! Мы проводим опрос: подскажите, как вы называли свою старшую дочь в детстве? Так-так, записываю. «Не твое собачье дело»? А вы знаете, что с таким прозвищем ребенок может вырасти злым и агрессивным? Але? Але?.. Ну и семейка!.. — осуждающе покачал я головой.

Тут же отсоединил аккумулятор телефона, достал сим-карту и сломал ее пальцами, а затем сложил все в холщовую сумку слева от себя.

— Можно один вопрос? — подал голос Артем, до того внимательно прислушивающийся и что-то обдумывающий.

— Ага.

— Как у тебя вообще могла быть девушка?

— Не знаю, — честно пожал я плечами. — Кормишь вкусно, потом сама из дома не уходит.

— М-да… Я, кстати, с Ники стребовал, чтобы она к тебе не лезла. Она согласилась, но с условием, что ты не начнешь первым.

— Это в довесок к ужину в ресторане требование? — все же дорвался я до сока.

— Значит, вчера вы там и встретились, — сделал вывод Артем.

— Угу. Чего, кстати, ушли? — лениво поинтересовался я, сделав глоток.

— Вера не захотела остаться. Считай, сбежала. А я — за ней. Чуть подальше нашли кафешку, кофе попили. Так что нормально все.

Отпущение вины на княжеский манер. То есть его сиятельство не в претензии.

— Я тоже вкусно поел, — подытожил я воспоминания о дне ушедшем и вновь уточнил время на экране телефона. — Ладно, двенадцать почти. Еще минут сорок, наверное, до результатов. Ты ведь дождешься?

— Дождусь. Почему сорок?

— Да там черновой вариант протокола потерялся. — отложив сок, присел я на шезлонге. — Считай, каждую работу пришлось брать заново и выписывать отметку. А их там… много, в общем. И ведь обнаружили только утром, представляешь?

— А чего это он потерялся?.. — посмотрел на меня Артем с подозрением.

— Ой, да было бы о чем переживать! Там у тебя все равно пятьдесят два балла, а у меня — пятьдесят четыре.

— Чего?! — пронесся рев над площадью, спугивая птиц с веток, молодежь — с бортика фонтана, а вороватую бабусю заставляя отпрыгнуть от клумбы с цветами.

— Тихо ты, — шикнул я на товарища. — Пропал тот протокол. А в работах у нас — семьдесят шесть и восемьдесят два. Их и перепишут набело.

— У кого семьдесят шесть? — взволнованно приподнялся Артем, опершись на правую руку.

— Вот ты это и выяснишь, если дождешься.

— Максим, это нечестно! — возмутился он.

— Но мне действительно нужно уйти. А чтобы тебе было не скучно ждать, вот тебе спутник… — нагнулся я к самому крупному баулу, вжикнул замком-молнией и принялся осторожно извлекать содержимое.

— Манекен?! — приподнявшись и заглянув мне за плечо, удивился друг.

— Побольше уважения! Это заслуженный манекен, у него, между прочим, два пулевых отверстия в затылке, — проворчал я, аккуратно размещая его на своем месте.

Одет он был точь-в-точь, как я — туфли, брюки со стрелочкой и безрукавка. Внешностью тоже, следует отметить, походил очень близко — особенно если смотреть издали и без спецтехники. Во всяком случае, цвет кожи и даже спокойная мимика лица смотрелись весьма убедительно, а не как у его коллег из магазинов одежды. Только вот глаза выдавали — но мы их сейчас черными очками прикроем, из того же баула выуживая. И на всякий случай — кепочкой волосы примнем, чтобы совсем все хорошо…

— Максим? — Холод и строгость в голосе Артема перевели слово в требование-приказ объясниться.

Простым текстом это прозвучало бы, как: «Два пулевых отверстия? Какого демона? Кто?! И ты молчал?!» Но вот эта их высокородная экономия на словах и буквах…

— Этот город редко кого принимает сразу… — посетовал я на внешние обстоятельства.

Два предшествующих манекена вообще разорвало на куски вместе с машиной и грузовым вагоном… Ему незачем об этом знать, да и мстить теперь тоже некому. Уже некому.

— А как же… — пожевав нижнюю губу и что-то напряженно обдумав, произнес Артем. — Как же твои дороги, которые ты строил? И эти… хозяева города? Где был их порядок?

— Оказанная услуга ничего не стоит, — критически оглядев получившуюся из манекена и шезлонга композицию, я признал ее вполне удовлетворительной и принялся деловито сворачивать освобожденный баул. — Честно говоря, наплевать им на эти дороги. Вот как первая машина проедет по асфальтовому покрытию, так тебя и забудут, если соберешься строить или ремонтировать.

— Максим, я же видел их отношение, слышал слова их слуг!.. — послышалось раздражение в его тоне — как и всякий раз, когда происходит что-то непонятное и выбивающееся из его понимания.

— А? Так я же не просто так дороги делал, — завершил я возню с сумками и выпрямился, держа в руках объемистый сверток. — Я под каждой закопал несколько десятков кладов, а координаты — записал. От миллиона до десяти миллионов рублей, банкнотами в герметичных контейнерах. Плюс контейнеры-обманки в огромном количестве.

— И зачем это? Какая связь… — нахмурился друг.

Но в его глазах я уже видел легкое мерцание понимания — пока еще робкое, не готовое поверить.

— Затем, — присел я «на дорожку», — что случись недопонимание между нами — и первые координаты попадут в сеть. Потом вторые. А потом я даже не стану ничего выкладывать. Незачем. Все дороги и без этого превратятся в лунный ландшафт, разбитые поисковиками. И мои дороги. И чужие дороги. Все встанет намертво, вся Москва.

— Они ж тебя в порошок сотрут! — округлил глаза Артем.

— Попытаются, — равнодушно пожал я плечом. — Но от гнева деда это их не спасет. А кто пустит неудачника на престол?

— Первый же ремонт, прокладка труб, строительство перехода — и…

— И моя строительная компания получит новый подряд, — оглядел я толпу и взглянул на часы. — Мера непоправимого ущерба, который ты готов нанести, определяет степень уважения к тебе.

— Ты перегибаешь палку, — поморщился Артем, массируя виски и явно пытаясь разобраться, что ему делать с этой информацией.

— Да ну? — скептически посмотрел я на юношу, в одиночку способного уничтожить городской квартал. — И по какой, позволь спросить, причине враги улыбаются твоему отцу?

— За нами целое княжество, Максим. Это не то же самое, что один раз громко хлопнуть дверью и уйти в небытие, — все же склонился он к жесткому неодобрению моих действий — и в голосе, и во взгляде.

— О, не беспокойся, — сменил я тон на беззаботный и широко улыбнулся, — у меня обширные планы на жизнь, а дверей в ней ожидается немерено.

— Не паясничай! Я поражаюсь твоему легкомыслию! — возмутился Артем.

— Это говорит человек, рядом с которым — манекен с двумя дырками в голове, — посетовал я в ответ. — Тебя не смущает его присутствие рядом? — полюбопытствовал я.

Осознание этого факта пришло к Артему, наверное, только сейчас. Вон как опасливо взглянул на соседний лежак.

— На тебя готовится новое покушение?

— Ага, — вновь бросил я взгляд на часы, — планируется зверское убийство. В общем, сейчас по-любому Ника заявится, я считаю. Никакая дверь не удержит. И лучше на моем месте будет он. Жалко, конечно… — с сожалением глянул я на полноростовую куклу.

— Нику?

— Да не, что с ней будет? — отмахнулся я, собираясь уходить. — Сорвет злость, успокоится. Адреналин, польза для здоровья.

— Когда-нибудь ты доиграешься… — все же оставил Артем за собой последнее слово, высказавшись с явным неодобрением.

Но с лежака не встал и насчет молчаливого соседа не возразил. Ну и отлично.

Пусть время, предоставленное мне в архивах, истекает только сегодня вечером, но встречу Борис Игнатьевич назначил на час дня, заманивая упоминанием обещанных бумаг по моей кровной родне. Уверен, большую часть материалов по ним он в архив так и не вернул, несмотря на все обещания. Кое-что, разумеется, положил на полки, но основной пакет информации определенно станет предметом торга, манипуляций и давления.

На этот раз встреча была в небольшом кафетерии в трех кварталах от рабочего места полковника — подальше от центра, элитарности и случайных встреч. Даже парковка тут была не отдельной, а являлась частью дороги к деловому центру средней руки, работники которой и составляли основную публику, не особо торопящуюся возвращаться на рабочие места с обеда. Плотно расставленные столики, мерцание телевизоров по углам и ненавязчивая музыка, которая совсем не совпадала с изображением на экранах. Запахи кофе и сигарет, мерное гудение вытяжки и звон стальных ложечек о тарелки. В общем, как и во многих других местах города, самым интересным в заведении оставались люди — в той их отчаянной и энергичной ипостаси, которая сочетает прозрачные пластиковые стаканчики с кипятком и разговоры о выборе «порше».

— У ваших сотрудников поддельные документы, — встретило меня многообещающее приветствие.

Никаких обещанных бумаг у Бориса Игнатьевича с собой не было. Более того — ни сумки, ни папки с собой, в которой они могли храниться. Да и начало разговора ломало ожидаемый сценарий беседы.

— Я знаю.

Полковник вопросительно поднял брови, ожидая продолжения такой откровенности. Но я был тих и не стремился завладеть инициативой.

— Это нарушает наши договоренности. Я вынужден задержать их на несколько суток, до выяснения личности, — вновь совершил он подачу, ожидая реакции.

— Не желаете уточнить личности у меня?

— Не желаю! — жестко постановил он. — Вас могли ввести в заблуждение! Вы отдаете себе отчет, что это могут быть агенты иностранного, враждебного государства?!

— Так это что же получается, — изобразил я растерянность, — если все всплывет, вас повесят за государственную измену?

Борис Игнатьевич нервно поерзал.

— Мы должны удостовериться, что с ними все чисто, — произнес он в итоге. — Это займет не более двух недель.

— Это ваш долг, — согласился я.

— Ваши люди побудут у нас в гостях, — подытожил Борис Игнатьевич, расслабляясь.

— Вряд ли, — усомнился я.

— Максим Михайлович, вы же только что согласились с такой необходимостью, — посмотрел он с укором, словно на недоросля, возражающего умным советам старших.

— Проверяйте заочно.

— Чтобы они сбежали?

— Но, Борис Игнатьевич, — смотрел я на него честным и открытым взглядом, — они уже не в стенах вашего ведомства.

— Что значит… — запнулся он на половине фразы и посмотрел совсем недобро.

— Вы же не станете давать команду на розыск? — продолжил я таким же безмятежным тоном. — Столько неудобных вопросов получится, право слово. Причину придется выдумывать.

— Это бред и фарс, — фыркнул полковник. — Я их не выводил. Кроме меня, ни у кого таких полномочий нет и быть не может.

— Сами вышли, — похлопал я ресницами, а затем ответил столь же жестким взглядом. — Вы знаете, иногда я удивляюсь тотальному пренебрежению низовым персоналом, который моет ваши полы, подметает ваши улицы и убирает за вами грязь. Никто не отличает узбеков от киргизов и таджиков. Китайцы, казахи, калмыки, буряты — вы же живете с ними бок о бок, но даже не пытаетесь разобраться в акценте и традициях. Взять хотя бы ваших дворников, прошедших все степени проверки вашей же службы безопасности. Как их зовут? Как звучит их голос? Какого цвета глаза, которые они угодливо прячут, улыбаясь и встречая вас поклонами? Не злитесь, Борис Игнатьевич, этого не знает даже охрана на проходной. Мои люди вышли по своим пропускам вчера вечером. Я прощаю вам недостаток времени в архивах и сегодня же сообщу наверх, что не имею к вам никаких претензий. Я нашел то, что искал.

В силуэте Бориса Игнатьевича, замершего недвижной глыбой над столом, за это время не произошло ни единого изменения — он будто даже не дышал, не просто воспринимая информацию, суть которой улавливалась даже краем уха, а словно пытаясь диким порывом ненависти запечатлеть в своей душе мой образ целиком.

— Я желал как лучше… — проговорил он, словно с трудом ворочая языком. — Со мной можно было договориться.

— Я открыт для предложений, — чуть отклонился я назад, увеличивая расстояние и стравливая напряжение конфликта.

— Пожалуй, нет, — тяжеловесно уронил Борис Игнатьевич. — Дальше мы будем сотрудничать на моих условиях.

— Сотрудничать на предмет чего? — полюбопытствовал я.

— Общество узнает о вашем происхождении. У меня есть рычаги и возможности. Ваше желание меня не интересует.

— Признаться, я равнодушен к кровной родне, — пожал я плечами. — Свара за власть, знаете ли, не привлекает абсолютно.

— Тогда у вас для этого есть легкое решение, — тоже отклонился на спинку стула Борис Игнатьевич, сложив с сытым видом ладони на животе. — Отрекитесь от родства официально, это несложно. Буквально несколько фраз при более-менее представительном стечении народа, и никакого более отношения к княжескому роду Юсуповых вы иметь не будете.

— Вот как? — разбавил я паузу после явно недосказанной фразы ничего не значащим вопросом, приглашая собеседника завершить свою речь. В содержании которой, впрочем, не было ни малейшего сомнения.

— А потом вас сожрут, — улыбнулся полковник настолько демоническим оскалом, что сразу был виден первый едок. — Ваша родня нажила столько врагов, что оттоптаться по их родной крови захотят все. Это будет очень долгий, очень мучительный процесс, в котором пожелают участвовать столь многие, что на некоторое время ваше тело, еще способное испытывать муки, будет весьма ценным товаром, перекупаемым из пыточной в пыточную за очень серьезные деньги. Но беспокоиться не о чем: ваша отвергнутая родня не позволит расправе длиться слишком долго и милосердно перережет вам глотку. Вам понятны перспективы, молодой человек?

— Получилось очень выразительно, — согласно качнул я головой.

— Разумеется, я смогу защитить вас… Но не стану, — вновь улыбнулся он, но хотя и не столь жутко на этот раз. — Мне вы как безродный неинтересны.

— Намекаете, что клан позволит кому-то манипулировать наследником первой линии? — приподнял я бровь.

— Что вы, — развел Борис Игнатьевич руками, — какая манипуляция? Исключительно — трепетная дружба. Вы же примчитесь ко мне сами, когда осознаете, что быть наследником без поддержки — это страшнее всех пыточных мира, — изобразил он доброго дядюшку.

— Так-так-так… — присел я поудобнее, с любопытством ожидая обзора новых перспектив недолгой и мучительной жизни.

— Напрасно храбритесь, Максим Михайлович. Вас не будут пытать, это верно. Вас станут подставлять, — иронично произнес полковник. — С таким мастерством, что вы сами станете влипать в одну гадость за другой. Бросите тень на честь рода. Влезете в долги. Станете мальчиком на побегушках, не имеющим даже малейшего представления о том, что происходит. А вы ведь не привыкли быть на вторых ролях, верно? В итоге вас втащат в такую погань, что умирать вы все равно станете очень долго и мучительно. Что страшнее всего — умирать не за себя, а за кого-то еще, — покачал он головой. — Никто вам не поможет. Родня с радостью спишет со счетов неудачника из детдома. Есть и плюс — за вас обязательно отомстят. Но от этого, я думаю, легче не становится?

— А вы не боитесь того, что за мной?

— Бросьте, никто за вами не стоит, — хмыкнул полковник. — Признаться, я был изрядно раздосадован этим известием, но озарение пришло слишком поздно. Мысль не удавить такую тварь, а внимательно изучить — стоила мне вымокшего под ливнем костюма. Но, определенно, я рад, что так получилось. Пешие прогулки подтвердили свою полезность, — потянулся он спиной, расправляя плечи. — Знай я раньше… Тем не менее я определенно собираюсь взять с вас компенсацию и остаться в прибыли. Без меня вам в Москве не выжить. Запомните это, Максим Михайлович.

— Остальные наследники, как я вижу, существуют без вашего деятельного участия, — отметил я.

— За остальными — влиятельные партии клана и родня матерей, — покачал головой Борис Игнатьевич. — Ваша же матушка, даже будучи официальной супругой, не обладала ни властью, ни влиянием. Что взять с рабыни, купленной за деньги?

Оговорка хлестнула по нервам, но виду я не подал.

— Родня же матери столь ничтожна, что это вам даже в минус, Максим Михайлович.

— Я полагал честь рода достаточным гарантом безопасности каждого в семье. Клан должен заботиться о своих, разве нет?

— Так вы, Максим Михайлович, угроза для клана, — посетовал полковник. — Для большинства так и будет. Сами подумайте — ни образования, ни ранга Силы. Детдомовский, да еще близкие связи с Шуйскими, которых род Юсуповых ненавидит. Приемная семья из Самойловых, супруга отца — вообще им кровный враг, благо что уже мертва. И самое страшное — вы успешны! Вы способны всерьез конкурировать с остальными, и в этом главная ваша трагедия! Вы — угроза, поймите. А угрозы устраняют, и в этом нет урона чести. Поэтому — никуда вы от меня не денетесь, Максим Михайлович. Я даже уговаривать не стану. Как припрет вас в первый раз — изобьют на дуэли, опозорят в невежестве, вытрут о ваш костюм ноги и плюнут на воротник те, кого вы даже пальцем тронуть не посмеете. Например, ваша же родня… Сами, сами прибежите, мой дорогой!

— Борис Игнатьевич, — положил я сцепленные ладони на стол, — есть в ваших рассуждениях один просчет.

— Да, Максим Михайлович? — Был он вновь сама любезность, чувствуя себя хозяином положения.

— То, что за мной. Там ведь действительно ничего, казалось бы, — улыбнулся я спокойно. — Так отчего же существует все то, что есть рядом со мной? Может, вам все же стоит присмотреться?

— Максим Михайлович, это блеф, — фыркнул он. — Вас никто не поддерживает.

— Абсолютно верно, — согласился я, неотрывно глядя ему в глаза. — За моей спиной — только моя тень. Но вам, Борис Игнатьевич, хватит и ее.

— Глупости, — вроде как отмахнулся Борис Игнатьевич, но мелькнувшая неуверенность во взгляде говорила иначе.

— Займитесь лучше подбором дворников, — посоветовал я ему, поднимаясь с места.

Впрочем, дружбы тут изначально не предполагалось. Единственное — осталось легкое сожаление по поводу тех бумаг, с которыми так и не удалось ознакомиться. Да и тайны… Надо будет в Биен съездить, деда травяной настойкой поотпаивать и поканючить байки из молодости — глядишь, и мелькнет что меж рассказов о разрушенных городах, в пламени которых деду чудился ее цвет волос, а в треске сгорающих полей — ее голос…

Как-то я спросил смотрителя крепости — если бы у нее с ним все же был сын, а у сына — внук… Мог бы я им быть? Он, помню, задумался, виновато кусая губы — приехал-то я к нему на его день рождения, мною же назначенный, и был единственным гостем на празднике, да еще с подарком. Старику явно не хотелось портить мне настроение отказом. Понимая это, я спросил, каким должен быть его внук. И получил веселый ответ, выданный с явным облегчением: «Самым сильным в мире». Ведь облегчение было от того, что любой ребенок считает себя самым-самым, а значит, не вернется первый, непростой и неловкий вопрос, на который так не хотелось отвечать…

Тогда я призвал грозу и устроил деду праздничный салют над крепостью — из огромного количества залпов невероятно красивыми, уникальными в своем величии молниями — и продолжал до тех пор, пока из дворца Юсуповых все же смогли дозвониться и в панике уточнить, правда ли у нас тут началась война… «Это грохот открываемого шампанского! — с хохотом отозвался старик, прижимая меня к плечу. — У меня день рождения! Мы празднуем с внуком!»…

А уже утром было: «…есть много нехороших людей, которым не надо бы жить, внук. Рассказать почему?» И после тех рассказов, под хруст спелых яблок, сойдясь на том, что даже звери бывают добрее друг к другу, были тихие беседы о том, как выжить в этом неспокойном мире человеку, которого не хотят этому учить дома… Многое было — и тайны тоже, только не в ответ на прямые расспросы, а просто как часть жизни.

Воспоминания завершились возле автомашины, а звук закрывшейся двери отсек как шум улицы, так и лишние эмоции. Подумаешь — всплывет в университете нежеланное и обременительное родство. Проблемы любят, когда на них оттягивают жизненные силы, стараясь воплотиться если не в реальности, то достать через богатую фантазию, готовую предложить десятки негативных вариантов развития событий. Так что проще принять к сведению и озадачить аналитиков — те с профессиональной отстраненностью расковыряют доступные их пониманию ветки вероятностей, а на все неплановое у нас есть танк и взрывчатка.

Включенный личный телефон отозвался сообщениями о пропущенных вызовах, два последних из которых принадлежали Артему, а остальные могли подождать.

— Алеу? — с осторожностью поинтересовался я у товарища.

Все же я был не совсем уверен, оставляя его наедине с манекеном и Никой. Нет, Артем конечно же «мастер» и щиты Силы снимает с себя только во сне, но…

— Приходила твоя барышня, — выдохнул он вместо «здрасьте», да еще с толикой злорадства.

— Что сразу «моя»? — возмутился я. — Это общегородское несчастье!

— Короче, твой манекен не пострадал. Она его в свое логово потащила. Сказала, пришлет тебе фото.

— Лишь бы иголкой не тыкала. Я щекотки боюсь.

— Ах да, — словно спохватился он. — Перед тем как его забрать, она отчего-то решила его пальпировать…

— Пальпировать или избить ногами?

— Не перебивай! Короче, внутри манекена обнаружились пакетики с белым порошком…

— Вот блин!.. — в сердцах высказался я.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Да это стиральный порошок и мука, — с досадой отмахнулся я. — Ну прихватили бы ее с этим в метро… Максимум пара суток в отделении, пока экспертиза идет! Зато завтра мне на экзамене никто бы не мешал!

— Максим, ну, знаешь!.. — возмутился Артем.

— Посочувствовал бы мне лучше. Теперь мне ей занятие новое придумывать…

— Я ловлю себя на сочувствии к Нике. С учетом того, что дня четыре назад я хотел ее убить, это, знаешь ли, о многом говорит.

— Артем… а теперь — только честно: ты ей подсказал?

— Нет, — четко и чеканно выдал он.

«Значит, сама догадалась, — разлилось тепло в груди. — Это хорошо».

— Тут, кстати, бедлам, — продолжил Артем, легко перейдя на другую тему. — Результаты вытащили на белый свет, у наследника Шереметевых трояк по русскому. У Романовых — сорок баллов, представляешь? Юсуповы, Голицыны, Гагарины — с трояка на четверку и обратно.

— Да они совсем оборзели! Даже работы не правили, сразу в протокол. — возмутился я искренне.

— Максим… — зашептал Артем в трубку, — я серьезно, не до шуток! Ты никакого протокола не трогал, понял? Тут уже два раза вертолет над головой пролетал, и мне не по себе от герба на его корпусе. Того самого герба, ты понял?

— Я вообще ничего не трогал со времен восьмого класса, — подтвердил я показания. — На том и стою.

— Будем верить, что обойдется, — выдохнул друг. — И спасибо за восемьдесят два балла. Отбой!

— Отбой так отбой, — хмыкнул я, завершая сеанс связи.

По истории, раз он ничего не сказал, у нас все тоже нормально — восемьдесят пять и девяносто три, причем в этот раз в мою пользу.

— Куда сейчас, господин?

— Почтовое отделение сто двадцать девять сто десять. Проспект Мира, пятьдесят один.

Посмотрим, что там лаборатория по Вере отыскала.