Богатый, уважаемый, по-настоящему влиятельный человек может позволить себе многое: виллы и яхты, много солнца и зелени зимой и лыжные спуски жарким летом; спутниц, только что сошедших с подиума конкурса красоты и диковинных хищников в подмосковном саду. Но рядом с его виллой будут другие, возле любимой яхты — еще десяток таких же, курорты заняты столь же уважаемыми людьми, а круговорот спутниц с каждым годом все чаще напоминает о собственной старости. Хищники и редкие полотна остаются за высокими стенами, недостижимые ни для кого, кроме редких и столь же влиятельных людей, которым откровенно плевать на тот же самый хлам, что выставлен и в их особняках.

Нет страсти в богатстве, нет удовольствия от роскоши и ощущения шелковистой кожи под ладонями. Власть манит, пытаясь увлечь в интриги и политику, но трезвый ум не дает утащить душу в тенета пауков из Кремлевских башен — высушат, выпьют до последней капли, и за счастье будет выбраться из всего этого, пусть даже ценою крыльев.

Остается только скука и жадность — то есть ожидание развлечений от мира, обязанного вращаться вокруг личности, невзирая на постулаты классической астрономии. Миру же откровенно надоело делать это сразу вокруг сотен человек, потому приемы в их честь и новые регалии редки, а телевидение работает только от информационного повода. Можно, разумеется, обновить яхту, и в новостях появится десятисекундная заметка о новом самом крупном и дорогом прогулочном судне… А потом кто-то иной купит еще больше и еще дороже, его сравнят с вами — и волна раздражения смоет все удовольствие.

Но что-то же надо делать, как-то бороться с этой коварной апатией…

Тогда влиятельный человек позволяет себе сына или дочь. Не из тех, которые в будущем возглавят семейное дело и унаследуют уважение. Совсем иных.

Он позволяет себе проблемного ребенка — избалованного и не признающего законы, яркого и бездумного транжиру, рассекающего без прав по автострадам на запредельной скорости. Пусть тот сожжет ресторан, пусть разобьется, обращая в хлам роскошный спорткар, пусть подерется с полицией. Не важно, что он сделает, — важно то, что ничего ему за это не будет и весь город станет об этом говорить.

Общество терпимо относится к слабостям великого человека. Ему даже посочувствуют украдкой: какой знаменитый отец! И какой непутевый сын! И великий человек примет извинения с маской скорби, пряча за наклоном головы и густыми ресницами невероятное довольство во взгляде.

Яхты, виллы, гепарды в ошейниках и антиквариат — все это нелепый пустяк по сравнению со сломанным носом сына заместителя мэра, которому зарядил его отпрыск в алкогольном угаре. Ах, тот защищал свою девушку! Что же тогда будет золотому мальчику? Что скажут власти, что скажет полиция?!

Ничего ему не будет. Никто не посмеет тронуть кровинку уважаемого человека. Мальчик запутался. Мальчик выплатит штраф. Мальчик не извинится, но это сделает адвокат — по доверенности.

Иногда проблемного ребенка будут вырывать из бездумного кутежа и натаскивать семейным приемам Силы, устраивать КМБ длительностью в несколько месяцев, выбивая на это время всю дурь — потому что нельзя, чтобы благородного отпрыска отпинал неудачник в клубе. А еще следует накрепко запомнить фотографии, имена и фамилии тех, кого задевать не стоит ни в коем случае — уже для собственного сохранения…

Через какое-то время слегка ошарашенного парня или девушку оставят в роскошных апартаментах, с ключами от «мазерати» на тумбе и иридиевой пластиковой карточкой семейного банка в приоткрытом конверте рядом. «Отец приносит извинения», — будет написано на белоснежном листе бумаги, оставленном в качестве сопроводительного письма.

Всего одно мгновение, чтобы оглянуться на прошедшее, сделать выводы и начать жить иначе. Одно мгновение… И старые друзья уже откликаются на вызовы, с радостью собираясь на очередной карнавал халявной выпивки и безнаказанных развлечений…

— Ваш младшенький, я слышал, разбил витрину Охотного ряда?

— С тоской вынужден признать достоверность этих слухов. — Скорбный вздох. — Вот бы он был хоть немножко похож на старшего!

— Достойный юноша, бесспорно.

— Как и ваш Александр, смею отметить.

— Одна на него надежда, — тягостный вздох. — Вы, должно быть, уже знаете, что моя Наташенька опять подралась? Вот откуда, откуда в ней это?!

— Боевитостью в отца, я полагаю, — и лукавая полуулыбка в ответ.

Положительно, это соревнование куда дешевле и интереснее, чем мериться водоизмещением кораблей и возрастом плесневелой вазы, куда азартнее скачек и казино — в деле родная кровь, и этим все сказано.

Великие люди с радостью отправляли бы сорванцов за рубеж, чтобы проделки их доносились эхом из-за границы, в рубрике международной прессы. Но традиции родовой мести быстро отучают от чужбин, потому как от разрубленных на части наследников будут только урон чести и тоска.

В конце концов, некоторые золотые дети, вырастая, смогут выйти из тени их отцов. Всегда есть вероятность надоесть великому предку — и получить шанс на нормальное существование.

Но до этого — они получат то, что должны по замыслу: все самое дорогое, самое роскошное, самое наилучшее. Олицетворение богатства и вседозволенности, ярко сгорающее в алкогольных парах, покуда проблемному ребенку не найдется лучшее применение… А разве есть судьба лучше, чем умереть во благо рода?.. Сакральные жертвы нужны во все времена, за темные дела кланов тоже положено платить кровью. А до того — пьяней, танцуй, люби и верь, что это — навсегда.

Из дверей ночного клуба на противоположной стороне улицы вывалилась хохочущая компания, неуверенно держащаяся на ногах, оттого взрывающаяся новыми залпами смеха, стоит кому-то пошатнуться и завалиться на пошатывающегося соседа.

Панорамные окна круглосуточного кафетерия, в котором я сидел, а также свет солнца, только поднявшегося из-за горизонта, позволяли детально рассмотреть группу молодых людей.

Три парня в модной одежде, расстегнутой за время ночных гуляний на пару пуговиц, четыре девушки в легкомысленных и пестрых платьях, в которых было явно зябковато по утреннему холодку. А может, им просто нравилось льнуть к своим кавалерам, повисая на их плечах по двое. Третьему же парню при этом не досталось ни одной. Наверное, потому что третий был неприлично трезв для остальной компании, настоящий бука, он подталкивал парней к дорогим машинам, бесцеремонно брошенным прямо на проезжей части, и не давал группе с хохотом упасть на такой манящий, прохладный бетон дорожки. В общем, третий ощутимо выбивался видом и поведением из общей группы, а его настойчивые действия, порою грубоватые к визжащим и пьяненьким дамам, никому определенно не нравились. Но его терпели как неизбежное зло, вяло брыкаясь и пытаясь игнорировать — ибо степень опьянения явно была такова, что было проще соглашаться, чем спорить.

Я знавал этого третьего парня раньше — в те дни, когда полагал его другом, а он мог сказать то же самое обо мне. Сложно сравнить человека в тринадцать лет с тем, кем он стал через половину десятилетия. Слишком большой промежуток, чтобы сопоставить два образа — тот, что в памяти, и тот, что был перед глазами. Но кое-что определенно можно сказать. Паша Зубов постарел.

Не повзрослел, как было с Артемом и иными моими знакомыми за этот период. Взросление — это переход юношески припухлых щек в чисто выбритые, наивного взгляда — в упрямый и уверенный.

Тут же была острая щетина и тусклые, усталые глаза. Этому Пашке на вид было двадцать три — двадцать пять, и в компании сверстников он смотрелся натуральным стариком. Может быть, это новая приставка к его фамилии задавила столь тяжким грузом? Черниговский-Зубов…

Тем временем компания все же одолела нелегкую дистанцию до машин, с успехом не завалившись в удобную для этого клумбу. Паша, оставив шаткую конструкцию из друзей стоять на дорожке, метнулся к первой машине — серебристому «роллс-ройсу», распахнул заднюю дверь и принялся настойчиво усаживать парней, отпихивая прижимающихся к ним дам. Те протестовали, негодовали и требовали за них заступиться — и Паше говорили что-то резкое и непотребное, приглушенное расстоянием и стеклом окон кафе, но тот вжимал голову в плечи и упрямо пытался всех обустроить. Дамам он указывал на белый «мерседес» позади, в кабине которого нервно горел огонек сигареты над водительским креслом. Он уверял, что там места всем определенно хватит, но девушки отчего-то хотели в первую машину, игнорируя то, что там их всех будет семь на пять имеющихся мест.

И все это — посреди дороги, с пьяными хохочущими девками, бегающими вокруг машины. К счастью, ранним утром движения особого не было… Но, думаю, вряд ли бы что-то изменилось, происходи это в разгар дня.

В конце концов, Пашка прошляпил, как один из его друзей перебрался с заднего ряда за руль и резко дернул машину с места, вильнув из своей полосы на встречную и обратно, с хохотом увозя тех, кому повезло с ним остаться. Тихо выругавшись, Паша отправился следом на подскочившем к нему белом «мерседесе», оставив двух забытых дам громко рассуждать о природе прямоходящих козлов.

— Цирк, — неодобрительно покачал я головой.

— Тут так каждый день почти, — ответила полусонная официантка, опираясь спиной о стойку бара. — Сейчас сюда пойдут, догоняться…

Кроме меня, никого в заведении не было, и в пустом помещении слова разносились далеко.

— Надо с этим заканчивать, — кивнул я своим мыслям.

— Ничего не получится, — поняли меня по-своему. — Аристократы.

— Рассчитайте, пожалуйста, — не стал я спорить, окидывая взглядом ранний завтрак на столике. Вернее, пустые тарелки из-под него — хоть кормят тут и разогретым, но довольно вкусно.

Этой ночью вдобавок удалось поспать — охрана университета, озверевшая от пропажи протоколов в прошлый раз, выставила пост внутри кабинета. Так что никакие маневры заинтересованных лиц были невозможны, а значит, и моего участия не требовалось.

Пока отсчитывал мелкие купюры, вошли те две дамы, с порога потребовав кофе. Оглядели зал, заметили меня и уставились оценивающим взглядом хищниц, оставшихся без основной добычи, но готовых перекусить чем-то по дороге в логово.

— Смотри, какой симпатичный мальчик!.. — шепнула одна второй.

Особым видом шепота — который слышен с любого расстояния.

— Мальчик, кажется, уходит, — убедительно взгрустнула вторая.

— Может, он угостит нас чашечкой кофе?

— Простите, леди, я тороплюсь к девушке, — очаровательно улыбнулся я. — Она уже очень давно хочет меня убить.

— Как жаль, как жаль… — скучно отозвалась первая тоном питона при виде упорхнувшей птахи.

Мой же путь продолжился в направлении санаторно-лечебного учреждения в местечке Ельники, на сотню километров западнее Москвы, где изволила проходить (и даже завершать) учебную практику некая Еремеева Ника Сергеевна.

Казалось бы, суббота на дворе, однако люди болеют без перерывов на выходные и праздники, оттого добровольный и бесплатный труд практикантов был необходим и востребован с самого раннего утра и до позднего вечера. В конце концов, в иные дни Ника для этого была занята, отсиживаясь и бездельничая в кутузке, а слово «отработка» не знает социальных и статусных различий — особенно когда больничный комплекс принадлежит княжескому роду Панкратовых и попасть туда, как оказалось, не так и просто — как на место пациента, так и на место будущего врача. В общем, учреждение элитное. Шахматы и компот там точно есть.

Одно скверно, что дорога отнимает почти час времени — зато экология, лес и речка.

По пути перебирал бумаги, являющиеся основанием пропуска на территорию медицинского учреждения. Абы кого внутрь не пустили бы, а вот директора подрядной фирмы — пожалуйста. Вон и график работ надо согласовать, чтобы без ущерба процессу. Что мы там хоть обслуживаем-то?.. Оказалось, просто поддерживаем комплектность всего громадья хирургического оборудования — от сменных картриджей и расходников до лицензий и блоков управления, а вся работа состоит в том, чтобы наш специалист снял старое и поставил новое. Сплошной импорт в наименованиях — эти производители не любят дешевых ремонтов, только «сними — плати — поставь». С другой стороны, удобно. Надо бы еще разобраться, как оно все выглядит. Впрочем, описания тоже отыскались, вместе с фотографиями и сопроводительной документацией. А там и завершение пути подоспело.

Симпатичное, к слову, учреждение — с девятиэтажным корпусом основного здания, обращенного одной стороной в сторону леса, а другой — к реке. Рядом с ним, образовывая замкнутый многоугольник, стояла пятиэтажка хирургического отделения, административное здание в три этажа, двухэтажный приемный блок, бассейн и собственный кинотеатр с клубом. Хозяйственные постройки, вроде прачечной, электрической подстанции и насосной станции над артезианским источником, были выделены отдельно и находились поближе к лесу. Все это гармонично сплеталось дорожками и тропинками, замощенными брусчаткой, а также надземными крытыми переходами на уровне второго этажа. Основные цвета построек — светло-желтый и светло-серый, много белого. И, разумеется, — высоченный кованый забор вокруг всей этой красоты, с отдельным постом охраны, где все мои документы изучили пристально и даже дважды кому-то звонили, согласовывая и уточняя. Потому что шел восьмой час утра, высокое начальство только просыпалось в своих постелях, пытаясь вспомнить, кто я такой, зачем я приехал, какие привез документы и что теперь со мной делать. В итоге решили, что отправлять обратно, за сотню километров, невежливо, и попросили подождать у кабинета.

Временный пропуск оказался на лацкане рубашки, в руки была вручена схема перемещений до административного здания, в виде почти прямой зеленой линии от входа до необходимого строения, но меня все равно сопроводили прямо до кабинета с золоченой табличкой «Заместитель главного врача по АХЧ» на первом этаже. Где и велели ожидать, честно предупредив, что не менее часа.

Ожидать я решил деятельно, спокойной походкой переместившись сначала на второй этаж, а потом через надземный переход в хирургическое отделение. Раздобыл в первом же открытом служебном помещении белый халат с вешалки, накинул поверх городской одежды, перевесив пропуск вперед, подхватив все рабочие документы в левую руку и с деловитым видом отправился в ординаторскую.

— Еремеева сегодня в какой палате работает? — спросил там брюнетку в синем халатике, клюющую носом после ночной смены.

— В триста пятнадцатой, как и всегда, — слабо удивились вопросу.

За что получили плитку шоколада, сокрытую до поры меж бумаг в моих руках.

— Спасибо, — приятно удивились вкусной мелочи и тут же добавили: — У нее обход в восемь начинается.

Я благодарно кивнул и направился на третий этаж. Собственно, как и рассчитывалось — десять минут до восьми, все ко времени. В триста пятнадцатой, правда, моему визиту не обрадовались — дородный старик, закрывшийся от мира развернутой газетой, потребовал оставить его наедине с кроссвордом и расправленной постелью. Но тут подтвердилась старая мудрость, что принципы и возмущение — это, конечно, важно, но десять тысяч — это десять тысяч, и ради них ему можно побродить по больнице с полчаса, желательно оставаясь на верхних ее этажах. Тем более если дело касается девушки.

Я же занял его место на койке и с головой накрылся простыней. Ибо есть опасность, что Ника просто сбежит обратно в коридор, меня завидев, а так хоть в комнату зайдет. Ждать отчего-то пришлось долго — дама по традиции запаздывала.

Примерно через двадцать минут скрипнула дверь, в комнату просочились шорохи и шумы коридора, которые отчего-то не торопились уходить. Более того, в комнату прошли как минимум три пары ног, замерев возле двери.

— Итак, коллеги… Ника Сергеевна, прошу, — раздался уверенный голос женщины в возрасте.

— Уважаемая комиссия. Ежеев Андрей Валентинович, шестьдесят три года, — заторопился взволнованный и весьма знакомый девичий голос. — Диагноз… Андрей Валентинович, вы не спите? — деликатно уточнили у меня.

Затем тихонечко подошли и тронули уголок простыни, открывая лицо.

— Привет… — чуть смущенно поздоровался я с Никой.

Резко взвыло предчувствие, но реакция девушки, на рефлексах всадившей мне в грудь огненный шар, оказалась быстрее.

Окатив холодком, рассыпалась артефактная пуговица на рубашке.

— О боже мой! — оборвал наступившую секундную тишину возглас у двери, и из комнаты кубарем выкатились иные присутствующие, тут же заголосив, убегая по коридору.

Кажется, они требовали «скорую» и полицию.

— М-ма… М-ма… — смотрела на меня огромными глазами Ника, а затем перевела взгляд на круглый черный отпечаток обуглившейся ткани на моей груди.

— Чего я пришел-то… — тоже посмотрев на безвозвратно загубленный халат (казенная собственность, между прочим!) и собственную рубашку (лично гладил), вздохнул я.

— А? — снова посмотрела она на меня шокированным взглядом.

— …с желанием вчера ведь не получилось. Так что выдаю новое: сегодня в шестнадцать летим ко мне домой, из Домодедово. Встреча у четвертого входа, правое крыло. Ведешь себя прилично, папу, сестер и домашних животных моих не обижаешь, прилетаем в воскресенье. Как поняла, прием?

— Т-ты живой… — изумилась Ника и как будто бы даже обрадовалась. — Ты живой!

— Ну конечно, живой, — проворчал я, поднимаясь. — Ладно, еще эсэмэской продублирую. Удачи!

После чего прислушался к приближающейся суматохе из коридора, сделал выводы и выскользнул в открытое окно, спрыгнув на мягкий газон. Ну ее, эту суету…

С чем и проследовал далее, недовольно поглядывая на испорченную одежду. Ладно хоть пропуск не поврежден, но вид совершенно непрезентабельный. Надо будет еще один халатик позаимствовать.

Между тем события в палате триста пятнадцать не собирались завершаться.

— Еремеева! — гаркнул сверху хорошо поставленный мужской голос. — Что тут происходит?!

— Станислав Георгиевич, это недоразумение! — с жаром возразила Ника.

— Какое, к чертям, недоразумение?! Где пациент?!

— Он вылез в окно! — растерянно пробормотала она.

— Вы выкинули тело в окно?!

— Нет, он сам вылез!

— Вы рехнулись, Еремеева?! От вас сбежал труп с магическим поражением грудной клетки?!

Из окна тут же высунулась седая голова мужчины в годах и внимательно осмотрела окрестности. Я из вежливости помахал ему рукой, прикрывая свой непрезентабельный вид прижатыми к груди бумагами.

— Где тело, Еремеева?!

— С-станислав Г-георгиевич, он внизу, он просто убежал!.. — попыталась пробраться к окну Ника.

— Значит, так, Ника Сергеевна. Я не верил в эту вашу справку, я дал вам шанс!

— Станислав Георгиевич, он живой, он будет сегодня в шестнадцать у четвертого входа в аэропорт Домодедово!

— Вон из моей больницы!!! — рявкнули так, что стекла задрожали. — И кто-нибудь, в конце концов, вызовите полицию! — донесся уже тише уставший голос, удаляясь из комнаты. — И родственников Ежеева…

Прислушался к себе — вроде сообщение передал, настоящего Ежеева скоро найдут (не признали бы нежитью сгоряча…). Что тут еще делать? Пожал плечами и направился на выход.

Разве что на половине пути слегка стало немного не по себе.

— Максим, скотина, убью-у-у!!! — донесся вопль, наполненный жаждой моей смерти.

— Милое место, — поделился я с охраной впечатлениями. — Задержался бы подольше, но — дела.

Охранник взглянул как-то странно, продолжая присматриваться к внутренней территории и кусая губы от волнения. Но за ворота выпустил без дополнительных вопросов — пожалуй, с его стороны настаивать, чтобы посетитель дождался начальника охраны, было бы неправильно. Во всяком случае, не в той ситуации, когда кричат столь жутким голосом и, кажется, кого-то из пациентов убила свихнувшаяся практикантка.

Я позаимствовал у водителя футболку — с короткими рукавами и на пару размеров больше, но сидела вполне приемлемо. Собрался уже было уезжать, как от проходной замахал руками охранник, показывая то на меня, то на невысокого одутловатого мужчину с залысиной, скрытой седой, зачесанной набок прической, подъехавшего к проходной на пару минут раньше на черном «Фаэтоне».

Из интереса задержался, позволив охраннику добежать до меня и выдать ценные сведения.

— Там как раз замглавврача по хозчасти приехали, — показал он на того мужчину, скучавшего в тенечке у входа. — Вы ведь с ним говорить хотели?

— Как-нибудь в другой раз, думаю, — вежливо улыбнулся я.

— А вы не могли бы… — замялся он, тронув свой ворот рукой, — так сказать, самолично ему сообщить? Не извольте серчать, просто Феликс Романович очень обидчивы…

И, как я понял, обидчивым он будет скорее на охранника, а тот вроде человек неплохой.

— Хорошо, — кивнул я ему ободрительно и первым двинулся вперед — пожимать руки и сообщать о неотложных делах.

— Мы могли бы переговорить в моей машине, на одну минуточку? — принял он мои слова вроде как даже благожелательно, но в своей просьбе был весьма настойчив.

Я же не видел причин не уступить ему эту минуту. В конце концов, следующий пункт плана на сегодняшний день начинался в двенадцатом часу дня. Даже если учесть, что понадобится около часа, чтобы перешить пуговицы на новую рубашку, времени было более чем достаточно.

— У нас, специалистов, — начал Феликс Романович в кондиционированной тишине салона машины, — не любят молодых да ранних. Это же ваш первый бизнес, как я уточнял?

Если считать те из них, которые оформлены персонально на меня, то…

— Верно.

— Значит, вы наверняка не знаете некоторых особенностей работы с крупными заказчиками. Это простительно и придет с опытом, — раздались нотки сочувствия в его тоне.

— Думаю, вместе мы подберем верный алгоритм…

— Думаю, нет, — грубо перебил он меня. — Учиться вы будете где-то в другом месте. Быть может, уже с другой фирмой.

— Извольте объясниться, — мягко попросил я.

— У нас уже есть хороший и надежный подрядчик. Вы нам не нужны. Все, что вы сделаете, мы не примем. Оно некачественное.

— Мы же еще ничего не поставили… — слабо удивился я, сетуя про себя на то, как все же бесполезно можно потратить минуту собственного времени.

— Я вас уверяю, молодой человек, — жестко ответил он, — все, что вы поставите, весь материал, который вы используете, будет некачественным и с дефектами. И весь этот контракт, который вы себе выгрызли, обернется вашим банкротством. А то и тюрьмой.

— Но вы, разумеется, можете предложить решение этой проблемы? — ради интереса уточил у него.

Речь, как мне виделось, шла о крупной взятке, после которой товар снова станет качественным и надежным.

— Какое может быть решение, юноша? — хмыкнул он. — Я же вам сразу сказал — у нас есть другой подрядчик. Нас устраивают его сроки и качество. А ваша работа определенно сорвет весь процесс лечения, обернется поломками дорогостоящей техники, дурной славой нашего медицинского учреждения и вызовет личный гнев его сиятельства. К сожалению, ваша неосмотрительность будет вам дорого стоить.

— Но не может же не быть какого-либо выхода из ситуации?

— Знаете, на данный момент я настроен исключительно на то, чтобы вас показательно проучить… — поделился он деликатным шепотом. — А вот после того, как вы прочувствуете на себе, что я не шучу, мы обсудим с вами, какую долю в фирме вам следует на меня переписать. Жизнь, она, знаете ли, дороже денег. В конце концов, совсем без копеечки я вас не оставлю — надо же, какие дивные закупочные цены вы смогли выбить! Это достойно поощрения! — собрался было Феликс завершить на светлой ноте и уже взглядом указывал на дверь.

— Одну секундочку, — поднял я ладонь и взял в другую сотовый телефон, набирая номер. — Алло, Димка? У нас по больнице в Ельниках какая вообще сумма контракта? Два миллиона всего? И я из-за этих двух миллионов тут сижу и выслушиваю маразматика с комплексом темного властелина…

— Вы что, не поняли, что я вам?.. — начал было Феликс Романович, но сдулся, стоило двум звездочкам крутнуться вокруг моей ладони и зависнуть прямо перед его лицом.

— Короче, слей этого чудака службе безопасности Панкратова. Я по такой мелочи не работаю, — завершил я вызов и вышел из машины. — Всего наилучшего.

— Я этого просто так не оставлю! — донесся до меня воинственный, но слегка неуверенный голос.

Что характерно, не оставит, но вопрос с Никой все равно стоит дороже этого контракта и возможной неустойки.

Приближался полдень, финальные результаты последней волны экзаменов должны были оказаться на площади перед главным зданием, и уже можно было вполне серьезно считать средний балл, сопоставлять с результатами прошлого года и с тщательно скрываемым волнением определять для себя — удалось поступить или нет. Официально же списки поступивших вывесят уже в понедельник, но до того многим хотелось уйти на выходные с чувством хоть какой-то определенности. Одним словом, людей было опять очень много. Но никакой подготовки к этому событию с моей стороны не было.

Не до оценок как-то было, мысли совсем не про то. Предстояло сделать мелкую подлость, которую сложно будет оправдать перед собой и плату за которую возьмут тут же, по самой высокой ставке. Но я не видел иного решения.

Артем и Вера заняли уже привычное место возле фонтана и выглядели вполне счастливо, гармонично, несмотря на габариты юноши и некую миниатюрность девушки. Стоят, держатся за руки, смотрят на вход в здание. Одеты несколько даже торжественно: Вера — в светло-зеленом вечернем платье, у Антона — рубашка с длинными рукавами. Явно есть планы отметить результаты в заведениях, где короткие рукава и легкомысленная одежда неприемлемы. А я тут собираюсь сказать им то, что должен. Сказать обоим одновременно, не отводя Артема в сторону. Сказать правду, после которой эти честные и приличные люди не смогут быть вместе, а если попытаются, то по поводу их чести и приличия появятся вопросы.

— Привет, — заметил меня издали Артем, махнув рукой. — У нас все в порядке? — задал он вопрос, подразумевавший контроль за оценками с моей стороны и очередную бессонную ночь.

— Наверное, — пожал я плечами. — Есть важная информация.

— Так?.. — поднял Артем бровь, глядя с любопытством.

— Пришли результаты анализа ДНК по Вере…

— Стоп, какие еще, к демонам, анализы? — раздраженно посмотрел на меня Артем.

А девушка отчего-то до белых пальцев обхватила его руку.

— Лабораторные, — чуть пересушенным голосом продолжил я.

— Максим, я чего-то не понял. Я тебя просил делать какие-то анализы? — начал он заводиться. — Вера, подожди, не убегай. Вера, да что ты как маленькая! А ну стой! Не укусит он тебя, что ты его боишься, а? — полуобнял он Веру, скорее защищая своей позой, чем пытаясь удержать от побега.

— Не просил, — продолжил я покладисто, — что не отменяет полное совпадение родства Веры с родом Наумовых, старых хозяев Архангельска.

— Ну и что? — хмуро произнес Артем.

— Город у них отняли мои родичи. Ее дед хотел убить меня, вырезать органы и пересадить себе. А его внучка настолько удачно посидела в комиссии, что теперь уже твоя девушка… — погасшим голосом ответил я.

— Максим, ну что за бред! Это простое совпадение!

— За полчаса, пока мы ехали в машине, я организовал угон и перевозку твоего джипа в Москву. У ИСБ было шестнадцать часов.

— Максим, давай успокоимся. Вера, не брыкайся, никому я тебя не отдам. Максиму тоже не отдам. Вот умница. Максим, какая ИСБ? Ты на солнце перегрелся, да? — смотрел он где-то даже отчаянно, надеясь то ли на плохую шутку, то ли действительно на то, что мне напекло голову.

— Понимаешь, Артем… вот тот молчаливый дед, которого ты видел у Веры в гостях, — оказывается, это тот самый старик, которого, как доподлинно известно, повесила ИСБ на дереве перед его собственным особняком. Задай себе вопрос, почему так получается, что он жив и здоров и живет в той же квартире, что и твоя девушка.

— Вера, ну бред ведь? Вера? — произнес Артем, повернув голову вниз.

И никого в своих объятиях не обнаружил. Исчезла, словно ветер.

— Ну, как-то так… — с тоской протянул я, подытоживая.

— Максим, а ну-ка отойдем, — мрачно заявил Артем и, положив руку мне на спину, направился по газону в глубину аллеи.

Я плелся рядом, примерно зная, что он скажет и что буду вынужден ответить я. Что с меня спросят — и что потеряю…

— Максим… — Артем тяжело вздохнул и медленно выдохнул. — Ты с ума сошел — такое при ней говорить? Ты хоть понимаешь, на минуточку, что все твои измышления просто могут оказаться ложными?

— Да…

— А мне кажется, ни черта не понимаешь! Мы все, все люди — мы все кому-то родственники! Ну не бывает такого, чтобы не нашлась какая-либо родня! Да у меня в этом университете с десяток кровников будет! Мне что, всю их родню резать?! Мы молодые, мы можем договориться и помириться, в этом наша сила!

— Не тот случай, — отрицательно мотнул я головой.

— Слушай, у нашего рода нет и не было с Наумовыми никакой вражды. Это, можно сказать, жемчужина для меня была! Которую я сам нашел, сам отыскал! Ты хоть понимаешь, что ты мне праздник принес, новость радостную?! Какого демона ты вспоминаешь свою прежнюю родню и все портишь? Кто эта родня тебе?!

— Да никто, — отвечал я спокойно и размеренно. — Только вот кровник он мне, этот Наумов. Если ты счастье свое заберешь, то жизни мне на вашей земле не станет.

— Что за чушь!

— К жене, скажешь, не прислушаешься? — чуть наклонил я голову.

— Я способен принимать решения взвешенно и трезво, без эмоций, — категорично ответил Артем.

— А если она скажет, что я к ней приставал?

— А ты к ней приставал?!

— Успокойся. Я для примера, спокойный ты наш, — вздохнул я. — Скажет, что угрожал. Не сейчас, так когда дети у вас пойдут, подстроит так, чтобы меня в виновники зачислить. Это ведь легко, ты знаешь.

— И всегда есть за что!

— Тем более… Они ведь, аристократы, не сегодняшним днем живут, а десятилетиями. Вот и выходит, что счастье — твое, а беда — моя.

— И ради твоей беды мне от своего счастья отказываться? — с горечью произнес Артем.

— Ежели было твое счастье, то я сам отошел бы в сторону, — честно посмотрел я ему в глаза, — только это ведь кем-то придумано, запланировано. И уши ИСБ торчат из-за каждого угла. Пустишь в свой дом такую хозяйку?

— Максим, погоди… — потер он ладонями виски. — Да с чего ты решил, что это чей-то план?

— Ты — княжич. Вокруг тебя всегда будет чей-то план.

— Да брось ты, на самом деле! — в сердцах махнул он рукой. — Сам себе голову заморочил, теперь еще и мне! Это — случайность! Вся наша с ней встреча!

— Артем, она — одаренная, — привел я довод. — Сам понимаешь, какая это редкость. Где хоровод женихов вокруг нее?

— А ты на меня глянь, — состроил он жуткую физиономию и приосанился.

— Согласен, неубедительно, — отступил я. — Они могли еще не приехать с летних каникул.

Артем задохнулся от возмущения.

— Так, Максим. Стоп, — поднял он ладонь. — Давай рассуждать логично. Ты исходишь из того, что случайности — не случайны. Так?

— Именно.

— Даже про деда ее подозрительного сейчас вспоминать не будем. Я многих знавал, которые вроде умерли, но на самом деле живы, по разным заслугам. Свету ту же вспомнить — согласен?

— Допустим.

— Но пойми правильно, Максим: весь мой сюда приезд — это и есть одна глобальная и не учтенная никем случайность! — выдал он голосом триумфатора. — Никто не мог даже подумать, что будет у нас в княжестве такое! Никто помыслить не мог, что мне придется срочно сбегать из дома! Есть, знаешь ли, обстоятельства! И тем более откуда кто мог знать, что я поеду поступать в МГУ! Ну, могло быть такое запланировано?

А я молчал, опустив взгляд на траву.

— Максим, чего молчишь?

Где-то рядом шумела толпа, ожидая такое важное знание, которое не было для многих секретом еще прошлым вечером…

— Максим?..

— Могло… — Слово вышло вязким и тяжелым.

— Что значит «могло»?.. — в самом деле растерялся Артем. — Погоди… Ты хочешь сказать, что…

Я поднял голову, но так и не смог посмотреть ему в глаза.

— Это все для твоего блага. — Фраза вышла сухой и казенной.

Все ее говорят, когда приходит время. И никто ей не верит.

В грудь толкнуло волной гнева — пока еще только первой и слабой…

— Ты устроил переворот в моем княжестве? — вкрадчиво спросил Артем Шуйский. — Ты — посмел…

— Так было нужно.

Холод и давление в грудь, еще больше холода и давления — и желтые листья опадают с деревьев листопадом на плечи…

— Как ты мог? Я считал тебя своим другом…

Как же много холода и листьев, что почти скрывают крупный силуэт друга в паре шагов… Листья отчего-то кружат и не падают на землю. Где-то далеко-далеко раздаются тревожные голоса и вскрики.

— Я — смог. ИСБ — сможет тоже. — Все же сумел я посмотреть Артему в глаза. — Только я останусь в твоем прошлом, а она пойдет с тобой в будущее.

Аллея вокруг словно сошла с ума, переживая в одно мгновение целую осень. Все тонуло в шелесте листьев, весь мир превратился в оттенки красного и желтого, бесконечно сменяющиеся перед взором. А мы продолжали смотреть друг на друга, зная почти наверняка, что стоим так близко в последний раз.

— Не хочу тебя видеть, — отвернулся Артем и шагнул в желто-красный хоровод шороха и шелеста, почти сразу пропав из виду.

Листья опадали еще долго. А когда опали, открыли вид на низкое, иссиня-черное грозовое небо над голыми, облетевшими кронами деревьев.

Ника Сергеевна Еремеева, аристократка в энном поколении, одаренная в ранге «ветеран», хозяйка ресторана и акционер родовых предприятий, сидела за столиком недорогого кафетерия и пыталась, не залезая в сумочку и кошелек, вспомнить, хватит ли у нее денег на полноценный обед.

Пожалуй, это был первый случай в ее жизни, когда бедность всерьез вцепилась ей в глотку. Даже в темные годы непонимания и всеобщей изоляции не было такого, чтобы она считала рубли и копейки. Да она вообще не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь думала о деньгах меньше чем в сотню рублей номиналом! В конце концов, была пластиковая карточка с тщательно откладываемыми средствами на черный день.

Только вот черный день пришел, и в первую очередь заблокировали все карты, счет ресторана и наложили арест на ее акции. Оказывается, напольное покрытие вагона метро стоит каких-то адских денег, за простой состава и всей кольцевой линии взяли еще в два раза больше, а выломанные в процессе движения турникеты, судя по предъявленному счету, явно были выполнены из серебра руками монахов-отшельников на вершине горы Фудзи. Какого демона все так дорого?! Но культурная девушка может позволить себе только тихое и кроткое: «Жаль».

Хотя какая там культурная… Три привода в полицию за неделю. Это ровно на три больше, чем за всю ее сознательную жизнь. Тюремное заключение в ИСБ!!! Две ночевки в камере! Заключение комиссии психоневрологического диспансера об остро прогрессирующем психическом расстройстве. И напоследок — пинок под зад из учреждения, где она проходила практику — а значит, гарантированный вылет из университета.

— Твою же мать!.. — с чувством произнесла Ника то, что никогда не говорила за всю жизнь.

Но уже, похоже, можно.

Ежеева нашли живым и здоровым уже после того, как главный врач от руки написал пламенную характеристику и оставил свой «привет» в трудовой книжке. «Уволена в связи с убийством пациента». Кажется, теперь ее даже посуду мыть никуда не возьмут… Ну хоть без очередной ночевки в полиции обошлось.

Она, конечно, пыталась все объяснить, доказывала с жаром и требовала просмотреть записи уличных камер.

Но. Никто. Ей. Не. Поверил.

Какого черта?! Она ведь честно сказала, что эту сволочь не убить просто так — поэтому он и сбежал. Но консилиум медучреждения сошелся на мысли, что Еремеева просто решила зло подшутить над коллегами и лупанула файерболом-обманкой в пустую кровать, предварительно напихав под простыню одеяло, чтобы изобразить силуэт человека. И именно поэтому постель осталась без повреждений. А простыню с дырой, разумеется, спер Максим.

— Ско-о-о-ти-и-ина-а… — на манер мантры тихо пропела Ника.

— Девушка, вы будете что-то заказывать? — уточнила заскучавшая официантка.

— Воды, — приосанилась Ника.

Вода тут стоила четыре рубля пятьдесят копеек за бутылку. Но у нее было ценное свойство!

— Бутылку не вскрывать! — жестко произнесла она. — Я проверю!

Не хватало еще, чтобы внутрь закачали снотворное… От этого гада всего можно было ожидать. Даже садясь на кресло, Ника проверила его палочкой — не ровен час, под тканью замаскирован инъектор с лидокаином достаточного объема, чтобы парализовать тело ниже пояса. Представив мысленно, как она сидит и плачет, не в силах пошевелиться, а напротив сочувственно скалится эта сволочь, Ника резко убрала руки со скатерти, которая тоже могла быть отравлена или заражена, и пообещала себе первым же делом купить перчатки и никогда их не снимать; вот как только деньги будут — так сразу!

«Интересно, а у меня точно есть четыре рубля пятьдесят копеек? — пришла тревожная мысль. — Кажется, я все же взяла мелочь с тысячной на заправке два дня назад… Или проигнорировала?!»

Оттого появление нового персонажа оказалось замеченным не сразу.

— Я смотрю, такая красивая девушка — и одна, — бархатным голосом пропел статный блондин в шелковой сорочке поверх бугристых мышц, обаятельно улыбаясь и протягивая ей букет алых роз. — Прошу вас, примите в знак искреннего восхище…

— Вас Максим послал, да? — оборвала его Ника, посмотрев подозрительно и отодвинувшись вместе со стулом подальше. — Что там на цветах? ЛСД?!

— Красавица, я же от чистого сердца… — растерялся парень.

— Ах, красавица, да?! — Ника подхватила салфетки со стола, обернула ими руку, перехватила букет и резко ткнула бутонами прямо в лицо подставного гада. — А ну дыши!

— Что вы творите! — возмутился он, отфыркиваясь от лепестков.

Но как-то неубедительно, без искренности и правдивого негодования.

— Травануть меня решил, падлюка?! — с немыслимой прежде тирадой взметнулась с места Еремеева и перетянула «засланного казачка» букетом через его наглую морду.

— С-сумасшедшая! — поспешил тот ретироваться, метнувшись к выходу так быстро, что чуть не перевернул свой стол.

Цветы как источник угрозы были тут же помешены в урну возле третьего от нее стола — подальше, на тот случай, если алхимический реагент-катализатор уже заложен внутри ее бака и сработает — вдруг Максим просчитал, что она выкинет цветы рядом с собой?..

Поймав себя на мысли, что легонько сходит с ума, Ника замерла, но все же упрямо согласилась с доводами интуиции. Все верно сделала! Но на всякий случай она, конечно, проверит — с чем и юркнула за двери кафе, осторожно огляделась, не обнаружив неудачливого блондинчика на улице, однако, не сдавшись, направилась к черному ходу здания. Там, правда, была свалка, неприятный запах и кошки, но что-то вело ее дальше, на параллельную улицу.

— Ну, что я говорила!.. — довольно пробормотала Ника, наблюдая, как тот паренек что-то отчаянно выговаривает в приоткрытое окошко задней дверцы белого лимузина.

Будто даже оправдывается — и этой искренности девушка верила.

— Ты смотри, какая скотина! Уже лимузин себе купил!

Дорогая машина между тем медленно двинулась, оставляя несостоявшегося кавалера стоять с опущенной головой. Тонированное стекло задней двери неспешно поднялось, однако мельком заметить восточный профиль с бородкой Ника успела. Как и белый костюм, и тросточку в руках.

— Это не Максим… — с некоторым скрипом и разочарованием выдала Еремеева. — А тогда кто?

Взгляд зацепился за номер лимузина, желая запомнить и как-то постараться выяснить имя владельца. Но вместо номера был красный герб Юсуповых.

— Чего?.. — удивилась Ника искренне.

Где она и где Юсуповы!.. А она, получается, перетянула их человека букетом! Или в этом и состоял хитрый план Максима — еще и с высшей аристократией ее перессорить?!

— Спокойно, подруга. Ты немного сходишь с ума, но это нормально, — закрыв глаза, выдохнула девушка. — Это не Юсупов, это какой-то слуга. Но ситуацию ты поняла правильно, это была подстава. Все хорошо, моя дорогая. Мы идем и допиваем нашу воду за четыре рубля пятьдесят копеек.

Только вот просто так насладиться чистой водой ей опять не дали.

Начиная с того, что ее место было занято мужчиной в годах, широкоплечим, осанистым и суровым на вид в своем строгом костюме. И в другой ситуации, конечно, Ника согнала бы даже такого с ее места — в конце концов, там на плечике кресла ее сумочка и ее четыре пятьдесят! Но что-то в облике показалось ей знакомым. А как присмотрелась — узнала его наверняка.

— Как вижу, мне не стоит представляться по полной форме? — уловил он узнавание в Никином взгляде и предложил ей жестом присесть напротив. — Прошу, Ника Сергеевна.

— Чем обязана? — осторожно присела девушка на край стула.

Этот человек был определенно связан с Максимом, а значит, представлял угрозу. Но его должность… От такого даже сбежать будет сложновато — хотя приготовиться к побегу, конечно, стоит.

— Меня зовут Борис Игнатьевич, как вы, должно быть, помните. Я представляю нашу доблестную службу по защите государства от всякой… падали, — вздохнул он и поставил ладони со скрещенными пальцами перед собой. — Иногда, изредка, но такое случается, эта сволочь оказывается сильнее меня. И я вынужден ей подчиняться.

Борис Игнатьевич неспешным жестом выудил из внутреннего кармана сотовый телефон, парой движений что-то там выбрал и развернул к ней экран с видео. Изображение показывало вполне узнаваемый коридор и дверь в кабинет — пусть и завели ее туда зачем-то всего на полчаса, переведя для этого из другого корпуса, но все отпечаталось в памяти надежно. На изображении прошли два человека и остановились чуть дальше от двери. Один из этих людей сидел напротив нее. Второго она, к сожалению, очень хорошо знала.

— «Вы с ними пожестче», — ударил по ушам чуть искаженный голос Максима, а мир слегка качнулся перед глазами.

Все же, несмотря на ненависть, какое-то светлое представление о нем у Ники все еще оставалось. Сложно взять и выкинуть из памяти образ окровавленного мальчишки, тянущего полуживую команду к победе на турнире, готового отдать за друзей свою жизнь… Тогда в нем была душа. Тогда было за что его спасать. Было за что любить.

— Особенности государственного устройства не позволяют мне ничего противопоставить этому молодому человеку, — тяжко вздохнул Борис Игнатьевич. — Вы, как я понимаю, тоже уверились в том, что издеваться над вами он станет долго и абсолютно безнаказанно?

— Да… — пересохшими губами шепнула Ника.

Ведь он был прав. Все так и будет.

— Сначала он лишил вас дара, — посочувствовал мужчина. — Потом — свободы и денег. Теперь — образования. Что дальше? Он лишит вас сестры и семьи?

— Да…

— Как мне передали, вы даже успели понять, что это исчадие ада и убить-то невозможно?

— Верно. Сегодня утром. В упор. Так не бывает… — мотнула она головой, признавая существование бессмертного зла.

— Ника Сергеевна, я хочу вам помочь, — посмотрел Борис Игнатьевич открытым взглядом. — Моя честь и мой долг обязывают это сделать.

— Это бесполезно…

— Кое-что… — перегнулся мужчина через стол, — …кое-что сделать можно.

А когда он вновь выпрямился, посередине стола обнаружился невзрачный серебристый цилиндр — формой и размером как у писчей ручки, закрытой колпачком.

— Что это? — отметила его появление Ника.

— Артефакт. Он способен с ним справиться, слово чести.

— Он его убьет? — не двинулась девушка с места.

— Определенно. Он убьет кого угодно, через какие угодно щиты.

— Почему вы даете его мне?..

— Потому что вы аристократка, задета ваша честь, и вы будете в своем праве.

Убедительно. Но кое-что было неправильно в его словах. Кое-что лживое все равно присутствовало — и Ника чувствовала это.

Да и к тому же покуситься на жизнь Максима сейчас — означало точно потерять Силу… А если отложить до выполнения обещания? Да кого она обманывает! Никакого завершения не будет! Эта пытка вечна, ее страдания и потери — они никогда не закончатся! Значит, надо защитить свою семью. Пусть ценою собственной жизни. Но когда? В самолете — там можно. Ни один одаренный не выживет после падения с такой высоты, какого бы уровня Силы он ни был. Взять артефакт?

— Ника Сергеевна? — заерзал в нетерпении Борис Игнатьевич.

О-о-о не-э-эт…

— Ника? Вы улыбаетесь?

— Я его уничтожу. — Улыбка осталась на устах прекрасной, но измученной девушки.

— Так это прекрасно!

— Уничтожу. Сама. Без вашей помощи.

— Прекратите, Ника Сергеевна! Без артефакта…

— Своими руками… — прикрыла глаза Ника, взывая к Силе Крови рода.

К Силе, которая так и не отозвалась за все эти годы, ощущаясь сонной кошкой где-то рядом. Ее зовут, но та ведет ухом, осознавая, что нет в зовущем ее голосе власти…

Но сейчас… Сейчас у этой Силы был выбор — подчиниться или быть притянутой за шкирку волей отчаявшегося, но очень гордого человека.

И шелест вечного песка древнего царства, которого уже нет на карте, наполнил музыкой уши. Великого царства, из горящего дворца которого далекий предок спас свою принцессу. Царства, на месте которого сейчас только песок — от горизонта до горизонта. И в этом песке — все его враги, которые пришли необоримой силой, чтобы убить и ограбить, но так и не смогли сломать и подчинить. Все мертвы. Все — песок, что будет вечно страдать от жары и жажды.

— Ника, немедленно прекратите! — воззвал к реальности тревожный голос.

Девушка очнулась, с неохотой отпуская приятное чувство. Огляделась. Все вокруг было в песке. Вернее, все вокруг с тем или иным успехом было в него обращено — скатерть на столе исчезла полностью, слой песка составлял часть столешницы. Кресла, паркет… Костюм мужчины напротив смотрелся погрызенным молью…

— Оплатите счет, будьте так добры… — хмуро посмотрела девушка на устроенный разгром.

Месть — дело благородное, но для этого надо еще не загреметь на принудительные работы по отработке ущерба. Потому что денег все еще не было.

— Только если вы возьмете артефакт.

— Хорошо, — согласилась Ника, обернула в салфетку серебристую железку, которую так и не смог потрепать песок, и положила в сумочку, к воде за четыре пятьдесят.

Чтобы выкинуть в урну за третьим по счету поворотом. Она сама.