Сегодня Ножина почему-то в отделении не оказывается. Еще более угрюмый и неразговорчивый, чем накануне, Шагивалеев сообщает, что психотерапевт был срочно вызван к одному больному на дом.
Жаль. Интересно было бы послушать мнение Психа насчет внезапного всплеска до сих пор устойчиво протекавшего феномена Спячки. Он-то наверняка бы придумал нечто экстравагантное.
Я же по-прежнему убежден, что в основе странного явления лежат вполне обыденные факторы. Вот только как к ним подобраться?..
Нагорнов, который, похоже, теперь тоже заинтересовался Спящими, сопровождает меня в палату, где покоятся необычные пациенты. Пока их по-прежнему двое: Круглов и Солодкий все еще пребывают в реанимации.
На стуле рядом с кроватью Крашенникова сидит женщина с заплаканными глазами, не отрывающая взгляда от бледного лица мужа. А на краешке койки примостилась девчушка лет пяти, которой явно скучновато в этом затхлом, лишенном детских достопримечательностей помещении. Она болтает ногами над полом и время от времени с тоскливым отчаянием тянет: «Ма-ам, ну пойдем отсюда, а?»
Судя по всему, это жена и дочка инженера.
Вот еще одна головная боль для меня: как быть с родственниками Спящих? Проводить в их присутствии какие-либо аппаратные исследования будет трудно, а запретить им находиться в палате я тоже не имею права. Может, договориться с Завьяловым насчет установления особого режима посещения Спящих для посторонних лиц? Хотя какие же это посторонние? И по какому праву я буду ограничивать им сюда доступ?
Зато рядом с кроватью Быковой никого нет. И, между прочим, уже давно студентку никто не навещает, как мне сказал Ножин. Из регистрационной карточки мне известно, что в этом городе у Юли живет старшая сестра. Неужели она настолько занята, что не может заглянуть на пару минут в больницу?..
Хотя в принципе это меня не касается. Занимайся своим делом, Лен, и не лезь во все дырки. Только тот добивается успеха, кто нацелен на выполнение задачи, как стрела в «яблочко» мишени, и ты прекрасно знаешь это. А будешь разбрасываться – только время потеряешь и дело не сделаешь.
Ладно.
– Здравствуйте, – говорю я женщине, но смотрю при этом на девочку. – Проведать папу решили?
Две пары одинаковых глаз смотрят на нас с Нагорновым с равнодушной осторожностью. Потом женщина скупо кивает в ответ.
– Не хотелось бы вам мешать, – продолжаю я, – но есть несколько очень важных вопросов, на которые могли бы ответить только вы. Простите, не знаю, как ваше имя-отчество…
Женщина вытирает глаза кружевным платочком. Взгляд ее полон беспросветного, как ночь в степи, отчаяния.
– Зачем? – спрашивает она.
– То есть? – удивляюсь я. – Что значит – зачем?
– К чему все ваши вопросы? Вы что, сможете спасти Сашу?
Ну и что я должен ей ответить?
К счастью, мне на помощь приходит мой спутник, дотоле оглядывавший палату с брезгливым любопытством. Видимо, у него накоплен богатый опыт общения с родственниками пострадавших.
– А вы, гражданочка, не рассуждайте, – советует он. – Ваше дело – ответить на поставленные вам вопросы, а те, кому надо, разберутся, нужны они или не нужны. А будете ерепениться – вообще никто вашего Сашу не спасет!
После этого сопротивление жены Крашенникова гаснет, и она покорно отвечает на мои вопросы.
Нет, ничего странного за своим мужем она не замечала. Вообще, он у нее был хороший. Не такой, как все… Что это значит? Ну, то есть не пил, не курил, к людям относился с детской доверчивостью. Как это случилось? А никак. Лег вечером спать, а утром не проснулся. Единственное, что ей запомнилось о той страшной ночи, так это то, что где-то среди ночи она вдруг проснулась и поняла, что муж ее не спит. Однако на вопрос, что случилось, Александр так и не ответил. Повернулся на другой бок и сделал вид, что спит. А утром обнаружилось, что он заснул надолго. Если не навсегда… Женщина вновь трет платочком глаза.
– Какие у него были интересы? Трудно сказать… Телевизором он сильно увлекался. Причем сначала любил смотреть всякие детективы, боевики, а потом дошел до того, что смотрел все подряд. Начиная от детских передач и кончая латиноамериканскими сериалами. За уши не оттащишь от экрана. У нас, знаете, в каждой комнате по телевизору. И вот куда он ни зайдет – тут же включает «ящик»… Ест – смотрит, пишет что-то по работе – смотрит. Практически с утра до вечера телевизоры не выключаются. Наверное, если бы можно было, то и на работе бы смотрел… Но там телевизоров нет, да и начальство за это ругает. Конфликты на этой почве у нас с ним бывали. Не то чтобы скандалы, но упрекала я его не раз, зачем он к этому проклятому голубому экрану пристрастился… Как-то несколько дней телевизор вообще не показывал: антенну ветром снесло с крыши, и ремонтники возились, налаживали. Так он, знаете, что отчебучил? К другу ходил специально для того, чтобы телевизор смотреть! Как вам это нравится?.. Какая может быть семейная жизнь и воспитание ребенка, если главе семьи телевизор дороже всего на свете?!
Тут женщину начинает сотрясать беззвучная истерика, и опрос ее приходится прекратить. Девочка ерзает по кровати и с удвоенной силой канючит: «Мам, ну когда мы пойдем домой?»
Мы с Нагорновым выходим из палаты и направляемся в реанимацию, которая занимает соседний корпус – приземистое панельное двухэтажное здание, в двусмысленном соседстве с моргом.
По дороге капитан излагает мне историю пятого Спящего. Это некто Скобарь Антон, двадцатидвухлетний субъект без определенных занятий. Проще говоря – безработный. Год назад был изгнан со второго курса филфака Инского университета за пьянки и дебоширство в общежитии. Вернувшись в Мапряльск, на работу устроиться не смог или не захотел, перебивался случайными заработками сомнительного толка. Сам он родом из небольшого поселка в восьмидесяти километрах от Мапряльска, там до сих пор живут его родители. Но возвращаться в отчий дом после исключения из университета Антон не захотел. В Мапряльске проживал у какой-то особы непорядочного поведения, с коей сошелся на почве пристрастия к наркотикам. Несколько дней назад сотрудники мапряльского ГОВД занимались шайкой рэкетиров, запугивавших владельцев палаток и частных магазинчиков. По всем правилам оперативно-разыскного искусства для бандитов была устроена засада там, где очередная жертва вымогателей должна была спрятать сверток с требуемой суммой денег. Дело происходило возле заброшенного мусорного контейнера, который стоял на глухом пустыре чисто по традиции, поскольку в последние полгода его никто не опустошал, кроме бродячих котов и бомжей.
Уже будучи задержан с подложным свертком. Скобарь клялся, что оказался возле бака случайно и что якобы ни сном ни духом не ведает ни о каком рэкете. Будто бы в последнее время он вообще питает повышенный интерес к мусорным бакам, так как щедрые граждане повадились выбрасывать старые книги и журналы, кои нужны ему, как бывшему филологу, для повышения культурного уровня. Естественно, что оперативники искателю макулатуры не поверили и задержали его. Просидел Антон в камере предварительного заключения всего два дня, но за это время успел надоесть до смерти всему личному составу. Он постоянно то требовал, то молил, то клянчил, чтобы ему принесли «что-нибудь почитать»… Однажды сержант Ковальский, известный шутник и циник, осведомился ради хохмы, кого предпочитает задержанный: Плутарха или Конфуция. Однако шутка не удалась, поскольку Скобарь принял ее за чистую монету и заявил, что ему все равно что читать, лишь бы у него постоянно был под боком неисчерпаемый запас книг! При этом он даже на каких-то фантастических героев ссылался, которые, мол, как и он, без книг просто не могли жить, как обычный человек не может жить без пищи или без воздуха…
Последний раз, а это было вчера вечером, он вообще потерял лицо и стал бить ногами в железную дверь, сквернословя и требуя вызвать представителей правозащитных организаций. Разумеется, добился он лишь того, что дежуривший по КПЗ старшина Махачкалин утихомирил буйного чтеца самым простым и доступным способом в виде удара дубинкой промеж лопаток. Правда, потом в устной беседе с Нагорновым Махачкалин клятвенно заверял, что, ввиду немалого опыта обращения с задержанными, никак не мог повредить какие бы то ни было жизненно важные органы бывшего студента, а значит, не несет ответственности за случившееся со Скобарем…
Как бы там ни было, но сегодня утром, когда в ГОВД явился следователь для проведения очередного допроса Антона Скобаря, последний был обнаружен лежащим на лежаке КПЗ с закрытыми глазами и в состоянии, близком к бессознательному. Срочно вызванный судебный медик констатировал глубокую кому при сохранении нормальных функций всего остального организма. Иначе говоря – Спячку…
Возникла проблема: что делать с задержанным, разбудить которого не представляется возможным. Даже путем использования всех «штатных средств наведения порядка» ГОВД, вместе взятых…
Если жизни и здоровью Скобаря действительно угрожает неведомый недуг, то держать его в камере означает грубо нарушить права человека, за что впоследствии можно прилично схлопотать по шее от вышестоящего начальства. Специализированные медицинские учреждения в городе отсутствуют, а имеются лишь в исправительно-трудовой колонии строгого режима в пятидесяти километрах от Мапряльска. Но класть Скобаря в тюремную больницу никто не имеет права, пока он состоит под следствием, пусть даже и в качестве подозреваемого. Если же речь идет о симуляции, предпринятой с целью попытки побега из КПЗ, то помещать Скобаря в горбольницу без охраны было бы по меньшей мере наивной глупостью. А приставлять к его койке вооруженного милиционера невозможно по причине отсутствия свободного личного состава и значительной неукомплектованности штатных подразделений милиции…
Таким образом, в больницу Нагорнов прибыл для того, чтобы, по его выражению, «прощупать почву» и посоветоваться со специалистами, насколько Спячка серьезна и когда она может закончиться…
Выслушав эту историю, я не вижу другого выхода, кроме как посвятить капитана в кое-какие подробности, связанные со Спящими. Нагорнов озадаченно чешет затылок и изрыгает массу проклятий – как ни странно, вполне литературных.
А я с тайным злорадством сообщаю:
– Между прочим, чтобы человек, оказавшийся в затяжной коме, мог выжить, его надо кормить, за ним нужен уход, как за обычным лежачим больным… ну, вы сами понимаете, Евгений: пролежни, отправление естественных надобностей, массаж и прочее и прочее… Сможете вы все это обеспечить вашему Скобарю в камере?
Наверное, в этот момент перед мысленным взором моего спутника живо предстает картина, как сержант Ковальский на пару со старшиной Махачкалиным массажируют спящего арестанта, потому что он лишь судорожно усмехается.
– А там пусть ваше начальство само решает, – невозмутимо добавляю я.
– Да-да, конечно, – опустив голову, бормочет капитан, и мы входим в коридор реанимационного отделения, чем-то смахивающий на подземный тир. Во всяком случае, несмотря на яркое солнце снаружи, здесь естественное освещение отсутствует, и лишь бактерицидные лампы мертвенно-белым светом заливают бетонный коридор, по которому, наверное, и доставляют на тележках вновь прибывших пациентов.
Возле входа в операционный отсек в виде распашных двустворчатых дверей из матового стекла, где за столиком сбоку восседает пышногрудая дежурная, имеется пара скамеек для посетителей, и на одной из них, положив ногу на ногу, сидит в напряженной позе человек лет сорока в пыльном джинсовом костюме. Рядом с ним на скамье торчит довольно пухлая дорожная сумка.
Мы с Нагорновым подходим к дежурной, и я предъявляю ей больничный пропуск, а Нагорнов – служебное удостоверение.
– Мы – к Круглову и Солодкому, – объявляю я. – Где их можно найти?
Пока дежурная объясняет нам дорогу, джинсовый человек вскакивает, как ужаленный змеей, и устремляется к нам.
– Послушайте, – говорит он сердито дежурной, – почему это одним можно проходить к больным, а мне нельзя?.. Что это за люди? И по какому праву меня не пускают к моему родному сыну?
Дежурная пытается что-то объяснить, ссылаясь на распоряжение заведующего, но человек ее не слушает. У меня складывается впечатление, что еще немного – и он попытается силой прорваться внутрь.
– А вы кто такой, гражданин? – спокойно осведомляется Нагорнов. – И кому конкретно вы приходитесь отцом?
Человек достает из внутреннего кармана куртки какие-то документы и сует их чуть ли не в нос моему спутнику.
– Черт знает что тут творится! – рубит он суровым голосом. Такой голос вполне под стать его грубым, словно высеченным топором, чертам обветренного, загорелого лица. – Я только что с поезда, который тащился целую неделю через всю страну, и теперь не могу попасть в свою собственную квартиру! Дверь, понимаешь, опечатана милицией, сын в больнице, сестра – в морге, никто ничего толком не знает и никто ни за что не отвечает, вот в чем вся соль-то!.. Прихожу сюда – а меня и здесь не пускают! «Режим такой», – говорят!.. Хотел бы я знать, кто придумал эти идиотские порядки!..
Нагорнов наконец возвращает человеку зеленоватую книжечку и сообщает мне:
– Что ж, познакомьтесь, Владлен Алексеевич… Это Константин Павлович, отец Олега Круглова. Майор Вооруженных Сил…
– Бывший майор, – поправляет его человек в джинсовом костюме. – Когда от сестры пришла телеграмма, в нашем полку намечались учения с участием высших армейских чиновников, и меня попросту не отпустили. И мне пришлось подать рапорт об увольнении… А там, как всегда, началась волынка с оформлением, документы, медкомиссии, туда-сюда. Вот так и получилось, что я немного опоздал…
Он, не сдержавшись, испускает одно из словечек, явно не предназначенных для женских ушей. Но дежурная невозмутимо делает вид, что ничего не слышала.
– Да ради бога! – заявляет Круглов. – Только сначала я хотел бы увидеть сына!
– Ну что, поможем человеку, Владлен Алексеевич? – хитро щурится Нагорнов.
Пожав плечами, мягко, но непреклонно обращаюсь к дежурной:
– Константин Павлович пройдет в палату вместе с нами.
По опыту знаю, что церберов всех мастей нельзя упрашивать. Им следует только отдавать распоряжения приказным тоном. Это на них действует, как команда «Фу!».
– Но только ненадолго! – слабо протестует женщина.
– Конечно, конечно, – говорю я и делаю своим спутникам приглашающий жест: – Прошу, господа!
* * *
День этот оказывается на удивление длинным. Во всяком случае, мне так кажется…
Потому что до вечера я успеваю сделать многое.
Когда Нагорнов и Круглов-старший покидают больницу (капитан пообещал бывшему майору вскрыть опечатанную квартиру) и я остаюсь один на один со Спящими, то в первую очередь провожу кое-какие аппаратные исследования Солодкого и мальчика. Потом то же самое проделываю с пособником рэкетиров Скобарем, которого доставляют прямо из камеры.
У всех одна и та же клиническая картина: глубокий сон, повышенная активность головного мозга, отсутствие видимых патологий. Спячка, будь она проклята!..
Я не специалист в области медицины, но кое-что перед выездом в Мапряльск успел усвоить.
Поэтому на всякий случай беру у каждого из них анализы. На содержание каких-либо посторонних веществ в крови. На целостность генных структур. На наличие вирусов. И так далее. В Мапряльске наверняка нет такой лаборатории, которая могла бы провести экспертизу по интересующим меня параметрам, но это меня не смущает.
Моя задача заключается в том, чтобы переправить все эти образцы в Центр. А уж там-то собраны эксперты всех мастей вкупе с самой современной аппаратурой.
Однако, похоже, шефа моего анализы не интересуют вовсе. Во всяком случае, когда я связываюсь с ним, чтобы доложить о появлении новых пациентов, он реагирует на мою просьбу весьма вяло. И тот факт, что количество Спящих нарастает с каждым днем, его не пугает, а как бы воодушевляет. Впрочем, он с готовностью поясняет, почему: по его убеждению, чем больше интересующих нас объектов, тем выше вероятность, что кто-то из них проснется. И опять ловко увиливает от ответа на мой вопрос, что будет, когда это пробуждение состоится…
Из Артемовска, где находится еще один очаг Спячки, особых новостей нет. Или шеф их от меня тщательно скрывает.
Не нравится мне все это.
И все больше складывается впечатление, что причины возникновения странной эпидемии интересуют лишь меня. А все остальные, включая близких родственников Спящих, пассивно ждут, когда псевдолетаргики очнутся…
Тем не менее упрямо продолжаю свою поисково-дознавательную деятельность. Узнав с помощью Нагорнова адреса нужных мне людей, отправляюсь после обеда совершать опрос родственников и знакомых Спящих. Меня особенно интересуют те, о ком нет никакой информации, кроме скупых сведений в больничных документах.
Начинаю свой обход со старшей сестры Быковой. Ее зовут Алла. Она старше Юли почти на десять лет. У Аллы семья: муж и пятилетний сын. Они живут в трехкомнатной квартире в центре города. Юля проживала у них: зачем пользоваться студенческой общагой, если можно жить у родной сестры?
В разговоре со мной Алла сообщает, что никаких причин для психошока у ее сестры быть не могло. Жила Юля в достатке, потому что, помимо стипендии, регулярно получала почтовые переводы от матери, которая живет в Омске. Да и Алла с мужем Юле ни в чем не отказывали. Училась девушка неплохо, но в последнее время стала слишком увлекаться современной музыкой, и это сказывалось на ее успеваемости. На этой почве между сестрами возникали ссоры, в ходе которых старшая пыталась образумить Юлю, а младшая огрызалась в том плане, что, мол, не надо учить ее жить…
В подтверждение своих слов Алла демонстрирует мне комнату Юли. В самом деле, здесь полно музыкальной продукции в виде компакт-дисков и магнитофонных кассет. На столике возле дивана лежит плейер с наушниками. В углу виднеется мощная стереосистема, по которой видно, что ее эксплуатировали очень интенсивно.
Был ли у Юли кавалер, Алла не знает, но ей кажется, что нет. «Она ведь такая себялюбивая была, – говорит она в сердцах, поблескивая золотой оправой очков. – Она вообще не способна полюбить кого-то, она может лишь позволить, чтобы ее любили…» – «Вы так говорите „была“, словно считаете ее мертвой», – хочется сказать мне, но я удерживаюсь от этого замечания. Впрочем, для Аллы, видимо, так оно и есть…
Как случилось, что Юля впала в Спячку, Алла ничего существенного сообщить не может. Знает лишь, что это произошло прямо на занятиях в колледже. Во всяком случае, так ей сказал директор, к которому Аллу вызвали в срочном порядке с работы две недели назад. Никто из одногруппников Юли тоже вразумительных объяснений дать не мог. Быкова-младшая в тот момент сидела на последней парте, причем посторонними делами не занималась, даже наушников на ней тогда не было. Просто преподаватель вдруг узрел, что девушка сидит с закрытыми глазами, и сделал ей замечание, на которое Юля никак не отреагировала. Кто-то из соседей стал толкать девушку локтем в бок, но и это не помогло. Плавное течение занятия было прервано, ребята принялись будить Юлю всеми известными средствами, пока не поняли, что с ней происходит что-то неладное. Вызвали «Скорую», которая и доставила девушку в больницу…
– А когда вы в последний раз были в больнице? – все-таки спрашиваю я, уже стоя в прихожей.
Сверкнув очками, Алла начинает оправдываться: у нее катастрофически не хватает времени проведать сестру. Очень ответственная работа на заводе. Муж – великовозрастный оболтус… Сын, оболтус малолетний, воспитание которого требует все больше усилий. Весь дом на ней: стирка, уборка, готовка… И потом, какой смысл навещать сестру, если она находится в бессознательном состоянии? Она же все равно не может ни нормально есть, ни разговаривать…
Эта пугающая своей бесчеловечностью логика лишает меня дара речи и каких бы то ни было аргументов.
Разве можно взывать к совести того, у кого ее попросту нет?
Да и нужно ли мне выступать в роли нравоучителя?
Не все люди сволочи, но если уж тебе попался подобный редкостный экземпляр, не спеши засучивать рукава, чтобы врезать ему от души по физиономии.
Не судите, да не судимы будете. Найдите в себе силы прощать прегрешения ближнего.
Угу. Легко раздавать подобные поучения направо и налево. Труднее следовать им в реальной жизни.
И все-таки максимум, что ты можешь себе позволить, Лен, – это повернуться и уйти из этой чистенькой, хорошо обставленной квартирки, не говоря ни слова. Прочь от очков в золотой оправе, за которыми не видно глаз этой уверенной в своей житейской правоте женщины…
Не знаю, может быть, под влиянием общения с сестрой Быковой, а может быть, из-за чего-то другого, но мой детективный энтузиазм постепенно идет на убыль. Отчаяние охватывает меня, когда я представляю себе, сколько людей мне надо еще разыскать и опросить, чтобы найти ниточку к разгадке тайны Спящих. Да и найду ли я какую-нибудь зацепку?
Не проще ли последовать инструкции шефа и не мотаться по жаре, а обосноваться в непосредственной близости от Спящих и терпеливо ждать, когда они соизволят проснуться?
Однако, наверное, мне в свое время слишком долго вдалбливали в голову понятие долга, раз я все равно тащусь из одного конца этого, оказавшегося не таким уж и малым городка в другой…
И, как и следовало ожидать, напрасно.
Дирекция колледжа. Беседа с завучем. Ноль информации.
Машиностроительный завод, где меня не пускают дальше проходной, куда выходит вызванный мной по телефону начальник цеха, где трудился Крашенников. Ноль информации.
Близкий друг Солодкого, тоже работник книготорговли. Ноль полезной информации, если не считать подробных сведений о том, какое пиво предпочитал Владимир и кто из писателей ему нравился…
Школа, пустующая по причине летних каникул, где я разговариваю с учительницей, ведущей математику в классе Олега Круглова. Никакой информации, кроме той, что касается непосредственно его успеваемости и поведения на уроках…
Соседний со школой двор, где проживает один из тех немногих одноклассников Олега, который по неизвестной причине не уехал на лето из города на юг с родителями или в деревню к бабушке. Парня зовут Игорь, и он такой же фанат компьютеров и Интернета, каким был Олег. (Вот и я уже начинаю про себя употреблять это страшное словечко «был» – дурной пример заразителен.) Опять-таки ни одного байта полезной информации. Не считать же таковой, например, тот факт, что Олег любил не только компьютер, но и животных. Этой весной он нашел где-то бездомного кота, но тетка категорически была против того, чтобы он притащил его домой, и тогда Олег поселил кота на школьном чердаке, а потом регулярно лазил туда подкармливать своего питомца…
А когда я пытаюсь узнать, что именно интересовало Олега и его дружка в Интернете, Игорь затрудняется с ответом. Наконец, формулирует довольно странную фразу: «Ничего – и в то же время все!» – «Как это понимать?» – удивляюсь я. «Ну, вы этого не поймете, если сами не увлекались серфингом в Сети, – сообщает мой юный собеседник. – Интересен сам процесс, а не то, что ты найдешь…»
Именно в этот момент происходит один забавный (только в тот момент мне так не кажется), хотя и постыдный для меня инцидент.
Мы стоим во дворе между двумя пятиэтажными домами, в пространстве, являющемся гибридом детской площадки и сквера и наверняка используемом окрестными обитателями для выгула не только детей, но и собак. Внезапно на футболке Игоря, в районе солнечного сплетения, возникает странный алый кружок размером с гривенник. Причем он не стоит на месте, а постепенно перемещается к лицу моего собеседника.
И прежде чем мое сознание успевает сделать какие-либо выводы о возможной сути этого красного кружка, подсознание бывшего интерполовца посылает соответствующие импульсы в мышцы, и, когда кружок оказывается на лбу мальчишки, я сбиваю его с ног и распластываюсь сверху всей своей массой, безжалостно отбросив в сторону свой драгоценный кейс.
Приличных укрытий вокруг нас в радиусе двадцати метров нет, и я с тоскливым отчаянием жду, когда пуля снайпера вдарит мне между лопаток или в затылок.
Однако проходит еще несколько секунд, а выстрела все нет, и тогда я решаюсь отпустить барахтающегося подо мной, полузадушенного моими защитными действиями юношу и осторожно оглядываюсь вокруг.
Люди, ставшие свидетелями этого зрелища, смотрят в нашу сторону с искренним недоумением и даже опаской.
Еще бы: не каждый день встретишь идиота, способного на непредсказуемые поступки в общественном месте!
Мы с Игорем поднимаемся на ноги, отряхиваемся от пыли, и я скупо поясняю, по какой причине «на меня нашло».
В ответ, широко осклабившись, Игорь сообщает:
– Да это же Серега Панин со своей лазерной указкой! Во-он его окошко!..
Действительно, на четвертом этаже соседней пятиэтажки в открытом настежь окне красуется ухмыляющаяся мальчишеская рожица.
Отодрать бы тебя, паршивец, за такие шуточки!..