— Тась, а Тась! — вопрошал мой любопытный младший братец, — а дя Бро что сделал?

— Умер он, Василько, — что за вопрос?

— Это понятно, а как? Сыграл в ящик? Ковырнулся или гикнулся?

— Что ты несешь? Человек умер, хороший, между прочим, человек, а тебе шуточки. Совершенно неуместно.

— Скучная ты, Таська, и классики не знаешь.

Только тут я увидела, что мое белобрысое и ясноглазое двенадцатилетнее чучело крутит в руках какую-то книжку. Подскочила, выхватила. Как ни странно, отдал легко, не сопротивляясь.

— А, Ильф и Петров, — улыбаясь, произнесла я, — совсем забыла эту удивительную классификацию смертей. Вот как ты читаешь? Задом наперед что ли?

— Нет, нормально, я вчера начал читать, вот, заканчиваю, а тут — дя Бро и… Тась, — помолчав немного, продолжил братец, — а похороны когда?

— Не знаю, спустись, спроси.

— Да ты чо! Там же он! Я боюсь.

— Чего боишься? Трупов? Зря, мне вот все знакомые говорят — бояться надо живых. А мертвый человек, он как и есть мертвый. Из могилы не встанет.

— Ну да, — недоверчиво откликнулся он, — а "панночка"?

— Слушай, это же все сказки. Что там в твоей бестолковке творится? Ума не приложу. Знаешь, но, правда, нужно узнать, когда похороны. Сходи к баб Яне? В комнату не заходи, раз боишься, а так с порога, постучи. Там двери открытые. Кто выйдет, того и спросишь. Я доглажу уже эту гору.

Василько, скривив рожицу, вышел, пошлепал вниз по ступенькам. Родители уехали в отпуск. Остались мы вдвоем. Конечно, все домашние дела я запустила, а к приезду надо все чики-пуки сделать. А то в другой раз не оставят, разъедутся по одному, как раньше. Василько хороший брат — покладистый, спокойный. И уроки сам делает, может, и хитрит когда, но не очень. Вдвоем мы оставались уже не впервой. Вот, дя Бро подвел. Такой хороший дядька, и не старый совсем. Вздумалось же ему помереть, когда мы одни. Собиралась сегодня с друзьями на природу. Любим мы смотаться в выходные на озера. Там палатка, костер, шашлыки. А к вечеру следующего дня — домой. Как теперь мальчишку оставить? Не останется. С собой брать? Следить надо, не оторвешься. Вода в озерах холодная, глубоко, еще судорога схватит и утонет. Придется остаться дома.

— Похороны завтра, в три дня, — сказал Василько уныло, — они говорят, он молодой был. Знаешь, лежит, как живой, кажется, даже глаза приоткрыл, на меня взглянул и тут же зажмурился.

— Не ерунди, братец! — отозвалась я тут же, но взглянув на посеревшего и притихшего брата, добавила, — а знаешь, я хотела уже отказаться от поездки, но теперь думаю — нет, поедем вместе! Что нам здесь торчать, а?

Василько засиял весь:

— Поеду, Тасенька, поеду! Я тихо буду сидеть.

— Да тихо-то необязательно, ты только в воду без меня не лезь, ладно? И по куширям не носись ночью. Еще заблудишься.

Гора белья постепенно уменьшалась, я обдумывала, как объяснить друзьям, что беру с собой брата. Обычно все младшеньких оставляли дома, но тут такой случай. Я позвонила Стасю, это мой парень. На удивление легко согласился. Убрала последнее глаженое белье, и начали собираться. Потом спустилась вниз. Попрощаться надо, хороший дядька был. То велик починит, то конфетками угостит. Да и на венок отдать. У нас дом дружный, как несчастье какое, все друг другу помогают.

Баба Яна в черном платке сама казалась черной. Из глаз все время текли слезы, она сидела около гроба и поправляла мертвому мужу падающие на лоб волосы.

— Вот такие они у него и при жизни были, непослушные, — причитала громким шепотом, — да и сам был непослушный. Ему говоришь одно, он головой кивнет, и все по-своему сделает.

— А вы одна остались, баб Яна? — удивилась я.

— Да нет, сестра его здесь, на балкон вышла, дети наши. В магазин пошли. Не одни мы.

— Баб Яна, мы с Васильком уедем сейчас, нас не будет завтра, я попрощаться зашла, и вот — на венок.

Я положила на древний полированный и потому укрытый простынями сервант деньги.

— Вы уж простите.

— Да, что ты, Тасенька, конечно, дело молодое, спасибо, девочка.

Стоя в дверях, оглянулась. Дя Бро смотрел на меня в упор прищуренными глазами. Я пошатнулась и схватилась обеими руками за притолоку двери, зажмурилась. Открыла глаза и снова взглянула на лежащего в гробу. Нет, показалось. Глаза закрыты, на лице выражение полного покоя и умиротворенности. Я быстро побежала к себе.

Уже через час мы мчались по шоссе в сторону озера Нарочь. Давно нами облюбованное место в сухом и светлом сосновом бору оказалось занятым. Пришлось проехать дальше. Наконец, за очередным поворотом, открылась чудная поляна в подлеске густого ельника. Лес, конечно, выглядел мрачно: частый и темный с низкими, широко разбросанными еловыми лапами в лучах заходящего солнца казался непроходимой стеной с остроконечными башенками. Зато впереди открывалось удивительное и спокойное озеро. Легкий ветерок рябил голубую гладь, редкие облачка отбрасывали полупрозрачную тень, и под ними озеро казалось темно-лиловым. Ни лодок, ни птиц, даже на горизонте ни одного паруса. Озеро отдыхало.

Мы установили палатки. Василько помогал всем и, что удивительно, не мешал. Он собирал еловые лапы на подстилку, старательно вбивал колышки и натягивал веревки. Потом занялся сушняком для шашлыка. Ему все было очень интересно. Пока Стась собирал мангал, стоял рядом. Я звала купаться — не пошел. Ему было интересней с парнями.

Леся быстро устала и выбралась на берег, мы с Божаной еще поплавали. Мальчики начали колдовать над шашлыками. Наступил вечер. Ели мы при свете фонарей. Устали все и завалились спать. С Васильком я чуть не поссорилась: не хотел идти в палатку и все тут:

— Я посижу здесь, — говорил он мне, — еще немного. Такое небо, Тась, взгляни! Я столько звезд и не видел! Вон, глянь, падает.

— Желание загадывай, быстро! — скомандовала я, — ну, успел?

— Не-а!

— Значит, в палатку.

Я спала без сновидений, так, будто прополола не одну делянку лука. Так же неожиданно и сразу проснулась. Василько в палатке не было. Выбралась наружу, сладко потянулась, осмотрелась. Уйти далеко он не мог. Где-то здесь, рядом. Но — не было! Я испугалась. Огромный желтый абажур луны выхватил из озера тонкую серебряную дорожку. По ней плыл лебедь. И на его спине сидел мой Василько! Этого не могло быть, но это — было! Страх пронзил меня насквозь, я бросилась к озеру. Василько был далеко, но я хорошая пловчиха и хотела его догнать. Вдруг услышала знакомый голос:

— Тасенька, остановись.

С поляны поднялась длинная и прозрачная тень. Она двинулась в мою сторону. Крик застрял у меня в горле. Ужас сковал и лишил способности двигаться и думать. Я стояла и смотрела, как ко мне приближалась тень.

— Тасенька, не бойся меня, я помогу, я специально пришел, чтобы помочь.

Я узнала этот голос!

— Дя Бро? — спросила шепотом.

— Дя Бро, дя Бро, дядя Бронислав я… Был, — ответила тень.

Я немного осмелела, успокоилась.

— Пойдем, — позвал он, протягивая руку.

Моя рука прошла сквозь тень.

— Да, за руку тебя мне уже не взять, — вздохнул он, — ладно, попробуем просто пройти рядом.

Он шел к озеру. Я — следом. Вот и лунная дорожка. Дядя Бронислав встал на нее:

— Давай, надо найти Василько!

Я поставила ногу и оказалась по колена в воде.

— Нет, так у нас не получится!

Дядя Бронислав оглянулся по сторонам:

— А ну, подь-ка сюда! — громким шепотом позвал он кого-то из воды, — давай, давай, не бойся.

Я услышала легкий всплеск, на лунной дорожке появилась девушка. Она шла по воде так же, как тень, но было понятно, что она жива.

— Что за выходки, маэстро? — с легким презрением спросила она.

Я вспомнила — дядя Бронислав был музыкантом. Девушка подошла к нам почти вплотную:

— Что ты хочешь, несчастный? — спросила.

Меня она, казалось, не видела. Ее обнаженное тело слегка прикрывали длинные волнистые волосы цвета спелой пшеницы.

— Помощь нужна нам, — коротко бросил дядя Бронислав.

— Ты только умер, как ты смеешь со мной так разговаривать!

Мне казалось, она испепелит его взглядом, сейчас исчезнет даже тень дяди Бронислава, и я со своей бедой останусь одна!

— Да, я не знаю вашей иерархии, хотя ты меня знаешь? Кто из вас кто, мне неизвестно, да и неинтересно, — медленно говорил он, — но нужна срочная помощь! Только что черная лебедь отсюда утащила на себе мальчика. Я не думаю, что это хорошо!

— Черная лебедь?

Мне показалось, что в голосе странной девушки появились нотки недовольства. Она решила меня заметить:

— Кто тебе этот мальчик? Ты же его ищешь?

— Да, мой младший брат.

Она повернулась к дяде Брониславу:

— Меня зовут Тереза. Я помогу вам, но как ты здесь оказался? Откуда ты узнал?

Задавая эти вопросы, Тереза хлопнула трижды в ладони, и к нам подплыли три белых лебедя.

— Садитесь, — приказала.

— Мне, наверное, не надо, — возразил дядя Бронислав.

— Надо! Сам ты будешь идти очень долго, а надо бы поторопиться. И разговаривать мы не сможем, если ты отстанешь.

Мы сели на лебедей. Все три птицы поднялись в воздух и легко понесли нас над озером.

— Рассказывай! — приказала Тереза.

— Я умер сегодня.

— Я знаю.

— Василько пришел проститься, и когда он стоял около меня, над ним появился черный лебедь. Потом пришла Тася. Над ней кружил белый лебедь. И еще, в разговоре она сказала, что сегодня уезжает. Я привык заботиться об этих детях, понял, что они в опасности и решил проследить за ними.

— Ты смелый человек.

— Возможно. Куда мы?

— Увидите! От меня не отходите, чтобы ни случилось!

* * *

Была темная ночь, звезды, которые так манили Василько, попрятались. Только луна светила серебряным светом, но и она не освещала ничего, кроме тонкой дорожки на поверхности озера. И по этой дорожке не торопясь плыла черная лебедь. На ее спине сидел мой брат и разглядывал что-то светящееся на своей ладони. Мы в полосу лунного света не попали. Птицы размеренно взмахивали крыльями, тень дяди Бронислава слилась с лебедем, Тереза низко наклонилась и прижалась к шее прекрасной птицы, ее тоже не было видно. Она недовольно махнула мне рукой. Тогда я прижалась к лебедю, стало страшно — далеко внизу темнело озеро, я зажмурила глаза и открыла их, когда почувствовала, что птица разворачивается и замедляет полет.

Мне открылось удивительное зрелище: посреди темной воды стоял ярко освещенный замок. Множество башенок, колонн, лестниц, балконов — все это причудливо соединилось в хаотично-строгую композицию. Крыши и парапеты балконов и лестниц покрывали яркие мерцающие то голубым, то розовым, то желтым светом огоньки. Они мне что-то напомнили. Лебеди сделали несколько кругов над замком и опустились на один из балконов. Тереза соскочила быстро и прошептала:

— Скорее и тише, пойдемте!

Тихо мог ходить только дядя Бронислав, я же споткнулась о порожек при выходе с балкона и чуть не упала. Дядя Бронислав инстинктивно подхватил и, что удивительно, удержал меня.

— Я же просила — тише, — почти свистела Тереза.

Она задернула тяжелые шторы, в комнате стало совсем темно.

— Где же вы, мавки? — крикнула она в темноту.

— Идем, идем, Тереза, — донеслось издалека.

В полной темноте появились два размытых светлых пятна, сначала чуть заметные, потом свет стал ярче, он колыхался, дрожал. Потянуло холодом. Наконец вырисовались очертания дверных проемов с двух сторон: справа и слева. И вот, оттуда вышли со свечами в руках длинноволосые обнаженные девушки.

— Тебе надо затеряться среди них, — сказала Тереза.

— Но как? — удивилась я.

— Хочешь брата спасти? — спросила хозяйка.

— Конечно, — не раздумывая, ответила я.

— Значит, затеряешься.

В комнате стало светло. Это была спальня. Напротив нас стояла огромная кровать под роскошным балдахином из тяжелого красного бархата. Из того же бархата были сделаны шторы на дверях, их задернули за собой вошедшие девушки. Слева от меня — резной черного дерева туалетный столик с огромным мутным зеркалом, перед ним глубокое мягкое кресло, обитое ярким атласом. На туалетном столике в полном беспорядке разбросаны баночки и флакончики самых вычурных форм и удивительных цветов. У другой стены стояла сложно изогнутая банкетка, обитая тем же атласом.

— Раздевайся, — приказала Тереза.

Она прошла к туалетному столику, взяла что-то похожее на палитру. Из одной склянки капнула в середину, из другой с краю. И так капала капли по кругу из разных баночек. Я подошла к ней. Капая очередную каплю, Тереза что-то шептала, потом протянула мне палитру и сказала:

— В левую руку возьми это, правой рукой — смешай, и быстро нанеси на волосы, лицо и тело.

Она не смотрела, как я выполняю наказ. Стремительно вышла на балкон, так же быстро вернулась. Я смешала капли, под рукой ртутными шариками раскатилась в разные стороны получившаяся смесь. Я испугалась, что капли упадут на пол и, положив палитру на столик, двумя руками принялась мазать себя. Я провела по волосам, и у них появился болотный оттенок, провела по лицу, и оно стало безликим и бледным, провела по телу и почувствовала удивительную легкость. Оглянулась. Тереза стояла неподвижно, глядя на ладонь, в которой светился голубой огонек. Она опять что-то шептала, потом бросила огонек в дядю Бронислава. Тень съежилась, изогнулась, свернулась клубочком, упала на пол и превратилась в маленькую синюю жабу.

— Ты будешь все время с ней. Если что-то пойдет не так, шепнешь мавкам. Они меня найдут.

— Слушаюсь, госпожа, — незнакомым голосом произнес дядя Бронислав и прыгнул мне на плечо.

Тереза вышла на балкон и зашла снова. Теперь в ее руке оказался желтый огонек. Она пошептала и бросила его на пол. Огонек рассыпался мелкими желтыми искрами и с полу поднялся красивый золотоволосый юноша с яркими желтыми глазами.

— Ты мой слуга, — четко выговаривая слова, произнесла Тереза, — ты выполняешь только мои распоряжения, слышишь, Летавица?

— Слышу, хозяйка, — глухо ответил он.

— Сейчас ты пойдешь на поляну, будешь веселиться со всеми. Ты должен как можно скорее узнать, зачем Моране Василько.

— Слушаюсь, хозяйка.

— Иди.

Когда Летавица ушел, Тереза устало вздохнула и сказала:

— Ни один праздник не проходит спокойно! Мне надо отдохнуть и привести себя в порядок. Вы идите уже, идите.

Мавки подхватили меня под руки. Я почувствовала исходящий от них могильный холод, они потащили меня к одной из боковых дверей, закрытых плотными шторами. Там оказался узкий и длинный коридор, по кругу охватывавший здание. По правую руку огромные распахнутые окна и двери, выходили на открытую террасу освещенную все теми же разноцветными огоньками. Снизу вверх ползли лианы дикого винограда, хмеля и плюща, опутывая колонны. Доносился терпкий запах цветущих ночных фиалок, роз и плюща. Ветер шелестел листьями и раскачивал маленькие огоньки. По другую сторону изредка попадались дверные проемы, зашторенные толстыми портьерами. Коридор казался бесконечным. Мы уже не бежали, мы летели, взявшись за руки. Удивительная легкость и уверенность поселились во мне. Хотелось танцевать и веселиться, прыгать и скакать. Вот и лестница. Я вырвалась вперед. Вскочила на перила и понеслась вниз, балансируя руками. По бокам со свистом, гиканьем и хохотом летели мавки. Жаба на моем плече подсвистывала, подхихикивала, цепко держась коготками. Вдруг зашептала:

— Осторожно! Ты забыла, ты живая!

Я притормозила и зашаталась. Мавки подхватили меня с двух сторон, и лестница кончилась. Мы вышли на поляну, густо поросшую травой, окруженную высокими раскидистыми деревьями в одеянии из мерцающих разноцветных огоньков. Впереди плескалось озеро. Со всех сторон раздались крики:

— Мавки, вышли мавки! Скоро появится Тереза.

— Смотрите, новенькая! Красивая! Да у нее жаба на плече!

Последний возглас был с ноткой сожаления.

— Почему они жалеют, что у меня ты на плече? — шепотом спросила дядю Бронислава.

— Признак особой чести и знати. К тебе так просто никто не может подойти, только из свиты Терезы.

— Это хорошо или плохо? — спросила я.

— Хорошо, ты же теплая. Сразу поймут, что живая.

* * *

Я оглянулась. На поляне шло буйное веселье. Там танцевал колченогий Пан, наигрывая на свирели, там водили хоровод черноволосые девушки в полупрозрачных сарафанах. Вокруг них отплясывали парни в лихо заломленных фуражках, широких шароварах, подвязанных ярко-красными кушаками, около самой воды расположились прямо на мокрой траве влюбленные парочки, они о чем-то шептались, а потом разражались громким, неуемным смехом. Над всем этим весельем кружились огромные, в человеческий рост, стрекозы с желтыми глазами и прозрачными крыльями. В лапках они держали подносы, уставленные тонкостенными бокалами, полными прозрачного желтоватого напитка. Одна подлетела к нам. Я взяла бокал, и он засветился в моей руке. Стрекоза осуждающе покачала головой и улетела.

— Пей скорее, видишь же — светится! — зашептал дядя Бронислав.

Я выпила залпом. Это оказалось шампанское, очень вкусное, сухое, как я люблю. Подлетела снова стрекоза. Я поставила пустой бокал на поднос.

— Не бойся, не выдам, — прошептала она, — но больше ни у кого ничего не бери. Только у меня. Узнаешь?

Я присмотрелась к ней. Желтые глаза где-то в глубине отсвечивали синим, тонкие лапки заканчивались ярким красным лаком, грудь и хвост зеленые и между ними поясок красно-оранжевого цвета со стразами.

— Узнаю, — ответила я.

Стрекоза взмахнула крыльями и улетела. Я проследила за ней взглядом. На дальнем конце поляны, почти перед дворцом, бил фонтан. Несколько ярких девушек в коротких голубых туниках наполняли бокалы льющейся из фонтана жидкостью, расставляли на подносы, подбрасывали вверх. Стрекозы подхватывали их и разносили гостям, а пустые бокалы вместе с подносами бросали в озеро. Появились огромные жуки с вазами на спинах, полными фруктов и конфет. Они перелетали от компании к компании, угощая желающих.

Я осталась одна. Мавки включились в общее веселье. Их обнаженные белесые тела мелькали среди полуодетых смуглых женщин и парней. Танец становился все стремительней, откуда-то понеслась быстрая торопливая музыка, казалось, танцующие наступают себе же на пятки. Свирель Пана захлебывалась в скором ритме. Под ногами дрожала земля. Поднялся ветер, волны накатывали на поляну и обдавали брызгами пляшущих. Среди всего этого веселья медленно ходил Летавица. Он надевал на головы девушкам венки из желтых кувшинок и шел дальше. Наконец, он повернул в сторону замка, сделал несколько шагов и растворился в воздухе. Я поняла — он выяснил тайну похищения моего брата.

— Я пойду во дворец, — шепнула дяде Брониславу.

— Ни в коем случае! Ждем здесь, я тоже все видел.

Неожиданно музыка оборвалась, танцующие, стрекозы, сидящие и лежащие на траве — все застыли в вычурных позах, там, где были. Через мгновение висящие в воздухе танцоры медленно опустились вниз, сидящие поднялись. Все смотрели на замок. Опустилась его передняя стена, оттуда вышли несколько фигур. Тереза в белом кружевном коротком платье, с венком из белых кувшинок на золотых волосах и Летавица шли слева. Справа — высокая стройная брюнетка в черном длинном шелковом платье, туго охватывающем фигуру. "Морана", — догадалась я. Рядом с ней — мой брат. Показалось, что он стал выше ростом в строгом черном костюме и белой, фосфоресцирующей рубашке. Василько смотрел в собственную ладонь, где пылал огонек. "Так же, как и когда он плыл на лебеде", — подумала я. Посредине и немного сзади вышагивал высокий и очень худой мужчина. Волосы у него были расчесаны на прямой пробор, слева — совершенно белые, справа — иссиня-черные, костюм слева — белый, справа — черный, в правой руке черная трость, в левой — белый цилиндр. Процессия шла медленно и спокойно. На середине поляны они остановились. Мужчина картинно поклонился на все четыре стороны и хлопнул в ладоши. Из воздуха образовался круглый покерный столик, три кресла.

— Кто это? — спросила я шепотом.

— Кощей, нечистый, как хочешь, так и называй, — ответил дядя Бронислав.

— Куда же мы попали?

— Ежегодный Бал, — прошептал дядя Бронислав, — оглянись. Это русалки, домовые, ведьмы, лешие, кикиморы. Нечисть и нежить.

— А стрекозы и жуки?

— Это живые люди, попавшие в рабство.

Тем временем троица села за стол, Кощей снова хлопнул в ладоши и все вокруг ожило. Полилась веселая музыка, возобновились танцы. То там, то здесь раздавались игривые похохатывания. Стрекозы не успевали подносить новые бокалы, жуки наполнять угощениями вазы.

Огромная бабочка, черный махаон, заняла место крупье у стола. Игра пошла. Слышно не было, что они говорили, но я видела, что Морана и Тереза проигрывают. Тереза играла спокойно, она легко расставалась с деньгами. Морана нервничала, злилась. Наконец, Тереза отказалась от игры. Она проиграла все и со смехом вывернула наизнанку пустой кружевной кисет. Морана продолжала играть, она срывала с себя украшения, бросала их на стол, злобно шипела. Кощей весело хохотал.

Я не заметила, что медленно подвигаюсь ближе к игрокам. Очнулась только, когда передо мной встала знакомая стрекоза. Тогда и услышала, наконец, возбужденный шепот дяди Бронислава:

— Остановись! И сама пропадешь, и брата погубишь.

Я замерла, прислушиваясь к тому, что творилось за столом. А там шел спор. Морана хотела отыграться, предлагала сыграть в долг, но Кощей отказывался:

— Ты мне еще с прошлого бала должна, — хохотал он, — не отыграться тебе! Что ты можешь предложить? Снег да болезни? Хвори да горе? Я и сам могу, этого у меня хватает.

— Ставлю мальчика, — вскричала Морана.

Сразу возникла тишина. Казалось, слышно, как трава шевелится. Замолкла музыка, стихли разговоры, прекратились танцы.

— Мальчика, говоришь, — громким шепотом произнес Кощей, — а он живой? Что-то не похож.

— Живой, еще как живой, — расхохоталась Морана.

Она дунула, и с ладони Василько взмыла вверх и обосновалась в небе одинокая звезда. Василько подскочил, оглянулся, меня он не увидел. Он смотрел на Морану:

— Ты сказала, она моя! Ты сказала, звезда моя. Отдай!

— Ох, какой прыткий, — засмеялся Кощей, — идет, играем!

— Послушай меня, Морана, — вмешалась в спор Тереза, — ты все равно проиграешься. Отдай мне мальчика, я отыграю твой проигрыш.

— Ты хочешь отыграть и отдать Моране? Что за альтруизм? — удивился Кощей.

— Бывают, знаешь ли, и у меня странности, — усмехнулась Тереза.

— А что ты захочешь за это от меня?

— Слово.

— Какое?

— Отыграюсь, узнаешь.

— Играй, мальчишка твой! — со злостью сказала Морана.

Крупье — черный махаон, раздал карты.

Я не знаю, как, но Тереза выиграла! Я хотела позвать брата, только открыла рот, как синяя жаба закрыла его собою. Вокруг меня плотным кольцом стояли мавки, над головой кружила стрекоза. Я испугалась: почти не стало видно, что делается на поляне. Я старалась рассмотреть, где Василько. Вдруг он появился за моей спиной вместе с Летавицей. Я прижалась к нему и заплакала.

— Сейчас, Василько, мальчик мой, сейчас мы уйдем, — шептала я ему.

— Что это? — спросил он, показав на синюю жабу на моем лице.

— Ничего, не бойся, я потом тебе расскажу.

Дядя Бронислав в это время уже перепрыгнул с лица обратно на плечо. Я услышала продолжающийся разговор:

— Так какое слово ты хочешь? — спросила Морана.

— Поклянись, что больше обманом заманивать людей не будешь!

— Ах, Тереза! — воскликнула со смехом Морана, — а сама-то какова? Не обманом ли ты притащила сюда девчонку? Знает ли она, что ты потребуешь с нее за спасение брата?

Кресло под Кощеем превратилось в качалку, он наслаждался спором двух женщин, покачиваясь, смакуя шампанское, вертел в руках свой цилиндр.

— Да, да, Тереза, — ехидно засмеялся он, — знает ли девушка?

— Нет, не знает. Но она согласна на все. Это знаю я.

— Скажи, дитя, — спросил Кощей и в упор взглянул на меня, — на что ты согласна ради спасения брата?

— На все, — повторила я слова Терезы.

— И ты отдашь за это свою душу? — спросил, хмурясь, Кощей.

— Да, — тихо ответила я.

— Ну что же, Тереза, требуй, это твоя добыча!

— Послужишь мне три года. В первый год будешь жуком, во второй — стрекозой, в третий — виночерпием. Как понадобишься, вызову. Согласна?

— Да.

— Кажется, пропели вторые петухи, пора собираться, — сказал Кощей.

Он хлопнул в ладоши и освещавшие дворец огоньки поднялись в воздух, все выше и выше, и заняли свои места на небосклоне. Потемневший замок стал размываться, дрожать и исчез, мавки вошли в озеро, ведьмы оседлали появившиеся из неоткуда метлы и улетели, как-то исчезли домовые, лешие потянулись к лесу, улетели стрекозы и жуки, растаяли виночерпии. Морана, Тереза и Кощей повернулись и пошли туда, где только что был замок. Со спины их одежды казались серого цвета, уходили они медленно, беззвучно. Запели "третьи петухи".

Василько спал рядом со мной, в руках он держал венок из желтых кувшинок. В сером предрассветном небе гасли последние звезды. Скоро рассвет. Там, где был замок, появились очертания палаток. Проснулся Василько.

— Тась, — сказал он, — мне такой сон приснился!

Помолчал, покрутил в руках венок.

— Или не приснился?

— Не знаю, Василько, не знаю, — ответила я.

07.04.2011