Как было сказано, летописи являются основой всех схем ранней истории Руси. Но они содержат такие противоречия, которые практически исключают возможность однозначного решения вопросов. В заголовке «Повести временных лет» (или, как ее еще по традиции называют, Начальной летописи) стоит вопрос: «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть»[4]. Очевидно, один из древних историков стремился решить тот же круг проблем, которые занимают специалистов и на протяжении последних двух с лишним столетий. Поскольку вопрос сформулирован одним автором, то и ответ ожидается однозначный. Но самая нацеленность летописца на однозначное решение вопроса предполагает его знакомство и с иными версиями, которые он собирался дезавуировать. Однако, видимо, в позднейших редакциях эти версии в той или иной мере выплыли на страницы летописи, поставив и позднейших летописцев, и историков перед весьма непростым выбором. Если в рассказе о призвании Рюрика с братьями утверждается, что «от тех варяг прозвася Руская земля», то в тексте, восходящем к «Сказанию о славянской грамоте», «Русь» отождествляется с племенем полян («поляне, яже ныне зовомая Русь») и представляется племенем, так же, как и славяне, вышедшим из Иллирии и говорившим на том же языке, что и славяне.

Со времен Татищева признается, что дошедшая до нас редакция летописи сложилась в начале XII в. О времени же происхождения и характере более ранних исторических сочинений мнения специалистов существенно расходятся. Особенно важна при этом проблема зарождения летописной традиции, поскольку от решения именно этого вопроса во многом зависит оценка тех или иных сведений. Один из крупнейших специалистов по истории летописания А. А. Шахматов первые летописные сочинения связывал с утверждением в конце 30-х гг. XI столетия митрополии византийского подчинения. (В качестве своеобразной справки для Константинополя.) Но «Сказание о славянской грамоте», внесенное в летопись и датированное по болгарской эре (эра ориентировалась на лунный календарь, и обозначенный в летописи 6406 г. от «сотворения мира» означал 893-894 гг., когда на соборе в Болгарии было принято решение о «преложении» книг на славянский язык, тогда как по константинопольской эре это был бы 898, а по старой византийской 902 г.). И неслучайно, что Н. К. Никольский, а вслед за ним М. Н. Тихомиров, Б. А. Рыбаков, Л.В. Черепнин первые летописные труды датировали концом X в. (Личность летописца, закончившего свой труд в 996 г., весьма колоритна и по языку, и по свободному образу мыслей). Какие-то записи должны были появиться и в христианской общине, упоминаемой под 944 г. при христианской церкви Ильи. (Обряд христианских погребений этого времени указывает на Подунавье и церковь, независимую ни от Рима, ни от Константинополя. Более обстоятельно об этом будет сказано в следующей главе.)

Отправляясь от факта множественности истоков раннего летописания, можно ставить вопрос и о выделении разных источников и самостоятельных историографических традиций, вошедших в позднейшие своды. Естественно, что между различными центрами и идеями шла борьба, в ходе которой памятники письменности могли уничтожаться или переделываться. Так, летописец, внесший в свод корсунскую версию крещения Владимира, отвергал киевскую и василевскую, а также какие-то иные, им не названные. (А согласно внелетописным источникам, поход князя на Корсунь состоялся спустя два года после крещения). Как правило, разные версии соединялись в одной летописи уже в такое время или в таком месте, когда и где острота противоречий не особенно ощущалась. В летописи противоположные версии часто сохраняются в урезанном виде, как бы освобожденными от публицистической заостренности. Поэтому и сам факт противоречий не всегда легко обнаружить.

На противоречия летописи по поводу происхождения Руси обратил внимание Д. И. Иловайский, наблюдения которого были развиты Шахматовым. При этом Иловайский принял поляно-славянскую версию, а Шахматов - варяжскую, хотя он и обратил внимание на то, что у летописца «слишком явно просвечивает тенденция, упорное желание доказать тождество руси и варягов»[5]. Шахматов считал, что вопрос в начале труда поставил тот летописец, который отождествлял «русь» с «варягами». Но, как заметил позднее Н. К. Никольский, если варяжская концепция тенденциозна, если она носит на себе грубые следы ее создания, то резонно поставить вопрос, чем была вызвана такая тенденциозность и против кого она была направлена[6]. Шахматов не придал значения тому обстоятельству, что тенденциозность в проведении какой-то идеи предполагает существование иных, ей противоречащих воззрении. Никольский стремился доказать, что отвергалась именно теория поляно-славянского происхождения Руси. Правда, автор отказался от исторического объяснения этой концепции, что ослабило его аргументацию и даже ставило под сомнение правильность прочтения им летописного текста.

«Повесть временных лет» открывается недатированным введением, в котором дается предыстория Руси: происхождение и расселение славянских племен и их соседей. Шахматов в оценке этого материала следовал своему общему представлению об истории всего летописного текста, что повело его к неоправданным заключениям. Предшественником «Повести» автор считал Новгородскую 1-ю летопись, в которой этнографического введения нет (по Шахматову, «Начальный свод конца XI в.»). Исходя из этого, весь «лишний» материал «Повести» он связывал с работой летописца XII в.

Между тем предисловие к Новгородской 1-й летописи, которым датировался «Начальный свод», написано явно уже в XIII в.[7] С другой стороны, введение к «Повести временных лет» явно неоднородно. Это было отмечено еще Никольским, а позднее Б. А. Рыбаковым[8]. Необходимо лишь добавить, что элементы введения не только внутренне противоречивы, но и разновременны по происхождению и по времени включения их в летопись.

Недатированное введение предшествует первому упоминанию Руси, обнаруженному летописцем в «летописании греческом» под 6360 г. «от сотворения мира». Но эта дата, записанная по старой византийской эре (856 г.), ориентирована на другую, Причерноморскую Русь. И на вопрос о том, «откуду есть пошла Руская земля», эта статья не отвечает. Ответ, очевидно, надо искать в самом введении, как это наблюдается, например, в Чешской хронике Козьмы Пражского. Но в дошедшем до нас виде введение лишено какой-либо цельности.

Введение начинается с сообщения о разделе земли между тремя сыновьями Ноя после «потопа». Сюда же вставлен обзор современных летописцу северных и западноевропейских народов. С прямой ссылкой на «Сказание о славянской грамоте» говорится о расселении славян. От общего разбора летописец приходит к полянам. Но текст перебивается легендой об апостоле Андрее. Снова рассказывается о полянах, и теперь сообщается о создании Киева. Вводится полемический выпад в адрес тех, кто отказывает в княжеском достоинстве Кию, а затем снова говорится о славянских княжениях и соседних народах, перечень которых уже приводился.

Далее летописец вновь напоминает о расселении славян по Дунаю, говорит о нашествии обров (авар) и вновь возвращается к полянам. Рядом с полянами и древлянами на сей раз названы ранее не упоминавшиеся радимичи и вятичи, сообщается о местах обитания дулебов, уличей, тиверцев. Следует описание обычаев племен, причем сначала сопоставляются только поляне и древляне, а затем полянам же противопоставляются некоторые другие племена. Как бы комментарием является ссылка на текст Хроники Георгия Амартола. Завершается введение пересказом легенды о хазарской дани.

Библейским сюжетом о Сотворении мира и Потопе открываются многие средневековые хроники. В летописи имеются прямые извлечения из Хроники Георгия Амартола. Но использована она в разной форме: непосредственно и в переделках. Шахматов допускал вероятность использования летописцем XII в. двух греческих хроник. В. М. Истрин, специально занимавшийся греческими хрониками, считал, что привлекались они в разное время: вскоре после смерти Ярослава (1054 г.) и в начале XII в.[9] Источники эти соединялись «чересполосно», причем относительно краткая космографическая канва насыщалась материалами Хроники Амартола. Задаче летописца, рассказывавшего о начале Руси, отвечал текст, сообщавший о расселении народов после Потопа. На этом фоне в мировую историю вводились славяне и русь. Извлечения же из полной Хроники затушевывали эту идею, поскольку для византийских хронистов важно было показать «преемственность царств» «от Адама» до византийских императоров.

Переход к основной теме был сопряжен для летописца с определенными трудностями, поскольку, как заметил А.Н. Насонов, «ни у Амартола, ни в Хронографе он не находил, конечно, названий славянских стран, расположенных на Восточно-Европейской равнине»[10]. Летописец включил «словен» в «Афетову часть», поместив следом за «Илюриком», взамен «Норика». Именно отсюда выводило славян «Сказание о славянской грамоте», и летописец специально подчеркивал, что «словене» - это «норики».

Весьма вероятно, что текст греческого Хронографа был препарирован еще автором «Сказания о славянской грамоте», положенного в основу русским летописцем. Но, как отметил Б. А. Рыбаков, и в этой части имеется целый ряд «нарушений логики изложения»[11]. Еще до упоминания о «смешении языков», вслед за перечнем рек, в летописи дается перечень угро-финских и балтских племен, а затем также западноевропейских народов. Перечень угро-финских и балтских племен, платящих дань Руси, дается и ниже, сразу вслед за перечислением славянских племен. Там ему и надлежало быть. В результате вставки нарушена не только литературная логика, но и самый замысел. Первый автор намеревался через схему Ной - Афет - Словене - Поляне подойти к началу Руси. Кто-то из его преемников либо не понял этого замысла, либо не посчитался с ним.

Вставки, очевидно, делались не одним летописцем и не в одно время. Отражается в них разная история и разная современность. Об этом ниже еще будет речь. Здесь же заметим, что и основной рассказ о начале Руси внутренне противоречив: от истории Руси как объединения восточнославянских племен, летописец постоянно сбивается на панегирик полянам. В тексте, связанном со «Сказанием о славянской грамоте», упоминается 6 племен, входивших в состав Руси: поляне, древляне, дреговичи, полочане, новгородцы, северяне. Примерно тот же перечень дважды повторен в другом месте введения, примыкающем к основной сюжетной линии[12], и трижды летописец возвращается к полянам. По-видимому, летописец, создававший основную конструкцию введения, имел дело с разными записанными вариантами предания о полянах. В особом сказании говорилось о Кие, Щеке и Хориве и их сестре Лыбедь, с которыми связывалось возникновение Киева. «И бяше около града лес и бор велик, - заключается текст предания, - и бяху ловяще зверь, бяху же мужи мудри и смыслени, и нарицахуся поляне, от них суть поляне в Киеве и до сего дне». Легенда об апостоле Андрее, «брате Петра», отодвигает появление полян в Приднепровье в доапостольские времена или даже предполагает изначальное пребывание их на этой территории.

Предание о Киеве почти буквально воспроизведено в Новгородской 1-й летописи, но здесь акцент сделан не на «мудрости», а на язычестве полян («бяху же погане»). Сам Кий назван здесь «перевозником»[13]. Позднейший киевский летописец полемизирует с таким представлением, настаивая на княжеском достоинстве Кия. «Аще бо бы перевозник Кий, - возражает он, - то не бы ходил к Царюгороду; но се Кий княжаше в роде своемь; и приходившю ему ко царю якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при котором приходив цари»[14]. В рассказе о полянах нет указания на княжеское достоинство Кия и незаметно, чтобы этому обстоятельству придавалось какое-либо значение. Но ниже говорится, что «и по сих братьи почаша род их княженье в полях...». Аналогичные «княжения» отмечаются также у древлян, дреговичей, словен и полочан. О «княжениях», следовательно, говорил тот же летописец, что выделял всего шесть славянских племен в Руси, т. е. составитель основной канвы введения.

Рассказ о полянах возник еще тогда, когда от родоначальника не требовалось доказательств на право старшинства. Упрек же «несведущим» мог появиться как протест против попытки принизить киевских князей перед какой-то иной династией. Теперь уже имела значение принадлежность правителя именно к княжескому роду, и внешнее признание («царь с великой честью»). Между древнейшими преданиями о Кие и позднейшей защитой его княжеского достоинства лежит, очевидно, длительная эпоха, в течение которой осуществляется переход от родоплеменного строя к развитой государственности.

Таким образом, в этнографическом введении отражены весьма древние сказания о полянах, которые вряд ли можно вынести за пределы первой половины X в. Основная конструкция введения увязывала их со «Сказанием о славянской грамоте». Шесть племен, входивших в состав Руси, согласно данным этого летописца, указывают на время от конца X до середины XI в. Примечательно, что в названных перечнях нет не только вятичей, вошедших в состав Руси лишь в конце XI века, но и кривичей, хотя летописец и знал о их городе Смоленске. Смоленск вошел в состав Руси, видимо, в конце княжения Владимира. Какое-то время при Ярославе в нем оставался самостоятельным князем сын Владимира Станислав. В 1060 г. город был поделен между тремя братьями Ярославичами. В летопись попали и иные варианты этногенетических преданий, включение которых в свод могло быть связано с работой летописцев конца XI-XII столетия.

Стержнем поляно-славянской концепции начала Руси является «Сказание о славянской грамоте», которое, помимо введения, отражено в статье 6406 г. Никольский сложение «Сказания» относил к концу IX в., когда в Моравии обострилась борьба между Мефодием и его славянскими последователями с одной стороны, и немецким духовенством - с другой[15]. Болгарский ученый В Н. Златарский связывал «Сказание» с творчеством Константина Преславского и «вторым преложением книг» в 893-894 гг.[16] Возможно, что «Сказание» прошло двойную обработку: и Моравии и затем в Болгарии. Как отмечено выше, именно на этом соборе в Преславе было принято решение перевести богослужебные книги в Болгарии на славянский язык[17]. В Моравии это было сделано на 30 лет раньше.

«Сказание о славянской грамоте» подчеркивало славянское единство, что создавало ему популярность во многих славянских странах. Русский летописец, включив «Сказание» в летопись, прокомментировал особенно важные, с его точки зрения, места. Ему, в частности, принадлежат слова: «Бе един язык словенеск: словени, иже седяху по Дунаеви, ихже прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь». Та же мысль проводится и в заключение пересказа «Сказания». Отметив, что апостол Павел просвещал «Илюрик», где «беша словене первое», летописец добавляет: «Темже и словеньску языку учитель есть Павел, от негоже языка и мы есмо, Русь, темъже и нам Руси учитель есть Павел, понеже учил есть язык словенеск и поставил есть епископа и намесника по собе Андроника словеньску языку. А словеньскый язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася Русью, а первое беше словене; аще и поляне звахуся, но словеньскаа речь бе. Полями же прозвани быша, зане в поли седяху, а язык словенски им един»[18].

Русские источники употребляют этноним «Русь» в разных смыслах: в широком - как государство и народ всей территории, подвластной киевским князьям, и в узком - как Приднепровье в районе Киева. В ряде же текстов «Русь» отождествляется с варягами. Для выяснения истоков неваряжскои концепции происхождения Руси особое значение имеют тексты, указывающие на территорию и население Приднепровья. Большинство исследователей фразу «поляне, яже ныне зовомая Русь» понимают как их отождествление[19]. Но имеются и иные мнения[20]. Поэтому важно заключение, что ареал Полянских погребений практически совпадает с границами «Руси» в узком смысле этнонима, и, следовательно, «Русью» именовали именно полян[21].

Русский летописец привлекал западный источник для выяснения вопроса, «откуду есть пошла Руская земля». Ответом на него является основная канва этнографического введения. Летописец считал, что Русь - это поляне, а последние - одно из славянских племен, пришедшее в отдаленные времена с Верхнего Дуная. Обращает на себя внимание настойчивость, с какой летописец проводит тезис о тождестве славянского и русского языков. Эта настойчивость может указывать на желание опровергнуть какие-то иные взгляды на природу Руси.

Пояснение «от варяг бо прозвашася Русью» может являться отражением той своеобразной формы полемики, которую вели между собой летописцы: предшествующий текст в целом сохраняется, но сопровождается «уточнениями» и комментариями, подчас меняющими его первоначальный смысл. Излагая «Сказание», летописец настаивал на единстве славянского и «русского» языка, а «русов» (об этом ниже будет специальный разговор) Подунавья (и Иллирии, и Моравии, и той же болгарской Преславы) в Киеве в X в. (да и раньше) так или иначе знали. Но реплика-вставка предполагала знакомство более позднего летописца с какой-то балтийской «Русью». Предполагала она и определенный круг читателей и хранителей генеалогических предании и легенд, уводящих на побережье Балтики. И таковых со временем становилось все больше и больше.

В «Повести временных лет» варяжская концепция происхождения Руси наслаивается на поляно-славянскую - дунайскую. Основной текст «Сказания о варягах», занимающий в летописи статьи 6367,6370,6387 и 6390 гг., легко из нее извлекается. В первоначальном виде эти статьи, видимо, составляли особое сказание, не разделенное годами. Если летописец, представивший основную часть этнографического введения, был убежден, что «Руская земля» «пошла», как и все славяне, из Иллирии, если он отождествлял Русь с полянами, а первое упоминание о ней находил в «летописании греческом» в эпоху Михаила (856-867), то какой-то позднейший автор стремился доказать, что «Русь» - это варяги, народ, пришедший из-за моря, и не в Киев, а в северозападные земли. С этими «находниками» связывал автор и происхождение династии русских князей, на чем он особенно настаивал.

Варяжское сказание имеет, очевидно, северное происхождение. Оно отразилось и в новгородских летописях, и в ряде других новгородских произведений. Тем не менее связанные с ним тексты наиболее полно представлены в «Повести временных лет». Этнографическое введение «Повести» фиксирует положение, существовавшее на Руси в разные периоды с конца IX по середину XI в. В «Сказании» о варягах описывается особая ситуация: сосуществование на Руси двух союзов - северного и южного. В состав северного союза входят племена словен и кривичей, а также чудь, меря, весь. Все они платят дань варягам. В составе южного союза оказываются поляне, северяне и вятичи, и эти племена платили дань хазарам. В этнографическом введении упоминается легенда о дани мечами - меч «от дыма». Эта дань напугала хазар: обоюдоострый меч как бы символизировал превосходство над хазарской односторонне заостренной саблей и предвещал изменение в соотношении сил. Во времена Олега дань хазарам платили лишь северяне, радимичи и вятичи. Поляне были освобождены от этой дани еще Диром и Аскольдом в середине IX в., а Олег перевел на себя дань с радимичей и северян, облегчив ее по сравнению с хазарской. Поход же на Хазарию в 968 г. Святослава сокрушил и саму Хазарскую державу.

Летописец, включивший варяжское сказание в «Повесть временных лет», имел дело с уже записанным текстом. В упомянутых статьях этноним весь осмысливается как местоимение «все»: «Имяху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери, и на всех кривичех» (6367); «Реша руси чюдь, и словени, и кривичи вси» (6370); «Поиде Олег, поим воя многи, варяги, чюдь, словени, мерю и все кривичи» (6390)[22]. Племя весь обитало около Белого озера. К концу XI в. оно, видимо, уже было ассимилировано славянами, и летописец не понимал, о чем идет речь. Новгородские же летописи «весь» вообще не упоминают[23].

«Сказание о призвании Рюрика с братьями», датированное в летописи 6370 г. (862-м по константинопольской эре), является краеугольным камнем варяжской концепции, а также норманизма. Статья продолжает рассказ о двух племенных объединениях, плативших дань варягам на северо-западе и хазарам на юге. «Изъгнаша варяги за море, - повествуется в летописи, - и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. И реша сами в себе: «поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву». И идоша за море к варягом».

В литературе обычно разделяют собственно сказание и комментарии позднейших летописцев. «Сказание о призвании» примерно одинаково дается в Новгородской 1-й летописи и «Повести временных лет», а комментарии как будто содержатся только в последней. По схеме Шахматова, первая отразила древнейший вариант сказания, во второй - развита идея «норманского» происхождения Руси. Б. А. Рыбаков полагал, что в XI в. сказание о призвании было местным новгородским преданием, не связанным с происхождением Руси. Таковой оно оставалось и в составе киевских сводов, пока близкий Мстиславу Владимировичу редактор Начальной летописи (ок. 1118 г.) не использовал предание для создания «норманской» версии, приписывающей варягам создание Русского государства и отождествлявшей варягов и «русь»[24].

О содержании понятия «варяги» и его эволюции речь будет ниже. Пока ограничимся констатацией факта различного его осмысления. После цитированного выше отрывка ПВЛ следует разъяснение, о каких варягах идет разговор: посольство было отправлено не просто к варягам, а к «руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си». Еще А. А. Потебня предположил, что в летопись попала заметка, сделанная на полях[25]. Может быть вероятнее, что комментарий сознательно включался одним из редакторов в текст с целью придания ему определенной направленности или как отражение понимания существа дела этим летописцем. И самое существенное в этом комментарии то, что варяги-русь - это не варяги-свеи.

Новгородская 1-я летопись приведенного комментария не знает. Но для суждения о первоначальном виде сказания она также служить не может. Помимо пропуска в числе приглашающих племен веси (хотя Синеус прибыл именно на Белоозеро), летопись содержит и еще одну существенную неточность. В ней утверждается, будто Рюрик с братьями пришли в Новгород. Согласно же ПВЛ, Рюрик сначала пришел в Ладогу и лишь несколько лет спустя срубил Новгород: «пришед ко Илмерю и сруби городок над Волховом, и прозва и Новъгород, и седе ту княжа»[26]. Как будет показано ниже, Рюрик явился в Ладогу, когда Новгорода еще не было.

Определенные противоречия имеются и внутри текстов обеих летописей. По Новгородской 1-й летописи, союзные племена, изгнав варягов, начали «города ставити», а затем «въсташе град на град». По логике же текста «Повести временных лет», строительная деятельность связывалась с варягами: Ладогу и Новгород «сруби» Рюрик, «Полотеск», Ростов, Белоозеро он дал «рубить» своим мужам. Поскольку с варягами связывалось создание государственности, логично было приписать им и строительство городов, хотя исторически это, видимо, не соответствовало действительности. Нарушением логики является и в ПВЛ, очевидно, позднейшее добавление: «И по тем городом суть находници варязи, а перьвии насельници в Новегороде словене, в Полотьсте кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома, и теми всеми обладаше Рюрик». Здесь появляется еще «мурома», которой не было в числе приглашающих племен, и упомянута «весь», о существовании которой, видимо, не знал один из предшествовавших летописцев.

Рассказ о призвании в Новгородской 1-й летописи завершается фразой: «И от тех варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска». В «Повести временных лет» к этому добавлено: «преже бо беша словени», - возможно, для примирения с версией «Сказания о славянской грамоте», где Новгород связывается именно со словенами. По сказанию получается, что «русь» приходит на северо-запад, а название закрепляется за Приднепровьем. Новгородцы выводятся «от рода варяжска» также как будто вопреки тому, что они являются словенами. Разъяснение ПВЛ мало что спасает: если новгородцы «от рода варяжьска», то как они могли быть прежде «словенами»? Тем не менее летописцы и в Киеве, и в Новгороде переписывали сказание. Очевидно, какие-то его элементы казались современникам вполне истинными.

После сообщения об утверждении Рюрика на северо-западе в «Повести временных лет» перекидывается мост в Приднепровье: «И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родом своим. И поидоста по Днепру, и идуче мимо и узреста на горе градок, и упрошаста и реста: «чий се градок?». Они же реша: «была суть 3 братья, Кий, Щек, Хорив, иже сделаша градокось, и изгибоша, и мы седим, платяче дань родом их козаром». Аскольд же и Дир остаста в граде семь, и многи варяги съвокуписта, и начаста владети Польскою землею».

Как можно видеть, варяжская легенда приспосабливалась к преданию о Кие, но лишала его княжеского достоинства. В версии польского хрониста Яна Длугоша, Дир и Аскольд были продолжателями рода Кия[27]. Здесь они - бояре Рюрика. Под 6387 г. летопись сообщает, что «умершю Рюрикови предасть кяженье свое Олгови, от рода ему суща, въдав ему сын свой на руце, Игоря, бе бо детеск вельми». Этот текст продолжает предшествующий, хотя и отделен от него хронологически и включениями из иных источников. Финал всего повествования дается под 6390 г., когда Олег захватывает Киев и убивает его «незаконных» обладателей Дира и Аскольда.

Сюжет «законности» династии особенно настойчиво проводится в Новгородской 1-й летописи, где и Олег лишается княжеского достоинства. В центре внимания здесь преемственность от Рюрика к Игорю: «И роди (Рюрик - А К) сын, и нарече имя ему Игорь. И бысть у него воевода, именем Олег. Муж мудр и храбор». Даты овладения Киевом здесь нет. Но предполагается, что Игорь был уже вполне взрослым князем. Олег сопровождает Игоря всего лишь как воевода, что, конечно, не соответствует действительности. Имеется в Новгородской 1-й летописи и еще одно свидетельство вторичности ее варианта по сравнению с чтением «Повести временных лет»: фразу «приплу под Угорьское» (урочище под Киевом) новгородский летописец понял так, что Игорь и Олег выдают себя за «подугорских гостей».

Согласно «Повести временных лет», «седе Олег княжа в Киеве, и рече Олег: «се буди мати градом Русьским». И беша у него варязи и словени и прочи прозвашася Русью. Се же Олег нача городы ставити, и устави дани словеном, кривичем и мери, и устави варягом дань даяти от Новаграда гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягом». Фраза «...беша у него варязи и словени...» нередко толкуется в том смысле, что имя «Русь» перешло на всех, пришедших с Олегом, только в Киеве[28]. Взятая изолированно, фраза может быть так понята. Но она является частью сказания о варягах. В Новгородской 1-й летописи это особенно заметно: «И седе Игорь, княжа в Киеве; и беша у него варязи мужи словене, и оттоле прочии прозвашася Русью». Логика здесь та, что варяги принесли название «Русь» сначала в Новгородскую землю, а затем в Киев, где это название распространилось и на «прочих». Позднейшее редактирование в новгородской версии сказывается в выдвижении на первый план Игоря. Он устанавливает дани и строит города причем «дани устави словеном и варягам даяти», т. е. словене наряду с варягами оказываются в числе получающих дань, а не дающих ее.

Таким образом, известные летописные версии начала Руси сводятся к противопоставлению прежде всего поляно-славянской и варяжской концепции. И та, и другая в свою очередь подразделяются на варианты, более или менее отличающиеся от основных версий. В новгородском варианте варяжская концепция как бы превращается в варяго-словенскую, о чем ниже еще будет речь. В этой же версии особенно подчеркивается право «законной» династии Рюрика на обладание всеми русскими землями.

Многообразие версий, связанных с возникновением той или иной народности или государства, - явление вполне закономерное. Каждая область и племя располагают своими традициями и вносят реальный вклад в процесс создания целостного организма. И каждая область, при возможности, стремится подчеркнуть этот вклад, хотя бы и за счет явных передержек. Две основные летописные концепции отражают, очевидно, не все многообразие таких идей в домонгольской Руси. В сущности, здесь представлены только киевская и новгородская интерпретация событий. О других мы почти ничего не знаем Мы не знаем, как этот процесс воспринимался в Смоленске и Полоцке, поскольку летописи этих центров не сохранились. Лишь кое-какие реликты уцелели от традиций Юго-Западной и Чернигово-Тмутараканской Руси

Некоторые остатки галицко-волынского летописания сохранились и в «Повести временных лет». Заметно больше их в «Истории Российской» Татищева. Преимущественно эти летописи были использованы в XV в польским хронистом Яном Длугошем. Об основном отличии этих летописей выше говорилось: по Длугошу Дир и Аскольд являлись местными киевскими князьями, потомками Кия. «Партнерами» полян у него являются радимичи, вятичи и дулебы. Первые два племени в ПВЛ выводились «от ляхов» (под которыми понимались и «поморяне» и «мазовшане»), а третье лишь частично входило в состав Руси, локализуясь в Центральной Европе.

Версии, бытовавшие в Чернигово-Тмутараканской Руси, нашли косвенное отражение в «Слове о полку Игореве». Вопреки настояниям некоторых летописцев, князья вовсе не стремились выстроить свою генеалогию, отправляясь от приглашенного северными племенами Рюрика. Киевские памятники XI в («Слово о законе и благодати» Илариона, «Память и похвала Владимиру Иакова мниха») не шли глубже Игоря в княжеских родословных. «Слово о полку Игореве» показывает, что даже и в XII в. на периферии сохранялись местные традиционные представления о ходе сложения древнерусского государства.

В центре своеобразной княжеской генеалогии «Слова о полку Игореве» стоит образ Трояна, сведения о котором доносит знаменитый песнотворец XI столетия Боян. Загадочный образ породил значительную литературу. Часть авторов (Н.С.Державин, А.С.Орлов, М.Н.Тихомиров, Б.А.Рыбаков) полагали, что имеется в виду римский император Траян. Другая группа ученых (Д. С. Лихачев, А. Болдур, Ф. М. Головенченко и др.) видела в Трояне языческого бога. К этой точке зрения присоединился затем Ю. М. Золотов[29] В поле его зрения, видимо, не попала третья группа исследователей (Н.И Костомаров, АВ.Лонгинов и др.), которые полагали, что за образом стоит кто-то из реальных князей русской истории.

Троян упоминается в «Слове» четыре раза. Первое упоминание связано с обращением к Бояну: «О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъки ущекотал, скача, славию, по мыслену древу, летая умом под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища в тропу Трояню чрес поля на горы, нети было песне Игореви, того внуку: «Не буря соколы занесе чрес поля широкая - галици стады бежать к Дону Великому...»[30]. Разногласия в этом тексте вызывают фразы «рища в тропу Трояню» и «пети было песне Игореве того внуку». А. Болдур усматривал в первой фразе попытку Бояна «угадать пути верховного распорядка, начертанного Трояном, иначе говоря, прочитать будущее в книге судеб русского народа»[31]. «Мифический образ, подчеркивающий беспредельность мечты Бояна», видел в этом выражении Ф.М Головенченко[32]. Но вырванная из контекста фраза вряд ли может быть понята Оба автора искали в ней лишь подтверждение мысли о том, что Троян - это славянское божество. Однако качествами провидцев и волшебников, по «Слову», обладали и несомненно реальные лица: Боян и Всеслав Полоцкий. Сопоставление же Трояна и Игоря Северского в таком понимании лишается смысла.

Между тем внутренняя связь всей строфы основывается именно на этом сопоставлении. Автор пытается представить, как бы Боян, прославлявший Трояна, воспел Игоря. Выбор же именно Трояна для сопоставления объясняет другая загадочная фриза: «Игореви, того внуку». Первые издатели, не поняв, о чем идет речь, добавили в скобках уточнение: «Олга» (т. е. Игорь - внук Олега Святославича). Иногда полагают, что поэт считает себя «внуком» Бояна. Но по смыслу строфы «того внуку» относится именно к Трояну. Слово «внук» в поэме постоянно упоминается в значении «потомок». Автор «Слова», следовательно, считал северского князя потомком Трояна. Отсюда и сожаление, что сам Боян не может соединить немеркнущую славу походов Трояна со славой его отважного потомка.

Сходный смысл содержит и второе упоминание Трояна: «Были вечи (или «сечи») Трояни, минула лета Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святъславлича»[33]. Автор дает три эпохи русской истории, причем сопоставление Трояна с Ярославом и Олегом Святославичем предполагает преемственность, одну линию исторического развития. Поэтому-то и делались попытки обнаружить под именем Трояна известного по источникам русского князя[34].

Три эпохи русской истории не выходят за пределы XI в., причем Олег здесь еще тмутараканский, а не черниговский князь, каковым он стал в 1094 г. Боян, как явствует из «Слова», был любимцем («хоти») Олега, т. е. в некотором роде «домашним» певцом чернигово-тмутараканских князей.

В третий раз говорится о Трояней земле: «Въстала обида в силах Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, всплекскала лебедиными крылы на синем море у Дону, плещучи упуди жирня времена». Многие авторы отождествляли «землю Трояню» с Русской землей[35]. Имеются и иные мнения[36]. Б.А.Рыбаков отождествил ее с римскими владениями в Причерноморье[37], а М.Н.Тихомиров - в районе Дуная[38]. М.Н.Тихомиров предложил разбить образ на три параллельных: 1. Обида встала «в силах Даждьбожа внука». 2. Вступила на землю Трояна и 3. плещет лебедиными крыльями у Дону на синем море. Однако представление о «Трояновой земле» как о Руси при этом вовсе не исчезает. Параллель заключается в том, что если «русичи» - это «внуки» Даждьбога, то их земля - это земля Трояна. Донское же Лукоморье было как раз объектом честолюбивых устремлений северских князей, и мыслилось оно, видимо, тоже как часть Руси (Азовской или Тмутараканской).

Представление о земле Трояна как о Руси усиливается дальнейшим текстом, в котором есть аналогичная параллель. Сокол - Игорь, «птиц бья», залетел к морю. Но храбрый полк погиб, в результате чего Карна и Жля помчались по Русской земле, «смагу людем мычючи в пламяне розе» (неся пожарища в пылающем роге). По следам Обиды на Русскую землю устремился поток огня и разрушений. Отождествление «земли Трояня» с Русской землей логично вытекает и из факта выделения эпохи Трояна, как раннего периода русской истории. Другое дело, какая Русь считалась его землей и мыслилась как колыбель древнерусского государства и народности. В этом плане может представить интерес и упоминание в Северном Причерноморье автором XII в. Идриси некой Трои[39].

Последнее упоминание Трояна в «Слове» - это «седьмой век». По «Слову», «на седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий о девице себе любу... и скочи к граду Киеву». Предложено много объяснений фразы «на седьмом веце». Но все они не устраняют тех или иных недоразумений. Попытка понять фразу, исходя из простого расчета «века» - сто лет, не может быть принята, так как отождествление древнего «века» со столетием произошло не ранее XVI в. Д. С.Лихачев расшифровывал «седьмой век» как «последний» век язычества, указывая на мистическое значение числа «семь» в древности[40]. С ним согласились А. Болдур и некоторые другие авторы[41]. Однако и такое толкование не может удовлетворить. Всеслав овладел Киевом уже после «лет» Ярослава, и, следовательно, «седьмой век» непосредственно с язычеством не связан. В «Слове» вообще христианство и язычество не сопоставляются и не противопоставляются.

Остроумное решение предложил Ю.М. Золотев. Он представил «седьмой век» как седьмой месяц лунного года, исходя из убеждения, что Троян - это бог луны[42]. Действительно, Всеслав захватил Киев на седьмом месяце мартовского года. Но автор «Слова» рассматривает «века» Трояна как прошлое, а «седьмой» его век - как современный Всеславу. Сам Ю.М.Золотов «вечи» Трояна рассматривает как века язычества, явно противореча собственным допущениям.

В свое время Н.М. Гальковский справедливо заметил, что «всякий поэт, желая быть понятым, должен употреблять такие образы, которые понятны и доступны современникам. А потому необходимо допустить, что автор «Слова», упоминая о Трояне, говорил о том, что всем было известно и понятно»[43]. Это соображение в полной мере относится и к «седьмому веку». Поэтому следует попытаться понять, что это выражение могло буквально означать в XI-XII вв.

Отличительная черта всех народных измерений - их естественность и неопределенность. Подобно тому, как меры длины ориентировались на части человеческого тела (стопа, пядь, локоть и др.) и меры времени устанавливались в связи с природными явлениями (день, ночь, месяц, цикл луны, лето), а также относительно жизни самого человека. Напомним, что счет времени в догосударственный период велся практически только поколениями. И эта система определения времени сохранялась не только в быту, но кое-где и в письменности много веков спустя. (В легенде о происхождении Рюрика от

брата Августа Пруса устанавливалось в качестве связующего звена 14 поколений.) Пока же отметим, что буквальное значение слова «век» в древности - это срок жизни предмета, явления, человека. Это хорошо известно и подтверждается большим количеством источников[44]. Различные значения этого слова в древней литературе являются лишь разновидностями его основного содержания. Это слово было наиболее употребительно для обозначения жизни одного поколения. Основное значение латинского соответствия славянскому «веку» - seculum - как раз «поколение», «век человеческий»[45]. Имеется оно и в других языках, что вполне закономерно в свете практической необходимости в таком понятии.

Следовательно, буквально фраза «на седьмом веце» означает «седьмое поколение», идущее от Трояна. Числительное «седьмой» в данном случае могло привлечь внимание автора и потому, что у многих народов непосредственное родство фиксировалось до седьмого колена[46]. Для событий второй половины XI в. на Руси такое приурочение могло иметь и определенный назидательный смысл: начались усобицы между «внуками» Трояна. Не исключено также, что именно «седьмым» поколением рода Трояна заканчивался цикл песен Бояна.

Таким образом, Всеслав и один из зачинателей усобиц Олег Гориславич отнесены в «Слове» к седьмому поколению, идущему от Трояна. Отступая к истокам родословной, получим следующий ряд: 7. Всеслав, 6. Брячислав, 5. Изяслав, 4. Владимир, 3. Святослав, 2. Игорь, 1. Троян. Троян здесь, следовательно, мыслится в качестве непосредственного предшественника бесспорного родоначальника династии - Игоря. В генеалогических преданиях очень часто ранние их ступени «уплотнялись», иногда древнейшая эпоха вообще представлялась только реальным или мифическим родоначальником. Поэтому необязательно считать Трояна отцом Игоря. Но и такая вероятность, по крайней мере, в понимании автора «Слова», не исключалась. Поэт, очевидно, имел аудиторию, которой также были известны сообщаемые им факты. Эта аудитория из древних песен что-то знала о «времени Бусове», о борьбе с готами и других подобных сюжетах, развивавшихся много лет назад где-то в Причерноморье. Исторически сложившиеся тесные связи Тмутаракани и Приазовья с Черниговом указывают на тот район, где прежде всего должны были сохраниться традиции, зафиксированные в «Слове о полку Игореве». Периферийное положение Чернигова предопределило в конечном счете и неудачу этой версии в соревновании с поляно-иллирийской и варяжской. Между тем хотя эта версия и не охватывала многих важнейших фактов из истории зарождения древнерусского государства, она не была совершенно беспочвенной. Исторические песни от первых веков н. э. могли дожить до XI-XII вв. только при условии, что в рамках Руси за все это время преемственно сохранялись какие-то группы населения, считавшие себя «Русью». (Речь об этом будет в следующей главе.)

 

Примечания:

4. ЛЛ. С. 1. «Повестью временных лет» условно именуют текст до 1110 г. Лаврентьевской, Радзивиловской и Ипатьевской летописей. Здесь ссылки даются на издание Лаврентьевской летописи 1897 года, более удобное, нежели ее неоднократные переиздания в составе Полного собрания русских летописей, где воспроизводится рукопись с нераскрытыми титлами, и т. п.

5. Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. - СПб., 1908. С. 325.

6. Никольский Н.К. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании. Вып. 1. - Л., 1930 С 28- 29.

7. Кузьмин А.Г. Начальные этапы. С 93-106.

8. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. - М., 1963 С 219-247.

9. Шахматов АЛ. Повесть временных лет. Вводная часть. Текст. Примечания Т. 1. - Пг., 1916. С. XXIII, 1-5; Истрин В.М. Замечания о начале русского летописания // ИОРЯС. Т. XXVI Пг 1923. С. 68-70.

10. Насонов А.Н. История русского летописания XI - начала XVIII века. Очерки и исследования. - М., 1969. С. 72.

11. Рыбаков Б А. Древняя Русь. С. 220

12. ЛЛ. С. 3-4.

13. НПЛ. С. 104-105.

14. ЛЛ. С. 9.

15. Никольский Н.К. Повесть временных лет... С. 61.

16. Златарский В.Н. Болгарский историко-литературный элемент в русской истории // Труды 5-го съезда русских академических организаций за границей - София, 1932. С. 348-352.

17. О датировании событий 894 г. 6406 годом см. также: Срезневский И.И. Древние изображения св. князей Бориса и Глеба // Христианские древности и археология. Кн. 9. - СПб., 1863. С. 50-52

18. ЛЛ. С. 24-28.

19. Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // СЭ Т. VI-VII. М., 1947. С. 62; Рыбаков Б.А. Древние русы // СА. Т. XVII. М., 1953 С. 43.

20. ПВЛ. Ч. 2. С. 239-243; Насонов АЛ. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. - М., 1951. С. 16.

21. Русанова И.П. Курганы полян X-XII вв. - М., 1966 (табл. 18). Несовпадение касается района р. Горыни и Верхнего Побужья. Эта территория и на самом деле была спорной.

22. ЛЛ. С. 18, 19, 22 (Издатели обычно поправляют текст).

23. НПЛ. С. 106-107.

24. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. С. 289-299.

25. Потебня АЛ. Этимологические заметки // РФВ. Т. I. - Варшава, 1879. С. 90.

26. ЛЛ. С. 19, варианты. Текст Лаврентьевского списка испорчен (имеется пропуск). Обычно он исправляется по Радзивиловской и Ипатьевской летописям, где названа Ладога. Но в данном случае издатели правили текст якобы по сгоревшей Троицкой летописи. Однако в ней текст также был испорчен. Лишь над строкой позднейшим почерком было приписано название города: «новг.». КарамзинН.М. История государства Российского. Т. VII. - СПб., 1852. С. 120.

27. Тихомиров М.Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. - М., 1969. С. 227.

28. Насонов АЛ. «Русская земля»... С. 37- 38; Рыбаков Б.А. Древняя Русь. С. 296; Ловмяньский X. Руссы и руги // ВИ, 1971, №9. С. 51.

29. Державин Н.С. Сборник статей и исследований в области славянской филологии. - М.-Л., 1941. С. 5-50; Болдур А. Троян «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. Т. XV. М.-Л., 1958; Золотое Ю.М. О Трояне «Слова о полку Игореве» // СА, 1970, № 1.

30. Текст цитируется по изданию: Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Вып. 1. - М.-Л., 1965. Пунктуация несколько изменена.

31. Болдур А. Указ. соч. С. 35.

32. Головенченко Ф.М. «Слово о полку Игореве». - М., 1963. С. 273.

33. Н. М. Карамзин читал «сечи».

34. Лонгинов А.В. Историческое исследование сказания о походе северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г.- Одесса, 1892. С. 107; его же. «Слово о полку Игореве» // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. XXIX. - Одесса, 1911. С. 77-78.

35. Лихачев Д.С. Исторический и политический кругозор автора «Слова» // «Слово о полку Игореве». - М -Л 1950. С. 23.

36. М. Шефтель полагал, что речь идет о земле торков, Ю.М. Золотов - о языческой земле и т. д.

37. Рыбаков Б А. «Слово о полку Игореве» и его современники. - М., 1971. С. 72.

38. Тихомиров М.Н. Русская культура X-XVIII веков. - М. 1968. С. 54.

39. Lewicki Т. Polska i kraje sasiednie w 'swietle «Ksienge Rorega» geografa arabskiego z XII w. al-Idrsiego. - Warszawa, 1954. S. 24, 203-204. В XVI в. было мнение, будто «Илион, или Троя, находилась на Киевской земле» и там показывали ее развалины. См.: Михаил Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян // Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси, - Киев, 1890. С. 51. А. Болдур (указ. соч. С. 12) отметил скопление на Украине «троянской» топонимики. «Трояновыми», как отмечалось, назывались и приднепровские валы. За всем этим стоит по крайней мере устойчивая традиция.

40. Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 23.

41. Болдур А. Указ. соч. С. 34; Головенченко Ф.М. Указ. соч. С. 321

42. Золотов Ю.М. Указ. соч. С. 262.

43. Галъковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. I. - Харьков, 1916. С. 12

44. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1. - М., 1958. С. 484-485; Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». С. 95-96.

45. Полный латинский словарь, составленныи по современным латинским словарям Ананьевым, Яснецким и Лебединским (М., 1862. С. 761).

46. Жрецы усматривали тайну в факте существования семи планет (другие еще не были известны), и астрология позднее опиралась на это положение (Перевощиков Д.М. О летосчислении // Месяцеслов за 1855 год. С. 243-244). На Руси, однако, астрология не прижилась. О родстве «до седьмого колена» см.: Срезневский ИЛ. О договорах князя Олега с греками // Исторические чтения о языке и словесности. - СПб., 1854. С. 90-91, примеч. (ссылка на законы Ротария, Баварские законы)

 

Как можно было видеть, варяжская версия начала Руси (как и поляно-иллирийская и чернигово-тмутараканская) является выражением интересов определенной части населения северо-западных земель и некоторых ветвей княжеских родов. При этом связанные с ней летописные тексты носят следы разновременной и разнохарактерной обработки. Неодинаковое звучание проваряжских чтений, очевидно, связано не только с намеренным подчеркиванием позитивной роли «находников» - варягов, но и с разным пониманием их природы.

Текст «Повести временных лет» обычно читается исходя из представления о скандинавском происхождении варягов. Нынешние норманисты, как правило, руководствуются мифами, рожденными в Германии еще в XIX столетии (северная прародина германцев, зачисление в число «германцев» иллиро-венетов и кельто-венетов без каких-либо исследований и т. п.). Как правило, в их работах не встретишь даже общих оценок источников и фактов и тем более обсуждения теоретических проблем этногенеза. И основная посылка - позднейший комментарий летописи, включавший «свеев» и «урманов» в число «варягов», и полное игнорирование кельтов и алан, оставивших заметные следы в Скандинавии.

Между тем уже факт как бы дополнительного включения в летописный текст «варягов-скандинавов» ставит перед необходимостью основательного разбора всего летописного текста, чего никто из норманистов ни прошлого, ни настоящего не пытался сделать. Между тем и в том тексте, что служит основой норманистских представлений, особо выделяются варяги-русь, с которыми, собственно, и связывается возникновение Руси. Многие же упоминания варягов с русью вообще никак не связываются. Необходимо поэтому проследить, как изменяется содержание этнонима «варяги» в зависимости от времени и места, где осуществлялись записи.

В этнографическом введении «Повести временных лет» вслед за перечнем рек идет следующий текст: «В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь. Ляхъве же, и пруси, чюдь преседять к морю Варяжьскому; по сему же морю седять варязи семо ко въстоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земле Агнянски и до Волошьски. Афетово бо и то колено: варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии, ти же приседять от запада к полуденью и съседяться с племянем Хамовым»[47].

Компилятивный характер цитированного текста очевиден: в нем дважды и в разных смыслах упоминается «русь», дважды говорится о «чюди» и о «варягах». На это обстоятельство обращалось внимание[48]. Здесь важно подчеркнуть, что отрывок, вводимый словами «Афетово бо и то колено», предполагает наслоение на уже имеющуюся вставку о руси и других народах, поскольку никаких иных «Афетовых колен» в предшествующей части нет. Но и исключив последнюю вставку, мы не получим однородного текста, что видно из противоречивого понимания этнонима «чудь».

В ткань первой вставки (в текст «Сказания о славянской грамоте») входит указание на место обитания варягов. Значение его трудно переоценить: это единственное прямое свидетельство о территории, занимаемой варягами. Поэтому важно по возможности точно очертить эту территорию, а также установить время появления записи.

Одна особенность отличает запись от смежных текстов: упоминание народов дается без членения на отдельные племена: поляки, литовцы-пруссы, чудь (угро-финны). Чудь, прилегающая к Варяжскому (Балтийскому) морю, - это, очевидно, эсты. Локализация варягов к востоку от чуди «до предела Симова» обычно воспринимается как недоумение, как свидетельство нечетких представлений летописца. Между тем эти сведения вполне конкретны. В летописи имеется два представления о «пределе Симове». Одно из них, соответствующее Библии, отразилось в извлечении из греческих хроник, другое, видимо, было навеяно иудейской литературой, распространенной у хазар. Один из поздних русских летописцев, комментируя половецкий набег 1096 г., изложил мнения о происхождении ряда народов. Болгары Волжские у него оказались «сынами Амоновыми», а жившие в низовьях Волги хвалисы - «сынами Моавлими»[49]. Из-за перенесения ближневосточной этнонимии на территорию Восточной Европы «предел Симов» сместился на Среднюю Волгу, к самым границам владений Рюрика (Муромская земля). В представлении некоторых летописцев, следовательно, варяги, локализуемые между чудью и «Симовым пределом», - это города и земли, занятые в свое время мужами Рюрика.

Выше обращалось внимание на странную трактовку варяжского сказания в Новгородской 1-й летописи, где словене и варяги выступают как бы на паритетных началах, а новгородцы прямо выводятся «от рода варяжска», причем, по уверению летописца, так считали и современные ему новгородцы. Шахматов не без оснований полагал, что в «древнейшем своде» (в данном случае не имеет значения разное его датирование) имело место смешение варягов со словенами[50]. Очевидно, для автора-комментатора, вводившего указание на область обитания варягов, они также не отделялись от словен или же он исходил из того, что весь север Руси контролируется варягами.

На территории от Ладоги до Мурома варяги были, конечно, пришельцами. Их исконное место обитания должно искать «по тому же морю... к западу до земле Агнянски и до Волошьски». Море, известное русским средневековым источникам (вплоть до XVIII в.) как «Варяжское», называлось также в разных местах и в разное время «Ругским», «Немецкими, «Прусским», «Венетским» и «Галатским». И если современное его название происходит от обозначения цвета (baits - «белый» в балтийских языках; Гельмольд ошибочно трактовал название из латинского balteus - пояс, имея в виду путь «из варяг в греки»), то все другие связаны с прибрежными этносами. При этом название «Немецкое» относительно позднее. Оно стало распространяться лишь после того, как во второй половине XII в. Германская (Священная Римская) империя пробилась наконец к морю и установила господство над рядом славянских племен и территорий. Зато другие названия, напротив, уходят в глубь веков.

«Венедский залив» - одно из самых древних названий Балтийского моря, отразившееся в античной географической традиции. Очевидно, венеды какое-то время были в представлении греков и римлян преобладающим или господствующим этносом Прибалтики. С этим этносом издревле связывалась и почти легендарная река Еридан, откуда в Средиземноморье уже со II тыс. до н. э. поступал янтарь. Река эта у отдельных авторов передвигалась то к адриатическим венетам, то к галльским рутенам, ведшим промежуточную торговлю янтарем[51]. Как отмечалось выше, связь трех групп венетов - малоазиатских, адриатических и прибалтийских подтверждается языковыми данными и некоторыми историческими преданиями. Со времен Иордана с «венетами» стали отождествлять «склавен и антов». Во многих источниках VIII—IX вв. проявляется отождествление славян, венедов и вандалов[52]. Гельмольд (XII в.) именует славян вендами, вандалами, винитами и винулами[53]. То же смешение характерно для средневековых авторов и хронистов (Ян Длугош, С. Герберштейн и др.). Заэльбские славяне называли себя вендами еще и в XVIII в., пока они не были ассимилированы германцами. С другой стороны, в угро-финских языках (финском, эстонском, вепсском) этноним «вене» сохранился за русскими, а не славянами вообще.

В историографической традиции славяне и венеды довольно устойчиво отождествляются. Между тем каждый современный археолог скажет, что на рубеже н. э. славян на балтийском побережье еще не было: они приходят туда едва ли ранее VI в., причем к юго-западной его части (область специфических «германских», а на самом деле кельтических племен ингевонов). Но на восточном побережье Балтики венеды сохранялись и в XIII в., о чем сообщал в XIII в. Генрих Латвийский в выше цитированной записи. «Венетским» эта часть моря называлась еще и во времена С. Герберштейна[54]. О венедах здесь знает автор XVI в. Лука Давид[55]. А известный географ XVI в. Герард Меркатор, как сказано выше, отметил факт двуязычия некоторых местных племен, в частности, рутенов, которые говорили по-словенски и по-«виндальски». Иными словами, большая часть венедов в конечном счете ославянилась, передав отдельным славянским племенам и свое имя. Но вплоть до XVI в. сохранялись остатки и собственно венедского, неславянского этноса, поглощенного в конечном счете в рамках немецкой Ливонии. Собственно же славянам остается территория южного побережья Балтики, как раз «до земле Агнянски и до Волошьски», где летописец помещал варягов. Иными словами, согласно древнейшей летописной записи, исконные «варяги» - это территория южного берега Балтики, западнее пруссов и ляхов, на которой в то время жили славянские или ославяненные племена. Самая локализация «ляхов» по морскому побережью может иметь датирующее значение. Дело в том, что польские князья вели постоянную борьбу за обладание Поморьем. Но владели они им лишь в отдельные, довольно кратковременные периоды.

Балтийское Поморье в X в. было одним из наиболее развитых районов славянского мира. В 962 г. возникает Священная Римская империя, которая начинает наступление на балтийских славян. В 966 г. польский князь Мешко I принимает крещение по латинскому обряду и вскоре с помощью Империи овладевает Поморьем. Империи также удалось поставить большинство балто- славянских племен в зависимость от себя. Но в 983 г. произошло широкое восстание, закончившееся изгнанием немецких феодалов и священников со значительной части земель балтийских славян. Мешко удалось с помощью датских и шведских союзников удержать под своей властью Поморье. Здесь после его смерти в 992 г. остался один из сыновей Мешко - Святополк, номинально признававший зависимость от Болеслава Великого, сидевшего в Гнезно В 997 г. было создано епископство в Колобжеге и началось распространение христианства в Восточном Поморье. Однако вскоре после восстания поморян это епископство было ликвидировано. Фактически Поморье снова отпало. К середине XI в. Казимиру I удалось подчинить Восточное Поморье, но Западное Поморье вошло в состав ободритского государства. Вскоре вновь отпало и Восточное Поморье, и лишь полвека спустя Болеславу III удалось в 20-е гг XII столетия взять главные поморские города - Щецин, Колобжег, Волин Но и после этого Западное Поморье оставалось фактически независимым.

Летописец, назвавший «ляхов» на побережье Варяжского моря, писал очевидно, тогда, когда польские князья реально владели Поморьем Практически речь должна идти либо о конце X - начале XI вв., либо о времени после 20-х гг. XII столетия. Вторая эпоха отпадает и потому, что основные редакции «Повести временных лет» сложились раньше, и потому что ситуация в Поморье оставалась далеко не ясной, и потому, что летописцев этого времени этнография уже мало интересовала. Поэтому наиболее вероятна принадлежность рассматриваемого пояснения летописцу, трудившемуся в конце X в. Именно в это время в Киеве были особенно сильны и антиваряжские, и антиновгородские настроения, проявившиеся в целом ряде летописных текстов[56].

Как было сказано, летопись указывает в качестве западных пределов обитания варягов земли «Агнянскую» и «Волошскую», то есть границы расселения в это время балтийских славян. Но славяноязычные племена сохраняли, по летописи, и некоторые свои исконные названия. В «наслоении» на первичную запись, определяющую местожительство «варягов» от земли англов до «предела Симова», то есть по всему Волга-Балтийскому пути, перечислены живущие по «Варяжскому» морю племена: «Афетово бо и то колено: варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии, ти же приседять от запада к полуденью и съседяться с племянем Хамовым». Здесь упомянуты «варяги» и «русь» как племена, отличные от «свеев», «урманов», норманнов, «немцев». При этом этноним «варяги» покрывает и приморские славянские племена, не вошедшие в состав Польши.

Этноним «агняне» постоянно присутствует в летописи в соседстве со свеями, готами, «урманами», «варягами» и «русью». В то же время «даны», один из самых активных «норманских» народов X-XI вв., в летописи даже не упоминаются. Это обстоятельство постоянно вызывает недоумения[57]. М. Н. Тихомиров предположил, что перечень народов составлялся в то время, когда Дания и Англия были объединены под властью короля Кнута Великого (1018-1035)[58]. Как наименование, относящееся к обеим этим странам, понял этот этноним и Г. Ловмяньский[59]. Только этому факту, видимо, не следует придавать датирующего значения. Ютландия являлась родиной англов и долгое время сохраняла положение метрополии. «Англией» называл англосаксонский король Альфред (871-901) пограничную с нынешней Германией часть Ютландии, и это название удерживалось за ней вплоть до недавнего времени[60]. С другой стороны, «данами» в средневековой Европе, в частности в Британии, называли обычно норманнов, включая Скандинавию. «Агняне», следовательно, традиционное население юга Ютландии, непосредственно соседствующее с землями балтийских славян. Этот факт нашел своеобразное отражение в «Правде англов и вэринов», относящейся к концу IX - началу X вв.[61]

Несколько сложнее обстоит дело с землей «Волошской». Исторически этноним «волохи», как это признается большинством исследователей, связан с кельтами (одно из больших кельтских племен - volci). Но вопрос о том, кого им обозначали в Средневековье, остается спорным. Шахматов, анализируя тексты летописи, восходящие к «Сказанию о славянской грамоте», пришел к выводу, что у славян это название перешло на франков[62]. В. Д. Королюк полагал, что летопись имеет в виду древних римлян[63]. Действительно, у западных славян этноним «волохи» закрепился за Италией. Позднее же «волохами» («влахами») называли население различных территорий также Балканского полуострова и Прикарпатья[64]. Разные мнения соединяет и тот факт, что с 962 г. от Рима до Ютландии простиралась Священная Римская империя. Какой-то след оставили, видимо, и готы, заселявшие некоторое время Северную Италию, а затем рассеявшиеся по разным территориям. Так или иначе, у западных и балтийских славян этноним связывался с Северной Италией и Римом.

Напомним, что локализация варягов дается в том отрывке, где летописец основные государственные образования называет без подразделения на племена. В туманных на первый взгляд сведениях заложено достаточно четкое представление, характерное для его времени. «Варягам» отводится территория между Польшей и Пруссией с одной стороны, Данией и Священной Римской империей - с другой. Речь, следовательно, идет о территории, принадлежавшей весьма специфической группе славян. Примечательно и то, что эта группа не попала в перечни племен, восходящих к «Сказанию о славянской грамоте». В «Сказании», в частности, не названы вагры, ободриты, а также руги (раны), наиболее организованные из балтийских славян и славянизированного предшествовавшего населения, хотя их союзы не сходят со страниц франкских хроник уже с VIII в. В XI в., как отмечалось, существовало особое ободритское государство. На Руси его не могли не знать. Супруга Ярослава Мудрого шведская принцесса Ингигерда была дочерью ободритской княжны Эстреди. Упомянутый выше датский король Кнут тоже по одной линии был выходцем из рода ободритских князей (при нем балтийские славяне какое-то время входили в состав англо-датского государства). Позднее дочь Мстислава Владимировича (ум. 1132) была замужем за ободритским королем Кнутом Лавардом. Но нигде в летописях для этой территории не находится иного обозначения, помимо неопределенного «варяги».

Другая вставка дает несколько иное представление о варягах. Это только одно племя, отличающееся от балтийской «руси», а также от норманских племен: агнян (датчан), свеев (шведов), готов и урман (собственно норманнов-норвежцев). Вставка явно относится к более позднему времени, и интересна она именно тем, что имелось и узкое значение этнонима «варяги». Размещаться племя могло только на южном берегу Балтики, поскольку все другие ее берега были заселены иными известными летописцам племенами.

Следующим текстом, в котором упоминаются «варяги», является рассказ о путях из Руси и легенда об апостоле Андрее. И то, и другое связано с основной тканью поляно-славянской концепции и, следовательно, отражает представление киевского летописца, не знавшего или не принимавшего варяжской версии начала Руси. Летописец описывает «путь из варяг в греки и из грек» через «Илмерь озеро» и «озеро великое Нево» (Ладожское озеро). Он знает о том, что Варяжским морем можно дойти до Рима, а затем из Рима морем прийти в Царьград. Другой путь, ведущий в «варяги», - Западная Двина, и опять- таки можно дойти «из варяг до Рима». В этих текстах «Русь» - это Среднее Поднепровье, и она четко противопоставлена «варягам». Противопоставляются и названия морей: «Русского» (Чермного-Красного, позднее Черного) и «Варяжского» - Балтийского.

Легенда об апостоле Андрее непосредственно примыкает к рассказу о путях. Она любопытна тем, что апостол Андрей в ней совершает путешествие из Корсуня в Рим через «варяги». Будучи в Корсуне, он «уведе, яко ис Корсуня близь устье Днепрьское, и въсхоте поити в Рим»[65]. Он идет путем «из варяг в греки» через землю словен, затем «иде в варяги, и приде в Рим». Летописец, видимо, не осознавал, насколько нецелесообразен путь, проделанный апостолом, насколько короче путь из Корсуня через Царьград. Но он, очевидно, знал, что в Рим из Киева ездили именно таким путем. И не только в XI в. На Флорентийский собор 1439 г. русская делегация ехала точно таким путем: из Новгорода она сухим путем добралась до Риги, а от Риги часть ее поехала морем до Любека, расположенного в «Руссии», другая часть - «по суху» «коньми». Путь от Любека пролегал по территории Германии и Италии[66]. Это были давние, наезженные пути. Еще со времен Франкской империи южнобалтийские города были как бы торговыми воротами континентальных территорий, причем население приморских городов практически монополизировало торговлю с отдаленными странами (в числе которых были Византия и Волжская Болгария).

«Варяги» вызывают неприязненное отношение у многих киевских летописцев, особенно если учесть, что при Ярославе вплоть до его смерти им выплачивалась дань. В данном случае речь могла идти и о своеобразном «вено» Ярослава за Ингигерду и помощь в его борьбе с Мстиславом чернигово-тмутараканским. Но в летописях нет никаких намеков на различия языков славян и варягов. По крайней мере пришедшие с Рюриком варяги строят города с ясными славянскими названиями: Новгород, Изборск, Белоозеро.

Следующее упоминание «варягов» связано с походом Олега на греков «в лето 6415». (Дата, видимо, записана по старовизантийской эре, и о тех же событиях сказано под 6420 г. по константинопольской эре). Статья соединяет разные версии об одном и том же событии, и в частности в ней как бы собраны все предшествующие названия племен, ранее упомянутых в летописи[67] (за исключением ряда племен из «Сказания о славянской грамоте»), «Варяги» здесь стоят на первом месте перед «словенами» в перечне племен, якобы принявших участие в походе Олега. Но в дальнейшем тексте говорится только о «руси», причем снова летописец в сказочной форме допускает иронический выпад против новгородцев: Олег распорядился после получения «дани» с греков сшить «парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя» (разные виды шелка), но ветер разорвал паруса словен, и те сами должны были признать: «не даны суть словеном пре паволочиты» и придется удовлетвориться «своими толстинами». Ясно, что здесь противопоставлены не варяги и словене, а киевляне и новгородцы. Но текст статьи является, конечно, позднейшей компиляцией разновременных устных и письменных источников. В последовавшем затем договоре (911/6420) партнерами выступают Греческая и Русская земля причем в числе представителей «рода рускаго», если судить по именам, нет ни одного славянина, но заключается он на греческом и славяно-русском языках Перун и Волос - главные боги этой Руси. Бог Перун (Проне, Прове, лит Перкунас) известен у балтийских славян и, может быть, пруссов, если только он не занесен на эту территорию обитателями известной позднее «Неманской Руси» (об этом речь будет в следующей главе). Обозначение дня недели «Перундан» - «день Перуна» - четверг, известно у балтийских славян и их потомков еще в XVIII в. (по аналогии с немецким «Доннерстаг» - день Доннера или французского «жёди» - день Юпитера). «Волос» (Белее, Влас - «скотий бог» от «скот» - деньги, богатство) - покровитель купечества, путешественников и поэтов-сказителей («Боян - Велесов внуче») - аналог римского Меркурия (В христианстве сохранился и как личное имя «Влас», «Власий»).

Рассказ о походе на греков Игоря тоже компилятивен. При том если греческие источники говорят об одном неудачном походе Руси, то в летописи после неудачного последовал якобы удачный. Одна версия заимствована из византийских источников, другая, видимо, из русской устной традиции[68]. В первой версии фигурирует только «русь», во второй в числе наемников называются «варяги, русь и поляны, словени, и кривичи, и теверьце, и печенеги» Здесь сразу названы и варяги, и русь, и поляне, что едва ли говорит о чем-нибудь ином, кроме механического соединения разных представлений. Договор Игоря также заключается от имени «рода рускаго», а клянется русь именем Перуна. Но есть и одно любопытное пояснение в связи с наличием в дружине Игоря русов-христиан: «А хрестеяную русь водиша роте в церкви святаго Ильи, яже есть над Ручаем, конец Пасынъче беседы и Козаре: се бо бе сборная церки, мнози бо беша варязи хрестеяни»[69]. Варяги в данном случае являются частью руси, и среди них немало христиан. С 30-х гг. X в. по 983 г. (до широкого восстания против насаждения германо-римской церковной иерархии) значительная часть славянских племен признавала христианство, хотя и в специфической форме. При Гаральде Синезубом (936-985) христианство утверждается и в Дании. Около того же времени делаются попытки распространения христианства и в Швеции, но утверждается оно там лишь в конце XI - начале XI1 вв.[70] Восстание 983 г. на Поморье привело к ликвидации там христианских храмов и изгнанию одной части христиан, и возвращению в язычество другой Большой интерес представляет наличие самой церкви св. Ильи (как бы принявшего на себя функции Перуна-громовержца) в Киеве. Интерес она представляет прежде всего потому, что ни Риму, ни Константинополю она не подчинялась и явно увязывалась с аналогичными славянскими христианскими общинами Подунавья, последователями славянских просветителей Кирилла и Мефодия, причем последнего Рим в течение почти четырех столетии обвинял в «арианстве» - общинной церкви, не признававшей внешней иерархии и повлиявшей на принятое Русью в конце X в. христианство. Обряд погребения этих христиан однозначно указывает на Подунавье, о чем писал в небольшой, но ёмкой статье С. С. Шнринскнй[71]. Здесь может находиться и исток поляно-иллирийской версии происхождения славянской Руси.

На протяжении ряда десятилетий летописи ничего не говорят о варягах. В войске Святослава они непосредственно не упоминаются. Имя же приближенного Ярополка Святославича - Варяжко - косвенно свидетельствует о малочисленности варягов в Киеве в это время, поскольку в имени отражается просто племенная принадлежность, и оно теряло бы смысл, если бы варягов в окружении князя было много. Новое «нашествие» варягов в Киев связано с вокняжением Владимира. По разделу земель Святославом, он получил Новгород, традиционно связанный с варягами, а после убийства Ярополком брата Олега бежал «за море», откуда и вернулся через два года с наемным войском. Варяги помогли Владимиру овладеть Киевом и потребовали, чтобы князь взыскал с киевлян «окуп» «по 2 гривне от человека». Владимир, по летописи, решил, однако, обмануть варягов. Сначала он заставил их месяц ждать, пока якобы киевляне «куны сберут», а затем и вообще отказал в таком сборе. Раздосадованные варяги потребовали, чтобы князь показал им «путь в Греки». Владимир отобрал из варяжского отряда «мужи добры, смыслены и храбры, и раздал им грады», остальных же отправил к грекам, направив ранее послов с предупреждением царя: «Се идуть к тебе варязи, не мози их держати в граде, оли то створять ти зло, яко и еде, но расточи я разно, а семо не пущай ни единого»[72].

Где был Владимир «за морем» в течение двух лет? Судить об этом, разумеется, трудно. Но языкового барьера между варягами и славянами, судя по летописи, не было. Варяги Владимира были язычниками. Язычниками в это время оставалось подавляющее большинство скандинавов. Даны были христианами. На славянском берегу Балтики оставались языческими племена руян на острове Рюген и каких-то прибрежных территориях, а также волиняне, в легендарном городе которых (Волин, Юлии, Винета и др.) в это время находилась своеобразная община воинов, готовых на подвиг и на разбой. Помимо славян, здесь было много выходцев из Дании, отказавшихся принять христианство. В пользу мысли о том, что Владимир был именно у балтийских славян-язычников, свидетельствуют существенные детали его религиозной реформы.

Возвращение Владимира явно сопровождалось усилением языческих культов. Причем Владимир стремился укрепить его своеобразным узаконением главных богов отдельных племен, в том числе неславянских (Хоре, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Мокошь). Скандинавским богам в этом пантеоне места не нашлось. Зато изображение главного бога - Перуна, у которого голова была серебряная, «а ус злат», находит аналогии у балтийских славян. В городе Кореница на острове Рюген бог побед Черноглав изображался с серебряными усами. Из золота было сделано изображение бога Триглава в Волине[73].

Во второй половине X в. выходцами из «заморья» были и правители некоторых западнорусских городов. Так, в Полоцке сидел Рогволод, к дочери которого Рогнеде сватались Ярополк и Владимир. Отказом Владимиру Рогнеда доносит до нас указание на любопытный обычай, связанный, может быть, как раз с варягами: «Не хочю розути робичича (намек на происхождение Владимира от рабыни Малуши. - А.К), но Ярополка хочю». Пришел Рогволод в Полоцк, очевидно, Западной Двиной. Так же из «заморья» пришел в Туров Тур. Здесь также не видно никаких языковых проблем.

Весьма любопытно, что восстание 983 г. на Поморье нашло своеобразный отклик в Киеве. В этом году были убиты отец и сын варяги-христиане. Явление это для Киева второй половины X в. необычное. Со времен Игоря и Ольги язычество и христианство как будто спокойно уживались. Но восстание на Поморье носило прежде всего антихристианский характер, и импульс его дошел до Киевской земли. Позднее варягов-мучеников церковь прославляла. «На крови» их была построена знаменитая Десятинная церковь. Правда, общая антиваряжская тенденция киевской письменности в конце концов сказалась и на этом сюжете. На Руси прописываются иные святые, а в традиции Десятинной церкви в XI в. как бы забывают и о самом факте связи ее сооружения с памятью о событиях 983 г.

Принятие Русью христианства в 986-988 гг. осложнило отношения с языческим славянским миром. Это не могло не сказаться на составе варяжских дружин, которые теперь приходят на Русь по приглашению ее князей.

Впервые Ярослав нанимает варягов незадолго до смерти Владимира (1015 г.), подняв оружие на отца. Наемники повели себя в Новгороде весьма несдержанно, чем вызвали восстание горожан (тоже ведших себя «от рода варягов»), Насильники были перебиты. В свою очередь Ярослав, заманив «нарочитых мужей» из новгородцев, учинил над ними расправу. Тем не менее новгородцы согласились идти с Ярославом после того, как дошла весть о гибели Бориса и Глеба и вокняжении в Киеве сына Ярополка Святополка. (Убив брата, Владимир забрал его «непраздную» жену в свой гарем.) Согласно Новгородской 1 летописи, в походе приняли участие тысяча варягов и три тысячи новгородцев. («Повесть временных лет» называет невероятную цифру в 40 тысяч воинов.) С этим войском Ярослав разбил под Любечем Святополка и занял Киев. Святополк бежал к тестю - польскому королю Болеславу и подбил его на выступление против Ярослава. Ярослав собрал войско из руси, варягов и словен, но потерпел поражение и едва бежал в сопровождении четырех мужей в Новгород. Он намеревался бежать и далее за море, но посадник Константин Добрынич - племянник матери Владимира - Малуши, вместе с новгородцами «расекоша лодье Ярославле», изъявив желание продолжить борьбу за Киев, объявив сбор «скота». Новгородцы пошли на тяжелые жертвы. С каждого мужа взимали по 4 куны, со старост по 30 и с бояр по 18 гривен (стоимость коня в это время - 2-3 гривны). На собранные деньги были наняты новые отряды варягов, с помощью которых Ярослав и утвердился в Киеве.

Впрочем, и позднее Ярослав долгое время предпочитал находиться в Новгороде. Тем более что на Киев претендовали Брячислав, сын Изяслава, старшего брата Ярослава, и тмутараканский князь (тоже сын Рогнеды) Мстислав. Стремясь как-то упорядочить отношения новгородцев с наемниками, он дал новгородцам «Правду», получившую название «Правда Ярослава». Этот документ имел сравнительно ограниченное значение, предусматривая разного рода наказания за покушение на честь или собственность свободных мужей. Помимо словен-новгородцев, здесь упоминаются варяги и колбяги, которые получают некоторое преимущество по сравнению с местным населением: им достаточно вместо предъявления свидетеля принести клятву. Но в статьях, предусматривающих ситуации, когда варяги и колбяги сманивают у новгородцев челядь или крадут коней, «Правда» решительно защищает новгородцев.

Колбяги появляются только во времена Ярослава и скоро исчезают. Думается, что Татищев правильно решил, о ком идет речь: это, по всей вероятности, население Колобжега и прилегающей округи. Восстание, приведшее там к ликвидации епископства в начале XI в., неизбежно должно было выплескивать из округи те или иные неспокойные слои, в ходе противоборства утратившие связь с привычными «мирными» видами деятельности. Правда, на Руси эти неспокойные элементы могли найти только временное применение, особенно если речь шла о колбягах-язычниках. Что касается варягов, то их состав в это время был, очевидно, более пестрым, чем когда-либо. Именно в это время понятие «варяги» на Руси начинает распространяться и на выходцев из Скандинавии. Об участии скандинавов в смуте на Руси говорит, в частности, «Сага об Эймунде». Но такое смешение ограничивалось, видимо, только югом. В Новгороде этническую ситуацию на Балтийском море всегда представляли более дифференцированно.

В 1024 г. наемная варяжская дружина выступала на стороне Ярослава в его битве с Мстиславом под Лиственом. Дружину возглавлял воевода по имени Якун. Об именах ниже будет речь. Пока отметим, что это имя было широко распространено в Новгородской земле. Известно оно и по договору Игоря. Ни к Германии, ни к Скандинавии оно отношения не имеет. Но вполне вероятно, что в дружине были и «волонтеры» из Швеции, с которой породнился Ярослав. Именно в эти годы (около 1027 г.) в дружине варангов в Византии появился первый «норманн» - Болле Боллисон.

Мстислав поставил против варягов северян, а «русь» - собственную дружину оставил в резерве. Варяги были разбиты. «Видев же Ярослав, яко побежаем есть, побеже с Якуном, князем варяжьскым, и Якун ту отбеже луды златое. Ярослав же приде Новугороду, а Якун иде за море. Мстислав же, о свет заутра, видев лежачие сечены от своих север, варягы Ярославле, и рече: «Кто сему не рад? Се лежнть северянин, а се варяг, а дружина своя цела»[74]. Эта неприличная радость подчеркивает принципиальную разницу между «русыо» и заезжими «варягами». «Русь» Мстислава состояла, вероятно, из русов тмутараканских или чернигово-тмутараканских, поскольку из собственно славянских племен в битве были задействованы лишь северяне, входившие в состав Черниговской земли. Но «русью» назывались и поляне, в частности в тексте 1018 г., где они выступают вместе с «варягами» и «словенами» против Болеслава Польского. Мстислав же шел в 1023 г. на Ярослава «с козари и касогы». Касоги - черкесы Северного Кавказа. «Козарами» после разгрома Хазарского каганата Святославом могли называться рассеявшиеся остатки ранее входивших в каганат племен. Не исключено, что среди них были и салтовцы - аланы-русы, названные «козарами», дабы не смешивать их со «своими» тмутараканскими «русами».

Хотя в 1024 г. победивший Мстислав, обосновавшийся в Чернигове соглашался оставить брату Киев и Правобережье Днепра, Ярослав до кончины Мстислава в 1036 г. в Киев не возвращался, оставаясь в Новгороде. В 1036 г Ярослав вместе с варягами и словенами пришел в Киев для отражения нападения печенегов. Варяги были поставлены «по среде, а на правей стороне кыяне, а на левемь криле новгородци»[75]. «Кыяне» здесь заменяют обычную «русь». Несколько лет спустя, в 1043 г., состоялся последний большой поход руси на греков во главе с Владимиром Ярославичем. (Ярослав, опиравшийся в Оорьое за Киев на поддержку Константинополя и согласившийся принять оттуда митрополита, видимо, был раздражен заметной активностью посланца Империи Феопемпта.) В рассказе об этом событии, помещенном в новгородских летописях, неудача объясняется неразумностью и неустойчивостью варягов. Войско прошло пороги и приблизилось к Дунаю. «Рекоша русь Владимиру: «Станем зде на поле»; а варязи ркоша: «Пойдем под город» И послуша Владимир варяг». Христианские святые помогали грекам, возможно, потому, что варяги были язычниками. Буря разбила корабли «и побегоша варязи въспять»[76]. По сообщению византийского автора Михаила Атталиота в числе нападавших на греков был отряд с северных островов океана, в числе которых числилась и Скандинавия[77].

После 1043 г. этноним «варяги» надолго исчезает со страниц летописей Со смертью Ярослава, многим обязанного варягам, кончились и выплаты-откупы в пользу каких-то варягов со стороны Новгорода. Где жили те варяги, которым уплачивалась дань «мира деля»? Очевидно, за пределами уже существовавших государственных образований, с которыми Ярослав и его преемники поддерживали регулярные отношения. Таковыми к середине XI в. оставались острова, Западное Поморье, восточное побережье Балтики. Эти области оставались языческими, что само по себе усиливало их отчуждение от Руси.

Антиваряжские настроения, усилившиеся во второй половине XI в способствовали тому, что задним числом переосмысливалась и прошлая роль варягов на Руси. В Киево-Печерском патерике сохранились сведения об участии варягов в основании Печерского монастыря. ПВЛ же в этой связи им места не оставляет. Согласно Патерику, «бысть в земли Варяжской князь Африкан, брат Якуна слепаго, иже отбеже от златы луды, биася плъком по Ярославле с лютымь Мстиславомь. И сему Африкану бяху два сына: Фриад и Шимон. По смерти же отцю ею изъгна Якун обою брату от области ею. Приде же Шимон к благоверному князю нашему Ярославу».

Патерик в данном случае опирался, видимо, как и во многих других случаях, на «Летописец старый Ростовский», составленный, по всей вероятности, пострижеником Печерского монастыря епископом ростовским Нестором в середине XII в. Как было записано в летописи - судить трудно, но «ослеп» Якун явно из-за ошибочного прочтения сочетания «сь леп», то есть «красив». (Слепому трудно руководить рукопашным боем).

Об именах опять-таки речь пойдет ниже. Здесь отметим, что племянникам Якуна ничего не оставалось, как бежать из пределов земли, где княжил их дядя. Очевидно, имеется в виду какая-то небольшая, но не зависимая ни от кого область.

Шимон, по-видимому, был уже у себя на родине христианином. По преданию, он захватил с собой «золотой пояс» с изображением Христа, а «голос с неба» побуждал его доставить пояс на то место, где со временем будет заложена монастырская церковь Богородицы. После смерти Ярослава Шимон остался воеводой при Всеволоде, участвовал в битве с половцами при Альте в 1068 г., где он был изранен и спасся опять-таки с помощью провидения, отводившего ему важную роль в создании Печерской церкви. Основатель монастыря Антоний переименовал Шимона в Симона, видимо, как и его преемники, не понимая, что это лишь разные произнесения одного и того же имени. (Замена «с» на «ш» характерна для какой-то ветви балтийских славян). Шимон делал богатые вклады монастырю и первым был похоронен в построенном с его помощью храме. Сын Шимона - Георгий Шимонович (известный и летописям) был отправлен Владимиром Мономахом в Ростовскую землю вместе с малолетним Юрием. Здесь Георгий оставался тысяцким и после того, как Юрий Долгорукий перешел в 1155 г. на княжение в Киев[78].

В XII в. север и юг страны все более обособляются друг от друга. С «варягами» теперь практически связаны только северо-западные города. В 1148 г. киевский князь Изяслав Мстиславич, прибыв в Смоленск к брату Ростиславу, привез ему дары «от Роускыи земле и от всих царьских земль», а Ростислав одаривал брата тем, «что от верьхних земль и от варяг»[79]. «Варяги» здесь уже не этническое, а неопределенное географическое понятие. Но мере того, как в Прибалтике утверждается христианство по латинскому обряду, «варяжская вера» становится синонимом католичества.

Однако в землях, поддерживавших постоянные отношения с Прибалтикой, и позднее сохранялось определенное представление о варягах как конкретном этносе, отличном от других народов региона. Любопытны глухие известия о варягах в относительно поздних текстах Новгородской 1 летописи. В 1188 г., по летописи, «рубоша новгородьце варязи на гътех, немьце в Хоружьку и в Новотържьце; а на весну не пустиша из Новагорода своих ни одного мужа за море, ни съла въдаше варягом, нъ пустиша я без мира». И затем под 1201 г.: «А варягы пустиша без мира за море.... А на осень придоша варязи горою на мир, и даша им мир на всей воли своей»[80].

Цитированные известия интересны тем, что они отражают положение, существовавшее в Прибалтике на протяжении длительного времени. В 1188 г. варяги пограбили («рубоша») новгородцев на Готланде и немцев «в Хоружьку и в Новотържьце». В итоге традиционные отношения были нарушены и не восстанавливались 13 лет, пока варяги не повинились. Речь идет, очевидно, о каком-то организованном сообществе, с которым новгородцы обменивались посольствами. Однако известия эти слишком лаконичны, чтобы на их основе представить ситуацию на Балтике. Естественно, что существуют значительные разногласия и в прочтении текста, и в раскрытии содержащихся в нем этнических и географических определений.

В свое время названные статьи явились объектом специального анализа И. П. Шаскольского. Он связывал их с заметным событием в жизни северного региона Европы: в августе 1187 г. шведская столица Сигтуна была разрушена язычниками. Автор пришел к выводу, что упоминаемые хрониками язычники - это карелы (входившие в это время в состав Новгородской земли) и, возможно, отдельные новгородские отряды. Именно в отместку за это нападение, полагал автор, новгородцы подверглись ответной акции на Готланде и в материковой Швеции[81]. По мнению И. П. Шаскольского, варяги - это готы. Он учитывает, что шведов новгородцы знали под именем «свеев», «немцами» же он считал в данном случае как раз шведов - «свейских немцев». Автор поправил летописный текст таким образом («немци» вместо «немце»), что новгородцы стали жертвами нападения со стороны немцев (по автору - шведов). Славянские названия городов представлены автором осмыслением шведских наименований: Нючепинг - Новоторжец, Торсхелл - Хоружек.

Несмотря на вроде бы основательность исследования, интерпретация источников автором не может быть принята. «Свеев», конечно, на Руси и в особенности в Новгороде знали хорошо. О борьбе с ними новгородский летописец сообщал под 1142 и 1164 гг.[82] Но Готланд новгородцы знали еще лучше. Через него шли более дальние маршруты (хотя, конечно, не только через Готланд). Под 1130 г. летописец сообщает, что «идуце из-замория с Гот потопи лодии 7, и сами истопоша и товар, а друзии вылезоша, нъ нази; а из Дони (первое упоминание Дании. - А.К.) придоша сторови»[83]. «Готский берег» и «готы» постоянно фигурируют в договорах Новгорода с заморскими странами. Весьма существенно, что первый известный договор, почему-то обойденный Шаскольским, относится как раз к рассматриваемому времени: по упоминаемым в тексте именам князя (Ярослав Владимирович) и посадника (Мирошка) договор может быть датирован периодом с 1189 по 1199 г. Это соглашение подтверждало «мир старый» «с всеми немецькыми сыны, и с гты, и с всемь латиньскымь языком»[84]. Готы, немцы и «латины» названы также в договоре 1229 г. Смоленска с Ригой и Готским берегом[85].

Договоры конца XII-XIII вв. фиксируют изменившуюся обстановку в Прибалтике. Во второй половине XII в. старые славянские поморские города становятся центром немецкой торговли, а местом общения немецких и русских купцов долгое время оставался Готланд. Один и тот же формуляр договора предназначался для представителей широкого круга стран. В источниках и под «немцами» часто скрывались разные народы. В узком же смысле «немцами» именовали выходцев из северогерманских, в том числе славянских, приморских областей. «Весь латинский язык» же предполагал подчиненное Риму католическое население.

Таким образом, «варяги», с которыми новгородцы разорвали в 1188 г. отношения, это не готы, не немцы и вообще не народ «латинского языка». Правда, в самом тексте договора однажды упомянуты «варяги». Основное его содержание - противопоставление: новгородцы и немцы. Одна статья сопоставляет «русь» и немцев. Далее следует статья, как будто выпадающая из контекста: «Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе, а ся его заприть, то 12 мужь послухы, идеть роте, възметь свое»[86]. Не исключено, что это как раз осколок «мира старого», относящегося совсем к недавнему времени, когда варяги господствовали на южном берегу Балтики.

Весьма существенно, что вторично в 1201 г. варяги пришли искать мира у новгородцев «горою», т. е. сухим путем. И для готов, и для шведов такой путь был нецелесообразен и практически невозможен. Зато от Новгорода на восточное побережье Балтики и далее вплоть до Любека сухим путем постоянно ездили. (Вспомним хотя бы путь русской делегации на Флорентийский собор). Очевидно, ни власти Готланда, ни немцы не несли непосредственной ответственности за нападение варягов, и новгородцы договаривались с последними особо. «Варяги» этого периода (в тех случаях, когда этим названием не покрываются вообще пришельцы из Западной Европы) воспринимались еще как самостоятельная и довольно значительная сила, своего рода морское казачество. Не исключено, что и в страшном разгроме шведской столицы они сыграли не последнюю роль, поскольку именно у них язычество сохранялось до тех пор, пока сохранялись базы, с которых они могли совершать свои набеги. И если некоторые источники называют в числе язычников «русь» (Rutheni), то, как это будет показано ниже, необязательно отождествлять их с новгородцами.

С упрочением позиций немецких феодалов и церкви на балтийском побережье исчезает и само название «варяги», покрываясь более широким «немци». Это осознавалось на Руси. Летописец XV в. выводит легендарного Рюрика «из немець». «Немцами» называет варягов Иван Грозный, полемизируя со шведским королем Юханом III о природе варягов.

В XV в. бежавший из Литвы в Москву неудачливый митрополит (литовский) Спиридон-Савва выступил со своеобразным переосмыслением варяжской легенды в том смысле, что Рюрик происходил от брата Августа Пруса. Эта идея получила развитие в «Сказании о князьях владимирских». На западе она встречалась не без иронии, хотя европейские генеалогии были под стать московской. Однако нигде, в том числе в Польше и Литве, не оспаривалось утверждение, что Рюрик с варягами вышли с южного берега Балтики (в данном случае с территории между Вислой и Неманом). Именно этими данными оперировал, видимо, и Иван Грозный в споре со шведским королем. Шведские короли, как бы признавая ущербность своей генеалогии, усиленно искали «королевских» предков[87]. Юхан, в частности, был задет тем, что Иван Грозный именовал его «мужичьим родом». Из недошедшего его послания видно, что Юхан отсылал к какой-то генеалогии и упоминал варягов, которые служили Ярославу Мудрому. Грозный не соглашался с тем, что «за несколько сот лет в Свее короли бывали». «И мы того не слыхали, - замечает он, - опричь Магнуша, который под Орешком был, и то был князь, а не король». Возражал он и против того, что наемные варяги Ярослава - это шведы. «В прежних хрониках и летописцах писано, - уверял царь, - что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом на многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы, и коли его слушали, ино то его были»[88]. В свите Ингигерды, как говорилось выше, безусловно, должны были находиться и шведы. Были они, очевидно, и в составе варяжских дружин. Однако о присутствии их в варяжских дружинах до Ярослава и Юхану не было ничего известно. Это служит важным аргументом в пользу того, что и в летопись «варяги-свеи» попали после Ярослава.

Если в отрезанной от Балтики Московии в XVI в. уже довольно смутно представляли себе очертания этого моря, то на Западе Руси не могли его не знать, поскольку к морю выходило польско-литовское государство, куда входили эти земли. Так, западнорусский летописец, говоря об убийстве польского короля «Премышлява» (Пшемысл II был убит в 1296 г.), отмечает, что король таким образом был наказан за смерть своей первой жены Лукерии, которая «бе рода князей сербских, с кашуб, от помория Варязскаго, от Стараго града за Кгданском»[89]. Знакомая с западнорусскими источниками Никоновская летопись под 1380 г. сообщает, что литовский князь Ягайло «совокупил литвы много, и варяг, и жемоти»[90]. Согласно Хронографу Сергея Кубасова, мнимому предку Рюрика Прусу «дасть кесарь Август грады ляцкие по Висле реке... и варяжские грады Поморские, и преславный Гданеск, и ины многая грады по реке Немонь впадшую в море»[91]. Здесь воспроизводится довольно точная география: по Висле - польские города, города на запад от Гданьска - варяжские, устье Немана - прусские (автор само название Пруссии, согласно легенде, производит от Пруса). Аналогичное представление сохраняется практически во всех польских и западнорусских хрониках XVI-XVII вв., включая знаменитый «Синопсис». И нет никаких оснований считать все эти суждения досужим вымыслом поздних авторов. Скорее можно говорить о сохранении преемственности от представлений, характерных еще для X-XI вв., поскольку на протяжении всех этих столетий Поморье оставалось в поле зрения как польских, так и западнорусских хронистов.

Должно заметить, что при всем разнообразии понимания обозначения «варяги» на Руси всегда сохранялось представление о них как об особом этносе. В одной редакции жития Ольги (список XVI в.) говорится, что будущая княгиня родилась «в веси, зовомыя Выбуто, отца имеаша неверна сущи, тако и матерь некрещену от языка варяжска и от рода не от княжеска, ни от вельмож, но от простых бяше человек»[92]. «Варягами», следовательно, именовали не только наемных воинов, но и мирных поселян Новгородской земли, что в известной мере объясняет смешение варягов и словен и отождествление новгородцев с варягами.

Резюмируя изложенное, можно с уверенностью заключить, что русские источники не только не дают оснований для отождествления «варягов» со шведами, но и прямо противоречат такому предположению. Если летописцы выделяют «варягов» из общей массы европейских народов, то они имеют в виду обычно население южного берега Балтики, и иногда Новгородской земли. Распространение понятия «варяги» на все прибалтийские племена или даже западноевропейские народы относится ко времени, когда связи с варягами прерываются.

 

Примечания:

47. ЛЛ. С. 3-4.

48. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. С. 221; Насонов АЛ. История русского летописания... С. 65-66

49. ЛЛ. С. 226.

50. Шахматов А.А. Разыскания... С. 541-542. Мысль не была развита и просто объяснена автором.

51. Кларк Дж.Г.Д. Доисторическая Европа. - М., 1953. С. 261-263.

52. Шафарик ПЛ. Славянские древности и Т. I. Кн. 3. - М., 1838. С. 78-80.

53. Гельмольд. Славянская хроника - М., 1963. С. 36-38, 70.

54. Герберштейн С. Записки о московитских делах. - СПб., 1908. С. 180.

55. David L. Preussische Chronik. В 1 - Кonigsberg, 1812. S. 9-12.

56. Ср.: легендарный рассказ об апостоле Андрее, ст. 6415 и 6478 гг. См. также- Кузьмин А.Г. Сказание об апостоле Андрее и его место в Начальной летописи// Летописи и хроники. 1973. М., 1974

57. Свердлов М.Б. Латинские источники по истории Древней Руси IX - первой четверти XII в. Автореф... дисс... канд. наук. - Л, 1968. С. 14.

58. Тихомиров МЛ. Происхождение названии «Русь»... с. 69.

59. Ловмяньский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский // СС. Вып VII. Таллин, 1963. С. 248-249; его же. Руссы И руги. С. 45.

60. Крузе Фр. О пределах Нормании и названии норманнов и руссов // ЖМНП Ч. XXI. № 1. СПб., 1839. С. 21; МРН Т. I. - Lwow, 1864. S. 13.

61. Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г. Кузьмина. Кн 2 - М., 1986. С. 591-595.

62. Шахматов А.А. Волохи древнерусской летописи // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 54. Симферополь, 1918.

63. Королюк В.Д. Волохи и славяне в «Повести временных лет» // «Советское славяноведение», 1971, № 4; его статьи.

64. Наумов Е.П. Волошская проблема в современной югославской историографии. (Проблемы этнической и социальной истории средневековых влахов) // Славяно-волошские связи. - Кишинев 1978; Иванов В.В., Топоров В.Н. К вопросу о происхождении этнонима «Влахи» // Этническая история древних романцев. Древность и средние века. - М., 1979

65. ЛЛ. С. 7.

66. Прокофьев Н.И. Русские хождения XII- XV вв. // Литература Древней Руси и XVIII в. - М., 1970. С. 196 и далее; Мощинская Н.В. Об авторе «Хождения на Флорентийский собор» в 1439-1441 гг // Там же. С. 294; Казакова Н.А. «Хождение на Флорентийский собор» (текст перевод, комментарии) // ПЛДР. Автор, произвольно «поправила» упоминание «Русской земли» на «курскую». См. извлечение из «Хождения» но древнейшему списку и комментарий к тексту в кн.: Великие духовные пастыри России С. 237-238, 242-246.

67. Кузьмин А.Г. Начальные этапы С 331.

68. Там же. С. 265-268, 332-333.

69. Д.С.Лихачев (издание ПВЛ, 1950) произвольно поменял строки, в результате у него христианами стали и «хазары». Эта «перестановка» породила целую концепцию хазарской версии христианизации Руси. См. об этом: Кузьмин А.Г. Хазарские страдания // МГ, 1993, № 5-6.

70. Грот Л. Мифические и реальные шведы на севере России: взгляд из шведской4 истории // Русский Север: историко-культурные связи (К 210-летию Александра Лаврентьевича Витберга). Материалы Международного научного симпозиума. - Киров, 1997. С. 154.

71. Ширинский С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. - М., 1978. С. 203-206.

72. ЛЛ. С. 77.

73. Гедеонов С. Варяги и Русь. Ч. 1. - СПб., 1876. С. 350-355; Фамищын А.С. Божества древних славян. - СПб., 1884. С. 25, 202-203.

74. ЛЛ. С. 45.

75. Там же. С. 147.

76. ПСРЛ. Т. V. Вып. 1. СПб., 1851. С. 128-129; Кузьмин А.Г. Начальные этапы... С. 364-368.

77. Васильевский В.Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI-XII веков // Его же. Труды. Т. I. - СПб., 1908. С. 308.

78. Кузьмин А.Г. Начальные этапы... С. 120-121, 167-168, 175; Патерик Киевского Печерского монастыря, - СПб., 1911. С. 3-9.

79. ПСРЛ. Т. II. СПб., 1843. С. 369.

80. НПЛ.С.39,45.

81. Шаскольский ИЛ. Сигтунский поход в 1187 году // ИЗ. Ч. 29. М., 1949; его же. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв. - Л., 1978. С. 79-105. В.Т.Пашуто читал не «немцев», а «у немцев». Т. е. в Любеке (см.: Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. - М., 1968. С. 149). Но такое чтение требует обоснования.

82. НПЛ. С. 26,31.

83. Там же. С. 22.

84. ГВНП. С. 55.

85. Смоленские грамоты XIII-XIV веков. - М., 1963. С. 20 и далее.

86. ГВНП. С. 56.

87. Форстен Г.В. Борьба из-за господства на Балтийском море в XV и XVI столетиях. - СПб., 1884. С. 256, примеч. 2.

88Послания Ивана Грозного / Подгот. текста Д.С.Лихачева и Я.С.Лурье. Перевод и комм. Я.С.Лурье. - М.-Л., 1951. С. 153, 157-158 (послание Юхана непосредственно не дошло). [См.: Фомин В.В. Варяги в переписке Ивана Грозного с шведским королем Юханом III // ОИ, 2004, № 5. с. 121-133; его же. Иван Грозный о варягах Ярослава Мудрого // Сб. РИО. Т. 10 (158). Россия и Крым. - М., 2006. С. 399-418. - Ред.].

89. ПСРЛ. Т. II. С. 227 (Ермолаевский список Ипатьевской летописи). Известие вставлено в рассказ о событиях начала XIV в. как экскурс в недавнее прошлое. На Поморье было несколько Старградов. Старград «за Гданьском» - это Западное Поморье.

90. ПСРЛ. Т. IX. М., 1965. С. 55.

91. Попов А. Обзор хронографов русской редакции. Вып. 2. - М., 1869. С. 234-235.

92. Серебрянский Н. Древнерусские княжеские жития (обзор редакций и тексты). - М., 1915. С. 8-9.

 

Сведения о варягах имеются в греческих и восточных источниках. Они были довольно обстоятельно рассмотрены в работах С.Гедеонова и В.Г. Васильевского. В этих работах сформулированы и вопросы, представляющие интерес в данном случае: кем были варяги и как они соотносятся с норманнами?

Сведения о варягах восточных авторов были впервые собраны в 1823 г. Х.Д.Френом, который прокомментировал и кое-где поправил их, исходя из норманистских представлений. Позднее к ним обратились Ю. Венелин и С. Гедеонов[93]. Наиболее ранним (ок. 1030) является текст о варягах ал-Бируни.

Описывая океан, идущий «параллельно с землей саклабов», он отмечает, что «от него отделяется большой залив на севере у саклабов и простирается близко к земле булгар, страны мусульман; они знают его как море варанков, а это народ на его берегу»[94].

По-видимому, большинство позднейших авторов просто повторяло текст Бируни. Но у отдельных из них сказывается влияние и каких-то иных источников.

С. Гедеонов резонно акцентировал внимание на том, что во всех арабских известиях Балтийское море называется «Варяжским», т. е. так, как его называли славяне. Норманны называли Балтийское море Ostersalt. «Варягами» (варенгами) же во всех этих источниках именуют народ, живущий по берегам моря. Решительно возразил С. Гедеонов и против необоснованной попытки «исправить» арабский текст автора XIV в. Димашки: «Здесь есть большой залив, который называется морем варенгов. А варенги суть непонятно говорящий народ, который не понимает почти ни одного слова (из того, что им говорят). Они славяне славян»[95]. Френ в этом случае внес конъектуру, «они живут против славян», по существу (как и все норманисты), попросту фальсифицируя источник. Но смысл, конечно, в том, что это высшее или знаменитейшее племя у славян.

Разумеется, Димашки необязательно верить. Но он не мог от себя добавить такое утверждение, поскольку в XIV в. на Варяжском море была иная ситуация, да и сталкивались арабы с варягами лишь в IX-XI вв. Следовательно, он воспроизвел какое-то традиционное представление. У Димашки имеются и еще два упоминания варягов. В одном случае он напоминает: «Иные утверждают, что... Русское море имеет сообщение с морем варенгов- славян», - в другом: Балтийское море - это «море варенгов и славян, и келябиев». С. Гедеонов резонно сопоставил первую фразу с известным путем «из варяг в греки», а во второй видел перечень народов, живущих по берегу моря, и указание помимо варягов и славян еще на колбягов[96]. Варяги, колбяги и славяне, как известно, основные адресаты «Правды», данной Ярославом около 1016 г. новгородцам.

В числе 14 приведенных Френом известий о варягах лишь одно указывает действительно на шведов: это комментарий турецкого географа XVII в. Хаджи-Хальфа к тексту Ширази (XIII-XIV вв.). «Аламанское море, - пишет автор XVII в., - называется в наших астрономических и географических книгах морем варенгов. Высокоученый Ширази говорит в своем сочинении... «на берегах оного живет племя рослых, воинственных людей» и под этими варенгами разумеет шведский народ». С. Гедеонов опять-таки вполне резонно заметил, что автору XVII в. после Тридцатилетней войны, конечно, не с кем было отождествить варягов, кроме рослых и прославленных воинов Густава Адольфа[97].

Ю. Венелин остановил внимание еще на путаном как будто сообщении персидского географа XIV в. Касвини, который Варяжское морс называет еще «Галатским». «На восток» от этого моря Касвини поместил «земли Блид, Бдрия, Буде и часть варягов (варанг), на юг равнины Хард, на западе земли франков»[98]. В данном случае нет необходимости идентифицировать все указанные наименования, явно весьма архаичные. Достаточно отметить факт еще одного названия Балтийского моря: «Галатское». В западных источниках такое название как будто не встречается. Но некоторый след его все-таки обнаруживается у Бартоломея Английского, о чем будет речь ниже.

Таким образом, при всей неопределенности сведений восточных авторов о варягах, они в целом дают ту же картину, что и русские летописи ранней поры. Складывается впечатление, что с норманнами непосредственно арабы вообще не соприкасались и, во всяком случае, их «варанки» - это не норманны или в основном не норманны.

Более всего сведений о варягах содержат византийские источники. И Гедеонов, и Васильевский обратили внимание на тот факт, что название это появляется лишь с XI в., когда варяги выступают в качестве особых наемных отрядов, в частности несут дворцовую охрану. Гедеонов склонен был связывать появление в Византии «варангов» с событиями, описанными в летописи под 980 г., когда Владимир отправил часть наемных варягов в Византию. По мнению Гедеонова, славяноязычных варягов Владимир оставил в Киеве, а германоязычных выслал за пределы страны. Из них-то и составлялся варяжский корпус в Византии, и был он, по мнению Гедеонова, всегда норманским в отличие от имевшегося там же славяноязычного «русского» корпуса[99]. Васильевский доказывал, что в действительности почти до конца XI в. «варанги» и «росы» в Византии не различались. Он полагал, что в Византии имелась единая варяго-русская дружина, в этот период славяноязычная, не связанная со Скандинавией. Возникновение этой дружины автор связывал с посылкой Владимиром около 988 г. шеститысячного отряда в помощь Константинополю[100], допуская, впрочем, возможность и более раннего поступления на византийскую службу отдельных варангов.

Васильевский «русь» в конечном счете связывал с готами. Но это уже другой вопрос, к «варягам» непосредственно не относящийся (он будет затронут ниже). В данном случае важен его вывод, что «варяжская» дружина появились в Византии независимо от норманнов и была поначалу варяго-русской, лишь с конца XI столетия превратившись в варяго-английскую.

Нет нужды повторять основательный анализ Васильевским всех известий о варягах и руси в византийских источниках. Он в основных чертах не потерял значения до наших дней, а уточнения могут касаться только деталей его общей схемы. Здесь важно установить три момента: 1. Когда проникают в Византию варяги; 2. Когда в варяжскую дружину попадают норманны и 3. Кем считали варягов в Византии, по крайней мере, откуда их выводили.

Судя по русской летописи, путь «из варяг в греки» функционировал, по крайней мере, на протяжении всего X столетия. В начале века Олег совершил поход на Константинополь. И в заключенном договоре предусматривалось поддержание нормальных торговых отношений с Русью, причем выражалась забота и о ранее проживавших в Константинополе русов[101]. (Об этом также речь будет ниже). То же было подтверждено договором Игоря 945 г., причем в летописных текстах, говорящих о руси-христианах, уточняется, что речь идет о крещеных варягах. Константин Багрянородный в середине X в. дал описание пути, которым русы приходят в Константинополь, и в его рассказе упоминается Русь «ближняя» и «дальняя», или «внешняя»[102]. (Этот сюжет также будет рассмотрен ниже.) В Киеве, видимо, с давних времен была «Варяжская пещера», где,,по версии Печерского патерика, уже в первой половине XI в. возникает монастырь (будущий Печерский). Ниже порогов находился «Варяжский остров». Топонимы явно носили традиционный характер. Все это свидетельствует о том, что в X в. варяги ходили в Византию. «Из грек», по преданию, вышли варяги отец и сын, убитые в Киеве в 983 г. Другое дело, что в X в. в Византии их как будто называли «росами».

Прямое указание на вступление первого норманна в дружину варангов в Константинополе имеется в Лаксдальской саге (Саге о людях из Лососьей Долины). Сагу датируют временем между 1230-1260 гг., и восходит она как к устной, так и письменной традиции более раннего времени. Вот этот текст: «И после того, как Болли пробыл одну зиму в Дании, отправляется он в дальние страны и не останавливается, пока не прибыл в Миклагард (Византию. - А.К.). Пробыв там недолго, он поступил в отряд варягов (варангов. - А.К); мы не слышали рассказов о том, чтобы кто-нибудь из норманнов поступил на службу к конунгу Гарда (Константинополя. - А.К.) до Болли, сына Болли. Пробыл он в Миклагарде много лет и считался храбрейшим мужем во всякой опасности и всегда шел возле тех, кто был впереди всех. Варяги очень ценили Болли, когда он был в Миклагарде»[103].

Время поступления Болли Боллисона в дружину варангов определяется довольно точно. Он родился в 1007 г., женился в 1025-м, а весной 1027 г. отправляется в Византию, где находился до 1030 г.[104] Правда, сообщение Лаксдальской саги может быть и тенденциозным. В других сагах называются иные имена также посетивших Византию норманнов. Ф. Браун допускает, что кто-то из них попал в Византию ранее Болли[105]. Но вряд ли может быть оспорен главный вывод Васильевского: норманны попадают в Византию позднее варангов, в дружину которых они и вступают. Отсюда следует самое важное: норманны отличаются от варангов (или вэрингов, верингов). Автор Лаксдальской саги мог быть тенденциозным, делая Болли первым норманном, вступившим в дружину варангов. Но он, конечно, исходил из определенных и общеизвестных посылок, разделявших норманнов и варангов. В саге о Вига-Стире аналогичным образом поясняется: «Таков обычай у верингов и норманнов, что день они проводят в играх и борьбе»[106]. Аналогичное разделение норманнов и верингов Васильевский обнаруживает и на Руси: Вига-Барди (из Гейдарвига- саги) около 1020 г. «прибыл в Гардарики; и сделался там наемником, и был там с вэрингами»[107]. Даже Гаральд Гардрад, которому саги предписывают предводительство над варангами и участие в ослеплении императора Михаила V (в сагах ошибочно называется Константин Мономах) в 1042 г., в действительности, как показывает Васильевский, противостоит варангам, а северные поэты с видимым удовольствием сообщают о гибели большого числа варангов[108].

Хотя никто доводов Васильевского, по существу не опроверг, его выводы мало отразились на последующем споре норманистов и антинорманистов. У скандинавистов нередко проскальзывает снисходительный тон в связи с тем, что автор не всегда пользовался лучшими изданиями или не знал о лучших списках. Но все эти «улучшения» ничего не меняют по существу. Видимо, в какой-то мере самая возможность игнорирования столь основательного разбора известий о варягах проистекала из-за его незавершенности: автор не объяснил, откуда берется самое название «варанг» и что оно означало при своем появлении.

«Внешнее» по отношению к Скандинавии положение «вэрингов» отмечалось и многими норманистами[109]. Но обычно считается, что это название получали норманны, побывавшие в Византии. Васильевский, как было отмечено, доказывал, что и на Руси норманны вступали в ранее здесь существовавшую варяжскую дружину. Примечательно, что во всех германских языках зафиксировано собственное имя Вэринг - Веринг (Waring, Wannga, Warenga, Wiering, Wierenga). У саксов это имя известно с IX в. (830, 860, 900 гг.)[110]. Встречается оно там и позднее, причем чаще всего в округе Корвейского монастыря[111]. Примерно в то же время у них получает распространение имя Werin или Warin, а также Werinza[112]. Очевидно, имена эти одпопорядковые, и никакого отношения к Византии они не имели, поскольку в начале IX в. не было ни дружины варангов в Византии, ни даже связей с ней прибалтийских земель. Большое количество аналогичных имен известно у фризов, позднее в Нидерландах, встречается оно и в Англии[113]. Иными словами, это имя получает распространение в тех областях, которые не относятся к собственно норманским. И во всех этих областях и шведы, и другие норманские народы были известны под своими именами.

Превращение родового или племенного (равно и территориального) нарицательного имени в имя собственное - явление широко известное. Такое имя получают обычно выходцы из определенной этно-территориальной единицы в иной этнической среде. Очевидно, имя (а не прозвище норманна, побывавшего в Византии) фиксируется и в датской надписи начала XI в.: «Вэринг установил этот камень по Тьяльви, своему брату воину; он был с Кнутом»[114].

Примерно так же, как имена, разбросаны и топонимы, содержащие обозначение «варанг». Этот топоним встречается в Польше, Литве, Германии (обычно в приморских областях), что побудило М. Рудницкого предполагать существование такого собственного имени в Польше[115]. Выше упоминались отдельные топонимы, связанные с варягами, на Руси. Разумеется, соответствующие топонимы имелись и в Византии. Достигали они и Фризии (Wieringasata). Но, пожалуй, особенно интересны два «варяжских» залива. Один из них находился на берегу Крыма, другой - на крайнем севере Скандинавии, один назывался Варанголимен, другой - Varangerfiord.

Наличие «варяжского залива» в Крыму неудивительно: по пути «из варяг в греки» туда было попасть очень просто. Варяги вообще были нередкими гостями в Крыму: согласно «Житию Владимира», князю помог овладеть в 988 г. Херсонесом варяг Ждьберн, направивший стрелу с советом, как это удобнее сделать. (В летописи эту роль выполняет священник Анастас, будущий настоятель Десятинной церкви, что явно было бы «не по чину».) Любопытно в этой связи и соседство Варанголимена с топонимом Россофар, о чем ниже будет особый разговор. Напротив, «Варяжский залив» на севере любопытен и сам по себе. Кстати, он также имеет любопытное соседство: Мурманский (т. е. Норманский) берег.

Примечательно, что столь яркий топоним, связанный с этнонимом «варяги», остается явно не в чести у норманистов. А. Куник усматривал в этом топониме старонорвежское angr - бухта, залив[116]. Но в таком случае получается, что на норвежское обозначение залива наслаивается еще одно норвежское fiord. Неловкость такого наложения очевидна. Поэтому и в норманистской литературе все-таки допускается связь топонима с варягами[117]. К тому же необходимо считаться с местным названием его у лопарей: Варьягвуода. Лопари, как следует из этого названия, познакомились с ним от славяноязычного населения.

С. Гедеонов воспроизвел интересный спор конца XVI в. между русским послом Ржевским и датским королем Христианом. Христиан ссылками на разные источники доказывал, что Лапландия издревле принадлежала Норвегии. Указал он и на сохранившийся в русских документах топоним «Мурманский берег», свидетельствовавший как бы о признании этой территории норвежской. Русские послы, отстаивая принадлежность территории России, ссылались на факт крещения лопарей новгородским священником при Василии Ивановиче (1505-1533), а также на местные предания о владетеле Валите, или Варенте. Валит-Варент правил в Кореле. Согласно разъяснениям послов, Корела принадлежала Новгороду, а Валит выполнял в ней функции посадника. Валит начал войну с целью подчинения Мурманской земли. Мурмане просили о помощи норвежских немцев. Но «немцы» потерпели поражение у поселения Варенга, «где Варенской летней погост». В честь победы Валит воздвигнул огромный камень и около него «оклад в 12 стен», названный Вавилоном. Аналогичный оклад был сделан в Коле. К концу XVI в. эти сооружения в Коле были разрушены, а в Варенге еще оставались. Легендарный камень здесь продолжал называться Валитовым[118].

Каменные «оклады», очевидно, реликты мегалитической культуры, доходившие до Белого моря. (Приходилось видеть у Терского берега лабиринт, обнажающийся в часы отливов.) На легендарного героя раннего Средневековья перешли, как это обычно бывало, предания более древних эпох. С. Гедеонов акцентировал внимание на том, что Валит назывался также Варентом, а на древанском наречии так произносилось слово Варанг. Но все это могло иметь отношение лишь к имени Валита. Поселение же Варенга или Варанга существовало здесь раньше, чем появилось урочище Волитово городище, как называет его «Книга большому чертежу» (1627)[119]. Здесь же источники упоминают и страну Варегию[120], возможно, как раз современный полуостров Варангер.

Так или иначе, варяги на севере «наследили». И пришли они туда, по всей вероятности, морем, почему и залив зовется их именем. Существенно также то, что лопари знали эти топонимы в славянской, а не скандинавской огласовке.

А. Куник обратил внимание и еще на два любопытных топонима (правда, лишь для того, чтобы показать возможность созвучий из других языков и понятий): город Varingvic, построенный английским королем в 915 г., а также Waringisi villa или Varengeville, известный уже с VIII в. Первое название буквально должно было бы означать «варяжская бухта». По мнению Куника, «это название находит себе непринужденное объяснение в англосаксонском языке. Выражения, относящиеся к кораблестроению: varangue (франц.), Varenga (испан.), происходят либо от скандинавского, либо от языков племен на Немецком море»[121]. Можно с этим пока и согласиться. Но что представляли собой языки племен на Немецком море? Это вопрос и важный, и не простой.

Второй топоним Куник отводит на том основании, что в Нормандии в VIII в. еще не было норвежцев[122]. В Нормандию вообще пришли не норвежцы, а аланы во главе с Роллоном, считавшим себя потомком пришедшего с Дона алана Роллона II в., приведшего соплеменников в северо-западные области нынешней Франции. Вполне вероятно, что с ним шли и племена побережий Северного моря и Балтики, испытывавшие сильнейшее давление со стороны Франкской империи. Это произошло в самом начале X столетия. Вторжения норманнов и фризов отмечаются и в предшествующем столетии. Варяжское же поселение могло возникнуть там и независимо от тех и других.

Таким образом, и эти два топонима могут быть включены в фонд «варяжской» ономастики. И, конечно, если варяжским мореходам не составляло трудностей добраться до северной оконечности Скандинавии, где они как будто имели особую колонию, то Северная Франция или Восточная Англия и вообще не могли казаться далекими землями. А все это обязывает признать, что либо на севере Европы существовало племя, называвшееся варягами, либо кто-то именовал так этнос или определенную социальную группу, известную источникам и под другим названием. Поэтому важно понять, идет ли речь об этносе или же о морских разбойниках без роду и племени.

В. Г Васильевский привел целый ряд свидетельств в пользу того, что в Византии варанги составляли не просто наемное войско, но и определенный этнос. В конце хроники Иоанна Скилицы рассказывается об участии варангов в придворной смуте 1079 г. При этом разные группы варангов (служившие во дворце и т.н. «внешние») были единоплеменны и сами хорошо сознавали это[123]. Правда, византийские авторы сбиваются, когда пытаются определить этническую принадлежность наемников. Не вполне логичен и Васильевский в решении этого вопроса. Он акцентирует внимание на том, что до 1081 г. варанги и русы были одним и тем же народом и говорили по-славянски. С 1081 г. они становятся англичанами. Очевидно, говорят на английском языке, но византийские авторы как будто не замечают происшедшей смены этноса. И Васильевский этой небрежности также не дал удовлетворительного объяснения, что ослабило и силу его доказательств.

Одна из этнических атрибуций варангов содержится в компиляции Кедрина (XII в.), воспроизводившего в этой части Скилицу. Говоря о событиях 1056 г., хронист дает, по выражению Васильевского, «совершенно неожиданное объяснение к слову варанги». В хронике содержится утверждение, что «варанги, по происхождению кельты, служащие по найму у греков»[124]. Естественно, что в схему Васильевского такая атрибуция не укладывалась. И он провел очень тщательное исследование путей, какими комментарий мог попасть к Кедрину. Он отметил, в частности, что аналогичное пояснение содержится и в древних списках Скилицы. Позднее ему удалось установить, что в древнейшем списке Кедрина отмеченной интерпретации не было. Ее появление как будто было связано со специально возникшим в этой связи в начале XIII в. вопросом. В списке Скилицы же, полагал Васильевский, глосса попала позднее из списков хроники Кедрина[125].

Вполне возможно, что Васильевский правильно представил текстовую зависимость двух хроник. Но это само по себе мало что меняет.

Кто-то из авторов не знал о племенной принадлежности варангов. И это неудивительно: о севере Европы у греков все-таки было смутное представление. В этнических тонкостях, в различиях языков и верований могли разбираться лишь очень немногие знатоки. Один из таких знатоков и отвечал на вопрос, поставленный любознательным, но не слишком сведущим переписчиком.

По мнению Васильевского, обозначение «кельты» уже было допустимым по отношению к англичанам, поскольку англо-саксы обитали на традиционной кельтской территории - в Британии. В 1122 г. варанги определили успех в битве с печенегами, и Иоанн Киннам поясняет, что «это британский народ, издревле служащий императорам греческим»[126]. Никита Хониат (XII в.) называет английского короля «властителем секироносных бриттов, которых теперь называют англичанами»[127]. В 1203 г., по сообщению французских авторов, в числе защитников Константинополя от крестоносцев были датчане и англичане. Очевидно, речь идет именно о варангах[128]. Автор XV в. Кодин отмечает, что в его время «варанги восклицают императору многия лета на своем отечественном языке, то есть по-английски»[129]. В XV в., видимо, дело таким образом и обстояло. Но при всей видимой путанице у варягов-варангов разных эпох должно было сохраняться что-то общее, что соединяло их в глазах византийцев единой традицией.

В полемике с Иловайским Васильевский подчеркнул один поистине важный момент: византийские варанги имели в Константинополе свою церковь Богородицы, которая находилась в ведении православного синода[130]. Такое положение сохранялось уже после того, как перестал функционировать путь «из варяг в греки» через Русь, после того, как на Руси (в ее южной части прежде всего) «варяги» стали превращаться в аморфное понятие, а «варяжская вера» отождествлялась с «латинской». Между тем в X-XI вв. и на Руси варяги-христиане никогда не связывались с Римом. Васильевский приводит любопытный аргумент в пользу славяно-русского происхождения и, косвенно, православия варягов-варангов: в 1066 г. группа варангов прибыла в город Бари в Южной Италии, принадлежащий Византии. После завоевания города норманнами, в 1088 г., состоялось перенесение хранящихся в Бари мощей Николы Мирликийского и установление на Руси празднеств в честь этого святого[131]. В Византии культа Николы Мирликийского не было. Но святой этот был все-таки малоазиатский.

К 1088 г. варанги в Византии уже получили значительное пополнение из Англии. Васильевский устанавливает, что это произошло в 1085 г.[132] Но нет никаких оснований говорить о качественной смене дружины. Это те же «секиро-носны», и именно их церковь оказывается в ведении Константинопольской патриархии, а не Рима. Очевидно, варанги, прибывавшие из Англии, не были католиками. И в этом, может быть, и заключается ключ к решению вопроса.

Помимо Константинополя, у Рима был еще один соперник: древняя британская или ирландская т. н. кульдейская церковь. После варварских завоеваний IV-V вв. Британия и Ирландия оставались фактически единственными очагами христианства. В изоляции здесь сложился особый тип христианства, продолжавший традиции ранних христианских общин и в известной мере ближе стоявший к Востоку, нежели к Риму.

Англо-саксы и другие племена с побережий Северного и Балтийского морей (о них речь будет ниже) противостояли бриттам не только как завоеватели, но и как язычники христианам. И хотя отдельные англы и принимали крещение, в целом борющиеся стороны даже были заинтересованы в том, чтобы их не объединяла одна религия. Поэтому англы оказались более податливы для христианизации со стороны римских миссионеров, чем местных бриттских. Правда, это произошло уже в VII-VIII вв., а полную победу Рим одержал в 828 г., когда произошло объединение английских королевств в единое государство с признанием верховной церковной власти Рима. Римские папы стремились искоренить любые основания для существования где-либо самостоятельной церкви, и с этой целью они обычно поддерживали королей в их борьбе с местными церковными общинами. Общий интерес вызывал к жизни такого рода союз светской власти с Римом. Но Рим всегда претендовал и на полное подчинение властителей, принимавших крещение из рук его миссионеров. А это, естественно, не могло нравиться светской знати. В результате традиционно враждебная английским феодалам кульдейская церковь в ряде случаев становится для них прибежищем в неизбежных коллизиях с Римом.

Англо-саксонское завоевание вызвало массовую эмиграцию бриттов на континент или острова. В V в. ими была заселена Бретань («Малая Британия»), куда переходят и многие служители древней британской церкви. В VI-VII вв. британо-ирландские миссионеры наводняют Европу от Бельгии до Далмации. Они обращают в христианство значительную часть фризов, ведут миссионерскую деятельность в Саксонии, у балтийских славян[133], в Центральной Европе. Успех их деятельности объясняется известной простотой разносимой ими догматики («добрые дела» как основа вероучения, за что Рим обвинял британо-ирландскую церковь в пелагианстве), а также проповедованием основ религии на родном языке. Кульдеи считали необходимым перевести Священное Писание на все языки, принимавшие христианство, и реально осуществляли это вплоть до цитадели католичества - Италии. Поскольку переводы неизбежно порождали разночтения, у кульдеев была разработана целая система «текстологии» с целью установления правильного чтения. Обычно привлекались рукописи на латинском, греческом и древнееврейском языках, причем последним отдавалось явное предпочтение как более ранним.

На протяжении шести столетий римские папы обрушивались на «схизматиков» и «еретиков», стремясь сокрушить весьма деятельного и авторитетного конкурента. Константинополь явно не разделял суровых оценок, исходивших из западной половины Мировой империи. Более того. Бритты и позднее ирландцы с гораздо большим почтением относились к Константинополю и вообще Востоку, нежели к Риму, и их самих средневековые источники постоянно именуют «греками»[134].

Васильевский приводит ряд фактов, говорящих об английской эмиграции после норманского завоевания 1066 г. Он отмечает даже, что негативные последствия завоевания сказались не сразу, а некоторое время спустя. Это действительно так. И этому, видимо, можно найти объяснение. Резкое обострение ситуации в Британии было связано не столько с притязаниями норманских феодалов, сколько с деятельностью римской церкви. В 1073 г. папой римским стал Григорий VII Гильдебранд, известный своей религиозной нетерпимостью и стремлением решительно возвысить церковную власть над светской. Он, в частности, постоянно пытался опереться на норманнов в борьбе с германским императором Генрихом IV. И он стремился натравить завоевателей-норманнов (в данном случае реальных или мнимых потомков алан) на последователей кульдейской церкви. В 1074 г. Григорий VII предал анафеме женатых священников. Это было выпадом и против греческой церкви, где целибата не придерживались. Но в гораздо большей степени анафема адресовалась кульдеям: в бритто-ирландской церкви даже монахи могли жить семьями, а наследование епархиальных кафедр от отца к сыну было обычным явлением. В сущности, эта анафема явилась удобным поводом для разгрома и разорения кульдейских монастырей и храмов, конфискации имущества кульдеев там, где это было доступно норманским завоевателям. Незадолго до своего падения и смерти (1085 г.) Григорий VII в ультимативной форме потребовал перевода всех кульдейских монастырей на римский устав и фактической ликвидации кульдейской церкви.

«Грекам» на западе оставался единственный путь: искать защиты, а то и спасения на востоке, в Византии. Правда, потребности в «философах» здесь большой не было: все-таки в Константинополе берегли свои традиции. Но у кульдеев никогда и не было духовенства наподобие римского: не только простые священники, а и монахи отличались исключительным трудолюбием (они обеспечивали себя целиком сами) и готовностью сменить орала на мечи или боевые топоры. Преследования же, конечно, затронули не только духовенство. Отлучение затронуло фактически всех кельтов Британских островов и только отчасти англов, в той мере, в какой и англы, и другие вторгшиеся с материка племена успели приобщиться к кульдейской церкви.

Бритты, отправлявшиеся в Византию, очевидно, были двуязычными: наряду со своим языком они знали и английский, а некоторые, может быть, еще и давний «варяжский». Знание языков вообще было отличительным качеством последователей кульдейской церкви (особенно, конечно, сдвинувшихся с насиженных мест). Наличие в их среде и чистых англов делало английский язык наиболее употребительным. Но если бритты так легко адаптируются в дружине варангов, то необходимо допустить, что в среде предшественников они нашли либо единоверцев, либо единоплеменников (или хотя бы народ, родственный по языку). Ни славянская, ни английская линия не объяснят в данном случае традиции. Традиция могла быть связана только с кельти- ческим или варяго-кельтическим началом.

На Руси, по всей вероятности, последователи кульдейской церкви имелись. По всему северо-западу Руси разбросаны массивные каменные кресты. Такого рода сооружения - один из признаков ирландской церкви в раннем Средневековье[135]. «Греки» постоянно упоминаются в немецко-латинских источниках, говорящих о населении южного берега Балтики, о чем ниже еще будет речь. Эти «греки» в большинстве, видимо, были последователями не византийской, а именно ирландской церкви. В русских источниках сохранились три разные версии основания Печерского монастыря. В одной из них начало монастыря связывается со вселением Антония в Варяжскую пещеру После того как в пещеру пришло 12 человек, Антоний поставил игумена, а сам удалился от дел, уединившись в пещере.

Число «12» дается в летописном варианте[136]. В Несторовом «Житии Феодосия» приводится иная цифра: 15 человек. И за этим небольшим цифровым расхождением кроется принципиальная разница уставов кульдейских и континентальных (в том числе византийских) монастырей. Согласно положениям кульдейской церкви, монастырь мог быть открыт лишь после того как собиралось двенадцать человек (по числу апостолов; сам настоятель мог быть и тринадцатым, как бы преемником самого Христа). В Ирландии были монастыри, насчитывавшие по нескольку тысяч человек. Но число их должно было быть кратным двенадцати. Не исключено здесь и своеобразное наложение: христианское осмысление давней языческой традиции. Ирландские монахи-миссионеры обычно ходили группами из 12 человек с тринадцатым - предводителем. По 12 человек насчитывали и ватаги язычников-норманнов.

Как было дело в действительности с организацией Печерского монастыря, в данном случае не особенно важно. Важно, что существовала версия, отводившая значительное место в организации монастыря варягам. И важно то, что на Руси сохранялось представление о том, что монастырь начинается лишь тогда, когда наберется дюжина пострижеников. Кстати, в Средние века само слово «кульдеи» (правда, за пределами Ирландии и Британии и, видимо, в плане вторичного переосмысления) объяснялось как «пещерные люди»[137].

Кульдейское влияние, видимо, сказалось в «ереси» Никиты Затворника - монаха Печерского монастыря (позднее новгородского епископа). Никита отдавал решительное предпочтение текстам Ветхого Завета на латинском, греческом и древнееврейском языках, пренебрегая славянскими переводами Игумен Никон (ок. 1078-1088) организовал «изгнание беса» из «отступника» в результате чего Никита забыл «жидовьскыа книгы»[138]. В обвинениях в адрес кульдейской церкви было нечто подобное из-за того, что празднование Пасхи в ней сохранялось как в раннем христианстве, т. е. совпадало с иудейской Пасхой. Кроме того, в их филологических занятиях Ветхому Завету (точнее Пятикнижию Моисея) уделялось повышенное внимание.

Доказывая, что варанги не были скандинавами, Васильевский все-таки излишне акцентировал внимание на тождестве их с «русскими». В варяго-русской дружине «варяги» и «русь» и в середине XI в. в узком смысле различались. Это хорошо видно из открытого Васильевским же источника XI в. - «Советов и рассказов» византийского полководца Кекавмена. Кекавмен вспоминает об одном эпизоде из обороны города Идрунта (Отранто) в Южной Италии на побережье Адриатического моря, захваченном впервые норманнами в 1055 г. Нападающие в тексте названы «франками». Обороняющиеся состоят из «русских и варягов, кондоратов и моряков»[139]. Как справедливо замечает Г. Г. Литаврин, «русские» здесь «кондораты», т. е. пешцы, сухопутные воины, «варяги» - моряки[140].

Васильевский привел цитировавшееся выше указание Атталиоты о варягах с «острова Океана», а также сообщение Никифора Вриенния (1062 - ок. 1136) о том, что варанги были «родом из варварской страны, близкой к Океану». Полемизируя с Иловайским, Васильевский замечает: «И об известных славянских гуслярах у византийцев говорится, что они прибыли «из страны, близкой к западному Океану». Что же бы следовало из этого сопоставления?»[141]. Думается, что из этого сопоставления кое-что следует. Ведь в VII в. в Византию пришли послы-гусляры от полабских или балтийских славян[142]. Вриенний локализует варягов там же, причем отмечает, что и в его время они оставались (очевидно, в массе) варварами, т. е. язычниками. Язычниками в конце XI - начале XII вв. оставались именно прибалтийские славяноязычные и балтоязычные племена.

Византийские источники довольно настойчиво и устойчиво называют варангов «секироносным народом». Варанги сохраняют этот вид оружия на протяжении столетий без изменений, в чем сказывалась уже традиция, потребность в сохранении которой на чужбине нередко возрастает. Васильевский скептически отнесся к возможности извлечь из этого факта какую-либо положительную информацию, поскольку, «начиная с армии Ксеркса... топор или секира была более признаком известной степени культурного состояния, чем национальности»[143]. И все-таки в ограниченной мере и им можно воспользоваться. Этот факт, по крайней мере, отделяет варангов от континентальной Европы, поскольку, с точки зрения западных авторов, секира была принадлежностью амазонок, англов и данов. На Руси секира была, конечно, известна и распространена довольно широко. Но один из ранних летописцев с гордостью рассказывает о том, как поляне (русь) дали хазарам дань мечами, чем серьезно напугали хазарских властителей. Меч предпочитали и норманны, хотя собственное производство этого вида оружия у них было не слишком развито, а правители Франкского государства запрещали продажу мечей норманнам и славянам. У варангов, судя по всему, приверженность секире имела значение своеобразного культа. Аналогичный культ был у язычников англов Британии, где секира входила в гербы королевств. Но с окончательным торжеством римской церкви эта символика из гербов исчезает, и не исключено, что римская церковь самому искоренению придавала определенное идейное значение. Теперь секира должна была сохраняться в качестве символа где-то по соседству со старой родиной англов, может быть, у тех же «амазонок», помещавшихся западными авторами в районе Восточной Балтики.

Таким образом, и византийские варанги XI в. упорно привязываются источниками примерно к тому же району, что и варяги русских летописей. В этой связи уместно отметить, что в четырех хрисовулах византийских императоров от 1060,1075, 1079 и 1088 гг. дается как бы «окружение» варангов. При перечислении византийских наемников во всех случаях на первом месте упоминается «русь», на втором - варанги (причем возможно и прочтение Васильевского как «русь-варанги»), а далее идут «кулпинги» (очевидно, «колбяги» русских источников) и «франки». «Франками», как отмечалось, в Византии XI в. называли и норманнов, и, видимо, население собственно Франкской (или Священной Римской) империи. В хрисовуле 1088 г. помимо названных этносов добавлены «англяне» и «немци»[144]. Это и есть ближайшее окружение «варангов», еще не смешиваемых с «англянами». Они - северный народ, соседствующий с англами Ютландии, франками и немцами, а также колбягами.

В связь с приведенными хрисовулами может быть поставлено и сообщение одной из Барийских летописей о крупном военном мероприятии византийцев в Южной Италии в 1024-1025 гг. Здесь также в войске византийцев на первом месте стоят «русские», а на второе поставлены «вандалы». Васильевский называет их «загадочными». Он полагает, что речь идет о грузинах, называвшихся иногда в Византии «аланами». Правда, он оговаривается, что не имеет «ничего против всякого другого объяснения: можно под вандалами разуметь жителей северной части Ютландского полуострова... можно разуметь и славянских вендов, как это понимает г. Гедеонов»[145].

Между тем ничего «загадочного» «вандалы» европейских (в частности германских) источников не содержат. Это обычное и довольно распространенное в Средние века обозначение славян-вендов, т. е. прибалтийских славян. Так называл их уже Адам Бременский. Так их называл Гельмольд. Существенно, что вандалами балтийских славян именует автор средневековой энциклопедии «О свойствах вещей» Бартоломей Английский (пер. пол. XIII в.), знакомый с древними и раннесредневековыми авторами, а также живой традицией Англии, Франции и Германии[146]. Он, конечно, не мог спутать со славянами знакомых ему по языку датчан или какое-либо другое германское племя.

Бартоломей Английский интересен еще и тем, что он упорно переносит Галатию из Малой Азии в Центральную Европу, где действительно и была Галатия (Галиция, Галицкая Русь). Он оговаривается, что эту землю иначе называют Рутенией и что населена она галлами[147]. «Галация» помещается также «с востока» от Норвегии[148]. Именно этот текст сближает Бартоломея с Касвини. Не исключено, что в конечном счете у них есть общий источник: испанская традиция, с которой Бартоломей был знаком.

Таким образом, «вандалы» Барийской летописи - вполне определенное этническое понятие: это славяне-венды. И заменяют они обычно соседей «русских» - «варангов». Бартоломей упорно приближает сюда и Галацию то ли как часть Рутении, то ли в качестве ее второго названия. И это глухое указание перекликается с неясными же намеками некоторых византийских авторов о присутствии кельтического элемента в варангах, причем варангов прибалтийских, а не только британских.

Вандалы - общее название группы приморских племен, которые римскими авторами помещались в «Германии». В числе их были бургунды (винилы), варины и некоторые другие племена. Во II в. вандалы на протяжении одного года продвинулись от моря до границ Римской империи[149]. В начале III в. область истоков Эльбы именуется «Вандальскими горами»[150]. Позднее основная масса вандалов ушла в Испанию и далее в Африку, где вместе с аланами создали Вандало-аланское королевство, просуществовавшее до VI в. Бургунды остановились в Южной Галлии и образовали королевство в бассейне рек Соны и Роны, просуществовавшее в качестве королевства или герцогства более тысячи лет. Варины в большинстве вернулись назад к морю (об этом сообщает Прокопий Кесарийский), но часть их осталась вместе с бургундами, по существу тем самым предоставив ответ на вопрос о непосредственном носителе этнонима «варанг». «Villa Varangus» на реке Роне в Бургундии ставит все точки над i. Вилла продержится здесь также до II тыс. И в значительной мере Н. П. Грацианский именно связанный с ней архив использовал для изучения специфики бургундской деревни[151]. А вернувшиеся на Балтику варины в III—IV вв. вместе с англами, саксами, фризами и ругами примут участие в завоевании Британии. Большой источниковый материал об этом вселении племен на остров Британию был собран и опубликован в 1906 г. в книге «Происхождение англо-саксонского народа» английским ученым Томасом Шором, почему-то не замечаемым нашими норманистами. А у него этноним «варины» всегда сопровождается дуплетом: или «вэринги»[152].

У Прокопия Кесарийского «варины» называются «варнами». В германских источниках это этническое обозначение, рассыпанное также в именах «Варин», «Вэрин», в узком смысле определяется на территории, смежной с племенем англов, занимавшим южную часть Ютландского полуострова. «Правда англов и вэринов или тюрингов» была дана двум племенам Карлом Великим в конце VIII - начале IX вв.[153] Следует отметить, что эта «Правда» существенно отличалась от англо-саксонской «Правды». Отождествление же варинов с тюрингами пока остается нерасшифрованным.

«Правда» содержит уникальную для христианской Европы правовую норму - «поле», судебный поединок. При отсутствии убедительных доводов спорящих сторон назначается поединок, и вопрос решается в пользу победителя. Киевская «Русская правда» такой правовой нормы не знала. Но в Новгородской и Псковской земле она широко применялась, а позднее получила распространение и в Северо-Восточной Руси и была включена в Судебник 1497 г., а затем скорректирована в Судебнике 1550 г. (священнослужителям, старикам и женщинам разрешалось использовать «наймитов», и другая сторона могла противопоставить тоже «наймита»).

Как и всюду в пограничье, с продвижением Империи к Балтийскому морю возникает «Северная марка», которую называют также «Marchio Verinso»[154]. Иными словами, источники последовательно указывают на один и тот же район и на одно и то же племя: варины, варны, варанги, вэринги, вары и т. п. Произнесение менялось в зависимости от языков и диалектов. Иногда название племени распространялось и на другие, территориально или этнически близкие племена южного берега Балтики, ассимилированного в VI-IX вв. славянами, но и в славянской среде старое название племени сохранялось. И значительную информацию о племени обычно содержит само его название.

Во всех вариантах написания сохраняется этнообразующий корень - «вар». И объяснение его ищут в разных языках, в зависимости от принятой общеисторической концепции. У норманистов при объяснении имени из германских языков наиболее популярна этимология М. Фасмера, производившего слово от якобы скандинавского var - «верность», «порука», «обет»[155]. Однако это слово известно и другим индоевропейским языкам, в том числе кельтском, о «чудовищном разливе» которого по всей Европе говорил в свое время Н.Я. Марр[156]. А еще С. Файст убедительно доказывал, что вся группа племен «ингевонов» из Тацитовой «Германии» вовсе не германская, а кельтическая[157].

Значительная часть этнических названий связана с обозначением занимаемой племенем территории. Такого характера названия, в частности, свойственны кельтским и славянским племенам, о чем писал О.Н.Трубачев[158]. Названия эти часто давались со стороны, в результате чего, скажем, германское племя квадов носит типично кельтское имя, аналогичное славянским древлянам (кельтское coad - лес). Кельтское amor будет, естественно, означать Поморье. Племя morini в Бельгике тоже без напряжения объясняется как «поморяне». И имя varini является лишь фонетическим вариантом того же названия, т. е. тоже означает «поморяне». Этим и объясняется, что в Византин варягов «дразнили»: «варанги-маранги». Именно в кельтских языках звуки «в» и «м» взаимозаменяемы.

Любопытно, что если никто не связывает «варягов-верингов» с водой, то в отношении этнонима варины такая этимология признается наиболее вероятной и естественной. Ее безоговорочно принимает, например, такой знаток германской ономастики, как Е. Шварц[159].

Е. Шварц полагал, что исходное vari - «вода» является древне-нордическим. Но еще Ю. Покорный указал на древнюю индоевропейскую традицию такого обозначения «воды», отразившуюся во многих языках[160]. Покорный объяснял, в частности, название иллирийского придунайского племени «варисты» или «наристы». В. Штейнхаузер посвятил этому этнониму специальное исследование, еще более расширив и подтвердив вывод Ю. Покорного. Автор переводит это название как «жители поречья», «живущие у воды». Помимо упоминаемого и Покорным древнеиндийского nara - «вода» (ср. название подмосковной реки Нара), автор приводит тохарскую параллель var - море. Вариант varasci рассматривается им как кельтизированная форма того же названия, восходящая в конечном счете к предположительному кельтскому vor и затем var[161].

И Покорный, и Штейнхаузер указали на чередование, взаимозаменяемость в древнем индоевропейском языковом пласте звуков (или обозначений какого-то специфического звука) п и v. В кельтских языках до сих нор удерживается подобная взаимозаменяемость звуков v, b, m[162]. Поэтому, скажем, этнонимы «морины» и «варины» - всего лишь дериваты, может быть, диалектные формы одного и того же обозначения. Будучи географическим обозначением, ни то, ни другое название непосредственно этническую природу этих племен не раскрывает. В этой связи показательно упоминание Иорданом племени «видивариев». Иордан отмечает, что они живут «на побережье Океана» у устья Вислы и собрались «из различных племен»[163]. «Земля Виду» известна и германским, и финским, и иным источникам[164]. В данном случае речь может идти о части «виду», примыкающей к морю.

Этническое название «вандалы» еще авторы Средневековья объясняли от «ванд» - вода. П. Шафарик оспорил это мнение[165]. Позднее к нему снова вернулся В. П. Кобычев[166]. Если учесть, что в литовском языке сохраняется именно такое обозначение воды (vanduo), в норвежском и датском (но не в шведском и не в немецком) до сих пор удерживается явно не германское vann - vand, объяснение это следует признать весьма вероятным. Во всяком случае, так этот этноним должен был осмысливаться у тех племен, где корень «ванд» означает воду. Для Длугоша и некоторых других средневековых авторов вандалы были ветвью славян, причем никаких трудностей в различиях произношения «ванд» и «вода» («вада») Длугош не усматривал. В Балтийском Поморье, видимо, оба эти произношения сосуществовали. Напомним также, что название «Вада» обозначало реки пеласгов, и в том же значении слово употребляли лигуры.

«Вандалы» h «венеды» в источниках часто смешивались, видимо, именно потому, что и второй этноним связан был с обозначением воды (южное побережье Черного моря в Малой Азии, северо-запад Адриатики, юго-восточное побережье Балтики). И хотя в эпоху Великого переселения венедов, славян и антов воспринимали как ветви одного блока племен, генеалогические предания чаще всего связывали славянских князей с вандальской группой. (Об этом речь будет ниже.)

Можно напомнить и о том, что Днепр у гунно-фризов, возвратившихся в конце V в. из Подунавья к прежним местам обитания, назывался тоже «Вар» (Гунновар). Здесь, на месте будущих полян, могли обозначиться и свои «варины» или «варяги». Но этническое название закрепилось только за южнобалтийскими племенами: в узком смысле за племенем «варины», в широком - за всеми племенами «вандальской» группы. И скандинавы попали в число наемных варяжских дружин лишь во времена Ярослава Мудрого.

Слово «вар» как обозначение «воды» в славянском языке сохранилось в значении «горячей воды», в том числе в производных: «варить», «варево». Европейская топонимика богата соответствующими названиями рек: река Вар и производные от этого названия в обозначении ее притоков на границе Италии и Галлии[167], реки в Британии и Шотландии[168], а также в других районах кельтского расселения[169], река Вар в Прикарпатье, Варта - в Польше и другие.

В ряде диалектов кельтского языка vor или var обозначало море[170]. В донегальском диалекте ирландского языка море и ныне обозначается как farraige[171]. Все это не означает, что этноним имеет кельтское происхождение. Но вполне вероятно, что именно кельтские языки полнее всего сохранили ту этноязыковую традицию, в рамках которой возник этноним «варины» - народ моря.

С одним из основных обозначений «воды» в индоевропейских языках - var связаны и балтские jura, jurin, juris, juras и т. п. - «море», «водная поверхность»[172]. В балтских языках есть оба главных обозначения: jura и marios. Последнее чаще всего означает залив, озеро (в частности, Рижский залив). Можно отметить также, что первый вариант известен всюду на побережье, но исчезает по мере удаления от моря на восток. По мнению В. Н. Топорова, и русское «вырей», «вырий» как обозначение заморской страны, откуда прилетают птицы, может быть связано с балтским обозначением моря[173]. Напомним также, что море Варяжское в некоторых исторических песнях именуется как «Верейское». С другой стороны, название приморской области Пруссии - Вармия тоже может обозначать Поморье. Затруднение в данном случае может вызывать явно финское шаа - земля, область. Но такое смешение двух языковых ветвей, видимо, вообще характерно для ономастики и топонимики, в частности, Восточной Прибалтики. Так, знаменитая Юрмала тоже раскладывается на первый компонент балтскнй, означающий море, и второй - maala (эст.) - «территория». В свою очередь понятие «море» вошло в финские языки, очевидно, из индоевропейских: meri.

Объяснение этнонима «варяги» как живущих на море (или у воды), делает понятной и эволюцию, распространение его на разные прибалтийские племена. И только такое объяснение позволяет без натяжек понять прозвание в Византии «варангов» также «марангами».

Название само по себе этническую принадлежность племени, естественно, не выражает: оно може быть дано и со стороны. Но оно свидетельствует о наличии в Прибалтике очень древнего индоевропейского населения негерманского происхождения. «Чудовищный разлив» кельтской речи по всей Европе, отмеченный Н.Я. Марром, относится ко времени, может быть, более раннему, чем железный век (культуры Галынтат и Латен). В Северной Европе долго проявлялась и кельто-скифская подоснова. Но на побережье Северного и Балтийского морей особенно заметно сказалось выселение ряда кельтских племен после завоевания Галлии Римом. Венеты, покинувшие Бретань на кораблях, могли уйти только на восток. На северо-восток могли уйти с территории будущей Бургундии и рутены, а также какие-то иные кельтские или кельтические племена. Поэтому кельтская окраска ясно проступает по островам и побережью Балтики (в том числе Скандинавии). Позднее эти же племена будут ассимилированы сместившимися сюда из Подунавья славянами. В итоге древнейший индоевропейский этнический слой («венетский», или «виндальский») будет перекрыт кельтским и славянским и сохранит специфику всех этих и некоторых других (в частности, иранского) этнических пластов. Германизация Ютландии, некоторой части побережья Северного моря и Скандинавии будет происходить в основном уже в годы существования Франкского государства, сначала в ходе стихийного переселения неустроенных в районе Эльбы и Рейна германских родов, а затем и в качестве направлявшегося государством «натиска на восток» и северо-восток, где осядут ордена Тевтонский и Ливонский. Но даже и под двойным слоем - кельтским и германским - сохранятся имена, которые из того и другого не объясняются и которые будут в значительной степени усвоены и славянскими племенами, долгое время вообще не имевшими своих имен (племена с территориальной общиной долго не имели личных имен, почему акт крещения означал и «дать имя»).

Таким образом, «варяги» русских источников - это в узком смысле славянизированные варины, в более широком - племена южного берега Балтики. Со времен Ярослава сюда включались и скандинавские «поморяне», а после раскола церквей «варяжская вера» будет означать приверженцев «латинства», которые доказывали преимущества своей веры огнем и мечом в той же Прибалтике.

 

Примечания:

93. Венелин Ю. Известия о варягах арабских писателей и злоупотребление в истолковании оных // ЧОИДР. Кн. 4.1870 (статья написана в 30-е годы); Гедеонов С. Отрывки из исследований о варяжском вопросе // Приложение к I III тт. ЗАН. - СПб., 1862-1863; его же. Варяги и Русь. Ч. 1.

94. Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. Т. IV. - М.-Л., 1957. С. 248.

95. Гедеонов С. Отрывки... С. 146-151.

96. Там же. С. 150.

97. Там же. С. 147-148.

98. Венелин Ю. Известия о варягах... С. 9.

99. Гедеонов С. Отрывки... С. 162-166.

100. Васильевский ВТ. Варяго-русская... дружина..; его же. О варяго-руссах (ответ Д.И. Иловайскому) // Его же. Труды. Т. I; его же. Заметка о пеших и конных// То же. Т. II. Вып. 2. - СПб., 1912

101. ЛЛ. С. 36.

102. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье // ИГАИМК. Вып. 91. Л., 1934. С. 8. О прочтении текста см.: Соловьев А.В. Византийское имя России // ВВ. Т. XII. М., 1957. С. 136. См. также: МРН. Т. I. S. 16.

103. Васильевский В.Г. Варяго-русская... дружина... С. 185-186; Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. // ДГ. 1978 г. М., 1978. С. 78.

104. Васильевский В.Г. Варяго-русская... дружина... С. 187, примеч. Ф.Брауна.

105. Там же. С. 193, примеч.

106. Там же. С. 188.

107. Там же. С. 189-190.

108. Там же. С. 267-272.

109. Томсен В. Начало Русского государства. - М., 1891. С. 106; Мошин В.А. Варяго-русский вопрос // Slavia. Casopis pro slovanskou filologii. Rocnik X. Sesit 1 - Praze, 1931. C. 122.

110. Schlaug W. Die altsachsischen Personennamen vor dem Jahre 1000 // Lunder germanistische Forschungen. 34. Lund 1962 S. 173.

111. Idem. Studien zu den altsachsischen Personennamen des 11. und 12. Jahrhunderts // Lunder germanistische Forschungen. 30. Lund, 1955. S. 157 (Weringer, ect.).

112. Idem. Die altsachsischen... S. 173-174 (Ср.: Werinmar); idem. Studien... S. 156 158.

113. WinklerJohan. Friesche Naamlijst. - Amsterdam, 1971. S. 408, 426, 438, 100.

114. Мельникова E.A. Скандинавские рунические надписи (тексты, перевод, комментарий). - М., 1977. С. 200.

115. Rudnicki М. H.Janichen. Die Wikinger im Weichsee und Odergebiet. - Leipzig, 1938 (рец.) // SO. T. 17. Poznan, 1938. S. 229. Ср.: s. 228, 243 (перечень топонимов на территории Польши и Латвии).

116. Куник А.А. Известия ал-Бекри и других авторов о руси и славянах. Ч. 2. - СПб 1903. С. 64.

117. Jacobson G. La form originelle du nom varenges // Scandoslavica. Т. I. - Copenhagen, 1954. P. 40-43.

118. Гедеонов С. Отрывки... С. 152-153.

119. Книга Большому Чертежу - М -Л 1950. С. 148.

120. Гедеонов С. Отрывки... С. 153.

121. Куник А. Замечания к «Отрывкам из исследований о варяжском вопросе С. Гедеонова» // ЗАН. Т. II. Кн. II. Приложение № 3. - СПб., 1862. С. 231.

122. Там же. С. 232.

123. Васильевский В.Г. Варяго-русская... дружина... С. 352.

124. Там же. С. 322.

125. Там же. С. 393-394 (Ответ Д.И. Иловайскому).

126. Там же. С. 367.

127. Там же. С. 368.

128. Там же. С. 369-370.

129. Там же. С. 373.

130. Там же. С. 397.

131. Там же. С. 120 (Ср.: Тверская летопись в ПСРЛ. Т. XV. М., 1965. С. 176-181)

132. Там же. С. 364.

133. Морошкин И. Древняя британская церковь //ЖМНП. Ч. 164. СПб., 1872; Исаченко А.В. К вопросу об ирландской миссии у паннонских и моравских славян// ВСЯ. Вып. 7. М., 1963.

134. Исаченко А.В. Указ. соч. С. 62.

135. Henri F. Irish High Crosses. - Dublin 1964.

136. ЛЛ. С. 153-154.

137. Морошкин И. Указ. соч. С. 71.

138. Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 91.

139. Советы и рассказы Кекавмена. - М., 1972. С. 177.

140. Там же. С. 440.

141. Васильевский В.Г. Заметка о пеших и конных. С. 132.

142. Феофилакт Симокатта. - М., 1957. VI. 2. Послы называются выходцами из самых отдаленных славянских племен, проживавших «на краю Западного Океана». До «Фракии» (Греции) они шли 15 месяцев.

143. Васильевский В.Г. Варяго-русская... дружина... С. 361.

144. Там же. С. 348-349.

145. Там же. С. 208.

146. Матузова В.И. Английские средневековые источники. - М., 1979. С. 85, коммент. С. 94-95.

147. Там же. С. 83, 85.

148. Там же. С. 84.

149. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. - М., 1960. С. 88-89.

150. Древние германцы. - М., 1937. С. 155 (Дион Кассий).

151. Грацианский Н.П. Бургундская деревня в X-XII столетиях. - М.-Л., 1935. С. 27, 52-54.

152. Shor T.W. Origin of the Anglo-Saxon rase. - London, 1906; Сугорский И.Н. В туманах седой старины. К варяжскому вопросу. Англо-русская связь в давние века. - СПб., 1907; Кузьмин А.Г. Об этнониме «варяги» // Дискуссионные проблемы отечественной истории. Арзамас, 1994.

153. Извлечение из нее см.: Откуда есть пошла Русская земля. С. 591-595. «Варины» в данном случае называются также «тюрингами», что представляет значительный интерес и для истории возникновения в будущем германской области Тюрингии, в рамках которой графства «Русь» (Reuss) и «Русская земля» (Reussland) сохранялись вплоть до 1920 года. Отождествление названий «варины» и «тюринги» заставляет предполагать переселение части варинов и русов-ругов в область, позднее получившую название «Тюрингия».

154. MGH SS. Т. XXIII. Hannoverae, 1875. Р. 227.

155. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I. - М., 1964. С. 276; Этимологический словарь русского языка. Т. 1. Вып. 3. - М., 1968. С. 21-22. А.А. Шахматов связывал этноним с франками (Древнейшие судьбы русского племени. - Пг., 1919. С. 47). П.Я.Черных выводил от славянского глагола «варяти» - беречь, защищать (К вопросу о происхождении имени «варяг» // Ученые записки Ярославского пединститута. Русское языкознание. Вып. IV. Ярославль, 1944). С.Гедеонов указал, что у заэльбских славян слово «варанг» означало меч (Варяги и Русь. Ч. 1. С. 170). Видукинд в X в. аналогичным образом объяснял самоназвание саксов от «сакс» - нож (Видукинд Корвейский. Деяния саксов. - М., 1975. С. 67, 128). Последние три версии не нашли последователей.

156. Марр Н.Я. Избранные работы. Т. V. - М., 1935. С. 430. Ср.: Wagner Н. Studies in the Origins of Early Celtic Civilization // ZCPH. B. 31. Tubing, 1970. P. 3-6.

157. Feist S. Germannen und Kelten in der antiken Ueberlieferung. - Baden-Baden, 1948. Впервые работа была опубликована еще в 1927 году.

158. Трубачев ОН. Ранние славянские этнонимы - свидетели миграции славян // ВЯ, 1974, № 6. С. 54-58.

159. Schwarz Е. Germanische Stammeskunde. - Heidelberg, 1956. S. 116.

160. Pokomy J. Urgeschicht der Kelten und Illyrien. - Halle, 1938. S. 11.

161. Steinhauser W. Das Illiretum der Naristen // Schwarz E. Zur germanischen Stammeskunde. - Darmstadt, 1972. S. 5, 55-58, 65-66.

162. Льюис Г., Педерсен X. Краткая сравнительная грамматика кельтских языков. - М, 1954. С. 83-84, 106 (в основе здесь назализованное «в»),

163. Иордан Указ. соч. С. 72.

164. Там же. С. 221 (примеч. Е.Ч.Скржинской).

165. Шафарик П. Указ. соч. Т. I. Кн. 1. - М., 1837. С. 287-290. Ср.: Державин Н.С. Славяне в древности. Культурно-исторический очерк. - М., 1945. С 8-9.

166. КобычевВЛ. В поисках прародины славян. - М., 1973. С. 22-23, 124-125, примеч. 18.

167. Albenque A. Les Rutenes. - Rodez, 1948. P. 117-118.

168. Schwarz Е. Deutsche Namenforschung II. - Gottingen, 1950. S. 66; HothaJ. Antiquitate Celto-Normannicae. - Copenhagen, 1786. P. 109.

169. Bahlow H. Namenforschung als Wissenschaft. Deutschland Orstnamen als denkmaler keltischer Vorzeit. - Neumiinster, 1955. S. 11.

170. Gregoir de Rosterenen P.F. Dictionaire Francois-Breton. - Rennes, 1732. P. 616.

171. Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 79.

172. Ильинский Г.А. Проблема славянской прародины в научном освещении А.А. Шахматова // ИОРЯС. Т. 25. Пг., С. 431; Топоров В.Н. Прусский язык. Словарь. - М., 1980. С. 93-97.

173. Топоров В.Н. Указ. соч. С. 93.

 

Летописи являются основой всех схем ранней истории Киевской Руси, но содержат такие противоречия, которые практически исключают возможность однозначного решения вопросов. В заголовке «Повести временных лет» (Начальной летописи) стоит вопрос: «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала есть». Очевидно, один из древнейших летописцев стремился ответить на тот же вопрос, что занимает несколько поколений историков. Поскольку вопрос сформулирован одним автором, то и ответ ожидается однозначный. Однако однозначного ответа летопись не дает. В рассказе о призвании Рюрика с братьями утверждается, что «от тех варяг прозвася Руская земля», в тексте же, восходящем к «Сказанию о славянской грамоте», «Русь» отождествляется с «полянами» («поляне, яже ныне зовомая Русь»), которые как и вообще славяне, выводятся из Иллирии и Норика, некогда составлявшего раннегосударственное образование «Ругиланд».

Как отмечалось выше, дошедшие до нас рукописи летописей являются своеобразными компиляциями, сводами, которые составлялись из разных источников или пополнялись позднейшими сводчиками и переписчиками. Те же чаще всего делали добавления, не устраняя противоречащего им прежнего текста. Это не являлось недосмотром: как правило, летописцы бережно относились к предшествующим текстам, даже если сами придерживались иного мнения, хотя и полемика с иными взглядами тоже нередка на страницах сводов. В целом Киевская летопись исходит из представления о тождестве полян и руси, а «Руская земля» в ней мыслится как область Среднего Поднепровья, действительно отличающаяся от соседних славянских территорий, причем, что особенно важно, и антропологически, уходя своими истоками в скифские времена. Это обстоятельство породило, с одной стороны, своеобразную чернигово-тмутараканскую версию, упомянутую выше в связи с представлением о прошлом Руси в «Слове о полку Игореве», с другой - салтово-донецкую, вокруг которой идет борьба между своеобразными «хазароманами» и приверженцами ее аланской принадлежности. Но чернигово-тмутараканская и салтовская версии часто смешиваются, и их этническая природа обычно определяется на одном и том же круге источников.

На «два вида» русов обратил внимание уже А. Шлецер. Одних он считал скандинавами, пришедшими в Киев, а других - бесчисленным причерноморским народом. Но это была своеобразная оговорка: Киевскую Русь автор однозначно связывал со скандинавами. Значительно основательней проблему ставил Г. Эверс, опубликовавший свои изыскания о начале Руси вскоре после публикации русского перевода «Нестора» А. Шлецера[174]. Он считал именно Причерноморскую Русь единственным истоком Киевской Руси. Но «двух видов» он здесь не видел.

Со времен Эверса вопрос о Причерноморской или Тмутараканской Руси неизменно стоит как одна из загадок, ключи к которой никак не удавалось подобрать исследователям, хотя в числе их были такие крупные специалисты, как Д. И. Иловайский, Е.Е. Голубинский, А. А. Шахматов и целый ряд других. В недавнее время эта проблема стала темой специальных исследований АВ.Гадло, Д.Т.Березовца, Д.Л.Талиса, О.Н.Трубачева. Но можно обратить внимание на то, что все названные исследователи искали одну-единственную «Русь», не объясняя прямого указания восточных авторов на «два вида» русов и «три группы» их, чаще всего отыскивая «три центра» одной-единственной Руси на территории Восточной Европы или в Прибалтике. Между тем без осмысления указания источников на «два вида» и «три группы» вопрос об этническом содержании обозначения «Русь» не может быть даже и перспективно поставлен[175]. По существу, большинство авторов правы, определяя изучаемый ими материал как «древности русов», но каждый изучаемый им «вид» полагает единственным.

Именно поэтому многим специалистам Тмутараканская или Причерноморская Русь представлялась неким миражом, продуктом неосведомленности или небрежности византийских и восточных авторов. Проблему неоднократно «закрывали». Но она неизбежно открывалась снова. Имеется, по крайней мере, один огромной важности факт, который не позволяет пренебречь хотя и темными, но многочисленными данными: наличие связанного с Киевом русского княжества в Тмутаракани. К какому бы времени ни относили его появление - к IX, X или XI вв., неизменно возникает вопрос: как это княжество могло появиться и как оно могло в течение длительного времени существовать и поддерживать связь с Приднепровьем? Не меньше проблем возникает и в связи с установлением факта, что аланская-салтовская культура в Подонье также именовалась «Русью».

А. Шлецер, конечно, не случайно вынужден был сделать серьезную уступку антинорманистам, разделив «норманскую» и причерноморскую Русь. На это его наталкивали источники. И позднее многие специалисты останавливались перед необходимостью выделить, по крайней мере, две «Руси». С наибольшей полнотой эта мысль обосновывалась В. А. Бримом[176]. И многим норманистам пришлось делать допущение, что в Причерноморье обосновалась группа «норманнов», проникшая туда ранее т.н. «варяжского призвания». Таким образом, делалось допущение, что «Русь» во всех случаях - один и тот же этнос. Но реального обоснования оно ни у кого из норманистов не получило и не могло получить в силу априорности самой мысли о некой миграции скандинавов к Черному морю.

Богатейшие сведения о Руси IX-X вв. содержат арабские источники. Но сведения восточных авторов настолько противоречивы, что, как заметил В. Томсен, «любая теория происхождения Руси может находить себе кажущуюся опору в сочинениях восточных писателей»[177]. С другой стороны, очевидно, именно на основании этих источников Н.Я. Марр высказал соображение, что «норманны и русы одно и то же, одинаково не имеющие ничего связывающего исключительно с севером Европы, когда речь идет о русах, ничего исключительно германского, когда речь идет о норманнах»[178]. Весьма глубокая и, к сожалению, совершенно не развитая мысль.

Природа внутренних противоречий арабских текстов в общем понятна. Арабские купцы встречались с русами или так себя называвшими местными жителями и в Германии, и в Хазарии, и на Северном Кавказе и в Причерноморье, и на Днепре, и в Волжской Болгарии. Отзвуки о походах русов слышались и в Испании, и по южному побережью Каспия. О русах рассказывали многое и разное. Позднейшие же компиляторы и переписчики должны были сводить все эти весьма разнохарактерные и разновременные данные.

Арабские сведения о Руси и русах представлены в специальных исследованиях А. П. Новосельцева, Б. Н. Заходера, Д. Т. Березовца, Г. С. Лебедева и в самое недавнее время Е. С. Галкиной. Первые два автора дали новые публикации сведений восточных авторов[179]. Д.Т. Березовец доказывал, что под «Русью» на Востоке подразумевалось Подонье и Приазовье - население салтовской культуры[180]. Г. С. Лебедев, подчеркивая этнографические различия славян и руси в представлении восточных писателей, отождествил русов с норманнами[181].

Должно заметить, что сведения о Руси восточных источников действительно дают гораздо больше материала в пользу норманизма, чем аналогичные сведения о варягах. По наблюдению Д. Т. Березовца, лишь Ибн Хордадбех рассматривает славян и русов как части одного народа. Все остальные авторы их разделяют[182]. Но и у Томсена были основания для приведенного выше иронического замечания: с норманнами русы восточных источников увязываются плохо. По существу, Г. С. Лебедев пошел по давно намеченному пути: выбирать лишь между славянами и германцами, не считаясь с возможностью существования в Прибалтике каких-то иных этнических групп. Возможности же отражения в этих сведениях данных о Подонье и Причерноморье он вообще не учитывал.

Как отметил А. П. Новосельцев, самое раннее упоминание названия «рус» в арабской литературе принадлежит среднеазиатскому ученому ал-Хорезми, написавшему труд «Книга картины земли» между 836-847 гг. В этом произведении упоминается «Русская гора», откуда берет начало река Д.рус[183]. Локализовать эту «гору» весьма трудно. Привлекая параллель - анонимный географический трактат второй половины X в., где также упоминается «Русская гора», А. П. Новосельцев склонен локализовать ее «где-то на северо-востоке Европы»[184]. Но если читать название реки как «Днепр» (Данапрос), то необходимо помещать гору где-то на пути «из варяг в греки». К сожалению, и вопрос о том, какая река имеется в виду, остается неясным. Путь «из варяг в греки» шел и по Днепру, и по Дону. Уверенно можно говорить только о том, что гора располагалась в Восточной Европе.

Следующий по времени восточный трактат о русах, уникальность которого была отмечена Березовцем, принадлежит Ибн Хордадбеху. Труд дошел лишь в позднейших извлечениях. Это своеобразный путеводитель, первая редакция которого возникла в 846 г., а вторая - в конце IX столетия. Сюжет о русских купцах явился предметом спора. Есть мнение, что это позднейшая вставка. Однако если это и вставка, она все-таки сделана не позднее IX в.[185] Согласно Ибн Хордадбеху, русские купцы - «вид славян» (или «род славян»), «Они вывозят бобровый мех и мех черной лисицы и мечи из самых отдаленных (частей) страны славян к Румскому морю», а «по... реке славян» «проезжают проливом столицы хазар». Далее, преодолев Каспийское море, русы иногда попадают в Багдад, «где переводчиками для них служат славянские рабы». «И выдают себя они за христиан»[186].

В тексте Ибн Хордадбеха явно отражаются и север, и юг. Мечи могли вывозиться через Прибалтику (Волго-Балтийским путем с переходом на Дон) из Франкской империи и смежных с ней территорий, где это производство было поставлено. (Мечи варинов ценились в Италии еще в эпоху Великого переселения.) Там же локализовались и «самые отдаленные» области земли славян. Христианство начинало в это время распространяться на Балтийском Поморье и у причерноморских русов (крещение около 867 г.). Важно и указание на то, что русы знали славянский язык и на Восток шли через Приазовье.

КIX в. относятся и еще два сюжета арабо-иранской географической традиции: об острове русов и о трех группах Руси. Первый сюжет представлен у Ибн Русте (нач. X в.), Мукаддаси (середина X в.) и у ряда более поздних авторов. В нем идет речь о лесистом и болотистом острове, окруженном озером или морем. Размеры острова - три дня пути, население - 100 тысяч человек. Основное занятие населения - военные походы и торговля рабами и мехами, которые вывозятся в «Хазаран и Булкар». На славян они совершают нападения на кораблях. Титул правителя островных русов - «хакан-рус». Знахари-жрецы стоят выше «царей». По их указанию приносятся в жертву люди и лошади. У этих русов существует обряд трупоположения. Для знатных русов выкапывают могилу наподобие дома, в которую помещают пищу, одежду, драгоценности и монеты. В могилу помещают и живую любимую жену покойника, после чего отверстие могилы закладывают «и жена умирает в заключении»[187].

Практически все авторы, доказывавшие существование Причерноморской Руси, помещали «остров русов» на юге. Одни из них полагали, что речь идет о «Тмутараканском острове», как называли в Киеве Таманский полуостров[188], другие полагали, что речь идет о Крыме[189]. Березовец увидел в тексте Ибн Русте иллюстрацию к обычному похоронному обряду салтовцев[190]. Это наблюдение весьма существенно и, по существу, предопределяет решение вопроса.

Можно допустить, что восточные авторы снова смешивают русов севера и юга. Но основной текст явно относится к Прибалтике. И дело не только в том, что именно в Прибалтике легко найти острова с лесистой и болотистой поверхностью (район Сиваша болотистый, но не лесистый), но и в некоторых других элементах рассказа. Так, нападение на славян морем предполагает приморское расположение объекта нападений. У моря жили именно балтийские славяне. Основное оружие русов - меч - также ведет в Прибалтику, и если это оружие осваивалось и южными русами, то, видимо, под влиянием северных. (Летописец специально отметил превосходство русского «меча» над хазарской «саблей».) Обряд погребения, сходный с салтовскими, ищут и в Прибалтике. Г. С. Лебедев, в частности, аналогию находит только в камерных погребениях Руси и Скандинавии, которые признает по происхождению скандинавскими[191]. Но, разумеется, плотно населенный остров русов - это не Скандинавия и не Готланд. Ряд подходящих по размерам островов имеется у южного и восточного берегов Балтики.

В литературе неоднократно привлекал внимание остров Рюген, население которого средневековые источники называют руянами, ранами, русами, рутенами, ругами. (Об этом речь будет ниже). В настоящее время остров занимает лишь около 1000 кв. км. Но он был частично разрушен землетрясением в начале XIV в.[192] К тому же береговая линия его так изрезана, что внутренние расстояния на острове превышают окружность его по морю. Главная же параллель просматривается в сообщении Гельмольда, что руяне жреца «почитают больше, чем короля», и что в течение длительного времени здесь сохранялось принесение в жертву людей-христиан[193]. Обилие городов и отсутствие деревень, отмеченное восточными авторами, также указывает на некое территориально небольшое разбойно-паразитарное и торгово-полугосударственное образование. Но по юго-восточному побережью Балтики у острова Рюген находятся и достойные конкуренты: Саксон Грамматик (его известия будут рассмотрены ниже) локализует Русь в Восточной Прибалтике, и здесь есть остров, вполне соответствующий по размерам описаниям восточных авторов. Это Сааремаа, буквально «Островная земля», как он и обозначается в Новгородской 1 летописи. То же значение в топониме северных саг - Хольмгард (вопреки логике, перенесенное на Новгород название), в исландском Ейсюсле (испорченное в германском - Эзель).

В пользу «юга» говорит титул русского правителя: «хакан-рус». В том же IX в. титул «кагана» привязывается к какой-то группе русов «норманнов». В 839 г. они возвращаются на родину из Константинополя через Франкскую империю, поскольку обычный путь (видимо, по Дону) был перерезан очередной волной кочевников с востока[194]. И стремилось посольство, по всей вероятности, именно в Юго-Восточную Прибалтику. Комментатор Адама Бременского заметил по поводу живших здесь русов, что это «Русия-тюрк», а Идриси в XII в. находил «русов-тюрк» на Дону[195]. Источником такого уточнения является, очевидно, проживавший в Италии в X в. Иосиппон (Бен Горион). Он включил алан в число тюркских народов, видимо, как раз потому, что они в противостоянии тюркам-хазарам позаимствовали у них титул «кагана».

«Роксалан» где-то в Прибалтике упоминал еще Географ Равеннский (VIII—IX вв.), «алан» или «албан» - Адам Бременский. Скифо-сарматский след просматривается здесь с глубокой древности. И только норманистским ослеплением можно объяснить попытки представить эти области «скандинавской колонией». Ф.Д. Гуревич обнаружила в Пруссии могильник, в котором «треть погребенных женщин были наездницами»[196]. В шведской Бирке автор обнаружила только одну «наездницу» из 238 женских погребений. Город вообще являлся «проходным двором» для разных племен, уходивших с побережий Северного и Балтийского морей от усилившегося в VIII в. наступления Франкской империи. Достаточно сказать, что славянская керамика составляла там 13 %. И отмечаемые Г.С.Лебедевым камерные погребения шли с континента в Бирку, а не наоборот[197]. Камерные погребения были известны в Центральной Европе у кельтов еще с эпохи Гальштата (VII-VI вв. до н. э.), но восходят они к скифо-киммерийским временам и в Восточной Прибалтике известны с конца II тыс. до н. э.

А женщины-наездницы объясняют настойчивые утверждения средневековых авторов (Адама Бременского, Ибрагима ибн Якуба) об амазонках на восточном побережье Балтики. Здесь же Саксон Грамматик отмечает культ коня, явно степной по происхождению. Культ коня был и на острове Рюген (священная конюшня из трехсот коней), что также может уводить еще к киммерийским временам. (Кимвры на севере Ютландии с культом котла также могут быть связаны с потоком киммерийцев в Западную Европу.)

Другой сюжет восточных авторов, рассказывающий о трех группах Руси, восходит к ал-Балхи (ок. 850-930-е), а дошел в сочинении ал-Истахри (сер. X в.), Ибн Хаукаля (60-70 X в.) и целого ряда позднейших авторов. В числе трех групп называются Куйаба, ас-Славийа и Арсанийа[198]. Обычно считается, что Куйаба, который больше Булгара, - это Киев. Славия определяется как Новгород. Относительно Арсании или Артании с городом Арса или Арта идут споры[199]. В. Б. Вилинбахов перенес все три центра на балтийское побережье[200]. И.Хрбек «третье племя» отнес к острову Рюген[201]. Видимо, как племена или роды, а не города и следует понимать текст восточных авторов. И объяснение Хрбека выглядит логичным: первая группа - Куявия в Восточной Прибалтике. Следует за ней Славия - обозначение балтийских славян. Арсания явно созвучна столице Рюгена Арконе. Но Арсания представляется как группа, ближе всего находившаяся к Булгару А таковым является «Островная земля» - «Остров русов» с каганами во главе. «Неприветливость» русов того и другого острова сопоставимы. В Аркону даны вторгнутся лишь в 1168 г. и удивятся и сундукам с красными одеждами, и стойкости языческих культов. Сааремаа в этом плане менее известна. Археологических раскопок там не было. А в качестве памяти об эпохе - находки семи мечей (в континентальной части Эстонии - лишь один). А одно отличие все-таки можно заметить. Руги-русы с острова постоянно переселялись на континент и сами перешли на славянскую речь. Русы данного источника - паразитарное образование, живущее за счет ограбления славян. И закрыт остров был не только для восточных купцов и путешественников, но и для составителей хроник.

Естественно, что «третий центр» пытались связать и с Тмутараканью и вообще причерноморской Русью Здесь искали его В. А. Пархоменко и А. И. Соболевский[202] Эту версию в той или иной степени поддерживали А.Н. Насонов, С. В. Юшков, одно время В. В. Мавродин, из авторов русского зарубежья Г. В. Вернадский. Д. Т. Березовец все три центра связал с салтовской культурой, указав на параллель из Идриси[203].

Сведения о трех группах Руси арабские географы получили, очевидно в Булгаре, и рассматривать следует районы, реально связанные с Булгаром Но Киев в IX-X вв. еще не выходил на тот путь, которым в XII в. пройдет Идриси. И если считать «Славней» Новгород, то он, конечно, ближе к Булгару чем Киев. Но «Славия» - Западное Поморье известна разным источникам dro, видимо, и есть та самая «отдаленная часть страны славян», из которой согласно Ибн Хордадбеху и другим авторам, русские купцы вывозили меха и мечи. И остров Рюген, возвышающийся над славянскими племенами, видимо с IX в. мог значиться в составе той же «Славии». Определенные разноречия в характеристиках «третьей группы» и «острова русов» проявляются в отношениях к иноземцам (благожелательное на «острове русов» и нетерпимое в Арсании). Но в Арсании информаторы авторов-географов не бывали, а слухи могли распространяться и в связи с какими-то конкретными событиями На «острове русов» было трупоположение. Таковое было на Рюгене а также в областях салтовской культуры. У язычников славян и у русов устья Немана сохранялось трупосожжение, но в Роталии были погребения салтовского типа - трупоположения с конем. В одеянии островных русов восточных писателей поражали широкие шаровары, на которые шло сто локтей материи В рассказе о трех группах говорится о коротких куртках. Из Арсании вывозилось олово. А это значит, что она либо располагалась в гористой местности, либо торговала с производителями олова (добычей олова славились Британские острова).

Топонимы Арса-Арта и Арсания-Артания довольно широко распространены в Европе, встречаясь в Этрурии, Фракии и Вифинии, а также в Испании ини, очевидно, принадлежат к одному из древнеиндоевропейских топонимических пластов, о котором ниже будет особый разговор. Пока отметим во-первых, связь Руси с этим древним этносом, а во-вторых, - его географическую неопределенность. Как правило, широкое распространение топонима свидетельствует лишь о том, что в рамках родственных племен он может возникать независимо друг от друга (как, скажем, славянские «Быстрица» или «Серебрянка»), Больше данных для суждения о местоположении Арсании дает указание, что, не пуская никого в свою страну, сами ее жители «спускаются по воде и тор^ют, но не сообщают ничего о делах своих и своих товарах»[204]. Торгуют они с болгарами, греками и хазарами и ко всем ним, очевидно, приходят с верховьев рек: Волги, Дона, Днепра. Искать их, следовательно, необходимо либо в Прибалтике, либо в верховьях этих рек. В IX-X вв., в частности, существовало солидное раннегосударственное образование в районе Смоленска (знаменитое Гнездовское поселение и курганы), как-то особняком стоявшее на Руси.

Сюжет о трех группах Руси в позднейших переделках осложняется воздействием каких-то иных представлений. В «Худуд ал-Алам» добавлено разъяснение, что именно из Арты (Уртаба) вывозят «очень ценные клинки для мечей и мечи, которые можно согнуть вдвое»[205]. Отразился этот сюжет и у ал-Идриси, путешественника середины XII в. Идриси дает расстояния, разделяя Куйабу, Арсу и Славу всего четырьмя днями пути, причем Арса помещается на укрепленной горе как раз посредине между двумя другими центрами[206]. Но столь малое расстояние явно не подходит для выделения существенно отличающихся друг от друга групп. Идриси, видимо, смешивал их с какими-то современными ему топонимами. Позднее Димашки, со ссылкой на Идриси, говорит о четырех группах славян, причем группу «барассийа» можно отождествить с «боруссией» - Пруссией, а «к.рак.рийа», возможно, производится от столицы Польши Кракова. «Арсанийю» же он как будто помещает в «чащах и зарослях» побережья «Обнимающего океана»[207]. «Куябы» в этом перечне нет вообще, и, таким образом, получается, что все группы относятся к западным и балтийским славянам и, может быть, пруссам.

Оба рассмотренных сюжета относятся к IX в. (хотя сюжет о трех группах все-таки, видимо, моложе рассказов об островных русах). Но в восточной литературе имеются и другие сведения о Руси, которые относятся как к Западу, так и к Востоку, и отражают представления как более позднего, так отчасти и более раннего периода. Оставляя пока в стороне данные, относящиеся явно к Прибалтике, рассмотрим сведения, в которых могут разуметься причерноморские или салтовские росы.

Традиция этнонима «рос» в Причерноморье начинается с IV в.: именно применительно к IV в. упоминает по соседству с готами росомонов автор VI столетия Иордан[208]. Вслед за Иордановыми росомонами здесь появляются «росы» сирийского автора VI в.[209] Упоминаются русы и в восточных источниках XI-XV вв., но применительно к тому же VI столетию. А. П. Новосельцев привел два таких сюжета: один у автора начала XI в. ас-Са'алиби, второй - у хрониста XV в. Захир ад-дина Мар'аши[210]. У первого автора русы названы рядом с турками и хазарами в рассказе о постройке Дербентской стены. Второй автор помещает русов где-то в районе, примыкающем к Северному Кавказу.

Локализация русов рядом с хазарами и тюрками довольно широко отражается в восточной литературе. В анонимном сочинении, составленном в 1126 г., в частности, приводится предание, будто «Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное (для нас двоих). Такой же ответ дали Кимари и Хазар. Между ними началась ссора и сражение.

И Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян»[211]. «Рус в этом тексте - сосед Хазара и Кимари, за которым едва ли не стоит Киммерик (т. е. область Восточного Крыма). Согласно тому же анониму, Рус и Хазар были от одной матери и отца», а «остров русов» оказывается на территории страны Хазара[212]. В «Космографии» Димашки о русах говорится, что «у них в море Майотис острова, которые они населяют, и боевые корабли»[213]. Здесь, очевидно, указано именно на Азовское (Меотское) море. По утверждению же египетского историка XV-XVI вв. Ибн Ийаса, русы - «большие народы из тюрок»[214]. О том, что «русы находятся на островах», сообщает и автор XIII в. Мубарак-шах[215]. Но в этом случае могут разуметься и острова Балтийского моря, где их, конечно, больше, чем в Приазовье, и они удобнее для постоянного проживания. Димашки же в Прибалтике поместил славян (четыре группы) и варягов, а для руси у него остался юг.

Если в восточных источниках постоянно смешивались острова и побережья Балтийского и Черного морей, когда речь идет о русах, то и в европейские источники в известной мере проникала подобная путаница (если только речь идет о простой путанице). Комментатор Адама Бременского, сделавший свои пояснения вскоре после завершения труда (1075) дополнил основной текст о диких варварах, населявших острова у южного и юго-восточного берегов Балтики, упомянутым выше уточнением о русах-тюрках[216]. Собственно, речь идет об остатках «скифских» народов, которых автор смешивал с «тюрками» явно под влиянием Иосиппона, ошибочно отнесшего к «роду тюрок» алан. В Западной Европе «тюрками» иногда называли венгров, и это было оправдано, поскольку тюркский элемент присутствовал и, может быть, даже преобладал в социальных верхах мадьяр. Тюркские элементы проникали туда ранее с восточными гуннами, аварами, болгарами. Но все эти группы не выходили за пределы Среднего Дуная. В Прибалтике же явно видны следы «скифских» (как верно отмечено в комментарии), то есть ираноязычных в прошлом народов, причем они существенно различались между собой, видимо, потому, что попадали туда в разное время. В данном случае существенно и то, что комментатор отделял часть жившего у моря населения не только от германцев, но и от славян и пруссов.

Персидский историк XIII в. Фахр ад-дин Мубарак-шах указал и еще на одну любопытную цепь связи Хазарии и Руси, уходящую, видимо, ко времени не позднее IX в.: «У хазар, - сообщает он, - есть такое письмо, которое происходит от русского; ветвь румийцев, которая находится вблизи них, употребляют это письмо, и они называют румийцев руссами. Хазары пишут слева направо и буквы не соединяют между собой. У них 21 буква... Та ветвь хазар, которая пользуется этим письмом, исповедует иудейство»[217].

Совершенно очевидно, что письмо, заимствованное хазарами от руссов, не имеет отношения к славянскому письму. Но это не греческое, и не иудейское письмо. Алфавит начинался с буквы «ш», а первой буквы иврита и греческого алфавита - «алефа» - в нем не было вообще. Вместе с тем восточный автор обратил внимание на способ написания типично западный: слева направо. С этим «русским» письмом Хазарии (или Алании) должно быть сопоставлено и еще одно письмо: именно «русьские письмена», обнаруженные Константином Философом во время его поездки в Крым и затем в Хазарию в 861 г.[218] Этими «письменами» были написаны Евангелие и Псалтирь. И, следовательно, предполагается присутствие в Крыму прослойки русов-христиан уже в середине IX в., то есть ранее возникновения Тмутараканской епархии при патриархе Фотии (ум. 867).

Мнение Березовца о тождестве русов с населением салтовской культуры имеет определенное основание. Их этимологический исток заложен уже в этнониме роксоланы - светлые или белые (в социальном смысле) аланы, то есть та часть аланских племен, которая претендовала на первенство среди них. Русы, например, смешиваются с аланами у Низами[219]. А в Азербайджане X-XI вв., как заметил С.П.Толстов, русов должны были знать[220]. Но «конные» русы, «белые» русы - не единственное с таким именем племя и на юге, не говоря уже о Западной Европе. «Повесть временных лет» постоянно говорит о «ясах и касогах» - аланах и черкесах, ни разу не называя их «русами». И не только на Балтике и в Киеве, но и на Крымско-Тмутараканском побережье были и иные «русы», коих воспел автор «Слова о полку Игореве». И эти русы традиционно связывались с морем. Само название Черного моря как «Русского» - определенное переосмысление. Кельтские саги выводили себя из мест, близких к «Маре Руад» - Красному морю. В славянских языках вплоть до XVI в. море называлось «Чермным», то есть «Красным». Красный цвет до XVII в. вообще обозначался словом «чермный» («Черная Русь» на Немане - тоже произошла из «Чермной» Руси). И название «Русское море» - вариант традиционного названия, увязываемый с этнонимом.

Значению этнонима «Русь» (исходя из представления о существовании одной «Руси») посвятил весьма полезное исследование В. Завитневич. Он отправлялся от заключения современника конфликта Константинополя и Киева в середине X в. лангобарда Лиудпранда, проживавшего в Северной Италии: «Это есть северный народ, который греки по наружному качеству называют руссами, а мы по положению их страны нордманнами»[221]. В. Завитневич напомнил и вроде бы давно и хорошо известные источники. Популярный у первых русских летописцев Георгий Амартол (ок. 867 г.) дал описание нападения росов на Константинополь. В описании хрониста, нападавшие «своим видом показывали кровопролитие». Примерно так же воспринимался библейский Рос (Рош). Вообще пурпурный цвет напоминал кровь и огонь. «Румяными или рыжими» представлял в начале X в. русов-торговцев в Великом Булгаре арабский автор Ибн Фадлан. От «цвета лица и власов» выводил название «Русь» автор Хронографа «второй редакции»[222]. Обозначение цвета помогает и различению разных видов русов: восточных (белых) и западных. Особенно важен этот указатель при проведении границы между «красными» и «белыми» в юго-восточной части Прибалтики, да и на всем Волга-Балтийском пути.

С конца IX в. русы неоднократно вторгаются в прикаспийские области, проникая до Бердаа. Нападения русов около 912-913 и 943-944 гг. отражены во многих, в том числе и в близких по времени к событиям, восточных источниках. Одним из наиболее осведомленных и авторитетных авторов середины X в. является Масуди. Им, между прочим, было отмечено, что «руссы состоят из многих народностей разного рода»[223]. Это указывает на определенный отрыв претендентов на первенство среди родственных племен от собственной этнической почвы - явление нередкое в эпоху перехода от племенного строя к государственному. Имело значение, конечно, и соседство с весьма агрессивным Хазарским каганатом. К тому же Масуди мог объединять под одним именем и этнически разноплеменных русов. Масуди хорошо представляет Меотское или Хазарское (в данном случае Азовское) море, соединяющееся 10-мильным проливом с «Русским» морем. Пролив служит защитой для прилегающих районов от кораблей «Кудкана» и «других племен русов». Самое многочисленное племя русов называется, по Масуди, эль-Лудзана (ал-Луд'ана).

Масуди бывал в южных прикаспийских областях и на Кавказе, а потому представления его вызывают особый интерес. Как и другие восточные авторы, он прежде всего становится объектом спора норманистов и антинорманистов. Так, В.Ф. Минорский «самое многочисленное племя» читал как ал-Урмана и таким образом отождествил русов с норманнами[224]. От такого рода идентификации лучше бы воздерживаться хотя бы до тех пор, пока не выяснится, каких именно русов имел в виду Масуди.

Как и у многих других восточных авторов, у Масуди Прибалтика приближена к Причерноморью. Он знает прибалтийских славян и распространяет их земли вплоть до Хазарии[225]. Знает он и о самых тесных контактах прибалтийских славян и русов. Но русов он все-таки локализует на юге, в Причерноморье. Это хорошо видно из его объяснения пути, которым русы вторглись в 844 г. в Андалузию (Испанию), где они разграбили Севилью. Масуди возражает против мнения, что русы пришли через Гибралтарский пролив. «Я думаю, а Аллах лучше знает, - добавляет он, - что этот пролив соединяется с морями Майтас и Понтос, а этот народ - рус, о котором мы уже упоминали, ибо никто, кроме них, не ходит по этому морю, соединяющемуся с морем Океан»[226]. В данном случае не имеет значения маршрут пиратов-русов. Важно, что с точки зрения Масуди, русы жили в Причерноморье близ Азовского моря.

Примечательно, что оба больших похода на Каспий русы совершали параллельно с походами киевских князей на Константинополь. В первом случае операции на Черном море и на Каспии могут все-таки быть совмещены, как последовательно развивающиеся во времени: в 911 г. Олег заключил мирный договор, в 912-913 гг. русы отправляются на Каспий. Но имеются в описании этих двух операций и трудно сопоставимые разноречия. По летописи, ладьи Олега вмещали по 40 мужей (по другой версии, ладьи имели 12 «уключин», т. е. весельных мест, что также предполагает команду из 40 мужей - три смены весельных и рулевых)[227]. По Масуди, на Каспий прибыло 500 судов по 100 чел. в каждом. Это более крупные, морские суда. Масуди знает, что русы прошли из Черного моря в Азовское, затем поднялись «рукавом реки» до «Хазарской реки», т. е. Доном (он считался рукавом Волги) до волока на Волгу, по которой и спустились на Каспий[228]. На Каспии русы несколько месяцев жили на островах, как люди, привыкшие к морскому образу жизни. При возвращении назад они были полностью перебиты хазарами.

Русские летописи ничего не знают о походах на Каспий. Они зафиксировали восторженно преувеличенное предание об успешном походе Олега на Константинополь, для чего, как минимум, необходимо было, чтобы певцам было кого прославлять. На Каспий, очевидно, ходило другое крупное войско (иначе русы не смогли бы на протяжении многих месяцев господствовать над густонаселенными районами). Все это войско погибло. Трудно представить, что столь крупная неудача не повлияла даже на описание княжения «вещего Олега».

О походе русов на Бердаа в 943-944 гг. сообщает ал-Макдиси (ок. 966), Ибн Мискавейх (кон. X в.), Ибн ал-Асир (XIII в.), воспроизводивший рассказ воевавшего с русами правителя Азербайджана Марзбана[229]. В этом рассказе говорится о приходе русов к берегам Куры, где и развиваются основные события. Русы пытались установить сотрудничество с местным населением, предполагая, возможно, обосноваться здесь навсегда. Мусульманский автор, во всяком случае, не сомневается в искреннем желании русов поддерживать определенный порядок в округе и вину за срыв этой попытки возлагает на своих единоверцев. В конце концов русы ушли из-за начавшихся в их стане эпидемий, что, по мнению Бартольда, произошло не раньше лета 945 г.[230] Ал-Макдиси, описывавший эти события два десятилетия спустя, отмечает, что русы «владели Бердаа в течение года и издевались над мусульманами, и насильничали над их харимами, как никогда еще не делали этого никакие язычники. И вот погубил всех Аллах при помощи холеры и меча»[231].

Поход 943-945 гг. и вовсе не может быть совмещен с деятельностью киевского князя Игоря, поскольку он приходится как раз на время неудачного предприятия князя. Правда, в литературе имеется мнение, что на восток отправились варяги во главе с Халевгу, упоминаемом в еврейско-хазарской переписке X в., и известным по русским летописям воеводой Свенельдом. М. И. Артамонов полагал, в частности, что это произошло после успешного похода Игоря на греков в 943 г.[232] Автор при этом вполне доверяет летописному сообщению о втором успешном походе руси на греков, отвергая тем самым данные византийских и иных источников о поражении Игоря, а также условия договора руси с греками 944 г., в которых явно отражается неудача киевского князя[233]. Поход же на Бердаа представляется автору вполне успешным, вопреки тому, что сообщает, например, ал-Макдиси.

Летописцы хорошо понимали, сколь трудное дело - поход на Константинополь, а потому задним числом включили в состав войска Игоря ополчения из тех племен, которые к этому времени в состав Руси еще не входили. Оба предприятия по размаху вполне стоили друг друга. Очевидно, русы, отправлявшиеся на Каспий, не были подвластны Игорю. Эти русы, судя по мимоходом сделанному замечанию, умерших предавали земле, зарывая с ними и оружие. Мусульмане позднее раскапывали эти захоронения с целью овладения погребальным инвентарем русов, в особенности их мечами.

Еврейско-хазарская переписка относится к середине X в. и сохранилась в рукописи XI-XII вв. Упомянутый выше Халевгу назван в ней «царем русов». По наущению византийского императора Романа Лакапина (920-944) Халевгу совершил нападение на хазар, взяв город Самбарай (Смкрц, Смкрия, Самкуш). Но хазары укротили русского правителя и в свою очередь заставили его идти на греков. Четыре месяца Халевгу воевал с греками на море и потерпел поражение от греческого огня. Стыдясь вернуться в свою страну, он пошел морем в Персию (или Фракию), где погиб вместе со своим войском. После этого русы стали подвластны хазарам[234].

«Кембриджский документ» (так называется пересказанный документ) подозревается как подлог XI в. Одним из аргументов в пользу этого мнения служит несоответствие его показаний данным русских летописей. Но еще В. А. Пархоменко высказал мысль, что Халевгу был правителем не Киевской, а Тмутараканской Руси[235]. Этого предводителя русов вообще не стоит притягивать к киевскому Олегу, ходившему на греков в 911 г., или же Олегу - воеводе Игоря, совершавшему поход, согласно Новгородской 1 летописи, в 922 г.[236] Причерноморье в районе Крыма и Таманского полуострова в какое-то время в X в. находилось в зависимости от хазар. Киевская же Русь освободилась от хазарской зависимости в IX в. и больше таковой не испытывала.

Недавно из «Кембриджского архива» извлекли документ в несколько строк - просьба еврейского купца из Киева о помощи в оплате долга. Документ был включен в издание Н. Голба и О. Прицака «Хазаро-еврейские документы X в.» (Лондон, 1982) и переведен с комментариями В.Я. Петрухина в издательстве «Гешарим» (Москва-Иерусалим, 1997-5757 - год еврейского летосчисления). Н. Голб - филолог-гебраист, О. Прицак - известный своими фантазиями американо-украинский тюрколог[237]. Здесь дается своеобразная этимология этнонима «Киев». Обозначив название как «иранское», авторы затем заключают, что «Киев как город и поляне как клан основателя Кия связаны с хазарами. Источники даже прямо называют этот род хазарами»[238]. Само название «Киев» авторы ищут в иранских и тюрко-хазарских древностях. Между тем достаточно открыть «Этимологический словарь славянских языков», чтобы убедиться, что подобные топонимы встречаются практически во всех славянских землях[239]. И не будет ничего удивительного, если параллели найдутся и в ранней индоевропейской письменности: славянский язык один из самых архаичных.

У ряда восточных авторов имеется сообщение, будто русы в 912-913 гг. (300 г. хиждры) приняли христианство, что сразу сделало их небоеспособными и беспомощными перед лицом внешних сил. Дабы выйти из такого положения, они организуют посольство в Хорезм с целью принятия ислама. В посольство входили четыре приближенных царя, называемого Уладмир (или Буладмир). В итоге русы перешли в ислам[240].

Разные русы крестились в разное время. На Дунае руги-русы принимали арианство еще в IV-V вв. С IX в. христианство распространяется и у русов и славян Прибалтики. При Фотии (ум. 867) христианство приняли причерноморские росы, в 932 г. - аланы. В середине X в. в Киеве была и церковь, и христианская община. Могла перейти в христианство и еще какая-то группа русов в начале X в. Но имя Уладмир слишком напоминает крестившего Русь Владимира. Поэтому обычно в сообщении видят путаницу как хронологическую, так и фактическую. Ясно, что Киевская Русь, да и Причерноморская в мусульманство не обращались. И знакомство Киева и балтийских русов с мусульманским миром осуществлялось через Волжскую Болгарию, а не Хорезм. Другое дело русы, осваивавшие Каспий. Аланы в конечном счете такой путь и проделали: сначала перешли в христианство, а затем в ислам. Весьма вероятно, что весь этот сюжет относится к какой-то группе салтовцев. Но за ним стоит представление именно о южной локализации Руси.

Таким образом, восточные источники IX-X вв. весьма сбивчиво и противоречиво, но настойчиво указывают на разные Русии - Причерноморскую, Салтовскую, Балтийскую и очень редко - Киевскую. И путь с Балтики к «Русскому» морю проходил в основном по Дону. Не случайно в среднем течении Оки, примыкающем к верховьям Дона, фиксируется наибольшее количество кладов восточных монет. (Только из поселения Борки, расположенного вблизи нынешней Рязани, в Рязанском музее имеется семь кладок арабских диргем, а по информации школьников, принесших такой клад в 1957 г., в поселке такие монеты «есть у всех».)

Некоторые сведения о Балтийской Руси будут рассмотрены ниже. Здесь же рассмотрим византийские известия того же периода, поскольку византийцы с «росами» соприкасались более непосредственно. Особый интерес в этой связи представляют те источники, в которых «росы» упоминаются ранее т. н. «призвания» варягов-руси.

Позднейшие авторы часто допускают анахронизмы. Так, византийский писатель XIV в. Никифор Григора упоминает о «русском» князе при дворе Константина Великого (IV в.)[241]. В эпоху Константина Великого «русским» князем могли титуловать кого-то из ругов или росомонов, которые перемешивались в движениях с северо-запада на юг и юго-восток и с востока на запад. Поэт XII в. Манасия называет русов в числе участников нападения под эгидой аварского кагана на Константинополь в 626 г.[242] Это сообщение кажется вполне достоверным, во-первых, потому, что примерно в это время русов упоминают и восточные авторы, во-вторых, потому, что русы названы здесь моряками в отличие от совершенно незнакомых с морским делом аваров. Правда, в других византийских источниках говорится о моряках-славянах, а не о русах.

Большего внимания, видимо, заслуживает упоминание «русов» в летописи Феофана (ум. 817). Под 773 г. в хронике говорится о том, что император Константин Копроним в поход на болгар послал 2000 хеландий, а сам на «русской» хеландии поплыл к устью Дуная[243]. Разногласия в этом случае вызываются двояким пониманием словосочетания «та роусиа»: как «красные» и как «русские». Но особой необходимости строить какие-либо выводы на этом замечании нет, поскольку русь упоминается в двух памятниках, близко стоящих к этому времени. Это жития Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, мастерски проанализированные В. Г. Васильевским[244].

Как источник особенно значительно первое, так как оно дошло в списке X в. В житии упоминается эпизод нападения руси на Амастриду (область Пафлагонии в Малой Азии). Васильевский установил, что житие было написано между 820 и 842 гг. Попытки оспорить эту датировку остаются совершенно неубедительными[245]. Но дело даже не в том, что это первая половина IX в., а в том, что речь идет о народе «хорошо известном, в высшей степени диком и грубом». «Хорошо известное» в данном случае - это традиционное представление о коренном населении Крыма - таврах. Именно тавров имел в виду и Манасия, когда он отождествил их с русами. В житии подчеркивается, что «древняя таврическая ксеноктония (принесение в жертву иностранцев, о котором писали еще древние авторы. - А.К.) остается юной»[246]. Иными словами, русы в этом памятнике рассматриваются как прямые наследники тавров.

Житие Стефана Сурожского, в котором упоминается о нападении русов на Сурож в конце VIII или начале IX вв., дошло лишь в славянском списке XV в. и краткой греческой редакции. Однако и в нем Васильевский выявляет древнюю историческую основу. Кое-что в этом плане может дать и имя предводителя русов: Бравалин. Его трудно было выдумать русскому автору, поскольку оно ничего не значит в славянских языках, как, впрочем, и в германских. Тем не менее оно имеет параллели и, видимо, объяснение на дальнем северо-западе Европы. Согласно Саксону Грамматику, в 786 г. произошла Бравалльская битва (по названию местности Бравалла) между датчанами и фризами. Имя «Бравалин» может означать либо выходца из Браваллы, либо участника этой битвы. Аналогичные имена (в том числе возникшие от топонимов) имеются в Северной Франции[247]. Бравалин, таким образом, оказывается выходцем с северо-запада. Кстати, в русских редакциях жития он и называется князем «Новгородским».

Никем не оспаривается подлинность двух посланий патриарха Фотия (860 и 867). Первое было адресовано населению Константинополя, осажденному русами. Патриарх подчеркивает «второсортность» неприятеля: «О город, царь едва не всей вселенной! Какое воинство ругается над тобою, как над рабою? Необученное и набранное из рабов... Те, которых усмиряла самая молва о ромеях, те подняли оружие противу их державы». До нападения на Константинополь это был «народ, считаемый наравне с рабами». С другой стороны, в послании имеется намек на предшествующие контакты с русами: «Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и справедливо требовали кары»[248].

«Окружное послание» Фотия 867 г. определенно свидетельствует о возвышении какого-то местного народа: «Народ, столь часто многими превозносимый и превосходящий все другие народы своей жестокостью и кровожадностью, т. е. россы, которые, покорив окрестные народы, возгордились и, имея о себе весьма высокое мнение, подняли оружие на Римскую державу, теперь и сами переложили нечестивое языческое суеверие на чистую и непорочную христианскую веру и, приняв епископа и пастыря, ведут себя как преданные сыны и друзья, хотя незадолго перед этим тревожили нас своими разбоями и учинили великое злодеяние»[249].

«Окружное послание» патриарха епископам - официальный документ, свидетельствующий об утверждении «русской» епархии. Эта епархия неизменно упоминается в церковных уставах византийских императоров, по крайней мере, с Льва VI (886-912), занимая 61 место в перечне[250]. Позднее она становится архиепископством. В отличие от Киевской Руси, эта «Росия» попадает в конце концов под власть Константинополя. В договоре между Византией и Генуей 1169 г. генуэзским кораблям разрешается торговать по всем владениям Византии, но для посещения Росии и Матрахи (Тмутаракани) требовалось особое разрешение[251]. Росия здесь отделена и от Тмутаракани. На основе ряда упоминаний есть основания отождествлять Росию с Боспором, т. е. городом, расположенным на территории нынешней Керчи[252].

Как известно, византийские авторы довольно последовательно называют Русь (Рос) таврами, тавроскифами, иногда скифами. Очень часто такое обозначение в литературе воспринимается как отражение только книжной традиции. Между тем сами византийцы имели в виду реальные этнические признаки. Так, у хронистов Скилицы и Кедрина в связи с событиями середины XI в. сообщается, что «на все, находящееся внутри Эвксинского понта, и на все его побережье нападал русский флот (народ же рос - скифский, живущий у северного Тавра, дикий и грубый), и на самый царствующий град навлекли они страшную опасность»[253]. Автор IX в. Никита Пафлагонский, имея в виду русь, пишет, что «скифы с северных берегов Черного моря приходят в Амастриду вести торговые дела»[254]. С. Гедеонов отметил преемственность византийской историографической традиции: под названием тавры или тавроскифы «разумеются обитатели Крымского полуострова»[255]. Это понимание в полной мере относится и к руси, отождествленной с таврами или тавроскифами во многих памятниках Х-ХII вв. При этом у упомянутого выше Манасии скифы (видимо, болгары и славяне) VII в. отличаются от «неистовых тавроскифов»[256].

Показания византийских и восточных источников столь определенны, что даже такой осторожный исследователь, как А. Н. Насонов, считал вопрос совершенно ясным. «Не подлежит сомнению, - заметил он, - что в IX в. как у византийцев, так и у арабов с представлением о «руссах» связывалось представление о Тавриде: руссов они представляли себе обитателями Тавра»[257]. Здесь можно только сделать оговорку: восточные авторы обычно смешивают причерноморскую и салтовскую «Русь», заезжая часто и в Прибалтику, а византийцы говорят почти исключительно о «таврических» русах. К выводу о существовании Руси в Крыму пришел также Д. Л. Талис, принимающий в общем мнение Березовца о ее салтовской природе. Поскольку салтовская культура погибает в начале X в., автор этим временем склонен датировать и гибель Причерноморской Руси[258]. Но такому заключению противоречит то же «Слово о полку Игореве». Поэтому выводы автора необязательны как в отношении этнической атрибуции, так и времени окончательной гибели русского этнического образования в Крыму и Тмутаракани.

Еще в XIX в. было обращено внимание на топонимы с корнем «рос» в Крыму и Приазовье. Шахматов посвятил специальное исследование встречающимся в каталонских и итальянских портоланах XIII-XVI вв. топонимам Россофар и Варанголимен[259]. Он указал и на ряд других топонимов с корнем «рос», хотя данный топоним склонен был выводить из итальянского rosso - «красный» и объяснял как «Красный маяк»[260]. Талис основательно усомнился в надежности и логичности такого объяснения, поскольку другие аналогичные топонимы, включая Варанголимен, имеют явно этническое значение[261]. Новое прочтение этим топонимам дал О. Н. Трубачев. Так, сочетание Ross Таг он объяснил из древнеиндийского (индоарийского) как «светлый берег»[262]. Автору важно подчеркнуть, что известное объяснение имени «роксаланы» как «светлые аланы» ведет в действительности не к иранскому, а к древнеиндийскому языку. Для этнической атрибуции причерноморских росов вывод чрезвычайно важный. Но в данном случае все-таки речь может идти и о «росском береге».

Как было отмечено, Масуди именовал Черное море «Русским». Так же его именуют Идриси и Димашки. «Русским» это море называет и Начальная летопись. А. В. Соловьев называет еще целый ряд источников, также именующих его «Русским». Среди них один русский (описание Константинополя архиепископом новгородским Антонием), два французских (XII-XIII вв.), еврейский (XII в.), три немецких (Еккехард, Анналист Саксон и Гельмольд)[263]. Поистине международное признание Черного моря «Русским» - важное свидетельство в пользу существования Причерноморской Руси. Название это идет не от славян. Летописец лишь один раз замечает, что море «словет Руское», но предпочитает именовать его по-гречески «Понтом». Он не понимает ни значения, ни условий возникновения имени, унаследованного вместе с именем «Русь».

А. В. Соловьев не учел еще нескольких источников, в которых упоминается «Русское море». Это упомянутые выше ирландские саги[264]. Правда, там оно называется Маге Ruad. Но это тоже обозначение «красного» цвета, как и славянское «чермный».

У восточных авторов (в частности Масуди и Идриси) упоминается также «Русская река», под которой обычно разумеют Дон с Северским Донцом[265]. В этом названии, очевидно, отражается чисто этническое начало. И называется река так либо потому, что по ее берегам проживали русы (салтовская культура), либо потому, что река служила путем, которым чаще всего пользовались русы в своих походах и передвижениях. Что же касается названия «Русское море», то оно изначально, возможно, и не связывалось с этническим определением: «красное» - значит «красивое». Так его, между прочим, могли называть переселенцы с холодного севера. И в таком случае название может принадлежать тем переселенцам, которые знали и какое-то иное море.

Таким образом, факт существования Руси в Причерноморье в VIII-X вв. не может вызывать сомнений. В сущности, сама полемика по вопросу ее существования вызывалась тем, что многие исследователи искали Русь славянскую. А. В. Гадло, в частности, пришел к отрицательному заключению именно потому, что не нашел в рассматриваемый период в Крыму и Приазовье следов славянской материальной культуры. Но это препятствие немедленно исчезает, как только делается допущение, что эта «Русь» не была славянской и что восточные авторы со знанием дела говорили о двух или трех видах «руси». Зато много вопросов возникает в связи с определением ее действительной этнической принадлежности. Решение этого вопроса в значительной степени зависит от установления времени появления этого этноса в Причерноморье, а также о характере его взаимоотношений с Русью Приднепровской и с балтийскими и дунайскими Русиями. Важно, в частности, уяснить связь росомонов IV в. с росами VIII-X вв., а также место росомонов в рамках Черняховской культуры (II—IV вв.). Необходимо учитывать возвращение части ругов и гуннов на Средний Днепр и в Северное Причерноморье после распада гуннской державы Аттилы, о чем говорит Иордан и что отмечено пальчатыми фибулами, привнесенными с Дуная на Средний Днепр и в Причерноморье, а также учитывать, что упоминаемые со II в. гунны в Причерноморье, а также держава Аттилы на Дунае - это фризы с побережья Северного моря.

По заключению А. В. Гадло, «этническая группа, обитавшая в Южном Приазовье, была носителем высокой самобытной культуры, родственной культуре всей Южно-Русской степи хазарского времени, которая опиралась на традиции древних земледельческих культур Кавказа. Конец развитию этой культуры был положен на юге Восточной Европы печенежским вторжением на рубеже IX-X вв.»[266]. Автор полагает, что «основная масса средневековых поселений возникла не в результате оживления или возрождения старых земледельческих общин, а в результате появления в Южном Приазовье нового оседлого (или полуоседлого) населения»[267]. По его мнению, этим новым населением были кочевники, родственные болгаро-гуннам. В связи с образованием Хазарского каганата, примерно с конца VII в., новое население оседает на землю, образуя вариант салтово-маяцкой культуры (ответвление зливкинской степной культуры). Однако в керамике сохраняется традиция, которая «восходит к гончарному производству древних земледельческих районов Юго-Востока»[268].

Вывод А. В. Гадло в целом, как отмечалось, поддерживает и Д. Л. Талис. Он заключает, что археологические материалы, «указывая на этническую общность населения Степного и Предгорного Крыма второй половины I тысячелетия н. э. с алано-болгарским миром Подонья и Приазовья, не дают возможности какой-либо иной этнической атрибуции степных поселений средневековой Таврики». Правда, автор оговаривается, что этот вывод «не снимает полностью возможности допущения проникновения в раннесредневековое оседлое население Крыма многочисленных и этнически разнородных групп, в том числе и славянских, которые не оставили никаких археологических следов»[269].

Выводы обоих авторов представляются убедительными. В Причерноморье VIII—IX вв. пересекаются традиции, уходящие в глубокое местное прошлое и привнесенные степью. Задача заключается в том, чтобы уточнить, с какими традициями связано население, давшее название «Росия» определенной территории в Крыму и Приазовье. Чисто количественный признак в данном случае ничего не решает, поскольку салтово-маяцкая культура была разноэтничной, а в Крым происходили «выбросы» и с северо-запада Европы (по крайней мере, со II в. н.э.). По мнению Д.Л.Талиса, «во взаимоотношениях с носителями разноэтничной салтово-маяцкой культуры славяне, как представители одноэтничной культурной области, обладали, по-видимому, весьма сильной противоассимиляционной стойкостью»[270]. Аргументация автора в данном случае неубедительна: славянство было представлено разными культурами и разными племенами (в различные периоды). После некоего биологического взрыва, когда славяне из Центральной Европы расселились по всем европейским окраинам, они скоро оказались ассимилированными на Балканах, в Малой Азии и в других районах Средиземноморья (вплоть до Северной Африки и Испании) уже в VII—VIII вв., уличи и тиверцы - в X-XI столетиях и т. д.

Автор прав лишь в том, что Росское объединение в Причерноморье не должно непосредственно связываться с приднепровскими славянами тех же столетий. Но проблема отыскания следов ругов и росомонов и вообще культуры готско-гуннского времени таким образом не снимается.

А. В. Гадло и Д. Л. Талис остановились главным образом на четырех этноопределяющих признаках, характеризующих культуру Приазовья и Крыма: керамика, тип жилища, погребальный обряд, антропологический материал. В керамике, как отмечалось, наблюдается сосуществование местных (или северокавказских) форм, изготовленных на гончарном круге и, по мнению Талиса, «лишенных каких-либо этнизирующих признаков»[271], а также форм, сходных с одновременными из Приазовья и Подонья, которым в данном случае придается этноопределяюшее значение. Следует только заметить, что если первый тип характерен для всего Причерноморья и даже Восточного Средиземноморья, то и второй распространен на территории, населенной разными в языковом и даже расовом отношении племенами.

Родство с салтовской культурой проявляется и в расположении селищ, а также жилищ и хозяйственных построек. Но расположение селищ само по себе мало что дает, поскольку они, как отметила С.А.Плетнева, «расположены в удобных для жизни местах, обжитых в течение многих веков разными народами»[272]. Что же касается жилищ, то наблюдается опять-таки сочетание местного и привнесенного. У местного оседлого населения была заимствована конструкция печи, а с населением Подонья поселения степного Крыма сближает наличие открытых очагов, характерных для кочевников (об этом свидетельствуют находки котлов с внутренними ушками)[273].

Погребальному обряду населения «росских» территорий ближе всего зливкинский вариант салтовской культуры. Речь идет о ямных погребениях со следами гробовищ, западной ориентации погребенных, положенных на спину, о бедности инвентаря. Но и здесь необходимы уточнения. Для основной салтовской территории характерны катакомбные погребения, с довольно богатым инвентарем, в частности, оружием и снаряжением боевого коня. Нередко умершего хоронили, видимо, с насильственно умерщвленной рабыней (или, как в описании Ибн Фадлана, добровольно последовавшей за господином одной из его жен или наложниц). В ямных погребениях оружия нет, а сбруя боевого коня встречается редко. Два разных типа погребений в рамках салтовской культуры, очевидно, свидетельствуют о смешанном характере ее населения. На Таврику как будто распространяется только второй вариант. Однако и за этим вариантом просматриваются местные традиции. Так, в Таврике распространен тип могил, выложенных и перекрытых каменными плитами, т. е. тип «еще античный по происхождению»[274]. Ближайшие аналогии ему находятся на северочерноморском побережье Кавказа, в Черкесии, а также на Каменском могильнике на Северском Донце, где, однако, иная ориентировка (южная).

Второму погребению салтовской культуры сопутствует преимущественно брахикранный антропологический тип. Д.Л. Талис обоснованно считает важным, что «грунтовые могильники Приазовья и Таврики объединяет также антропологический тип погребенных, почти исключительно брахикранный»[275]. Брахикрания в данном случае указывает на родство с потомками сарматского населения или болгарами или теми и другими вместе. Для этого варианта салтовских погребений характерна незначительная монголоидная примесь, которой практически нет в первом (долихокранном) варианте. Но и при сохранении брахикрании монголоидная примесь в крымских погребениях практически не отражается.

По-видимому, еще более существенно то, что брахикрания характерна для населения Западного Крыма. Антропологический же состав населения Восточного Крыма иной. «Сопоставление с краниологическими материалами из восточной части Крыма (Судак, Планерское и Керчь), - замечает Ю.Д. Беневоленская, к которой отсылает и Талис, - свидетельствует о несомненном различии физического облика населения этих районов». Это различие заключается в том, что «в смешанном населении Восточного Крыма существенное значение имеют длинноголовые варианты», хотя «представлены также и брахикефалы, типичные для западных районов Крыма»[276]. В более раннее время, в VI-VII вв., удельный вес долихокранного или мезодолихокранного населения был гораздо значительней и принадлежало оно, видимо, к досарматскому или просто несарматскому населению[277]. Существенно также, что «самая близкая к Крыму серия черепов из Мощеной балки (в низовьях Кубани) VI—VIII вв. резко отличается от всех крымских серий по форме черепа (долихокранной) и общей массивности[278].

В первом тысячелетии н. э. Крым оказался объектом нападений и вторжений самых различных этнических группировок. Наряду с массированным движением населения с востока, шел и встречный процесс. Примерно около середины III в. в Крым вторгаются отдельные племена Черняховской культуры[279]. В V-VI вв. возможны миграции населения из Придунавья[280]. В свою очередь, на р. Дюрсо под Новороссийском с III по VIII столетие существует могильник, основанный, по всей вероятности, выходцами из Крыма. Поэтому нельзя говорить о полном торжестве в населении этого района сарматского начала.

Местные традиции сами по себе также весьма сложны. Здесь выделяются элементы, относящиеся к таврической эпохе, и наслоившиеся на них затем черняховские традиции. К таврической эпохе, видимо, принадлежит та индоарийская топонимика, которую убедительно выявлял О.Н.Трубачев. Таврические элементы усматривают некоторые исследователи и в антропологическом материале[281]. Упомянутый могильник на р. Дюрсо А.В.Дмитриев сопоставляет с сообщением автора V в. о том, что в это время от Синдской гавани до Пагры жили племена, «говорящие на готском или таврском языке»[282]. Все эти данные в известной степени пересекаются с сообщениями о причерноморских росах. При этом надо иметь в виду, что готы в этом районе в целом хорошо известны под своим именем и отличались от росов. При всех перипетиях переселения народов, в Крыму и на Тамани все-таки было больше шансов сохраниться прежнему населению и древним традициям. Степнякам труднее было одолеть это население, поскольку они совершенно не знали мореходства. Да и нужны им были более всего степные просторы, а не трудоемкие области земледелия в предгорьях и на морском побережье.

Следует иметь в виду, что разные группы населения Причерноморья реально прослеживаются на протяжении целого ряда столетий. Могильник на р. Дюрсо существовал, по крайней мере, в течение пяти веков и принадлежал одному и тому же населению, несмотря на крайне беспокойное время. Готы в Крыму сохраняли свою самобытность на протяжении более тысячелетия. О готах в Крыму знал автор «Слова о полку Игореве», причем он помнил и о давней борьбе с ними каких-то предков руси. И еще в XV в. в Крыму звучала готская речь, которая была так же близка к немецкой, как фриульская к флорентийской[283].

Готская епархия в Крыму была одной из крупнейших. Однако ни археологических, ни антропологических следов готов практически не видно. Судьба соседних с готами росов, по-видимому, сходна. Если речь идет о росомонах, то в количественном отношении росы наверняка уступали ряду других местных и пришлых племен. Но с возвышением этого племени название «Росия» и «росы» (или «русы») неизбежно распространялись и на другие племена, в частности на тавроскифов, а возможно также на алано-болгар.

Судя по археологическим данным, Причерноморье и Крым испытывают в VIII—IX вв. заметный экономический подъем[284]. Можно отметить, что подъем этот совпадает по времени с возвышением в этой же области росов. Как и обычно в подобных случаях, название «росы» должно было распространиться на многие племена, попавшие под их политическое или культурное влияние. Это, в частности, и отразилось в смешении восточными авторами разных «русов».

Другая проблема заключается в определении соотношения причерноморских русов с варягами. Два вышеупомянутых топонима (Варанголимен и Россофар или Россо Тар) заставляют предполагать наличие какой-то связи (и, конечно, отличия). Связь эта могла быть порождена участием черняховцев в сложении того этноса, который предстает в источниках как «росы». Отметим, что из трех известных имен росомонов (Амий, Сар и Сунильда) одно определенно северное. Имя «Сунильда» - это прочтение распространенного имени Гунильда или Хунильда. О.Н.Трубачев указал, что название «синды» соответствует индоарийскому произношению, где сохраняется «с», тогда как в иранском оно заменялось на «х» (отсюда «хинди»)[285]. В данном случае возможна и обратная замена, свидетельствующая, может быть, о контактах пришельцев с северо-запада именно с потомками местного индоарийского (а не иранского) населения. Вопрос же о том, кем были эти пришельцы в этническом отношении, целесообразно отложить до рассмотрения этнической ситуации на северо-западе Европы.

Причерноморская Русь как особое образование, видимо, исчезает с вторжением печенегов в конце IX или начале X в. «Наплыв» русов на востоке в это время может являться реакцией на резко ухудшившиеся возможности в самом Причерноморье. А с середины X в. на территории, принадлежавшие причерноморским росам, стали претендовать киевские князья. Пока отметим этот факт. Объяснение же ему будет предложено ниже.

 

Примечания:

174. Эверс Г. Предварительные критические исследования для российской истории (перевод с немецкого издания, вышедшего в 1814 г.). Кн. 2. - М., 1826. С. 213-225.

175. Автор и сам сформулировал свое понимание «разных видов» лишь в статье «Росский каганат» и остров русов» в упомянутой книге «Славяне и Русь: Проблемы и идеи».

176. Брим В.А. Происхождение термина «Русь» // Россия и Запад. Вып. 1. - Пг., 1923.

177. Томсен В. Указ. соч. С. 35.

178. Миханскова В.А. Николай Яковлевич Марр. - М.-Л., 1948. С. 276.

179. Новосельцев А.П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. - М., 1965; Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. II. - М., 1967

180. Березовець Д.Т. Про iм'я носiiв салтiвськоi культури // Археологiя. Т. XXIV. Киiв. 1970.

181. Лебедев Г.С. Этнографические сведения арабских авторов о славянах и руси // Из истории феодальной России. - Л., 1978. Автор видит доказательство «норманства» русов даже в замечании о их неопрятности, умывании «посредством самой грязной воды». По его мнению,- «способ омовения, когда несколько человек пользуются одной лоханью, чужд славянской бытовой культуре, несомненно германского происхождения» (С. 23). Но у Ибн Фадлана нет речи об общей лохани. И вообще, о той ли «чистоте» идет речь? Этот способ аргументации весьма напоминает доводы старых норманистов: русы любили мыться в бане, норманны - тоже. Следовательно русы - норманны.

182. Березовець Д.Т. Указ. соч. С. 65-66.

183. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 373.

184. Там же. С. 374.

185. Там же. С. 383.

186. Там же. С. 384-385.

187. Там же. С. 397-398.

188. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. - М., 1882. С. 399.

189. Гаркави А. Крымский полуостров до монгольского нашествия в арабской литературе // Труды 4-го археол. съезда. Казань, 1891. С. 242; Насонов А.Н. Тмутаракань в истории Восточной Европы X века // ИЗ. Ч. 6. М., 1940. С. 81-82.

190. Березовець Д.Т. Указ. соч. С. 69-70.

191. Лебедев Г.С. Этнографические сведения... С. 23-24.

192. Забелин И. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1. - М., 1908. С. 648; Kretschmer К. Historische Geographie von Mitteleuropa. - Munchen und Berlin, 1904. S. 123.

193. Гельмольд. Указ. соч. С. 100 и 237.

194. MGH SS. Т. III. Hannoverae, 1839 Р. 523 Ср.: Soloviev A.V. «Reges» et «Regnum Russiae» au Moyen Age // Byzantion. Т. XXXVI. Bruxelles, 1966. P. 146. Титул chacanus Nortmannorum упоминается в послании Людовика II от 871 г. греческому императору Василию, причем разъясняется, что этот титул приравнивается к королевскому. Адам Бременский и Гельмольд отмечали, что из всех славян только руяне имели короля. Маgistri Adam Bremensis gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum. - Hannoverae et Lipsiae, 1917. P. 245; Гельмольд. Указ. соч. С. 38. Но титула «каган» не знали ни руяне, ни скандинавы.

195. Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси 1154 г. // КСИИМК. Т. XLIII. М., 1952. Подборка упоминаний «Руссии-тюрк» на Дону дана в статье Д.Т. Березовца «Об имени носителей салтовской культуры» (Археолопя. Сборник. Т. XXIV. Кшв, 1970. С. 67).

196. Гуревич Ф.Д. Скандинавская колония на территории древних пруссов // СС. Вып. XXIII. Таллин, 1978. С. 171.

197. Лебедев Г.С. Погребальный обряд скандинавов эпохи викингов. Автореф... дис... канд. наук. - Л., 1972. С. 15-16 и др. работы автора.

198. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 411-414; Заходер Б.Н. Указ. соч. С. 101-104.

199. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 417-418; Быковский СЛ. К вопросу о трех древнейших центрах Руси // Труды Вятского педагогического института. Вып. VI. 1928; МонгайтА.Л. К вопросу о трех центрах Древней Руси // КСИИМК. Вып. XVI. М., 1947. В районе Оки или Верхнего Поволжья помещали «третий центр» также А.А.Шахматов, Д.Щеглов, В.В.Бартольд, П.П.Смирнов.

200. Wilinbachow W.B. Przyczynek do zagadnienia trzech osrodkow dawnej Rusi // Materialy Zachodnio-Pomorskie. Т. VII. - Szczecin, 1961.

201. HrbekJ. Der dritte Stamm der Rus nach arabischen Quellen // Archiv Orientalni. Vol. 25. - Praha, 1957.

202. Пархоменко В.А. Три центра древнейшей Руси // ИОРЯС. Т. XVIII. Кн. 2. 1913; Соболевский АЛ. «Третье» русское племя // Доклады АН СССР. 1929. (Автор имел в виду Крым).

203. Березовець Д.Т. Указ. соч. С. 72.

204. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 411.

205. Там же. С. 412.

206. Там же. С. 413.

207. Заходер Б.Н. Указ. соч. С. 103.

208. Иордан. Указ. соч. С. 91. См. там же коммент. Е.Ч. Скржинской. С. 279-280.

209. Пигулевская Н.В. Сирийские источники по истории народов СССР. - М.-Л., 1941. С. 84, 166; ее же. Имя «рус» в сирийском источнике VI в. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952.

210. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 362-363.

211. Там же. С. 391.

212. Там же. С. 401.

213. Заходер Б.Н. Указ. соч. С. 79-80.

214. Там же. С. 80.

215. Там же. С. 79.

216. Magistri Adam... «Usque hodie Turci, qui prope Ruzzos sunt, ita vivunt, et reliqui Scithiae populi». «Вплоть до нынешнего времени турки, которые являются собственно русами, там живут, и остатки скифских народов». Мнение о том, что «комментатор» - сам Адам, явно несостоятельно: слишком часто проявляется полное несовпадение комментариев с основным текстом.

217. Заходер Б.Н. Указ. соч. С. 152-153; Ср.: Турчанинов Г.Ф. Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. - Л., 1971. С. 96-97. Автор доказывает, что отмеченные особенности были свойственны древнеосетинскому и сирийско-несторианскому письму.

218. Никольский Н.К. К вопросу о русских письменах, упоминаемых в «Житии Константина Философа» // ИОРЯС. Т. 1. Кн. 1. Л., 1928; Лавров ПА. Евангелие и псалтирь, «роусьскыми» (роушкими) писмены писаны, в «Житии Константина Философа» // Там же; Истрин В А. Возникновение и развитие письма. - М., 1965. С. 452-456.

219. Низами Гянджеви. Искандер-Намэ. Ч. 1. - Баку, 1940. С. 312: «Русские бойцы из аланов и арков». У Низами это - конный народ.

220. Толстое С.П. Из предыстории Руси // СЭ. Сб. VI-VII. М.-Л., 1947. С. 40.

221. Завитневич В. Происхождение и первоначальная история имени Русь // Отт. из Трудов Киевской духовной академии, 1892, № 11. С. 25. Ср.: MGH SS Т. III. Р. 331.

222. Завитневич В. Указ. соч. С. 31-36.

223. Хвольсон Д. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Абу-али Ахмед бек Омар Ибн-Дзета. - СПб., 1869. С. 166; ГаркавиАЯ. Сказания мусульманских писателей о славянах и русах (с половины VII века до конца X века по P. X.). - СПб., 1870. С. 130. Ср.: Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. Новая серия. Ч. 13 № 2 СПб., 1908. С. 389.

224. Минорский В.Ф. Куда ездили древние русы? // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. - М., 1964. С. 25.

225. Ковалевский АЛ. Славяне и их соседи в первой половине X в. по данным аль- Масуди // Вопросы историографии и источниковедения славяно-германских отношений. - М., 1973.

226. Калинина Т.М. Ал-Масуди о расселении русов // Восточная Европа в древности и Средневековье. - М., 1978 С 21

227. ЛЛ. С. 30.

228. Бартольд В.В. Соч. Т. И, - М 1963 С. 829-830.

229. Якубовский АЯ. Ибн Мпскавейх о походе русских на Бердаа в 332 г. // ВВ Т. XXIV. Л., 1926. С. 69; Бартольд В.В Указ. соч. С. 844-845; БейлисВМ. Народы Восточной Европы в кратком описании Муттахара ал-Макдиси (X в.) // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. II. - М., 1969.

230. Бартольд В.В. Указ. соч. С. 847.

231. Бейлис В.М. Народы Восточной Европы... С. 309.

232. Артамонов МЛ. Воевода Свенельд // Культура Древней Руси. - М., 1966. См. также: Половой НЯ. К вопросу о первом походе Игоря против Византии // ВВ Т. XVIII. М., 1961.

233. Кузьмин А.Г. Начальные этапы С 108-109, 266-268, 332-333. По договору Игорь обязуется в любое время предоставлять войска для защиты Корсуня. Русам запрещается зимовать в Белобережье и на устье Днепра (ЛЛ. С. 49-50).

234. Коковцев В.В. Еврейско-хазарская переписка в X в. - Л., 1932; Бартольд В.В. Указ. соч. С. 827-828. Норманисты имя «царя» обычно читают как «Хельги», сближая со шведским «святой», от какового производятся и имена Олега и Ольги. Но, как разъяснила на симпозиуме в Кирове шведская исследовательница Л. Грот, имя «Хельге» могло появиться в Швеции не ранее конца XI-XII вв., когда в Швеции распространяется христианство (Грот Л. Указ. соч. С. 153).

235. Пархоменко В. К вопросу о хронологии и обстоятельствах жизни летописного Олега// ИОРЯС. Т. XIX. Кн. 1. - СПб 1914.

236. НПЛ. С. 108-109. О дате см.: Кузьмин А.Г. Начальные этапы... С. 104.

237. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. - М., 1990. С. 62.

238. Там же. С. 76.

239. ЭССЯ. С. 256-257.

240. Заходер Б.Н. Указ. соч. С. 146-147; Бейлис В.М. К оценке сведений арабских авторов о религии древних славян и русов // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. III. - М., 1974. С. 85-87.

241. Тебеньков М.М. Происхождение Руси. - Тифлис, 1894. С. 68.

242. Там же. С. 68-69. Ср.: Гедеонов С. Отрывки... СПб., 1862. С. 55-57.

243. Тебеньков М.М. Указ. соч. С. 71.

244. Васильевский В.Г. Русско-византийские исследования. Вып. II. Жития св. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. - СПб., 1893; его же. Труды. Т. III. - СПб., 1915.

245. Липшиц Е.Э. О походе руси на Византию ранее 842 года // ИЗ. Ч. 26. М.-Л., 1948; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. - М., 1956. С. 45-55.

246. Васильевский В.Г. Труды. Т. III. С. 64, CXXXIX. Ср.: Гедеонов С. Отрывки... С. 60-61; Насонов А.Н. Тмутаракань... С. 80-81.

247. Dozat A. Dictionnaere etymologique des noms famille et prenoms de Franse, 1951. P. 66: Breval, Breville; Reaney P.H. The Origin of englisch surnames. - London, 1967. P. 151: Rawlin - бретонское имя.

248. Ловягин E. Две беседы святейшего патриарха константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь // Христианское чтение, 1882, сентябрь-октябрь. С. 426, 431 и далее. Ср.: Гедеонов С. Отрывки... С. 70-73.

249. Голубинский Е. История русской церкви. Т. I. Ч. 1. - М., 1880. С. 32; Левченко М.В. Указ. соч. С. 77.

250. Иловайский Д.И. Разыскания... С. 243. В конце XI в. появилась митрополия «Новая Росия», которую отождествляют либо с Черниговом, либо с городом в Причерноморье (Ср.: Поппэ А.В. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // ВВ. Т. XXVIII. М., 1968. С. 98-102). По логике возникновения имени его следовало бы помещать в Причерноморье, где находилась и «старая» Росия. Географ Равеннский упоминает где-то в Крыму город «Малоросса» (Гедеонов С. Отрывки... С. 59).

251. Насонов А.Н. Тмутаракань... С. 97.

252. Талис Д.Л. Росы в Крыму // СА, 1974, № 3. С. 88. См. также: Рыбаков Б А. Русские земли... С. 19-20 (отождествление России с Корчевым - Керчью). Столица Боспора - Пантикапей (назывался в раннем средневековье Боспором) находилась как раз на территории Керчи (гора Митридат).

253. Левченко М.В. Указ. соч. С. 53. Ср.: Гедеонов С. Отрывки... С. 53-54.

254. Левченко М.В. Указ. соч. С. 58.

255. едеонов С. Отрывки... С. 54.

256. Там же. С. 56.

257. Насонов А.Н. Тмутаракань... С. 80.

258. Талис Д.Л. Указ. соч. С. 98. См. также с. 91: «В соответствии с греческими и арабскими письменными источниками и данными топонимики можно утверждать, что не позднее во всяком случае первой половины X в. в Западной и Восточной Таврике, а также в Северном и Восточном Приазовье обитал многочисленный и известный своим соседям народ, который византийские авторы называли росы, тавроскифы, скифы или тавры, а арабские писатели - русы». Неточность заключается в том, что это были (часто смешанные) два разных этноса.

259. Шахматов А.А. Варанголимен и Россофар // Историко-литературный сборник. Посвящается В.И.Срезневскому (1891-1916 гг.). - Л., 1924.

260. Там же. С. 131.

261. Талис Д.Л. Указ. соч. С. 97.

262. Трубачев О.Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства: Индо- арийцы в Северном Причерноморье // ВЯ, 1977, № 6. С. 27. С этим объяснением хорошо согласуется славянское «Белобережьс» (на что и указывает автор). Но Белобережье располагалось в низовьях Днепра.

263. SolovievA.V. Mare Russiae// Die Welt der Slaven. J. IV. H. 2. - Wiesbaden, 1959.

264. Lehmacher G. Goedel Glasse // ZCPH В. XIII. Halle, 1921. S. 156; Hull V. The Milesian Invasion of Ireland//Ibid В 19 Halle, 1931. S. 156.

265. Рыбаков Б.А. Русские земли... С. 20-21; Березовець Д.Т. Указ. соч. С. 67.

266. Гадло А.В. Южное Приазовье в период Хазарского каганата. (Проблема Приазовской Руси и современные археологические данные о Южном Приазовье VIII-X вв.). Автореф... дне... канд. наук. - Л., 1969. С. 14 (Обзор литературы и материалов по проблеме см.: Гадло А.В. Проблема Приазовской Руси как тема русской историографии. (История идеи) // Сб. РИО. Т. 4 (152). От Тмуторокани до Тамани. - М., 2002).

267. Гадло А.В. Южное Приазовье.. С 8

268. Там же. С. 10.

269. Талис Д.Л. Указ. соч. С. 96.

270. Там же. С. 97.

271. Там же. С. 95.

272. Плетнева С.А. От кочевий к городам - М., 1967. С. 19.

273. Гадло А.В. Южное Приазовье... С. 8; Талис Д.Л. Указ. соч. С. 94. Напомним,'что культ котла сохранялся у кимвров севера Ютландского полуострова и в начале н. э.

274. Якобсон АЛ. Раннесредневековые сельские поселения Юго-Западной Таврики // МИА, № 168. Л., 1978. С. 140.

275. Талис ДЛ. Указ. соч. С. 96.

276. Беневоленская ЮД. Антропологические материалы из средневековых могильников Юго-Западного Крыма // МИА № 168. С. 203-208.

277. Соколова К.Ф. Антропологические материалы из средневековых могильников Крыма // История и археология средневекового Крыма. - М, 1958. С. 63-70; Зиневич Т.П. Антропологические материалы средневековых могильников Юго-Западного Крыма, - Киев, 1977 С. 135.

278. Беневоленская ЮД. Указ. соч. С. 206.

279. Кропоткин Б.В. Черняховская культура и Северное Причерноморье // Проблемы советской археологии. - М., 1978. Автор отмечает, что и после падения Черняховской культуры «отдельные небольшие группы Черняховского населения сохраняются в Юго-Западном Крыму, на Керченском полуострове и в Нижнем Подунавье» (С. 163).

280. Амброз А.К. Дунайские элементы в раннесредневековой культуре Крыма // КСИА. Вып. 113. М., 1968. С. 20-23;Айбабин А.И. Погребения второй половины V - первой половины VI в. в Крыму // То же. Вып. 158. М., 1979.

281. Соколова К.Ф. Указ. соч. С. 70. Автор видит потомков населения поздней скифской поры в мезодолихокефалах северной окраины нагорья.

282. Дмитриев А.В. Могильник эпохи переселения народов на реке Дюрсо // КСИА. Вып. 158. С. 56.

283. Барбаро и Контарини о России / Подг. текста Б.Ч. Скржинской. - Л., 1971 С. 131, 157.

284. Якобсон АЛ. Указ. соч. С. 193.

285. Трубачев О.Н. О синдах и их языке // ВЯ, 1976, № 4. С. 44, 55.

 

Несмотря на исключительную важность вопроса о Балтийской Руси как для норманистов, так и антинорманистов, он остается, пожалуй, наименее изученным во всем комплексе проблем, связанных с образованием древнерусского государства. И это несмотря на то, что уже в первой половине XIX в. был выявлен широкий круг источников, в которых упоминается Балтийская (Варяжская) Русь[286]. Очень многие авторы так или иначе должны были оценивать «попутно» встречные указания на эту «Русь». Но чаще всего такие сведения заносятся в разряд «сомнительных», объявляются ошибками переписчиков и т. п. В таком отношении к этим сведениям отчасти «повинен» С. Гедеонов. В его концепции «Русь» - это только южное, приднепровское образование, противостоящее «варягам» - первоначально балтийским славянам. Даже в тех случаях, когда он наталкивался на источники о Балтийской Руси, он говорил о них в подстрочнике с явным недоумением. Позднейший же спор норманистов и антинорманистов свелся к альтернативе: Скандинавия или Приднепровье. А при такой постановке вопроса Балтийская Русь явно мешала и той, и другой стороне. Норманистов сведения о ней не устраивали потому, что подрывалось представление о тождестве «Руси» и «Швеции», а антинорманистов потому, что необходимо было учитывать наличие еще какой-то Руси в Прибалтике. Достаточно сказать, что проблема эта не нашла никакого отражения в специальных исследованиях И. П. Шаскольского, посвященных вроде бы критике современных норманистских представлений. Не учитывал ее и коллективный труд, посвященный советской историографии Киевской Руси[287]. В нем, в частности, вообще не упомянуто обсуждение этого вопроса в 1970— 71 гг. в журнале «Вопросы истории» польским ученым Г. Ловмяньским и автором настоящей работы[288].

О том, что остров Рюген (Ругия) назывался «Русью» (Рутенией), писали многие авторы, в том числе и в советское время[289]. Расхождения в упомянутом обсуждении касались лишь оценки этого факта. Г. Ловмяньский полагал, что название не выходит за пределы острова и что оно своеобразный «мираж»: смешение ругов с русами по случайному созвучию. Ряд источников, говорящих о Руси на Балтике, он отвел как поздние или сомнительные. Поэтому необходимо рассмотреть их в целостном виде.

Известно, что «Русь» имеет в источниках разные обозначения. В латинской традиции, сохраняющейся и в средневековой литературе, преобладает написание Rutenia или Ruthenia. В собственно германских источниках это чаще всего Rugia со множеством вариантов, собранных и непонятых одним из наиболее активных современных норманистов А. В. Назаренко, недоумевающим по поводу постоянной взаимозамены написаний Rugia-Russia[290]. В византийских и восточных источниках, как указано выше, преобладают написания «Росия» и «Русия». Встречается оно и в западной средневековой литературе (в частности, в итальянских и английских источниках). При этом имеются в виду и разные «Русии», и разные значения этнонима. В иранских языках, как сказано, этноним связывался с «белым» цветом, символизировавшим социально привилегированное положение. Смысл многочисленных вариантов обозначения (тоже многочисленных) «Русий» в Европе в значительной мере объясняется обычными латинскими характеристиками галльского племени рутенов: «Russus Rutheni» и «Flavi Rutheni» - «красные» (или красноватые) и «златокудрые» (опять-таки с красноватым оттенком) рутены. А в кельтском это тоже один из синонимов красного цвета. Лиудпранд прямо связывал этноним «русы» в византийском понимании с обозначением внешнего вида. (См. об этом выше.)

В славянских языках это тоже один из вариантов обозначения желто-красного цвета. Наименование ругов - ружане или руйаны - имеет то же значение, что и месяца сентября «рюен» - желто-красный. Как «коричнево-желтый» осмысливался и эпитет «русый». Все эти варианты можно найти в настольном для историков и филологов словаре И.И.Срезневского («Материалы для словаря древнерусского языка»), а также в сербо-хорватских словарях. И задача заключается не в том, чтобы понять, почему такой разнобой в произнесении гласных и согласных (носовые, зубные и гортанные звуки различно произносились даже в соседних деревнях), а в том, чтобы понять смысл именно цветового обозначения этноса. О «белом» цвете выше говорилось. «Красный» цвет символизировал могущество, и выражалось это, как правило, в ритуальном раскрашивании, что, как увидим, также встречается в источниках, позволяя в ряде случаев различать «красных» и «белых» русов. Не объяснено значение «синего» цвета, в который красились, по сообщению Юлия Цезаря, бритты. Может быть, с целью нагнать страх на неприятеля.

Разные обозначения этнонима ценны в источниковедческом плане. Они часто помогают определить место или условия возникновения источника, а также пути распространения самого этноса.

Римские авторы имели некоторое (хотя и смутное) представление о Прибалтике. Ценно указание на то, что после завоевания Галлии римлянами ряд галльских племен ушли: венеты из Бретани полностью, погрузившись на суда, видимо, к своим дальним родственникам - венетам балтийским, рутены (ранее пришедшие с севера), видимо, к местам прежнего обитания. В ходе массовых переселений связи юга и севера были нарушены, и после Великого переселения народов их приходилось как бы открывать заново.

В раннее Средневековье на юге жили легендарные или полулегендарные представления, занесенные разноплеменными выходцами с севера в связи с римской политикой найма «варваров» в качестве воинов и «федератов», прикрывающих римские владения от других варваров. Эти представления нашли отражение у авторов IV-VI вв., в частности, у Иордана и его византииских современников. С VIII в. начинается продвижение к Прибалтике франкских королей и императоров. Прибалтика попадает в поле зрения франкских и затем германских хронистов. Ряд сочинений посвящается христианизации прибалтийских славян. С конца VIII в. начинаются и грабительские набеги на континент «норманнов» - как называли выходцев (разноэтничных!) из прибрежных районов севера на континенте в Германии. Именно в этом контексте прозвучит известие, вошедшее в состав Вертинских анналов (835-861) епископа г. Труа Пруденция. В 839 г. к франкскому императору Людовику Благочестивому (814-840) явились послы византийского императора Феофила (829-842). Посольство было торжественно принято 18 мая в Ингельгейме. В составе византийского посольства оказались и представители народа «рос»: «Послал он с ними также неких (людей), которые говорили, что их, то есть их народ зовут Рос (Rhos), и которых, как они говорили, царь их, по имени Хакан (Chac'anus), отправил к нему (Феофилу) ради дружбы. В помянутом письме (Феофил) просил, чтобы император милостиво дал им возможность воротиться (в свою страну) и охрану по всей империи, так как пути, какими они прибыли к нему в Константинополь, шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен, и он желал бы, чтобы они, возвращаясь по ним, не подвергались опасности. Тщательно расследовав причину их прибытия, император узнал, что они принадлежали к народности свеонской (eos gentis esse Sueonum); считая их разведчиками по тому царству (Византии) и нашему, чем искателями дружбы, (Людовик) решил задержать их у себя, чтобы можно было достоверно выяснить, с добрыми ли намерениями они пришли туда или нет; и он поспешил сообщить Феофилу через помянутых послов и письмом также и о том, что он их из любви к нему охотно принял; и если они (росы) окажутся людьми вполне благожелательными, а также представится возможность им безопасно вернуться на родину, то они будут (туда) отправлены с охраной; в противном случае они с (особо) посланными будут направлены к его особе (к императору Феофилу), с тем, чтобы он сам решил, что с таковыми сделать»[291].

Естественно, что цитированный текст стал предметом самого оживленного обсуждения в полемике норманистов и антинорманистов. И для тех и для других он дает весомый материал: норманисты выводят отсюда тезис о тождестве росов и свеонов, а антинорманисты доказательство существования в первой половине IX в. Росского каганата. В числе сравнительно недавних работ можно выделить исследования А. Н. Сахарова и А. В. Рязановского[292].

А спор начался с самого зарождения норманизма, поскольку германское «норманны» воспринималось не просто как «северные люди», а как именно северные германцы. Ощутимый удар по норманистской интерпретации записи нанес уже Г. Эверс. Он указал на то, что титул кагана никогда не употреблялся в Швеции и что франки шведов хорошо знали, поскольку незадолго до посольства Феофила (именно в 829 г.) шведы просили у Людовика Благочестивого миссионеров для проповеди христианства[293]. Примерно в том же направлении шли разъяснения С. Гедеонова[294]. С. Гедеонов сопоставил известие 839 г. с упоминавшейся выше репликой Людовика II от 871 г. о титуле «каган» у норманнов, указав на их тесную связь.

В известии 839 г. есть и еще несколько моментов, осложняющих его интерпретацию. Самое этническое название «свеоны» исторически не совпадало с названием «свевы». В начале н. э. первые жили «в сердце моря», а свевы обитали еще на континенте. Но позднее оба эти названия как бы сливаются под пером немецких авторов и воспринимаются как идентичные. В данном случае неясно, знал ли Пруденций о их различии. Главное же заключается в том, что росы и свеоны не столько отождествляются, сколько противопоставляются. Людовик Благочестивый явно не поверил представителям народа «рос», заподозрив в них обыкновенных лазутчиков. И, конечно, особое опасение его вызывали возможные лазутчики норманнов, сотрясавших в это время прибрежные города империи. И если со свеями-шведами у империи отношения были вполне доверительными, то с собственно норманнами - «урманами» русской летописи, т. е. норвежцами, такой близости не было. Подозрение могло питаться и тем, что в числе «норманнов» особую активность в это время проявляли жившие здесь с давних пор аланы. Именно вождь аланов Роллон, считавший себя потомком Роллона, приведшего во II в. алан с Дона в северные пределы Франции, обретет «прародину» в начале X в., переселившись туда из Норвегии. Тогда подозрения императора будут вообще оправданы. Но о росах и Росском каганате в Ингельгейме, похоже, не знали. И искать его, конечно, следовало не в Киеве, традиционно связанном с Подунавьем, а на том пути, который еще и Гельмольд в XII в. считал балтийским «поясом», соединяющим Балтику с Черным морем, то есть донским вариантом пути «из варяг в греки».

Сама логика исторического процесса заставляет искать «Росский каганат» где-то по соседству с Хазарией, поскольку именно тюркоязычные хазары претендовали на господство в Восточной Европе, поднимая титул своих правителей на уровень византийских и римских цесарей. Тот же титул у кого-то из соседей уже сам по себе предполагает конфронтацию: «каган» не может быть в подчинении у кого-либо. В.В.Седов предположил, что «Русский каганат» - это славянская волынцевская культура на левобережье Днепра[295]. Но, как отмечалось выше, восточные источники называют «русами» чаще всего именно население салтово-маяцкой культуры, что верно отметил Д. Т. Березовец (неправомерно перенося эту культуру и на Средний Днепр) и обосновала на более широком материале Е. С. Галкина.

Свидетельство 871 г. - ответ византийскому императору Василию I Македонянину Людовика Немецкого (843-876), сына Людовика, встречавшего в 839 г. послов Росского каганата и заподозрившего, что это норманны. И это своеобразная поправка: «Каганом мы называем государя авар, а не хазар или норманнов»[296]. Зачем пришлось объясняться по поводу давних событий - остается не вполне ясным: письмо Василия I до нас не дошло. А судя по несколько раздраженному тону, византийский император упрекал коллегу в нарушении этикета: присвоении титула «Римского императора» (у Константинополя было больше прав на такой титул). Василий прислал Людовику роспись титулов, как она представлялась Константинополю, и, судя по всему, осудил высокомерное отношение к послам кагана росов со стороны Людовика I. Правда, Василий как будто «каганом» признавал только правителя хазар, возможно, учитывая факт реальной зависимости алан-росов от Хазарии. Само вторжение в Причерноморские степи тюркских или смешанных угро-тюркских народов (социальная верхушка мадьяр была тюркской), похоже, угрожало не хазарам, а их конкурентам - в данном случае как раз «асам и касогам», а также продвинувшимся на восток славянам.

Норманисты, пожалуй, правы в том, что Росский каганат нужно искать на севере. Только не у «норманнов», пришедших во II в. с Дона и готовившихся отвоевать на севере Франции свою «прародину». Но предводитель алан из Норвегии Роллон, считавший себя потомком Роллона II в., претендовал лишь на титул «герцога», а «каганы» у его предков могли появиться не ранее VIII в., когда более высокая, нежели хазарская, культура алан-росов должна была защищать себя от искавших дани восточных пришельцев. Византия традиционно лавировала и сталкивала племена и народы, в данном случае хазар и разные «Руси». А громили оседлое население Подонья явно не хазары. В свое время М.В.Левченко высказал мнение, что «народом, помешавшим возвращению русских послов, могли быть только мадьяры, которые в это время уже проникли в южнорусские степи и в своем движении на запад пересекли Днепр»[297]. Но это мнение само строится лишь на известии 839 г., исходя из предположения, что кто-то перерезал путь, ведущий с низовий Днепра именно к Киеву. Исходя из представления об одной-единственной Руси, это мнение разделяли и специалисты по истории Венгрии[298].

В первой половине IX в. мадьяры находились на территории некой «Леведии», номинально признавая власть хазар. Территория Леведии пока не выявлена. Но, судя по достоверно мадьярской археологической находке, теперешний Воронеж входил в нее[299]. Очевидно, по соседству с салтовцами и обосновались пришельцы из Предуралья. С 60-х гг. IX в. начинаются набеги венгров на Центральную Европу, а в самом конце столетия, теснимые печенегами, они переселяются на Средний Дунай. Русский летописец сообщает, что угры прошли мимо Киева на запад, похоже, без каких-либо столкновений с местным населением. Указанная дата - 6406 г. - предполагает болгарский источник и соответственно 894 г. н. э.[300] Иными словами, летопись дает точную дату движения угров из Подонья на Средний Дунай мимо Киева, поскольку именно к этому времени источники относят их переселение[301]. И многие авторы поэтому помещают «Росский каганат» севернее Подонья, на Верхней Волге или еще северней[302]. Но «Русь» в Поволжье источниками не зафиксирована. В Прибалтике же таковая имелась (и не одна).

Из письма Василия Македонянина вытекало, что титул «кагана» могли присваивать себе князья аваров, хазар, болгар и какого-то северного народа. Норманисты полагают, что в недошедшем письме «северной» называлась именно «Русь». С. Гедеонов согласился с тем, что имелась в виду «Русь», но называлась она, как это часто встречалось в греческих источниках, «северные скифы»[303]. Поскольку Скандинавия и норманны в средневековой литературе часто называются «скифами» или «северными скифами» (что само по себе весьма показательно), то и «норманнов-росов» следует искать в негерманской этнической среде.

От IX в. имеется еще несколько источников, в которых упоминается, правда, очень глухо какая-то «Русь». Географ Равеннский, с которым связывается определенная традиция VIII—IX вв., помещает в Прибалтике роксалан, сваров и савроматов, причем через земли этих народов протекают Вистула (Висла) и Лутта (очевидно, Одер, откуда и название племени «лютичи», равно как и ободриты). Этнонимы эти могли восходить и к традиции, поскольку земли по Висле и Одеру к этому времени были освоены славянами и большинство племен (хотя и не все) были ассимилированы ими. Но особое внимание должны привлечь роксаланы, поскольку именно этот этноним обычно связывается с аланами-росами. Географ Баварский (также традиция IX в.) дает довольно обстоятельное описание соседей Германской империи. Упоминается у него и Русь (Ruzzi). Но имеются в виду соседи хазар, что опять-таки ведет к донскому варианту пути из Балтики в Черное море. Целый ряд этнонимов, в которых корень «рос» входит вторым компонентом, вообще не поддается определению. В «Песне англосаксонского путника», относящейся, возможно, и к более раннему времени (П. Шафарик датировал ее VIII в.), в Прибалтике упомянуты варины, викинги, венеды, англы, даны, свевы, саксы и руги[304].

О ругах имеется и еще одно свидетельство, дошедшее в памятниках XI столетия, но указывающее на 844 г. В этом году Людовик II Немецкий провел карательную экспедицию против балтийских славян, входивших в ободритский союз. В Корвейском монастыре в этой связи сохранилась, как полагают, подложная грамота о крещении ран-руйан-ругов, признании своим патроном почитавшегося в монастыре святого Витта. После этого якобы раны вернулись в язычество и сделали из святого Витта бога Святовита[305]. Но, может быть, и не все в этом сообщении от легенды. Во всяком случае, Корвейский монастырь играл совершенно особую роль в жизни прибалтийских славян, вендов и ранов-ругов, что проявляется хотя бы в том, что, как будет показано ниже, именно в его зоне находится более всего параллелей для неславянских имен дружин Олега и Игоря. У Гельмольда дается в разных местах как бы два варианта предания, но по существу речь идет о разных аспектах одной легенды. Корвейский монастырь возник в Амьене первоначально в 622 г. Ровно два столетия спустя, при Людовике Благочестивом, в Саксонии на реке Везер выходцами из этого монастыря была основана Новая Корвея. А миссионеры отправились уже при Людовике Немецком.

Название «Рутения» или «Руссия», как отмечалось, чаще всего выступает дериватом названия «Ругия». Название «Ругия» являлось здесь традиционным, со времен римских авторов. Видимо, у саксов это название произносилось как «Руйана», хотя, как отмечалось, в названии звучит славянское определение красно-желтого обозначения цвета (месяц «рюен» - сентябрь). Во всяком случае, есть указание на то, что «руйанами» жителей острова называли «тевтоны», а «ранами» - славяне. Гельмольд же неоднократно поясняет, что «раны» и «ругиане» - это одно и то же[306]. Форма «руйане» могла появиться из-за того, что в германском языке и латинском алфавите нет звука «ж» и его обозначения. А этот звук совершенно естественно мог появиться на месте «г» в языке каких-то соседей руйан-ругиан-ружан.

В литературе постоянно привлекает внимание документ, относящийся к 904 г.: так называемый Раффелыптеттенский устав. В «уставе», содержащем таможенные правила, говорится о купцах, приходящих в города Верхнего Дуная, из Чехии и «Ругии». «Ругские» купцы торгуют воском, рабами и конями. Традиционно преобладало мнение, что речь идет о купцах из Киевской Руси[307]. Действительно, источники свидетельствуют о существовании торгового пути из Регенсбурга через Прагу на Краков. Из Кракова же нетрудно было попасть в Киевскую Русь и еще проще по Висле спуститься к Варяжскому морю. Еще ближе был путь к этому морю через Прагу по реке Одер непосредственно к Ругии. Но Е. Цёльнером предложено и еще одно, более естественное объяснение, что речь идет о подунайских ругах, давних переселенцах из Прибалтики[308]. С Цёльнером согласились видный ученый ГДР Й. Херрман[309] и некоторые другие авторы. Эту версию пытался «опротестовать» в ряде публикаций А.В.Назаренко[310]. В его интерпретации, «стержневая идея... состоит в сопоставлении «ругов» со славянским населением древнего Ругиланда, т. е. территории, которую в V в. н. э. в течение примерно тридцати лет населяло восточногерманское племя ругов. Земли ругов располагались к северу от Дуная... (несколько выше Вены по Дунаю). Государство ругов было разгромлено Одоакром в 80-е г. V в.»[311]. А в сборнике «Древняя Русь в свете зарубежных источников» (М., 2001) Одоакр, сокрушивший в 476 г. Римскую империю, в указателе объявлен даже «римским полководцем».

В источниках его этническую принадлежность определяют различно: король торкилингов, скирр, герул с острова Рюген, руг, но нет ни одного, где бы его числили римлянином. И на Руси о нем помнили и в XVII в., почитая даже и Богдана Хмельницкого его потомком[312].

И, конечно, руги в Подунавье пробыли не 30 лет. Они появились здесь в качестве федератов Римской империи, по крайней мере, с начала IV в. (первое упоминание 307 г.). А тысячелетие спустя чешская Хроника Далимила назовет и просветителя славян Мефодия «русином». Но об этом обстоятельнее в другом месте. Другой вопрос - поддерживались ли связи подунайских русов с прибалтийскими в эпоху составления Раффелынтеттенского устава. О тесных контактах с дунайскими ругами-русами прямо говорит «Повесть временных лет», выводя из Норика и Иллирика и славян, и русь. И в это время язык их не различался ни на Днепре, ни на юге Прибалтики, ни на Дунае.

Чередование «Ругия» - «Руссия» (или их отождествление) проходит через все германские источники X в. Так, в документе 946 г. Балтийское море называется Mare Rugianorum[313]. Целый ряд современных событиям источников рассказывает о крещении княгини руссов или ругов Елены (имя Ольги в крещении) и миссии на Русь Адальберта в 961-962 гг.[314] В 968 г. Адальберт стал главой вновь утвержденного Магдебургского архиепископства, созданного для проведения христианизации балтийских славян, в связи с чем напоминается о его миссии «к ругам»[315]. Годом раньше, в 967 г. (или, по другой эре, в 973?), папа Иоанн специальной буллой запретил богослужение на «русском или славянском языке»[316]. Здесь речь явно идет о подунайских русах, и параллелью может служить примерно к тому же времени относящееся пояснение летописца, вводившего «Сказание о славянской грамоте»: «А словеньскый язык и рускый одно есть»[317].

Следует подчеркнуть, что в X в. в Империи очень хорошо знали балтийских ругов-русов, поскольку они помогали Оттону I (основатель Священной Римской империи и император 962-973 гг.) в борьбе против восставших славянских племен[318]. Именно благодаря помощи со стороны этого племени было подавлено восстание континентальных славянских племен, причем, как сообщается в одном документе, были покорены все племена, жившие у моря «против Руси»[319].

Все эти события приходились на 954-960 гг. Покорение славянских племен сопровождалось утверждением здесь епархий и христианизацией населения. Миссия Адальберта, очевидно, направлялась в Киев. Но будучи во главе Магдебургского архиепископства, основанного для христианизации балтийских славян, он должен был пытаться «просветить» и ругов. Судя по дальнейшим событиям, такая попытка кончилась неудачей. И это само по себе должно было привести к разрыву союза Империи с ругами-русами балтийскими. Отчасти и этим обстоятельством может объясняться факт запрещения богослужения на «русском» языке. («Русское письмо» на языке римских пап обычно означало приверженность христианских общин к арианству.)

Г. Ловмяньский, рассматривая вопрос о замене в источниках «ругов» и «руссов», пришел к заключению, что это происходит довольно поздно и внезапно: именно в житиях Оттона Бамбергского (XII в.)[320]. Смешение это он объясняет случайными причинами и полагает, что для постановки вопроса о Поморской Руси заслуживают внимания «только два источника»: сообщение Ибн Якуба (X в.) и запись Рагевина, продолжателя Оттона Фрейзингенского (ум. 1177). В обоих известиях он предполагает путаницу[321].

Пренебрежительное отношение к большому числу источников в данном случае отдает гиперкритицизмом, а потому согласиться с ним невозможно. Ведь обоснования требует не только привлечение, но и отвержение источника. А этого автор не делает. Он считает существенным, что королевой «ругов» киевскую княгиню именуют только продолжатель Регинона и восходящие к нему Анналист Саксон и Магдебургские анналы, тогда как другие источники «передают имя Руси, а не Ругии»[322]. Но ведь «Русь» могли называть «Ругией», очевидно, потому, что «Ругию» могли называть «Русью». Кстати, в это время Балтийскую Ругию в Германии знали, конечно, лучше, чем Киевскую Русь.

Испанский иудей Ибрагим ибн Якуб посетил Империю в 965 г., видимо, с дипломатическим поручением. Его резиденцией был Мерзебург, и он непосредственно познакомился со славянскими землями. Донесение Ибн Якуба дошло в составе компиляции ал-Бекри (XI в.). Автор стремился к точности описания. Единственное будто бы фантастическое (а на самом деле, как сказано выше, вполне обоснованное) свидетельство о «городе амазонок» - постоянный сюжет германской хронографии - дано со ссылкой на самого императора Оттона. По сообщению Ибн Якуба, «граничат с Мшкой (польским князем Мешко. - А.К.) на востоке русы и на севере брусы. Жилища брусов у окружающего моря... И производят на них набеги русы на кораблях с запада»[323]. Г. Ловмяньский предположил, что Ибн Якуб вместо «с востока» написал «с запада», но такого рода ошибка невероятна для географического сочинения, где страны света являются ориентирами. К тому же на кораблях русы могли нападать на пруссов только со стороны моря, т. е. именно с запада. «Русы» Ибн Якуба - «островитяне», живущие недалеко от Волжской Болгарии, могущественные на морях, достигающие через «рукав моря Окиануса» Испании. Речь, следовательно, должна идти не о путанице, а о представлении, согласно которому и Русь Киевская (граничившая с Польшей на Востоке) и Русь Балтийская воспринимались как части одного этнического (и даже этнополитического) образования. Весьма вероятно, что и это представление он позаимствовал от своих германских информаторов.

В середине X в. подобные представления достигали и Византии. Выше рассматривалось упоминание Константином Багрянородным Руси «ближней» и «дальней». В связи с нападением Руси на Константинополь в 941 (или 944) г. три автора: Феофан, Продолжатель Георгия Амартола и Симеон Магистр - поясняют, что росы - это «дромиты», происходящие «от рода франков»[324]. «Дромиты» в данном случае означают, видимо, непоседливый, кочующий, переселяющийся народ. «Франками» же может обозначаться население, так или иначе зависимое от преемников бывшей Франкской империи. Скандинавия в этом случае исключается. Зато Балтийское Поморье частично вошло в состав Франкской империи еще при Карле Великом («Правда англов и варинов», данная императором), а в X в. активно осваивалось имперской властью и христианской церковью. Показательно, что в славянском переводе Хроники Георгия Амартола в данном случае дается «от рода варяжска»[325].

Таким образом, помимо Ибн Якуба, «Русь» и «Ругию» смешивают и германские, и византийские авторы, причем и те и другие отождествляют Русь Киевскую и Русь Балтийскую. В этой связи могут быть рассмотрены сведения и еще одного автора той поры: столь почитаемого норманистами Лиудпранда. Лиудпранд, родом лангобард, отразил представления, характерные для Италии. Его отец был свидетелем нападения русов на Константинополь, и он сам побывал в этом городе в 949 г., т. е. сравнительно скоро после событий. Ок. 958 г. им была написана история, в которой он коснулся рассматриваемых событий.

Весьма любопытно, что в Северной Италии франки отождествлялись с венетами. В свою очередь в Южной Италии это название распространялось и на лангобардов[326]. Относительно русов он говорит, что «это северный народ, который греки по внешнему виду (a qualitate corporis) называют русами (rusios), а мы по их местоположению нордманнами»[327]. Свидетельство, безусловно, указывает на связь русов с севером, но, конечно, не говорит о тождестве их со скандинавами. Даже в германских источниках балтийские славяне включались иногда в число норманских народов[328]. Для Италии же, как и для Византии, «север» начинался сразу за Дунаем.

«Ругия», конечно, числилась в ряду «норманских» стран. В хронике Гельмольда сообщается, что в связи с переходом Любека в руки Генриха Льва (ок. 1158) герцог отправил послов «в города и северные государства - Данию, Швецию, Норвегию и Русь - предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку»[329]. «Русь» и «Ругия» в источниках в этой связи снова смешиваются[330]. Но, во-первых, «Русь» мыслится как государство «северное», наряду с Данией, Швецией и Норвегией, северной, очевидно, по отношении к земле вагров, в которой протекала деятельность Гельмольда или же по отношению к Германии в целом. Во-вторых, «Русь» Гельмольда, «северная» Русь совершенно четко отделена от Швеции и других скандинавских государств. Несколько позднее, в аналогичном привилее Любеку Фридриха I от 1187 г. названы «рутени, готы и норманны»[331]. В данном случае несущественно, кого конкретно называет источник «рутенами». Важно, что этноним снова идет в ряду северных народов и отличается от готов и норманнов.

Смешение Руси южной и северной - прибалтийской, наблюдается у проживавшего в Италии еврейского автора X в. Иосиппона (Иосифа бен Гориона). С одной стороны, русы у него живут где-то у Каспийского моря, а с другой - они соседи англов и саксов и проживают по «великому морю» - «Океану»[332]. Сам автор, видимо, не обращает внимания на противоречие и никак его не объясняет. Но для восточных авторов, как отмечалось, вообще «Океан» и его залив - Балтийское море, мыслились в непосредственной близости от Булгара и вообще поволжских и прикаспийских областей. Именно Иосиппон дал повод для смешения разных Русий - русов-алан и русов, рассеянных по Западной Европе и утвердившихся в Среднем Поднепровье. Именно он отнес алан к потомкам тюрок, видимо, смутившись титула правителя росов-алан - «каган». А на побережье и островах Балтийского моря оказались и те, и другие русы.

В сущности, только один документ, говорящий о событиях X в. и упоминающий «Русь» в составе Империи, может быть поставлен под сомнение: это т. н. «устав» турниров в Магдебурге, приписываемый Генриху I Птицелову (919-936)[333]. Магдебургские грамоты из собрания Мельхиора Гольдаста (впервые опубликовавшего «устав») заподозрены как подложные[334]. Но подложность в такого рода документах обычно не касается основного содержания (указаний титулов, в частности), которое только и представляет интерес в данном случае. Просто Магдебург мог присвоить грамоту, адресованную какому-то другому городу. Поэтому упоминание в «уставе» феодальных владетелей Империи Велемира, «князя русского», Радеботто, «герцога русского» и Венеслава, «князя ругского» не может вызывать подозрений. Даже для того чтобы их придумать, нужно было иметь представление о какой-то смежной с Империей Русией.

«Русь» в Прибалтике упоминается в ряде документов, относящихся к самому концу X - началу XI вв. Один из них - это т. н. «Дагоме юдекс», документ, относящийся к 990-992 гг. и известный в списках XI-XII вв.[335] В документе идет речь о пожаловании неким Дагоме и Отой с сыновьями папе Иоанну XV территории, именуемой Шигнезе. Что-то в нем, видимо, не так: говорится о пожаловании одного места, а очерчивается территория всей Польши. «Русь» сначала упоминается как конкретное место «Руссе», а затем сказано о ее границах, простирающихся вплоть до Кракова. Документ привлекался в качестве возможного источника, касающеюся «Неманской Руси»[336]. Но если «граница Руси» в данном случае не ошибка (вместо «от границ Руси»), то вблизи Кракова может быть локализована Прикарпатская Русь. Дальнейшие границы до «Алемура» (Олоомуц?) и «Милски», очевидно, относятся к Польскому государству.

Другой документ - это «Житие Адальберта», погибшего в 997 г. в Пруссии, написанное около 1004 г. Бруноном. «Житие» также известно уже в списках XII в. Адальберт-Войтех прибыл в Пруссию со стороны Гданьска, т. е. со стороны моря и вскоре был убит язычниками. В некоторых списках убийцами называются «рутены»[337]. И вообще в тексте «Жития» часто вместо «Пруссия» значится «Руссия» и т. п.[338] Брунон, как и Адальберт, достаточно хорошо знал славянский мир. В 1008 г. он непосредственно побывал в Киевской Руси, и с ним связана одна из легенд о ее крещении. А в 1009 г. он разделил участь Адальберта, погибнув где-то на границе Пруссии и Руси[339].0 какой Руси идет речь во всех этих записях - сказать трудно. Но обращает на себя внимание легкость, с какой переписчики готовы были поместить Русь в окружении балтского мира.

Ряд упоминаний Балтийской Руси (или Балтийских Русий) имеется у Адама Бременского и его комментатора, относящихся ко времени около 1075 г. Так, перечисляя балтийские острова, Адам называет заселенную славянами Фембру, «тот, которым владеют раны (руги, руны)», а также «третий остров, называемый Семланд, смежный с русью и поляками, населенный сембами и пруссами, отличающимися человеколюбием»[340]. Семланд - это Самбия, полуостров (в районе нынешнего Калининграда), принятый хронистом за остров. Если с запада к нему подходят польские пределы, то Русь могла граничить с ним у низовий Немана.

Комментатор имел больше познаний о норманнах и русах. Выше упоминалось его много разъясняющее обозначение одной из Русий - «Русия-тюрк». Это, очевидно, часть донских «русов-тюрк», о которых писал в XII в. Идриси. Комментатор является единственным западноевропейским автором, прямо указывающим на разные и по языку и по культуре «Руссии» на Балтике. В ряде добавлений он упоминает «Русь» в связи с событиями главным образом в германоязычных землях. В одном из них сказано о том, что польский король Болеслав в союзе с Оттоном III (ум. 1002) подчинил всю Славонию, Руссию и Пруссию[341]. «Славония» - это либо Западное Поморье[342], либо вся территория балтийских славян. Руссия здесь занимает область между Славонией и Пруссией. Конечно, это не Киевская Русь, к этому времени достигшая вершин своего могущества при Владимире. Зато наивысший успех Болеслава в Поморье приходится как раз на период около 1000 г. Уже через несколько лет Поморье снова отпадет: лютичи выступают на стороне Империи, Волин возвращает независимость, ликвидируется епископство в Колобжеге. Соседняя с

Пруссией «Руссия» могла находиться у устья Немана, но могла иметься в виду и тоже неясная «Руссия» из «Дагоме юдекс».

К началу XI в. относятся события, связанные с более западной Балтийской Русью, нашедшие отражение в целом ряде источников. По сообщению Адама Бременского, «брат Адельрада Эмунд, доблестный муж, в угоду победителю был умерщвлен ядом; его сыновья были осуждены на изгнание в Русь»[343]. Эмунд - это Эдмунд Железнобокий, английский король (ум. 1016). Этельред II - старший его брат, также англосаксонский король (979-1014). Победителем их явился датский предводитель Кнут Великий (ум. 1035), ставший с 1016 г. английским, а с 1018 г. также и датским королем. Кнут объединил под своей властью большую часть Северной Европы, в том числе и земли балтийских славян (мать его происходила из рода ободритских князей), хотя зависимость их была скорее номинальной, чем реальной.

Примечательно, что различные источники говорят об изгнании сыновей Эдмунда с теми или иными разночтениями, свидетельствующими о их независимости друг от друга. Довольно обстоятельно они были рассмотрены М.П. Алексеевым и вновь опубликованы В. И. Матузовой[344]. Один источник - это комментарий к т.н. «Законам Эдуарда Исповедника», якобы утвержденным Вильгельмом Завоевателем в 1070 г. Комментарий имеется в разных списках этих законов, а также в «Хронике» Роджера из Ховедена (ум. 1201). В комментарии сказано, что «у этого вышеназванного Эдмунда был некий сын, которого звали Эдуард; он по смерти отца, страшась короля Канута, бежал из этой земли в землю ругов, которую мы называем Руссией. Король этой земли, по имени Малесклод, когда услышал и понял, кто он, с честью принял его»[345]. В разночтениях земля ругов называется «королевством ругов», которое «лучше назвать» (или «мы предпочитаем назвать») «Руссией». Имя короля у Роджера «Малескольд», у нормандского хрониста Гильома Жюмьежского (вт. пол. XII в.) «Юлиусклодиус», у Ордерика Виталия (ум. 1143) - «Юлиус Клодиус».

В приведенном тексте представляют интерес два момента. Во-первых, это прямое отождествление Ругии и Русии (независимо от того, имеется в виду Балтийская или же Киевская Русь), представление о том, что это одно и то же различно записываемое на бумаге наименование. Второй момент - имя короля ругов-русов. М.П.Алексеев стремился доказать, что речь идет о Ярославе Мудром. Автор сопоставляет clodus и sclavus, предполагая ошибку фонетического порядка[346]. Но компонент clod довольно широко представлен в западноевропейской антропонимии. И он имеет простую и ясную этимологию: по-кельтски это означает «славный» В кельтских именах хорошо известен и первый компонент Mai. Значение его - «князь, дворянин»[347]. Значение имени в целом, следовательно, «славный князь». И если возможно сближать это имя с именем Ярослава, то лишь в качестве осмысления, кальки. А это должно было бы предполагать хорошее знание славянского и кельтского языков. Неудивительно, что кельтское имя Малесклод переосмысливалось поД пером авторов, не понимавших кельтских языков, на латинский манер[348].

Сопоставление имени Малесклода и Ярослава навеяно, как и многое другое, представлением об одной-единственной Руси. Между тем сам М.П.Алексеев привел данные, свидетельствующие о том, что имеется в виду именно Ругия - Балтийская Русь. В стихотворной хронике Жеффрея Геймара (между 1135-1140) дается еще один вариант (или аспект) событий начала XI в. Король Кнут, подстрекаемый женой Эммой, приказал отравить сыновей Эдмунда Железнобокого. Их воспитатель датчанин Вальгар «не стал медлить: он оставил свою землю трем сыновьям; лишь с тремя кораблями пустился он в море, всего за пять дней проехал Руссию и завершил свое путешествие, прибыв в Венгерскую землю»[349].

Любопытно, что в старшем списке хроники называется не «Руссия», а «Сусия». В такой замене обычно видят ошибку переписчика[350]. Но славянское племя «сусов» было известно источникам, и оно было знакомо под таким именем как раз авторам XII в., в частности Гельмольду[351]. «Земля сусов» - это либо часть Вагрии, либо другое ее название[352]. Это область, непосредственно примыкающая к Дании, откуда начиналось путешествие беглецов. Ошибка, следовательно, свидетельствует об определенном знакомстве автора или переписчика с реальным положением на южном побережье Балтики. И, конечно, как это следует из всего повествования, речь идет о Балтийской Руси, в рамках которой, возможно (по крайней мере, в данном конкретном случае), мыслится и Сусия. Киевскую Русь за 5 дней, конечно, не проехать (не говоря уже о том, что она и не по пути в Венгрию). От устья Одера до Новгорода при попутном ветре путь занимал, по сообщению Адама Бременского, две недели. Из Сконии (южная часть Швеции) до Бирки датские мореходы доходили за пять дней. Пять дней требовалось и для того, чтобы из Бирки попасть на «Русь»[353]. Речь идет, видимо, о Руссии-тюрк - Роталии, Аланской Руси у восточного побережья Балтики.

Г. Ловмяньский, признавая в целом достоверность приведенных известий, считает все-таки, что речь идет о Киевской Руси, а не о Ругии, ибо «Ругия не была соответствующим местом ссылки королевичей, как маленький островок... и слишком близкий к Дании»[354]. Но такая интерпретация противоречит и буквальному чтению источников, и существу отраженных в них событий. Что же касается удельного веса Ругии, то о значительности его можно судить хотя бы по тому, что, как это отметили Адам Бременский и Гельмольд, лишь раны-руги из всех славян имели правителей, титуловавшихся «королями». Руги брали дань со многих балтийских (славянских и неславянских) племен, и их территория, судя по источникам, не ограничивалась островом Рюген. При всех частных расхождениях и разночтениях рассмотренная группа источников настойчиво указывает на Балтийскую Ругию-Русь.

Комментатор Адама Бременского еще несколько раз упоминает «Русь», причем в одних случаях разумеется Ругия, в других Роталия или собственно Киевская Русь. В отдельных случаях без дополнительных данных вообще невозможно определить, о какой «Руси» идет речь. Так, в одном источнике отмечается, что «Кнут отдал в жены свою сестру Эстредь за сына короля Руссии»[355]. А. В. Назаренко сочинил целый роман о женитьбе на Эстредь сына Ярослава Ильи, упомянутого во вводных статьях Новгородской 1 летописи, составленных в середине XV в., и совершенно неизвестного предшествующему новгородскому летописанию[356]. При этом автору пришлось завысить возраст Ярослава даже по сравнению со всеми летописями, которые определяли возраст князя под 1016 г. большинство в 28 лет, а Ипатьевский список и софийско-новгородские летописи - в 18. В условиях борьбы с полоцкими князьями, потомками старшего сына Владимира Изяслава, князю «добавили» десяток лет, и в статье-эпитафии под 1054 г. определили его возраст в 76 лет. Таким образом, князь становился старше даже и неправедного брака своего отца Владимира и Рогнеды, который в той же летописи (и в киевской, и в новгородской интерпретации) овладел гордой княжной, не желавшей «розути робичича» в 980 г. А Ярослав был далеко не первым сыном Рогнеды. Из четырех сыновей он значился третьим. А кроме того, у него были и сестры, упоминаемые в летописях. А работу А. Г. Рохлина, основательно обследовавшего останки князя и установившего, что князь был моложе указанного в итоговой статье возраста, автор, похоже, не заметил[357]. Главное же - автор, кроме «норманской» Киевской Руси, никакие иные не видит. А многомужней Эстредь надо было успеть до 1019 или даже до 1016 гг., когда сам Ярослав, нанимая в Швеции сначала против отца, а затем против братьев варягов-свеев, женится на дочери шведского конунга Олава Ингигерд - матери всех шести внесенных в собственно летописный текст сыновей Ярослава и дочерей, которым князь подыскивал женихов за пределами Киевской Руси. А у Эстредь мужья менялись с быстротой, за которой хронисты едва успевали, и все они были из соседних с Данией и Англией (королем которых был Кнут в 1016-1035 гг.) земель. Тесные связи король поддерживал, в частности, с герцогами нормандскими, искал опору и среди своих родичей по матери (ободритов), на которых к этому времени уже распространялось имя «Руси», и, может быть, именно при нем возникнет стойкий интерес датских королей и епископов к Руси-Роталии. И, конечно, это сообщение должно быть рассмотрено в контексте изложенных выше сведений о Поморской Руси, которую можно было проехать лишь за пять дней.

Сообщение о «сыне русского короля», за которого была выдана Эстредь, имеется только в комментарии и, по существу, противоречит основному тексту хроники, где фейерверком проходят нормандские мужья Эстредь. Киевского князя Ярослава комментатор тоже знал. Он, в частности, сообщил о том, что «Гаральд, возвращаясь из Греции, взял в жены дочь короля Руссии Герцлефа»[358]. Написание Gerzlef обычно для германской передачи имени Ярослава. Гаральд возвращался из Греции после 1042 г. Женой его стала дочь Ярослава Елизавета, известная сагам и под этим именем, и под именем Эллисив.

Любопытно замечание комментатора о «Руссии, называемой варварами Дании Острогардом», а также «Хунигардом», поскольку там некогда обитали гуны[359]. Как отмечено выше, «гуннами» в западных источниках именовали фризов, неоднократно выселявшихся с побережья Северного моря (и том числе во II в. в Причерноморье), а в конце VIII в. в большинстве ушедших от франков на восток, рассеявшись по Волго-Балтийскому пути. Известно, что в сагах Русь именуют «Гарды» или «Гардарики», видимо, имея в виду сказочное представление о цветущих землях или путях за серебром и иными ценностями. (Современное норвежское «gard» - усадьба, дом с участком земли, в прошлом также замок, крепость. Примерно то же значение и в кельтских языках.) В данном же случае название «Острогард» как бы должно отличить «Руссию» восточную от рядом лежащей. «Острогард Русии» назван и при исчислении расстояний (в днях пути)[360]. И речь может идти как раз о Роталии и «островной земле» - «Острове русов» восточных источников, буквальным переводом которого является постоянно упоминаемая в сагах «Holmgarda», иногда по созвучию переносимого и на «Новгород».

Отсутствие специальных оговорок у большинства авторов XI-XII вв., упоминающих «Русь», затрудняет правильное их понимание, приводит к постоянному смешению разных Русий и в литературе. Это видно, на примере интерпретации рассказа Штаденских анналов под 1112 г. Согласно рассказу, дочь штаденского графа Ода, выданная за русского князя, вынуждена была после его смерти бежать со своим сыном Вартиславом в Саксонию. Затем Вартислав был призван на княжение «в Русь»[361]. А. В. Соловьев предположил, что под «Вартиславом» следует разуметь Ростислава Владимировича (ум. 1065)[362]. В.Т. Пашуто видел в нем Святослава Ярославича (ум. 1076)[363]. Между тем этот факт находит объяснение без каких-либо натяжек в истории Поморья как раз в указанный анналами период. Имя «Вартислав» отсутствует в киевском именослове. Но оно неоднократно встречается в Прибалтике (видимо, в связи с рекой Варта). Именно с Вартиславом связывается крещение части Поморья во втором десятилетии XII в. Этот Вартислав был, видимо, сыном Святобора - ставленника польского короля Болеслава III в Поморье, изгнанного поморянами[364]. Скитания Вартислава являются, таким образом, следствием неудач его отца. Название «Русь» в зтом случае, очевидно, предполагает либо какую-то часть Поморья, либо вообще славян-вендов.

Крещение Поморья в 1124-1125 гг. Оттоном Бамбергским нашло отражение в трех его жизнеописаниях, наибольшей полнотой из которых отличаются биографии Эбона и Герборда. Эбон писал в 1151-1152, Герборд в 1158-1159 гг. Помимо своих предшественников, Герборд использовал сведения, сообщенные участниками миссии Зефридом и Тимо, что делает его описание наиболее насыщенным фактами.

Как и многие другие авторы X-XII вв., Эбон и Герборд неизменно порождают недоумение у специалистов, называя «Рутенией» и Восточную - Киевскую Русь, и Балтийскую Ругию[365]. Но, как и в других аналогичных случаях, путаница, очевидно, отражает реальное положение или же представление об этом положении. Герборд прямо говорит о том, что «Рутения» непосредственно примыкает к Дании и должна находиться (с точки зрения римской церкви) во власти датского архиепископа[366].

Миссионеры получили у щетинцев «многие» сведения «о происхождении племени рутенов». К сожалению, эти ценнейшие сведения Герборд не пересказал. Остается лишь предполагать, что балтийские рутены придавали большое значение своей этнической генеалогии, большее, чем как будто единоверные и единоязычные с ними поморские славяне. Очевидно, они отличали также свою генеалогию от родословной соседних племен, в том числе и славянских. Может быть, отражением «рассказов» этих рутенов являются некоторые легенды, распространенные в литературе рассматриваемой эпохи, в частности легенда об основании г. Волина (Юмны, Юлина) Юлием Цезарем[367]. Некоторые иные предания будут затронуты ниже.

После принятия щетинцами крещения рутены долгое время беспокоили их своими нападениями, добиваясь возвращения в язычество. Естественно, что рутены не могли бы проводить свои операции против щетинцев, если бы расположенные в устье Одера острова Волин (с г. Волином) и Узедом не были бы их своеобразным тылом.

О «земле варваров, которые называются рутенами», говорит и Эбон. Рассказывает он и о войне между рутенами и щетинцами. Особый же интерес представляет его дополнительное свидетельство, определенным образом характеризующее племя. Оттон, согласно Эбону, пытался обратить в христианство и рутенов. Однако рутены предупреждали, что если епископ или его люди приблизятся к «границам Рутении» с целью проповеди христианства, им будут «отрублены головы» и (очевидно тела их) будут выброшены на растерзание зверям[368]. Здесь интересно и упоминание «границ Рутении», и мотив «отрубания голов», если только это не обычная преувеличенная угроза.

Реальная путаница у авторов житий начинается лишь тогда, когда они касаются сюжетов, связанных с Киевской или Галицкой Русью. В этой связи показателен следующий текст Герборда: «С одной стороны на Польшу нападали чехи, мораване, угры, с другой - дикий и жестокий народ рутенов, которые, опираясь на помощь флавов, пруссов, поморян, очень долго сопротивлялись польскому оружию, но после многих понесенных поражений принуждены были, вместе со своим князем, просить мира. Мир был скреплен браком Болеслава с дочерью русского князя, но не надолго...»[369]. Обычно вспоминают о том, что за Болеслава была выдана дочь Святополка Сбыслава, и связывают весь рассказ с русско-польскими отношениями. Между тем «дикий и жестокий народ рутенов» - это, конечно, раны-руги, которые очень часто в борьбе с польскими князьями и церковью имели на своей стороне всех язычников балтийского побережья. Здесь, очевидно, надо искать и загадочных «флавов», которых отождествляют с половцами, только исходя из убеждения, что речь идет о Руси Киевской. И ответ, можно сказать, лежит на поверхности: традиционные «руссус рутены» и «флави рутены» - все три варианта означают одно и то же: красные, красноватые, желто-красные - обозначение культового цвета.

Балтийское Поморье на протяжении ряда столетий рассматривалось как вотчина и Рима, и Империи, и датского архиепископства, и польских князей. По сообщению Оттона Фрейзингенского (ум. 1158), в 1135 г. германский император Лотарь III, получив с Болеслава за 12 лет дань, передал польскому князю в лен «поморян и ругов»[370]. Однако вопреки настойчивым утверждениям польских хронистов о подчинении «Ругии» или «Руссии», борьба продолжалась с переменным успехом. Продолжатель Оттона Фрейзингенского - Рагевин (ум. 1177) поместил «рутенов» за пределами Польши, «на севере» от нее. Он ограничил польские земли с запада Одером, с востока Вислой, а с севера «рутенами и морем Скифским»[371]. Помимо островов, сюда, видимо, входили и какие-то территории Западного Поморья, поскольку поморян специально хронист не выделяет.

Против язычников - балтийских славян - в 1147 г. императором Конрадом III был организован специальный крестовый поход. О нем сообщают многие хроники. Гельмольд подробно описывает не слишком успешные действия крестоносцев против ободритов и лютичей[372]. Магдебургские анналы (вт. пол. XII в.) дают перечень состава огромного войска, отправившегося против «язычников севера»[373]. Возможно, вне связи с этим походом брат «польского герцога» «пошел с бесчисленным войском против пруссов, жесточайших варваров, и долго там пробыл. Против них же и рутены, хотя и не католики, но, по произволению Бога, называющиеся христианами, выступили с огромным войском». Неясно, как соотносятся выступления этих двух войсковых соединений. Дело в том, что вторгаться в Пруссию восточные русы могли либо через территорию Польши, либо через земли литовских племен. Непосредственно с пруссами соприкасались русы неманские. Но в данном случае речь, видимо, идет о союзниках польского князя, поскольку это рутены-христиане. Ими могли быть, например, дружины полоцких или галицких князей. Правда, «огромного войска» эти княжества выставить не могли, и в летописях никаких следов участия русских воинов в походе против пруссов нет[374].

В 1168 г. столица Ругии Аркона была взята датчанами. Территория Балтийского Поморья оказалась во власти либо немецких, либо датских феодалов. Но какие-то группы балтийских рутенов еще продолжали сохранять самостоятельность. Выше говорилось о Неманской Руси. На ее существование обращали внимание и антинорманисты и норманисты[375]. Какие-то сведения об этой Руси, возможно, связаны с миграцией ранов с завоеванного острова: некогда плотно заселенный остров вскоре опустел и к началу XV в. славянская речь там совсем угасла.

Значительное количество сведений о рутенах содержит хроника Петра Дюсбургского, датируемая 1326 г. В этой хронике, в частности, сообщается о прибытии рутенов в земли скаловитов за 9 лет до прихода рыцарей Тевтонского ордена, т. е. в 1221 г.[376] Это могли быть как раз рюгенские рутены. Но не исключена и еще одна возможность. Примерно тогда же вендам, жившим по реке Виндаве, пришлось уступить свои давние территории литовскому племени куршей[377]. А эти венды тоже, по-видимому, назывались «рутенами». Во всяком случае, примерно на этой территории локализует рутенов Саксон Грамматик. Упоминают их здесь и некоторые другие источники.

Сведения о рутенах у Саксона Грамматика довольно многочисленны и нуждаются в специальном исследовании, тем более что он приводил данные, относящиеся к разным «рутенам»: именно на восточном побережье Балтики пересекались пути рутенов, пришедших с запада и с востока. Автор писал в конце XII - начале XIII вв. Но «рутены» представлены у него в той части, которая основана на устных преданиях и отражает события VIII-IX вв.

Непосредственно Саксона интересовала именно «Русия-тюрк», как ее определял комментатор Адама Бременского. После овладения в 1168 г. Рюгеном датская экспансия устремилась далее на восток, к Рутении со столицей в Ротале, и Саксон Грамматик оказался современником и почти очевидцем происходящего. И как всегда военным мероприятиям предшествовало и сопутствовало изучение потенциального противника и намеченной жертвы. Как отмечено выше, норманисты рутенов восточного побережья Балтики пытаются представить колониями норманнов-шведов. Саксон четко отличает рутенов и от датчан, и от шведов, в частности, по обряду погребения. При этом погребальный обряд рутенов в целом соответствует описаниям восточных авторов: умершего хоронят с конем под курганом. В хронике Саксона дается довольно значительный перечень и рутенских имен, которые будут рассмотрены ниже. Сводка этих данных имеется уже у Карамзина, который принял их просто за легенды[378]. Конечно, легендарного в такого рода документах много. Но не больше, чем в других скандинавских сагах.

Саксон говорил о рутенах в области позднейшей Ливонии применительно к сравнительно отдаленному прошлому. Но, приводя услышанные предания, он, очевидно, не предполагал, что локализация Рутении по восточному побережью Балтики может вызвать у кого-то недоумения. И у него были вполне достаточные основания верить в это. В 1188 г. папа Климент утвердил епископство в г. Икскюль, расположенном на Двине недалеко от позднее возникшей Риги. Папа уточнял, что город находится «в Рутении». В 1224 г. папа Гонорий III говорит о ливонских епископах, «надежно обосновавшихся в Руссии»[379]. В той же хронике Петра Дюсбургского «земля Руссия» помещается между Неманом (Мемелем) и Мазовией[380]. В этнографическом введении «Повести временных лет» в числе данников Руси называются «литва, зимигола, корсь, нерома, либь»[381]. Дань с приморских племен корси и ливов брали явно не киевские князья. Это могли быть рутены из Роталии. Но и полоцкие князья позднее претендовали на устье Двины, может быть в качестве наследников каких-то рутенов: ведь Рогволод пришел в Полоцк из-за моря. Позднее именно в Понеманье зародилась легенда о происхождении Рюрика в 14-м колене от Пруса - брата Августа. Видимо, о чем-то подобном рассказывали рутены и миссионерам, пришедшим с Оттоном Бамбергским. Но у них могли сохраняться и более глубокие предания.

Отмеченное выше свидетельство Герборда указывает, по крайней мере, на два обстоятельства: во-первых, у рутенов более чем у других поморских племен поддерживался культ происхождения, генеалогии, во-вторых, они, очевидно, считали себя не автохтонным, а пришлым населением. Привязывание преданий венедских племен к Риму начала Империи не случайно. В этот период устанавливаются определенные контакты Рима с северной частью Европейского континента. Так, по сообщению Страбона, кимвры обратились к Августу, «прося императора о дружбе и забвении прошлых проступков». После того «как просьба их была удовлетворена, они вернулись назад», т. е. на побережье океана в Ютландию[382]. Римское же посольство «в страну янтаря» состоялось как раз во времена правления Нерона (54-68) - последнего отпрыска (по женской линии) потомства Августа и рода Юлиев. Посольство было направлено неким Юлианом - управителем театра гладиаторов Нерона. Посланец осмотрел в стране янтаря побережье и торг и привез такое количество весьма ценившегося в Средиземноморье материала, что из него сделали сеть, окаймлявшую нижнюю часть театра, а один из цельных кусков янтаря достигал 30 фунтов[383].

Должно заметить, что в самом Риме в середине I в. родство с Цезарями (Гай Юлий Цезарь и Гай Юлий Цезарь Октавиан - Август), как сообщает Тацит, «почиталось превыше всего»[384]. Род Юлиев вел себя от Энея, судьба которого в преданиях о Троянской войне оказалась аналогичной участи Атенора или Палемона - вождей венетов. В этой связи, очевидно, не случайно в Прибалтике у венедов распространяется своеобразный культ Юлия Августа и отнюдь не респектабельного Нерона. Судя по итогам, римский посланник был встречен в Прибалтике с большим почетом. И едва ли не главным основанием для столь благожелательной встречи явилось родство генеалогий. В сущности, в средневековых генеалогических преданиях на I в. переместилось то, что относилось к эпохе Троянской войны.

С адриатическими венетами у Рима поддерживались традиционно дружественные отношения. Такие отношения должны были распространяться и на балтийских венедов, если они воспринимались в качестве ветви той же этнической среды. Но с юга в Прибалтику направлялось неоднородное население, в числе которого венеды были лишь одним из племен. Примерно такая же ситуация складывалась и в районе Северной Адриатики, где взаимодействовали собственно венетские и иллирийские племена. Этим может объясняться и выделение как бы двух ступеней генеалогической лестницы.

Примечательно, что в связи с традицией сведений о разных балтийских «Русиях» находится параллель уникальному обращению автора «Слова о полку Игореве»: «русичи» и «рутеничи»[385]. В литературе эта форма обращения использовалась даже для доказательства «подложности» поэмы. Но это чтение оказывается не только возможным, но и реально употребимым в близкое ко времени создания «Слова». При этом поэт, основываясь, видимо, на традиции Тмутараканской Руси, различал «чистых» русов-алан и русов-рутенов.

Название «Руссия» или «Рутения» еще длительное время продолжало сохраняться за Ругией и некоторыми районами Балтийского Поморья. Датские «Риенские анналы» (до 1288 г.) неоднократно упоминают «Руссию», говоря об усобице в Дании в середине XII в. Хорошо осведомленный об этих событиях Гельмольд сообщает о трехкратном изгнании Кнута из Дании его соперником Свеном, причем Кнут всякий раз искал поддержки в Саксонии и у фризов, живших на территории Ютландии. А в 1152 г. «Кнут отправился в Руссию, которую он с помощью, полученной от Саксонии, воевал и обратил в бегство»[386]. Под следующим годом анналы сообщают, что «Кнут, возвратившись из Руссии, прибыл во Фризию». У Гельмольда «Русь» в этой связи не упоминается. Но у него есть сообщение о том, что около этого времени саксонский граф Адольф, поддерживавший Кнута, оказал помощь ободритскому князю Никлоту в борьбе против отпавших племен хижан и черезпенян[387]. По- видимому, об этих событиях и идет речь.

В «Риенских анналах» имеются экскурсы и в эпическую историю Дании, в частности говорится об успехах Регнера Лотброка (кон. VIII - начало IX вв.), якобы подчинившего Англию, Шотландию, Ирландию, Норвегию, Швецию, Тевтонию, Славию, Руссию «и все королевства запада»[388]. Саксон Грамматик в данном случае говорит о территории Ливонии, видимо, под влиянием ситуации его времени. В «Риенских анналах» территория «Руссии» не поддается определению. Но это явно та же «Руссия», что и в английских документах XI в. Город Любек в документах 1373 и 1385 гг. помещается «в Руссии»[389].

Разные «Русии» явно смешиваются и в северных сагах. Само название «Хольмгард», как отмечено выше, является, по существу, калькой обозначения «Островная земля» и «Ейсюсла». Буквально то же значение прочитывается и в весьма популярном топониме «Хольмгард». И некоторые саги указывают именно на остров. Так, в рассказе «Саги о фарерцах» о походе викингов сначала на Швецию, а затем «на восток в Хольмгард», где викинги «грабили на островах и мысах», Е.А.Рыдзевская резонно видела именно остров Сааремаа[390]. К тому же рядом с Хольмгардом часто фигурирует Вик - область, лежащая напротив острова Сааремаа.

У Адама Бременского упоминаются проживавшие здесь «аланы или албаны». Последнее обозначение, видимо, книжное, означающее (в латинском) белый цвет. О том, что в иранских языках и росы-русы означают то же самое, западные авторы явно не догадывались. Датчане рутенов с острова Рюген звали «ре» или «рены» - все те же «рыжие», «красные». «Рутенами» же они именовали именно аланскую Русь. Анналист Саксон воспроизвел и некоторые легенды роталийцев. В одной из них задействован и Один, который пришел на Балтику с Дона и вернулся на Дон. Он воспроизвел предание о рождении у дочери рутенского вождя Ринды от Одина сына Боя. Бой же - легендарный герой рутенов из Роталии. Один побывал и в Швеции и там тоже оставил свой след, и его шведы почитали как божество, но вернулся он на Дон.

Поскольку норманисты даже женщин-наездниц восточного побережья Балтики склонны рассматривать как колонию скандинавов, важным является указание шведского автора XVII в. Иоганна Мессениуса в «Хронике линчепингских епископов» (одна из первых шведских епархий), что во время шведского похода 1220 г. в Вик, в «Руссию», «рутены» убили епископа[391]. К сожалению, на острове Сааремаа, да и на побережье археологические раскопки не производились. Отмечены лишь случайные находки: на острове найдено семь мечей, на континенте лишь один. С островом не случайно связывался и титул «кагана» у восточных авторов IX-X вв. Хотя титул этот явно не был признан соседями, в известной «крестьянской войне» 1343-1345 гг. именно остров стоял во главе восставших[392].

Примечательно, что земли по южному и восточному побережью Балтики именуются «Руссией» именно в датских источниках, т. е. у непосредственных соседей входящих в эту территорию племен. Это обстоятельство совершенно снимает вопрос о возможности смешения Руси со Скандинавией, в частности со Швецией. Вместе с тем собственно «Руссия» отличается и от «Славии», хотя иногда они и покрывают друг друга.

«Руссией» продолжали именовать римские папы и Ливонию, и земли, прилегавшие к острову Рюген. В 1245 г. папа Инокентий IV с требованием прекратить преследования францисканского ордена обратился к духовенству «Богемии, Швеции и Норвегии, а также в провинциях Польши, Литвы, Славии, Руссии и Пруссии»[393]. «Руссия» здесь, очевидно, область, подчиненная римской церкви, та же самая, что и в ряде других рассмотренных документах. Папа Бенедикт XI обращался в 1304 г. к последним собственно рюгенским князьям Вышеславу и Самбору, называя их «знаменитыми мужами, князьями русских» (principibus Russianorum)»[394]. В «Хождении на Флорентийский собор» в 1437 г. митрополита Исидора отмечено, что «кони митрополичи гнали берегом от Риги къ Любку на Рускую землю»[395].

Вполне живая еще традиция отразилась и в сочинениях авторов XVI столетия С. Герберштейна и Герарда Меркатора. Герберштейн стремился понять природу «варягов» и указал на то, что если у восточных славян Балтийское море называется «Варяжским», то у балтийских оно называется «Варецким». Автор сближал это название с «Вагрией» и сопоставлял «русских» России и «русских» Вагрии[396]. Географ Меркатор в описании балтийских народов уделяет видное место «рутенам» или «ранам» с острова Рюгена. Он, в частности, дал денное указание на их двуязычие: язык рутенов был «словенской да виндальской»[397]. «Виндальский» язык, очевидно, относится к изначальной природе балтийских рутенов (видимо, язык всей группы племен ингевонов). «Словенский» они приобрели в ходе освоения балтийского побережья славянами в VI-IX вв. Поиски следов «виндальского» языка в Прибалтике, по всей вероятности, и должны привести к решению варяго-русской проблемы.

Интересные данные для решения «русской» проблемы содержит «Список русских городов дальних и ближних», созданный в конце XIV в. в окружении митрополита Киприана и отражавший притязания митрополии на территории, заселенные русами[398]. В «Списке» упомянуты подунайские и причерноморские города Болгарии (митрополит сам был болгарином), среди которых обозначено Тырново (Тернов). (По летописи, Святослав отправился в поход на Дунай с целью перенести туда центр своей земли.) Упомянуты также «волошские» города - область, примыкающая к нынешней Закарпатской Руси или «Червленой» (т. е. «красной») Руси Средневековья. В числе литовских городов названы Ковно, Вильно, Троки («Старый» и «Новый») и целый ряд городов на Среднем Немане в так называемой Черной Руси. Само это название, которое нередко можно встретить и на исторических картах, - результат переосмысления примерно в XVI в. обозначения «красного» цвета в славянских языках. Ранее слово «красный» означало «красивый». (Поэтому так много титулованных особ с добавлением «Красный»), Красный же цвет обозначался словом «чермъный» или «червленый» («червленые щиты» «Слова о полку Игореве» и «Чермъное» море, ставшее «Черным». А особое внимание к цвету в Понеманье связано с тем, что по соседству на Западной Двине и далее по эстонскому побережью располагалась «белая» Русия (от ирано-аланского обозначения белого цвета).

Таким образом, широкий круг разнообразных и независимых друг от друга источников с IX по XVI вв. указывают на наличие ряда Русий по южному и восточному берегам Балтики и на прилегающих к этим берегах островам. На восточном побережье выделяется «Русия-тюрк», являющаяся ответвлением донских русов-аланов, на острове Рюген и на побережье, в той или иной степени удаленном от моря, вплоть до Немана, упоминается несколько изолированных друг от друга, но восходящих к единому корню Русий «красных». Именно эти «Русии» традиционно, на протяжении столетий, воспринимались как части Руси Киевской и позднее Московской. С этими же Русиями - вполне обоснованно - увязывались и разные «Русии» в Подунавье и примыкающих к Дунаю областях. В Причерноморье же смешивались «Русии» разного этнического происхождения.

 

Примечания:

286. Боричевский И. Руссы на южном берегу Балтийского моря // Маяк. Ч. VII. СПб., 1840; Морошкин ФЛ. Историко-критические исследования о руссах и славянах. - СПб., 1842.

287. Советская историография Киевской Руси. - Л., 1978. (Образование Древнерусского государства и норманская проблема изложены И.П. Шаскольским).

288. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»...; Ловмяньский Г. Руссы и руги.

289Державин Н.С. Славяне в древности С. 32.

290. Назаренко А.В. Об имени «Русь» в немецких источниках IX-XI вв. // ВЯ, 1980, № 5. С. 57; его же. Древняя Русь... С. 45-47.

291. Кочин Г.Е. Памятники истории Киевского государства IX-XII вв. - Л., 1936. С. 23-24.

292. Сахаров А.Н. Русское посольство в Византию 838-839 гг. // Общество и государство феодальной России. - М., 1975; Riasanovsky A.V. The Embassy of 839 Revisted: some Comment on Early Russian Historu //Jahrbucher fiir Geschichte Osteuropa. Bd. 70. H. 1. Wiesbaden, 1962.

293. Эверс Г. Указ. соч. Кн. 1. - М., 1825. С. 116-117.

294. Гедеонов С. Отрывки... С. 101-106.

295. Седов В.В. Русский каганат IX в. // ОИ, 1999, № 4.

296. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 290.

297. Левченко М.В. Указ. соч. С. 56.

298. История Венгрии. Т. 1. - М., 1971. С. 92 (дата 839 г. как «первое упоминание о венграх». Автор главы - В.П. Шушарин. Его же. Русско-венгерские отношения в XI в. // Международные связи России до XVII в. - М., 1961).

299. Мерперт М.Я. Угорские (венгерские) племена в южнорусских степях // Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР. Ill—IX вв. - М., 1958. С. 682.

300. Кузьмин А.Г. Начальные этапы... С. 283-284, 309-311.

301. Д.Дьерфи показывает, что это произошло в 895 г. Dyorffy Dyorgy. A besenyok europai honfoglalasanak kerdeseher // Tortenelmi Scemle 1971. 3-4; его же. Время составления Анонимом «Деяний венгров» и степень достоверности этого сочинения // Летописи и хроники. 1973. С. 115.

302. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 406-407. См. также: Кудрякова Е.Б. Надуманная концепция происхождения Руси // ВИ, 1978, № 7 (о концепции О.Прицака). 12. Гедеонов С. Отрывки... С. 102.

303. Гедеонов С. Отрывки... С. 102.

304. Шафарик ПЛ. Указ. соч. Т. III. Кн. III. - М., 1848. С. 56-74.

305. Гильфердинг А.Ф. История балтийских славян // Его же. Собрание сочинений. Т. 4. - СПб., 1874. С. 298-299. Ср.: Гельмольд. Указ. соч. С. 44-45, а также коммент. на с. 252.

306. Гильфердинг А. Указ. соч. С. 3, примеч. 4.

307. Васильевский В.Г. Древняя торговля Киева с Регенсбургом // ЖМНП. СПб., 1888, июль; Флоровский А.В. Чехи и восточные славяне. - Прага, 1935. С. 159-164.

308. ZollnerE. Rugier oder Russen in der Raffelstettener Zollurkunde? // Mitteilungen des Instituts fiir osterreichische Geschichtsforschung. 60. Graz-Koln, 1952.

309. Herrmann J. Slaven und Beiern im Donaugebit // Die Slaven in Deutschland. - Berlin, S. 46.

310. Назаренко А.В. Русь и Германия в IX X вв. // ДГ. 1991 г. М., 1994; его же. Древняя Русь...

311. Назаренко А.В. Русь и Германия в IX-X вв. С. 21; его же. Древняя Русь... С. 83, где Одоакр назван «итальянским королем».

312. Величко С.В. Летопись событий в юго-западной России в XVII веке. Сказание о войне козацкой з поляками. Т. I. - Киев, 1848 (Сравнение Богдана Хмельницкого с «древним русским Одонацером». С. 293). Там же изложение «Церковного Универсала Богдана Хмельницкого» 1648 года, где вполне логично и достоверно изложена история деятельности Одоакра, выходца из Ругии-Русии - прародины и киевских русов (С. 85). См. также: Фомин В. Варяги и варяжский вопрос в судьбе России // Роман-журнал XXI век, 2001, М> 9. С. 109.

313. Pommersches Urkundenbuch. В. 1. - Stettin, 1868. P. 5.

314. Левченко М.В. Указ. соч. С. 233-235; Гамм Б.Я. Папство и Русь в X-XV веках. - М.-Л., 1959. С. 33-37; Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 119-120; Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»... С. 43; Ловмяньский Г. Руссы и руги. С. 48-49.

315. MGH SS. Т. I. Hannoverae, 1826. Р. 624; Т. III. Hannoverae, 1839. Р. 60-61; Titmari Merseburgensis episcopi. Chronicon. - В., 1966. P. 56. Ср.: MGH SS. Т. XIV. - Hannoverae, 1883. P. 381.

316. MGH SS. Т. VI. - Hannoverae, 1844. P. 619.

317. ЛЛ. C. 28.

318. Гильфердинг А. Указ. соч. С. 365-367.

319. Там же. С. 370. Аналогичным образом Адам Бременский и Гельмольд определяют остров ругов как лежащий «против земли вильцев» (Гельмольд. Указ. соч. С. 37-38).

320. Ловмяньский Г. Руссы и руги. С. 45-46.

321. Там же. С. 52.

322. Там же. С. 48.

323. Куник А., Розен В. Известия ал-Бекри и других авторов о русах и славянах. - СПб., 1878. С. 51 и 11.

324. Гедеонов С. Отрывки... С. 74; его же. Варяги и Русь. Ч. 2. - СПб., 1876. С. 471-473.

325. Гедеонов С. Отрывки... С. 76.

326. Там же. С. 74, примеч. 2.

327. MGH SS. Т. III. Р. 331.

328. Гедеонов С. Отрывки... С. 96-99. Автор обращает внимание на то, что бельгийский хронист Сигберт (1030-1112), буквально передавая текст Лиудпранда, опускает его комментарий (там же. С. 100-101).

329. Гельмольд. Указ. соч. С. 195.

330. Гедеонов С. Отрывки... С. 100, примеч.

331. Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 160 (примеч. 243 к т. 3). Ср.: Аристов Н. Промышленность Древней Руси. - СПб., 1866. С. 199; Гедеонов С. Варяги и Русь. Ч. 2. С. 438.

332Гаркави А.Я. Сказания еврейских писателей о хазарах и Хазарском царстве. Вып. 1. - СПб., 1874. С. 41, 58, 76. В разных списках значится либо «бошни», либо «саксини» (Ср.: пренебрежительное название немцев у соседей «ботами»), См. также: Барац Г.М. Происхождение летописного рассказа о начале Руси. - Киев, 1913. С. 8-15.

333. Морошкин Ф.Л. Указ. соч. С. 24-25; Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»... С. 44- 45. «Устав» датирован 938 г. Но в данном случае явная ошибка либо даты, либо имени Генриха (ум. 936). Текст «Устава» см.: Melchioris Goldasti. Collectio constitutionum. - Frankfurt, 1713. P. 213-214. В «Уставе» речь идет о «Славонии» как части Империи, упоминаются поморские владетели и в их числе, очевидно, «Bilmarus princeps Russiae, Radebotto, dux Russiae, Vinslaus, princeps Rugiae».

334. BohmerJ. Regesta Imperii. II. - Insbruck, 1893. P. 32; Ottental E. Die gefalschten Magdeburgen Diplome und Melchior Goldast. - Wien, 1919.

335. Kiirbisowna B. Dagome iudex - studium Krytyczne // PoczEtfki paristwa Polskiego. Т. I. - Poznan, 1962. S. 394-396.

336. Боричевский И. Указ. соч. С. 175-176.

337. Морошкин Ф.Л. Указ. соч. С. 48.

338. Pomniki dziejowe Polski. Т. IV. Cz. 2. - Warszawa, 1969. S. 5, 19.

339. MGH SS. Т. III. P. 90.

340. Magistri Adam... P. 114.

341. Ibid. P. 95-96.

342. Бречкевич M.B. Введение в социальную историю княжества Славии, или Западного Поморья. Исследование по истории прибалтийских поморян за первые полтора века со времени принятия ими христианства (1128-1278 гг.). - Юрьев, 1912.

343. Magistri Adam... P. 245.

344. Алексеев М.П. Англо-саксонская параллель к Поучению Владимира Мономаха // ТОДРЛ. Т. И. М.-Л., 1935; его же. К вопросу об англо-русских отношениях при Ярославе Мудром // Научный бюллетень ЛГУ, 1945, № 4; Матузова В.И. Указ. соч. С. 36-39, 55-59. См. также: Ловмяньский Г. Руссы и руги. С. 49-50; Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»... С. 43-44.

345. Матузова В.И. Указ. соч. С. 58. Ср.: Die Gesetze der Angelsachsen. Bd. 1. - Halle, 1903. S. 664, ect.

346. Алексеев М.П. Англо-саксонская параллель... С. 47-48; его же. К вопросу об англо-русских отношениях... С. 31.

347. Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 59 (компонент mal в именах собственных).

348. Считаю ошибочной и свою попытку этимологизации имени из латинского (статья «Варяги» и «Русь»...). Латинский именослов вообще мало повлиял на европейскую антропонимию. Кроме того, негативный смысл могло носить только прозвище со стороны.

349. Ср. текст: Матузова В.И. Указ. соч. С. 38 (Редакция перевода несколько изменена).

350Там же. Примеч. 1. Некоторые авторы, ссылаясь на Хронику Флорентия Вустерского (XII в.), считают, что речь идет о Швеции. Но упоминающиеся здесь «свавы» (ad regem Suuavorum) - это либо швабы Баварии, либо «сварины» древних авторов и «свары» Географа Равеннского, жившие на южном берегу Балтики, что указывает скорее на знакомство с литературой, чем с реальной ситуацией в Прибалтике.

351. Гельмольд. Указ. соч. С. 47.

352. Гильфердинг А. Указ. соч. С. 27.

353. Magistri Adam... Р. 249.

354. Ловмяньский Г. Руссы и руги. С. 49, примеч. 37.

355. Magistri Adam... P. 114.

356. Назаренко А.В. Древняя Русь... С. 484-504.

357. Рохлин А.Г. Итоги анатомического обследования и рентгенологического изучения скелета Ярослава // КСИА. Т. VIII. М., 1940. С. 46-57.

358. Magistri Adam... P. 153.

359. Ibid. P. 240.

360. Ibid. P. 254-255.

361. MGH SS. Т. XVI. Hannoverae, 1859. P. 319.

362. Soloviev A.V. «Reges» et «Regnum Russiae»... P. 152.

363. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 124.

364. Бречкевич М.В. Указ. соч. С. 95; Галл Аноним. Хроника. - М., 1961. С. 89.

365. Котляревский А. Книга о древностях и истории поморских славян в XII веке. Сказания об Оттоне Бамбергском в отношении славянской истории и древности. - Прага, 1874; Петров А. Гербордова биография Оттона, епископа Бамбергского // ЖМНП. Ч. 224. СПб., 1882; Ч. 225. СПб., 1883. См. также: Свердлов М.Б. Известия немецких источников о русско-польских отношениях // Исследования по истории славянских и балканских народов. - М., 1972. С. 161 163.

366. МРН. Т. II. Lwow, 1872. Р. 123: «Ruthenia vero Danos adiunktos habet, porro archiepiscopo Danorum itiam Ruthenia subiecta esse debuit». Остров Рюген известен Герборду и как «Ругия».

367. Ibid. Р. 49,131.

368. Ibid. Р. 68-69.

369. Ibid. Р. 73-74.

370. MGH SS. Т. XVI. Р. 188-189.

371. Ibid. Р. 417.

372. Гельмольд. Указ. соч. С. 143-148.

373. MGH SS. Т. XVI. Р. 188-189.

374. В.Т. Пашуто сопоставил с сообщением Магдебургских анналов известие Ипатьевской летописи о походе на голядь. См.: Пашуто В.Т. Русско-польские взаимоотношения с середины XI в. до монгольского нашествия в связи с политикой Германской империи // Международные связи стран Центральной, Восточной, и Юго-Восточной Европы и славяно-германские отношения. - М., 1968. С. 20. Но летопись говорит о походе на голядь, жившую на Протве (см.: ПСРЛ. Т. II. С. 339).

375. Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 78-80 (примеч. 111 к т. I). Автор разделял мнение первого издателя Хроники Петра Дюсбургского Гарткноха (XVII в.) о происхождении самого названия «Пруссия» от «Порусья», т. е. территории, прилегающей к реке Русе (нижнее течение Немана или его правый рукав). См. также: Гедеонов С. Отрывки... С. 20-21; Hartknoch Н. Selectae dissertationes Historicae de variis rebus Prussicis. 1679. P. 63- 64. Существование «Неманской Руси» признал, как отмечалось выше, и М.П.Погодин, считавший ее норманской колонией.

376. Scriptores rerum Prussicarum. Т. I. Leipzig, 1861. P. 133.

377. Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. - М.-Л., 1938. С. 94. Изгнанные с реки Виндавы, венды сначала поселились у устья Западной Двины, где позднее возникла Рига (1201 г.), но и отсюда их курши изгнали. По сообщению автора, венды бежали отсюда к лэттам. Но, видимо, речь идет только о части этого некогда многолюдного племени.

378. Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 65-68.

379. Генрих Латвийский. Указ. соч. С. 248 (коммент. С.А. Аннинского).

380. Scriptores rerum Prussicarum. Т. I. P. 50-51.

381. ЛЛ. С. 10.

382. Страбон. География. - М., 1964. С. 268.

383. Кай Плиний Секунда. Естественная история. - СПб., 1819. С. 332-333.

384. Корнелий Тацит. Сочинения. Т. I. - Л., 1969. С. 224.

385. Scriptores rerum Prussicarum. Т. II. Leipzig, 1863. P. 64, 97 (Hermanni de Wartberge); Hartknoch H. Op. cit. P. 161 (1295 г.).

386. MGH SS. Т. XVI. P. 402.

387. Гелъмолъд. Указ. соч. С. 161-162, 164-165.

388. MGH SS. Т. XVI. P. 397.

389. Васильев А. О древнейшей истории северных славян до времени Рюрика, и откуда пришел Рюрик и его варяги. - СПб., 1858. С. 37.

390. Рыдзевская ЕЛ. Указ соч. С. 69-70.

391. Кейслер Фридрих фон. Окончание первоначального русского владычества в Прибалтийском крае в XIII столетии. - СПб., 1900. С. 92-93.

392. См. об этом также в указ. издании «Славяне Русь: Проблемы и идеи».

393. Regesta diplomatica... Bohemiae et Moraviae. Т. I. - Pragae, 1855. P. 530.

394. АИ. C. 351.

395. Кузьмин AS. Флорентийская уния и русская церковь // Великие духовные пастыри России. С. 237-238, 242-246. Таково чтение древнейшего списка. Дважды издававшая текст Н.А.Казакова «поправила» его по списку XVII в. на «Курскую» (даже не указав, как читалось в древнейшем списке) и перевела как «Курляндия», которой в XV-XVI вв. вообще еще не было.

396. Герберштейн С. Указ. соч. С. 4.

397. Забелин И. Указ. соч. С. 649.

398. Тихомиров М.Н. Русское летописание. - М., 1979. С. 83-137 (с картой).

 

Как известно, норманизм длительное время питается тем, что в археологических древностях Восточной Европы имеются явно неславянские или не вполне славянские элементы материальной культуры. При этом от славян требуется четкое «удостоверение» в виде неизменного комплекса хозяйственно-бытовых и погребальных традиций, а норманнам-германцам «разрешается» довольно широкий допуск в том и другом. В сущности, норманизм дает заявки едва ли не на все не укладывающееся в рамки строгого славянского эталона, реликты материальной и духовной культуры. Приняв отдельные постулаты норманизма, некоторые антинорманисты незаметно для себя сами способствовали утверждению такого положения. Так, в нашей литературе долгое время шло обсуждение вопроса о «проценте» норманских элементов в тех или иных древностях. Под натиском реальных или определенным образом осмысленных фактов процент этот в последнее время сдвигался в пользу норманизма.

Недавно видный в прошлом норманист Л. С. Клейн выступил с воспоминаниями о семинаре-дискуссии в ЛГУ в 1965 г. по вышедшей в том же году книге И. П. Шаскольского «Норманская теория в современной буржуазной науке» (М.-Л.). Автор напомнил, что перед началом дискуссии Игорь Павлович согласовал с ним свое выступление. «Стыдливый норманист», признавая, что варяги - это норманны, просил не завышать процент их в Восточной Европе, дабы не поставить под удар марксистскую концепцию возникновения государства, как спонтанного развития любого конкретного общества. В то время слова Энгельса о том, что «государство не может быть навязано извне», воспринимались как отрицание возможности завоевания одних племен другими, тогда как Энгельс имел в виду «извне» человеческого общества (т. е. с неба). Вспомнил автор и о том, что некто Кузьмин в 1971 г. выступил в «Вопросах истории» против обвинения норманистов в антимарксизме[399].

Статья Л.С.Клейна, Г.С.Лебедева, В.А.Назаренко «Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения»[400], равно как позднее вышедшая книга С. И. Кочкуркиной «Юго-Восточное Приладожье в X-XIII вв.» (Л., 1973), оказались весьма полезны введением в научный оборот большого материала, который было необходимо понять и объяснить. Авторы исходили из догмата скандинавской природы варягов. И чем больше они находили варяжских (привнесенных по Волго-Балтийскому пути) элементов культуры, тем более рушилась презумпция о скандинавском происхождении варягов. Это понимал И. П. Шаскольский, для которого главным противником был «буржуазный» антинорманизм[401]. Поэтому он и уговаривал «не завышать процент». И я действительно в этом споре был на стороне археологов: чем больше в их руки попадало подобного материала, тем скорее они должны были задуматься над главным: а обоснованна ли сама норманистская презумпция? Суть этого взгляда была выражена в ряде статей. «Сложившиеся представления о соотношении автохтонного и привнесенного начала, - сказано в одной из них, - в последнее время серьезно пошатнулись. В археологической литературе все более широкое обоснование получает тезис, что удельный вес норманно-варягов был намного значительней, чем это предполагалось некоторое время назад. С норманнами теперь связывается подавляющая часть социальной верхушки древнерусского государства. На Белое озеро и Верхнюю Волгу, согласно новым представлениям, варяги-норманны проникают примерно на столетие раньше славян... Но новый материал неизбежно порождает старые вопросы. Снова возникает потребность объяснить, почему на территории, где соприкасаются варяги и угро-финны, распространяется славянский язык, почему нет сколько-нибудь заметных проявлений германских верований, почему так быстро исчезают варяжские имена, причем в княжеской династии раньше, чем у рядовых дружинников. На все эти «почему» норманизм, очевидно, не в состоянии дать ответ. А это означает, что необходимо более тщательное выяснение природы тех этнических элементов, которые многие лингвисты признают северо-германскими»[402].

В частных беседах постоянно звучал призыв: посмотреть на противоположную сторону моря. И отрадно было прочесть вскоре статью Г. С.Лебедева и А. А. Розова. Исследуя укрепления Городца под Лугой (IX-X вв.), авторы установили, что «решетчатые кладки из бревен до сих пор неизвестны в военном зодчестве Руси X-XI вв. Зато они типичны для западнославянских городищ IX-XII столетий в Поморье, Мекленбурге, Лужице». «Возможно, - заключали авторы, - эти аналогии указывают направление дальнейших поисков истоков славянской культуры Верхней Руси»[403]. Именно о «направлении дальнейших поисков истоков» и шла речь в принципиальном споре. И вопрос осложнялся тем, что южный и восточный берега Балтики знали у нас меньше, чем следовало бы для преодоления норманистской традиции. А под пером тогдашнего директора Ленинградского отделения института археологии М.И.Артамонова норманны-германцы даже вытесняли славян с территории Восточной Европы[404].

Через призму активного норманского участия в сложении древнерусской государственности рассматривали многие специалисты те или иные языковые явления. Так, А. И. Толкачев, говоря о названиях днепровских порогов, не сомневался, что «всякие попытки... объяснить эти названия путем сопоставления не с северогерманскими, а с другими языками совершенно лишены основания»[405]. О несостоятельности этого взгляда и с языковой точки зрения речь пойдет ниже (имеется в виду, в частности, работа М.Ю.Брайчевского). Здесь остановимся на торговом и миграционном потоке по Волго-Балтийскому пути.

Как отмечалось выше, ритуальные поиски следов германизмов в культуре Восточной Европы проистекает из априорного понимания варягов как норманнов (именно шведов), что противоречит прямым показаниям источников.

Но прибалтийские элементы в археологических материалах Восточной Европы, безусловно, имеются, и, может быть, даже в больших размерах, чем это представлялось и представляется норманистам. Дело в том, что эти элементы необязательно неславянские, а различия материальной культуры в зависимости от различия географических условий - явление вполне закономерное, обязательное. Поэтому здесь ставится задача выявить эти прибалтийские элементы без уточнения их конечной этнической принадлежности.

Хотя колонизационное движение морем являлось издревле самым естественным, а для значительной массы прибалтийского населения уже с VIII в. и вынужденным, эта мысль не пользуется должным вниманием не только в норманистской, но и в антинорманистской литературе. Между тем в общей форме она выдвигалась еще В.Н.Татищевым и М.В.Ломоносовым. В XIX в. приводились и определенные свидетельства, указывавшие на движение славянского и славянизированного населения с южного и юго-восточного побережья Балтики на Восток. Обращали внимание на некоторые этнографические и языковые параллели, сопоставляли южнобалтийские Старграды с Новгородом (и несколькими «Новыми» городами), указывали на прибалтийские истоки некоторых языческих представлений, отмечали сообщения некоторых саг[406]. Однако этого оказывалось недостаточно для преодоления привычки смотреть на события через призму норманской концепции. Для позитивистской науки все эти данные были «не прямыми», а потому не заслуживающими серьезного внимания. М. Погодин полагал, что если бы «одно слово сорвалось еще с языка у Гельмольда, то все бы нам стало ясно»[407]. Одному слову при таком подходе придавалось большее значение, чем целой системе взаимосвязанных явлений.

Приводимые в литературе лингвистические данные вполне конкретны. Речь идет о совпадениях лексики, фонетики и некоторых других языковых явлений у балтийских славян и жителей северо-западных и северных областей Руси (прежде всего Новгородской земли)[408]. Многочисленные этнографические параллели представлены в работах Д. К. Зеленина и В. Б. Вилинбахова, упомянутых выше. Но в то время как скандинавская археология заполняла книжный рынок исследованиями о скандинавских древностях, отыскивая для них реальные или мнимые параллели в разных частях Европы, даже в нашей литературе долгое время держалось мнение, будто Балтийское Поморье - это самый отсталый уголок славянского мира. Сейчас такое представление отвергнуто. Видный немецкий ученый, специалист по ранним славянам Й. Херрман напоминает о построениях историков, археологов и филологов империалистической Германии как об откровенно спекулятивных и бесплодных. Новый материал позволил поставить вопрос о том, «какой народ соорудил первые города и кто с помощью быстрых кораблей владел Балтийским морем... славяне или шведские викинги»[409]. Как отметил В.Л.Янин, до первой трети IX в. включительно «основная и притом сравнительно более ранняя группа кладов восточных монет обнаружена не на скандинавских землях, а на земле балтийских славян»[410]. Уточнения В. М. Потина еще более усиливают положение о своеобразном приоритете славянского Поморья: на Готланде нет кладов ранее IX в., а в самой Швеции древнейший относится лишь к середине IX столетия. В то же время на Поморье имеются клады VIII в.[411]

Известное отставание Скандинавии от континентального побережья Европы вполне естественно: на континенте мог быть учтен и использован опыт обширных населенных территорий, в том числе весьма развитых. Специальные исследования показывают, что и процесс классообразования, и создание государственности в Скандинавии, в частности в Швеции, также отставал от темпов развития материковой Европы[412]. Но, конечно, вопрос об уровне и темпах социального развития ни в коей мере не имеет этнического значения. Славяне на Поморье унаследовали издавна развитую местную морскую культуру. А включение их в международную торговлю по крайней мере с VIII в. было естественным результатом географического положения: Франкская империя с одной стороны, путь в Волжскую Болгарию и далее на Восток - с другой. Не удивительно (и весьма многозначительно), что франкские источники начала IX в. представляют славян монополистами заморской торговли[413]. Неудивительно также, что кладов арабских монет VIII в. еще больше на Волжско-Ладожском пути[414]. В итоге же топография кладов прямо-таки накладывается на карту расселения варягов, нарисованную русским летописцем.

Традиционные торговые пути обычно используются в первую очередь при вынужденных переселениях. Неман, Западная Двина и реки, впадающие в Ладожское озеро, должны были привлекать и купцов-воинов (возникала необходимость создания на этих путях опорных пунктов), и следовавших за ними мужей и смердов, просто уходивших от теснивших их феодальных государств и христианской церкви.

Д. К. Зеленин и В. Б. Вилинбахов обратили внимание на то, что с южного берега Балтики на русский северо-запад в готовом виде приходит строительная техника и топография поселений[415]. По существу, о том же идет речь в упомянутой статье Г.С. Лебедева и А.А.Розова. И.И.Ляпушкин склонялся к крайнему скептицизму, не видя возможности увязать славян лесной зоны (словен и кривичей) с Приднепровьем. Затем, однако, он нашел им аналогии в одновременных памятниках западных славян лесной зоны. И различие двух зон, равно как и происхождение некоторых специфических особенностей славянской культуры северной зоны, получили естественное объяснение[416].

И.И.Ляпушкин формулировал новый взгляд несколько неопределенно, в общей форме называя «бытовые и хозяйственные комплексы, в том числе остатки жилых и хозяйственных построек». В 70-х гг. материал, указывавший на связь балтийских славян и вообще южного берега Балтики с Северо-Западной Русью, нарастал весьма интенсивно и проявлялся в разной форме. Особенно весомым аргументом стал широко представленный керамический материал. Еще в 1956 г. Г. П. Смирнова обратила внимание на группы новгородской керамики, не находившие аналогий в восточнославянских областях и не имевшие местных корней[417]. В позднейших ее публикациях, во-первых, выявилась значительная группа керамики, находящая аналогии в разных районах Поморья, на территории ГДР и Польши, во-вторых, уточнялась датировка возникновения Новгорода, который (отчасти как бы в противовес норманизму) слишком уверенно относился (на основе дендрохронологии) к середине X столетия (именно к 953 г.). Но речь в данном случае шла о конкретной мостовой, под которой также находился культурный слой. И керамический материал позволил говорить о значительно более раннем появлении поселения на этой территории[418]. Видимо, можно говорить о достоверности летописной даты, связывающей сооружение Новгорода с Рюриковыми варягами около 864 г., и о достоверности самого сообщения о прибытии около этого времени (или все-таки несколько ранее) Рюрика с братьями в Ладогу именно с южного берега Балтики.

Выявленная в Новгороде керамика поморского облика имеется также на других поселениях, где обычно ищут следы викингов, в частности, в Ладоге и даже в Гнездово[419]. В. Д. Белецкий еще в 1965 г. обратил внимание на керамику поморского типа в древнейших слоях Пскова[420]. С. В. Белецкий отметил западнославянские параллели для сосудов с налепными валиками (у донной части), которые найдены в Изборске, Пскове и многих других городах северо-запада Руси, достигая Рязани и Гнездова[421]. В. В. Седов писал в 1970 г., что «собранный к настоящему времени материал весьма обширен и свидетельствует о несомненной генетической связи древних новгородцев со славянскими племенами Польского Поморья». Автор, в частности, обратил внимание на широкогорлые биконические сосуды и реберчатую керамику, которая широко представлена по всему северо-западу, преобладая в древнейших слоях Старой Ладоги. И важно его указание на то, что «появление биконической керамики в Новгородской земле не может быть обусловлено ни древними местными традициями, ни культурными влияниями местных племен... Объяснить появление биконических и реберчатых сосудов на ранних славянских памятниках Приильменья можно только предположением о происхождении новгородских славян с запада, из Венедской земли»[422]. С запада выводит автор и кривическое население Псковщины.

Следует подчеркнуть, что славянская (или поморского облика) керамика сопровождает и так называемые норманские погребения[423]. Очевидно, требуется привлечь и другой (менее связанный с этническими и хозяйственными традициями) материал, обязательно включив в сферу сопоставления южное и юго-восточное побережье Балтики, а также побережье Северного моря, откуда в конце VIII в. ушли на восток фризы, не желавшие мириться с господством захвативших побережье франков. При этом, разумеется, необходимо учитывать условия славянизации различных племен на Поморье. На восток переселялось население в разной степени ассимилированное, сохранявшее значительные элементы своей старой культуры, верований, отчасти языка. Так, котелки в погребениях Приладожья, а также Верхнего Поволжья и Гнездова (т. е. основных районов распространения «норманских» погребений)[424] необходимо сопоставлять с кельтскими культовыми котелками. В.А.Назаренко задумался над природой имеющихся в приладожских курганах отделенных от туловища голов, заметив, что «отражением каких религиозных представлений является эта черта обряда, решить трудно»[425]. Но обряд этот хорошо известен по кельтским и кельтическим культурам. Захоронения одних черепов или туловищ без черепа характерно было, в частности, для племен оксывской культуры[426], которых с наибольшим вероятием следует связывать с венедами.

А. Л. Никитин указал на интереснейшую параллель для загадочных действий языческих вождей, восставших в Ростово-Белозерской земле около 1071 г. против киевского князя: волхвы извлекали из спины жертв «гобино». Оказывается, эта операция созвучна кельтскому обряду, называемому «гобония» (от gabim - богатство и т.д.)[427]. Кстати, здесь также фигурирует магический котелок, который в Ирландии «был символом изобилия и бессмертия»[428].

Если поиски германских элементов на северо-западе Руси, усиленно проводившиеся на протяжении более чем двух столетий, практически ничего не дали, то отыскание специфических варяжских черт все еще остается делом будущего. Между тем и в именах (об этом еще будет речь), и в топонимике варяжские черты представлены гораздо шире, чем можно было бы думать, исходя из факта передвижения уже в целом славянизированного населения. Так, например, знаменитому озеру Селигер находится малоизвестная параллель на острове Рюген (озеро Selliger). Название это, по-видимому, докельтское. Но на фракийской территории упоминается кельтское племя Celegeri[429]. Трудноэтимологизируемым окским и волжским «Исадам» - поселениям на берегах рек, упоминаемым в домонгольское время, - может быть приведена кельтская параллель ossad - «высаживать». Очевидно, в названии отражается первоначальное значение как места высадки на берег. (Исады на Оке были загородной резиденцией князей и, видимо, своеобразной торговой факторией, примыкавшей с востока к столице земли Рязани.) Город Ростов, название которого не объясняется ни из славянских, ни из угро-финских языков, может быть сопоставлен с поселением Radestow «в Старградском округе»[430].

Тесная связь южного берега Балтики с восточноевропейскими русскими землями отражается и в некоторых сагах. От южнобалтийского побережья до «Палтескиа» и «Холмгарда» (т.е. города-острова) развертывается действие в саге о Тидреке Бернском. Сага записана в XIII в., но отражает события IX- X вв., возможно, и только IX (поскольку не упоминаются венгры). В саге постоянно упоминаются «вильтины», очевидно, вильцы-велеты, в тесной связи с которыми находится Русь. Хотя реальный Тидрек, как и его соперник Одоакр жили в действительности в V в., соперничая в борьбе за Рим, предания о них жили и на Балтике, и новгородский летописец XIII в. упомянул косвенно об этой распре, назвав Тидрека «поганым и злым», видимо, потому, что на Волго-Балтийском пути были и сказания с противоположными оценками соперников.

Холмгард, как отмечалось выше, - это нынешний Сааремаа, а Палтескиа не Полоцк, как обычно считается, а входивший в состав «Руссии-тюрк» город в районе нынешнего Таллина (Ревеля). Не исключено, что и в самих изустных сказаниях смешивали Палтескию с Полоцком. И «Смаланд», который берет Аттила (тоже персонаж V в.) на Руси, - не Смоленск. Это вероятнее всего описанный Адамом Бременским «третий остров - тот, который называется Самландом и соседствует с русскими и поляками», населяют который «самбы или пруссы», «очень человеколюбивые люди»[431]. За «остров» Адам Бременский принял полуостров Самбию.

А. Н. Веселовский, опубликовавший перевод и исследование отрывка из саги, полагал, что в основе ее лежит саксонское сказание[432]. У исследователей обычно нет сомнения в том, что упоминаемые в саге «вильтины» (vilcinus) - это вильцы-велеты[433]. В саге отражен такой период, когда вильтины господствовали на берегах Балтики и, например, датские конунги были у них лишь в подконунгах. И если даже речь идет о поэтическом вымысле, то перед нами творение, которое ведет к западнославянскому эпосу, поскольку преувеличивают всегда успехи своих, а не чужих предков.

По саге, в тесной связи с вильтинами находится и Русь, и в этой связи делается своеобразный экскурс во времена Тидрека и Аттилы, где Аттила (в полном соответствии с действительностью) назван «фрисландским конунгом», которых «русские» конунги не признавали равными себе. В частности, русский конунг отказался выдать дочь за фрисландского конунга Аттилу, ибо «род его не так знатен, как были русские люди, наши родичи»[434]. Возможно, прародителем конунгов предполагался Одоакр, овладевший Римом в 476 г. Именно этот вариант сказания знал новгородский летописец XIII в. А в позднейшей традиции даже и Богдан Хмельницкий считал себя (или так считало его окружение) потомком властителя Рима Одоакра, выходца из Ругии-Руссии.

В саге представлена не соседняя с вильцами балтийская Русь, а Русь восточная. Легендарный конунг вильтинов Вилькин совершил поход на восток, опустошил Польшу и все царства до моря, взял Смаланд и Палтескию и, наконец, столицу русского конунга Гертнита Хольмгард. Русский конунг обязался платить дань. Но после смерти Вилькина положение меняется. Теперь Гертнит идет в страну вильтинов и облагает ее данью. В саге явно смешаны разные Русии: «красные» и «белые», причем в Пруссии они, видимо, и реально смешивались. Определенное смешение наблюдалось и в изложении Саксона Грамматика, наиболее осведомленного в событиях, связанных с многовековой борьбой данов с рутенами восточного берега Балтики, то есть аланской Русью, «роксоланами» Географа Равеннского.

Предания, подобные зафиксированным сагой о Тидреке Бернском, отражаются и в славянских источниках. В указанной выше «Хронике великопольской» (прим. 72) хунгары и вандалы отождествляются, и Аттила является первым их королем. В саге о Тидреке Бернском «Гуниланд» располагался на запад от Польши, что может указывать и вполне обоснованно на гуннов-фризов побережья Северного моря. Но имеется и группа источников, в которых гунны сближаются со славянами. Название Венгрии - «Хунгария» явилось результатом осмысления династии венгерских королей как преемников Аттилы. В славянской же традиции бытовало представление, что «хунгары» - это славяне, пришедшие из Поморья, от реки Варта или Укра. Отсюда допускалось смешение «укран» с «унгарами»[435].

П. Шафарик привел большое число сведений о смешении славян с гуннами, причем даже в XIX в. немцы именовали «гуннами» группу славян, проживавших в Швейцарии. Название «гуннов» иногда распространялось на вендов-венедов, «городом гуннов» в некоторых сагах именовался знаменитый славянский Волин, располагавшийся у устья Одера[436].

В связи с отмеченным Саксоном Грамматиком рутенским погребальным обрядом, представляют интерес параллели ему на территории Древней Руси. Это именно те погребения в Гнездово, которые Е. А. Шмидт считал литовскими и аналогии которым имеются в срубных погребениях Киевщины[437]. В свете сведений, сообщаемых Саксоном Грамматиком, распространение этого обряда на шведскую Бирку может быть объяснено именно рутенским влиянием, независимо от того, в какой форме это влияние выражалось: культурное влияние, переселение, захват пленных, погребение убитых в сражениях.

Погребения с конем (и рабыней) распространены во всех районах, где ищут следы норманнов. Не исключено, что во многих случаях обряд действительно связан с варягами, только не с норманнами, а с рутенами. В Киеве таким образом погребались представители социальной верхушки, может быть, княжеской династии, хотя в составе дружинных погребений находится ряд существенно различающихся между собой типов. А погребения с конем и рабыней, как отмечалось, были распространены не только у балтийских рутенов, но и в салтовской культуре. И речь может идти именно о русах-тюрк, то есть аланах-роксаланах, хотя область Пруссии являлась именно той территорией, где соприкасались и смешивались русы разного происхождения.

Исследователи отмечали также сходство некоторых религиозных обрядов у балтийских славян и киевских русов. Так, весьма вероятно влияние балто-славянского язычества на реформу Владимира, осуществленную вскоре после возвращения его «из варяг». Главное божество дружины киевских князей - Перун - в «Слове о полку Игореве» даже не упоминается. Похоже, что он вообще не имел глубоких корней ни у славян, ни у других народов Приднепровья. Зато в Прибалтике роль его была весьма заметной. Имя Перуна отражалось в названии четверга: «Перундан», т.е. «день Перуна». По аналогии с «днем Юпитера» (французское jendi) или «днем грома», по аналогии с немецким Dormers tag[438]. Перун в звучании «Перкун» был одним из главных божеств у прибалтииских народов, причем функции его целиком совпадают с аналогичными функциями у славян и руси. В созданном Владимиром пантеоне языческих божеств первое место принадлежало именно Перуну, причем его изображение также было заимствовано у прибалтийских славян: «глава сребрена, а ус злат»[439].

Имеются определенные свидетельства и активных связей Руси Приднёпровскои и Причерноморской. В течение длительного времени обсуждается вопрос о времени появления в Крыму и Подонье славян, и в зависимости от решения этого вопроса ставится и проблема Причерноморской Руси Но искать, видимо, следует не «чистых» славян, а реликты весьма многочисленных переходных форм, возникших в результате взаимодействия славян с венедским и кельто-иллирийским миром. Видимо, только таким путем может быть объяснен и факт распространения славянского языка на территории будущего Тмутараканского княжества, что явно предшествовало распространению там вполне определенной славянской материальной культуры.

В литературе неоднократно оценивалось сообщение Льва Диакона отождествлявшего воинов Святослава с потомками тех росов, которые жили у Киммерииского Боспора. Д. Л. Талис вполне оправданно заключал, что «Днепровскую Русь византийские писатели называли тавроскифами и таврами именно потому, что на нее было перенесено название народа, действительно обитавшего в Крыму в VIII-IX вв., т. е. росов»[440]. Задача, следовательно, заключается в том чтобы определить: было ли у греческих авторов основание для отождествления приднепровских и крымских росов? Напомним, что последних они должны были знать особенно хорошо после того, как в IX в. возникает росская епархия.

Во времена Льва Диакона христианство все шире распространяется и в Приднепровской Руси, с которой, кстати, на протяжении X в. Византия поддерживала систематические договорные отношения. В этой связи может представлять интерес и то обстоятельство, что в Киевской Руси наследуются некоторые традиции Причерноморской, связанные с распространением христианства. Гак, первые сообщения о крещении Руси (при Фотии до 867 г и затем при Василии Македонянине и патриархе Игнатии) относятся: первое - к Крымско-Тмутараканской области, второе - к русам Болгарского Причерноморья, куда в 70-е гг. X в. Святослав намеревался перенести «центр» Русской земли и где в конце XIV в. митрополит Киприан - болгарин по происхождению - выделял ряд городов в «Списке русских городов ближних и дальних», претендуя на подчинение их единой «Русской» митрополии. Но в позднейшей летописной традиции будет упорно сообщаться о Крещении именно Киевской Руси патриархом Фотием, причем перечисляются и конкретные (реально существовавшие) митрополиты (Михаил, Леон, Иоанн), которые якобы появились после этого Крещения на Руси. В письменной традиции этот акт обычно смешивался с крещением Руси при Владимире, к которому, кстати, Византия непосредственного отношения не имела, как не имела отношения и к появлению христианской общины при церкви св. Ильи в Киеве во второй четверти X в.

В описании Льва Диакона войны греков с «тавроскифами» Святослава имеется ряд бытовых зарисовок. Среди них обычно привлекает внимание обряд человеческих жертвоприношений. С. Гедеонов даже акцентировал внимание на этом обряде, доказывая невозможность признания русов норманнами. Он полагал, что именно для славян-руси было характерно приношение в жертву юношей и девушек. Автор приводит, в частности, напоминание позднейшего летописца о том, что «жряху им, наричюще я богы, привожаху сыны своя и дщери, и жряху бесом... и осквернися кровьми земля Руска». В той же летописи «старци и боляре» предлагают: «Мечем жребий на отрока и девицю»[441]. С. Гедеонов, видимо, прав, говоря об отсутствии такого обряда у германцев. Но и у славян его тоже, по-видимому, не было. Здесь мы видим отражение религиозных и бытовых представлений, характерных для кельтов в Европе и тавров в Причерноморье. Иными словами, это специфически «русский» (одной из «Русий») обряд.

В плане взаимосвязи Причерноморской и Приднепровской Русий может представить интерес происхождение «знака Рюриковичей». Правда, вопрос этот может быть поставлен лишь в сослагательном наклонении: знак становится важным аргументом при условии его правильной интерпретации, а правильная интерпретация во многом зависит от правильного воспроизведения хода событий. Знаку посвящена большая литература и предложены самые разные варианты его объяснения. В большинстве случаев указывается на близость знака киевских князей причерноморским, именно боспорским знакам[442]. Эти знаки сближаются и по значению, и по применению: это герб правителей, их именной знак и знак собственности[443]. Собственно боспорский знак, видимо, правильно объясняется как триденс, что связано с генеалогическими преданиями боспорских царей, ведших свое происхождение от бога Посейдона[444]. В последнем предании ясно проступает «морская» традиция не только греческого населения Боспора, но и их предшественников - «людей моря». В Боспорском царстве, видимо, сильнее, чем в других греческих колониях, издревле сказывались местные традиции, вплоть до того, что самое название боспорской столицы - Пантикапей - негреческого происхождения[445].

В сарматский период, наряду с триденсом, появляется и совершенно иная форма тамги. По наблюдению В. С. Драчука, «именно в X в., то есть в то время когда распространялись «знаки Рюриковичей»... в Причерноморье и на прилегающей территории уже исчезли те тамгообразные знаки римского времени, которые повсеместно употреблялись в северопонтийской периферии античного мира»[446].

Должно однако, заметить, что знаки Рюриковичей составлялись не только и не столько из триденсов (таковые имелись), сколько из двузубцев Двузубцы также появляются в Причерноморье в раннесредневековое время (VI- VIII вв.). Но они ранее (II—I вв. до н. э.) были известны в Прибалтике[447] где могли связываться с венедскими племенами. Именно двузубцы дали основание считать знак Рюриковичей изображением сокола[448]. Не исключено что сосуществование двух основных форм тамги княжеской династии связывалось с разными осмыслениями самой тамги и, следовательно, разными представлениями князей о собственном происхождении.

Расцвет Причерноморской Руси приходится на VIII-IX вв , а где-то в начале X в. сравнительно высокая оседлая культура Крыма и Приазовья гибнет, видимо, под натиском печенегов[449]. Многие поселения запустевают хотя на некоторых жизнь продолжается до XI в. (прежде всего по восточному побережью Крыма и прилегающему побережью Азовского моря) Видимо тогда же русы оказываются на службе у разных владетелей Кавказа и в Византии. Вероятно, участвовали они и в походах на Каспий, хотя «наезженный» путь туда был у салтовских алан-русов. Прижатым к морю росам ничего не оставалось, как либо подчиниться кочевникам, либо искать новых мест для поселении. Какая-то часть их оказывается и в Приднепровье. Во всяком случае в Приднепровье имеются и археологические, и антропологические признаки ведущие к Причерноморью и Подопью[450]. В литературе выдвигалось мнение и о прямой связи салтовцев и полян в антропологическом отношении. Но речь может идти только о смешении разных по происхождению групп[451]. Пришельцы, видимо, были здесь лишь беглецами. Но они приносили с собой культурные традиции, для которых здесь имелась определенная почва.

Некоторые линии пересечения ведут от Причерноморья к Прибалтике и в эту эпоху. Выше отмечалось сходство тамги какой-то части прибалтийского населения с аналогичными в Причерноморье. Близость отмечалась также в распространении камерных погребений, а для венедо-рутенской части также и в антропологическом типе[452]. Естественно, обычно привлекают внимание и два соседствующих топонима в Крыму: Россофар (Росский маяк) и Варанголимен (Варяжский залив). Соседство этих названии, конечно, не свидетельствует о тождестве варягов и руси. Но оно говорит о их тесных контактах что было бы трудно понять, если бы речь не шла о близких в каком-то отношении народов. В. Г. Васильевский убедительно доказал тождество варягов и руси из числа наемников, находившихся на византийской службе. И не исключено, что это тождество возникло раньше, чем те и другие стали говорить на славянском языке. Иными словами, если в культуре Прибалтики и Крыма в VIII-IX вв. лишь при самом внимательном рассмотрении можно обнаружить какие-то общие черты, то в языке эта общность осталась: готы сохраняли диалект германских языков, росы - близкий к «варяжскому».

Некоторые явления, связанные с Балтийской Русью, трудно понять, если не допустить наличия контактов ее с Причерноморьем. Это относится прежде всего к «Руссии-тюрк» - аланской Руси - Роталии и естественным смешением ругов, пришедших к Причерноморью вместе с готами и гуннами-фризами во II-III вв., а затем вернувшихся сюда после развала державы Аттилы с аланами-русами Подонья. Явно к аланской «Руссии-тюрк» на Балтике возвращались в 839 г. через Германию послы «Росского каганата». Титул «кагана» на севере не мог возникнуть спонтанно, без контактов с тюркскими народами или их ближайшими соседями (как это и было в данном случае). И «Остров русов» с каганами во главе, как отмечено выше, по всем описаниям соответствует «Островной земле» - «Холмгарду» - Сааремаа и по размеру, и по действительной роли своеобразного центра силы Роталийского объединения вплоть до середины XIV в.

Появление «Варяжского лимана» рядом с «Росским маяком» безусловно свидетельствует о движении более или менее значительных групп прибалтийского населения на юг к Причерноморью. Однако с конца IX в. положение здесь становится крайне неспокойным, а в X в. те политические образования, которые, видимо, привлекали варягов, и вообще погибают. В таких условиях возврат части переселенцев назад к холодным берегам Прибалтики вполне закономерен. Специалисты отмечают один любопытный факт: в Восточном Крыму нередко мужским долихо- и мезокранным останкам сопутствуют брахикранные женские[453]. Долихо- и мезокраны - это, очевидно, несарматское и досарматское население, а брахикраны принадлежали либо к сарматам, либо к тюркоязычным племенам. Такое несоответствие обычно возникает, когда на новую территорию переселяется только мужская часть племени (обычно молодежь). Но шли эти переселенцы в область Причерноморской Руси едва ли случайно.

Выше упоминалась литовская генеалогическая легенда о Палемоне, искусственно привязанная к Риму. В действительности имя Палемон греческое (значение - «борец»), А распространено оно было в Малой Азии и Причерноморье, причем в династии боспорских царей встречается неоднократно. Правда, Боспорское царство было периферией Римской империи и в таком качестве могло мыслиться как его часть. Самое зарождение легенды могло относиться к переселениям первых веков н. э., может быть связанных как раз с падением Боспора в III в. н. э. Но, видимо, на протяжении многих столетий балтийские «варяги» или веиеды-рутеиы хранили воспоминания о каких-то своих сородичах в этой части «Рима», тем более что племена росомонов (возможно, аланское) и рогов известны здесь со времен Черняховской культуры. Название «Росия» начинает заслонять «Боспор», видимо, в связи с возвышением именно этих племен. И в отличие от готов они встретили здесь остатки племен, говоривших на близких, может быть, понятных им языках. В свою очередь и в Прибалтике и те, и другие росы всегда могли найти близких или дальних родичей.

 

Примечания:

399. Клейн Л.С. Норманизм - антинорманизм: конец дискуссии // Stratum plus. СПб., Кишинев, Одесса, Бухарест, 1999, № 5.

400. Исторические связи Скандинавии и России. - Л., 1970.

401. Шаскольский И.П. Антинорманизм и его судьбы // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Генезис и развитие феодализма в России. Вып. 7. Л., 1983.

402. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов... С. 55.

403. Лебедев Г.С., Розов А.А. Городец под Лугой//ВИ, 1975, №2. С. 217.

404. Артамонов МЛ. Вопросы расселения славян и советская археология // Проблемы всеобщей истории. - Л., 1967.

405. Толкачев А.И. О названии днепровских порогов в сочинении Константина Багрянородного «De administrando imperio» (В связи с работой К.-О. Фалька на ту же тему) // Историческая грамматика и лексикология русского языка. Материалы и исследования. - М., 1962 С. 29.

406. Вилинбахов В.Б. Об одном аспекте историографии варяжской проблемы // СС. Вып. VII. Таллин, 1963 (Обзор литературы о связях восточных славян с балтийскими).

407. Погодин М. Г.Гедеонов и его система происхождения варягов и руси // Приложение к VI тому ЗАН. № 2.1864. С. 2.

408. Ляпунов Б.М. Исследование о языке Синодального списка 1-й Новгородской летописи. - СПб., 1900. С. 238-240; Петровский Н.М. О новгородских «словенах». (По поводу книги: А.А.Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени. Издание русского исторического журнала. Петроград, 1919) // ИОРЯС. Т. XXV. Пг., 1922; Зеленин Д.К. О происхождении северновеликоруссов Великого Новгорода // Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР. М., 1954. № 6.

409. Herrmann J. Zwischen Hradschin und Vineta. - Leipzig-В., 1971. S. 8.

410. Янин B.Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. - М., 1956. С. 89.

411. Потин В.М. Русско-скандинавские связи по нумизматическим данным (IX-XII вв.) // Исторические связи Скандинавии и России. С. 64-68. Позднее, после прекращения доступа арабского серебра, намечается обратное движение потока монет из Европы через Поморье на Русь. Потин В.М. Древняя Русь и европейские государства в X-XIII вв. Историко-нумизматический очерк. - Л., 1968. С. 33-46, 62-69; Даркевич В.П. К истории торговых связей Древней Руси (по археологическим данным) // КСИА. Вып. 133. М., 1974. С. 98.

412. Ковалевский С.Д. Образование классового общества и государства в Швеции. - М., 1977.

413. Гильфердинг А. Указ. соч. С. 270 (капитулярий Карла Великого 805 г. о торговле).

414. Потин В.М. Русско-скандинавские связи... С. 68. О Балто-Волжском пути см.: Вилинбахов В.Б. Балтийско-Волжский путь // СА, 1963, № 3.

415. Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 90; Вилинбахов В.Б. Балтийские славяне и Русь // SO. Т. 22. Poznan, 1962.

416. Ляпушкин ИИ. Археологические памятники славян лесной зоны Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII-IX) // Культура Древней Руси; его же. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII - первая половина IX в.). Историко-археологические очерки // МИА. № 152. М.-Л., 1968. С. 16-21.

417. Смирнова Г.П. Опыт классификации керамики древнего Новгорода // МИА. № 55. М., 1956. Публикация была встречена с резким осуждением (как отклонение от автохтонизма всего и вся и поворотом в сторону норманизма). В 1970 г. автор предлагала мне взять ее материал для подкрепления концепции, высказанной в статье «Варяги» и «Русь» на Балтийском море» (ВИ, 1970, № 10). Я согласился с условием, что опубликует его она сама, и предложил помочь в этом (предложением она не воспользовалась, но материалы, к сожалению не все, опубликовала).

418. Смирнова Г.П. О трех группах новгородской керамики X - начала XI в. // КСИА. Вып. 139. М., 1974; ее же. Лепная керамика древнего Новгорода // То же. Вып. 146. М., 1976. Мостовые, естественно, настилались более или менее значительное время спустя после возникновения поселения. См.: Засурцев ПЛ. Новгород, открытый археологами. - М., 1967. С. 69.

419. Станкевич Я.В. Классификация керамики древнего культурного слоя Старой Ладоги // СА. Т. XV. М.-Л., 1951; Смирнова Г.П. Лепная керамика... С. 4, 6, 7; Пушкина ТА. Лепная керамика Гнездовского селища // Вестник Московского ун-та. Сер. IX. 1973, № 3. С. 88. На подобные факты указывалось и в дореволюционных работах. Сизов В.И. Курганы Смоленской губернии // Материалы по археологии России. № 28. СПб., 1902. С. 123.

420. Белецкий В Д. Раскопки Древнего Пскова в 1964 году // Тезисы докладов научной сессии, посвященной итогам работы Государственного Эрмитажа за 1964 год. - Л., 1965. С. 29; его же. Древний Псков по материалам археологических раскопок экспедиции Государственного Эрмитажа // Сообщения Государственного ордена Ленина Эрмитажа. Вып. XXIX. Л., 1968. С. 7.

421. Белецкий С.В. Миска с налепными валиком из Старого Изборска // КСИА. Вып. 144. М., 1975. На этом фоне непонятна позднейшая «передача» автором Изборска норманнам. (См. выше о топониме «Изборск»).

422. Седое В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья // МИ А. № 163. М., 1970. С. 71-72.

423. Арциховский А.В. Археологические данные по варяжскому вопросу // Культура Древней Руси. С. 38-40.

424. Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. - М,- Л., 1965. С. 146-147; Кочкуркина С.И. Юго-восточное Приладожье в X-XIII вв. - Л., 1973. С. 48.

425. Назаренко В.А. О погребальном ритуале приладожских курганов с очагами // КСИА. Вып. 140. М., 1974. С. 40, 45.

426. Погребальный обряд племен Северной и Средней Европы. - М., 1974. С. 40, 45.

427. Никитин АЛ. Биармия и Древняя Русь // ВИ, 1976, № 7. С. 68.

428. Филипп Ян. Кельтская цивилизация и ее наследие. - Прага, 1961. С. 171.

429. Holder A. Altkeltischer Sprachschatz. Т. 1. - Graz, 1961. S. 884.

430. Scriptoris rerum Prussicarum. Т. I. P. 687.

431. Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. - М., 1959. С. 88.

432. Веселовский А.Н. Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Веронском)

// ИОРЯС. Т. XI. Кн. 3. - СПб., 1906. С. 8.

433. Там же. С. 11; Шафарик П.И. Указ. соч. Т. II. Кн. 3. - М., 1848. С. 81-104.

434. Веселовский А.Н. Указ. соч. С. 148.

435. Pomniki dziejowc Polski. Т. VIII. Cz. 2. - Warszawa, 1970. S. 7, 134-135; MGH SS. Т. VI. P. 362. («Ungariorum» - так называются Гротовитом славяне под 860 г., т.е. еще до прихода венгров в Дунайскую котловину). См. также: Павинский А. Полабские славяне,- СПб., 1871. С. 59.

436. Шафарик П. Указ. соч. Т. I. Кн. 1. С. 257- 259.

437. Шмидт Е.А. Об этническом составе населения Гнездова // СА, 1970, № 3. Ср.: Куликаускене РК. Погребения с конями у древних литовцев // СА. Т. XVII. М., 1953; ее же. Боевой конь литовского воина. - Вильнюс, 1971. Автор отмечает, что ранее всего «этот обычай проявляется у побережья Балтийского моря... но со временем распространяется по всей территории Литвы... В конце I и начале II тысячелетия н. э. погребения с конями распространились по всей территории Литвы» (С. 26-27). На территории Латвии этот обычай был распространен только в приморской части Курземе. См. также: Каргер М.К. Древний Киев. Т. I. - М.-Л., 1958. С. 166.

438. Нидерле Л. Славянские древности. - М., 1956. С 277.

439. Гедеонов С. Варяги и Русь. Ч. 1. С. 350-355; Фаминцын А.С. Указ. соч. С. 202-203.

440. ТалисДЛ. Указ. соч. С. 99.

441. Гедеонов С. Отрывки... С. 61-63.

442. Драчук B.C. Системы знаков Северного Причерноморья. - Киев, 1975. С. 91.

443. Там же. С. 92. Ср.: Рыбаков Б.А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X-XII вв. // СА. Т. VI. М.-Л., 1940. С. 227-257.

444. Гайдукевич В.Ф. Боспорское царство. - М.-Л., 1949. С. 56.

445. Жебелев С.А. Боспорские этюды // Из истории Боспора. - M.-Л, 1934. С. 7-8.

446. Драчук B.C. Указ. соч. С. 91.

447. Отсылки к литературе см. там же. С. 93.

448. Гедеонов С. Варяги и Русь. Ч. 2. С. XXXIV; Рапов О.М. Знаки Рюриковичей и символ сокола // СА, 1968, № 3.

449. Талис Д.Л. Указ. соч. С. 98, а также работы А.В.Гадло, указанные в недавней его публикации «Проблема Приазовской Руси как тема русской историографии». С. 14-39.

450. Каргер М.К. Указ. соч. С. 136-137; Толочко П.П. Про торговельни звязки Киева з крашами арабського сходу та В1зант1ею у VIII-X ст. // Археолопчш дослщжения стародавнього Киева. - Киев, 1976. С. 6.

451. Алексеев В.П. Происхождение народов Восточной Европы (краниологическое исследование). - М., 1969. С. 192; и возражения: Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным археологии. - М., 1973. С 256.

452. Чебоксаров Н.Н. Некоторые вопросы этнической истории Советской Прибалтики в свете новых антропологических и этнографических данных // Материалы Балтийской этнографо-антропологической экспедиции (1952 год). - М., 1954. С. 8; его же. Новые данные по этнической антропологии Советской Прибалтики // Там же. С. 25; Битов М.В., Марк К.Ю., Чебоксаров Н.Н. Этническая антропология Советской Прибалтики, - М., 1959. С. 229. Речь идет в основном о территории Роталии-Вик, то есть аланской Руси, но параллели обнаруживаются и непосредственно в Причерноморье.

453. Беневоленская ЮД. Указ. соч. С. 203

 

До сих пор древнерусские языческие имена являются одним из наиболее прочных аргументов в пользу норманской теории. Попытки «славянизации» этих имен, предпринимавшиеся в XIX столетии, привели, по существу, к обратному результату: искусственность славянских этимологий служила как бы доказательством правильности германистских интерпретаций. Между тем проблема эта не только не решена, но в полном объеме даже и не поставлена[454], несмотря на исключительную важность ее как для норманистов, так и для антинорманистов. Достаточно сказать, что до сих пор не было попыток выявить европейские параллели древнерусскому именослову.

Дошедшие до нас имена принадлежат социальной верхушке и могут служить источником по истории формирования господствующего класса. Большинство имен сохранили договоры руси с греками 911 и 945 гг., т. е. имеются в виду именно русские, а не варяжские имена, хотя в ряде случаев прямо указывается, что речь идет о варяго-руссах. Необходимо также считаться с тем, что имена непосредственно на этническую природу не указывают. Достаточно сказать, что наши нынешние имена в большинстве древнееврейские и греческие. Но по именам можно проследить культурные связи, преемственность эпох, поскольку у истоков они имеют вполне конкретное значение.

Необходимо также иметь и виду, что в прошлом имя имело совершенно иное значение, нежели в наше время. Даже специалисты-этнографы часто недоумевают, когда сталкиваются с народами, вообще не имеющими личных имен. Еще и в Средние века понятие «крестить» имело и значение «дать имя»[455]. Следовательно, были народы, для которых даже в это время имя не стало обязательным.

Личные имена у народов появляются лишь на определенном этапе развития, но связь их с характером социальных отношений тоже не прямолинейная.

Показательно, что в Европе чрезвычайно слабо сказалось влияние римской антропонимической традиции. Очевидно, дело в том, что развитого именослова в Риме не было. Весь набор латинских имен не насчитывал и двух десятков. Женщины практически до конца Империи не имели личных имен, сохраняя только родовые и различаясь внутри семьи порядком рождения: Майора, Терция и т. д. Замужние женщины обычно носили имя мужа, как бы обозначая принадлежность ему (Юлия, Августа). Рабам имена-клички давались по их родине, иногда по растениям и камням, что могло связываться с их верованиями. Клановые имена преобладали до недавнего времени у островных кельтов[456]. У многих народов (китайцев, курдов, ранее ирокезов и др.) имя неоднократно меняется: одно для ребенка, иное для взрослого[457]. У тувинцев и ряда других народов получение имени - торжественный акт посвящения в мужи[458].

В родовом обществе имена не нужны: каждый носит родовое имя за пределами общины, а внутри их различают по кличкам и по старшинству. По определению В.АНиконова, «личное имя - пароль, обозначающий принадлежность носителя к тому или иному кругу»[459]. Китайские имена до недавнего времени строились таким образом, что по соотношению его элементов родственники могли узнать друг друга и даже определить поколение, к которому принадлежал носитель имени[460].

Активный процесс образования имен обычно приходится на время перехода к военной демократии и классового расслоения. Имя противопоставляет личность общине. Развитый именослов обычно свидетельствует о далеко зашедшем ее разложении, об изменении самой психологии общества, когда генеалогии племени противопоставляется родословная отдельных родов и родственных групп. Развитые именословы обычно сопровождает и наклонность к удревнению личных родословных, принимающая нередко гипертрофированный характер. Примечательно, что у римлян не придавалось значения личным генеалогиям. В этом рабовладельческом государстве, выросшем из полиса, все-таки выше всего ценилась способность жертвовать личным ради общественного. Не было вымышленных личных генеалогий позднее у франков и, видимо, соседних с ними германских племен. У племен же, населявших побережье Северного и Балтийского морей, шло многовековое соревнование родословных аристократических семей. И. Хюбнер, собравший в начале XVIII в. более 1300 генеалогий, франкских королей начинает с V в., норвежских - с конца IX, шведских - с середины XII столетия. Зато легендарный Дан, с которым себя связывала датская знать, правит с 2910 по 2951 гг. от «сотворения мира» (правда, по какой-то эре, считавшей время от Рождества Христова не в 5508 или 5500, а менее чем в 4 тысячи лет). С 3629 г. (по той же хронологии) начинается генеалогия королей герулов, вандалов и венедов в Мекленбурге и Поморье, причем предполагается, что племена эти одного корня, и корня негерманского. По всей вероятности, к этой ветви принадлежали и рутены, которые «много рассказывали о своем происхождении» спутникам Оттона Ьамоергского, крестившего в начале XII в. Поморье.

Древнейшие имена обычно распадаются на два типа. Одни просто повторяют племенные или родовые наименования, другие означают какие-то воинские доблести или атрибуты власти: храбрый, смелый, быстрый, крепкий сильныи, великолепный, величественный, старейший и т. п. Обычно племена позднее пережившие разложение общинного начала, заимствуют имена у народов, ранее прошедших этот путь, прежде всего, конечно, у народов, воинская слава которых привлекала сказителей и песнотворцев. На это обстоятельство обратил внимание еще Иордан (VI в.). «Все знают и обращали внимание - заметил он, - насколько в обычае племен перенимать по большей части имена- у римлян - македонские, у греков - римские, у сарматов - германские. Готы же по преимуществу заимствуют имена гуннские»[461]. Практически у всех европейских народов, позднее переживавших стадию разложения родового строя так или иначе отразились имена их предшественников, хотя они часто переосмыслялись. Наибольшее значение для европейского именослова имели имена континентальных кельтов, иллирийцев, венетов, фракийцев, иранцев, а также особой этнической группы, определяемой как «северные иллирийцы», и которая включала более или менее значительный уральский языковой компонент Иордан, говоря о событиях IV в., приводит три имени племени росомонов (то есть одного из вероятных предков «видов» русов). Два мужских имени - Амии и Сар - сходны с именами южных народов («сар» в осетинском «голова»), Женское имя - Сунильда указывает, очевидно, на Прибалтику (Сунильда - то же что гунно-фризские Хунильда, Гунильда, часто встречающиеся на севере). Возможно, эти имена могут явиться аргументом в пользу раннего появления роксалан в Восточной Прибалтике. Смешанный характер Черняховской культуры II-IV вв. легко объясняет и перемешанность именослова.

Первые известные славянские имена относятся к VI-VII вв Это преимущественно двучленные имена вождей со вторым компонентом «гаст» или «мир». Славянским Ардегастам, Келагастам, Оногастам и т.п. находятся многочисленные параллели в кельтских языках, из которых эти имена объясняются и этимологически[462]. Аналогичные имена были в то же время распространены и у франков, и даже А. Бах, готовый объяснить все европейские имена и топонимы из германских языков, в данном случае не мог ничего предложить[463].

У славян развитие именослова сдерживалось прочностью общины, а также слабой предрасположенностью к мистике, которая побуждала вкладывать магическии смысл в сами имена. Длительное время имена-титулы - Святослав, Ярополк, Владимир и т.п. даются только представителям княжеских семей и являются как бы династическими[464]. Дружинники довольствуются простыми собственными или заимствованными именами, а у крестьян имена долго вообще не имели различительного значения. В XII-XIII вв. немецкое духовенство запрещало обращенным в христианство балтийским славянам принимать одно и то же имя (в частности имя Иван)[465]. В России XVII-XIX вв. одни и те же имена уживались в одной семье, вроде «Ивашко большой, середней Ивашко, третей Ивашко». У польского хрониста Яна Длугоша было десять братьев с тем же самым именем. Одноименность сохранялась и у простонародья Германии[466]. Да и у аристократии она заметно проявлялась. Так, в 1171 г. на рождественском пиру в городе Байо (Северная Франция) собралось 117 Вильгельмов[467].

Как и в Риме, женские имена у славян чрезвычайно редки, и обычно в них проявляется воздействие неславянской традиции (Рогнедь, Малфредь, Эстредь), либо женский вариант княжеского имени-титула. От X в. сохранилось одно такое имя: Передъслава - дочь или племянница Игоря и Передъслава - дочь Владимира Святославича. В данном случае, возможно, проявляется как раз мистический мотив: рождение девочки предвещает славу будущего мужского потомства. Даже в XII в. знатные женщины именовались либо по отцу («Ярославна»), либо по мужу («Глебовая» и т. п.). Видимо, такого же происхождения имя матери Владимира Малуши (от отца Малъко). Исследовательница именослова новгородских берестяных грамот поразилась, что во всем их наборе имен нет «ни одного нехристианского женского имени»[468]. Имена же, данные при крещении, долгое время в быту не употреблялись.

В работах германских филологов и даже у многих негерманских авторов ярко выражена тенденция приписать германское происхождение подавляющему большинству европейских имен только на том основании, что они встречаются на территории, именуемой «Германией». Выше говорилось об иной природе имен винилов, вандалов, ругов и некоторых других племен «венетской» («виндальской») группы. О готах сам Иордан говорит, что имена их по большей части «гуннские». Собственно германские имена распространяются на территории Германии и Скандинавии уже в основном после Великого переселения. Но и в это время, наряду с собственно германскими, в еще большей мере сохраняются имена традиционные. На германской почве они иногда переосмысливались. Чаще же они изменялись под пером позднейших авторов. Ф. И. Моне приводил примеры того, как может быть искажено и переосмыслено содержание слова при переходе его, в частности, из кельтского в германский язык. Так, ясное кельтское Ricdag - «хороший вождь», «добрый король» - превратилось на немецкой почве в Regentag (соединение слов «дождь» и «день»)[469]. Много аналогичных примеров приводит Г. Балов, критикуя германские ономастические труды А. Баха[470]. Гельмольд в XII в. не понимал уже, что означало имя короля данов Горма (899-936). Он его смешивал с немецким Worm - «червь», и обыгрывал это объяснение: («ворм, самый жестокий... из червей»)[471]. Между тем это кельтское имя, означающее «знатный»[472]. Оно показывает, кстати, что на территории Дании кельтская речь еще долго сохранялась: у большинства индоевропейских народов имена правителей и дружинников носили возвышающий смысл, отрицательным же могло быть лишь прозвище, данное со стороны.

От IX-X вв. истории Руси источники донесли около сотни имен, большая часть которых перечисляется в названных договорах. Кстати, последние и наиболее ценны, так как имена донесены в записи, а не в устной традиции. Записывали их, следовательно, так, как их произносили сами носители имен. К тому же многие из них позднее не повторялись. Учитывая довольно распространенную закономерность повторять в роду одни и те же имена (обычно старший внук воспроизводил имя деда), следует думать, что либо носители этих имен не оставили потомства, либо они позднее были «переведены» на славянский язык.

Имеется две группы материалов, которые следовало бы сопоставить с древнерусской антропонимией: это топонимика и языческий пантеон богов. В топонимике Поднепровья, помимо славянского пласта, выявляются иранский, тюркский, балтский, в небольшой степени фракийский и, что особенно примечательно, - иллирийский и вообще западнобалканский[473]. Именно из тех мест, как сказано выше, летописец выводил полян-русь. Германизмы единичны и не бесспорны. Даже в Крыму, где готы дожили до Средневековья, заметнее следы древней индоарийской топонимики, выявленной О.Н.Трубачевым.

Языческий пантеон богов, устроенный Владимиром, также ясно свидетельствует о разных культурных традициях и разноэтничности Руси эпохи складывания государственности. Но и здесь сколько-нибудь заметных германских следов нет. Главные боги русской дружины и купечества - Перун и Велес у германцев неизвестны. И, как было отмечено выше, в киевских могильниках (трупоположениях) выявляется «разительное отличие древних киевлян от германцев»[474].

Таким образом, германо-норманистская интерпретация древнерусских имен противоречит другим материалам, характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднепровья. Да и сама интерпретация имен недалеко продвинулась со времени Г. 3. Байера. Отыскание приблизительных параллелей обычно считается достаточным для доказательства норманского происхождения имени, хотя эти имена не имеют в германских языках, как заметил еще М.В.Ломоносов, «никакого знаменования». При этом даже не ставится вопрос: а откуда эти непонятные имена попали к германцам? Между тем параллели, и подчас с ясным значением, отыскиваются в других языках.

Собственно славянских имен в языческой Руси немного. В договоре Игоря таковые носят члены княжеской семьи (Святослав, Володислав, Передъслава) и только несколько послов и купцов. Достаточно широко известно славянское имя Воико, параллели которому находятся в разных областях. В Болгарии известно имя Клек[475]. По форме образования славянскими являются имена Синко и Сфиръко. Этимологически они могут восходить и к другим языкам. Первое имеет параллель в болгарском именослове, где его понимают как вариант от имени Симеон[476]. Возможна в этом случае и связь с именем Синеус, о чем будет сказано ниже. Второе имя может восходить к семитским корням связываясь с хазарским влиянием.

В литературе обращалось внимание на наличие в древнерусском именослове иранских имен. Таковы женское Сфандра, мужские Прастен, Фроутан[477]. Традиционные иранские имена - женское Эсфанд и мужское Эсфандар происходят от «Эсфанд» - двенадцатый месяц года (у иранцев имена часто давались по датам календаря). В договоре имя производится от мужского варианта, в чем может сказываться славянское влияние. Имя Фроутан в иранском означает «скромный» и т. п. Для имени Прастен, трижды повторяющемся в договоре, возможна и кельтская параллель[478]. В иранском именослове находит аналог и имя договора Алвад (в иранском Алвад или Арванд), со многими возможными значениями. Возможно объяснение имени и из уэльского (кельтского) allwedd - главный, ведущий. Такого рода двоякое объяснение возможно и для имени договора Мутур. Оно может сближаться с иранским Мохтар (старший, высший) и с шотландским Muter. Само имя Олег созвучно иранскому Халег (творец, создатель).

Значительное число древнерусских имен находит аналогию или созвучие в топонимах венето-иллирийских областей. Так, у иллирийцев было употребительно имя Дир[479]. В конечном счете оно может быть и кельтского происхождения. У кельтов оно известно и сейчас (значение - крепкий, сильный, верный, знатный). Иллирийскими, по всей вероятности, являются распространенные у западных славян имена с корнем бор, бур (Буривой, Борислав, Борис). Это один из самых естественных путей образования имени: от понятия «муж», «человек». В договоре Игоря имеется имя Боричъ. Параллели ему имеются в Западной Европе, в том числе у балтийских славян[480].

Ряд имен находит соответствие в племенной номенклатуре и топонимике Подунавья и Иллирии. Так, имя Карн из договора Олега может означать просто принадлежность к племени карны, обитавшему по соседству с адриатическими венетами. Как и другие происходящие от этнонима имена, оно было широко распространено в Европе, в особенности у кельтов[481]. Другое подобное имя Акун из договора Игоря, многократно повторяющееся позднее в форме Якун (особенно в Новгороде), тоже имеет многочисленные параллели в кельтском именослове[482]. Но восходит оно, видимо, к обитавшему в Иллирии племени аконии. Имя договора Игоря Тилен повторяет соответствующее кельтское племенное название. Это племя обитало в Подунавье, а затем переселилось в Малую Азию, где кельты (галаты) около тысячелетия сохраняли свою самобытность.

Названия рек и местностей повторяются в именах Истр, Стир, Гомол. Первое имя повторяет одно из названий Дуная. Аналогичным образом в конце VIII в. имя «Истер» взял псевдонимом известный «просветитель» славян, ирландский монах Виргилий. Во втором отражается название прикарпатской реки или области позднейшей Штирии. Имя также издревле встречается у кельтов, причем в Британии есть и река со сходным названием (значение слов «могучий», «значительный»). Последнее имя повторяет название македонского города Гомолы.

К венето-иллирийским именам могут быть отнесены также имена из договора Игоря: Егри, Уто, Кол, Гуды[483]. Имя Кола широко распространено также у кельтов, известно оно и в Скандинавии, но ясной этимологии его не видно ни на кельтской, ни на германской почве. На балканской почве следует искать и объяснение имени Стемид. Во всяком случае, в Македонии имя Астимед упоминается еще Полибием.

Фракийских имен, как и топонимов, меньше, чем западнобалканских. Фракийскими, по-видимому, являются имена с компонентом бит, вит, более всего распространенные у балтов и изредка у славян. Значение компонента - «видный», «знаменитый» и т. п. В договоре Игоря есть одно имя, возможно объясняющееся через этот компонент: Туръбид. Имя Тур было широко распространено в Иллирии, Адриатической Венетии, у западных славян (в частности, в Чехии). Известно оно было и на Руси (легендарный основатель города Турова). Второй компонент может быть объяснен также из кельтского, в котором он означает «мир» и который также часто входит в состав сложных имен.

В общей сложности славянские, иранские и подунайские параллели находятся лишь примерно для трети именослова. Но, во-первых, северные имена также получили заметное распространение в Подунавье в эпоху Великого переселения народов, а во-вторых, и они имеют различное происхождение.

В числе «русских» имен договора Игоря ранее уже была выделена чудская (эстонская) группа антропонимов: Каницар, Искусеви, Апубъксарь[484]. Носителями этих имен могли быть и сами эстонцы, и выходцы из смежных областей, в частности из Роталии. В Роталии была и местность Ингария, с которой может связываться и имя одного из первых русских князей, пришедших с севера в Киев.

Имя Игорь обычно производится от скандинавского Ингвар, где первый компонент - имя бога, а второй - прилагательное «осторожный»[485]. Но, во-первых, как указал еще С. Файст, это не германское божество, во-вторых, география распространения имени не совпадает с территорией германских стран. Подобные имена встречались в разных областях кельтского расселения; прибалтийские племена имена с корнем инг в эпоху Великого переселения занесли на Дунай. Имя Инго носил один из паннонских князей первой половины IX в.

Имя Игоря в западных и византийских источниках воспроизводилось как Ингер. Именно так назывался и дед византийского императора Льва VI, родившийся не позднее начала IX в., когда варягов в Византии определенно не было, а до первых поездок норманнов пройдет еще два столетия. Встречается это имя также в числе бретонских святых, а в Галлии в VIII-X вв. оно входит в состав двучленных имен[486].

Этимологизировать имя в конечном счете, видимо, надо на уральской языковой почве, так же как имена с корнем «гун». Переводится оно как «господин», «великий», «сильный», «старший»[487]. Уральским по своим истокам является в распространенное в Прибалтике имя Инга, означающее в кельтских языках просто «девушка».

Следует отметить, что в русском именослове имеются и Игори, и Ингвары, причем они не смешиваются. Имя Игорь может быть славянской формой, обозначающей выходца из Ингарии или Ингрии (Ижоры). Имя Ингвар попало на Русь много позднее, лишь в конце XII в., вероятно, через брачные контакты.

В договоре упомянут еще один Игорь - племянник князя. Очевидно, это имя у русов было достаточно распространенным. А это обстоятельство побуждает внимательнее присмотреться именно к русам Роталии, тем более что и чудь, то есть эстонцы, согласно сказанию о призвании, участвовали в приглашении варяго-русов.

Чудские контакты русов могут объяснить и еще одно древнерусское имя - Улеб или Олеб. Имя было довольно распространенным. В договоре Игоря так назывался посол Володислава и еще один купец. Сам Улеб занимал высокое положение в дружине, поскольку его жена - единственная женщина, не являющаяся членом княжеской семьи, - направляла в составе посольства своего посла. Позднее имя Улеба будет носить один киевский тысяцкий и новгородский посадник времени Мстислава Владимировича (конец XI - начало XII вв.). Норманисты пытаются сопоставить имя Улеб со скандинавским Олаф. Но это имя и само нуждается в объяснении, так как ничего вразумительного на германской почве изобрести не удается[488]. И территориально, и по смыслу ближе оказываются чудские параллели. Известны эстонские имена Олев, Алев, Сулев (герои эстонского эпоса «Калевипоэга»). В эстонском ulev означает «высокий», «высочайший», «величественный», то есть вполне соответствует социальному назначению имен эпохи классообразования.

К кругу восточнобалтийских имен относится также Ятвяг из договора Игоря. Оно, очевидно, означает просто выходца из племени ятвягов. При этом надо иметь в виду, что непосредственно с племенем имя связывается только для того, кто впервые с ним порывает. А далее оно уже может переходить и на лиц, никакого отношения к племени не имеющих (обычно через родственные связи или увлечение славой носителя имени).

По Саксону Грамматику, один из вождей рутенов из Роталии носил имя Траннона. С этим именем может быть сопоставлен Труан из договора Игоря. Но для последнего есть и более близкая параллель: Троян «Слова о полку Игореве». В поэме Троян - легендарный предок русских князей, «внуком» (потомком) которого признается и Игорь Святославич. Имя это широко было распространено у западных славян, а также во Франции, что, может быть, указывает на древнюю кельтическую основу[489].

Значительное число имен имеет столь широкую область распространения, что делать какие-либо заключения об этнической принадлежности даже ближайших их предков невозможно. Так, имена Гуннарь и Гунастр в конечном счете восходят к имени фризского племени гуннов. Но усвоить его давно могли и русы, и славяне, и чудь, и скандинавы, и континентальные германцы. Имя Веремуд из договора Олега известно едва ли не всем прибалтийским племенам, захваченным Великим переселением. Оно часто встречалось и позднее у готов Испании и в такой же форме в генеалогиях древних королей Дании (Веремунд). Вместе с тем у побережья Северного моря имелся кельтский топоним, образованный от этого имени: Веремундиакус. Очевидно, имя уходит в глубокую древность, то ли отражая название племени виромандуев, жившего здесь во времена Юлия Цезаря, то ли составляясь из двух компонентов, первый из которых - муж, человек - и поныне жив в кельтских языках, а второй, может быть, ведет к тем же фризам, у которых имя Мунд было известно и без сложения с каким-то другим корнем. Многим источникам известен и видный деятель конца V - начала VI вв. в Подунавье Мундо, которого Иордан считал родственником Аттилы. Указание на такое родство является лишним свидетельством в пользу фризского происхождения Аттилы.

Фризское влияние может проявляться также в однокоренном Фост из договора Олега и двукоренных именах с компонентом фаст. Имя это само по себе достаточно древнее, известное с римских времен и, вероятно, различно осмысливавшееся у разных народов. Но для эпохи VIII-X вв. наиболее употребительно оно было именно у фризов. У них же в числе излюбленных было также имя Гримм[490], представленное и в договоре Игоря. Объяснение его из германских языков как «страшный», «уродливый» - явно переосмысление, причем враждебное переосмысление (как у Гельмольда Ворм - червь, вместо Горм - знатный). В кельтских языках слово означало «война», «битва». Но не исключено, что объяснение надо вообще искать на иной языковой основе.

Имя Вуефаст из договора Игоря отражает, возможно, этап славянизации неславянских имен. Первый компонент здесь аналогичен именам Воемир, Воислав. Тексты договоров не оставляют сомнения в том, что русы времени Олега и Игоря говорили по-славянски.

Три имени из договора Олега: Карлы, Фарлоф и Фрелав - также, видимо, имеют истоки на побережье Северного моря. Первому имеется прямое соответствие в названии топонима и личного имени из французского департамента Па-де-Кале[491]. Имеется и кельтский топоним с этим именем («Карлиакус»), что свидетельствует о его архаичности. С именем «Карл» оно непосредственно не связано, так как старше его. К тому же само это имя, ставшее популярным благодаря славе Карла Великого, имеет те же истоки: оно восходит к одному из обозначений человека («карл», «керл»), позднее означавшее «парень».

В двух других именах первый компонент, видимо, тот же, что и в имени Веремуд, то есть обозначает «мужа». Но различие в написании и произнесении предполагает разноплеменность и носителей сходных имен. Второй компонент имеет параллели в именах и топонимах кельтов, а также сходные по написанию слова с различным значением («рука», «малый», «счастливый»). Но, может быть, в этих именах сохраняется собственно «русское» начало, которое остается пока неопределенным.

Еще три имени в договоре Олега начинаются компонентом ру.Руар, Рулав, Руалд. Последнее имя дважды встречается и в договоре Игоря (Руалд и Роалд). Скандинавским сагам известны имена Хроальд и Хроар, которые обычно и считаются одноименными древнерусским антропонимам. Объясняют эти имена от hrod - «слава». Но имя Руар в том же написании, что и в договоре, известно и кельтскому именослову, а компонент «ро>> является обычным в кельтских именах. Он может означать просто усиление[492]. Возможно образование этих имен и от ирландского rue - «герои»[493]. Не исключено и то, что к самим кельтам эти имена попали с континента.

Второй компонент имени Рулав тот же, что и в имени Фрелав. В имени Руалд отражается кельтское (или докельтское) aid, ard, oil со значением «высокий». Имя легендарной Изольды в раннее Средневековье передается, например, как Issolt и как Isard[494]. То же чередование встречается в именах с компонентом «гилла» или «гильда», также неосновательно включенных в число «германских»[495]. На кельтской основе этот компонент осмысливается как обозначение «слуги» (в военно-феодальном смысле). Но опять-таки не исключено, что это еще один реликт языка «северных иллирийцев». В договоре Олега есть имя Инегелд, а в договоре Игоря имена Игелъд или (в разночтениях) Ингелд. Очевидно, речь идет об одном и том же имени с корнем «шг», известным в разных вариантах по всему европейскому Северу. К тому же корню восходит и имя Иггивлад из договора Игоря, хотя второй компонент в этом случае, видимо, другой. Как отметил в свое время А. А. Шахматов, - это слово, означающее у кельтов и славян правителя, правление и управляемую территорию[496]. Титмару Мерзебургскому было ясно, например, что имена Владимир и Владивой имеют в основе корень, означающий по-славянски обладание.

В ряде случаев трудно размежевать варианты «алд» и «валд» или «влад». Таковы имена Асколъд, Асмолд (Асмуд), Свенделд (Свенельд). Все три имени, очевидно, северные. Но значение их остается неясным. Да и четких параллелей они не находят. В Скандинавии и Дании многократно встречается имя Свен, каковое носит и один купец в договоре Игоря. В имени можно видеть реликт племенного обозначения свевов. Прямой параллели Свенелъду, однако, нет, а это предполагает и особую традицию бытования имени.

Как правило, те имена, которые находят аналогии в Скандинавии, имеются также в кельтских областях и из кельтского же языка и объясняются. Это указывает либо на наличие в Прибалтике древнейшей кельтической традиции, либо на переселение сюда более или менее значительных групп кельтов из Центральной Европы или из северных областей Франции и с Британских островов. Южный берег Балтики, как было отмечено Й.Херрманом, в VIII-X вв. сохранял явные следы кельтического влияния. Следует считаться и еще с одной возможностью: значительная часть имен, особенно имен фризского происхождения, указывает на обитание здесь этнических групп, восходящих к уральским племенам.

В древнерусском именослове имеется целый ряд имен, параллели которым отыскиваются только на кельтской почве. Таковыми являются неизвестные скандинавам Туад, Тудор, Тудко из договора Игоря. Первое из них широко распространено у ирландцев[497], второе - в кельтских областях Британии (знаменитая уэльская династия Тюдоров в том числе). На Руси - это также одно из излюбленных имен. Известно оно также в Румынии, куда могло быть занесено карпатскими русинами или еще древними карпатскими галатами-кельтами. Третье имя, очевидно, славянизированная форма двух первых. Ближайшие параллели ему находятся в Бретани: Tudi, Tudes[498]. Эти имена восходят к понятию «племя», «народ», видимо, с оттенком социального превосходства, а разночтения совпадают с разным написанием у отдельных кельтских племен[499].

Имя посла Игоря - Ивор - известно по всем берегам Прибалтики. Но объясняется оно из кельтских языков («господин»)[500]. В конечном счете оно восходит, видимо, к кельтскому культу деревьев, так обозначался тис - дерево «благородной» породы, и это обозначение стало собственным именем[501].

Представительные кельтские параллели имеются для имен Куци, Кары, Моны. Первые два встречаются, в частности, у галльского племени рутенов[502]. Второе из них известно и в Скандинавии, но ясную этимологию дают именно кельтские языки (производное от глагола cari - «любить» или саге - «друг»), У корнуэльцев имя Кар одно из излюбленных[503]. Достаточно широко по кельтским областям бытовало и имя Моны (объясняется как благородный, стройный)[504]. Существенно также, что имя это известно и венетскому именослову[505].

Имя Адун (купец из договора Игоря) в конечном счете восходит к финикийскому именослову, где означает «господин». Но на Русь оно опять-таки проникло через кельтские языки, куда это слово вошло с тем же значением и где находятся многочисленные параллели. Примерно тот же путь прошло и имя договора Аминод. Это семитское по происхождению имя неоднократно встречается в династии галатских вождей (в форме Аминта).

Очень интересно имя Алдан, дважды названное в договоре и известное позднее в Новгородской земле. Прямой параллелью ему является имя знаменитого ирландского короля и поэта VIII в. Аеда Алдана. Имя в конечном счете восходит к племенному названию аланов, оставивших заметный след на территории от Бретани до Бельгии. Само имя Аллан обычно считается кельтским[506]. Это неточно: так назывались первоначально выходцы из рассеявшегося по северо-западу Европы племени алан. Специфически же кельтское заключено как раз в чередовании «лл» и «лд»[507] (то же чередование наблюдалось в компонентах «олл» - «олд», «хилда» - «гилла»). В Шотландии это имя встречалось и в форме Аллан, и в форме Алдан[508]. На Русь имя попало в специфической кельтской огласовке.

Таким образом, кельтское влияние отражается в древнерусских именах самым непосредственным образом. Трудность заключается в том, что на Русь эти имена шли двумя каналами: из Подунавья и из Прибалтики. Но оба эти пути засвидетельствованы и исторически как направления миграции ругов-русов.

Целый ряд имен тоже в конечном счете оказывается кельтическим, но имеет более широкую область распространения. Так, летопись упоминает во второй половине X в. имена: Лют, Блуд, Буды. Кельтская параллель для первого (значение «гневный») указывалась[509]. Кельтские и французские параллели имеются и для двух других имен[510]. Но, может быть, существенней, что все три имени были известны венетам[511]. Последнее имя известно также поморским славянам и болгарам[512]. Имя Лют в Поморье может связываться и с племенным названием лютичей, хотя само это название, возможно, дано было со стороны.

Остаются неясными в этимологическом отношении имена из договора Игоря Вузлев, Фудри, Шибрид и Стегги. Ближайшими параллелями к ним могут служить (также неясные) французские имена: Vouzailleau, Foudriat, Chibret, Steeg[513]. Первое А. Доза объясняет через топоним в департаменте Вьенна. Но происхождение топонима остается неопределенным. Заслуживает внимания и еще одна неясная параллель: болгарские имена Вузила и Вузилов[514]. Второе имя может сближаться с многочисленными двукоренными ирландскими именами, в которых второй компонент - «ри» - означает «король». Первый же компонент может быть производным от «туд». К этой же группе может относиться не имеющее параллелей имя Либиар. По крайней мере, французская антропонимия знает оба его компонента. В этом ряду, возможно, следует рассматривать и уникальное имя Слуды. Отдаленные параллели ему находятся на Балтийском Поморье[515.] Но по происхождению имя может быть и неиндоевропейское.

Без параллелей остаются имена Евлиск, Воист, Емиг. Суффикс «ст» часто указывает на иллирийскую принадлежность. Но возможны и иные решения, как это и предполагалось в отношении тоже уникального имени Гунастр.

Не имеют ясных параллелей и имена Актеву и Лидул из договора Олега. Ближайшей параллелью для первого является персонаж греческой мифологии - Актеон. Акте - древнее название Аттики, и имя означает просто выходца из этой области. Второе имя может восходить к легендарному Лиду, с которым связывались малоазиатские лидийцы и италийские этруски. Суффикс же «ул» имеет широкое распространение, встречаясь в Галлии, у венетов, иллирийцев, славян. Так или иначе оба эти имени, видимо, южного происхождения, хотя прийти на Русь могли и через Балтийское море: южное влияние, как отмечалось, сказывается в некоторых именах и топонимах, упоминаемых Саксоном Грамматиком, у восточнобалтийских рутенов, а также у венедских и балтских племен.

Поражает незначительное влияние на древнерусский именослов собственно германских языков. Правда, как было сказано, германский именослов тоже был мало разработан по сравнению с кельтским или венето-иллирийским. В эпоху военной демократии эти имена часто переосмысливались из германских языков, приобретая иногда причудливые формы (вроде указанного Моне переосмысления кельтского Риксдаг - «добрый король» в немецкое Регенстаг - «дождливый день»). Собственно германские имена чаще всего двусложные типа Вольфганг - «бегущий волк». Кстати, в германских именах часто фигурируют «волк» (скандинавское «ульф»), медведь («бэр» на континенте, «бьорн» в Скандинавии и Дании), лис («фукс»), В социальном плане часты также компоненты «хер» (господин) и «манн» (муж, человек). С германскими именами может сопоставляться имя купца из договора Игоря Адулб. Параллелью ему могло бы быть германское Адульф. Но конечное «б» свидетельствует, по крайней мере, о том, что имя уже не воспринималось сознательно как германское. Кроме того, известны кельтские имена, звучащие похоже (Адул, например), а Сент-Готард в области Ругиланда носил прежде название Адула.

Обычно из германских языков объясняются имена Берн, Туръберн, Шихьберн, известные по договору Игоря, а также Ждъберн - имя варяга из Жития Владимира. Предполагается, что в такой форме передается скандинавское «бьорн». Допускается и альтернативное решение: «берн» - значит «герой»[516]. Это действительно так, но не в германских, а в кельтских языках, где это слово означает «гора» в топонимах и «герой» в именах[517].

Само по себе отождествление понятий «камень» и «герой» восходит, видимо, к эпохе почитания камня, столь выразительно представленное в мегалитической культуре. Германцев это почитание тоже должно было захватить. В германских, в том числе в скандинавских именах компонент «берг» (бьерг) представлен весьма широко[518]. Но опять-таки древнерусский именослов знает не германский, а кельтический вариант имени. В этой связи может представить интерес и то обстоятельство, что в области бывшего Ругиланда сохраняются ряд топонимов «Берндорф», «Бернбах», то есть уже переосмысленное на германской почве «Горная деревня» и «Горный ручей». Но личные имена, вероятно, все-таки именно варяжские, прибалтийские. Так, имя Шихъберн - своеобразное произнесение старого кельтского имени Сигоберн. Замена звука «с» звуком «ш» - отличительная черта какой-то группы западных славян, проникшая, в частности, на Псковщину[519]. Германские языки звука «ш» первоначально вообще не знали, а звука «ж» не знают и поныне. На Балтийское Поморье указывает и имя Шимона - варяга, похороненного в Печерском монастыре, и отца Георгия Шимоновича - тысяцкого и воспитателя Юрия Долгорукого. Шимон вместо Симон и сейчас сказывается во многих польских фамилиях.

На первый взгляд кажется ясным германским имя Бруни из договора Игоря, поскольку оно легко объясняется от германского brun - «коричневый». Но имя встречается задолго до распространения его у германцев[520]. На севере оно популярно у фризов, где есть и славянская его форма - Брунко[521]. Известно оно и на Поморье, и в Швецию также попадает в типично славянской форме: Брунко и Брунков[522].

Имя договора Игоря Фрастен Находит аналогию в шведском именослове. Сходное с ним имя Фуръстен не имеет параллелей. Первый компонент в этих именах, видимо, тот же, что и во многих других, начинающихся с «фра», «фар», «фер» (Фредерик, у дунайских ругов в V в. Фердерух) и означающих «мужа», «человека» (ср. ирландское fer или fear). Второй компонент может восходить к северогерманскому «стен» (стейн, стан) - «камень». Такое смешение германского и негерманского более всего характерно для побережья Северного моря и Скандинавии.

Параллели в шведском именослове имеет также имя договора Игоря Ут или Уто (в тексте - посол Утин). Но параллели есть и на Поморье. В земле варинов-вагров был город и округ Утин. Известно также имя ободритского князя Удо. В X в. это имя (в том числе в варианте Ходо) было употребительно у саксов. Может быть, вариантом того же имени является и еще одно имя договора Игоря - Етон. Имя уходит в отдаленную древность, и исконное значение его (как и язык) неясно.

Остается рассмотреть имена трех легендарных братьев - Рюрика, Синеуса и Трувора. Только норманистским ослеплением можно объяснить поиски аналогов для летописного Рюрика в Скандинавии. Об отсутствии этого имени в шведской истории, как отмечено выше, подчеркнуто разъясняла нашим норманистам в 1997 г. в Кирове шведская исследовательница Л. Грот. Дело в том, что имя это известно в Европе, по крайней мере с IV в. А. Хольдер приводит пять «Рюриков», известных до VII[523].12 «Рориков» отмечено на территории Франции IX-XII вв.[524] Имя это проще всего может быть понято как отражение племенного названия руриков, или рауриков (откуда французские «Рорики»), Название племени происходит, очевидно, от реки Рур или Руара.

В настоящее время это название имеют притоки Мааса и Рейна. В Средние века и у Одера был приток Рурика[525]. Во времена Юлия Цезаря рурики, не желая покориться римлянам, в большинстве покинули обжитые места и исчезли из поля зрения римских авторов. Но и позднее выходцы из поречья Руры получали прозвище Рурик[526]. В антинорманистской литературе имя сближается также с названием ободритов реригами или просто с вендским обозначением сокола - рарогом. Но имя на Русь попало именно в кельтской огласовке. К тому же рассеяние племени в первые века нашей эры предполагало довольно широкое распространение имени по континенту.

Для имени Синеус в Скандинавии нет даже приблизительных параллелей. Поэтому и появилась названная ранее версия, что Синеус и Трувор - вообще не имена, а неудачное осмысление скандинавского сказания. В кельтских именах параллели ему находятся и имя естественно объясняется от sinu - «старший»: Sinaues, Sinus, Sinicus[527]. Не исключено, что имя явилось славянским переосмыслением кельтического антропонима типа Беллоуес, где второй компонент - вариант от гаст в значении «господин».

Имени Трувор параллелью может служить широко распространенное и у современных кельтов имя Тревор[528]. В старофранцузском языке слово «трувор» означало поэта, трубадура, путешественника. Напрашивается также сопоставление с именем Труана из договора Игоря и Трояна из «Слова о полку Игореве». В кельтской традиции много имен от «три», и «третий» по рождению обычно означал не просто порядковый номер, а лучшего из рода[529].

Как было упомянуто в другом месте, по генеалогии Фридриха Хемница (XVII в.) Рюрик и его братьями считались сыновьями Готлейба - ободритского князя, плененного и затем убитого в 808 г. датским королем Готфридом. Правда, названы там братьями Рюрика Сивар и Триар. Но это отличие лишь подчеркивает независимость мекленбургских генеалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси. Память о Рюрике, сыне Готлейба, жила здесь долго. Даже в середине XIX в. их записывал французский путешественник К. Мармье, о чем писал В.Чивилихин[530]. И.Хюбнер, однако, не включил эти данные в свою сводную генеалогию. В соответствии с русскими источниками он начинал династию русских князей именно с Рюрика. В этом сказался общий принцип автора - следовать официальным генеалогиям.

Генеалогии Хюбнера дают, однако, материал для прояснения загадочных и непонятных имен рутенов, упоминаемых в саге о Тидреке Бернском и в «Деяниях данов» Саксона Грамматика. Так, уникальные имена рутенских вождей из Роталии Онев и Олимар находят аналогию в генеалогии герулов, вандалов и венедов. После первого короля герулов Антырия следует Анавас и затем Алимер. В объединенной генеалогии трех племен, считавшихся, очевидно, родственными, перемешаны славянские и неславянские имена. Уже 6-ю и 7-ю степень, относимую к I в. н. э., занимают «короли» со славянскими именами:

Визилаус и Витислаус (то есть Всеслав и Вячеслав или Вышеслав). Имена эти будут далее повторяться. Есть в их числе также Мечислав, относимый к IV в., и неоднократно повторяющийся Радегаст. В связи с Радегастом (Радагаис) I сообщается, что в 388 г. при императоре Гонории герулы прошли в Италию. С герулами с острова Рюген в той же книге связываются и Одоакр - Оттокар, а с последним, в свою очередь, генеалогия маркграфов Штирии (то есть области Ругиланда), где имя Оттокар было излюбленным.

Одоакра, как отмечалось в другом месте, Иордан считал ругом. Гельмольд, в свою очередь, считал славянским племенем герулов, отождествляя их с гельведами-гаволянами (то есть племенем, жившим по реке Гавеле). В средневековой славянской эпической традиции Одоакра считали славянским или русским князем, противопоставляя его герою немецкого эпоса Теодориху-Дитриху остготскому.

Таким образом, русский именослов в целом подтверждает картину, рисуемую летописцами, а также древнейшими западными источниками. В Поднепровье действительно были выходцы из Подунавья, упомянутые в летописи. Движение северных русов и варягов начинается значительно позднее. Помимо славян и славянизированных варинов и русов, в переселениях заметна роль фризов. Судьбы фризов и русов на Балтике вообще часто пересекались, поскольку главным врагом тех и других долго оставались даны. В 786 г. фризы были разбиты датчанами при Бравалле, после чего многие из них покинули страну, переселяясь, в частности, и на восток, в славянские земли. Весьма вероятно, что имя князя Бравлина из «Жития Стефана Сурожского» воспроизводит топоним Бравалла (Бравлин принял крещение вскоре после смерти Стефана в 787 г.). Археологически фризский элемент с начала IX в. прослеживается едва ли не по всем балтийским городам.

Чисто германских имен в древнерусском именослове нет. Даже имена с компонентом свен не могут возникнуть у самих свевов, как, скажем, имя Рус не имеет смысла в Русской земле. Эти имена, в частности, издавна были у данов, ближайших соседей и долговременных антагонистов варинов и ругов-русов. У самих данов германские имена появляются сравнительно поздно, что указывает на сохранение на этой территории негерманского населения, может быть, родственного тем же варинам, ругам и вообще племенам венедо-вандальской группы.

Собственно, скандинавы попадают на Русь лишь с конца X в., причем обычно в составе смешанных варяжских дружин вроде дружины йомских витязей. Саги не знают русских князей ранее Владимира, да и во времена Владимира герои их действуют в Прибалтике, на побережье прежде всего Эстонии. Тесные связи со шведами устанавливает лишь Ярослав Мудрый, что и нашло отражение в переписке Ивана Грозного с Юханом III в XVI в. Ни один источник X-XIV вв. не смешивает русь ни со шведами, ни с каким иным германским племенем.

 

Примечания:

454. Роспонд С. Структура и классификация древневосточнославянских антропонимов (имена) // ВЯ, 1965, № 3. С. 3-4.

455. Егоров Д.Н. Славяно-германские отношения в средние века. Колонизация Мекленбурга в XIII в. Т. I. - М., 1915. С. 363. В отличие от православия, католичество не требовало замены языческого имени на имя какого-нибудь святого.

456. Гроздова И.Н. Кельтские народы Британских островов // Этнические процессы в странах зарубежной Европы. - М., 1970. С. 171, 191-192.

457. Решетов A.M. Антропонимические трансформации в инонациональной среде // Этнография имен. - М., 1971. С. 60-61.

458. Вайнштейн С.И. Личные имена, термины родства и прозвища у тувинцев // Ономастика. - М., 1969. С. 125-127.

459. Никонов В.А. Имя и общество. - М., 1974. С. 20.

460. Решетов A.M. Указ. соч. С. 60.

461. Иордан. Указ. соч. С. 77.

462. Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 47; Mone F.I. Die gallische Sprache und ihre Brauchkeit fur die Geschichte. - Karlsrue, 1851. S. 187-188.

463. Bach A. Deutsche Namenkunde. 1. Die deutsche Personennamen 1. - Heidelberg, 1952. S. 226.

464. Роспонд С. Указ. соч. С. 10.

465. Егоров Д.Н. Указ. соч. С. 366, примеч. 6.

466. Никонов В.А. Указ. соч. С. 12-13.

467. Егоров Д.Н. Указ. соч. С. 366.

468. Подольская Н.В. Антропонимикон берестяных грамот // Восточнославянская ономастика. - М., 1979. С. 204.

469. Mone F.I. Op. cit. S. 40.

470. Bahlow Н. Namenforschung als Wissenschaft. Deutschland Qrstnamen als Dankmaler Keltischer Vorzeit. - Neumunster, 1955.

471. Гельмольд. Указ. соч. С. 48-49, 253.

472. Shaw William A.M. Galic and english Distionary. V. I. - London, 1780 (Gorm в значении «кровь», «знатный», «блестящий» и т. п.).

473. Трубачев О.Н. Названия рек Правобережной Украины. - М., 1968. С. 276- 282.

474. Алексеева Т.Н. Славяне и германцы в свете антропологических данных // ВИ, 1974, № 3. С. 67.

475. Български етимологичен речник. Св. XIII-XIV. - София, 1977. С. 429-430.

476. Илчев С. Речник на личните и фамилии имена у българите. - София, 1969. С. 450-451.

477. Зализняк А.А. Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода // ВСЯ. Вып. 6. М., 1962. С. 44.

478. Holder A. Op. cit. Т. 2. - Graz, 1961. S. 1041.

479. Krahe Н. Lexikon altillyrisher Personennamen. - Heidelberg, 1929. S. 43.

480. Holder A. Op. cit. T. 3. - Graz, 1962. S. 912; Jachnow H. Die slawischen Personennamen in Berlin bis zur tschechischen Einwanderung im 18 Jahrhundert. - Berlin, 1970. S. 91-92.

481. O'Rahilly Т. E. Early Irish History and Mythology. - Dublin, 1946. P. 60, 77.

482. Holder A. Op. cit. Т. 1. S. 31-33.

483. Krahe H. Op. cit. S. 45; Untermann J. Die venetischen Personennamen. - Wiesbaden, 1961. S. 188; Kakori T. Noms propres et noms de famille d'origin albanais dans la ville de Ljaskovec // Actes du XI-е congres international des sciences onomastiques. 1. - Sofia, 1974. P. 450.

484. Зутис Я. Русско-эстонские отношения в XI XIV вв. // «Историк-марксист», 1940, № 3. С. 40.

485. Рыбакин А.И. Словарь английских личных имен. - М., 1973. С. 192-193.

486. LothJ. Les noms des saints Bretons. - Paris, 1910. P. 64-65; MorletM.T. Les noms de personne sur la territoire de l'annciene Gaule du VI-е au XII siecle. I. - Paris, 1968. P. 146.

487. Немиров Г.А. «Русь» и «варяги» (происхождение слов). Заметки для выяснения древнейшей истории Петербургского края. - СПб., 1898. С. 33-38. Автор имеет в виду Ингрию - русскую Ижору у побережья Финского залива, отличая ее от соседнего финского населения и по внешнему виду.

488. Рыбакин А.И. Указ. соч. С. 276; Anleifr - «Предок остается». Ближе было бы кельтское (уэльсское) olaf - «последний». См.: Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 231.

489. Кузьмин А.Г. Важный вклад в изучение древнерусской историографии // ВИ, 1974, № 4. С. 131; Morlet МЛ. Op. cit. Р. 74.

490. WinklerJ. Friesische Naamlijst. - Amsterdam, 1971. S. 136.

491. Dauzat A. Dictionnaire noms de famille et prenoms de Franc. - Paris, 1951. P. 88 (Garly).

492. Schmidt K.H. Die Komposition in gallischen Personennamen // ZCPH. B. 26. Tubingen, 1957. S. 63.

493. Pokomy J. Die Geographie Irlands bei Ptolemajos // ZCPH. B. 24. Tubingen, 1954. S. 115.

494. Weekley E. Surnames. - London, 1936. P. 283.

495. Loth J. Le nom de Gildae dans 1'ile de Bretagne, en Irlande et en Armorique // Revue Celtique. 46. Paris, 1929.

496. Шахматов А.А. К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях. - Казань, 1912. С. 47.

497. O'Rahilly Т. Op. cit. Р. 34, 47, 97.

498. Loth J. Les noms., P. 122-123.

499. Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 33.

500. Рыбакин А.И. Указ. соч. С. 198.

501. Филип Ян. Указ. соч. С. 164.

502. Albenque A. Les Rutenes. - Rodes-Paris, 1948. P. 230, 237.

503. Weekley E. Op. cit. P. 280.

504. Рыбакин AM. Указ. соч. С. 262.

505. Untermann J. Op. cit. S. 77,173 (Moenius).

506. Рыбакин A.M. Указ. соч. С. 39.

507. Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 80.

508. Black G.F. The Surnames of Scotland. - New York, 1946. P. 15.

509. Lehr-Splawinski T. Kilka uwag о stosunkach Jezykowych celtiko-praslowiariskich // Rocznik Slawistyczny. R. XVIII. 1956. S. 6.

510. Whatmoug J. The dialects of ancient Gaul. - Cambridge, 1970. P. 203-204 (Blanda, Bouda); DauzatA. Op. cit. P. 47,55 (Bloud Boudy).

511. Untermann J. Op cit. S. 189,192,136.

512. Jachnow H. Op. cit. S. 93; Илчев С. Указ. соч. С. 91 (Буди).

513. DauzatA. Op. cit. P. 599, 264,126, 558.

514. Илчев С. Указ. соч. С. 117.

515. Jachnow Н. Op. cit. S. 185 (Sletko, Slottenik).

516. Schlaug W. Die altsachlichen Personennamen vor dem Jahre 1000 // Lunder ger manistische Forschungen, 1962. S. 75.

517. Льюис Г., Педерсен X. Указ. соч. С. 61; Holder A. Op. cit. Т. I. S. 406; Craigie W. A dictionary of the older Scottish tounge from the twelfth century. V. I. - London, 1931-37. P. 241

518. Modeer I. Svensca Personnamn. - Stockholm, 1964. S. 114-116,127-129.

519. Селищев A.M. Славянское языкознание. - M., 1941. С. 75, 329-331. Псковизм обычно усматривают в эпитете «шизый» вместо «сизый» в «Слове о полку Игореве».

520. Holder A. Op. cit. Т. I. S. 623; Т. III. S. 986-989.

521. Winkler J. Friesische Naamlijst. S. 53.

522. Bahlow H. Die stralsunder Burgernamen urn 1300. - Stettin, 1934. S. 5; SuidquistB. Deutsche und Niederlandische Personenbeinamen in Schweden bis 1420. - Lund, 1957. S. 117-118.

523. Holder A. Op. cit. Т. II. S. 1248-1249

524. Morlet M.T. Op. cit. P. 191.

525. Rudnicki M. Die Slaven, Kelten und Germanen in Bassin des Baltischen Meers zu beginn der indoeuropaischen Are // SO. Т. XV. Poznan, 1936. S. 136.

526. D'Abrois de Jubainville. Les noms Gaulois. - Paris, 1891. P. 37-38, 96.

527. Holder A. Op. cit. Т. II. S. 1567-1575. Cp. также славянскую форму Синко в договоре Игоря.

528. Рыбакин А.И. Указ. соч. С. 339. Объяснение - «большой дом» вряд ли удовлетворительно.

529. Филип Ян. Указ. соч. С. 173-174

530. Чивилихин В. Память. - М., 1982. С. 475-479.

 

Образование древнерусского государства являет собой пример сложения новой цивилизации в результате взаимодействия различных этнических групп. В этом процессе участвуют остатки доскифского и ираноязычного населения, разные группы славян, иллиро-венедское и кельтическое население также нескольких потоков. Территория, на которой развертывался этот процесс, простиралась от Балтийского до Азовского и Черного морей. По всему великому пути «из варяг в греки» происходит смешение исконно славянского и «русского» в разных его вариантах. Это фиксируется самим фактом путаницы в источниках: то славяне и русь разделяются, то русь рассматривается как часть славян. Ибн Хордадбех в IX в. считал русских купцов «видом славян». Одна и та же река называлась то «русской», то «славянской»[531].

Сам этноним «русь», как отмечалось, не всегда означал одно и то же И реально в сложении древнерусской народности участвовали, по крайней мере, четыре ее вида. Это «русь» собственно поднепровская, входившая в состав еще Черняховской культуры, затем вместе с гуннами ушедшая на Дунай и вернувшаяся после развала державы Аттилы к Днепру и Крымскому побережью. Это «русь» из Норика-Ругиланда, откуда киевский летописец выводил и славян и русов, особо подчеркивая их славяноязычие. «Русь» Подунавья в легендах, записываемых с XIII в., окажется тесно связанной с проблемой происхождения славян (легенды о Чехе, Лехе и Русе, как бы об основателях трех крупнейших славянских государств). Стойкость этой легенды подчеркивается и тем, что на торговом пути от Днепра до верховьев Дуная будет в качестве основной денежной единицы держаться серебряная гривна весом в 168-170 г., ориентированная на денежную систему римского времени. В то же время на Волго-Балтийском пути, активную роль на котором играли славяне и русы-руги, на протяжении столетий будет удерживаться новгородская гривна ориентированная на фунт Карла Великого (409 г.), составляя ровно половину этого фунта. (На этот фунт ориентировалась и денежная система Волжской Болгарии - конечный пункт этого торгового пути, где встречались купцы запада и востока).

Центральная Европа в V-VI веках

Дунайско-иллирийские русы были ветвью русов-ругов балтийских, обосновавшихся здесь еще в IV в. и позднее смешавшиеся со славянами. На Балтике руги-русы также переходят на славянскую речь, поглощая и остатки дославянских племен «виндальской» группы, в числе которых были и варины-варанги-вэринги-варяги, просто поморяне. Вокруг них копья ломаются уже несколько столетий. Яркий кельтический след на этой территории явно связан с переселением сюда из Галлии после завоевания ее римлянами венетов и рутенов, которые и дали разные варианты названий племени, разбросанного от Балтики до Меотиды. Но на Балтике была и иная по истокам «русь», именно Русь аланская. Основной территорией ее была салтовская культура верховьев Дона, откуда также был выход на Волго-Балтийский путь, который еще и в XII в. представлялся Гельмольду главным, соединяющим Балтийское и Черное моря.

Темой будущих докторских диссертаций явится история контактов и противоборства двух этнически разных «Русий» - «Чермной» и «Белой», колонии которых перемешивались в районе Немана и Западной Двины. К сожалению, восточное побережье Балтики слабо исследовано в археологическом отношении еще и в то время, когда этот берег входил в состав одного государства. Теперь перспективы таких исследований стали еще более проблематичными. А собственно исторические данные указывают на то, что Рюрик с братьями действительно переселялись на восток по Балто-Волжскому пути (именно в Ладогу) после гибели их отца Готлейба в 808 г. Вполне вероятно, что именно с ним связано основание Новгорода в середине IX в. (Керамика южнобалтийского типа это удостоверяет.) Но Олег и Игорь явились явно из другой Руси и по крайней мере через поколение после братьев, вынужденных переселенцев с южного берега Балтики. Сами имена Олега и Игоря указывают именно на «Русию-тюрк», также подвергавшуюся интенсивной славянизации. Именно отсюда иранские и чудские-эстонские имена попадают в договоры Руси с греками, а славянские божества в пантеоне богов Владимира пополняются иранскими. И показательно, что «Олегов» и «Игорей» нет в западной части балтийского побережья. А традиционно Новгород будет тесно связан с южным берегом Балтики, Псков же - больше с Роталией, тесные связи с которой будут продолжаться вплоть до окончательного ее падения в ходе войны 1343-1345 гг. против Ливонского ордена.

Смешение двух разных по происхождению русов наблюдалось на протяжении почти тысячелетия и в Причерноморье. При этом как на Балтике, так и в Причерноморье русы часто ассимилировались без участия самих славян. Этим обстоятельством только и может быть объяснено существование славяно-русского Тмутараканского княжества в такое время, когда не приходится говорить о сколько-нибудь значительной славянской колонизационной волне в этом направлении.

На протяжении IX-X столетий границы нового этнополитического объединения неоднократно менялись и менялся характер отношений между разными районами, на территории которых происходили сходные, по существу, процессы. Летописи фиксируют разные границы Руси, чаще всего не давая точных хронологических определений: к какому времени относится та или иная политическая ситуация? Взимание дани Русью с прибрежных балтийских народов, по всей вероятности, не относится к Киеву и предполагает русов южно- и восточнобалтийских (т. е. в истоках разноэтничных). Но в представлении летописцев эти «Русии» уже сливались в Приднепровье, что в значительной степени, по крайней мере, в генеалогиях киевских князей, соответствовало действительности. В VIII—IX вв. устойчивые политические связи между Приднепровьем и Причерноморьем также едва ли существовали. Но в представлении греческих авторов и тут, и там жил один и тот же народ.

В самом Приднепровье ситуация была чрезвычайно сложной. Даже в X в. в числе племен, входивших (согласно «Сказанию о славянской грамоте») в состав Руси, нет смоленских кривичей. И похоже, что Гнездовский курганный могильник был оставлен несколькими поколениями воинов и купцов, не связанных непосредственно с Киевом: здесь было самостоятельное княжество. И еще в конце X в. Владимир шел на Киев через Полоцк, минуя Смоленск.

На протяжении IX-X вв. неоднократно менялся круг племен, плативших дань киевским князьям. В первой половине IX в., судя по «Сказанию о призвании варягов», племена полян, северян, вятичей были данниками хазар, тогда как древляне сохраняли полную самостоятельность. Олег прибыл, по летописи, из Новгорода, если только указание на Новгород не привнесено вместе с явно искусственным привязыванием ребенка Игоря к славимому в Новгороде (видимо, его основателю) Рюрику. Но под его властью оказались среднеднепровские

племена: поляне, древляне, северяне и радимичи, а главная борьба развертывалась с уличами и тиверцами, закрывавшими с юга путь «из варяг в греки».

Расселение восточных славян по данным летописи

Насколько непрочно было в это время политическое единство, можно судить по борьбе с древлянами, особенно обострившейся при Игоре (913-945). Древляне, хотя и сохраняли номинальную зависимость от «русских» князей, имели и своих князей, и свое управление. Согласно летописи, древлянские послы, сватая Ольгу за своего князя Мала, заявили: «Мужа твоего убихом, бяше бо мужь твой аки волк восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю»[532]. Противоборство полян и древлян уходит в глубину веков. Однако в ней не видно каких-либо следов этнической розни, несмотря на то, что у полян к этому времени, возможно, еще и не завершился процесс полной славянизации. На первом плане совершенно отчетливо стоят чисто социальные проблемы. У полян, несомненно, классовое расслоение зашло дальше, чем у древлян. Это хорошо прослеживается и на материалах захоронений. Подчинение Киеву в данном случае означало усиление уровня эксплуатации, тем более что, как и во всех других ранних государствах, основные тяготы возлагались на покоренные племена. Но древлянская знать охотно соглашалась остаться в составе нового государства, если ей гарантировали определенные привилегии, равные с привилегиями киевской знати.

У уличей традиции племенного строя были, видимо, прочнее. После упорной борьбы против киевских дружин, не примирившись с необходимостью платить дань, уличи покинули Южное Приднепровье и передвинулись к тиверцам на Днестр. Это было последнее переселение крупного славянского племени в полном составе. Но оно свидетельствует о том, что вплоть до X в. массовые переселения племен были явлением вполне обычным, нисколько не удивлявшим современников.

В низовьях Днепра не видно достаточно выразительных следов славянской материальной культуры. Однако и после ухода уличей здесь жило славяноязычное население. Святослав, возвращаясь в 972 г. из неудачного похода в Болгарию, зимовал «в Белобережье», ниже порогов, покупая у местного населения провиант, причем из-за голода стоила «по полугривне глава коняча»[533]. Здесь пересекается степной обычай употребления конины в пищу и славянская речь. Все это свидетельствует о том, что на юго-востоке распространение славянских языков было более широким, чем распространение славянской (традиционной) материальной культуры.

Сложные внутренние процессы происходили и на территории полян. Пожалуй, самое удивительное заключается в том, что с точки зрения соседей полян, да и их самих они мыслились как этнически однородное племя - поляне-русь. Между тем и погребальный обряд, и антропологические данные свидетельствуют о соединении в рамках этого племени групп, разных по происхождению. Здесь неизбежно должны были жить разные представления о происхождении, что и отразилось в этнографических и генеалогических преданиях. Но серьезной внутренней борьбы между, скажем, славянскими и неславянскими элементами не видно. Это может быть объяснено только совершенно одинаковым правовым положением тех и других, естественным процессом славянизации всего «русского» и вообще неславянского населения.

От середины X в. идут вроде бы взаимоисключающие версии. «Сказание о славянской грамоте», судя по всему уже знакомое христианской общине при Ильинской церкви, предполагало единый язык славян и руси Подунавья. Но к тому же времени относится и известный документ Константина Багрянородного, в котором Киев называется «Самбатас» и даются параллельные «русские» и славянские названия семи днепровских порогов. «Русские» названия порогов, как и имена дружинников, большинство антинорманистов «уступали» норманистам[534]. Норманистская литература об этих названиях огромна, и для ее разбора нужна по меньшей мере монография[535]. И тем не менее вопрос совсем не так ясен, как до недавнего времени представлялось многим специалистам.

В свое время Г. Эверс иронизировал по поводу норманистской интерпретации названий порогов, замечая, что Дурич столь же успешно, как Тунманн из скандинавского, объясняет из словенского, Болтин из венгерского, и кто- то может объяснить из мексиканского[536]. Это замечание не потеряло силы хотя бы потому, что скандинавские названия конструируются из языковых «отходов», не относящихся к основной лексике языка и довольно темных по своему происхождению. Кроме того, названиям даются длинные и нечеткие описания, расчленяя их по слогам. Для топонимов это невероятно.

Ближе всех к реалистической постановке вопроса подошел все-таки в упомянутой выше статье М.Ю.Брайчевский[537]. Особенно убедительно в его интерпретации объяснение «русского» названия порога «Эссупи», соответствующего славянскому «Не спи», из осетинского языка, где отрицание «не» передается звуком «э». Можно добавить к этому, что греческому «Варуфорос» близка иранская параллель баэруфород, означающая «горы и долы», «верх и низ», «подъем и спад». Русскому «Леанти» может соответствовать иранское «лаэнати», означающее «проклятый», «проклятущий» (славянская параллель - «Веручи», что означает «кипящий»).

Близость названий порогов именно к осетинскому языку может служить аргументом в концепции Д. Т. Березовца о салтовской природе Приднепровской Руси. М.Ю.Брайчевский допускал еще сарматскую эпоху Топонимы обычно переживают оставивших их этносов. Но в данном случае византийский император имел в виду русов, приходивших в Константинополь именно из «Внешней Руси», то есть из Прибалтики по Днепру (русы-аланы шли туда же Доном). И речь могла идти об аланской Руси на Балтике, той самой, выходцами из которой, по всей вероятности, являлись Олег и Игорь. Другое дело, что сами «русские» названия зародились, возможно, еще в Черняховскую эпоху.

В X в. завершается процесс сложения нового этноса и новой социальной организации в Приднепровье. В этом процессе участвовали реликты доскифского и ираноязычного населения, разные группы славян, венедо-кельтическое население тоже нескольких потоков. Сложный и смешанный состав населения Киевщины долгое время проявляется в религиозных верованиях и погребальных обрядах. Это, в частности, можно видеть на составе пантеона древнерусских богов. Самое слово «бог» сближает русское язычество с иранским («бага») и ведет, видимо, еще к скифским и даже доскифским временам. Славянским божеством, по-видимому, является Дажьбог, потомками которого автор «Слова о полку Игореве» признавал русичей. Обычно имя осмысливается как «податель блага». Примерно так его должны были воспринимать и кельтические племена (кельтское dag - добрый, хороший). Видимо, древнеевропейским божеством является Стрибог, судя по «Слову о полку Игореве», бог ветров и пространства (индоевропейское, точнее санскритское stri - «простираться» ).

Дажьбог в славянском язычестве осмысливался и как бог солнца, причем выше его ставился бог Сварог. Согласно комментарию, внесенному одним из летописцев (в составе Ипатьевской летописи), «Солнце царь сын Сварогов, еже есть Дажьбог»[538]. В позднейших поучениях против язычества обличению подвергались те, кто «огневе молятся, зовуще его Сварожичем». Бог «Сварожич» известен также балтийским славянам[539]. Самому же названию «Сварог» можно найти объяснение опять-таки в санскрите: одно из названий неба в нем - «сварга».

Славянское язычество, таким образом, может восходить к самым древним этапам существования индоевропейских групп. Но рядом с этим в киевском пантеоне оказываются и имена, явно чуждые славянскому миру. Так, наряду с «сыном Сварога» функции бога солнца выполняет и бог Хоре. Автор «Слова о полку Игореве», говоря о «вещих» свойствах Всеслава, отметил, что полоцкий князь «великому Хорсови путь прерыскаше» (по средневековому поверью солнечное затмение случалось из-за того, что оборотень-волк загораживал путь солнцу). Подобное божество имелось и у иранских народов[540]. Г.Ф.Турчанинов прочел имя божества (о, хре!) в надписи на горшочке из-под Умани, относящейся к V в. до н. э.[541] Если это прочтение верно, то мы получаем еще одно доказательство глубокой автохтонности пребывания здесь населения, причем написание имени отличается от предположительного скифского («хуаерс).

Остается не вполне ясным происхождение божеств Симаргла и Мокоши, представленных в пантеоне Владимира. Ясно только, что это тоже не славянские божества. Первому из них обычно ищут аналогии в тюрко-иранской, второму - в угро-финской среде. То и другое непосредственно соединялось в Восточной Прибалтике, в Роталии. Боги пантеона Владимира как бы указывают, где молодой княжич набирал дружину и с каким «заморьем» был связан.

Главное божество варяго-русской дружины Перун совершило почти полный круг от хеттов через Прибалтику в Приднепровье. Здесь, однако, его, видимо, не успели усвоить. После принятия христианства с культом Перуна приходилось бороться на севере, в Новгородской земле. В Приднепровье же у этого божества приверженцев было меньше. Тем не менее некоторые специфические «русские» обряды должны были быть связаны с этим божеством. Так, культу Перуна обычно сопутствовал культ дуба. Согласно Гельмольду, у вагров их божество Проне как бы жило в дубовой роще, и поклонение роще означало поклонение этому божеству. В имени Проне обычно без сомнений узнают Перуна. В этой связи может представить интерес и еще одна параллель: кельтское название дуба - pren, ргепп. Последнее обстоятельство тем более существенно, что кельтические черты проявляются в поклонении русов дубу на острове Хортица, описанном Константином Багрянородным. Русы, в частности, делали вокруг дуба своего рода ограждение из стрел, что было характерно для культовых мест у кельтов: дуб или просто столб обносился оградой[542].

В связи с договорами руси с греками упоминаются лишь два бога: Перун и Белее. Перун в данном случае аккумулировал древнейшие венедские, кельтические и балтославянские традиции в их как бы военном аспекте. Второе божество присутствует как покровитель торговли, поскольку это «скотий бог». В самом термине «скот» в значении имущество, деньги («скотница» как хранилище казны упоминается летописью под 996 г.) также сказывается кельтическое влияние, поскольку в кельтских языках scot, scotti - означает именно деньги, имущество[543].

Ни одного германского или скандинавского божества в древнерусском пантеоне нет. Это в полной мере соответствует и составу имен социальной верхушки древнерусского общества. В них отражались древние местные (иранские и доиранские), кельтические и венедо-балтийские традиции, цементируемые и преобразуемые на славянской основе.

Сложная история возникновения новой этнической общности проявилась и в оформлении отдельных социальных институтов древнерусского государства. Выше упоминалось наблюдение А. А. Шахматова: ряд терминов социального значения сближают Русь с кельтическими народами. В этом ряду выделяются, в частности, «бояре», прямая аналогия которым находится в Ирландии, а этимологически их можно связать с королевским племенем центрально- европейских бойев. С кельтским сближается и уже вполне славянизированное «владарь», «власть» и т. д. Возникновение этих институтов должно уводить в глубокую древность, к первым славяно-кельтским контактам, хотя еще и в X в. рядом с ними сохраняются чисто славянские «старци», равно как с кельтическим «слуги» сохраняется славянское «дружина».

Определенный вклад в социальную терминологию Руси вносили и тюрко-иранские ее предшественники и современники. Именно к современникам относился титул «каган», прилагавшийся, видимо, к правителям алано-росов на Дону и «острову русов» на Балтике. Иларион в качестве знака почета прилагал этот титул к Владимиру и Ярославу, а «Слово о полку Игореве» - к Олегу Святославичу, княжившему некоторое время в Тмутаракани. Из той же среды, видимо, происходит и термин «тиун», который весьма произвольно относят к германским. Параллель ему находится у автора X в. Моисея Калантакваци, написавшего историю Кавказской Албании. Говоря о нападении хазар на Албанию в VII в., автор упоминает в лагере нападавших «знатных мужей, называемых Тндиунами»[544]. Название это совсем необязательно возводить и к тюркским, тем более что в составе хазарского войска выявляется и как будто славянский элемент[545].

Глубокая традиция стоит, по-видимому, за как будто уникальным новгородским институтом: «300 золотых поясов» в качестве главного органа республики[546]. Кельтская Галатия в Малой Азии имела в качестве верховного органа совет из трехсот членов, собиравшихся в дубовой роще[547]. На острове Рюген верховная власть принадлежала жрецу, в распоряжении которого было триста всадников, с помощью которых он и осуществлял фактическое управление[548]. Во всех случаях цифра «300» появилась, по-видимому, независимо друг от друга, но в зависимости от давней традиции.

Поляно-древлянские войны первой половины X в. явились важным фактором, ускорившим процесс утверждения древнерусской государственности.

Ольга после смерти Игоря принимает ряд мер с целью унификации системы управления в разных землях и упорядочения сбора дани. И хотя не все ее установления прочно вошли в жизнь, основные тенденции позднейшего развития соответствуют этим мероприятиям. Тенденции эти заключаются в стремлении к консолидации социальной верхушки разных племен на новой основе, без противопоставления по этническим и религиозным признакам. Владимир, согласно летописи, «нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне, и поча нарубати муже лучыпие от словень, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады»[549]. Вполне в духе этой политики и создание Владимиром пантеона языческих богов. Именно такая политика обеспечила поистине стремительную ассимиляцию балто-финских племен в Новгородской земле и в Волго-Окском междуречье.

Задаче укрепления именно государственного единства должно было служить и принятие христианства. Язычество - религия доклассового общества, и в качестве таковой оно не могло не тормозить процесса социальной дифференциации и его узаконения. Язычество в переходный период давало известное идеологическое оружие социальным низам, боровшимся против повышения норм эксплуатации. Вместе с тем язычество сохраняло и отжившие традиции родоплеменного строя. В этих условиях обращение к одной из «мировых» религий было неизбежно.

У причерноморских росов епархия константинопольского подчинения утверждается уже в 60-е годы IX века (при патриархе Фотии, ум. 867). В конце IX века принимают христианство русы на территории Болгарии. В Иллирии, откуда летописец выводил и славян, и русов, еще в IV в. нашли убежище и пристанище Арий и его последователи, распространявшие христианство среди варваров, служивших Риму или боровшихся с ним. Арианство привлекало варваров демократической формой организации церкви: епископы избирались общинами и не принимали притязаний Рима на утверждение системы господства и подчинения. Константинополь был более терпим к последователям Ария. Константин Великий в конце жизни и сам принял христианство в арианском прочтении. Арианином был и его сын Констанций. Но собор 381 г. осудил арианство, причем осуждалась не практика выборов епископов, а редакция «Символа веры». Еще в споре с Арием Афанасий Александрииский настаивал на «единосущии» Троицы - Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, и восприятии этого положения «мистически», не обращаясь к здравому смыслу. Ариане считали Бога Сына «подобосущим» Отцу, поскольку он признавался рожденным. Но острота спора подогревалась, конечно, не разночтением «Символа», а практикой ариан, не признававших над собой внешней церковной власти.

Христианизация Руси и специфика русского христианства, - безусловно большая самостоятельная проблема. Свое видение проблемы автор изложил в книгах «Падение Перуна», «Крещение Руси в трудах русских и советских историков» (обе 1988 г.), в статьях и главах книг, посвященных христианизации Руси, а также в статьях и книгах по истории летописания как источника и первостепенного по значению памятника общественной мысли. Здесь необходимо остановиться на характере раннего русского христианства и его истоках. Летописная статья 944-945 гг., включившая текст договора Игоря с греками, содержит весьма важную информацию о раннем русском христианстве, до сих пор в должной мере не освоенную и даже освоенную в прямо противоположном летописному тексту осмыслении. В свое время Г. М. Барац, автор уникальной концепции о еврейских (или хазаро-иудейских) истоках Руси, советовал А. А. Шахматову в реконструкциях летописных текстов смелее переставлять строчки[550]. Рекомендацией воспользовался Д.С.Лихачев, переставив в популярном издании ПВЛ 1950 г. строчки именно в указанной принципиальной статье. В оригинале речь идет о местоположении «соборной» Ильинской церкви. В летописи читается, что при заключении договора с греками «хрестеяную русь водиша роте в церкви святаго Ильи, яже есть над Ручаем, конець Пасынче беседы и Козаре: се бо сборная церки, мнозие бо беша варязи хрестеяни». Д.С.Лихачев переставил строки. Получилось: «се бо сборная церки, мнози бо беша варязи хрестеяни и козаре»[551]. А в результате появилась «хазарская версия» Крещения Руси, которую особенно энергично отстаивал В. Кожинов. Пользуясь обычно выверенными академическими изданиями летописей, я долго не понимал, где находятся истоки этих неуемных фантазии, что отразилось и в специальной статье о хазаромании[552]. Но и указание летописи «мнози бо беша варязи хрестеяни» - комментарий позднейшего летописца, вводившего в текст договоры. (Вероятно, 20-е гг. XII в.) Христианство у варягов с южного берега Балтики распространялось уже с IX в., а в 983 г. произошло грандиозное восстание против засилья немецкого духовенства. Возможно, в Роталию тоже проникало христианство, причем с Дона: в 932 г. христианство принимает какая-то часть алан и утверждается аланская епархия. Но Ильинская церковь уже своим существованием (и даже названием) предполагала наличие христианской общины в Киеве. И в этой связи представляет огромный интерес небольшая, но чрезвычайно емкая и информативная статья С. С. Ширинского в сборнике, посвященном юбилею Б. А. Рыбакова[553].

Статья дает факты такого значения, которые объясняют не только место христианской общины Киева в середине X в., но и многие факты, связанные с историей христианства на Руси в течение ряда веков. В свое время выдающийся знаток древнерусской письменности и отраженной в ней идеологии Н. К. Никольский (все еще не вполне изданный и далеко не в полной мере оцененный) указал на связь ранней русской письменности и христианства с Великой Моравией[554]. Ученый подчеркивал светлый, оптимистический характер древнерусского христианства, не знавшего ни крайностей аскетизма («что ешь и пьешь - все во славу Божью», - скажет летописец со ссылкой на апостола Павла, особо чтимого в Иллирии), ни воинственного настроя по отношению к инаковерующим. Русское православие не знало военных орденов, а первые костры, которыми Рим веками разогревал всю Европу, появятся на Руси лишь в конце XV - начале XVI вв., не без влияния того же Рима, как бы сопровождавшего Зою-Софью Палеолог в жены овдовевшему Ивану III.

Великая Моравия была главным хранителем Кирилло-Мефодиевской традиции, и не случайно, что именно этих братьев в 60-е г. IX в. пригласили в Моравию для того, чтобы разобраться в разгоравшихся в стране спорах разных христианских общин и разных прочтений христианства («учат ны различь»), А ясно представлены были в Моравии три варианта прочтения христианства: воинственное римско-католическое, традиционное арианское и ирландское, оставившее заметный след в христианизации Европы после бурь Великого переселения. Достаточно сказать, что все монастыри Австрии были основаны ирландскими миссионерами. (Сами австрийцы об этом не знают.)

Ирландскую церковь сближал с арианством общинный дух. Здесь общины складывались как монастыри, насчитывавшие часто по много тысяч пострижеников (обязательно кратных двенадцати, по числу апостолов). В обязанности монахов непременно входило «рукоделие» и помощь окрестному крестьянскому населению. Жили в монастырях часто семьями, что более всего будет эксплуатироваться Римом, провозглашавшим обязательный целибат для всех священнослужителей (и, разумеется, смотревшим сквозь пальцы на нарушение его и в прошлом, и в настоящем, чем отличались и некоторые папы и в наше время едва ли не все католическое духовенство США, что вылилось в грандиозный скандал). В ирландской церкви общину возглавлял аббат монастыря или главного храма, а епископы исполняли хозяйственные функции.

Естественно, Рим резко осуждал по сути антиримское понимание христианства в Моравии, а обращение Святополка Моравского за «учителями» именно в Константинополь предполагало явное отвержение требований Рима, особенно агрессивно проводимого духовенством и правителями Франкской империи. Разные прочтения заповедей христианства постоянно приводили к вооруженному противостоянию, и наиболее радикальным приверженцам арианства и ирландской церкви нередко приходилось искать пристанища в отдалении от Рима и Германии. Одним из таких пристанищ станет Болгария (прежде всего область «Русии», где была самостоятельная митрополия константинопольского подчинения), другим - примыкающая к Моравии территория Польши, третьим окажется Киевская Русь. Гений Н.К.Никольского проявился более всего именно в том, что он увидел «переселенцев» из Моравии в специфическом прочтении заветов христианства при его распространении в X-XI вв. Материального подтверждения этого факта в его распоряжении не было. И мне уже приходилось называть «открытием века» упомянутую выше небольшую статью С. С. Ширинского: видимо, даже и не зная работ Н.К.Никольского (в данном случае это особенно ценно), он подвел под них как бы материальный фундамент.

В спорах о начале Руси до сих пор практически не используются богемские хроники, хотя еще в конце XVIII в. Хр. Фризе в «Истории польской церкви», написанной с антикатолических позиций, воспроизвел приводимые в них факты, относящиеся как раз ко времени функционирования специфической христианской общины во второй четверти X в. в Киеве. Автор воспроизвел сказания богемских хроник о деяниях сына Олега Вещего тоже Олега (или Александра в христианстве), бежавшего от двоюродного брата Игоря в Моравию, где он, благодаря успехам в борьбе против венгров, был провозглашен королем Моравии, пытался создать союз Моравии, Польши и Руси, но в конечном счете потерпел поражение и вернулся (уже после смерти Игоря) на Русь, где служил Ольге и скончался в 967 г.[555] (Могила Олега Вещего значилась на Щековице, другая «могила Олега» упоминалась у Западных ворот Киева). В свое время С. Гедеонов в доказательство нескандинавского происхождения имени «Олег» приводил данные о наличии его в чешской средневековой традиции. Указанные им параллели косвенно подтверждают достоверность самого приводимого в богемских хрониках предания. Примечательно также следование в ряде случаев специфической хронологии, не совпадающей с хронологией «Повести временных лет», но отразившейся в ряде чешских памятников.

Еще в XIX в. погребения с трупоположениями в Киеве пытались связать с распространением христианства. Но эта идея встречала возражения со стороны большинства специалистов: слишком очевидны следы языческого ритуала. Статья С. С. Ширинского снимает и эти возражения: по крайней мере, погребения с западной ориентацией находят полную аналогию в могильниках Моравии, христианство которой католическое духовенство клеймило, в частности, и за сохранение в ритуале элементов языческой традиции. (Кстати, одна черта, указывающая на западные истоки похороненных христиан, - руки не сложены на груди, а простерты вдоль тела.) Б. А. Рыбаков сослался на данные С. С. Ширинского для иллюстрации мысли о двоеверии на Руси[556]. Наблюдение весьма важное для понимания характера русского христианства на протяжении всего тысячелетия. Не менее важно сосредочить внимание на самом факте переселения значительного количества населения Моравии и каких-то смежных с ней областей (той же Иллирии, где борьба с притязаниями Рима была особенно острой), державшихся сходной трактовки христианского вероучения. Именно эти переселения помогают понять, откуда в дружине Игоря взялись христиане, мирно уживавшиеся с язычниками и явно не подчинявшиеся каким-либо внешним христианским центрам.

В рамках сведений Фризе и материалов Ширинского может найти подтверждение и специфическая киевская версия о том, что знаменитый былинный Илья вовсе не «Муромец», а «Муровлянин». И тогда понятны южногерманские сказания об «Илье русском», как и отражение этих вариантов сказаний в русских былинах.

Весьма вероятно, что именно с этой второй волной миграции из Подунавья связана летописная версия о выходе славян вообще и полян-руси, в частности, из Норика-Ругиланда. Летописец конца X в. мог что-то знать и от непосредственных переселенцев, и во всяком случае еще живы были старики, помнившие об этом «исходе». И византийские источники третьей четверти X в., производящие русов «от рода франков» и называющие их «дромитами», то есть «мигрирующими», фиксируют, возможно, именно этот факт переселения. А подтверждается этим переселением и реальное родство подунайских русов с ругами-русами, вернувшимися на Днепр после распада державы Аттилы в V в.

Как было отмечено, в дружине Игоря были и христиане. Ольга, согласно «Житию» и летописному фривольному рассказу о ее крещении, приняла крещение во время поездки в Константинополь. Но в ее свите был священник, и за помощью в распространении христианства на Руси она обратилась не к Константинополю, а к Оттону I, еще к королю, а затем первому императору Священной Римской империи (962), в зависимости от которой находилась теперь и Моравия. К «королеве ругов» (так германские источники обозначали Ольгу, идентифицируя киевских князей с ругами, а не с росами) будет направлен епископ Адальберт, который позднее станет архиепископом Магдебургским (968-981) и поставит епископом в Прагу верного католика Войтеха, перекрестив его в собственное имя Адальбертом. Миссия Адальберта закончилась полным провалом, о чем с раздражением писали немецкие хронисты, упрекая в непоследовательности княгиню. Но вероятнее всего сказались резкие антинемецкие настроения моравских эмигрантов, не согласившихся с приездом ставленника оккупантов. Не исключено, и даже вероятно, что и Олег-Александр не устранялся от подобной реакции на прибытие ставленника Империи, с которой ему незадолго до этого приходилось вести борьбу и военную и религиозную.

В связи с характеристикой идейной направленности христианской общины Киева в середине X в., имеет немаловажное значение указание И. И. Срезневского, что русский текст договора Игоря с греками был записан глаголицей: греческое «г» (как и в кириллице) означает цифру «3», а в глаголице - это «4» (звуки «б» и «в» в греческом языке и в кириллице сливались, а в глаголице были «разведены»). И договор, датированный в греческом противне третьим индиктом, в славянском оказался - ошибочно - в четвертом[557].

В литературе часто за переводчиками обращаются к Болгарии, где глаголица имела хождение рядом с кириллицей и где были ученики Кирилла и Мефодия. Но такой необходимости явно не было. В Ильинской церкви, естественно, имелись богослужебные книги, которые были записаны, по всей вероятности, именно глаголицей. Рим на протяжении ряда столетий клеймил Мефодия как «еретика», приписывая ему создание или возрождение «готского письма» - тайнописи ариан и запрещая пользоваться этой письменностью в богослужении. Это письмо называется также «русским», а самого Мефодия чешская Хроника Далимила начала XIV в. называла «русином», явно имея в виду то, что арианство в Подунавье удерживалось прежде всего, и традиционно, у русов-ругов. В 1248 г., после татаро-монгольского нашествия и на Центральную Европу, Рим «реабилитировал» «русское письмо», и оно приобретает второе дыхание. В XIV в. сам император Карл V увлечется глаголицей и будет поддерживать ее распространение. Но она все-таки возникала и сохранялась как тайнопись в течение веков.

Христианская община в Киеве в окружении язычества - факт сам по себе значительный: он указывает на такое язычество, которое было терпимо к другим верованиям. Именно это обстоятельство и позволило славянскому язычеству дожить до XX в. в силу их совместимости и даже определенной необходимости, поскольку славянское язычество регулировало отношения с природой, по существу не затрагивая социальные отношения, мало менявшиеся веками и тысячелетиями родового и общинного строя. Христианство же предстало как религия - именно регулятор социальных отношений. И разные течения в рамках христианства зависели в огромной степени от той социальной почвы, на которой оно распространялось.

В летописи есть упоминание о том, что Ольга уговаривала Святослава принять христианство, а он возражал, что дружина этого не поймет. И резон дружины очевиден: она кормится походами «за зипунами», сбором дани, полюдьем. По этой причине в Скандинавии христианство вообще будет распространяться лишь с конца XI в. Католичество сохранило рефлексы и инстинкты рабовладельцев, боровшихся ранее с христианами - поборниками равенства хотя бы перед Богом, организуя военизированные ордены, грабившие племена и народы якобы во имя «святой Троицы».

Старшего сына Святослава - Ярополка - обычно представляют в литературе как расположенного к христианству. В Никоновской летописи под 979 г. сообщается о прибытии к нему послов от папы римского. Это было первое посольство из Рима в числе целого ряда других, и не исключено, что в летописи отразилась какая-то папская булла XV в. Но конфликты братьев не укладываются в представления о новообращенных. Второй сын Святослава, Олег, посаженный на княжение у древлян, убил сына воеводы Свенельда, заехавшего в его охотничьи угодья. Ярополк, по настоянию Свенельда, убил Олега. А в 980 г. рожденный от рабыни Малуши Владимир прибыл из Новгорода с дядей по матери Добрыней и варягами, чтобы убить Ярополка и занять его место, тем более что гордая полоцкая княжна Рогнеда отвергла сватовство посланцев от имени Владимира, не хотела «розути робичича», а желала Ярополка даже и в качестве второй жены. (От жены Ярополка, которую заберет после его убийства в гарем Владимир, родится Святополк, а Рогнеда, судя по позднейшим преданиям, внесенным в летопись во времена Мстислава Владимировича (1125-1132), хотя и родила четырех сыновей и несколько дочерей, всегда тяготилась своим положением одной из многих.)

Судя по отмеченному преданию, юным Владимиром руководил и направлял его именно Добрыня - брат Малуши и прообраз легендарного Добрыни. И первые годы княжения Владимира - это беспрецедентное на Руси наступление язычества против христианства. В 983 г. в жертву языческим богам были принесены христиане - отец и сын варяги, по всей вероятности, с южного берега Балтики, где в том же году было восстание язычников против насаждения христианства (хотя летописец говорит, что этот варяг пришел «из грек»). Но стремление собрать под властью Киева постоянно рассыпавшиеся земли требовало и «единой веры и единой меры». Этой задаче отвечало создание пантеона языческих богов, причем явно разных по своему происхождению. Если главный бог дружины Перун импортировался явно с южного берега Балтики, где позднее четвертый день недели будет носить название «Перундан», то боги Хоре и Симаргл ведут к иранской традиции и могли быть привнесены из Роталии. Но такое «механическое» соединение не решало проблемы (каждый поклонялся своим богам), а необходимо было учитывать и внешний аспект: три мировые религии уже почти кольцом опоясывали земли Руси.

Летописное предание представляет акт замены языческих верований монотеистической религией как результат своеобразных «испытаний», предпринятых по инициативе Владимира. В Киев прибывают миссионеры христиан, мусульман и иудеев, и затем из Киева отправляются посольства для проверки истинности заверений миссионеров. Несомненно, что в летописном рассказе много легендарного (и анекдотического), и в законченном виде он появился, видимо, в третьей четверти XI в. в редакции, оформленной при Десятинной церкви и поднимавшей этот храм в противостоянии построенному при Ярославе Мудром Софийскому собору. Но представление о размахе, с которым обсуждался этот вопрос в киевских верхах, вполне может соответствовать действительности. Не исключены и посольства в разные страны, хотя представителей всех названных верований можно было найти и в самом Киеве.

Принятие Русью христианства было в целом подготовлено всем ходом предшествующего развития. И проблема скорее заключается не в том, почему было принято христианство, а в том, почему этот процесс затянулся. Естественно, что принятие христианства является одной из ведущих тем историографии и непосредственно ему посвящены многие сотни книг и статей. А поводом для широкого разброса мнений стал сам летописный текст, также неоднократно правленый летописцами разных ориентаций. В летописи повествование о «крещении Руси» рассредоточено между 6494-6496 (986-988) гг. и акт крещения князя Владимира отнесен к последнему, 988 г. Но, пересказав корсунскую версию крещения князя, летописец полемизирует с иными версиями: «Се же не сведуще право, глаголють, яко крестилъся есть в Киеве, инии же реша в Василеве, друзии же инако скажють». Таким образом, летописец, приверженец корсунской версии, оспаривает версии о крещении Владимира в Киеве и в Василеве. Были ему известны и иные версии, о которых он предпочел не упоминать. Как бы забытыми, в частности, оказались христиане киевской общины при Ильинской церкви.

Такая путаница, вызванная заинтересованностью разных территориальных и идейных центров, тем более примечательна, что в рассказе о печерских подвижниках под 1074 г. в летописи упоминается монах «именем Еремия, иже помняше крещенье земли Русьския». С другой стороны, от XI в. дошел один памятник - «Память и похвала Владимиру» Иакова мниха, в котором крещение Владимира отнесено ко времени за два года до похода на Корсунь[558].

Соединение в летописи заведомо разных версий о «крещении Руси», вытеснение позднейшими каких-то более ранних само по себе предопределяло расхождения в мнениях специалистов о том, где и когда и от кого было принято христианство Владимиром и откуда шли проповедники на Русь. Византийская версия господствовала долгое время как аксиома, но теперь потребовались доказательства ее оправданности. Эти доказательства попытался найти В. Г. Васильевский (1838-1899) - замечательный византинист, многие работы которого не потеряли значения до сего времени благодаря огромной эрудиции, общей широте кругозора и чувству меры, помогавшим избегать как легковерия, так и гиперкритицизма. Основной труд ученого, посвященный «крещению Руси», был опубликован им еще в 1876 г., т. е. до юбилейной даты, обычно так или иначе влияющей на содержание публикуемого материала[559].

Достоинством исследования Васильевского является четкая градация фактов: достоверные, вероятные, возможные. К первой категории может быть отнесен вывод о заключении в 986-989 гг. договора о союзе между Русью и Византией, скрепленного браком русского князя с сестрой императоров. Но автор отметил и то, что ни русские, ни византийские источники не говорят ни об этом союзе, ни о крещении Владимира именно византийскими миссионерами, хотя, скажем, Лев Диакон был современником событий, а Пселл отстоял от них совсем недалеко.

Васильевский указал и на противоречивость русских источников, он, в частности, отдавал явное предпочтение «Памяти о похвале» Иакова перед летописью, т. е. признавал, что Корсунь Владимир брал будучи уже крещеным. Но летописный рассказ воспринимался им как относительно цельное произведение летописца XII в.: сводному характеру русских летописей он должного значения не придавал, а потому поиски иных объяснений становились неизбежными.

На вероятность болгарской версии косвенно указывал А. А. Шахматов, отвергавший корсунскую легенду как тенденциозную византийскую версию и считавший летописную «Речь философа», вставленную в текст с сохранением ее специфической (антиохийской) хронологией, определявшей время до Рождения Христа в 5500 (а не в 5508, как в Византии этого времени) лет, болгарским памятником IX в.[560] На болгарской версии особенно настаивал М. Д. Приселков[561]. А. А. Шахматов поддержал концепцию, но осудил своего последователя за некритическое отношение к «рабочим гипотезам» - реконструкциям летописных текстов, заменивших тексты реальные[562]. Еще более решительно поддержал основную идею А.Е. Пресняков[563].

Западнославянскую версию отстаивал, как отмечено выше, во многих работах Н.К. Никольский. Современник и коллега Шахматова, он расходился с ним кардинально по вопросу о взаимоотношении летописных и внелетописных текстов. Шахматов считал близкие к летописям внелетописные тексты извлечениями из летописей. Никольский, напротив, считал их источниками летописных сводов. Он ближе всех своих современников подошел к пониманию механизма взаимодействия бытия и сознания, к пониманию того, что письменные памятники являются отражением определенных общественных идей, природа и происхождение которых могут быть выявлены.

У западнославянской версии относительно меньше последователей, чем у византийской и болгарской. Но она «моложе», а потому резервы ее далеко не исчерпаны. В числе последователей Н. К. Никольского можно назвать Н.Н. Ильина, рассматривавшего, правда, лишь частный (хотя и весьма важный) сюжет: происхождение летописной статьи 6523 (1015) г.[564] Мысль о связи древнерусского христианства с кирилло-мефодиевской традицией развивал в ряде статей Ю. К. Бегунов[565]. В самой «Речи философа» выявились черты не только болгарские, но и моравские[566].

Западнославянская версия подчас и отпугивала исследователей. Моравская церковь подвергалась гонениям со стороны Рима, а утвержденный архиепископом Мефодий был даже ввергнут в темницу воинственным немецким духовенством. Мефодия, как было отмечено выше, равно как и «русское письмо», связывали с арианской ересью. А в ПВЛ сохранился именно арианский символ веры. Арианские черты явственно прослеживаются в следующих ее фразах: «Отець, Бог отець, присно сый пребываеть во отчьстве, нерожен, безначален, начало и вина всем, единем нероженьем старей сый сыну и духови... Сын подобосущен отцю, роженьем точью разньствуя Отцю и Духу. Дух есть пресвятый, Отцю и Сыну подобносущен и присносущен»[567].

О том, что цитированный текст содержит арианские черты, так или иначе говорилось в работах по истории русской церкви еще в XIX в. Но обычно все сводили к ошибкам переписчиков. Лишь в самом начале XX в. П. Заболотский специально подчеркнул эту проблему. Он сопоставил летописный символ веры с «исповеданием веры» Михаила Синкелла, помещенным в «Изборнике Святослава»[568], и пришел к выводу, что перед летописцем находился не греческий оригинал и не «Изборник». «В таком важном произведении, как «Исповедание веры», где каждое слово имеет значение, - заключал автор, - разумеется, можно бы еще было допустить неважные изменения в способе выражения сравнительно с оригиналом, но допустить такие характерные для известного направления искажения, как вместо различения Бога Отца от Сына и Духа - старейшинство Бога Отца, вместо единосущия Сына и Духа с Отцом - подобосущие, или, наконец, последовательный пропуск свидетельства об антипостасности (нерасчлененности. - Л.К.) лиц пр(есвятой) Троицы - всего этого нельзя допустить, как выражения лишь более или менее свободного отношения летописца к оригиналу»[569].

Публикация П.Заболотского привлекла внимание и А.А.Шахматова, и Н.К. Никольского. Но первому она ничего не давала, так как не укладывалась в его концепцию. Второму давала очень много, поскольку практически решала спорную проблему истоков русского христианства в пользу западнославянской, моравской традиции. Но в летописи было явно позднейшее добавление о семи соборах, на первом из которых осуждалось арианство. Н. К. Никольскому вскоре удалось найти параллель для летописного текста в сборнике XII в.[570] Здесь также имеется сообщение о семи соборах, но имя Ария не упоминается. Развивать этот сюжет Н.К.Никольский не стал, видимо, опасаясь реакции поборников византийской ортодоксии. А окрик вскоре последовал. П. И. Потапов, резко осудив публикацию П. Заболотского, списав «еретические выражения» на «малообразованного автора», вынес «частное определение» и в адрес А.А.Шахматова и Н.К.Никольского[571]. И Н.К.Никольский отреагировал на окрик. Упрекая коллег за невнимание к идейному содержанию рукописей, за ограничение исследований «анализом языка, литературными параллелями и вопросами литературной истории», прямой вызов бросал он и духовным академиям, в которых история церкви превращалась в схоластику и само обсуждение изменений в церковной идеологии, а тем более возможности сосуществования разных вариантов вероучения исключались. «Ив летописях, и в житиях, и в былинах, - подчеркивал он, - христианство Владимира одинаково обрисовывается как вера, свободная от аскетического ригоризма»[572]. Владимир, по Никольскому, принимал то, что не стесняло жизнерадостности и не отличалось блеском ритуала. И «следы такого же религиозного оптимизма» он находил у западных славян[573].

Последователи у Потапова находятся и в наши дни. Известный филолог В.М. Верещагин провозглашает Владимира «прямым преемником Кирилла и Мефодия»[574]. Но он гневно восстает против тех, кто связывает Мефодия и Владимира с ариаиской «ересью». В книге, посвященной Кирилло-Мефодиевской традиции, автор умудрился не заметить, в чем Рим почти четыре столетия обвинял Мефодия (Кирилла в приверженности к арианству не обвиняли), как не понял он и сути арианства. Ссылаясь на книгу В. А. Бильбасова («Кирилл и Мефодий по документальным источникам»), автор не увидел главного. В послании папы Николая II (1059-1061) церковному собору в Сплите напоминалось: «Говорят, готские письмена были вновь открыты неким еретиком Мефодием, который написал множество измышлений против догматов вселенской веры, за что по Божьему соизволению он внезапно принял смерть»[575]. Автор, вопреки ясному чтению летописи, по существу, защищает католицизм, компрометировавший христианство кострами и грабительскими походами «псов-рыцарей», как их вполне обоснованно характеризовали русские летописцы. И суть христианства для него в мистической формуле Афанасия Александрийского, завещавшего единосущие трех ипостасей воспринимать «мистически» (в смысле «оккультно»), не задумываясь над тем, как Бог Отец мог сам себя породить. Не знает автор и о том, почему кампания за канонизацию Владимира во второй половине XI в. не дала результата. (Владимир будет канонизирован после монгольского разорения Руси в числе когорты князей, борцов за Землю Русскую.) Совершенно не представляет автор и идейное содержание русских летописей, вплоть до XV в. сохранявших арианский символ веры. Похоже, не знает он и о том, что «равноапостольный» Константин Великий, будучи язычником, дал равноправие христианству и перед кончиной принял крещение, причем в последние годы он явно поддерживал арианство. Арианином был и его сын Констанций. И после собора 381 г., осудившего, по инициативе Рима, арианство, Константинополь был более терпим к нему, нежели Рим. А ариане были намного гуманнее поборников мистики и не устраивали костров из оппонентов. На веротерпимость ариан указывал даже ревностный католик Григорий Туровский[576].

Западнославянской версии постоянно «мешала» и накладывавшаяся на нее римская, католическая, поскольку питали ее в основном те же источники, да еще норманская концепция начала Руси[577]. В известной мере сказалось это и на концепции Е.Е. Голубинского. Он резонно полагал, что Владимира крестили «домашние» христиане. Но он полагал, что христианами были только варяги, упоминавшиеся в договоре 944 г., а варягами он считал скандинавов. О ведущей роли норманнов в христианизации Руси специально писал Н. Коробка[578]. Но В. А. Пархоменко показал, что христианство у норманнов-шведов распространяется намного позднее, нежели на Руси, именно в XI-XII вв.[579] Концом XI—XII столетия датирует этот процесс и шведский автор Л. Грот[580].

В литературе до сих пор продолжают искать имя греческого митрополита, возглавлявшего русскую церковь. В поздних летописях таковым назовут Фотия, который был на полтора столетия старше Владимира. (Позднейшие летописцы смешивали Причерноморскую и Приднепровскую Русь.) Но в эталонных (Лаврентьевской, Ипатьевской и близких им) летописях первым митрополитом-греком правильно указан Феопемпт, которого принял в конце 30-х гг. XI в. Ярослав. Ярослав боролся с отцом и при жизни, и после его смерти. Но очень скоро наступил разрыв с Византией, и на Константинополь было отправлено в 1043 г. войско во главе с сыном Ярослава Владимиром, которое потерпело тяжелое поражение. Снова вернулись к старой форме организации церкви, как она зафиксирована в заключительной летописной статье о княжении Владимира под 6504 (996?) г. Традиционно императоры советовались с патриархами и папами, короли и великие князья - с митрополитами или архиепископами. Владимир советовался с епископами во множественном числе. А фактически возглавлял церковь Анастас Корсунянин, настоятель Десятинной церкви. Епископы во множественном числе - выборные арианских общин, настоятель главного храма во главе церкви - традиция ирландского христианства. В Моравии оба эти направления смешивались, и, обращаясь в Константинополь за учителями, моравский князь сетовал: «Учат нас различь». (Рим он явно не принимал.) Мефодию же в противостоянии немецкому духовенству неизбежно приходилось опираться на эти общины. По существу, та же ситуация сложилась и в Киеве после крещения Владимира. Поначалу епископы советовали князю казнить разбойников, а не налагать на них штрафы, как было принято по «русскому» обычаю. На сомнения князя - «греха боюсь» - епископы настаивали: князь для того и поставлен. Но более убедительным оказался другой аргумент: «Володимер же отверг виры, нача казнити разбойникы, и реша епископи и старци: «рать многа, оже вира, то на оружьи и на коних буди». И рече Володимер: «тако буди». И живяше Володимер по устроенью отьню и дедню». А «устроенье отьне и дедне» - это нормы языческого общежития. Отсюда, собственно, и начинается двоеверие, которое будет веками накладывать отпечаток на всю общественную жизнь и верхов, и низов.

Примечательно, что Анастас Корсунянин после смерти Владимира и вокняжении Ярослава ушел с князем Болеславом в Польшу, где еще в южных пределах сохранялись общины арианского и ирландского толка. С другой стороны, после разрыва Ярослава с Константинополем, в 1044 г. в Десятинной церкви крестили останки погибших в усобицах Олега и Ярополка Святославичей. В 1051 г. советом епископов митрополитом будет избран Иларион, «Слово о Законе и Благодати» которого также проникнуто идеями двоеверия[581]. После примирения Ярослава с Константинополем (Всеволод женился на дочери Мономаха) Иларион сходит с исторической арены и Киев снова получает митрополитов из Византии. Но идея избрания будет жить постоянно, пока не восторжествует окончательно в середине XV в.

 

Примечания:

531. Новосельцев А.П. Восточные источники... С. 368-371, 384-385.

532. ЛЛ. С. 54.

533. Там же. С. 72.

534. Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь»... С. 76; Мавродин В.В. Образование древнерусского государства и формирование древнерусской народности. - Л., 1971. С. 176-177; Толкачев А.И. Указ. соч.

535. Шаскольский ИЛ. Норманская теория.. С. 46-49.

536. Эверс Г. Указ. соч. Кн. 1. С. 138.

537. Извлечение из нее и комментарий см.: Славяне и Русь: Проблемы и идеи. С. 398-403, 472-475.

538. ПСРЛ. Т. II. Стб. 278-279.

539. Тихонравов Н.С. Слова и поучения, направленные против языческих верований и обрядов // Летописи русской литературы и древностей. Т. IV. - М., 1862. С. 89, 92; Thietmari Merseburgensis episcopi. Op. cit. S. 268.

540. Обнорский СЛ. Прилагательное «хороший» и его производные в русском языке // Язык и литература. Т. 3. - Л., 1929; Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. Т. 1. - М.-Л., 1949. С. 595; его же. Скифо-европейские изоглоссы. - М., 1965. С. 115-116.

54126. Турчанинов Г.Ф. Указ. соч. С. 54-55. Русское божество может восходить и к доскифским временам. В Индии слово «хара» (хари) употребляется в значении огня и при обращении к высшему божеству (типа: о, Боже!). Ср.: Гусева Н.Р. Индуизм: мифология и ее корни // ВИ, 1973, № 3. С. 141-142.

542. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье. С. 9-10; Филип Ян. Указ. соч. С. 96, 162-165, 173-174; Гельмольд. Указ соч. С. 185-186.

543. Holder A. Op. cit. Т. II. S. 1406, ect.

544. Тебеньков М.М. Указ. соч. С. 40. У хазар соответствующая должность называлась «тудун».

545. Марр Н.Я. Указ. соч. С. 73 (При описании тех же событий употребляется славянское слово «сало»)

546. Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // «История СССР», 1970, № 1. С. 49.

547. Ранович А. Восточные провинции Римской империи в I—III вв. - М.-Л., 1949. С. 105.

548. Фаминцын А.С. Указ. соч. С. 23-24 (Из описания Саксоном Грамматиком взятия Арконы).

549. ЛЛ. С. 119.

550. Г.М. Барац полагал, что «для успешной разработки произведений отечественной литературы и особенно юридических памятников необходимо предварительно исправлять испорченный до последней крайности текст их, посредством применения всех способов историко-филологической и, в частности, дивинаторной критики и, главным образом, путем перестановки предложений и словосочетаний с одних мест на другие». То же рекомендовано и в отношении летописей. См. его: Собрание трудов по вопросу о еврейском элементе в памятниках древнееврейской письменности. Т. I. Отд. второй. - Париж, 1927. С. 468-469. (Воспроизводится статья 1907 года). Давалась эта рекомендация и в статье 1913 года, обращенная в основном к А. А. Шахматову.

551. ПВЛ. Ч. 1. С. 39.

552. Кузьмин А.Г. Хазарские страдания.

553. Ширинский С. Указ. соч. С. 203-206.

554. Никольский Н.К. О древнерусском христианстве // Русская мысль. Кн. 6. СПб., 1913; его же. Повесть временных лет..; его же. К вопросу о следах мораво-чешского влияния на литературных памятниках домонгольской эпохи // Вестник АН СССР, 1933, № 8-9

555. Фризе Хр.Ф. История польской церкви. Т. I. - Варшава, 1895 (пер. с немецкого

издания 1786 г.). С. 33-46.

556. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. - М., 1987. С. 394-395.

557. Срезневский И.И. Древние памятники русского письма и языка. (X-XIV века). Общее повременное обозрение. - СПб., 1882. С. 2, примеч. 5. См. также: Кузьмин А.Г. Начальные этапы... С. 239-240.

558. См. текст в кн.: «Крещение Руси» в трудах русских и советских историков / Авт. вступ. ст. А.Г. Кузьмин; сост., авт. примеч. и указат. А.Г.Кузьмин, В.И.Вышегородцев, В.В.Фомин. - М., 1988. С. 286-291.

559. Васильевский В.Г. «Крещение Руси» по византийским и арабским источникам // Его же. Труды. Т. II. Вып. 1. - СПб., 1909. С. 56-124. Воспроизведена также с некоторыми сокращениями в упомянутом выше издании. С. 72-106.

560. Шахматов А.А. Корсунская легенда о крещении Владимира. - СПб., 1906. Ученый считал «Речь» сказанием о крещении царя Бориса в IX веке.

561. Приселков М.Д. О болгарских истоках христианства на Руси. Глава в кн.: Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII вв. - СПб., 1913. С. 16-55.

562. Шахматов А.А. Заметки к древнейшей истории русской церковной жизни // Научный исторический журнал. Т. II. №4. 1914. С. 30-61.

563. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. I. - М., 1938. С. 98-115.

564. Ильин Н.Л. Летописная статья 6523 года и ее источник (опыт анализа). - М., 1957.

565. Бегунов Ю.К. Русское Слово о чуде св. Климента Римского и кирилло-мефодиевская традиция // Slavia. R. XLIII. № 1. Praha, 1974.

566. Львов А.С. Исследование Речи философа // Памятники древнерусской письменности: язык и текстология. - М., 1968. С. 393.

567. ЛЛ. С. 109-110.

568. Изборник Святослава 1073 г. - копия болгарского сборника, составленного еще в начале X в. для болгарского царя Симеона. На Руси «Изборник» был переписан для киевского князя Изяслава, а после его изгнания в 1073 г. имя князя было выскоблено и заменено именем Святослава.

569. Заболотский П. К вопросу об иноземных письменных источниках Начальной летописи // РФВ. Т. XLV. № 1-2. Варшава, 1901. С. 28-29.

570. Никольский Н.К. Материалы для истории древнерусской духовной письменности. - СПб., 1907. С. 21-24. Текст воспроизведен также в кн.: Кузьмин А.Т. Русские летописи... С. 222-225.

571. Потапов П.И. К вопросу о литературном составе летописи // РФВ. Т. LXIII. № 1. Варшава, 1910. С. 7-12.

572. Никольский Н.К. О древнерусском христианстве. С. 11.

573. Там же. С. 13.

574. Верещагин В.М. История возникновения древнего общеславянского литературного языка. - М., 1997. С. 117.

575. Билъбасов В.А. Указ. соч. Т. I. - СПб., 1868. С. 156-157.

576. См.: Стасюлевич М. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т. I. - СПб., 1913. С. 373. В середине 80-х, когда все явственнее выходили на свет теневые фигуры подпольных криминальных авторитетов - мультимиллионеров, а принцип официально провозглашаемой социальной справедливости явно трещал по швам, мы с руководством Института атеизма ратовали перед ЦК за изменение отношения к христианству и русской церкви, конечно, не ради поистине еретической мистики, а принимая социальные аспекты идеологии Евангелия и отвергая идеологию рабовладельческого Ветхого Завета. (От достижений науки, установившей, что человечеству не шесть-семь тысяч лет, как представлялось создателям Священного Писания, а столько же миллионов, мы не отказывались.) Институт за дерзость закрыли. Но мне посчастливилось участвовать в первых международных церковных конференциях, посвященных тысячелетию Крещения Руси, и убедиться, что в борьбе за торжество идей социальной справедливости русское православие могло быть надежным союзником социалистов-материалистов.

577. Обзор литературы этого направления см.: Рамм БЯ. Указ. соч.

578. Коробка Н.И. К вопросу об источнике русского христианства // ИОРЯС. Т. XI. Кн. I. СПб., 1906. С. 367-385.

579. Пархоменко В.А. Начало христианства Руси. Очерк из истории Руси IX-X вв. - Полтава, 1913.

580. Грот Л. Указ. соч. С. 152-160. Автор отмечает, что имени Рюрик шведская история вообще не знает, а имя Олег не может выводиться от шведского helig - святой, поскольку христианство в стране распространялось спустя два века.

581. На это обстоятельство в ряде работ обращает внимание В.В. Мильков. См. его: Осмысление истории в Древней Руси. - М., 1997. С. 99-116; а также статьи в сб.: Древняя Русь. Пересечение традиций. - М., 1997.