Как и предсказала Иола, люди предводителя гильдии появились утром, а вместе с ними и он сам — Хегай. Еще один опасный человек в окружении капитана Харди. Но в нем была не только хищная природа, которую Семар чувствовал кожей, но и злоба, жестокость, присущая только садистам. И похоже, его наклонности направлены исключительно на полукровок.

— Мой друг, я пришел сразу же, как услышал, что ты ранен, — участливо проговорил Хегай и коснулся обожженной руки капитана.

— Да это так, пустяки, — попытался шутить капитан, хотя сам, по бледности и тусклому взгляду, мог бы посоперничать с мертвецом. — Бывало и хуже.

Он криво усмехнулся, тряхнул рукой, освобождаясь от хватки наемника, и попытался удобнее сесть.

— Не стоило беспокоиться. Мое последнее приобретение это доказало.

— Приобретение? — заинтересовался наемник и с еще большим интересом посмотрел на Семара. — Так этот полукровка — раб?

— Да. Он хорош, конечно, но недостаточно, как оказалось. Я подумываю избавиться от него.

— О, и я уверен, на него найдется достаточно покупателей. Да я сам готов его купить. Назови цену, мой друг, и она будет уплачена.

— Что, ты, Хегай, какие цены между друзьями, и какие долги? Друзья с легкостью готовы их простить и забыть.

— Конечно, конечно, — скривился предводитель наемников, осознавая, на что намекает Харди.

— А еще друзья не подсылают своих наемников, чтобы убить друг друга.

— Что я слышу? — возмутился мужчина. — Ты намекаешь, что это я подослал этих людей? Это невозможно, мой друг, и если бы они так неудачно не оказались мертвы, мы бы обязательно у них спросили, что за тварь могла их подослать.

— Значит, ты утверждаешь, что это не ты?

— Побойся богов, мой друг, конечно, нет! Впрочем, может, это те самые мятежники и их глупый предводитель, как его там… организовали это покушение?

— Насколько я знаю, этот самый глупый предводитель вчера взлетел на воздух на окраине города.

— Да, да. Какая жалость. Ему следовало лучше следить за своими людьми. Курить на пороховом складе — верх безрассудства.

Они еще несколько минут обменивались незначительными фразами, пытаясь просчитать один другого, но когда Хегай ушел, капитан с заметным облегчением откинулся на подушках. Этот разговор отнял все силы, заставил скрежетать зубами от боли. Мирна почти влетела в комнату и вытолкала Семара за дверь, а сама принялась обтирать лицо своего измученного хозяина холодным полотенцем.

К концу дня ему полегчало настолько, что он смог проглотить пару ложек горячего бульона, а заодно поговорить с Семаром, которому предстояла своя, опасная работа.

— Нам придется расстаться. Чезаре нужна помощь.

— Я это понял, — ответил Семар. — Зачем вы сказали, что я раб?

— Чтобы эта тварь не начала за тобой охоту. Ты, видимо, заметил его взгляд. Он бы не успокоился, пока не получил тебя в свою коллекцию полукровок.

— Коллекцию?

— У него их пятеро. Пятеро рабов, сломленных, безумных, держащихся только на воле своего хозяина. Я не хотел, чтобы ты стал одним из них. Уходи. Сегодня же. А я отправлюсь в очередное свое путешествие по морям, пока все не придет в норму.

— Море все еще не отпускает вас?

— Наверное, оно никогда меня не отпустит. Как и тебя. Я никогда не говорил, как получил эти увечья.

— Нет.

— Мне едва исполнилось девятнадцать. Я мечтал уехать из той провинции, где жил, стать матросом, со временем боцманом или кем-то другим. Я был наивен, молод и восторжен. Я не знал настоящей жизни, настоящих потерь, и в погоне за мечтой, я взял билет на корабль, который был старым, перегруженным людьми и грузами, им руководил глупый, недалекий капитан, а команда была похожа на сборище пьяниц. Однажды на корабле случился пожар, который очень скоро охватил трюмы, в которых перевозилось масло. Мы все, все, кто мог, кто был трезв и хотел выжить, пытались потушить пожар, понимая, что если трюм вспыхет, то мы все погибнем. Но ничего не вышло, корабль взорвался, а меня выкинуло в море, без сознания, с ужасными, кровавыми ожогами… Меня подобрал пиратский корабль, как когда-то тебя подобрал капитан Наварро. Из-за увечий меня невозможно было продать как раба, но капитан судна, человек суровый, немолодой и строгий почему-то пожалел меня, начал обучать всему, что знал, а когда его не стало, я сумел скопить достаточно денег, чтобы выкупить его старый корабль, отремонтировать его и переименовать в Харди.

— Безжалостный.

— Вообще-то смысл был в другом значении этого слова. Когда-то меня так называли. Я, как раб, решил забыть свое прежнее имя, и как свободный, взять новое.

— А Хегай?

— Ублюдок помог мне стать не просто пиратом, каких множество в этих местах, он помог приобрести статус и право самому решать, на кого нападать, кому подчиняться и иметь возможность без последствий отпускать пленных людей.

— Не бесплатно, конечно.

— Конечно, — хмыкнул Харди. — В обмен я три года поставлял ему полукровок из разных концов земли.

— Почему меня не отдал?

— Не знаю. Наверное, потому же, почему капитан, спасший меня самого, не выкинул меня, раненного и беспомощного, на корм рыбам. В тебе есть что-то. Не заставляй меня объяснять. Я просто не смог, и все.

— И я благодарен тебе за это, — впервые Семар назвал капитана-пирата на ты, а тот лишь кивнул и слабо улыбнулся.

— Мальчишку только придется оставить. Он нужен мне. С ним я становлюсь чуть более живым.

— Я понимаю. Олли это умеет, — усмехнулся Семар. Он и его заставлял с надеждой смотреть в будущее.

Той же ночью Семар ушел, и очень вовремя. Потому что на следующий день Хегай прямо с утра пришел к Харди почти умолять того продать полукровку, но тот с легкой иронией заявил, что отправил того на свой корабль, готовить его к отплытию.

— Но как же так? Ты еле ходишь.

— Я живучий, разве ты не знал? Да и делать мне тут особо нечего. Свой долг перед тобой я искупил, или нет?

Харди видел, что тот хотел сказать, но то ли не решился, то ли не счел нужным отвечать.

— Я с вами поплыву? — спросил Олли, узнав, что капитан Харди уезжает.

— Не в этот раз, — покачал головой тот. Ему предстояло сложное и опасное путешествие, в котором не было место маленькому тринадцатилетнему, пусть и очень смышленому, мальчонке. Он отправлялся на остальные острова, чтобы найти союзников против наместника и опасного предводителя гильдии наемников, а заодно выяснить, насколько лояльны режиму остальные гильдии. Он знал, что гильдия убийц уже давно конфликтует с гильдией наемников за сферы влияния, и если их подтолкнуть, предложить сотрудничество, быть может, очень скоро власть на острове, ставшим ему домом, изменится, как и жизнь, к лучшему.

* * *

Коронация принца Кирана была обставлена со всей возможной помпезностью. Еще накануне миру было объявлено о появлении последней Солнечной королевы Его Величества. В тавернах, на улицах, в кругу семей, все обсуждали эту трагичную и печальную историю, даже в замке все от слуг, до знати шептались об этом, служанки едва ли не рыдали в присутствии Мэл и все, все до единого, ей сочувствовали. Она ненавидела это, но остальные были непреклонны. Так надо. Так миру будет легче принять ее и полюбить. Она смирилась, не сразу, но окончательно приняла это, когда, наконец, встретилась с подругами.

— Значит, Солнечная королева? — выгнула бровь Марисса, с недоверием глядя на нее. Рея же подпала под всеобщее сочувствие, и смотрела с жалостью и болью.

— Виновна, — только и ответила Мэл, поморщившись от взгляда Реи. — О, боги! Да не смотрите же на меня так!

— А как мы должны смотреть?

— Как раньше. Ведь ничего не изменилось. Я все та же.

— Та, да не та, — не согласилась Марисса. — Мы думали, ты одна из нас, а ты…

— А я всего лишь девушка из захолустья, влюбившаяся в бесстрашного капитана, который вдруг оказался королем.

— То есть ты не знала, кто он? — выдохнула Рея.

— Конечно, нет. Если бы я знала, то может… — Мэл запнулась на полуслове и вдруг осознала, что знай она, чем обернется ее поспешный брак, то может…

— Ты что, жалеешь?

— Я любила Александра всем сердцем, но никогда не хотела такой жизни.

— Да брось, кто не мечтает стать королевой? — фыркнула Марисса.

— Я, я не мечтаю, — серъезно ответила Мэл. — И я бы променяла все это не задумываясь, если бы этим могла вернуть его. Быть может, если бы он был рядом, мне было бы легче принять…

— О, только не плачь, — бросилась к подруге Рея и обняла ее. — А то я тоже расплачусь.

Но Мэл было важно мнение Мариссы, она не хотела, чтобы эта правда отдалила их, она не хотела ее потерять, как потеряла Мэдди, и всех других своих друзей.

— Пожалуйста, простите меня за ложь.

— Конечно, конечно простим, ведь правда? — они обе посмотрели на Мариссу, и та неуверенно кивнула. Ободренная этим кивком, Мэл протянула руку, и девушка ухватилась за нее, теперь они обнимались уже втроем. И Мэл так была благодарна Рее за это. Ведь если бы не она, они с Мариссой никогда бы не разбили ледяную стену недопонимания.

Конечно, прежние отношения вернулись не сразу. Им еще многое предстояло обговорить, понять и принять, но обе фрейлины остались с ней, стояли рядом во время коронации принца Кирана, во время объявления ее последней Солнечной королевой, во время принятия обязанностей регента и конечно, во время бала, они неизменно были рядом, поддерживали, оберегали и помогали во всем. И не только они, но и Феликс, начавший активный процесс по чистке кадров, Сорос, пожелавший сразу после коронации вернуться в Илларию, Андре, также вознамерившийся покинуть ее на время, чтобы восстановить и возобновить дело Его Величества по расширению флота. Конечно, Ричард Колвейн, который все это время был учителем, отцом и другом для нее, леди Маргарет, заменившая мать и несравненная королева Юджиния, без которой ничего этого не было бы.

— Ну, что? Теперь мой внук в безопасности, — заметила она, после всех официальных церемоний.

— С ужасом думаю, что и вы покидаете меня, — вздохнула Мэл.

— Увы, но мне предстоит моя собственная борьба, — ответила королева и взяла Мэл под руку. — Ужасно, я приехала сюда с пятью чудесными фрейлинами, а уезжаю совсем одна.

— Как? Даже леди Берта не едет с вами?

— Похоже, и у нее нашлись свои сердечные привязанности, — с намеком сказала королева. Мэл удивленно перехватила ее взгляд, направленный на воркующих в сторонке леди Берту и…

— Андре? Не замечала.

Но сейчас связь была на лицо. Камер-фрейлина смеялась, краснела, пила шампанское и кокетничала, тогда как Андре был весьма доволен собой и все время улыбался, глядя на леди Берту.

— Похоже, эти двое нашли общий язык в период наших приключений.

— Я всегда буду благодарна леди Берте за то, что она для нас сделала, — призналась Мэл. — И вам.

— Перестань. Ты для меня сделала не меньше. Я чувствую себя лет на тридцать моложе. Никаких хворей, болячек, да и выгляжу я…

— Если хотите, я могу…

— О, нет, нет. Я свою молодость прожила, и весьма неплохо, скажу я тебе. Но, спасибо за предложение, моя дорогая. Кстати, а как им удалось убедить знать, не говорить о твоем маленьком секрете?

— Мы пообещали не преследовать тех, кто принял другую сторону. Ну, и они боятся моей мести. Они же не знают, что моя магия безвредна.

— И слава богам. Только представь, что будет, если местные дамы узнают, что ты способна вернуть им вторую молодость. Тебя растащат по кусочкам, моя дорогая.

— С ужасом думаю, что так оно и есть.

— И все же твой дар — твое спасение. Он не даст тебе пропасть, что бы не случилось в твоей жизни дальше.

— А также может послужить отличным рычагом убеждения тех, чьей поддержкой захочу поручиться. Знаете, губернатор Андорский прислал мне удивительную по красоте диадему в благодарность.

— Как щедро с его стороны, — заметила королева.

— И не говорите. А еще трогательное письмо с восхищениями.

— Не может простить себе, что не разгадал тебя?

— Скорее всего. Или он действительно благодарен.

— А об этой… ничего не слышно?

— Дэйтон ездил к ней в загородный замок, вернулся мрачный и несчастный. А у меня даже слов нет, чтобы его утешить.

— Стерва умеет отравлять жизнь.

— Да, и причинять боль. Сорос хочет забрать принца с собой в Илларию.

— Хорошая мысль, — заметила королева. — Быть может, вдали он забудется.

— Я очень надеюсь на это.

Мэл было трудно прощаться с ним, ведь он столько сделал для нее, фактически спас, отказавшись от многого, а она… не могла ничего предложить взамен. Эти сожаления терзали, заставляя трусливо избегать его. Но на прощальном балу королевы у нее не осталось такого шанса.

Все было чудесно: официальная речь, музыка, закуски, танцы, наряды дам, не слишком фальшивые улыбки придворных. Девочки постарались на славу, а она смогла насладиться обществом королевы, ее наставлениями, советами, и пожеланием быть сильной. И все же среди друзей, всей этой толпы она вдруг почувствовала себя страшно одинокой. И стало горько от того, что в свои двадцать с небольшим она обречена на вечное одиночество.

— Ваше Величество…

Мэл вздрогнула от этого приветствия, особенно произнесенного тем, кого она избегала.

— Принц… — официально сказала она, а когда фрейлины, окружающие королеву отошли, чтобы им не мешать, тихо прошептала — ужасно, я наверное никогда не привыкну к этому.

— Уверен, что очень скоро вам даже понравится, — улыбнулся он по-новому как-то. Ей казалось, что будет тяжело говорить с ним, но нет, он был невозмутим, вежлив и… словно огромная глыба тяжести свалилась с его плеч.

— А вы изменились.

— Я перестал терзаться чувствами. Знаете, я уезжаю.

— Вы все-таки решились.

— О, неужели вы будете скучать по мне? — шутливо спросил он.

— Конечно, — совершенно искренне ответила она. — Вы спасли меня, дважды. Принесли ради меня такую жертву, отказались от трона…

— Я никогда этого не хотел, — перебил он. — Я думал, что так добьюсь любви моей матери, но вовремя осознал, что нельзя заставить себя полюбить. Это либо есть, либо нет. К тому же, и я перестал терзаться виной, что так мало ее любил.

— И вас это успокоило?

— Примирило с самим собой скорее, — признался принц, а через секунду произнес еще одно признание: — Но если бы трон позволил мне обрести вас, я никогда бы не отказался от него.

— Дэйтон…

— Нет, не надо меня перебивать, прошу. Я знаю, вы никогда меня не полюбите, я и не жду, но знайте: всегда, где бы вы не были, где бы ни был я, я приду вам на помощь, как друг, как брат, как сын своего отца, вашего мужа.

— Мы ведь не прощаемся с вами сейчас? — нервно улыбнулась она.

— Нет, — сказал он и посмотрел на нее так… не с просьбой, не с мольбой о взаимности, а со смирением, принятием, неизбежностью. Ей стало тоскливо и больно в глубине души, но он быстро пришел в себя и заразительно рассмеялся. — Я буду писать вам обо всех наших приключениях в Илларии.

— Я буду ждать, — прошептала Мэл, в надежде, что он не напишет ей ни одного письма, что встретит свою настоящую любовь в Илларии или где-то еще и забудет о своей глупой влюбленности в нее. Как бы она этого хотела…

— Да, совсем забыл. Моя… леди Элиран передала вам это.

Мэл посмотрела на то, что достал из кармана принц, и удивилась:

— Мамин гребень? Откуда?

— Она нашла его на корабле. Я солгал тогда, сказал, что он принадлежит Мэдди. Возьмите. Я проверял, он не отравлен.

— Вы думаете, она смирилась?

— Не знаю. Но она показалась мне сломленной. Наверное, только сейчас она, наконец, начала осознавать, что его больше нет. Раньше ей мешала это сделать нескончаемая борьба за власть. Теперь же бороться больше не с кем.

— Вам покажется, что я сошла с ума, но мне жаль ее. Наверное, она очень любила короля.

— Не знаю. Я думал, любила. Даже винил его в какой-то мере, но сейчас, я понимаю, что любить, значит, желать счастья, от всего сердца, пусть даже не со мной.

— Мама когда-то говорила, что полукровки, как и дэйвы, любят лишь однажды. Но, мама во многом ошибалась. Она всю жизнь так боялась короля, так боялась, что Александр погубит меня, а вышло так, что именно я стала причиной его гибели. Кто знает, может, и в этом она ошибалась.

— Не знаю, то ли мне этого желать, то ли нет, — хмыкнул Дэйтон, переводя грустный разговор в шутливый. — Я скажу вам, лет эдак через пять.

— О, я буду ждать с нетерпением, — ответила Мэл в той же шутливой манере, и все же, когда он ушел, ей стало легче. Чувство вины за разбитое сердце иногда может ранить куда сильнее неосторожно нанесенной обиды, наверное, потому, что ты не можешь ничего исправить, как бы ни старался.

* * *

Ровенна сидела на коленях у камина и жгла письма. Свои к королю, его к ней, его бумаги, записки, дневники. Она бы весь замок сожгла, в котором он прожил большую часть жизни, спасаясь от интриг двора, если бы ей было куда идти. Конечно, за годы у власти, она стала чуть ли не самой богатой женщиной Арвитана, а вот своим домом так и не обзавелась, точнее не так, ее домом всегда был дворец, который сейчас заняла другая.

Она чувствовала себя несчастной и разбитой, и даже последний подарок, который она приготовила для всей этой мерзкой шайки, не радовал. Все было кончено, и с осознанием этого пришло другое осознание — его больше нет. Вдруг она почувствовала там, где билось сердце, жгучую, невыносимую боль, слезы брызнули из глаз, и она впервые за много-много лет разрыдалась.

Кто-то постучал в дверь, она обернулась, поспешно вытерла слезы и жестко посмотрела на Ирму, верную служанку, единственную из всех, кто пожелал остаться с ней, впрочем, леди Элиран никогда не умела быть по-настоящему благодарной и сейчас, ее появление не вызвал ничего, кроме глухого раздражения.

— Я же просила меня не беспокоить! Что непонятного было в моих словах?

— Миледи, к вам пришли, — невозмутимо ответила Ирма, прекрасно зная характер своей госпожи. Ее давно уже не пугали крики синьоры, по большей части они были пустыми и не несли никакой угрозы.

— Кто? Стража? Они, наконец, поняли, что леди Ровенна Элиран, дочь графа Мартона никогда не сдается? Ну, что же ты? Зови, зови этих ублюдков сюда.

— Миледи, это мужчина, — все также невозмутимо отозвалась Ирма.

— Всего один? Или это предатель Вернер решил еще что-то с меня поиметь, тогда гоните его в шею.

Подонок предал ее, как только запахло жареным, один из многих, переметнувшихся на сторону девчонки.

— Нет, это не господин Вернер.

— Да что ты мямлишь, убогая? Черт, даже сейчас меня окружают идиоты.

Ровенна разозлилась, поднялась, оттолкнула компаньонку и пошла в холл, где ожидал ее таинственный визитер. Но каково же было ее удивление, когда она увидела своего старого знакомого из прошлого.

— Кроули? Ты?

Ее поразил его вид. Какой-то странный, трясущийся, полубезумный взгляд, лохмотья вместо одежды, да она с трудом узнавала в этом худющем старике своего давнего любовника.

— Что с тобой случилось?

— Жизнь потрепала, — криво усмехнулся он.

— Что ты делаешь здесь?

— Я искал тебя.

— Зачем?

— У меня есть кое-что для тебя, информация, за которую можно отдать очень много, целое состояние.

— Что ты можешь мне такого предложить? — скривилась Элиран.

— Для начала… я бы выпил.

Она не поверила ему, но заинтересовалась. Поэтому велела Ирме отвести его в комнаты для гостей, приготовить ванну, накормить, побрить, привести в божеский вид. Да и самой не пристало встречать гостей в испачканном сажей платье, особенно, если после ей больше не доведется принять ароматных ванн.

Через час они оба встретились, посвежевшие, успокоившиеся, готовые для разговора.

— Так что ты хочешь рассказать? — спросила она, предлагая мужчине сесть.

— Не все так просто.

— А, понимаю, ты хочешь денег. Но я не готова платить тебе за пустоту.

— Мне и не нужны деньги, — покачал головой Кроули и снова его взгляд стал отстраненным и полубезумным. — Я принес кое-что. Я нес это очень долго, берег, как мог.

Он подал ей какой-то сверток, но Ровенна побрезговала прикасаться к нему, тогда он сам его развернул и то, что она увидела перевернуло в ней все.

— Откуда? Откуда ты это взял? — вскрикнула она, схватила его за ворот рубашки и затрясла так, что ему силой пришлось отдирать ее от себя. — Что это за глупые шутки?

— Это не шутки, — проговорил он, потирая шею. — Он жив, твой король жив.

— Этого не может быть!

— Я сам видел его. Я говорил с ним.

— Ты лжешь!

— Нет. Его нашли в море, спасли, но он….

— Что? Что? Говори?

— Он ничего не помнит.

— Не помнит?

— Не помнит, как его зовут, что он король, что у него есть дети, жена и ты.

Она долго молчала не в силах понять, осмыслить, а после, осознав, приняв и начав соображать, спросила:

— Чего ты хочешь?

— Самую малость. Помнишь целебную магию, что спасала королеву Глорис? Платок?

Ровенна несколько минут непонимающе смотрела на него. Она совершенно забыла о тех временах и о глупой маленькой королеве тем более. Но магию она помнила, и вдруг поняла, что встречала ту же магию совсем недавно.

— А! Вспомнила! Вспомнила! — как ненормальный завопил Кроули. — Я знал, что ты помнишь, знал!

— И что с того?

— Я знаю, ты сохранила что-то еще? Платок, был ведь не один. Ты запрятала его от меня, чтобы использовать самой. Оставила ведь?

Он почти кричал на нее, обвинял и вел себя крайне возбужденно. Конечно, у нее ничего не осталось, да и как? Друзья девчонки забрали все. Но он-то об этом не знает. И она решила на этом сыграть.

— Да, ты прав. Я оставила кое-что.

— Покажи, покажи мне, — нетерпеливо потребовал он, и она, было, пошла к дверям, но через секунду остановилась.

— Нет. Пока ты не расскажешь мне все.

— Так не пойдет. Мне нужен, нужен платок.

— И я отдам его тебе. Мне он без надобности, поверь. А вот ты… можешь от меня что-то скрыть. Как я узнаю, что ты говоришь правду?

«Кроули видимо свовем растерял мозги, если поверил мне» — подумала Ровенна, когда он согласился и принялся рассказывать. О своих пьянках и проигрышах, о похищении, о каком-то уродливом Харди, злобном капитане чудовище, о бое с другим кораблем, и, наконец, о Семаре, полукровке, не помнящем даже своего имени, но как две капли воды похожем на кораля.

— А потом они высадили нас на материке и уплыли, — со вздохом заключил Кроули и замолчал.

— И ты больше ничего не знаешь? Ни их планов, ни дальнейших маршрутов?

— Нет. Я рассказал все. А теперь ты отдашь мне платок?

— Конечно, — на автомате ответила Ровенна и ушла наверх, в свои покои. Ей нужно было подумать, осмыслить все услышанное. Ведь чем больше этот безумец говорил, тем больше она верила.

— Он жив… Жив!

И только она одна об этом знает. Пока. Свидетель. Нет, она не оставит свидетеля, который может доложить маленькой дряни, что он жив. Нет, она не позволит ему. Не позволит никому больше встать у нее на пути. Пусть дрянь забрала корону, но она… она получит нечто куда более ценное.

Ровенна перестала мерить шагами комнату и начала действовать. Для начала нужно собрать вещи, драгоценности? Нет, их надо оставить, чтобы все поверили… но не все, большую часть. Кошелек с золотом и серебром, пару платьев. Все это она покидала в небольшой саквояж, и вдруг подумала о «подарке», который она оставила во дворце. Они скоро придут за ней, а если не найдут, то начнут искать, мешаться под ногами. Нет, они должны быть уверены, что она исчезла, а еще лучше умерла. Ну, конечно! Она умрет, чтобы возрадиться в новой роли, со своим любимым королем.

Но сначала нужно все устроить. Ирма, они примерно одного возраста и комлпекции, и волосы… одинаковые. Если ее принарядить, накрасить, распустить волосы, то она вполне сойдет за…

Она позвала ее, была любезной, как никогда, настолько любезной, что Ирма начала что-то подозревать. Пришлось Ровенне спешно исправляться.

— Да что тебе непонятно, убогая? Я хочу, чтобы Кроули подумал, что я здесь, в доме, с ним. Хочу обмануть его, а сама уйду на время. Ясно тебе теперь? Ты походишь, помаячишь у него перед носом, он и успокоится. К тому же с той лошадиной дозой элитного пойла, что он выхлестал, очень скоро он и себя перестанет в зеркале узнавать.

Ирма поверила, и даже согласилась надеть самое лучшее платье Ровенны. Ей было немного жаль дорогого платья, но что не сделаешь ради такого дела.

— Чулки надень, и драгоценности, на, кольца мои возьми, я знаю, ты давно на них заришься. Если сделаешь все, как я скажу, я тебе их подарю.

Удовлетворившись видом служанки, Ровенна приступила к следующей части своего плана. Ее не мучила ни совесть, ни сожаление, когда она ударила девушку медной вазой по голове. Ее не мучила совесть, когда она душила ее подушкой, когда затащила ее на кровать, когда вылила масло из лампы, и только легкая досада охватила ее, когда огонь сжигал платье, над которым трудились чуть ли не полсотни портних, платье, в котором она блистала, которое любила больше всех этих людишек, что окружали ее почти всю жизнь.

— Боги, ну что за руки у этой убогой. Я делаю одолжение миру, сжигая их, — хмыкнула она и пошла вниз за Кроули.

Идиот не ожидал подвоха и подумал, что она приглашает его в спальню для памятного рандеву. А его удивленная рожа при виде скворчащего на кровати трупа, вызвала у нее истерический смех. Бедняга, его замучила совесть при осознании того, что он натворил, и он закололся ножом для писем, у сожженного саморучно тела. Какая грустная и печальная история любви, или ограбления. Почему бы не положить ему в карманы пару ее красивых безделушек?

Она дождалась, когда займется кровать, взяла саквояж и в последний раз взглянула на дело своих рук.

— Как же хорошо все получилось, — усмехнулась она своему отражению в зеркале. Идеальное преступление, идеальное убийство, для нее это пропуск в новую, счастливую жизнь, а другие… какое ей до них дело?

* * *

Бал был в самом разгаре, когда появился встревоженный Сорос, подошел к ней, прошептал на ухо:

— С принцем Кираном что-то не так.

Она бросилась туда, боясь не успеть, опасаясь, что с ним будет так же, как с Дэйтоном и нисколько не сомневаясь, что это ее рук дело. Сорос думал также и уже послал за ней своих людей.

В покоях принца толпился народ, Эмиль был рядом, пытался помочь сереющему на глазах мальчику, Сорос быстро выгнал всех любопытных, нянек, стражей, слуг. Мальчик что-то шептал, пытался сказать, но вместо звуков из горла выходили одни хрипы. Мэл даже без осмотра поняла, что Киран умирает, что он уже во власти смерти, и спасти она его может только снова, поспорив с ней. Она подошла, уже хотела начать, и вдруг услышала: «Уилл».

— Что?

Но поняла все без слов. Уилл был с ним, когда мальчика отравили.

— Уилл, найдите его, немедленно!

Для нее эти секунды жизни стали такими же страшными, как потеря Александра, все вернулось, то состояние вернулось, когда не можешь ничем помочь. Ее брат тоже был отравлен, он тоже переступил порог смерти, и она вдруг со всей отчетливостью осознала, что двоих ей не спасти.

— Я не могу, — ее била дрожь, все внутренности сковало льдом, хотелось сбежать, исчезнуть, испариться. — Я не могу излечить двоих.

— Мой шнурок, — прошептал Дэйтон.

— Он не поможет, уже нет.

— Мэл…

— Нет. Это мой брат, моя единственная семья. Она заставила меня выбирать, я… я…

Каждая секунда промедления приближала детей к грани смерти, а у нее не осталось времени на страх и раздумья. Тварь заставила ее выбирать, расколоть свое собственное сердце на тысячи кусочков и выбрать того, кто нужен был больше этому миру.

Пока она лечила Кирана, слезы струились по щекам, вытекали, как и остатки магических сил.

— Я никогда ей этого не прощу, никогда. Тварь! Мерзкая гадина, ненавижу. Ненавижу!

И все же, она пыталась спасти и Уилла. Волосы совсем поседели, ее била крупная дрожь, но она все равно пыталась, пока леди Маргарет плакала где-то в углу, а ее друзья, просто стояли, не меньше ее застигнутые врасплох безжалостностью стервы.

Она пропустила момент, когда в комнате оказался еще один не человек — дэйв, тот самый, что недавно разоблачал ее на судебном процессе. Он подошел и коснулся ее ладони. Мгновение ничего не происходило, а потом мощным потоком в нее полилась сила, она даже руку отдернула, такой горячей та была, но этого хватило, чтобы вырвать из лап смерти и брата тоже. Когда он сделал тихий вздох и открыл глаза, она ничего не видела от слез и только и могла, что сжимать Уилла в объятиях, целовать и шептать какие-то глупости.

Мэл не знала, сколько времени провела в комнате принца, обнимая их обоих, но сил уйти, оставить детей просто не было. И только к утру она поняла, что все это время дэйв сидел рядом, в кресле у кровати принца.

— Спасибо вам, — прошептала она, боясь разбудить мальчиков.

— Не за что, песчинка дома ибиса, — также тихо и равнодушно ответил дэйв.

— Почему вы так меня зовете? Песчинка дома ибиса?

— Потому что в вас течет наша кровь, но вы не дэйва и не полукровка, как ваш супруг, вы лишь ничтожная, давно потерянная песчинка.

— А вы из какого дома?

— Из того же, что и вы. Ибисами звали черных пантер, что населяют наши горы.

— Значит, мы родственники?

— В каком-то смысле. Ваше счастье, что я был рядом, иначе бы ничего не получилось. Если бы я принадлежал другому дому, то не смог бы помочь.

— Но почему вы помогли? Ведь не должны были.

— Не должен был, но у нашего владыки на вас большие планы.

— Что это значит? — насторожилась Мэл.

— Узнаете, скоро, — туманно ответил дэйв и поднялся. — И да, сегодняшние события не пройдут даром ни для вас, ни для них.

— Что это значит? Вы хотите меня напугать?

— Нет. Просто вырывая кого-то из лап смерти, особенно если этот кто-то уже ей принадлежит, вы открываете в нем то, что было сокрыто до сей поры. Например, ваш брат, он ведь тоже наделен магией, как и вы.

— Он тоже целитель?

— Или кто-то другой. В доме ибиса, как нигде более, рождались особенные дети.

— А Киран?

— Он человек, но люди порой умеют нас удивлять. Прощайте или лучше… до скорой встречи.

И все же его слова не напугали ее так, как должны были. Она знала о последствиях, вот только не успела спросить о них для себя. Да и какая разница? Самое главное, что ей удалось спасти мальчиков от злых чар Элиран. То, что это был не яд, она поняла почти сразу. Слишком непривычными были ее ощущения, когда она лечила Кирана, и все же чем-то знакомые. Они были похожи на те, что Мэл испытала в лесу, гниль, отвращение, и страх. Она даже знала, откуда исходила эта злая магия — цветок, что стоял на окне.

И ведь она даже не представляла, как давно он там стоял. Не один день точно. Слишком быстро это зло распространилось по комнате мальчика. Ах, если бы она раньше здесь побывала, то непременно бы почувствовала. Но Киран весь последний месяц жил в крыле, занятом королевой Юджинией. Там было и спокойнее, и безопаснее, и близко к ним. А теперь, вернувшись в свои привычные покои, действие зла возобновилось и задело Уилла.

— Мэл, я заснула? Так странно. Я совершенно не помню, как это случилось.

«Кажется, Дэйв не только умеет служить гигантским источником силы, но и подрабатывает богом сна» — хмыкнула Мэл и заверила леди Маргарет, что все в порядке, и им обоим не мешало бы поспать. Это была длинная и страшная ночь.

— Иди, я побуду с ними.

— Спасибо, — улыбнулась Мэл и взяла с подоконника пропитанный злом цветок.

— Мэл, а зачем тебе комнатное растение?

— Это Кунашир — довольно пахучий цветок, особенно, когда начинает цвести. Часто он вызывает головные боли, особенно у детей, — нашлась с ответом девушка. Вообще-то она и понятия не имела, вызывает ли Кунашир головные боли, и пахнет ли, но другого, более достойного объяснения не нашла.

— Вот как? А я и не знала, — нахмурилась леди Маргарет. — Надо будет, когда мальчики поправятся, проверить все комнаты на предмет неподобающих растений.

— Неплохая мысль, — согласилась Мэл и, подхватив цветок под мышку, вышла в коридор. Ей проклятое растение не приносило никакого вреда, наоборот, листочки съеживались и желтели от одного лишь соприкосновения с ней.

В коридоре дежурил новый ведущий отряда полукровок. Сорос называл его имя, но Мэл не помнила.

— Вы…

— Айар, Ваше Величество, — представился полукровка, а она поморщилась. Всего пару дней, как признанная королева, слишком рано, чтобы привыкнуть.

— Скажите, Айар, а виконт или принц уже вернулись?

— Нет, Ваше Величество.

— Ладно. Тогда может, вы скажете, вы чувствуете что-нибудь от этого цветка?

Мужчина если и удивился ее вопросу, то виду не подал. Бережно взял цветок, осмотрел со всех сторон, но ничего необычного не почувствовал.

— И почему эта мерзость действует только на людей? Вы совсем-совсем ничего не чувствуете? Никакой магии?

— Нет, Ваше Величество.

— А от меня?

— От вас?

— Да. Мою магию вы чувствуете?

— Да, Ваше Величество.

Мэл снова поморщилась, теперь уже от немногословности своего собеседника. Хотя, наверное, они все такие. Онор тоже разговорчивостью не отличался. Королева-регент вернулась в свои прежние покои, пока не определившись, где будет жить, и решила немного поспать.

— Если виконт или принц вернутся, сообщите мне, пожалуйста, — попросила она охранника и отпустила его.

«Какая же она тварь, эта леди Ровенна Элиран» — думала Мэл, лежа в постели. — «Надеюсь, они привезут ее во дворец и подвергнут справедливому суду». Правда, она не представляла, как доказать, что это преступление совершила именно Ровенна, если никто, кроме нее не чувствует эту магию. «Пусть даже если ничего и не докажут, я найду способ, чтобы расквитаться с этим чудовищем».

Но планам Мэл не суждено было сбыться. Утром ей сообщили, что стерва сдохла. Один из любовников убил ее и сжег.

«Собаке, собачья смерть» — подумала она тогда, когда убитый горем Дэйтон рассказывал об этом, хотя собаки, порой в тысячу раз бывают лучше и добрее людей. Уж лучше этой стервы точно. Конечно, Мэл ни о чем подобном вслух не говорила, в конце концов, тварь была матерью принца, и он любил ее, и единственное, что она могла сейчас сделать, помочь Дэйтону пережить его горе.

— Мне очень жаль… — сочувственно проговорила она, коснувшись его руки.

— Как мой брат? Как Уилл?

— Поправляются, все хорошо. Все обязательно будет хорошо.

— Вы в это верите?

— Я это знаю. Мы пережили столько горя, столько потерь. Думаю, у судьбы тумаков для нас с вами уже не осталось.

— Боюсь, что она еще найдет, чем нас удивить, — пессимистически заметил Дэйтон.

Вид сгоревшего тела матери произвел на него гнетущее впечатление. Он не смог провести там и нескольких минут, а вот Сорос, Феликс и Андре задержались.

— Странно. Это Кроули. Откуда он здесь взялся? — нахмурился Феликс, перевернув ногой убитого.

— Столько лет прошло, — поддержал Андре. — Я почти забыл о нем.

— Зачем он вернулся?

— Чтобы отомстить? — предположил Андре.

— Кому? Ей? Вряд ли. Он сбежал, но скорее из страха, что король его уничтожит.

— Или стерва решит, что он слишком много знает. К тому же, она быстро нашла ему замену. Как, кстати, поживает наш барон?

— Я думаю, нет больше смысла его держать в темницах, — сухо проговорил Сорос, рассматривая пепел в камине.

— Почему же? Пусть посидит, подумает о своем поведении, может что-то новое вспомнит, — не согласился Феликс.

— Стоит ли с ним возиться? Выслать из страны и дело с концом, — поддержал Сороса Андре.

— Что ты там нашел?

— Да вот думаю, куда подевалась служанка?

— Ясно куда? Увидела сию картину и сбежала, — предположил Андре.

— Заодно и драгоценности госпожи прихватила, — заметил Феликс.

— Надо ее найти.

— Да зачем? Или тебя что-то беспокоит?

— Слишком странно все это. Появление Кроули, убийство, кража и это…

Сорос поддел кочергой ткань из камина и высыпал прямо на белоснежный ковер.

— Похоже на платье.

— И зачем сжигать платье?

— Сор, на что ты намекаешь? Что тварь жива? Уж извини, что я так о твоей бывшей, но она еще та сука.

— С ужасом думаю, что Сорос в чем-то прав. Гадина всегда проявляла недюженную живучесть. И поверить в то, что ее убил какой-то недалекий любовник… — выразил общую мысль Феликс.

— Так это или нет, но Мэл не говорим. Ей и так хватает переживаний, — жестко сказал Андре. — Феликс, сюда бы твоих спецов. Пусть каждый миллиметр этого места перевернут.

— Сам знаю. Но все равно непонятно, для чего она все это затеяла? Зачем? И при чем здесь Кроули? В последний раз его видели в Тарнасе, он много пил, кутил, и изображал из себя целителя.

— Думаю, если мы поймем, зачем приехал Кроули, то поймем, куда подевалась Ровенна, если конечно, предположить, что эта кучка обгоревшего пепла не она, — заключил Андре, и Феликс с ним согласился. Сорос же сохранял привычное молчание. В отличие от друзей, он прекрасно знал, что девушка на кровати, не Ровенна. И, кажется, догадывался, что побудило ее разыграть весь этот кровавый спектакль.

«Она знает». Ничто другое не могло сорвать ее с места и отказаться от мести. А это значит, что если он найдет ее, то найдет и Александра. Богиня требовала, чтобы он не говорил Мэл, что король жив, но она не запрещала его искать, и выяснить, наконец, что помешало королю вернуться назад, к любимой женщине?

— Придется изменить планы, — чуть слышно проговорил он и поднялся. Здесь ему делать больше нечего. Нужно спешить во дворец. Он примерно представлял, куда могла бы отправиться Ровенна, и не хотел упустить момента, не поймать, но проследить, чтобы она, сама того не зная, привела его к королю, и тогда она заплатит, за все, что натворила, а он будет надеяться, что ему хватит выдержки все это вынести.