Я засобиралась домой. Бабуля упрашивала остаться, но, мне нужно подумать, а здесь, с бабушкой думать о тяжелых вещах совсем не хотелось. Но напоследок я все же спросила:

— Бабуль, а почему ты никогда не рассказывала о своей семье? У тебя есть родители, сестры, братья, ты скрывала это?

— Почему же не рассказывала? Ты знала, что они от меня отказались, когда Андрей родился.

— Да, но я не думала, что это сделали твой родители.

— И такое бывает, милая. Дело прошлое.

— А я бы сходила к ним на ужин.

— Поверь, семья Углич, не та семья, которой можно гордиться. Уже нет.

— Ты Углич, и я горжусь тобой.

— Я тоже тобой горжусь, искорка моя, — ответила бабушка и обняла меня. Матрена надавала в дорогу пирожков, лепешек, варенья и мой любимый ромашковый чай. Половину банок я, конечно, вытащила, я ж не Геракл, в конце концов, чтобы тяжести таскать, поцеловала бабушку, до калитки на этот раз дотрагиваться не стала, мало ли что, а вот попрощаться решила, из вежливости. Но лучше бы не прощалась. Эта противная дверь написала: «Счастливого пути, темная».

— Сама ты темная, — буркнула я и пошла к повороту, но стоило только завернуть, заметила до боли знакомую машину.

— Хм, а он времени зря не терял, — прошептала я, прекрасно зная, кто так заботливо поведал, что я к бабушке наведалась. Не сомневаюсь, что и наш разговор передал во всех подробностях, а может, даже и в лицах. И даже не знаю, что бесит больше: то что они считают в порядке вещей вот так бесцеремонно лезть в мою жизнь или то, что никак не дойдет до некоторых, что я не желаю иметь с ними ничего общего.

Я решила его игнорировать. Прошла мимо машины, и даже успела полпути проделать, пока дождь не начался. И не просто дождь, настоящий ливень, а я в тонкой кофте и туфлях с открытым носом. Класс! Я посмотрела на затянувшие небо тучи, и подозрение закралось, а что если это все подстроено? С него станет над погодой поколдовать, лишь бы своего добиться. И силенок достаточно и наглости. Уууу! Ненавижу его!

— И долго ты дуться будешь? Садись в машину, простудишься.

— И пусть. Вот умру от воспаления легких, зато увижу, как тебя замучает совесть.

— Боюсь, что ты зря потратишь здоровье. Забыла, что у меня ее нет? Я даже не знаю, что это такое. Так что садись и перестань дуться. Я ничего тебе не сделаю.

— Сказал подонок, укравший мои силы, — хмыкнула я. — Слышали мы уже эти сказки. На всю жизнь хватило.

— Ну, все!

О, кажись, я его разозлила. Остановился, вышел из машины, громко хлопнув дверью. Я даже поморщилась. Как можно с такой красивой машинкой обращаться? Изверг. И этот изверг сейчас шутить был не намерен, подошел, схватил меня за плечи и без всяких церемоний прошипел:

— До каких пор ты будешь меня наказывать?

— Не нравится, катись колбаской по малой Спасской.

Совету моему не вняли, наоборот, еще сильнее разозлились. В общем, мой бывший воспользовался тем, что я сейчас почти беспомощна, затолкал меня в машину и так глянул, словно я самое большое его наказание. А он, «бедненький», вынужден терпеть такую злую, жестокую и невыносимую меня. Тьфу.

Так мы и доехали до КПП, в молчании и полном игноре друг друга. А там я вспомнила про охранников, которые весь день простояли на входе, и, кажется, один из них еще больше жаждет моей крови, чем раньше, потому что он сейчас стал не то, что на Николаева, на Самсона или Рапунцель, только мужик. Мужик Рапунцель — вот умора. Жаждущий крови Рапунцель. Не, если меня сейчас обнаружат, то устроят самосуд прямо здесь. Так что, решила я воспользоваться так сказать, ситуацией и сползла с сиденья. Эх, была бы возможность, на заднее сиденье перебралась и там спряталась. Но увы. Пришлось скрючиться и притвориться невидимкой.

Фух, вроде получилось. Поехали мы без проблем, а вот с моим скрюченным телом возникли проблемы. Какая же маленькая у этого гада машинка. Ни согнуться, ни разогнуться без травм. Пока потирала ушибленный локоть, глянула на этого типа. Удивлен и заинтригован. Вот и пусть таким остается. Я ничего объяснять не намерена. А вот он собрался спросить.

— На дорогу смотреть не забывай. Я раньше времени на небо не собираюсь.

— Хорошо, — подозрительно покладисто кивнул он и спросил: — Поговорим?

— Кажется, мы уже наговорились.

— Разве это был разговор? Я запомнил, как ты меня калечила, огрызалась и не желала слушать, а разговора не было.

— Ты ведь не отстанешь? — досадливо поморщилась я. Ладно. Пусть вещает, от меня не убудет. В крайнем случае, я всегда могу его послать.

Он улыбнулся и посмотрел на меня. А я вздрогнула от того, насколько его улыбка разилась со взглядом. Очень сильным взглядом. Он и раньше производил впечатление, а сейчас мне показалось даже, что я совсем не знаю его. А ведь так и есть.

— Я помню, как впервые увидел тебя. В пятом классе. Новенькому всегда тяжело в первый день. Слишком много внимания, впечатлений, людей. И злость. Она меня раздирала на части. Я не хотел идти в обычную школу, потому что это было как удар, намек, что я такой же, как они. Как эти пустые, бессильные дети. Как твоя подружка Кузнецова.

— Ты знал, что она регистратор?

— Да. Еще один удар. Для меня это было наказанием. И даже ты… Ты, может, не помнишь, но в тот первый день, на уроке рисования учительнице не понравился мой стиль, и она громко заявила об этом на весь класс.

— Стиль? — усмехнулась я. — Помнится, твой лист остался таким же белым, как и был в начале урока.

— Я не умею рисовать.

— И она отругала тебя только потому, что ты даже не попытался.

— Суть не в этом, а в том, что все они смеялись надо мной.

— Ну и что? Надо мной тоже часто смеялись. И я не понимаю, почему ты вспомнил сейчас об этом?

— Потому что тогда ты вызвалась помочь научить меня азам рисования.

— Да, что-то припоминаю. И, кажется, ты тогда меня проигнорировал. Я пришла в класс после уроков, а ты так и не пришел.

— Я испугался.

— Чего?

— Тебя. Испугался того чувства, что возникло во мне. С каждым годом оно росло, укреплялось, приобретало иные формы, и я до смерти боялся той власти, что ты надо мной имеешь.

— Ты об этом хотел мне рассказать? О детских воспоминаниях?

Мне было неприятно и больно вспоминать об этом, потому что то время было полностью перечеркнуто теми последствиями, которые принесло наше сближение.

— Когда ты пропала год назад, я испугался за тебя. Вик рассказал, что видел тебя с братом.

— Откуда он знал, что я — это твоя я?

— Мне нравится это: «твоя я». Повтори еще раз.

— Ага, сейчас, шнурки только поглажу, — съязвила в ответ. — И это просто оборот речи. Я никогда не буду твоей.

— Мы и до этого вопроса дойдем, — терпеливо ответил он.

Я поморщилась, но промолчала, а он продолжил.

— В нашем семействе трудно что-либо скрыть. Особенно от братьев, любящих копаться в чужих мыслях. В моих, тебя было слишком много. Вот он и понял. Рассказал. А я все думал о том, кто и как мог втянуть тебя в наш мир, ведь ты человек. Когда узнал, что ты нашлась в больнице, просто хотел убедиться, что ты в порядке, что с тобой все хорошо.

— Да, мне говорили, что ты приходил, сначала не успела спросить, а потом спрашивать стало не у кого?

— Я не мог не прийти, но встретил там Стаса. Не понимал, что может вас связывать, пока лицо его не увидел. Он так на тебя смотрел… И разозлился. Какое право он имел так на тебя смотреть? И напомнил ему, что ты всего лишь человек, а он темный, инквизитор, тот, кто должен стоять на страже закона, тот, кто не имеет права его нарушать даже ради себя. Я сам не помню, что тогда ему наговорил. Это не важно сейчас. А важно то, что я понял, что ты видишь.

— В мой первый день в школе?

— Да. Я не мог понять. Твоя аура… ты была стопроцентным человеком, но видела меня, Катю, все. И я рискнул подойти. Поговорить, понять. А вечером я перелопатил всю отцовскую библиотеку в поисках ответа.

— И понял, что я искра?

— Да.

— И тогда у тебя сложился план, как отобрать мои силы?

Он несколько минут молчал, пытаясь справиться то ли с гневом, то ли с сожалением, то ли еще с каким чувством. Но хотя бы лгать не стал. И то радость.

— Нет. План возник намного позже. Тогда я просто хотел тебя защитить. Мне казалось, что ты в опасности. Та вампирша, твое желание выяснить больше о нашем мире, преследователи, хранитель и то, что ты совершенно не помнила те две недели, когда тебя не было. Когда ты пришла ко мне домой, я испугался, что Вик все расскажет, что братья что-то сделают тебе, поймут, кто ты. Я боялся всего. Потом был поцелуй, и сила. Я ощутил ее в себе. Никогда раньше я не чувствовал подобного. Это… то, что ты дала мне, позволило спрятать мысли от братьев, и даже от отца. Он так и не догадался, хотя, казалось, самым первым должен был понять. Но в тот раз я забрал у тебя так много, что отсвет твоей ауры помешал ему увидеть. А после я выслушал длинную лекцию о том, что даже мне не позволено встречаться с человеком. Но его запреты и приказы не возымели должного эффекта. Меня в тот момент больше волновало то, что ты в библиотеке, одна с моим братом, а тебе достаточно полунамека, чтобы раскрутить все до конца.

Он рассказывал, а передо мной стояли картинки нашего прошлого, такого близкого и далекого одновременно, такого болезненного и чудесного.

— Я подумал о силе только после катка. Точнее, я и раньше думал об этом, но по настоящему только тогда. Но оставалась ты. Мне почему-то казалось, что я обязательно должен делать выбор между тобой и силой. Я колебался. Пытался оттолкнуть тебя, хотел, чтобы ты сама увидела, какое я чудовище, но чем больше я старался, тем ближе ты подходила, пока не пересекла ту черту, когда назад пути уже не будет. Помнишь? Там, где мы смотрели на звезды.

— Так это я виновата в том, что ты сделал?

— И нет и да. Ты была слишком наивной, слишком доверяла мне, а я не понимал почему? Я не понимал, не верил до конца, что ты можешь так меня любить. Что ты видишь именно меня, а не урода, у которого вместо таланта и силы одни крупицы. И это пугало меня. Твоя любовь пугала меня и делала слабым. Заставляла себя ненавидеть.

На этот раз молчали мы оба. Я слышала урчание мотора, ветер, биение собственного сердца, но в душе было так же пасмурно, как там, за окном. И мне хотелось плакать, потому что сейчас, каждым своим словом он воскрешал то, что я так тщательно старалась забыть.

— И наша ночь…

— Пожалуйста, не надо об этом, — простонала я, но он не послушал.

— Я должен, должен тебе все рассказать, потому что иначе ты не поймешь. Это была самая прекрасная ночь в моей жизни. Не знаю из-за чего больше. Тогда мне казалось из-за силы, а ты… у меня было достаточно женщин. Я не понимал тогда… многого.

Внезапно он остановился. Прямо на дороге, а потом съехал на обочину, заглушил мотор и повернулся ко мне.

— Я не понимал, что с любимой женщиной все иначе. Я убедил себя, что любовь не так важна, как сила. И я ее получил, и был счастлив. Видел восхищение в глазах отца, неверие и восхищение, а после страх, что я использовал внучку Алевтины Углич.

— Замолчи, пожалуйста…

— Нет, — он схватил меня за плечи, но в глаза его я смотреть не могла.

— Он на меня наорал, а я впервые за всю свою жизнь ударил его магией. Так сильно, что потекла кровь. Я увидел страх. И мне он понравился, понравилась вся эта власть. Стоит только щелкнуть пальцами, и мир переворачивается, ты получаешь все, что захочешь. Любая прихоть исполняется, любой каприз. Ты можешь иметь все. Деньги, власть, женщины, любая. И я наслаждался всем этим. Долго. Целый месяц. Пребывал в какой-то безумной эйфории. А потом ты начала мне сниться. И все эти девушки, что окружали меня… с ними не было и десятой доли того, что было с тобой. Нет, я пытался убедить себя, что все не так, что ты мне не нужна, пока не затошнило, пока не понял, что все они одинаковые, что как бы красивы, умны, добры и нежны они не были, мне нужна только одна. Я понял тогда, что ошибся с выбором. Понял, что вся эта сила ничто, если тебя нет рядом, если ты не смотришь, не восхищаешься, не говоришь со мной. Ты знаешь, что я порой ждал ночи, целый день, потому что знал, что там увижу тебя, там я буду рядом. И там ты не будешь смотреть на меня с такой болью, как тогда в Праге.

Чертовы слезы, чертов Егор. Ему удалось довести меня до слез, разбередить старые раны и основательно там поковыряться. Так плохо мне не было уже давно.

— Я жил, существовал точнее, зная, что у меня нет никакой надежды, что я не смогу ничего вернуть, что я сам так бездарно все испортил. Сам же разрушил свою жизнь, и даже то заключение в камере смертников показалось глупой шуткой по сравнению с тем дерьмом, в котором я пребывал все это время. А потом появилась ты, чтобы меня спасти.

— Я сделала это, потому что ты был невиновен.

— И только?

— Зачем ты спрашиваешь? Зачем мучаешь меня? Все кончено, все давно уже прошло.

— Нет. Не прошло. Иначе, зачем мне жить? Я не собираюсь больше ни дня жить без тебя.

— А меня ты спросил? Хочу ли я возвращать давно похороненное прошлое?

— А я не хочу его возвращать. Я хочу строить будущее, с тобой.

— Это невозможно.

— Не правда. Позволь мне доказать.

Егор наклонился ко мне, а я вжалась в кресло, страшась того, что он собирался сделать. Но разве мои слабые протесты могли его остановить? Да я и сама не желала. И когда он меня поцеловал, мне показалось, что мир перевернулся вокруг своей оси и вернулся на свое законное, правильное место.

— Вот видишь. Нет ничего невозможного, пока ты любишь.

— Это больная любовь, отравленная.

— Ее можно исцелить.

— Нет. Нельзя. Потому что я не верю. Ни единому слову твоему не верю. Слышишь? Ты использовал меня, ты все разрушил, ты… я очень тебя любила, а ты не стоил… не стоишь ничего. Отвези меня домой, или я пойду пешком.

Я попыталась выйти, потому что больше не могла рядом с ним находиться, не могла ни видеть, ни слушать его, ведь еще чуть-чуть, и я поддамся, поверю его словам, поверю, что можно все вернуть. Потому что, как бы хорошо мне не было с Диреевым, с Егором, с тем Егором я хотела прожить всю жизнь. Он был моей половинкой, а этого я не знаю и не хочу знать.

— Ладно, — сдался он, даже руки вверх поднял, показывая, что не станет больше их распускать. — Закрой дверь, пожалуйста.

— Еще раз коснешься меня без разрешения…

— Знаю, знаю, отправишь меня в тундру. Правда с браслетом проблематично будет.

— Ничего, я найду способ, — хмыкнула я, вспомнив мохнатого охранника. Кажется, даже с браслетом, я все еще опасна для окружающих.

— Я тоже, — ответил он.

— Найдешь способ, как отправить меня в тундру?

— Найду способ, чтобы ты начала мне доверять.

— Обломаешься в поисках.

— Ничего, мне не привыкать. К тому же, у меня есть большое преимущество.

— Это какое?

— Узнаешь, скоро.

— Ты такой… самодовольный. Ничего тебя не берет.

— А почему нет? Я свободен, рядом любимая девушка, не обремененная отношениями с моим братом, чего еще желать?

— Может, скромности? Тебе бы не помешало.

— Скромность? Это не про меня.

— Как и совесть. И как тебе без нее живется?

— Прекрасно живется, а вот без тебя хреново.

— Ты можешь хоть минуту прожить без этих намеков? — разозлилась я, не знаю на кого больше, на него или на себя, за то, что мне нравится то, что он говорит.

— Нет, раз нельзя касаться, то я буду рассказывать о том, что чувствую. Хотел бы знать, что чувствуешь ты, но, думаю, не расскажешь.

— Я хочу, чтобы ты скорее меня до дома довез. Специально что ли выбрал окружную дорогу?

— Как ты догадалась? — улыбнулся он, открыто так, по-мальчишески, не знала даже, что он так может. Я даже засмотрелась, а когда поняла, что и он наблюдает, смутилась, покраснела, надулась, отвернулась к окну, да так и не поворачивалась до самого дома. Хотела сразу же выйти, но он остановил:

— Эль, я знаю, это не легко, но попытайся поверить. Я люблю тебя.

Я промолчала. Взяла пакеты с заднего сидения, и пошла к подъезду, не оглядываясь, пусть даже мне этого очень хотелось.