Я поняла, почему бабушка и хранительница навестили нас утром, когда вошла в свою комнату, а на меня бросился большущий, пушистый кот с громким криком:

— Элька!

Ё-мое, да это же Крыс. Его противный голос я ни с каким другим не спутаю.

— Крыс?! Ты шкурку сменил?

— Так, как ты захотела, так и сменил.

— Я захотела? — удивилась я.

— Ага, — хмыкнул Крыс и пристроился на моих коленках. — Недели две назад, я преспокойненько жевал сыр в банке, а потом бух! И я кот. Теперь от сыра воротит, зато странно привлекают бывшие сородичи по дому.

— По какому дому?

— Так по этому. Я их знаешь как построил. А теперь вот сожрать тянет. Шкурка так себе, конечно, но куда лучше, чем быть крысой или рыбой. Теперь я и ответить могу. Рожу всяким обзывателям так расцарапаю, мало не покажется.

— Крыс, я так скучала.

— И я, — признался хвостатый и обнял меня своими порядком выросшими лапами, прямо как человек. — Но, ты это… у меня больше не забалуешь. Второго обучения в том дурдоме я не переживу.

— И не говори, — откликнулась в ответ и поведала своему ушастому обо всем, что без него тут происходило.

Крыс порадовался сданному экзамену, нахмурился, когда рассказала о Дирееве, а вот о Егоре упоминать не стала. Боюсь, что ему вся эта история не понравится. И, теперь он не хуже Агнессы может мне жизнь подпортить. Если прежнего Крыса можно было в банку посадить, хрен выберется, а Агнессу в ванне запереть, то Крыс — кот, замучает всех. В том, что он по-прежнему голосистый я успела убедиться при приветствии. Да и когти эти оптимизма не внушают.

А вечером Диреев принес мне досье. И открыв его, я поняла, что Егора подставили. На самой первой странице была фотография.

Девушка, слегка прикрытая простыней. Она лежала на животе, лицо повернуто в бок, глаз почти не видно. Светлые волосы рассыпаны по подушке. И знакомая татуировка на руке, которая сейчас не светилась, превратившись в обычную синюю краску. И номер. А рядом их совместная фотография с какой-то вечеринки. И тот же слегка презрительный взгляд. Я бросилась к Дирееву. Не застала его в комнате, тогда решила найти бабушку, но и ее в комнате не оказалось. Зато оба обнаружились внизу.

— Вот вы где. Нам надо поговорить.

Я рассказала им все. От и до. Как увидела свое свечение в зеркале, но у убитой его не было, как мы встретились в туалете, и эта психованная девица копировала меня. Но главное, татуировка пачкалась. Что совершенно невозможно, если ты истинная искра. Я проверяла на Эспе, на Омаре. Но они, казалось, не слышали меня.

— Милая, послушай, в инквизиции не дураки сидят, понимаешь? Они все проверили. Они были в его номере одни. Никто посторонний туда не входил и не выходил. В отеле везде камеры. И записи никто не менял.

— Я не говорю, что убил не он, я говорю, что она не искра. А значит, никакой смертной казни быть не может.

— Эля, это недоказуемо.

— Я расскажу на любом суде, что встречалась с ней, что и как она делала.

— И любой суд докажет, что ты говоришь это, чтобы спасти бывшего.

— А разве это отменяет то, что я не лгу? Бабуль, ну, пожалуйста. Сделай что-нибудь. Останови все это безумие. Пусть они проведут еще одно исследование.

— Это невозможно, Эля.

— Да почему нет?

— Потому что тело девушки уже кремировано.

— Как удобно, — хмыкнула я. — Хорошо, а номер? Номер на ее руке?

— Этот номер зарегистрирован в инквизиции. Она была искрой. У нее был даже свой хранитель.

Вот так. Каждый мой довод разбивался об их аргументы. Что бы я не говорила, что бы не пыталась доказать, везде встречалась с глухой стеной отказа. И вдруг поняла.

— Тебе все равно. На руку даже. Вам обоим.

— Ты чушь сейчас несешь, ты знаешь? — встрял Диреев.

— Может быть. Но его убьют. А вы ничего не хотите делать.

— Глупая, мы же о тебе заботимся, — поддержала бабушка.

— А обо мне не надо заботиться. Я как-нибудь сама справлюсь, — ответила я и ушла, полностью разочарованная разговором.

Они оба не хотят меня слушать. Все решили для себя, но я так не могу. Я не могу просто сидеть здесь и ждать, когда невиновный умрет. Когда он умрет. Поэтому я не думала, просто набрала номер Виктора и побежала наверх, собирать вещи.

Единственным препятствием был Крыс, который увидел мои метания по комнате и страшно удивился:

— Элька, ты что это такое делаешь?

— Прости, Крыс, но тебя это не касается, — ответила я, взмахнула рукой и отправила его… в Мексику. К Эспе. Он даже понять ничего не успел. Прости, Крыс, но в этом деле ты мне только помешаешь.

Я знала, что Диреев догадается. Но не думала, что все будет так.

— Что ты задумала, Эля?

— Пожалуйста, не держи меня.

— Нет. Ты сейчас распакуешь вещи, и забудешь о своих глупых мыслях.

— Он твой брат.

— Он сделал свой выбор.

— Как ты можешь, после всего, что я рассказала?

— Я повторяю. Он сделал свой выбор уже давно. Когда перешел черту с тобой.

— Причем здесь это?

— При том. Думаешь, ему на суде это не припомнят? Одну искру он уже лишил сил, почему бы не использовать вторую?

— Она не искра, сколько еще повторять? — закричала я.

— Они об этом не знают. И простого слова мало, Эля. Нужны доказательства. У тебя они есть?

— У меня есть память. А в вашей чертовой инквизиции есть специалисты.

— И ты готова на это? Ради него?

Диреев сейчас выглядел так, словно я его ударила. Ну, почему он не понимает, почему мучает меня?

— Ради тебя, я бы сделала то же самое. И ради Кати, Олеф, бабушки.

— Хм, спасибо, что приравняла меня к своим друзьям, — обиделся он.

— Ну, прости, что не могу быть твоей бессловесной, покорной девушкой. Прости, что не умею, да и не хочу подчиняться.

Он не понял. Ничего не понял. Увидела по заледенелому взгляду. Ненавижу его таким. Ненавижу ссориться. Но иначе не могу.

— Я не дам тебе уйти, — неожиданно преградил путь Диреев. Я поняла. И, кажется, сейчас, придется применить на практике все то, чему он меня учил. При чем на нем же. На этот раз я начала первой. Ударила, а он попытался схватить, выскользнула, перебежала через кровать и кинула в него ночник. Хотела бы я, чтобы это походило на игру, только сейчас мы играли по серьезному. И били друг друга также больно. Точнее я била, а он пытался меня скрутить. В какой-то момент у него получилось.

— Перестань. Я не хочу причинить тебе боль.

— Ты уже ее причинил.

— А сколько раз ты мне боль причиняла? Напомнить? Начиная с того момента, когда отдалась моему брату.

— Что ты несешь? Мы тогда даже не были знакомы.

Он не ответил. Резко отпустил и сказал:

— Уходи. Беги к нему. Но если ты сейчас уйдешь… нас больше не будет.

Я задохнулась от боли. Как он может? Раздирать меня по живому. Я же… люблю его. Не сразу. Не в один миг, не наш первый раз, и даже не неделю назад я поняла это. Вчера, когда он рассказывал о себе, о своей семье, своей боли, когда открывался мне, я вдруг поняла, что хочу разделить его боль, хочу подарить тепло, нежность, хочу быть рядом. Просто быть с ним.

Но Егор… я буду себя ненавидеть за то, что из-за слабости, из-за каких-то старых обид позволю ему стать крайним. И как же это иронично. Почти год назад я потеряла любимого, теперь снова из-за него, я тоже теряю.

— Прости, — прошептала я, и сняла подаренный им кулон. — Мне жаль, что ты так думаешь, жаль, что не понимаешь.

Он остался равнодушным, даже когда я положила его кулон на стол. А у меня слезы из глаз брызнули, и захотелось накричать на него или на себя. На свою глупость. Я сама разрушаю все. Но если смирюсь, если останусь сейчас, то кем я буду? Уж точно не той Элей, которую любит Диреев. Поэтому я взяла сумку и ушла. Сил, чтобы посмотреть на него у меня не осталось.

— Привет. — Катерина вышла из своей комнаты с сумкой в руках.

— Ты куда?

— С тобой подружка.

— А.?

— Алевтина Георгиевна поведала о твоем с ней конфликте. Просила присмотреть. Но, зная тебя, я просто собрала вещи. Ну что подруга, лишний билетик на вашем борту найдется?

— Наверное. У Виктора частный самолет.

— Значит, мы летим домой?

— Похоже на то. Не пожалеешь?

— А ты?

Я не ответила.