— А она миленькая, — проговорила я, наблюдая за Лили. Дочка Эльвиры была очень подвижной и совсем не боялась взрослых. И улыбалась так, что сердце сжималось от умиления. Дети, особенно в таком нежном возрасте, не могут не вызывать улыбки и желания прикоснуться, потискать, услышать их заливистый смех. Такой заразительный.

— Я рада, что ты здесь, Аура, — проговорила Эльвира. Поорала, конечно, куда ж без этого. Обняла, расплакалась, но не испепелила. И то радость.

— Ваша девочка выросла. Теперь есть другая.

— Да. Но надеюсь, она не будет такой…

— Занозой в заднице?

— Проблемной, — улыбнулась Эльвира.

— Да уж. В этом вся я. А я вам написать хотела. Очень. Много раз порывалась. Я жилу нашла. Тройную, представляете?

Я говорила и говорила о пустяках разных и не могла остановиться. Нервничала просто. Уходить не хотелось. И чем меньше времени оставалось, тем больше я хотела остаться.

— Вы приедете поглядеть, как идет строительство?

— Когда?

— Думаю, через неделю они уже закроют жилу. А я хотела Миле ее показать. Ей равновесие восстановить надо. Видели, что с ее силой творится?

— Это из-за беременности. Но ты права, нервы ей полечить необходимо. Наверное, мы воспользуемся твоим предложением.

— Я еще спросить хотела, — внезапно проговорила я. И полог тишины поставила. Самый мощный, на который была способна. Но Эльвира улыбнулась и остановила.

— У Лили на редкость громкий голос. Поэтому мы с Корином изолировали эту комнату, в том числе и от прослушки. Спрашивай. Никто не услышит.

— Что вы знаете о ребенке Гвинервы? Еще одном из рода Леер?

Сам вопрос не удивил ее. Скорее, моя осведомленность в этом вопросе. А меня — ее спокойствие при этом.

— Ребенок действительно родился. И Арон поручил твоему отцу решить судьбу ребенка. Тогда он еще ему доверял.

— И куда он его дел?

— Я не знаю. Тогда меня… нас всех больше интересовала Лили.

Малышка Лили, услышав свое имя, поползла к матери, и та легко подняла ее на руки и усадила на колени.

— Значит, тупик.

— Прости, мне жаль, что не смогла помочь.

— Да. Мне тоже жаль, — ответила я и отобрала у малышки свой локон, который та норовила попробовать на вкус.

Мы ушли ночью. Акрон и я. Искать Илану. Зря я ее отпустила, но не думала, что выйдет все так… хорошо. Даже надеяться не смела. Боялась только, что Акрон поймет. Он многое понимал. Всегда. Может, и понял, но, как и раньше, ничего не сказал. С Милой мы договорились встретиться в Нерисе. Ей полезно сейчас будет вырваться из того клубка отчаяния, который сама же и сплела. Увидеть все другими глазами. Более ясными, что ли. А Мира к Черемшам проводит. Пока жилу не закрыли, нужно дать ей шанс побывать там. Увидеть то, что видели мы.

Из города легко выбрались, а вот дальше начались проблемы. Мы слишком много внимания привлекали. Непозволительно много.

— Одной мне легче было бы, — в который раз сказала я, а он в который раз просверлил укоризненным взглядом и увлек за собой в темноту. Патрулей стало больше, и страха вокруг. После нападения Свер больше не был свободным или даже беззаботным краем. И многие это поняли. Наместники отчаянно искали силу, способную если не защитить, то хоть противостоять. А кто защитит лучше Адеона?

— Думаешь, он пойдет на это?

— Почему сама не спросила?

— Не до того было.

Меня тогда счастье переполняло и желание не упустить ни одного мига из нашего, только нашего времени. Не до разговоров было о чем-то подобном.

Акрон хмыкнул, но ответил.

— Может, поможет, если наместники на уступки пойдут.

— Уступки? Насчет чего?

— Насчет союза против Легории. А они не пойдут. Слишком привыкли к своей свободе, к теплу, к этой безнаказанности всеобщей. После Аделара они испугались сами того, что натворили.

— Я догадывалась, что все не просто так.

— Не просто, — согласился он, — Безликие не полезли бы, если бы им не позволили это сделать. А теперь пожинают собственные плоды.

— У меня здесь много друзей. Им что-то угрожает?

— Так далеко вглубь никто их не пустит, успокойся.

— Слабая попытка меня подбодрить.

— Мир меняется, Аура. Война неизбежна. Теперь уже даже ты не сможешь этого остановить. Вопрос только в том, кто и на чьей стороне будет.

— На чьей будет Адеон?

— Я не знаю. Я не знаю, что будет, когда он узнает.

— Замолчи, — я не выдержала. Испугалась этого перехода к главному.

— Это не поможет, Аура. То, кто ты, и кто твой халф… В лучшем случае не отпустит.

— А в худшем?

— А в худшем нас ждет второй Арон.

— Я не допущу.

— Надеюсь. Но ты не знаешь, что такое связь побратимов. Истинная связь.

— Перестань меня пугать. Я прекрасно справлялась все это время. Как видишь, еще в своем уме.

— Ты никогда не встречалась с ним в реальном теле.

— Хочешь сказать, что встретившись с ним лицом к лицу, я разлюблю? Забуду все? Уподоблюсь Гвинерве с этой ее страстью? Ты меня не знаешь.

— Может, и нет. Но ты и сама не знаешь, что может случиться. И лучше, если ты скажешь ему об этом сама. Пока Азраэль не поведал.

— Он не сделает этого.

— Сделает, когда поймет, что Рейвен нашел тебя. Если уже не понял.

— Что?

— Ты светилась Аура. Испытывала слишком сильные эмоции. Я их чувствовал, да пол-Велеса пребывало в эйфории. Те, кто могут ощущать это. И даже если до него отголоски не дошли, то уж с обонянием у него все в порядке.

— Надеюсь, ты не прав.

— Надейся.

— Ты так говоришь, словно обвиняешь меня в чем-то. Я не выбирала себе халфа. Да будь моя воля, он был бы последним, кто…

— Почему? — перебил меня Акрон.

А я осеклась. Вот дура. Совсем забылась. Нельзя, нельзя им говорить о том, что именно Азраэль меня убил. Нельзя. Иначе он сорвется. И без того ужасная ситуация станет еще ужаснее.

— Давай лучше сосредоточимся на поисках девушки.

— Которую ты тащишь в Легорию? Действительно думаешь, что она наследница?

— Понятия не имею, кто она. Но очень хочу выяснить.

— Ты ведь на нее маячок поставила. Не логичнее бы было просто подождать ее в той деревеньке?

— Она ребенок почти.

— Дети должны рано или поздно вырастать.

— Но не в подобной ситуации.

— А упрямства в тебе не поубавилось.

— Ты помогать будешь или упрекать?

— Хорошо, — сдался он, — Надо отдохнуть.

— Никакого отдыха. Илана где-то там, и я не собираюсь отдыхать, пока она в опасности. Совсем одна.

— Насколько я знаю, дочка наместника Аделара тебе ровесница, — хмыкнул он.

— И что? Есть люди вдвое старше меня, а беспомощные как дети. А в Илане ни капли силы. Я должна ее бросить?

— Прости. Совсем забыл, на что ты готова ради друзей. Если считаешь их таковыми, конечно.

А вот и первый камешек в мой огород. А я все думала, когда же холодный и равнодушный, слишком закрытый Акрон проявит свое раздражение. Ведь Эйнар и даже Ноэль не стеснялись в выражениях, говорили много и обвиняли не меньше, а Акрон молчал. Теперь открылся.

— Ну, хорошо, — я остановилась и посмотрела на него, — Говори. Здесь и сейчас, все, что хочешь сказать.

— Думаешь, слова помогут?

— Полегчает, наверное.

— Ты просто не знаешь, не понимаешь, каково это было. Для всех. Для него…

— И для тебя. Ты прав, не понимаю. Но открыта для того, чтобы понять.

— Правда, хочешь?

— Если тебе станет легче.

— Будет больно.

— Перетерплю, — беспечно ответила я, и как же сильно об этом пожалела потом, когда мы все-таки сняли гостиницу. И Акрон мне показал то, что навсегда отпечаталось в памяти. То, от чего хотелось кричать во все горло. Лучше бы не показывал.

* * *

Сначала ничего не происходило. Он просил снять щиты, словно я с миром собралась беседовать, а потом показал образы. Они прокрались в голову и стали взрываться, словно фейерверк, раскрывая картинки, одну за другой.

Ночь. Темень такая, что любой человек испугался бы, но я видела все. Кресло, мужчину в нем, моего мужчину, и пустоту в его глазах.

— Нужно поесть, — сказала я голосом Акрона. Но тот не отреагировал, — Рейвен, ты слышишь?

Не слышал, а я ничего не чувствовала. Всегда что-то было, а тут пусто. Затем начала накатывать боль. Волнами. Сначала слабо, потом сильнее. Акрон закрылся, когда стало совсем невыносимо. Наследник встал, взгляд стал осмысленным, но чужим. Бездушным каким-то.

— Что ты сказал?

— Поесть надо.

— Да. Точно, — ответил он, но вместо того, чтобы вызвать слугу, пошел к выходу. Но не к кухне. К тренировочному залу. Там было много анвар. Тренировка в самом разгаре. И все, завидев наследника, уважительно поприветствовали, а потом отступили. И я почувствовала их страх. Безотчетный, почти иррациональный, но явно ощутимый. Он выбрал одного. Самого, на его взгляд, сильного. А я даже закрыть глаза не могла. Видела все. Рейвен в этот момент не с анваром бился, а с моим убийцей. Страх и понимание своей несостоятельности одного и ярость, и гнев, разрушительный по своей силе, другого. Я не могла этого выносить больше. Одно воспоминание сменило другое. Та же комната, то же кресло и пустота в глазах наследника. Только за окном день. Поэтому я видела, куда он смотрел. На мой портрет, тот самый, что сейчас висит в галерее.

И боль никуда не ушла. Стало больше. Акрон не выдерживал, и я вместе с ним. Но она была. Через год ее не осталось. Он пытался говорить, я пыталась. Вызвать хоть на какие-то эмоции, но ничего.

У пустоты есть свой вкус, свой запах липкий и терпкий, и ощущение мути внутри. Хуже чем боль. Мы с Акроном это сполна прочувствовали. Вначале его сила помогала, отвлекала наследника. Успокаивала даже. Затем он отказался. Закрылся сам. Появилась пустота.

А потом был Свер, и пустоты почему-то стало больше. В разы. И спокойствие какое-то появилось, равнодушие даже.

— Я не понимаю, — проговорила я, вырываясь из чужих воспоминаний, — Он знал, что я жива, там, в Свере.

— Не знал, — убежденно ответил Акрон, но нахмурился.

— Он сам сказал, что понял. Когда это было?

— Что?

— Последнее воспоминание?

— Год может назад.

— Тогда он точно знал. Что это за пустота там? Она еще есть?

— Нет. После праздника благословения не появлялась.

— Я думаю, он притворялся там. С тобой.

— Зачем?

— Не знаю. Но очень хочу выяснить.

Я много чего хочу. Понять. Все, что не нравится, все, что не понимаю. Я его не понимаю. И Акрона тоже.

— Ты же знаешь все. Прорываешься сквозь такие барьеры, до которых никому не дотянуться.

— Аура, что ты хочешь мне сказать?

— То, что там… В этих воспоминаниях, я не говорю, что это все наигранно, но это расчет.

— На кого?

— Правильный вопрос. Очень правильный.

— На твоего убийцу?

— Да. — Вот только этот расчет на Азраэле не сработал, потому что у него была я, но возможно, сработал на ком-нибудь другом. На том самом носителе тьмы, который так мешал нам жить в последние два года перед убийством.

— Скажи, а почему он не приехал тогда? Что ему помешало?

— Врата. Кто-то убил тогда дежурного стража врат.

Вот и причина. Веская и страшная. Интересно, это Азраэль? Если так, то все объяснимо и другого убийцы во дворце нет, но если не он…

— Что вы узнали о моей смерти? Не поверю, что не пытались выяснить.

— Ты ведь знаешь о своей подруге?

— Да. И догадываюсь, кто мог приказать ей предать нас.

— Король Элиани. Когда он узнал, разорвал все отношения с Эльнисом. Пытался сделать хуже. Макс сдержал. Ведь мы понимали, что его использовали.

— Нас всех тогда использовали.

— Много думала об этом?

— Достаточно, чтобы понять, что могла бы стать разменной монетой в чьей-то политической игре.

— Поэтому предпочла остаться мертвой?

— И поэтому тоже, — согласилась я.

А еще мне хотелось поговорить с Азраэлем. Понять что-то для себя. И страшно было влезать снова во все это. В политику. В чужие игры. Кем я стану на этой шахматной доске жизни? Пешкой, ферзем, королевой? Или самим королем? Беспомощным и неповоротливым, теряющим всех своих друзей и вынужденным с горечью и сожалением смотреть, как они уходят, один за другим, защищая тебя. Пока не останешься совсем один. В шахматах мне всегда было жалко пешек, но в жизни — короля.

* * *

Илана бежала. Уже несколько дней, не понимая, куда и зачем. Ей было страшно и одиноко, как никогда в жизни. Приходилось рассчитывать только на себя, на свои силы, которых, как оказалось непозволительно мало. Почти нет. И Рей нет, и Нила, и Тора, и родителей. Она совсем одна. А вокруг столько опасностей, столько лихих людей, которые так и норовят если не ограбить, то толкнуть, надавать затрещин, унизить и ударить побольнее более слабого, костлявого мальчишку. Особенно в толпе города, когда приходится уходить как можно дальше от преследователей. А их немало, как выяснилось.

В первом же городе ее ограбили. Вытащили кошель с деньгами прямо из рюкзака. Пришлось ночевать на чердаке какого-то полуразрушенного дома. А там страшно. Шорохи и гул, и шум внизу. Не одна она тот домик облюбовала. Но забилась в самый дальний угол, чтобы только не заметили, оставили в покое. Хоть ненадолго. Она застряла в этом городишке без денег, еды, хоть какого-то плана. Только плакала часто, особенно по ночам.

Съела все продукты, что были в рюкзаке. А когда голод заставил отбросить все принципы, решилась на кражу. Долго наблюдала за грузной теткой, торгующей пирожками, горячими, такими ароматными, что почти теряешь сознание при одном запахе. И желудок сжимается в тугой узел и колет, царапает внутренности этот запах свежей выпечки. Она рискнула, подошла поближе, дождалась, когда тетка отвлечется, и схватила ближайший пирожок. Рванула прочь, но врезалась в кого-то с такой силой, что упала на землю, а тетка заголосила.

— Воришка, держите его, бейте. Ах, ты, шваль подзаборная, я тебя отучу брать чужое, — тетка ударила поднявшуюся было Илану так, что она снова упала. Здорово локтем приложилась, так, что все тело прострелило от боли, а из глаз слезы брызнули. Но тетка не унималась. Видимо, не раз, и не два ее такие вот мальчишки обворовывали, но только Илана попалась. Глупая, ни на что не способна. Даже с толком украсть.

Тем временем приличная толпа собралась, в основном из торговцев. Никто не желал суда, людям нужно было зрелище, настоящее и желательно кровавое. А что может быть увлекательнее, чем самосуд — отрубить руки мальчишке по здешним законам считалось справедливым наказанием, и не важно, что он украл оттого, что просто хотел есть.

Ее подняли, потащили куда-то. Вырываться бесполезно было, да и в голове гудело от очередной затрещины. Тяжелая же у тетки рука. Толпа гудела, как пчелиный улей. И ведь ни в ком она не ощущала хоть капли сочувствия. Даже другие мальчишки, такие же, как она, с удовольствием смотрели, и даже кто-то кинул в девушку тухлым яйцом, которое расплылось по рубашке.

А потом случилось что-то. Просто сплелось в тугой комок ужаса, боли и обиды. Захотелось уничтожить этих злых, жестоких людей, за то, что не желали видеть, насколько сами порочны и ничтожны, и в серебристых глазах впервые за всю ее жизнь промелькнула молния. Мужик, который держал ее за ворот рубашки и предвкушающе скалился, побледнел и выпустил руки. Попятился. А ей понравился этот ужас в его глазах. Очень, невообразимо понравился. Это слабого можно бить и осознавать, что ты сильнее, что ты в безопасности, и иметь такую власть над ним. Но что, если слабый с виду паренек на самом деле не так и слаб? Ей захотелось, чтобы они все почувствовали это. Страх. И они почувствовали. Отшатнулись, испугались, когда руки нагрелись, и она сформировала первый в жизни энергетический шар. А ведь в ней отродясь никакой магии не присутствовало. Откуда же?

Надо было куда-то деть этот сгусток энергии, теплый, не причиняющей боли, уютный какой-то и смертоносный. Она хотела кинуть его в толпу этих жестоких людишек, до дрожи в коленках, до боли искусанной губы, а потом подумала, как бы поступила Рей? Илана прекрасно понимала, что травница никогда бы в подобной ситуации не оказалась. Потому что сильная, потому что знает себе цену и никому не позволяет себя обижать. Вот и она не позволит. Улыбнется, посмотрит на недалеких людей свысока, оттолкнет свободной рукой застывшего мужика и, гордо вскинув голову, спустится с помоста, на который ее успели затащить. И пирожки она забрала. Все. И тетка даже не пикнула. Вот что значит власть. Безопасность. В тот же вечер она решила, что больше не будет бояться. Сформировала еще один сгусток и вытравила из заброшенного дома всех незваных гостей бомжеватого вида. Забаррикадировала дверь на чердак и впервые за несколько дней спокойно заснула, зная, что сегодня ее сон никто не потревожит.

* * *

После тяжелого разговора с Акроном мне никак не удавалось заснуть. Полночи вертелась в кровати, пытаясь устроиться поудобнее, но как бы ни легла, сон не приходил. Зато пришел кое-кто другой. Я открыла глаза и просто почувствовала в комнате чужое присутствие. А потом поняла, что нет. Свое. Родное. Услышала, как соскользнула ткань рубашки и брюк на пол и он почти бесшумно скользнул под одеяло. Мой ночной гость. Самый любимый на свете. И удивлять я умею, оказывается.

— Не спишь?

— Не сплю.

— Прости, не хотел будить.

— Что ты здесь делаешь? И Акрон…

— Тшш. Он в соседнем номере. А я…

— Не удержался?

— Виновен. Просто не могу быть… вдали от тебя.

А я ведь совсем не против. И сейчас докажу, насколько не против. Вот прижму к себе, поцелую, прикушу мочку уха, обожгу дыханием щеки и позволю делать с собой все, что захочет. Лишь бы только рядом был. И, оказывается это очень приятно, засыпать в объятиях любимого, и просыпаться в тех же объятиях не менее приятно.

— Интересно, а если мы в лесу заснем или на сеновале или еще где, тоже придешь?

— Обязательно. К тому же на сеновале я еще не пробовал.

— Фу, какая пошлость, — воскликнула я и попыталась оттолкнуть. Не дали. Притянули еще ближе и поцеловали в… нос, — А еще совратитель, искуситель и… и…

— Да-да, — промычал что-то мой искуситель, целуя шею.

— Черт, да мы во грехе живем, — я даже подскочила от понимания. Дожила. Распутницей стала. Самой настоящей. Тьфу, — Это все ты виноват!

Впрочем, искуситель совсем не собирался отвечать. Только на миг посмотрел как-то странно торжествующе и поцеловал.

— Я тебя люблю, ты знаешь?

— Это слабая попытка отмазаться от свадьбы? — не поддалась я.

— Это не я бегаю от жениха последние четыре года фактически и шесть технически.

— Удивилась бы, если б не бегал. От жениха в смысле, — ответила я, а потом представила эту картину и рассмеялась в голос. Повелитель бежит от жениха, теряя тапки с громким криком: «Не хочу жениться», а за ним несется кто-то вроде Корнуэла, раскидывает руки и томно вздыхает: «Ну почему ты бежишь, моя прелесть?». Ну и воображение у меня.

— Обожаю твой смех, — не поддался он. Вот непробиваемый.

— Интересно, а что же ты во мне ненавидишь?

— Твое упрямство, — без колебаний ответил он.

— Твое бесит не меньше.

— Но я ведь тебя отпустил.

Отпустил, как же. Это только так кажется. Видела я, какую защиту он на меня повесил. Тот барьер, что не давал общаться с миром, лишь слабое подобие.

— А еще я не люблю, когда ты хмуришься. И закрываешься от меня. Тогда появляется он. Его я совсем не люблю.

— Кто? — не понял Рейвен.

— Повелитель.

— Совсем не любишь?

— Ну, не то чтобы совсем. Я его не знаю.

И вот мы перешли к тому, что иногда не дает покоя и заставляет сомневаться. Я села на постели и подтянула колени к груди.

— Я не знаю того тебя. Не знаю, чего ожидать. Иногда кажется, что ты совсем чужой. И переступишь через меня, как через всех остальных, если придется.

Он тоже сел и заставил повернуться к себе. Смотреть прямо в глаза.

— Я люблю тебя, Аура. Больше власти, трона, силы, Адеона. Больше всего и всех. Без тебя я перестану существовать. Без тебя я… ты — мой мир.

— Я знаю. Но я также знаю, что не все в тебе любит меня.

— Ты ошибаешься. То… что заставляет быть равнодушным, надевать маску, играть роли. Это всего лишь маска. Повелитель — маска.

— Хотелось бы верить, — а потом я не выдержала, взяла его лицо в захват своих ладоней и с жаром зашептала, — Поклянись мне, пообещай, что что бы ни случилось, ты будешь бороться. За меня, за нас. Не отпустишь. Что бы ни случилось.

— Я не смогу это сделать, даже если бы захотел, — улыбнулся он и положил свои большие ладони на мои руки.

— Пообещай.

— Хорошо. Обещаю. Ты дрожишь…

Да, я дрожала. И чем дальше, тем хуже. Я боялась потерять это. Наше маленькое счастье, такое непрочное и зыбкое. Такое правильное и неправильное одновременно. Может, если мы поженимся, все станет лучше. Я успокоюсь. Хотя нет, не успокоюсь, пока не разберусь со своим халфом или хотя бы поговорю. Но не сейчас. Сейчас я хочу хоть на миг забыть обо всем и обо всех. Просто насладиться моментом. Разве я это не заслужила? Мой маленький кусочек любви. Совсем малость, которой так страшно лишиться.

Когда совсем рассвело, он ушел. Дела мира требовали его присутствия. И опять я не спросила, что же будет дальше. Ведь хотела, но мой анвар очень грамотно умеет отвлекать. Быть может, он делает это специально? В следующий раз непременно спрошу. Сегодня ночью, например. А я не сомневалась, что он обязательно появится, и уже предвкушала это.

Когда появился Акрон, я пыталась справиться с сиянием. И ладно лицо и руки, которые можно замазать кремом или спрятать под перчатками, но глаза… Со мной происходило что-то непонятное. Словно меня переполняла сила настолько огромная, что в глазах то и дело пробегали разряды.

А Акрон был на удивление бодр. И даже улыбался.

— Э…

— Ты сияешь, — заключил он.

— Я-то понятно, а ты отчего?

— Ну, — я выгнула бровь. Никогда не видела Акрона таким смущенным. Даже ущипнула себя, чтобы убедиться. А уж когда поняла причину, сама покраснела от… не знаю от чего, — Ваши эмоции… давненько я такого не испытывал. Да, если честно, вообще никогда. При дворе настоящая любовь — редкость. А твои чувства… не знаю, может, я просто на твою волну настроен, может, то, что ты универсал… В общем, они бьют через край.

— Напомни, когда тебя Эйнар сменить должен? — спросила я, чтобы хоть как-то сменить тему. Акрон сейчас здорово на наркомана смахивал. С него станется, пристрастится. А мне в наших с Рейвеном отношениях никакие свидетели не нужны. Никто не нужен. Вот бы еще от халфа избавиться, и я совсем счастливой стану. Буду всегда сиять. Но только в Адеоне. А здесь выделяться нельзя. И переизбыток энергии куда-то деть нужно. Лучше в землю. Главное найти какую-нибудь истощенную землю, чтобы насытить переизбытком. А кто лучше расскажет об этом, как не деревенские бабушки-старожилы.

Вот и когда мы въехали в одну из таких деревень, Акрон не мешал, только хмыкал многозначительно. Нет, еще немного, и я с Рейвеном поговорю. Пусть сделает что-нибудь. А то Рон это еще ничего, а если Эйнар заметит, изведет своими шуточками.

Я спешилась, поздоровалась, попросила водицы напиться. Не отказали. А значит, контакт налажен. Это хорошо. Деревенские люди простые, но и проницательные очень. Вот и вопрос мой услышали, поцокали языком и даже как-то обрадовались даже. Не каждый день маг приезжает и готов делиться силой просто так, ни за что. Это же целое событие. Эх, моя ошибка. Надо было по-тихому, к деревенской знахарке обратиться. А я на главную улицу поперла. Ну, не дура?

И все же, показали мне злосчастное поле, проводили даже, всей деревней. Когда подошли к полю, местная знахарка в весь этот балаган включилась. Посмотрела грозно на всех разом и заставила селян разойтись. Она была не молодой и не старой. Чем-то Мойру напоминала. Хорошая женщина, проницательная. На чай пригласила с травками. А мы и не отказались, только сначала дело. Я сняла перчатки, коснулась уставшей земли. И правда земля страдает, когда отдает все силы и не получает ничего взамен. Вот и стонет земля, мается, умирает потихоньку. А когда умрет, болезнь перекинуться может, как серая гниль у ягод. Заразит здоровые плоды один за другим, пока вся пашня не превратится в гниющее ничто. И тогда только огонь и спасет. Не растения, но землю. Я опустила руки в стылую землю, позволила ей забрать, сколько нужно было и даже чуть больше, а потом поднялась, смахнула с ладоней, обтерла о штаны и обернулась к Акрону.

— Ну, как? Не свечусь?

— Теперь нет, — ответил он. И было в этот момент в его глазах что-то такое. Я поежилась. Не люблю, когда на меня так смотрят. Словно я чудо какое-то или диковинный, уникальный камень, на который случайно набрели гномы. Я — всего лишь я.

— Спасибо вам, — улыбнулась знахарка. Она тоже на меня странно смотрела, но за рамки не выходила и не спрашивала ни о чем.

В ее доме было тепло, уютно и спокойно. Акрону нравилось.

— Вы ведь не здешние? — наконец, решилась спросить женщина.

— Нет. Проездом.

— Куда путь держите?

— На восток, — туманно отозвалась я. Знахарка понятливо кивнула.

— Не каждый день в наши края маги заезжают. Тем более такие.

— Какие?

— Способные настолько с природой в гармонии быть. На это ни ведьмы истинные, ни природники маги не способны.

— А кто способен? — спросила я, настораживаясь.

— Не люди.

— Побратимы?

Женщина кивнула. Интересно. Нет, я знаю, конечно, что не все они вымерли, но откуда знать простой деревенской знахарке о том, кто такие побратимы. Если она простая, конечно.

— Видели уже таких?

— Давно. Много лет прошло. Я тогда еще девчонкой была. Только-только академию закончила. Магиана из меня никакая получилась. А вот знахарка, да еще и с дипломом — неплохая. Я в Легорию отправилась. Тогда не было войны и безликих, и зла, что заполонило многих. Помню коронацию последнего короля Легарров, помню его свадьбу и рождение первенца. А потом были открыты врата, и пришла тьма, появились безликие.

— Почему первой пострадала Легория? Свер ближе.

— А потому что Легарры были очень смелыми королями и поддерживали побратимов, они первые и единственные предоставили убежище королевской семье.

Знахарка говорила, рассказывала о былом, а мы с Акроном слушали, понимая, что в этой неприметной деревеньке нашли настоящее сокровище. Очевидца тех событий. Забытого, скрытого временем, слухами, ложью, прошлого. Что это? Очередная шутка судьбы? Ее игры или дорога, по которой она меня ведет? А может, это и не она вовсе?

— Однажды, ко мне привели роженицу. Из благородных. Тогда Легарры уже взошли на эшафот, но эта девочка… у нее на животе был дракон.

— А цвет?

— Синий, как у всех Легарров.

— Точно синий, не серый?

— Синий, — уверенно проговорила женщина, а потом продолжила, — Но я понимаю, почему вы спросили об этом. Есть специальные средства, травы и магия такого рода, что можно скрыть и дракона, и его цвет, или наоборот — нанести.

— Зачем?

— Чтобы обмануть. Для кого-то это возможность стать королем, для кого-то — спрятать свою сущность. На это способны только истинные ведьмы или очень сильные маги.

— Что стало с этой женщиной? — спросил Акрон.

— Она, увы, скончалась. Слишком тяжелые у нее были роды.

— А ребенок?

— Выжил. С ней мужчина был, он забрал.

— Вы думаете, это та самая наследница Легарров?

— Я не знаю, — ответила женщина, — После этого я поспешила уехать, знала, что придут, расспрашивать будут, а может, и чего похуже делать. Сбежала.

— А того мужчину когда-нибудь видели еще?

— Нет. Не довелось, но вот что я скажу вам, у девочки очень характерная отметина была на груди, пятно родимое в виде сердца.

— Спасибо, — откликнулась я. И задумалась. Я Илану голой не видела, да и особого желания видеть не испытывала. А вот спросить — спрошу при встрече. Правда сейчас есть такие средства, что и пятна родимые вывести могут. Но это надежда, слабая, но надежда, и ответ на вопрос, почему у Иланы серый дракон на плече, похожий на татуировку.

Ночевать мы остались там же. В деревеньке. У знахарки. А я не спала. Карту разглядывала. Илана все еще была в небольшом городке, до которого, если постараться, к вечеру добраться можно.

Почему она все еще там и не спешит продвигаться на восток, не понимала. Может, задержал кто?

Он появился, когда я уже собиралась ложиться. Вошел бесшумно, даже собаку во дворе не потревожил. Обнял, прижался носом к макушке, вдохнул запах. А я и не сопротивлялась. Вот только тени под глазами не понравились, совсем. Конечно, он и днем не спит, и ночью… со мной. Но сегодня выспится. Пусть и на жесткой, узкой лежанке, которую любезно предоставила знахарка. Спасибо ей. Добрая женщина.

Раздела сама и по рукам загребущим надавала. Нет, дорогой. Тебе тоже отдыхать нужно. И сон крепкий лучше всего силы восстанавливает. Будет у нас еще время. Целая жизнь. А сегодня я буду немного матерью для тебя. Сяду рядом, поцелую в лоб, откину упрямую прядку со лба, проведу по глазам, заставляя закрыть и тихо, едва слышно запою одну из старых деревенских колыбельных, которыми женщины-селянки убаюкивали плачущих детей. Любовь она разной бывает. И такой тоже. Материнской немного. Главное, чтобы ее приняли, эту самую любовь. Ведь и для меня он не только любовник, но и друг, брат, немного отец, немного враг, любимый мужчина, будущий муж. Всего понемногу. Ну а сегодня он мой ребенок.