Глава 15
Неизвестный Джанни Версаче: рок и королевская кровь
Я попробовал разыскать тексты всех интервью, которые давал в 1997 году Джанни Версаче, и представить читателю краткое изложение того, о чем спрашивали модельера, что и как он отвечал журналистам.
– Какой будет ваша коллекция на последнем показе перед Рождеством-2000?
– Неожиданной, но обязательно продолжающей все предыдущие. Самой большой для меня неожиданностью было бы то, что она не состоялась или я в ней не участвовал. Надеюсь, что, если однажды меня не станет, останется стиль Версаче.
– Вы написали книгу «Рок и короли». Что вы, художник, хотели в нее вложить? Каково ее место в вашем творчестве?
– Книга – это не дань моде, хотя теперь все пишут. Много и обо всем. Я постарался насытить эту книгу фотографиями. То, что я не досказал, поведают фотографии. Главную книгу думаю завершить к 2000 году… Пока я изложил основные концепции, мое творческое кредо. Когда в 1976 году я нашел свое «русло», вышел на общенациональный итальянский уровень, то понял: моя сила в совмещении ранее, казалось бы, несовместимого. Я всегда увлекался противоположностями. Например, у меня «обручились» кожа и шелк, кружева, вышивка-кружево металлическими кольцами и подвесками. Для меня как бы ни был многоцветен карнавал жизни – он все равно только карнавал. И по велению свыше мне суждено украшать этот карнавал. Такова моя роль, призвание…
– Какая связь между рок-музыкой, королевской кровью, королевскими манерами? В прессе даже заговорили о том, будто Джанни Версаче ратует за избрание королев и королей из числа «рок-звезд»?
– Эту мысль высказал не я первый, – смеется Джанни, – она прозвучала в печати в 1992 году, когда в Лондоне состоялась свадьба Стинга и актрисы Труди Стайлер. Все назвали свадьбу почему-то королевской. Возможно, подобное впечатление создалось благодаря коллекциям одежды для вступающей в брак пары и их окружения (одежды эти сделал Джанни Версаче), манерами супругов, образом их жизни.
– Я задумался тогда, – продолжал Джанни, – не узко ли мы воспринимаем понятие «королевские династии». Старый сложившийся стереотип изживает себя. Монархии превратились в анахронизм. Однако рождаются новые династии, новые короли, причем каждый – в определенной среде. Есть свои «короли» среди писателей, журналистов, актеров, художников, спортсменов, стилистов. У меня теперь собственная логика и теория: королями больше не рождаются. Человек достигает королевского величия по мере своего роста, развития, в зависимости от форм поведения, умения себя представить на широкой публике, если хотите, от провидения. Кто, например, для меня самая великая королева современности? Не удивляйтесь: мать Тереза из Калькутты. Она для меня – воплощение величия женщины-матери, возвышенности, благородства души. Она посвятила свою жизнь другим. Мать Тереза – подлинный голубь мира на планете.
Обо всем этом еще будет сказано в будущей книге, которая как бы подведет итог моей 25-летней творческой деятельности. Но как трудно идет время…
– И для вас тоже?
– Разве я могу быть исключением? Трудности, понятно, у всех очень разные. От природы я человек весьма любознательный, – заметил Джанни. – Я нуждаюсь в постоянных стимулах: хочу видеть новые фильмы, читать новые книги, газеты, журналы, специальные бюллетени, справочные издания, посещать выставки, ярмарки, возвращаться в близкие мне по духу города, на знакомые улицы, в милые сердцу дома. Подсчитал, в сутки я получаю в среднем более тридцати серьезных, интересующих меня новостей, как я их называю, «полезной информации». Главное счастье для меня – сознание, ощущение того, что я ЖИВ…
О чем я думаю, когда просыпаюсь утром? «Как все хорошо! Сегодня тоже можно чему-либо научиться! Доброе утро! Мы живы…» Если я лечу на самолете, еду в машине, говорю себе и другим: «Хорошо идем!»
– А ночью, когда наступает время отдыха?
– Вздох облегчения. Наконец-то могу, имею право заснуть! У меня столько работы, что порой забываю о существовании «святых» для итальянцев суббот и воскресений. Смещаются день и ночь. И это для меня нормально. Я никогда не жалуюсь. И никто не должен прикасаться к моему времени, хотя оно, как и результаты моего труда, принадлежит всем.
– Вы думаете, во что вам самому следует одеваться? Создаете ли вы сами свой определенный «имидж»?
– Я начал об этом думать лет двадцать назад. Одевая других, почему бы не одевать и самого себя? Мой цвет: или черный или голубой. После операции и выздоровления в 1997 году я почувствовал новый прилив энергии, что может сказаться и на моей моде, хотя моя мода – это всплеск настроения модельера, это «программная последовательность и своевременность действий». Ошибок в природе не бывает, почему же мы их должны так легко допускать? В расчете на удачу? Подобных расчетов не должно быть, иначе неудача придет, а у меня на нее нет свободного времени, и в честь поражений я за столом друзей и партнеров не собираю…
– Означает ли это, что вы любите праздники?
– От праздников у меня приступ аллергии. С тоской ожидаю наступления время отпусков, каникул. Чтобы спасти себя от этих «аллергенов», отправляюсь в США, в Нью-Йорк или Майами. Буду смотреть новые фильмы, восполнять пропущенное, посмотрю выставки. Буду просто бродить по улицам, бульварам, пляжам, покупать керамику, рисунки, картины, а еще сувениры и всякую чепуху.
– Какие воспоминания вы считаете самыми трогательными?
– Все, что связано с моими родителями. Однажды мать и отец приехали ко мне на Рождество… Были мой брат, сестра… Засыпанные снегом берега… Куда-то неслись наши любимые собаки… Теперь ни отца, ни матери больше нет на земле. Но есть брат, сестра с детьми, мои друзья… Это моя новая большая семья…
– Каковы ваши отношения с Наоми Кэмпбелл, которую вы открыли для мира моды?
– Дружеские, нежно-товарищеские, деловые… Она стала великой топ-моделью. Ей помог Бог, работала она сама, на нее работали обстоятельства и немного, конечно, я.
– Сколько у вас телохранителей?
– Много. Я старался их не замечать. Научился все делать так, чтобы они работали, не мешая работать мне. В любое время. Это – их дело. Я в чужие дела не заглядываю.
* * *
– Я телохранитель «во втором поколении», специализируюсь на обеспечении личной безопасности звезд первой величины кино-и фотомоделей, – говорит тридцатилетний римлянин Франческо Палацци, фамилию и имя которого знают немногие – сотрудники спецслужб, частные детективы и «заинтересованные лица», – но на экранах телевизоров и журнальных страницах он частый гость, человек, якобы причастный к аристократическому высшему «свету».
– Карьеру личного телохранителя начал еще мой отец сорок пять лет тому назад. Иво Палацци был «ангелом-хранителем» Джона Уэйна, Грегори Пека, Фрэнка Синатры, Берта Ланкастера. За десятилетия службы ни одного конфликта с подопечными, ни одного профессионального «прокола», хотя сложных ситуаций возникало множество. Владеем особыми приемами защиты, которые держим в секрете. Саморекламой не занимаемся: не говорим о совершенных подвигах, болезненное воображение гангстеров, филантропов и просто любопытных не разжигаем.
Под моей опекой находились Наоми Кэмпбелл, Джулия Роберте, Джек Николсон, Аль Пачино, Роберт Де Ниро, Эрос Рамаццотти… Контракты заключаем временные, по конкретным случаям и заданиям. Например, на последнем показе модной одежды в Милане был при Наоми Кэмпбелл. Везде. Мое агентство выполняет все требования клиентов.
– Вас нередко принимают за любовника, а не за охранника. Ночью и днем, по контрактам все 24 часа в сутки, вы находитесь при клиенте. Так что же ночью? Франческо смеется:
– Ночью с Кэмпбелл меня подменяет на службе моя сестра. Она тоже представитель нашей фирмы и большой профессионал в нашем деликатном, я бы сказал, в охранно-интимном и дипломатическом деле.
– У вас репутация «милого друга» Джулии Роберте – «Притти вумен». Вы с ней на днях, как сообщила пресса, уединялись где-то в Риме. Ведь это – факт?
– Факт. Я был необходим Джулии по работе. Мы прекрасно пообедали и поговорили в ресторане. В прессе все выглядело, как таинственное любовное свидание. Что делать? Каждый вправе делать любое заключение; для меня же главное: клиент спокоен, удовлетворен, «те-лоохранение» четко соблюдено.
– И все-таки об интимной стороне жизни профессионала?
– Мы живые люди, с полной гаммой чувств и переживаний. Но два «дела» не совмещаем. По крайней мере, никто из нашей фирмы не выступает в роли любовника «по совместительству». Лично я пока не был влюблен ни в одну прекрасную клиентку или клиента. Когда работа завершена, сохраняем дружбу. Например, в любое время по телефону может раздаться звонок: «Франческо. Это я, Аль… Пачино. Как дела? Просто хочу знать, как поживаешь, старик?»
– Когда вы на работе, чем и как вооружены? Например, где сейчас прячете пистолет?
– Оружия никогда с собой не ношу. У меня свои методы защиты. Впрочем, я же сказал: своих профессиональных тайн не раскрываю. Зато какое удовлетворение от работы! И без амбиций… Семейная традиция.
– Есть ли сожаления?
– Да. Не охранял Джанни Версаче в Майами-Бич в то утро 15 июля…
Джанни Версаче разработал свою теорию: «Философию нарцисификации общества в целом и конкретной личности в частности». В основе концепции: «Красота правит миром». На балу красоты присутствуют все: от королей до последнего простолюдина, теперь даже бомжа, который своим внешним видом, «запахами» и т. д. привлекает (точнее, отталкивает) внимание прохожих и публики вообще.
«Чистая красота» издревле властвует над всеми видами искусства и над самим человеком. Сколько помнит себя история человечества, считал Версаче, люди, в первую очередь, конечно, женщины, стремились украсить свое тело и его отдельные части: голову, лицо, глаза, нос, уши, губы… Например, почему еще 2500–3000 лет до нашей эры в моду вошла более светлая кожа у женщин и более смуглая у мужчин?
Джанни давал такое объяснение: женщины большую часть времени проводили в доме, были личностями более скрытыми, защищенными от «чужого глаза», поэтому более вожделенными, желанными. Более «белыми», «светлыми». Поэтому, считал Версаче, блондинки более совершенны и привлекают большее внимание мужской половины планеты.
Гармонию линий тела первыми среди древних, полагал Версаче, оценили греки и оставили после себя удивительные по красоте произведения искусств: Афродита – гармоничная, ласковая, Пандора – фаталистка и обманщица, коварная завоевательница. Но в красоте, говорил Джанни, «пляшите от анатомической Красоты тела».
Сколько внимания древние на Западе, Востоке, во всех уголках Света уделяли украшениям своего тела и лица!
С крестовыми походами произошло обратное: восточные линии, орнаменты, краски пришли на Запад. С падением Византии Восток «завоевал» в моде Запад. Во времена Екатерины Медичи укрепилось барокко, родилась модель красоты в итальянском понимании образа величия, образа прекрасного, образа священного. Барокко Версаче своими «корнями» уходит в барокко Медичи.
Возникло «искусство осветления ликов». В этом преуспевали прежде всего венецианцы с их искусством масок и традициями карнавалов. В XVI веке в лексиконе появился термин «макияж». Он означал «умение обманывать, перекрашивать лицо и одежду», как его и понимали вплоть до XIX века. Впрочем, в слово «макияж» вкладывалось и иное значение. Например, кардинал Мазарини применял румяна перед выходом на улицы Парижа и заявлял, что украшение лица ему необходимо для того, чтобы «народ и придворные видели, что он в прекрасном состоянии духа и здоровья».
Массовое производство косметики началось в XIX веке, родилась мода «денди», румяна, губная помада; духи стали производиться в промышленных масштабах, как говорят в Италии, прошли период «демократизации», «общедоступности». В XX веке, сразу после Второй мировой войны, начался новый этап в развитии «индустрии красоты». Движущей силой этой индустрии стали женщины всех стран, схожие в своем желании иметь свой отдельный от семейных расходов бюджет на украшение и совершенствование собственного тела. Общедоступность получили эстетическая медицина и хирургия. Под воздействием «ветров моды» открывались салоны красоты. Неожиданно белизна стала уступать место «смуглым оттенкам различной степени загара». В XX веке женщина в среднем стала в три раза больше тратить времени на разглядывание себя в зеркале. Раздолье для косметологов, модельеров, врачей, производителей одежды, косметики и самих зеркал. Однако коварные зеркала таили в себе и опасность. Они показывали не только линии красоты и совершенства, но фиксировали уродство, все «ошибки природы», которые женщины стараются скрыть от окружающих и от себя самих. (Конечно, они хотели бы скрыть от себя самих, но невозможно. Иначе, все вдруг обернулись бы красавицами. И как тогда жить дальше?)
Вот один из «споров» Версаче и Сьюзи с участием Роверси.
– Почему вы приглашаете на подиум лишь самых красивых, самых знаменитых?
– Мне так нравится, – отвечал Версаче.
– Я же считаю, что тело в течение жизни постоянно меняет свои линии, – замечала Сьюзи. – Человек не желает, но вынужден следить за своими формами. Когда он (она) смотрит на модель и как бы примеряет на себя то, что на ней, то как бы невольно теряет индивидуальность, самостоятельность, он один из тысячи зрителей, нетворческих личностей, вздыхателей и созерцателей… Он вторичен. И зачем искать нечто более красивое, нежели то, что подходит только тебе? Тело это то единственное, чем владеет человек, то, что ему дано Богом, то, что принадлежит человеку и все, что ему остается в течение жизни.
– А как это понять? Тело – все, что остается человеку?
– Тело в отличие от лица не умеет притворяться. Оно такое, какое есть. Тело можно сжать, растянуть, что труднее, но тело лишено чувств, у него нет эмоций… Правда, тело умеет вздрагивать и не только от внешних возбудителей… Все движения тела имеют в своей основе женские начала…
– Это почему?
– Мужские движения, – говорит Сьюзи, – разрушают, женские – созидают.
Я, например, создала «театр одной юбки» (юбку «сконструировал» Версаче). Юбка играла роль целой сцены. Из юбки на сцену «выходили» колени-актеры и начинали вытворять самые неожиданные «коленца» с многими смысловыми вариациями. А этих вариаций – на любой вкус. Их бесконечное множество в количественном отношении.
– Скажите честно, Сьюзи, – приглашал к откровенности Джанни. – Вам ни разу не хотелось бы стать столь же красивой, артистичной, популярной, как Наоми, Шиффер, Кроуфорд, Бруни?
– Неужели вы, Джанни, ничего не понимаете? Я не могу проснуться наутро и стать вдруг красивой, как Наоми. Я могу быть красивой, но только такой, как есть сама. Я хочу быть более красивой, но это я, Сьюзи. Да, я могу быть более чистой, более молодой, более отдохнувшей, однако это вновь я, Сьюзи Блади! Те, кто этого не понимают, состарятся быстрее и редко будут выглядеть красивыми… для себя. Красивая на подиуме, на сцене – еще не красивая для себя. Часто о топ-модели говорят: как она сегодня прекрасно выглядела. Она действительно выглядела превосходно – это ее роль на сцене. А внутри? Это мало кого интересовало. Она топ-модель, профессионал. У нее нет эмоций. Топ-модель, Сьюзи Блади, такую бесчувственность тела отрицает… И мысли у Сьюзи всегда чистые, как и у Джанни Версаче в ходе этого разговора…
Джанни Версаче далее в спор не углублялся, а лишь порекомендовал Сьюзи покупать для ее мудрого тела больше разных платьев и костюмов, чтобы отвечать без лишних эмоций каждому конкретному случаю.
* * *
В сентябре 1997 года маг и волшебник Дэвид Копперфилд побывал в Москве и в связи с этим визитом вновь проявился интерес к Шиффер. Дэвид оставляет нам ровно столько тайн, сколько остаются для вас нераскрытыми. Помимо магов в нашем мире существуют антимаги, которые при определенном напряжении и знаниях «раскалывают» все трюки иллюзионистов, использующих в своих целях достижения техники, науки и, конечно, нещадно эксплуатирующих свой талант, ум, тело и человеческую доверчивость. В результате зритель поражен сложностью номеров, отточенностью исполнения, всем вплоть до хореографии и музыкального сопровождения. Перед нами Дэвид – человек-тайна, феномен. Его личная жизнь, спросите вы, тоже тайна? Ведь о нем столько написано…
«Более или менее, – отвечал журнал «Дженте». – Говорят, что у Дэвида было 300 любовниц. Явное преуменьшение, но кто, впрочем, считал? Поклонниц, готовых превратиться, нет, не превратиться в…, а произвести эксперимент – множество… И заметим, разного возраста…»
Я бывал на выступлениях Копперфилда, наблюдал за реакцией публики и полностью разделяю это замечание журнала.
Всех по-прежнему интересуют взаимоотношения Клаудии Шиффер и Дэвида. Мой коллега Паоло Салом из «Дженте» все знает из, так сказать, «первых рук» или «первых уст». Сам же он делает намек на то, что все связи, появления на публике, многочисленные заявления двух очень симпатичных людей были «продолжением сцены и подиума» – прекрасно просчитанной игрой двух актеров, подчинявшихся в определенный этап жизни дирижерской палочке Дэвида. Они учли вкусы публики, прессы и великолепно играли и играют. Ровно столько и так, как того требуют обстоятельства. Вероятнее всего, «сеанс магии» с Клаудией, длившийся почти четыре года, тихо и мирно завершается, или, как часто говорят в среде западноевропейских актеров и манекенщиц, «ушел в песок». Джанни Версаче, всегда приглашавший Клаудию и Дэвида, лучше других знал об этой «игре». Но ведь все говорили одно время о вероятной свадьбе, по крайней мере, о помолвке, о торжественном ужине в Монако, в Нью-Йорке.
– Свадьба? А разве о ней было когда-либо официально объявлено? – смущенно улыбается Шиффер, с видимым интересом рассматривая подаренное Дэвидом кольцо с бриллиантами стоимостью в семь миллиардов лир. – Мы – друзья, и, надеюсь, всегда ими останемся. Да, Дэвид как-то подарил еще яхту, но это… Знаете, яхты всегда были и будут в моде. Дэвиду было приятно…
Конечно, мы любили… мечтать… Для журналистов у нас выскользнула фраза о том, что мы обожаем детей, которых у нас могло бы появиться тринадцать. И они, журналисты, эту нашу мечту прекрасно «проглотили», но ведь дети сами по себе, как известно, не рождаются. Мы никогда не переезжали друг к другу. (Гардероб с 250 платьями Клаудии в Монте-Карло; Дэвида (44 костюма) – в Неваде.) Возможно, забывали только зубные щетки… Вот так, с зубными щетками в сумочке и ездим. Будто их нет в отелях?
Уже около года, писал «Дженте», ни один фоторепортер не зафиксировал ни одного даже «дежурного» поцелуя мага и топ-модели. «И в этом нет ничего удивительного, – парирует звезда подиума. – Ни слова о личных отношениях. Мы оба очень заняты работой и виделись только среди толпы. Но не будем исключать, что однажды при желании решим отдохнуть, отправимся на каникулы куда-нибудь, но одни. Без любопытных глаз и фотообъективов». Ах, эти папарацци! (После гибели леди Ди это слово не требует разъяснений.)
Журналисты, получив такую информацию из Монте-Карло, анализировали события и делали свои выводы: отношения Клаудии и Дэвида, прекрасно разыгранное рекламно-магическое шоу, деловой контракт, поднявшийся имидж двух актеров и теперь завершившийся по истечении срока действия. Копперфилда, благодаря Клаудии, лучше узнали в Европе. Шиффер обрела свою аудиторию и поклонников в Америке. Выигрывал Джанни. Он тратил десятки тысяч долларов в качестве гонораров и возвращал эти деньги от одежды, которую рекламировала Клаудия, а ей ассистировал Дэвид.
– Что дальше?
– Работаем, – уклончиво говорит топ-модель и обещает больше не подниматься на подиум (по крайней мере, в течение года), заняться предпринимательской деятельностью (готовить и нанимать манекенщиц); сохранить хобби – любовь к кино, живописи, литературе, журналистике и ресторанному делу. Особое внимание, как всегда, к линиям собственного тела. А это значит: гимнастика и диета, в соблюдении которой ей «чрезмерно» помогал внимательный Дэвид Коппер-филд, способный вообще ничего не есть в течении дня…
А Дэвид? Он мечтает… Но все помнят, как, «борясь за линии Клаудии во имя ее диеты», Дэвид во время обеда у Джанни Версаче «убрал» все столики в ресторане. Столы Копперфилд, конечно, вернул, но когда из зала скрылась прекрасная Шиффер. Здесь журналисты узнали еще одну тайну Клаудии. Оказывается, (мы уже упоминали об этом) у нее был секретный контракт с одной рекламной фирмой не фотографироваться во время еды. Но как запретить репортерам делать свое дело? Другого выхода не нашлось; Копперфилд заставил исчезнуть накрытые столы, а пока все присутствующие метались в полном недоумении, он «вывел из игры» Клаудию.
Джанни Версаче рукоплескал прекрасному трюку иллюзиониста, воздав должное его находчивости, выдумке, таланту… Все, как всегда, было разыграно. Это сказали мне антимаги.
* * *
…Один иностранный журналист спросил Джанни Версаче:
– Во сколько миллиардов лир вы оцениваете все собранные в вашей коллекции произведения искусства? Ответа газетчик, понятно, не получил. Впрочем, данных о стоимости коллекций никто и никогда не давал и не даст. Версаче не проявил излишней скрытности, не ответив на каверзный вопрос.
– Не хотел стать жертвой жуликов, – заметил Версаче. – Но «встречи» с ними уже случались. Потери значительные. Тем не менее от этого страсть Джанни к коллекционированию драгоценностей только разгоралась. И цифры всегда выходили немалые.
На торгах в Женеве продан бриллиантовый браслет с кашмирским сапфиром. Произведение Картье (1923 года) за 3 миллиарда лир. Бриллиантовое ожерелье (1927) – за 2 миллиарда 178 миллионов лир. Браслет с бриллиантами, рубинами, изумрудами и сапфирами – «игра фантазии» Картье, навеянная индийскими мотивами (1927 год), – обошелся покупателю «всего» в 594 миллиона лир. Имена новых владельцев драгоценностей Картье неизвестны, но в Риме их знают «в лицо». Утверждают, что в зале был представитель Джанни Версаче…
* * *
– Какие воспоминания Версаче называет самыми нежными?
– Вновь о родителях. О матери я рассказываю часто, – говорил модельер. – Это была строгая сильная женщина. Меня она почти никогда не хвалила, может быть, потому, что в школе я был посредственным, нерадивым учеником. В отличие от брата, который любил всегда и везде быть первым. Когда я стал знаменитым, мама оценила мое умение во всем сомневаться, спорить и смеяться над отличниками. Для мамы я из «черной овцы» переродился в «белую», и все «словно встало на свои места». Наверное, от этого я быстро поседел…
Отец был очень милым и спокойным человеком. Он никогда не пытался навязывать свою волю, предоставлял детям возможность свободного выбора пути…
– Кем вы с детства хотели стать? Сразу решили шить платья?
– Конечно, нет. Хотел стать музыкантом. Композитором, как Гершвин. Это был мой сон. Однако музыка словно «посвистала вольным ветром». Тем не менее я стал приверженцем рока. Не потому ли полюбил Мадонну? Но люблю и Паваротти, для которого с удовольствием работаю… Его приятно обнимать. И он это знает.
Из видов спорта предпочитаю футбол и горные лыжи. В детстве мы самозабвенно гоняли мяч по пляжу в Калабрии. Теперь стараюсь реже «болеть» (в любом смысле), не смотрю игры полностью даже по телевидению: нет свободного времени. Свободное время для меня – это когда в голове и в сердце свободно. У меня такого не бывает.
Горные лыжи? Это когда на трассе – не я, а Альбер-то Томба. Он это лучше умеет. А ему я сошью костюм, вплоть до мундира карабинера, хотя он больше и не служит в этом славном воинском корпусе. В моей коллекции – все его победы в слаломе-гиганте.
– Возвращаетесь ли вы в Калабрию, на Родину?
– Вид родного дома всегда тревожит душу, но находиться в Калабрии больше двух-трех дней мне трудно и морально, и физически: начинаю изнывать от скуки и безделья. Поэтому я еще не приехал в Калабрию, а в мыслях – уже улетел.
– Какие виды транспорта предпочитаете?
– Любые. Если они надежные. В Америку летаю только авиалайнером. Водные виды транспорта прекрасны, но, считаю, их надо связать с проведением мероприятий, тогда потеря времени оправдана. Этот вопрос журналистов был вызван тем, что капитан порта Генуя особым распоряжением запретил пристать к Лигурийскому причалу теплоходу, приписанному к Багамским островам и совершавшему рейс по маршруту Ла Специя (Италия) – Копенгаген. На борту рекламировалась парфюмерия Версаче и Гуччо, однако не в рекламе дело. Причина запрета захода в порт: не допустить падения морали неустойчивых генуэзцев. Чем сумел подмочить в море свою репутацию белый четырехпалубный лайнер, еще недавно числившийся примерным и достойным перевозить солдат НАТО в Боснию? Хозяин теплохода, сорокалетний швед-миллионер (также владелец издательского дома, выпускающего порнолитературу, журналы, рекламирующие одежду, фильмы, распространенные в 36 странах от Эстонии до Ботсваны), решил поменять квалификацию судна: поселил в удобных каютах около пятидесяти порноактрис, массажистов, музыкантов, юных, «не желающих больше ничему учиться студенток» (главным образом из стран Восточной Европы) и прочий «веселый люд» (всего около 600 «душ», умеющих профессионально развлекать клиентов, в распоряжении которых бары, ночной клуб, где на персонале единственная одежда – мини-юбка и то до поры до времени).
Количество первоначальных пассажиров на «батальон обслуги» можно было бы по пальцам перечесть. Пополнение богатых клиентов ожидалось по мере заходов в порты «порномузыкального» теплохода. В Генуе произошла досадная «накладка». Джанни был ни при чем, но реклама его продукции?
– Это не мое дело, – спокойно заметил Версаче. – Мою одежду надевают…
– Не считаете ли вы теплоходы «плавающим местом» разврата и пороков?
– Я никогда не был пуританином, а средства передвижения рассматриваю как необходимость, данную нам в пользование в зависимости от поставленных задач, целей, времени и наличия финансовых средств.
– Каково ваше отношение к полигамии?
– Такое же как к моногамии. Не задумывался. Стоит ли на эти раздумья вообще тратить время? Когда все так относительно и мимолетно.
* * *
В Италии полигамия никогда не поощрялась, хотя любовными похождениями (до и после Казановы) жители Апеннин более знамениты, чем французы, британцы, голландцы вместе взятые. Некоторые американцы уже открыто выступают за полигамию, полагая, что так было бы легче и лучше воспитывать детей, а женщины получили бы больше свободного времени и теоретически значительно увеличили бы совместный гардероб. Джанни Версаче хоть и не задумывался над этой темой, но быстро сообразил, что полигамия выгодна для стилистов, ибо из четырех, например, жен, по крайней мере, одна, точно, окажется модницей, и, как правило, она-то и верховодит в большой семье.
Тем не менее не все в Италии смотрят спокойно на проблему полигамии. Составители проекта закона об иммиграции – самые большие «блюстители нравов». Они почему-то предпочли бы, чтобы мусульмане в Италию прилетали в сопровождении не четырех, а всего одной жены!
Сторонники «демократии» обвинили «правовиков» во всех грехах: прежде всего в расизме, в неуважении нравов и обычаев других народов, во вмешательстве во внутренние дела и семейные отношения.
– Но позвольте! – восклицал Версаче. – А как же гардероб с платьями? Четыре жены тем и хороши, что могут носить четыре чемодана с одеждой. Впрочем, в тележках и носильщиках Италия никогда недостатка не испытывала.
* * *
Из чувства такта, деликатности медицинской проблемы или просто из-за незнания, как отнесся бы Джанни Версаче к задаваемому «трудному вопросу», многие журналисты не спрашивали, как и какую именно операцию перенес Версаче. Наверное, журналисты правы. Они во всех заметках придумали и единодушно применяли штамп: «Версаче перенес страшную болезнь и победил. Он выжил, приступил к работе, набрал вес, дает, как всегда, интервью. С юмором. С улыбкой. Спокоен».
Впрочем, Джанни хорошо понимал журналистов и сам ответил на «острые вопросы» о своей «страшной болезни».
По итальянскому телеканалу РАИ шла серия передач, посвященных борьбе с раковыми заболеваниями. И вдруг на экране – Джанни Версаче. Он сам сказал: «Я победил рак».
– Два года назад (это было утром), – рассказывал Джанни Версаче, – я почувствовал, что стала опухать левая часть лица. Пришел к врачу. Диагноз – отит. Боль в левом ухе… Рекомендовано провести курс облучения, но не исключили возможность паралича. Я стал обращаться за помощью повсюду, в том числе и за пределами Италии. Друзья мне сообщили, чем я действительно был болен. Рак! Это шокировало.
Я решил не сдаваться. «Буду лечиться и выздоровлю!» – говорил себе Джанни. – Я оптимист, однако одного оптимизма, безусловно, мало. Поверил в систему химико-терапевтического лечения Карлы Пастекки. Мы боролись вместе. Я боялся смерти, но больше всего испытывал страх от предстоящих страданий. Как не хотелось уходить. Я сжался в комок. Каждую ночь засыпал со словами, что утром мне станет легче. И поверите? Стало легче после полного курса. Я выздоровел на Капри.
Почему я согласился рассказать по телевидению о страшном недуге? Я вышел из кризиса, но сколько еще людей страдают от болезней XX века – рака, СПИДа? – говорил Версаче. – Как им помочь? В первую очередь следовало бы начать с помощи врачам, международной системе борьбы с заболеваниями XX века. Я лично в этом вижу мой долг. И всех призываю: объединяйтесь! И пролетарии здесь не помогут. Поможет объединение клуба богатых.
Джанни Версаче предлагал ежегодно 5–7 декабря вносить средства в Фонд борьбы с лейкемией; в сентябре – в Фонд защиты детей, подверженных неизлечимым заболеваниям; в июле – в Фонд помощи сиротам.
* * *
Своим излюбленным местом для короткого летнего отдыха Джанни Версаче называл Сардинию. Это итальянский остров со своими историческими, культурными и экономическими традициями, обладает по конституции широкими возможностями административной автономии, позволившими в 1996–1997 годах также заговорить о нем как о солидном финансовом центре, создающем в Средиземноморье свою банковскую систему, которая не только успешно конкурирует, но и вытесняет из зоны своих областных интересов другие итальянские банки, включая и главный – «Банко д’Италия». Здесь же образовался полюс средиземноморской моды, в которой роль «первой скрипки» играл Джанни Версаче. Еще в 1994 году «Банко д’Италия» считал свои позиции на острове прочными, «доминирующими», несмотря на то, что по статистическим данным местный «Банко ди Сардения» уже контролировал 56 процентов образовавшихся здесь капиталов. «Банко де Сардения» теперь называют «финансовым бункером» острова, шаг за шагом консолидирующим вокруг столицы Кальяри финансовые резервы средних и мелких вкладчиков.
На Сардинии не бьют литавры, не спешат «обижать» Рим тем, что Кальяри выходит из-под финансовой опеки «Банко д’Италия», но факт остается фактом.
Какое отношение к Сардинии имеет Версаче? Оказывается, самое непосредственное. Предпринимательское чутье подсказало Джанни и Санто, что рынок на Сардинии постепенно освобождается. Конкуренцию здесь может создать лишь фирма «Alma». «Adman», «Valentino», «Dolce» представлены незначительно. Почему бы не вложить средства, не объединить усилия с «Банко ди Сардения», учитывая, что Версаче – калабриец, то есть тоже с Юга Италии, и тем самым заполучить самые сильные позиции на острове при перераспределении рынка готовой одежды и обуви. Эврика! Предпринимательский гений брата. Если бы не выстрелы 15 июля. Почему Джанни не поехал в этот раз отдыхать на Сардинию? Он планировал отправиться на остров только в августе…
* * *
– Кто из российских знаменитостей носит костюмы и платья Версаче?
Джанни на этот вопрос не ответил. Не знал. А возможно, таковых и не было. Кроме, пожалуй, поэта Андрея Вознесенского, которого хорошо знают в Италии, так же, как Евгения Евтушенко, Булата Окуджаву, Беллу Ахмадуллину, Олега Меньшикова и др.
О платье Версаче вспомнила неожиданно племянница Майи Михайловны Плисецкой в интервью приложению к «Комсомолке»:
«Морис (Бежар) поставил хореографию балета об императрице австрийской, убитой террористами. Это типичный синтетический спектакль Мориса… Приехал Джанни Версаче и привез костюм. Белое платье фантастической красоты, но танцевать в нем было невозможно…»
Далее о Бежаре. О Версаче – это все. Но разве этого мало! Белое платье! Фантастической красоты!
* * *
Продолжим «интервью».
– Джанни, теперь все знают о вашем отношении к королевским кровям, о том, что во всяком деле, ремесле, искусстве должны быть свои «короли». А если о самих королях, то кого вы одеваете?
– О леди Диане все известно всем. Здесь трудно что-либо добавить. За последние шесть лет леди приобрела не менее трехсот костюмов, платьев, разных товаров из дома «Джанни Версаче». Придворные Дании, Швеции, Норвегии, дочь шейха Брунея…
Приятно сознавать, что монархи в твоих одеждах, а не ты – у их ног, как было бы, наверное, в XV–XVIII веках. Представьте себя на месте портного при дворе Людовика XV или кутюрье при Ришелье, Мазарини, Медичи… В этом отношении я – законченный республиканец, либерал, демократ. Имена портных времен минувших в памяти народов не сохранились.
Постоянно слежу за тем, что происходит в монархических кругах Италии (династия Савойских вернется, но не к власти), в других странах Европы.
От королевских проблем «совершим скачок» к вопросам истории, археологии. Известно, что Версаче – коллекционер. С юных лет в Калабрии Джанни восхищался греческими и римскими развалинами. Должен ли модельер выступать спонсором различных проектов по историческим, археологическим и другим исследованиям?
– Не должен, но может, – заметил Джанни. – Обязывать модельера или какого-либо другого деятеля культуры трудно и бесполезно. Рано или поздно многие кутюрье, как промышленники и финансисты, встают на благородный путь меценатства. Я занимаюсь оказанием посильной помощи Помпеям.
Туристы, гуляющие по улицам Помпеи, оставляют городу древних миллиарды лир ежегодно. Разве это плата, достойная исторических сокровищ «мертвого города» – молчаливого хранителя культуры и искусства далеких тысячелетий? – спрашивал Версаче.
Как необходим был бы Помпеям стилист Джанни Версаче. Стилист Валентино «пригрел» древнеримских «фанчулл», Версаче «замахнулся» на целый город…
* * *
– Какая студия могла бы поставить фильм «Помпеи», Голливуд или Чинечитта в Риме? – как-то спросили журналисты Версаче, зная его неравнодушие к миру кинематографии.
– Пеплом пока ни Голливуд, ни Чинечитта не завалены. Однако расчищать эти столицы кино надо, причем срочно, но это сделают уже другие. Я одевал многих великих актеров и горжусь этим. Я не хотел бы выделять ни одного из актеров. Я их очень люблю. Марчелло вне конкурса. Джина Лоллобриджида, София Лорен – неповторимы. Орнелла Мути, Моника Витти, Бельмондо, Фернандель, Тото, Бурвиль… Ушедшие и ныне здравствующие. Разные, но все великие.
– Вспомним середину 50-х годов, – говорил он. – Расцвет неореализма. Только в 1956 году кинотеатры Италии посетили 820 миллионов зрителей. Это больше, чем во Франции, Англии, Германии вместе взятых. Итальянский рынок кино был самым большим в Европе и вторым в мире после США.
Сорок лет спустя, в 1996 году, количество кинозрителей сократилось до 120 миллионов, из 400 иностранных лент, закупленных Италией в 1997 году, примерно 270 – американские. Только четыре заокеанские компании контролируют свыше 55 процентов итальянского кинопроката. Аналогичная ситуация сложилась и на телевидении, где частные фирмы в основном закупают американские фильмы и телепрограммы. В подобных условиях трудно выживать даже сложившимся мастерам итальянского кино.
И все-таки реквием по итальянскому и европейскому кино преждевременен. Сдвинуть с критической точки европейское и национальное кино можно, расширяя сотрудничество кинематографистов стран Общего рынка при содействии правительств государств Европы. На этом пути уже накоплен положительный опыт. С 1988 по 1996 год сообщество финансировало почти 250 фильмов совместного европейского производства.
– Для нас, модельеров, – говорил Версаче, – все это очень важно и означает новые заказы на коллекции одежды для фильмов.
Хотелось бы расширить сотрудничество с российскими коллегами. Но это пока надежда, надеюсь, реализуемая, вполне досягаемая и осязаемая.
Кто самый большой модник из деятелей кино 90-годов? Журналистский опрос показал: «Микеланджело Антониони. В его гардеробе только в Париже более шестидесяти костюмов. Не меньше – в Риме, Милане. За одеждой внимательно следит его супруга, которая всегда собственноручно укладывает его чемоданы. Семья Антониони дружит с Карденом и Версаче.
* * *
Джанни Версаче входил в элиту театрального и кинематографического общества естественно, без каких-либо усилий. Он умел понимать людей, любую ситуацию, был отзывчив. И это были его «козыри» в отношениях с друзьями.
На Федерико Феллини он «готов был молиться», считал маэстро гением XX века.
Полдень 31 октября 1993 года. В римском госпитале «Умберто I» скончался Федерико Феллини. Джанни Версаче не скрывал слез. 2 ноября в столичной студии «Чинечитта» он вместе с 80 тысячами римлян прощался с магом кино. В творчестве маэстро Версаче знал все до мелочей. Выделял «8 1/2» (1963 г.), «Амаркорд» (1974 г.).
Пять золотых «Оскаров». А сколько других призов? Почти восемьдесят. Золотая пальмовая ветвь Каннского фестиваля (1960 г.), Серебряный Лев Венеции (1953 г.), последний «Оскар», врученный Марчелло Мастроянни и Софи Лорен 29 марта 1993 года в Лос-Анджелесе…
В 1993 году Федерико Феллини уже успел отметить свое 73-летие (20 января), пройти двести сорок километров пешком, слетать в Соединенные Штаты Америки, получить пятого «Оскара» (на этот раз за карьеру в кинематографе) и в апреле вернуться в Рим. В Вечный город, в свою квартиру на улице художников и артистов, где его приветствовал старый кот Капочоне, которого, пожалуй, знали все жители исторического центра Рима от площади Испании до пьяцца Пополо. Соседи выходили из домов, чтобы повидать Федерико, но никогда не одолевали его расспросами, знали, что Феллини этого не любит, и старались делать вид, что «не выделяют этого седого человека из толпы», особенно после того, как мировая известность навсегда поселилась в его доме № 110 по улице Маргутта…
И вот Федерико Феллини не стало. 3 ноября 1993 года отпели в Риме, 4 ноября похоронили в Римини. Семейный склеп малинового камня на старом кладбище…
…2 ноября 1993 года на панихиде все было сделано так, как задумала Джульетта Мазина. Ни речей, ни трубных оркестров в огромном зале. Под сводами звучали тихие мелодии из фильмов Феллини…
Марчелло Мастроянни, несмотря на теплый солнечный день, пришел в глухо застегнутом пальто. Очки скрывали глаза.
– Потеря для меня огромна, невосполнима. Ушел из жизни гений. Для меня близкий друг, с которым прошагал вместе сорок лет после первой встречи во Фреджене, под Римом. Федерико для мужских ролей искал своего Жерара Филипа, а нашел почему-то меня. Работать с маэстро было очень легко, а дружить еще легче.
– Доброта непременно возвращается, – говорил Мастроянни словами Федерико. – Я давно понял, что быть добрым выгодно. Доброта – кратчайший путь к счастью. Если в твоем доме живет доброта, знай, что ты открыл окна, расставил в вазы цветы, наполнил «твой уголок» свежим воздухом, хочешь жить счастливым. Пьешь вино доброты. Даже если тяжелейшая болезнь запретила тебе и глоток искристого напитка, налей бокал другому.
– Всегда улыбнись, даже тогда, когда вам плохо, – так говорил Федерико Феллини. Так делали Марчелло и Джанни.
