Все время, пока Колапушин шел по длинному коридору к генералу Шугаеву, его раздражение возрастало и возрастало.

Он почти не сомневался, что узнает того, кто это сорвал им так хорошо продуманную и подготовленную операцию, — и не ошибся в своих предположениях: за длинным столом для совещаний в кабинете генерала сидел, конечно же, Смолин.

— Проходи, Арсений Петрович, садись, — пригласил Шугаев. — Вот, Борис Евгеньевич опять к нам. И опять с интересными новостями.

— Догадываюсь с какими! Это ваши люди следили за Ребриковым?! Почему вы опять лезете не в свое дело?! Вы что, не понимаете, что сорвали нам важнейшую операцию?!

Колапушин даже не поздоровался со Смолиным, что было на него совершенно не похоже!

— А вы что, проводили там какую-то операцию? — Смолин поднял брови, откровенно демонстрируя удивление. — Но мы же ничего об этом не знали — вы ведь нас в известность не поставили, согласитесь. И вы что же, правда считаете, что потеря двух миллионов долларов — это не мое дело? А у меня вот очень большие сомнения в том, что игра велась честно, и, судя по всему, я прав.

— Правы вы или не правы — теперь не имеет никакого значения! Из-за вашей дурацкой слежки девушка ушла из-под нашего наблюдения. Теперь мы не знаем, кто она и что передала Ребрикову, кроме письма.

— Если вы потеряете эти два миллиона долларов, Борис Евгеньевич, — веско добавил Шугаев, — то вам придется пенять только на самого себя!

— А не рановато ли вы на меня набросились, господа? Может быть, для начала посмотрим хотя бы это?

Смолин открыл свой кейс, достал видеокассету и протянул ее через стол генералу Шугаеву.

На телеэкране возникло изображение разговаривающей пары, уже хорошо известное Колапушину, только оно не прыгало, не перемещалось и не раскачивалось, как то, которое ухитрился заснять Роулз, а было неподвижным, потому что его снимали с нижней точки. Хорошо был виден и сам Роулз, с яркой раскраской, в шикарном головном уборе из страусиных перьев на голове, пляшущий с тамтамами вокруг Ребрикова и девушки.

И разговор их тоже был хорошо различим, хотя особо большого значения это теперь и не имело — он и так был неплохо записан на той пленке, которая осталась в кабинете Колапушина.

Зато на этой пленке был отчетливо виден тот маленький предмет, который передала Ребрикову девушка.

Это оказался маленький черный сотовый телефон!

— Эти кадры сняли наши репортеры, — объяснил Смолин. — Они хорошо умеют работать скрытой камерой.

— Черт бы их побрал, этих ваших репортеров! — Колапушин в гневе совершенно позабыл о том, что Смолин все-таки генеральный директор федерального телеканала. — Девушка их заметила, стала петлять в метро и ушла не только от вашего идиотского топтуна, который следил за ней совершенно бездарно, но и от нашего сотрудника! Ну и что нам теперь толку от того, что мы знаем про этот сотовый? Даже номер его неизвестен! Где нам прикажете теперь эту девицу разыскивать?!

— Номер неизвестен, Арсений Петрович, это правда. А вот девушка… — Смолин снова открыл кейс, достал лист бумаги и протянул Колапушину. — Там ведь был не только этот «идиотский топтун», представьте себе. Она и должна была уйти от него и успокоиться, что благополучно и произошло. После этого она поехала домой. Вот вам все ее координаты.

— Что вы сделали с девушкой?! — быстро спросил Шугаев.

Смолин равнодушно пожал плечами:

— Ничего. Проводили ее до дома, узнали адрес и имя. Дальше все было довольно просто. На телевидении она не работает, это выяснилось моментально, но мы предположили, что она может быть каким-то образом все-таки связана с игрой «Шесть шестых». Проверили ее по базе данных на игроков — и не ошиблись. Действительно, эта Мария Калач когда-то пыталась пробиться на съемки, но не прошла отборочную игру. А координаты ее в базе данных на игроков сохранились. Вот я вам распечатку страницы со всеми ее данными и принес.

— А кто в редакции имеет доступ к этой базе данных? — быстро спросил Колапушин.

— Да кто угодно… Эти сведения никакого особого секрета не представляют — обычные анкетные данные, результаты тестирования психологов и фотографии.

— Но ведь для того чтобы залезть в эту базу данных, нужно было бы зайти в кабинет Аннинской? — продолжал допытываться Колапушин. — Разве в кабинет шеф-редактора может зайти кто угодно и тем более воспользоваться ее компьютером? А ведь эта база именно там и хранится.

— Совершенно не обязательно было для этого заходить к ней в кабинет. У нас же там локальная компьютерная сеть по всем редакциям. Мало ли кому из редакторов или кому-нибудь еще понадобится ну хотя бы по внешности игроков для съемки подобрать. Так что в эту базу можно было влезть из любого кабинета, где имеется компьютер. Да и вообще у меня создалось впечатление, что девица, судя по всему, имеет ко всей истории минимальное отношение — просто передала то, что ее попросили. Кто попросил — выясняйте у нее сами. А я просто беспокоюсь о судьбе наших денег.

— Значит, вас беспокоят ваши деньги? А то, что убит человек, вас совсем не беспокоит? — угрюмо поинтересовался Шугаев.

— Воскресить Троекурова я не могу, Павел Александрович. Но я перевел на счет его вдовы пятьдесят тысяч долларов. Это пока все, что я могу для нее сделать. Позже мы попробуем подыскать для нее подходящую работу на нашем канале.

— Вот как? — задумчиво спросил Колапушин. — Перевели деньги, даже не дожидаясь конца расследования?

— Деньги ей нужны сейчас. А расследование… Вы знаете, Арсений Петрович, у меня к вам есть одно предложение. У нас есть криминальная программа, где мы рассказываем о расследовании различных преступлений. Приглашаю вас выступить в ней и рассказать о расследовании именно этого дела.

— Для этого его необходимо для начала хотя бы раскрыть, Борис Евгеньевич.

— А я как-то не сомневаюсь в том, что вам это удастся. Кстати, — Смолин хитро улыбнулся, — случайно, это не ваш негр там приплясывал? И съемку заодно вел, правда? Интересно, куда он камеру пристроил — в барабан или в этот свой тюрбан? Хорошо-хорошо, не отвечайте, я понимаю, что вы не все можете мне рассказать. Но знаете, великолепная находка! Из вас, между прочим, мог бы получиться очень хороший режиссер — это я без всякой иронии говорю. Вот только у меня создается впечатление, что вы нас — я имею в виду телевизионщиков — не слишком-то жалуете. Или я не прав?

— Правы. Мне очень не нравится и то, что вы нам показываете, и то, что у вас происходит.

— Вот и скажите об этом с экрана сами! Вы думаете, я боюсь острого разговора? Ошибаетесь! Я дам вам полчаса — это очень много, поверьте. Половину этого времени можете посвятить своим взглядам на телевидение. Обещаю — никакой цензуры не будет! Единственное условие — вам нужно будет обязательно дома порепетировать, чтобы точно уложиться в отведенное время. Иначе — уж извините — придется вырезать. Ну как, вы согласны?

— Честно говоря, у меня просто нет времени даже подумать над вашим предложением. Сейчас нам надо срочно попытаться встретиться с этой девушкой и выяснить, что за сотовый телефон и по чьей просьбе она передала его Ребрикову. И знает ли она номер этого телефона. Разрешите, Павел Александрович, я пойду?

— Конечно-конечно, Арсений Петрович. Если вдруг понадобится мое участие — звони сразу же, даже не задумывайся!