А русский наш мужик, читая "Бедноту", Где этот стих печатался дуплетом, Еще отчаянней потянется к Христу, А коммунизму мат пошлет приветом.

(Из ответа Демьяну Бедному, опубликованному через 70 лет после появления его в устном распространении).

В народном творчестве, всегда бесцензурном, за 70 лет существования "первого государства рабочих и крестьян" ему досталось в изобилии и мата, и прочей ненормативной лексики. Словесная агрессия (термин одного западного языковеда) никогда за всю нашу историю не достигала такого напора, как при Советской власти. Ее стрелы направлялись по множеству целей — порядки, идеология, вожди, "социалистическое хозяйство", внешняя политика, органы сыска и т. д. Напрасно иные утверждают, будто в сталинское время было все так мертво, что не слышалось ни стонов, ни смеха. Политические куплеты с матюгами, разумеется, не исполнялись с эстрады (хотя случались у юмористов "срывы", правда, весьма дозированные)[9]Название песни дано условно. Запись произведена Н. Ш. Ахметовым. "Первая ходка" — первое попадание в места лишения свободы, первый "срок".
, но напевали крамолу и в застольях, и во дворах, анекдоты рассказывали на работе, в трамваях, в очередях — да мало ли где, даже в школах. Школа № 399 (Серебрянический переулок у Яузских ворот), зима 1944 г. Я заканчивал 7-й класс.

Сдают новый дом. Приемная комиссия в ужасе: ни на одном из трех этажей нет туалетов. Им объясняет главный инженер: "Нижний этаж будет заселен рабочими, которые проводят на своих заводах по 12 часов — им некогда срать. Этажом выше поселятся иждивенцы — им нечем срать (иждивенческий паек был ничтожен). На 3-м этаже будут жить партийные — они давно уже все просрали" (В те годы преобладало слово "партийный" вместо " коммунист").

Той же зимой 16-летняя сестра, работавшая на "Манометре", принесла с завода такой анекдот. Сталин, Черчилль и Рузвельт едут в машине по подмосковной дороге, и в каком-то месте им приходится затормозить: на дороге разлеглась корова и на сигналы не реагирует. Черчилль подходит к ней, видит, что эта корова — шкура да кости. Он пытается ее уговорить, чтобы хоть немного подвинулась и ее бы объехали. Корова даже глаз не открывает. Черчилль возвращается в машину и говорит, что корова, кажется, при смерти. Сталин ухмыляется про себя: вот, мол, эти бестолковые иностранцы! Идет к корове и шепчет ей на ухо: " Убирайся на хуй, падла, а то сейчас же в колхоз отправлю, уж там ты точно подохнешь!" Корова из последних сил рванула в сторону и ее как не видали. Рузвельт спрашивает Сталина, что такое он шептал этой несчастной? Вождь объясняет: "Она меня узнала по портретам, поэтому объясняться не было нужды. Каждому слову моему внимают в СССР и люди, и животные — все воспитаны в духе патриотизма".

В те же сороковые слышал я много подобных анекдотов. Некоторые запомнились.

Молотов с Кагановичем летят в самолете, разговаривают о своей популярности в народе. Молотов: "Если бы я сейчас спустился с парашютом, вот бы сбежались люди-то, они бы меня на радостях качали на руках!" Каганович: "Если бы я сейчас спустился у любого села, то сегодня же это село назвали бы моим именем." Летчик, поворачивая к ним лицо: " Вот если бы я вас обоих, блядей, сбросил бы вниз без парашюта — то-то было бы радости у людей! Мне бы памятник поставили в благодарность".

Метод лечения триппера: обернуть хуй газетой с речью Жданова, и все гонококки лопнут со смеху.

Медики проводят эксперимент по изучению образа жизни и образа мысли граждан СССР и США. Вскрывают желудок американца. В нем бекон, шоколад, коньяк и прочее подобное. Просвечивают его мозг, а там — атомная бомба, призывы к войне с СССР и прочий агрессивный набор. Просвечивают мозг советского гражданина. Там — бекон, шоколад, коньяк и прочие подобные мечты. Вскрывают его желудок — пусто! "Что за поебень! — Восклицает наш медик. — Он, возможно, лечит желудок голодом?… " Американский медик возражает: "Желудок его вполне здоров. Давайте все же проверим еще и печень". Вскрывают печень, а там — доклады Жданова и Сталина, речи Молотова и Вышинского, постановления ЦК и всякая прочая поебень!

***

Эпиграфом к этим заметкам взято заключительное четверостишие стихотворения безвестного поэта, которое десятилетиями приписывали Есенину. В нынешнем, 1994-м, стало известно имя подлинного автора и подлинный текст стихотворения, извлеченный из архивов КГБ. Но я предпочел тот самиздатский вариант, который 70 лет ходил по рукам (я впервые узнал его в 1945-м), ибо такой именно текст был усыновлен стихией фольклора и все 70 лет жил вольной жизнью бесцензурного детища протестующего народного сознания и его фольклорного самовыражения, как и другие бесчисленные "незаконные" плоды народного творчества, среди которых встречаются и авторские, утратившие своих " родителей" и подхваченные волнами фольклора. Некоторые из таких авторских творений узнаются по приметам мастерского пера, а иные неотличимы от подлинно фольклорных, подобно гениальным пушкинским мистификациям в "Песнях западных славян".

Сравним, к примеру, две частушки:

Обе они — давнишние. Мы легко отличаем продукцию интеллигентского происхождения от "простонародной", как это называлось еще не так давно. Кстати, напомню, что "В ожидании Годо" — название пьесы С. Беккета, классика театра "абсурда".

Теперь сравним еще две частушки:

Первая — из подлинного фольклора, но она выглядит более мастеровитой и по каламбурно-аллитерационному строю напоминает, в частности, хлебниковскую звукопись или остроту 60-х годов: "был бы ум бы у Лумумбы — был бы Чомбе ни при чем бы". Вторая частушка — стилизация Анатолия Якобсона, литературоведа и поэта, ценимого А.А. Ахматовой. Для тех, кто этого не знает, она скорее, нежели первая, сошла бы за "простонародную".

Вот еще несколько частушек и эпиграмм (эти формы нередко совпадают) из опального фольклора, которые носят более или менее заметные признаки стихийно-фольклорного или профессионального происхождения — то есть частушечные стилизации поэтов. Те и другие порой очень трудно различить.

Ныне мы наблюдаем все большее проникновение авторских имитаций и стилизаций в угодья фольклора (что прослеживается и в нашей антологии), а сам фольклор становится все более "профессиональным". И это не удивляет — ведь интеллектуальный и эстетический уровень народа не сравнить с тем, каким был он 30 и 20 лет назад.

С другой стороны, за прошедшие десятилетия честная интеллигенция, вечно опальная, необычайно преуспела в глубинном постижении опальной словесности — кто в тюрьмах и зонах, кто на воле (особенно с 60-х годов) — и это было одним из проявлений противостояния ханжеской идеологии и двойной "коммунистической морали". В песнях В.Высоцкого, А.Галича, Ю.Кима и других бардов встречаются матерные слова и фразеологизмы, вполне в народном стиле, естественно входящие в песенную речь (В отличие от Э.Лимонова, у которого мат "торчит" как в разговоре обучающихся этому подростков).

Идеально владеет опальной лексикой Ю. Алешковский. Именно с 60-х годов пошли "в массы" и стали рекордно популярными серии анекдотов о Ленине, о Чапаеве и "армянского радио". Новый, взрывчатый успех ожидал давнюю эпиграмму "Гудит, как улей, родной завод". С.Б.Волкова, председатель комитета по культуре в г. Коломне, свидетельствует, что в этом городе она и другие девочки-первоклассницы в 1960 году уже знали эту эпиграмму, наполовину состоящую из матерных слов!

Тогда же появилось и "рязанское радио", но в отличие от армянского, скоро иссякло.

"Рязанское время — 14 часов 15 минут… Тьфу, еб твою мать! 15 часов 14 минут. Гражданин Петров из города Ряжска спрашивает, что такое сульфеджио. Ах, гражданин Петров, не выебывайтесь!.. А гражданин Турсунбек Мухаметдинович… Фамилия еще труднее выговаривается, из города… гм… хуй разберешь… Словом, он жалуется, что приехав в наш город, с огорчением убедился, насколько верными были слухи о состоянии нашего снабжения. Ни хуя себе заявочки! И не жалко было вам времени и затрат на поездку в такую даль, чтобы удовлетворить вашу любознательность!"

… В те 60-е годы триумфального шествия опальной словесности — и разговорной, и художественной — мне неспроста вспомнился анекдот, услышанный еще в 1947 году: " Вопрос: какая разница между матом и диаматом? И что у них общего? Ответ, разница в том, что мат все понимают, но делают вид, что не понимают, а диамат никто не понимает, но делают вид, что понимают. Общее же у них то, что и мат, и диамат — мощное оружие в руках рабочего класса".

В 60-е годы активно "вооружалась" уже интеллигенция, и все меньше оставалось таких, кто притворялся непонимающим. Тогда же интеллигенция вступила в классовое соревнование с рабочим классом не только в овладении этим оружием, но и в употреблении крепких напитков (не зря официальная идеологическая доктрина трубила о стирании граней между классами!). Для мыслящей части общества алкоголь был и допингом, и средством самооглушения — защиты от убогой пропагандистской трескотни. Первым об этом написал Валерий Тарсис в "Сказании о синей мухе", опубликовав его на Западе в начале 60-х, за что угодил в психушку. Позже Игорь Губерман высветил одну из причин массового запоя:

* * *

Пятилетним я попал в детский дом (на Остоженке), и с "воли", со своего двора занес я туда кое-что из городского опального фольклора. Уже через день или два наша группа запела хором антисоветский куплетик, смертельно напугав воспитательницу. Меня уже в том возрасте удивило, что самое запретное — мат — не пугал, а лишь возмущал взрослых. Мы дошколятами постигали азы субординации запретов: мат — не самое страшное. Старших заставляет бледнеть нечто другое, самое-самое жуткое, о чем и заикнуться опасно и чего мы еще не понимаем. Мы не понимали так же значений матерных слов, за которые нас запирали в тесную туалетную комнату у черного хода.

В 70-е годы появился анекдот. Рядом с детским садом начинается стройка, работают стройбатовцы. В речи малюток замечаются непристойные слова и фразы. Понятно — откуда. Заведующая идет разбираться с командиром части. Лейтенант, выслушав ее подозрения, всплескивает руками: "Да что вы! Советские солдаты совсем иначе воспитаны. И мы, офицеры, очень об этом заботимся. Вот вам свежий пример. Проходил я вчера под фермой, не заметив, что рядовой Степанов наверху занят сваркой. Мне на фуражку полился расплавленный металл. Я отбежал в сторону и обратился к сварщику: " Послушайте, Степанов, что вы делаете? Вы льете мне на голову расплавленный металл!" Он ответил: " Виноват, товарищ лейтенант, впредь буду внимательнее" Вот каков уровень нашего общения".

Не знаю, поверила ли заведующая детсадом лейтенанту, но все, особенно отслужившие в армии, прослушав этот суперинтеллигентский диалог, разражались гомерическим смехом.

* * *

Как продолжение рассказа о счастливом советском детстве и в качестве интермеццо — еще один анекдот.

Проезжая мимо городов и весей страны Советов, ее высокий гость из Англии (возможно, это был наш друг Хьюлетт Джонсон) обратил внимание на ряды колючей проволоки, заборы и сторожевые вышки с автоматчиками. Эти "пейзажи" так примелькались, что гость спросил о них сопровождающих. Ему ответили, что это пионерские лагеря, охраняемые для полного спокойствия ребят. Гость пожелал посетить один такой пионерлагерь. Начальству заблаговременно было дано указание переодеть зеков в соответствующую форму, и тех, кто помоложе, выстроить в линейку, а пожилых упрятать подальше. Английский гость предстал перед строем молодцов в коротких штанишках, в белых рубашках и пионерских галстуках. Его приветствовали горном и барабаном. Гость спросил горниста, сколько ему лет. "Четырнадцать", — отвечал горнист. "А я бы вам дал не меньше 30-ти", — удивленно произнес визитер. "Да ты, блядь, в натуре охуел! Нет в нашем кодексе таких сроков".

* * *

В школьном детском доме мы, первоклашки, продолжали осваивать богатство потаенного лексикона и фольклора. Кроме примитивщины, которой так отличился вполне взрослый Эдичка, мы перенимали у старшеклассников сложные конструкции — в частности, каламбуры.

— Папе сделали ботинки — и далее, повторяя много раз (аналог — " у попа была собака"). Осваивали рифмованные диалоги, образцы которых в нашей антологии приводятся, фрагменты большого и малого боцманских "приколов". Декламировали переделки стихов и басен, распевали переработанные песенки ("Светит месяц" и др.). Узнавали новые песенки, ранее неведомые — "Нина комсомолочка гуляла…", "По темным улицам Кронштадта", "Ах ты, сука, ах ты, блядь", "Когда я был мальчишечкой… " Прежде чем сказать о самой популярной в ту пору песне — еще одно интермеццо, все по той же детской и школьной теме.

Учительница: "Продолжим тему прошлого урока. Иванов, кто взял Бастилию: — "Не я". "Семенов, ответь на этот вопрос". — "Не я". — "Ну-ка, ты, Степанов!" — "И не я". Учительница выбегает из класса, дрожа от негодования: "Сговорились, стервецы! Научились же издеваться над учителями". По пути к директору ей встречается комсорг школы. Она ему возмущенно рассказывает о происшедшем. Комсорг — сочувственно: "Да, это та еще шантрапа! Если что возьмут — хуй признаются".

На уроке логики учитель рассказывает, как Петр I, согласно преданию, однажды своим фаллосом ударил по дубу и свалил его. Если допустить, что это не вымысел, то как это можно объяснить? Класс размышляет долго. Наконец один ученик, из наиболее сообразительных, поднимается и объясняет: "Полагаю, что у Петра хуй был дубовый, а дуб-то был хуевый".

Отходя от школьных тем — еще об одном иностранном госте, также дружественно настроенном. Хорошо зная русский язык, он не понимал некоторых особенностей опальных присловий, как многие иностранцы не понимали наших идиом и специфики поговорок, пословиц и проч. Мир помнит, как в 1959 г., когда Никсон впервые посетил Союз, Хрущев обещал показать Западу "Кузькину мать", а переводчик Никсона перевел ему буквально " Мать Кузьмы".

Подобный же буквализм оставил в заблуждении нашего дружественного гостя: " Прекрасный народ — русские. Но я удивлен странностями их физиологии. У них можно услышать, например, такое: " Надень, на хуй, шапку, а то уши отморозишь!" Или: "Брось ты пизду смешить" И еще вот слышал о странном вознаграждении. Один спрашивает, какая будет к 1 Мая премия, а другой отвечает: " Дадут от хуя уши".

* * *

Итак, еще популярнее "Мурки" была песня "Гоп-со-смыком". Расшифровка этого словосочетания заняла бы много места, отсылаю читателя к статье А.Синявского "Отечество. Блатная песня" ("Нева", 1991, № 4). Вначале следует отметить, что в песнях преступного мира мат встречается крайне редко, сколь бы ни показалось это странным. Не следует их смешивать с песнями улицы (можно назвать их иначе, например, хулиганскими, а хулиганы — бакланы — отнюдь не признавались ворами в законе близкими к их касте). Это обстоятельство и оговаривает Синявский, когда пишет о своих сомнениях — создана ли песня " Гоп-со-смыком" в блатной среде, и больше склоняется к догадке, что тут "простой хулиган ввязался или какая-нибудь сявка".

И еще одно замечание. Советский патриотизм втихаря поощрялся даже в хулиганском обличьи и в любой, хоть самой нелепой, форме (этим и объясняется безграмотная телевизионная реплика "у нас секса нету" — к ней еще вернусь). Потому-то "Гоп-со-смыком" распевали, не таясь, все охочие, из конца в конец СССР, с 20-х годов и до конца Советской власти (возможно, и ныне где-нибудь распевают). Эта песня обрастала новыми фрагментами, вариантами, сделавшись в 30-е годы крутой и агрессивной ура-патриотической фанфаронадой пополам с матюками и прочей похабщиной.

Я ебал японца в жопу

И насрал на всю Европу!

Сунетесь -

И мы вас разобьем!

Это еще не самая гремучая ругань тупого воителя за коммунизм, там есть и похлеще. И вот что еще выдает неблатной характер этого опуса. Известно, что воры, по их "закону", не только воевать, но и служить в армии не имеют права. Для них это значит — ссучиться.

Трескучие патриоты найдутся и среди люмпенов, всякой шоблы-ёблы, и среди ангажированной интеллигенции и прочих "фраеров"… О, это бессмертное "У нас секса нету" — в устах гражданки, патриотически дискутировавшей с американцами в самом начале перестройки! Дура была права: у нас одна ебля!

Есть и ответ: