ГЛАВА XXIV.

Разложение армии Колчака и этапы этого разложения. — Заговор Чемеркина. — Гайдовское восстание. — Восстание егерей. — Победы Красной армии; партизаны ставят вопрос о захвате власти. — Центр революционной работы переносится в города.

Процесс разложения колчаковской армии в Приморской области имел свою историю. Собственно и на всех этапах ее существования устойчивость рядов, дисциплина колчаковцев, преданность их «единой неделимой России» были очень и очень относительными. Если когда-нибудь генералы и чувствовали себя уверенными при разработке своих оперативных планов, так это в первые 2—3 месяца после свержения советов в 1918 г. В то время социальный состав армии был по духу все же близкий для враждебного нам класса, а это в соединении с политической инертностью известной части крестьянства создавало устойчивую опору реакции. Зато почти весь 19-й год приносит с собой целую серию восстаний в армии, которые были симптомом того, что наступает момент, когда защитница контр-революции — белая армия — должна будет расправиться со своими повелителями. Эта серия восстаний может быть разделена на две фазы: 1) восстания стихийные, неорганизованные, происходившие помимо или при незначительном влиянии нашей партии, и 2) восстания организованные и поэтому включавшие в себя все элементы победы: такие восстания не давали особо заметных благоприятных результатов лишь вследствие незначительности своего размаха. Наиболее выдающимися из выступлений белых воинских частей, относящихся к первому типу, нужно считать восстание саперов против атамана Калмыкова в Хабаровске в марте 1919 г., затем заговор в никольско-уссурийском гарнизоне, известный в Приморьи как «заговор прапорщика Чемеркина»; «восстание генерала Гайды», происшедшее 18 ноября 1919 г. во Владивостоке, и восстание егерского батальона в январе 1920 г. тоже во Владивостоке. Для нас не безынтересно будет хотя бы коротко остановиться на характеристике всех этих выступлений, чтобы можно было возможно полнее представить ход последующих событий.

Бунт саперного батальона представляет собою запоздавшую на несколько месяцев попытку главным образом красногвардейцев, участников бывшего Спасского фронта, попавших на службу к атаману Калмыкову, — вернуть свои завоевания средствами, которые однако в данном случае оказались несвоевременными и потому непригодными. Батальон выступил против атамана, не связавшись предварительно с партизанами и партией, и тем сразу же обрек себя на одиночество. Он намеревался силой своего протеста заставить атамана отказаться от реставрации казачьих традиций и царской дисциплины в его банде. Для этого батальон послал Калмыкову письменную петицию, в которой в робкой форме и почтительном стиле предъявил требование об изменении его политики. Когда же атаман, рассвирепев от дерзости батальона, обрушился на него целым потоком ругательств и угроз и приказал бунтовщикам сдать оружие и выдать зачинщиков, батальон не нашел ничего другого, как обратиться к американскому штабу, умоляя о спасении жизни. Американцы рады были воспользоваться благоприятным случаем, чтобы лишний раз подчеркнуть перед населением свое либеральное «беспристрастие в русских делах», и взяли батальон под свою охрану. Сколько ни домогался неистовый атаман, бунтовщики не были ему выданы. Спустя недели две им была дана возможность разойтись на все четыре стороны, и все это предприятие нашло свой жалкий конец. В этом факте как в зеркале отобразились все минусы, которые проистекают от стихийного беспринципного, не подготовленного заранее вооруженного выступления. Поэтому вместо положительной роли бунт сапер оказал скорее отрицательное влияние на настроение солдат, перед глазами которых прошла столь жалкая по своему размаху и исходу, бессмысленная трагедия.

Несколько в другом свете представляется заговор прапорщика Чемеркина в гор. Никольск-Уссурийске. Инициатива в этом предприятии принадлежала уже не массам «вообще», не стихии, а группе сознательных, ясно себе представлявших цель и технику восстания товарищей, тесно связанных с организацией нашей партии. Руководителями заговора являлись: Чемеркин, офицер Сибирского стрелкового полка, бывший учитель дер. Михайловки, затем член Никольско-уссурийского партийного комитета т. Михайлов и дядя Костя. К ним примыкал ряд других менее видных товарищей. Никольско-уссурийская партийная организация в тот момент представляла группу самоотверженных, но мало связанных с широкими пролетарскими массами коммунаров, которые сразу же после свержения советов стали вести работу в армии белых. Противоправительственная организация у них росла очень медленно. Политические условия тогда были таковы, что не каждому из вольных и невольных «патриотов» ясно представлялась неизбежная гибель контр-революционного движения; поэтому в эту организацию шли больше одиночки.

Таким образом работа заговорщиков охватывала лишь очень узкий слой солдат, который при самых благоприятных обстоятельствах не мог сделать больше того, как создать условия для своей перебежки к партизанам, но отнюдь не мог ставить себе задачу свержения белогвардейской власти, о чем мечтали никольские товарищи. Работа заговорщиков все же могла бы дать существенные результаты, если бы не следующий случай. При каких-то странных обстоятельствах начальнику гарнизона полковнику Ивецкому попадает сумка Чемеркина, в которой была переписка с партизанами. Ничего не подозревавший Чемеркин был вызван в штаб Ивецкого и тут же арестован. Все искусство контр-разведки, весь арсенал приемов-пыток были пущены в ход, чтобы принудить Чемеркина дать показания, разоблачающие всех участников организации. Чемеркина сначала пороли шомполами, казачьими нагайками, — эти пытки не сломили его воли: он отказывался давать показания. Тогда к нему применили более «совершенное» орудие истязания. Его положили в специально приготовленную кровать, на плотно сколоченных досках которой густой щетиной были вбиты гвозди. Она была сделана так, что могла качаться в обе стороны наподобие детской качалки. Раздетого донага Чемеркина стали укачивать на этой кровати, которая вполне могла бы конкурировать со сказочным разбойничьим «прокрустовым ложем». Герой выдержал около часа жесточайших страданий, но все-таки не сдавался. Бандиты теряли голову. Они видимо впервые встретили человека, так стоически переносившего эту пытку, которую они сами применяли лишь в особых случаях. Без сознания, с разорванными кусками тела, безобразно изуродованный, Чемеркин наконец был снят с кровати. Но изобретательность офицеров нашла еще более жестокий, хотя по своей грубости и более примитивный, способ пытки: раны, которыми было сплошь покрыто тело Чемеркина, посыпали солью и затем на живот положили кучку пороху и зажгли. Чемеркин начал бредить, звать своих друзей, называть целую серию имен. Это были первые слова, которые произнес Чемеркин за все время своих страданий, но они сами по себе ничего не могли дать озверелым бандитам.

Дело кончилось тем, что Чемеркин был расстрелян на городской площади. Казнь была обставлена торжественно. Начальник гарнизона Ивецкий собрал на площадь все воинские части, население города; дома были украшены национальными флагами. Так как гарнизон к тому времени уже внушал некоторые сомнения в своей преданности контр-революционному режиму и в решительную минуту мог выйти из подчинения генералам и отказаться от стрельбы по революционеру, то полковник Ивецкий должен был принять и некоторые меры предосторожности: все сопки и удобные позиции вокруг городской площади предусмотрительно были заняты японцами и офицерскими частями с пулеметами и артиллерией на случай внезапного мятежа гарнизона. Ивецкий произнес патриотическую речь, рассказал собравшимся о зловредной, предательской по отношению к «родине» роли Чемеркина, который обессиленный и измученный стоял тут же на виду у всех собравшихся, привязанный к столбу. Затем «оратор» собственноручно застрелил революционного героя. Чемеркин на вопрос Ивецкого, что он хотел бы сказать перед казнью, собрал весь остаток своих сил и, при затаенной тишине всех собравшихся, слабым голосом прокричал: «Да здравствует советская власть!» Дальнейшие слова Чемеркина были заглушены барабанным боем, и пуля, пущенная Ивецким, прервала навсегда нить жизни героя-мученика.

Один из арестованных по делу Чемеркина, — юнкер, фамилию которого нам не удалось сохранить в памяти, — выдал и дядю Костю. С последним поступили так же. Дядя Костя с пролетарским мужеством, так же как и Чемеркин, прошел все стадии истязаний и перед тем, как офицеры собирались поднять его на блоках к потолку, чтобы потом с высоты в четыре метра плашмя бросить на асфальтовый пол, решился бежать. Он бросился в окно, выбил своим сильным телом две рамы и со второго этажа здания контр-разведки прыгнул на улицу. Отделавшись, видимо, незначительными ушибами, он голый побежал по улице. На одной из улиц города он набежал на группу офицеров, которые сообразили, в чем дело, и застрелили дядю Костю.

Такой кровавой развязкой закончилась смелая попытка товарищей привлечь на нашу сторону ослепленные реакционной агитацией, зажатые в тиски террора солдатские массы. Двое из уцелевших заговорщиков бежали к партизанам; один из них — товарищ Андреев — после стал командиром партотряда и погиб в 1920 году: белые его живым бросили в паровозную топку.

Более значительным проявлением разложения армии Колчака на Дальнем Востоке явилось восстание во Владивостоке, возглавленное чешским генералом Гайдой. История его коротко такова: в начале осени во Владивосток прибыл ген. Гайда со штабом и свитой, состоявшей из группы эсеров — Солодовникова, Краковецкого (вдохновителя иркутского юнкерского восстания в 1917 г. и одного из деятелей Комуча, армиями которого он командовал), затем энесов — Моравского, Знаменского и других вождей антибольшевистского движения, намозоливших себе руки на убийстве рабочих и крестьян на Урале и в Западной Сибири. Разногласия между Гайдой и Колчаком, наступившие после первых поражений колчаковской армии, отдаленно выражали собою противоречия между империалистическими державами, которые для обеспечения своего влияния создавали свои военные группировки внутри белого движения. Гайда и его соратник генерал Сыровой по указке Франции руководили контр-революционным движением с лета 1918 г., они свыклись со своей ролью спасителей старшей сестры-славянки, России, и без борьбы не хотели уступать место новым претендентам на эту роль, русским генералам, которые больше ориентировались на Англию и Японию. Однако Гайда в этой интриге оказывается побежденным и снимается с командования в армии Колчака, после чего он отправляется на Дальний Восток с мыслью использовать там в своих целях возрастающее недовольство солдатских масс против белогвардейского правительства. Для того, чтобы добиться своих планов, будущий вождь чехо-словацкого фашизма обряжается в демократическую тогу (иначе ведь массы не пойдут за ним), разыгрывает роль левого генерала и окружает себя политическими авантюристами типа демократов Солодовникова, Краковецкого и компании. Опираясь на горсточку чехо-словацких войск и спровоцированных колчаковских солдат, Гайда 18 ноября поднимает во Владивостоке восстание. Сначала дело идет успешно. Восставшие открывают огонь по штабу крепости, захватывают вокзал, ряд домов и важных пунктов. Но генерал оказался нерешительным: вместо того чтобы наступать и дальше, он превратил бой у вокзала в бестолковую стрельбу по невидимой цели. Генерал Розанов, ставленник адмирала Колчака, воспользовался нерешительностью Гайды и, собрав все свои силы, повел наступление на вокзал. Восстание было подавлено. Чтобы избавить штаб Гайды от расправы белогвардейского правительства, вмешалась в дело международная милиция (была такая введена во Владивостоке союзниками, как бы в насмешку над заявлениями о невмешательстве во внутренние дела России), которая под руководством американского майора Джонсона извлекла этих руководителей из рядов восставших, взяла их под свое покровительство и тем спасла им жизнь. Гайда и его свита потом были выданы союзниками русским властям с условием однако, чтобы им не причиняли никаких неудобств и отправили бы за границу. Так печально закончилась в России карьера этого авантюриста, который, возвратившись к себе в Чехо-Словакию, сделался в этой демократической стране главой генерального штаба и фашистского союза легионеров.

О гайдовском восстании во всех подробностях могут написать те товарищи, которые были непосредственными свидетелями и участниками его. Это восстание показало полную неустойчивость власти, терявшей всякую опору в своей армии, а также разложение и бессилие мелкой буржуазии, связывавшей свои вожделения с именем генерала Гайды, который в ее глазах продолжал оставаться выразителем ее антисоветских требований.

Отмеченные выше этапы, которые прошел прогрессирующий процесс разложения колчаковской армии, являлись предпосылкой для настоящей большевистской организации восстания.

Неудавшиеся попытки к перевороту, предпринятые рядом товарищей, не приносили существенных результатов прежде всего потому, что вопросам восстания, как особо требующего изучения искусства, ими не было уделено должного внимания: страдала техника организации, благодаря чему провал одного из руководителей обрекал на гибель все дело. Мы уже не говорим о том, что все такого рода попытки пренебрегали рядом условий (политических, стратегических и т. д.), без которых не могло быть победы. Это в свою очередь сужало их планы до размеров небольших местных, оторванных от масс заговоров, которые не могли дать больше того, как организовать перебежку десятка-двух колчаковцев в ряды партизан.

Не то было теперь. Объективные предпосылки для победоносного восстания в этот период были налицо. Красная армия своим вступлением вглубь Сибири разрушила все расчеты империалистических держав, организовавших при помощи своих интервенционных войск единый фронт российской контр-революции, в который включались все буржуазные и мелкобуржуазные партии. Мы видим, как этот фронт раскалывался на отдельные лоскутки, враждующие между собою группировки. Гарнизоны, расположенные в городах Дальнего Востока и имеющие за собою опыт ряда, правда — неудачных, восстаний, превратились в силу, готовую немедленно разделаться с генералами. Это были своего рода белогвардейские крепости, осажденные со всех сторон неутомимо боровшимися партизанскими отрядами. Восстание Гайды показало, что солдатские массы уже готовы повернуть штык против врагов трудящихся. Гайда опирался с одной стороны и главным образом на революционное нетерпение неорганизованных масс, не пожелавших ждать благоприятного момента (к чему их призывала коммунистическая партия), с другой стороны — на те элементы воинских частей, которые еще жили демократическими иллюзиями, связанными с Комучем, Сибирской областной думой и Сибирской директорией. Позорный провал авантюры Гайды побудил первых к признанию руководящей роли большевистской партии и поколебал настроение у вторых. Жалкие попытки правительства приостановить, замедлить методами контрразведки и тюрем гигантский процесс социальных сдвигов и развала армии кончались крахом. Когда не одиночки, а вся масса точит штык против ненавистной власти, расправа с одиночками только подливает масла в огонь. Таково положение было в период ноябрь — январь.

Теперь центр, основная тяжесть революционной работы переносилась из периферии в города, туда, где на баррикадах городских кварталов должна была окончательно решиться судьба русской реакции. Партизанские отряды, являвшиеся до сих пор основной формой борьбы на Дальнем Востоке (а методы партизанской войны, особенно в приморских условиях, являлись основными методами революционной работы), делаются поэтому вспомогательными в отношении уже не только уральского фронта, но и всей стратегии нашей партии на Дальнем Востоке. В этом — сущность переживаемого момента. Лозунг завоевания и организации солдатских масс для переворота, для штурма белогвардейской Бастилии, лозунг, к которому, как видит читатель, инстинктивно пришли партизаны уже сравнительно давно, теперь стал центральным, стержневым, подчиняющим себе все остальные задачи. Раньше этот лозунг партизаны проводили  н а р а в н е  со своими военными операциями. Партизаны по сути дела не могли провести его своими силами, — для этого они должны были бы перестать быть самими собой. Для организации переворота, а следовательно и власти, требовалось непосредственное участие и руководство более высокой по типу организации — коммунистической партии. Мы не можем здесь касаться сколько-нибудь подробно работы нашей партии в колчаковской армии, — это сделают другие товарищи; одно можно сказать: быстро разрастающаяся организация солдатских масс, особенно после гайдовского восстания, стала теперь принимать характер прямой угрозы правительству. Задачи партизан заключались в том, чтобы нападать на белогвардейские отряды, беспощадно рвать железнодорожные сооружения, разрушать коммуникацию, словом — стремиться к тому, чтобы хозяйственная и общественная жизнь совершенно замерла. Это должно было вконец деморализовать врага, посеять панику и разложение в городском населении и поставить власть перед лицом неотразимой катастрофы. Так и поступали партизаны. Движение по Сучанской и Уссурийской железным дорогам почти совершенно прекратилось: дорога была в большей своей части завоевана нами; если и проходил по ней один-два поезда в неделю, так и то под партизанским контролем; пассажиры могли следовать в вагонах только в том случае, если их документы или внешний вид не внушали никаких сомнений, в противном случае они снимались и отправлялись в наш штаб. Сучанские и Зыбунные каменноугольные копи совершенно прекратили свою работу, так как основная шахтерская масса была под ружьем. Администрация этих предприятий, несмотря на свою ненависть к партизанам, стала обращаться в наш штаб с просьбой помочь спасти шахты от затопления водой, так как некому было даже выкачивать воду из шахт. Владивостокский порт, фабрики и заводы, питавшиеся в основном сучанским высокосортным углем, до минимума сократили свое производство. Военные и торговые суда, снабжавшиеся сучанским антрацитом, вынуждены были доставать для своих нужд уголь из Японии, где цены на него возросли необычайно. Уссурийская железная дорога объявила экспортерам, что она отказывается гарантировать безопасность доставки в порт транзитных грузов, направлявшихся из Маньчжурии. Сучанский гарнизон колчаковцев, чувствуя приближение катастрофы, очистил рудники, оставив там одних японцев, которые бдительно следили за развитием событий и обдумывали планы своих действий. Командующий американскими экспедиционными войсками генерал Гревс, чтобы предупредить то неловкое положение, в которое могли попасть его войска при захвате власти партизанами, спешит, в подтверждение своих прежних деклараций, объявить порядок эвакуации американских сил, немедленно очищает весь Сучанский район и стягивает свои силы во Владивосток, где на рейде уже стоят приготовленные пароходы. Японцы, напротив, форсируют новую доставку своих сил на Дальний Восток и лихорадочно укрепляются: копают окопы, строят блиндажи, обволакиваются проволочным заграждением. В наш район каждую неделю прибывают новые японские эшелоны.

Мы получаем сведения о том, что во Владивостоке 26 января 1920 г. восстал егерский батальон, бывший в свое время одной из надежнейших частей белой армии («камни заговорили»). Сущность этих событий заключалась в следующем. Батальон, в количестве около тысячи человек, арестовав своих офицеров, захватил одно из лучших зданий города, бывшее коммерческое училище, забаррикадировался в нем и объявил себя врагом розановской власти. В специальном обращении к рабочим, партизанам и крестьянам егеря заявили, что они признают единственно законную власть — только Приморскую губернскую земскую управу (которая, кстати сказать, пережив весьма быстротечный медовый месяц своего величия после свержения советов в 1918 году, притихла и вот уже больше года сидела в лабиринтах своих канцелярий, не вмешиваясь в политическую жизнь окраины). Действительной целью восстания егерей являлось стремление восстановить советскую власть, но боязнь расправы со стороны интервентов заставила их прикрыться старыми, запылившимися демократическими учреждениями и тем нейтрализовать своих прежних друзей и союзников. Егерское восстание через четыре дня было ликвидировано на почетных для обеих сторон условиях. Между восставшими и генералом Розановым было заключено соглашение, по которому: 1) гарантировалась безопасность жизни восставшим и 2) батальон не подлежал расформированию и отправлялся цельной боевой единицей на Русский остров. Боевой пыл генерала при ликвидации восстания не мог проявиться, так как не оставалось почти ни одной воинской части, которая бы готова была выполнить его волю. Впрочем егерское восстание имело последствия и для партийного комитета. В сущности оно подтвердило тот факт, что и те воинские части, где влияние большевиков еще не успело окрепнуть, — а это было так в отношении егерей, — стихийно сигнализировали о полной готовности всего гарнизона поддержать предстоящий переворот.

 

ГЛАВА XXV.

Взятие Шкотова, Сучанских рудников и Никольск-Уссурийска. — Наступление на Владивосток и падение его. — Наступление на Хабаровск. — Бегство Калмыкова и его банд. — Дискуссия о тактике после захвата власти. — «Буфер» или советы.

Вся первая половина января 1920 г. прошла под знаком лихорадочной подготовки переворота. 25 января 1920 г. вторая рота 1-го Дальневосточного советского полка, под командой т. Морозова, нападает на колчаковский бронепоезд вблизи с. Шкотова и без выстрела захватывает его в плен. Команда бронепоезда, под влиянием одного из офицеров, перед этим объявила себя сторонницей советской власти и изъявила желание безоговорочно подчиниться командованию партизанского полка. Мы стали наседать на шкотовский гарнизон. Солдаты гарнизона, получив сведения о том, что партизаны с бронепоездом и пулеметами приближаются к Шкотову, высылают делегацию к нам и выражают согласие перейти на нашу сторону. К вечеру этого же дня передовые части 1-го Дальневосточного полка занимают Шкотово.

26 января ночью мы получаем из Никольск-Уссурийска телеграфное сообщение, что оперировавшие вокруг города мелкие партизанские отряды, также по приглашению солдатской делегации, вошли в город, и весь гарнизон перешел на нашу сторону. В данном случае инициатива посылки делегации принадлежала комитету нашей партии, который к тому времени достаточно прочно завоевал и организовал солдатские массы.

Вечером этого же дня партизаны заняли Сучанские рудники. Не теряя времени, мы снеслись с Владивостокским партийным комитетом и согласовали дальнейшие мероприятия. Из Шкотова мы немедленно выслали в сторону Владивостока бронепоезд с батальоном партизан и перешедшими на нашу сторону колчаковцами с целью захватить узловой железнодорожный пункт — станцию Угольную, где пересекаются Уссурийская и Сучанская железные дороги. Военная охрана станции Угольной не решилась на сопротивление и сдала нам свое оружие. Партизанский бронепоезд направляется далее к Владивостоку, по дороге разоружает гарнизоны на станциях Океанской и Седанке и в этом последнем пункте, в 18 верстах от Владивостока, временно приостанавливает свое наступление. Таким образом во власти белых пока остаются Иман, Хабаровск и Владивосток, все же остальные города и важнейшие пункты заняты партизанами.

31 января началось наконец восстание во владивостокском гарнизоне, чего и поджидал наш бронепоезд. Боям и здесь не суждено было развернуться. Одна за другой воинские части без выстрела объявляли себя сторонниками революционных частей. Бронепоезд 1-го Дальневосточного полка, получив сведения о событиях во Владивостоке, через несколько минут занимает станцию Первую Речку и затем вступает в город. Верные колчаковскому правительству офицеры арестовываются и из своих штабных кабинетов и канцелярий отправляются в тюрьму, только что освобожденную революционерами. Генерал Розанов со своей свитой, генералитетом, контр-разведчиками и высшим чиновничеством, лишившись последнего солдата, который был бы готов защищать прогнившую до конца белогвардейскую власть, скрывается в японском штабе, откуда его на крейсере отправляют в Японию. Гостеприимство самураев избавляет всю эту банду от суда революционного трибунала. Более дальновидная буржуазия, — вернее, та ее часть, карманы которой не были еще пусты, — предусмотрительно поспешила распроститься со своей родиной задолго до прихода партизан и отправилась в неизведанный путь эмигрантских скитаний; остальная же часть, скрепя сердце, вынуждена была примириться с мыслью, что все их надежды на реставрацию контрреволюционного режима разрушены и Приморье, этот последний оплот реакции, должно перейти в руки партизан, которых буржуазия так смертельно ненавидела. В Приморьи за время гражданской войны, особенно после отступления белых с Урала и из Западной Сибири, скопились целые полчища родовитой дворянской аристократии, политических дельцов, всякого рода спасителей отечества, начиная от попов и придворных проституток и кончая маститыми эсерами и меньшевиками. Все они с прибытием во Владивосток партизанского бронепоезда в ужасе засуетились, карабкаясь во все щели в надежде скрыть себя от дневного света, наступившего после глухой ночи реакции, террора и надругательства. В это же время красные знамена, лихие партизанские песни, боевые лозунги, привезенные из таежных сопок, дружно и с гордостью подхватывались на фабриках и заводах; городские улицы, запруженные пролетариями, восторженно приветствовали партизан. События 28—31 января 1920 г. представляли собой в сущности широкое поголовное братание когда-то смертельно враждебных друг другу партизанских отрядов и солдат колчаковской армии.

31-ое января — дата партизанского переворота или, как его еще называют, бескровного переворота. Разложившийся вконец труп контр-революции уже не обладал способностью сопротивления партизанам. Никакие меры империалистических держав не могли воскресить этот труп. Японская экспедиционная армия, к тому времени одиноко оставшаяся на территории Дальнего Востока, очутилась перед альтернативой — или вступить в открытую войну с партизанами и тем самым стать на откровенный путь аннексий, или примириться с поражением реакции и дать нам возможность занять города. Естественно, что второй путь, как бы он ни был опасен, являлся более выгодным с точки зрения момента. Вследствие этого японцы не вмешивались в происходящие события и тактике вероломства предпочли — пока что — тактику дипломатических нажимов и интриг. Со взятием городов Владивостока, Никольск-Уссурийска, а затем Спасска и Имана перед партизанами оставалась задача овладеть Хабаровском, где продолжал еще держаться дегенеративный атаман Калмыков, прославившийся дикой ненавистью к революции и необычайной жестокостью.

Во Владивостоке для руководства революционной армией, теперь возросшей до 40 тысяч человек, был создан Военный совет, возглавляемый т. Сергеем Лазо. Против Хабаровска Военный совет отправил экспедицию в составе трех полков под командой Булгакова-Бельского. Атаман Калмыков, войска которого вообще не отличались боеспособностью и представляли сброд утопавших в пьянстве и воровстве бандитов, не оказывал никакого сопротивления наступлению нашей экспедиции. Поэтому овладение Хабаровском произошло через четыре дня. За этот срок экспедиция прошла около 600 верст почти без единого выстрела. В ожидании прихода в Хабаровск красных, Калмыков, отказавшись от мысли о сопротивлении, все четыре дня буйствовал в городе, расстреливал направо и налево без разбора всех, кто вызывал хоть тень подозрения в сочувствии советской власти. Эти четыре дня были самыми мрачными днями белогвардейского террора. Вся атаманская банда, кажется, решила перед своей гибелью вдоволь натешиться и возможно полнее удовлетворить свои звериные инстинкты. Женщины не показывались на улице, боясь сделаться жертвой золотопогонной сволочи. Улицы замерли. Никто не мог рассчитывать на то, что ему не пустит пули в лоб любой разгуливающий по улице пьяный солдат. С утра и до вечера шла стрельба распоясавшейся шайки. Тюрьмы разгружались от арестованных революционеров, которые целыми партиями «выводились в расход». Город переживал дни безысходных страданий, страха и издевательств. За сутки до вступления наших войск в Хабаровск грабежи стали переноситься с частных домов на государственные учреждения. В первую очередь был разграблен Государственный банк, все ценности которого калмыковцы поделили между собой. Разделавшись со всеми, атаман Калмыков, кичившийся всегда своей храбростью и удалью, со всей своей ватагой заблаговременно покинул город и бежал на китайскую территорию, где после, по настоянию нашего правительства, был интернирован и вскоре был убит.

Таким образом вся губерния была очищена от белобандитов, 18 слишком месяцев терроризировавших рабочих и крестьян. Победа осталась на стороне партизан, выковавших в процессе борьбы свою собственную партизанскую стратегию, против которой не мор устоять тысячелетний опыт ведения войн господствующих классов. В это время Красная армия безостановочно продвигается вглубь Сибири. 8 января она занимает Красноярск, затем Иркутск. Деморализованная армия Колчака не находит в себе сил оказать сколько-нибудь существенное сопротивление. В январе в Иркутске происходит восстание гарнизона, и там образуется эсеро-меньшевистская «розовая» власть. Она пытается приостановить процесс разложения белого движения. Представитель этого правительства, меньшевик Ахматов, по прямому проводу долго убеждает Колчака (который в это время спешил в Иркутск, боясь попасть в плен к красным) в необходимости изменить политику и немедленно издать указ о привлечении к государственному управлению демократической общественности, чтобы при ее помощи можно было вновь создать единый антибольшевистский фронт. Но напрасны были иллюзии и надежды проституированной демократической общественности.

Разгром контр-революции завершился 7 февраля расстрелом вождя «единой неделимой России», адмирала Колчака, и его первого министра Пепеляева. Как только были взяты города Приморской губернии, перед партией стали две задачи: 1) организация власти и 2) создание своей регулярной армии. Были значительные трудности на пути создания одной, сплоченной единством политической идеологии и организационных принципов армии из двух, долго и упорно боровшихся между собою сил, резко отличавшихся по традициям и характеру, — из партизанских отрядов и бывших колчаковских частей. Помимо того что партизану было очень трудно примириться с мыслью, что он теперь должен стоять в одних рядах с теми, кто сознательно или бессознательно участвовал в истреблении рабочих и крестьян, кто чудовищно истязал и расстреливал его друзей и соратников, родных и близких по классу товарищей, кто уничтожал их имущество, насиловал их жен, дочерей и невест, — помимо этого почти невероятным казалось, что этому самому партизану придется даже подчиняться командованию бывших колчаковских офицеров, которых нужно было использовать для создания армии. Кроме того, партизанские традиции, — как ни старались мы построить 1-й Дальневосточный советский полк на началах здоровой революционной дисциплины, — все же оставались в силе, хотя бы в той мере, в какой они были нужны в условиях партизанства. Ясно, что здесь требовалась величайшая осторожность в деле строительства армии, чтобы избежать возможных эксцессов. Коммунистическая партия благодаря тому, что она самым внимательным образом руководила партизанским движением почти с первых дней его рождения, пользовалась величайшим авторитетом в 1-м Дальневосточном советском полку. Достаточно было подкрепить авторитетом партии любое требование, обращенное к партизанам, как все споры и толки прекращались и самые недовольные сдавали позицию и отказывались от возражений («раз большевики говорят так, значит должно быть так, значит мы ошибаемся»). Если же какая-нибудь директива, кроме всего прочего, подписывалась еще Сергеем Лазо, этим любимцем партизан, тогда никто и глазом не моргнет; задание выполняется немедленно. Для партии 1-й Дальневосточный полк, состоявший к этому времени из двух слишком тысяч человек, снабженный тремя-четырьмя пулеметами на каждую роту, прекрасно дисциплинированный, спаянный самыми интимными товарищескими отношениями с командным составом, к тому же имевший за собою опыт многих побед, — являлся опорой во всех ее мероприятиях. Опираясь на этот внушительный кулак и вместе с тем моральный авторитет для других партотрядов, Военный совет и партия смогли сравнительно успешно разрешить проблему объединения партизан с бывшими колчаковцами и приступить к организации регулярной армии. Были, конечно, и самостийные партизанствующие отряды, но они не играли сколько-нибудь существенной роли и вынуждены были умерять свой пыл, когда 1-й Дальневосточный советский полк призывал их к порядку. Строительство армии было облегчено после того, когда по типу 1-го нашего полка был создан и 2-й Дальневосточный советский полк, в который вошли прибывшие из северной части губернии партизаны, под командой тт. Сержанта и Глазкова. Сепаратистским отрядом оставался небольшой по численности, но всегда стоявший в оппозиции к партии отряд Савицкого. Но он был слишком ничтожной силы, чтобы противостоять здоровому течению среди партизан. Шевченко к тому времени уже не имел за собою ни одного партизана, был всеми покинут. Вот и все, что могло противостоять политике партии в деле организации регулярной армии. Никаких сколько-нибудь заслуживающих внимания эксцессов на почве реорганизации партизанских отрядов у нас не происходило. Несомненно, благоприятный ход кампании по организации регулярной армии объясняется тем, что между партией и основным ядром партотрядов была самая прочная связь и что партия правильно руководила революционным движением.

Не так просто решался вопрос о власти. Наличие воинствующей японской интервенции, ежедневно пополнявшей себя новыми военными частями, и аггрессивность японской дипломатии резко ставили перед партией вопрос о том, что Япония не потерпит на территории Дальнего Востока власти советов. Советская страна, разоренная империалистической и гражданской войной, не могла итти, что называется, напролом и открывать военные действия против выросшего на дрождях мировой войны молодого японского империализма, накопившиеся силы которого искали выхода. Интересы революции требовали, чтобы партия исключительно по тактическим соображениям пошла в этом вопросе на компромисс и уступила часть своих политических завоеваний, т. е. она на время должна была отказаться от введения социалистических принципов в хозяйство Дальнего Востока и в соответствии с этой тактикой организовать и власть.

Из Москвы Дальневосточной организацией нашей партии была получена директива об организации буферного государственного образования в лице демократической Дальневосточной республики. Внешне самостоятельная демократическая республика должна была представлять сочетание элементов буржуазной демократии с пролетарским руководством, т. е. такой государственный тип, который воспроизводил бы идею ленинской демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Здесь мы, по понятным причинам, не можем подробно развить свою мысль и оставляем ее в более чем беглом изложении в надежде, что в другом месте и по другому поводу нам, быть может, удастся осветить ее более полно. Теперь же обратимся к тому, как встретили идею организации Дальневосточной республики партизанские массы.

Прежде всего нужно вновь и вновь подчеркнуть тот факт, что от начала и до конца партизанское движение, политически выражавшее чаянья широчайших трудящихся масс, шло под руководством пролетариата: как крестьянская беднота, так и пролетариат рассматривали эту борьбу как условие для осуществления своих классовых интересов и экспроприации экспроприаторов. Все, что противодействовало этим требованиям, становилось во враждебные отношения к партизанству или в лучшем случае придерживалось политики нейтралитета. Естественно, что компромиссная, розовая демократическая власть не могла удовлетворить пролетарскую часть партизан. Партизаны настойчиво требовали организации советской власти в чистом виде, в противовес течению, стоявшему на точке зрения демократической власти. Выражением этих настроений была внутрипартийная борьба, в то время разделившая партийные ряды на две группировки. Идейными вдохновителями лозунга советской власти в чистом виде, выразителями партизанских настроений являлись Сергей Лазо и группа примыкавших к нему молодых партийных работников и партизанских руководителей. Противоположную точку зрения возглавляли тт. Никифоров и другие. Впрочем и среди партизанской головки не было единого мнения по данному вопросу. На третий день после переворота в 1-й Дальневосточный советский полк прибыла делегация от партийного комитета с целью убедить нас в необходимости организации буфера. Было устроено собрание. Разгорелась страстная дискуссия, причем Титов и Слинкин выступали за буфер, а Ильюхов, Иванов и другие — против, настаивая на формуле советов в чистом виде. Партизанская масса почти вся не соглашалась на компромиссную власть. Около месяца шла самая горячая борьба, конец которой был положен постановлением Дальневосточной партийной конференции 18 марта о создании, согласно директиве Москвы, Дальневосточной республики. Только безграничное доверие к Москве, к ЦК партии, к Ленину, имя которого для партизан являлось синонимом глубочайшего предвидения, могло заставить упорных противников ДВР отойти от своего лозунга.

Тем, кто утверждал и кто (как это явствует из статей некоторых сибирских партизан) продолжает утверждать, что партизанское движение являлось движением крестьянства в целом, мы рекомендуем изучить историю борьбы указанных выше двух течений по вопросу о форме власти, и тогда они убедятся в неправильности своих взглядов. Мы ясно представляем себе ошибочность позиции Сергея Лазо и его сторонников, стремившихся перепрыгнуть через объективные препятствия (японский империализм), увлекавшихся непримиримостью, левой фразой. Эта группа товарищей не была способна маневрировать, не выказала уменья применить политические требования к конкретной обстановке. По сути дела требование советов в чистом виде вело к вооруженному столкновению с Японией, чего нельзя было в то время допустить ни в коем случае. Этому прямому, беспересадочному, но губительному пути был противопоставлен более длинный путь, зигзагообразный, но верный, вытекающий из диалектической оценки всех конкретных социально-политических особенностей Дальневосточного края, п у т ь  к  с о в е т а м — ч е р е з  ДВР.