В ту пору они не были врагами – не было и самого слова «враг». Мир был юн, и не было радости большей для юных богов, чем создавать новое.
…Ауле стоял и смотрел в огонь; перед глазами вставали еще неясные образы нового замысла. Черный Вала неслышно подошел и встал рядом.
– Пламя танцует…
– Ты… что-то видишь в нем?
– Да. Смотри – потрескавшаяся лава похожа на чешую, черную и золото-алую, а языки огня – крылья…
– Как ты угадал? – Ауле был обрадован. – Ну да, конечно! Знаешь – я только сейчас понял до конца, я же только что думал как раз об этом! Но разве живое может жить в огне?..
– Попробуй…
Старший из Айнур задумчиво чертил в воздухе какие-то странные фигуры.
– Что это? – заинтересовался Ауле.
– Танец пламени. Тебе тоже показалось, что это похоже на письмена или руны?
– Что-что?..
– Знаки, чтобы записывать слова, мысли, образы…
– Зачем?
– Чтобы, изменившись, не утратить часть знаний. Ведь не все из тех, кто еще придет в мир, будут такими же, как Айнур. Им пригодится. Это будет называться – Къат-эр. Или – Къэртар. Но прости мне, брат, я вижу, в твоей душе возник замысел. Я оставлю тебя…
…Гибкое чешуйчатое ящеричье тело он создал из огня, меди и черненого золота, крылья – из пламени, а большие удлиненные глаза – из обсидиановых капель. Черно-золото-алое существо с его ладони скользнуло в огненную круговерть, и Ауле ахнул, и застыл в изумлении: существо танцевало, и в танце огня он узнавал те знаки, что чертил Мелькор. Основой танца была руна Ллах – Пламя Земли, и он подумал, что танцующая-в-огне так и должна зваться – Ллах.
Ауле счастливо улыбался, глядя на новое существо, представляя себе, как будет изумлен и обрадован Мелькор – он удивительно умел радоваться творениям других… Улыбка так и застыла на его лице, обернулась больным оскалом, когда что-то жгучее, похожее на незримый раскаленный обруч, сдавило его голову. Багровые и черные круги заплясали перед глазами, и со стоном он медленно повалился на землю, без голоса шепча – за что, за что, за что…
«Этого не было в Замысле».
Больше он уже ничего не слышал.
– …Ауле… брат мой! Что с тобой… Очнись… что с тобой?!
Глаза цвета темной меди с крохотными точками зрачков. Неузнающие. Слепые. Мертвые.
Он приподнял Ауле – тело Кузнеца безвольно обвисло на его руках, – сжал его плечи, заглянул в глаза, повторяя, как заклинание – очнись…
Медленно, медленно взгляд Ауле становился осмысленным, но теперь в его глазах появилось новое выражение – страха, всепоглощающего безумного ужаса.
– Что с тобой случилось? Тебе больно?
– Больно… – бессмысленно-размеренно, по слогам. – Значит, это и есть – боль. Я так больше не могу. Не могу.
Он повторял эти слова бесконечно – ровным неживым голосом, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. И Мелькор начал понимать, что произошло.
– Это… из-за твоего замысла?
Руки Ауле дрогнули:
– Этого не было в Замысле. Этого не должно быть.
– Брат!..
Мелькор сильно тряхнул его за плечи. Кажется, подействовало; Ауле отчаянно замотал головой – и вдруг сбивчиво и горячо зашептал:
– Не могу это видеть, больно… Не хочу убивать… это ведь живое – я умоляю тебя, сделай что-нибудь, ведь заставят уничтожить – это не должно существовать, а я не хочу, не могу…
– Идем со мной. Увидишь, у меня достанет сил защитить тебя.
– Нет, не поможет, ничего уже не поможет… я не хочу, чтобы – снова, чтобы так стало – с тобой…
Мелькор пожал плечами, но промолчал.
– Нет, ты же не знаешь, как это больно… Поверь мне… знаю, ты сильный, ты знаешь и умеешь больше нас всех…
Черный Вала про себя отметил это: «ты» – и «мы все».
– …но он сильнее, он сломает тебя… я прошу тебя, Мелькор, брат мой – покорись… – с каждым словом в глазах Ауле все яснее читался – тот, недавний, непереносимый ужас, он говорил все быстрее и быстрее, захлебываясь словами. – Или – уходи, прячься, огради себя – пойми, все, все будут против тебя, все, даже я – да, да, и я тоже, потому что я не выдержу, не сумею – против всех, пусть ты проклянешь, пусть будешь презирать, но мне страшно, я знаю, что это – страх, я знаю, знаю, я понимаю все, но – останусь с ними… Знаю – не простишь, уже все равно, нет меня, пойми, нет, это – только оболочка, а в ней – ничего, кроме страха – нет; ты не поймешь, ты не знаешь, что это… А потом, когда-нибудь – тебе не хватит сил, так спеши творить, ты все равно не умеешь по-другому, потому что тебя все равно настигнет эта кара, ты погибнешь, но все равно – пока можешь…
Он внезапно остановился, с побелевших губ сорвался стон – рухнул навзничь, тело его выгнулось – забилось на земле – затихло.
Это было новое чувство – как волна темного пламени: гнев. Мелькор поднялся, сжимая кулаки, выпрямился во весь рост и, запрокинув голову, крикнул:
– Ты… Единый! Оставь его! Легко справиться с тем, кто слабее; а ты попробуй – со мной!
И услышал слова из ниоткуда, из мертвой ледяной пустоты:
«Ты сказал».
Он ждал удара, боли – ничего не было. Бросив короткий взгляд в небо, опустился на колени рядом с распростертым на земле телом, положил руку на лоб Ауле и замер неподвижно…
– …Иди сюда, маленькая, – тихо и печально, протянув руку сквозь пламя. – Видишь, как с тобой обернулось…
Огненная ящерка скользнула к нему на ладонь, сложила крылья и свернулась клубочком – маленький сгусток остывающей лавы, только темные глаза смотрят грустно и виновато.
– Будешь жить у меня, что ж поделаешь… Только лучше бы и он с нами ушел, как ты думаешь?
Саламандра шевельнулась и моргнула.
– Может, он все же решится…