Сыновья Святослава. — Варяги помогают Владимиру добыть Киев. — Войны с соседями. — Язычество. — Гонение на христиан. — Взятие Корсуня. — Крещение Владимира и утверждение христианства на Руси. — Уделы. — Борьба с Печенегами. — Дружина Владимира. — Католические миссионеры. — Отношения польские, греческие и варяжские. — Ингигерда и отложение новгородского князя. — Кончина Владимира Великого. — Святополк. — Убиение Бориса и Глеба. — Ярослав в Киеве. — Вмешательство Болеслава Храброго. — Торжество Ярослава. — Мстислав Чермный. — Единодержавие Ярослава. — Последний морской поход на Византию. — Тесные связи с Норманнами. — Устроение церковное.

Мы знаем, что у Святослава были двоюродные братья, а может быть, и родные. Братья эти, конечно, имели свои уделы; но наши источники молчат об их судьбе. По известию русской летописи, Ольга скончалась за три года до гибели Святослава; а после него осталось три сына, рожденных от разных матерей, так как Святослав, подобно другим русским князьям, держался языческого обычая многоженства. Великие князья киевские, очевидно, старались иметь своими наместниками в областях собственных сыновей и других родственников, чтобы крепче связать с Киевом подвластные племена и вытеснять местные княжеские роды. Во время пребывания Святослава в Болгарии старший сын Ярополк заступал его место в Киеве; другой, по имени Олег, княжил в земле Древлянской, т. е. в Полесье; а младшему Владимиру отец отдал Новгород, в котором сам княжил при жизни Игоря. В остальных русских областях, вероятно, сидели другие родственники. Произошло обычное явление, которое не раз повторялось после того, повторялось, конечно, и прежде. Киевский князь не хотел ограничиваться только званием старшего князя, но стремился быть действительным господином всей Русской земли. Следовательно, едва только начинает проясняться русская история, мы уже видим борьбу единодержавия с удельным порядком и в то же время борьбу севера с югом, Новгорода с Киевом. Летопись объясняет возникшие после Святослава междоусобия внушениями некоторых бояр, именно Свенельда, который был главным советником Ярополка, и Добрыни, который приходился Владимиру дядею по матери и руководил своим юным племянником. В междоусобии Ярополка с Олегом последний был убит, и Киевский князь завладел его уделом. Но и Владимир с Добрынею не теряли времени, чтобы увеличить свою область. Главным средством для того послужили наемные варяжские дружины.

Известно, что на Скандинавских островах и полуостровах в IX и X веках совершался важный переворот. Там слагались три сильные королевства: Швеция, Норвегия и Дания, причем многие мелкие владетели, не желая сделаться простыми подданными королей, начали уходить из отечества с своими друзьями и слугами. Они искали счастья в иных странах или в качестве завоевателей, если собирались в значительном числе и находили себе достойных вождей, или просто в качестве наемников. Отсюда возникло знаменитое движение норманнских дружин. Главное, именно завоевательное, движение направилось на запад, преимущественно в Англию и Северную Францию. Между тем на востоке, на Балтийском поморье и на Руси, которую они называли землею Гардов (Гардарикия), Норманны появляются в качестве наемных отрядов. Первая норманнская дружина на Руси встречается в Новгороде. Граждане новгородские издревле отличались предприимчивым, свободолюбивым нравом, и киевские князья, подчинив себе этот край, чтобы держать его в повиновении, водворили в Новгороде наемную варяжскую дружину, которую должны были содержать сами же Новгородцы. По крайней мере, летопись русская говорит, что еще Олег установил ежегодную дань с Новгорода в 300 гривен на плату варяжскому гарнизону, «мира деля», как она выражается, т. е. ради порядка и спокойствия. Сношения Руссов с Норманнами постепенно умножались; князья наши нередко заключали дружественные и родственные связи с скандинавскими державцами. Значение варяжских наемных дружин на Руси особенно усилилось вследствие междоусобий, возникших в потомстве Игоря: они явились сильным орудием в руках наиболее предприимчивых властолюбивых князей.

Владимир и Добрыня искусно воспользовались Варягами для своих замыслов. Судя по летописи, Владимир сам отправлялся куда-то на море, где и нанял значительное варяжское войско. Он начал свои завоевания с Полоцкого, или Кривского, края. В том краю княжил Рогволод. Неизвестно, принадлежал ли он к роду собственно киеворусских князей, или к местным киевским владетелям; последнее вероятнее. Летопись говорит, что он отказал Владимиру отдать ему в замужество свою дочь Рогнеду, предпочитая другого ее жениха, киевского князя Ярополка. Новгородский князь пошел на Рогволода и победил его; причем последний погиб с двумя своими сыновьями, а Рогнеда силою принуждена была сделаться женою победителя. Затем последовала неизбежная борьба Владимира с Ярополком. С помощью тех же наемных Варягов меньший брат остался победителем и завладел Киевом. Летопись повествует при этом об измене боярина Блуда, который, по-видимому, сделался главным советником Ярополка по смерти Свенельда. Но приведенная ею причина предательства не совсем вероятна: Владимир обещал воздать ему большую честь и «иметь его в отца место». Для чего же Блуду нужно было искать первого места при младшем брате, когда он уже занимал это место при старшем и когда в отца место служил Владимиру его дядя Добрыня, который, конечно, не уступил бы никому этого места? Достоверно только одно, что Ярополк, вытесненный из Киева и осажденный в городе Родне, на устье Роси, так был стеснен, особенно наступившим здесь голодом, что склонился на переговоры. Доверяя мирным предложениям Владимира, он отправился в его ставку; но у входа в нее был убит двумя варягами, спрятанными в засаде. Таким-то способом младший из сыновей Святослава восстановил единство Русских областей.

Жадные варяжские наемники, окружавшие Владимира, смотрели на Киев как на собственное завоевание; по словам летописи, они потребовали от Киевлян окупа по две гривны с человека (вероятно, с каждого главы семейства). Владимир обещал исполнить это требование. Но он успел выиграть время и принять свои меры против беспокойных союзников; после чего сбросил с себя личину. Тогда Варяги попросили его отпустить их в Грецию. Князь выбрал лучших мужей, которых оставил в своей службе; а остальных отправил с русским судовым караваном в Византию. Действительно, мы встречаем потом в числе греческих наемных войск отряды из Варангов; начало этих отрядов, вероятно, и было положено теми Норманнами, которых отпустил Владимир.

Гибель многочисленной русской рати вместе с самим Святославом и последующие за тем междоусобия его сыновей, естественно, должны были нанести сильный удар возраставшему могуществу Руси. Часть покоренных племен отложилась, т. е. перестала платить дань; а некоторые соседи спешили пользоваться обстоятельствами, чтобы грабить Русь иди увеличить на ее счет собственные пределы. Пришлось вновь покорять первых и укрощать последних; что и было с успехом исполнено, благодаря великому человеку, в руках которого сосредоточились тогда судьбы Руси. Почти все княжение Владимира, особенно первая его половина, было наполнено удачными походами и битвами. Так, на востоке усмирены Вятичи и Радимичи. Последних, по словам летописи, победил воевода Владимиров, по прозванию Волчий Хвост, на реке Пищане. Отсюда Русь будто бы впоследствии корила Радимичей поговоркою: «Пищанцы волчья хвоста бегают». На юге шла жестокая борьба с Печенегами, дерзость и грабежи которых значительно усилились после гибели Святослава. На западе Владимир отражал набеги дикого лесного племени Ятвягов и воевал подкарпатских Славян, или Белых Хорватов, соседних с Волынью. К тому же времени относится первое исторически известное столкновение Руси с другою юною Славянскою державою, с Поляками. Столкновение их произошло в области тех же подкарпатских Славян. По словам летописи, Владимир в 981 году пошел на Ляхов и отвоевал у них некоторые города, в том числе Перемышль и Нервен. Последний стоял на речке Гучве (недалеко от Холма), и от него-то вся эта страна получила название Червонной Руси.

Под 985 годом летопись помещает поход Владимира на Камских Болгар. В той стороне лежал Ростовско-Суздальский край, составлявший владения русских князей. Находимые в этом краю клады с арабскими монетами и разными металлическими вещами восточной работы указывают на довольно деятельные торговые сношения его с соседнею Камскою Болгарией при помощи судового пути Волжского и Окского. Новый поход на Болгар мог произойти вследствие нарушения договоров и притеснения русских купцов; притом Русь побуждаема была, вероятно, желанием вновь поживиться добычею в зажиточных болгарских городах, а может быть, надеялась принудить их к постоянной дани. В этом походе в первый раз упоминаются Торки, кочевое племя соседних степей: русская рать по своему обычаю ходила на судах, а Торкская конница шла берегом. Летопись украшает Болгарский поход следующим преданием. Добрыня осмотрел пленных Болгар и, увидав на них сапоги, сказал Владимиру: «Нет, эти не будут давать нам дани; поищем лучше лапотников». Заключен был мир, и обе стороны будто бы при этом поклялись хранить его до тех пор, пока камень начнет плавать, а хмель тонуть.

Восстановив русское господство в Восточной Европе, Владимир решился вступить в борьбу с Византией; Русь, конечно, не могла еще забыть поражение Святослава и потерю Дунайской Болгарии. Война началась там, где русские владения соприкасались с греческими, т. е. в Тавриде, в стране Черных Болгар. Очень может быть, что Греки, надменные своею победою, пытались вытеснить Русь из той страны и воротить под свою державу область Боспора Киммерийского. А Русский князь в свою очередь задумал присоединить к своим землям и последний остаток греческих владений в Тавриде, т. е. область Корсунскую итак наз. Климаты (Готия, или южный берег). Эта война с Греками получила великое значение в нашей истории: она повлекла за собою крещение Владимира и окончательное водворение христианства на Руси.

Отечественные и иноземные источники равно указывают на две отличительные черты Русского князя: во-первых, наклонность к разгулу при необыкновенном женолюбии, а во-вторых, жестокость, соединенную с ревностным идолопоклонством. Языческие обычаи Руси допускали многоженство и наложничество. Женщина вообще стояла довольно низко в русском обществе: она была рабою; а понятия «муж» и «господин» не разделялись между собою. Но Владимир, очевидно, перешел все пределы, дозволенные обычаем в этом отношении. Кроме Рогнеды он имел многих жен, между прочим, взял за себя одну гречанку, плененную Святославом и бывшую уже женою старшего брата Ярополка. Кроме того, он содержал в разных местах целые сотни наложниц. Так, по известию летописи, в селе Берестове под Киевом у него было их 200, в Вышгороде 300, в Белгороде тоже 300 — числа почти невероятные. Не довольствуясь тем, он не оставлял в покое всякую понравившуюся ему девицу или замужнюю женщину. Едва ли народ, особенно такой подвижной, как Киевляне, равнодушно относился к столь крайнему выражению самовластия, и, если князь мог презирать народным неудовольствием, то, конечно, не без помощи наемных Варягов и собственных щедро награждаемых дружинников.

Кроме женолюбия, Владимир в первую эпоху своего самовластия отличался усердием к идолослужению.

Еще знаменитый византийский писатель VI века, Прокопий, заметил о русских Славянах (которых он называл Антами), что они поклоняются богу, производящему молнию, закалывают ему быков и других животных, почитают реки, нимф и иные существа; что они дают своему богу обеты в случае опасности или какой нужды, по избежании ее приносят ему обещанные жертвы и совершают по своим жертвам гадания. В IX и X вв. мы находим у Руссов то же поклонение богу огня или грома и молнии, которого они именовали Перуном. Подобно всем языческим народам, русские Славяне смотрели на окружающую природу как на существо живое, и все стихии представляли себе особыми божествами. С понятием об огне и тепле тесно связано понятие и о солнечном свете. Солнце пользовалось обоготворением, весьма распространенным у восточных Славян. Оно чтилось под разными именами, каковы: Хорс, Дажбог, Волос, Яр (у западных Славян: Яровит, Святовит, Сварожич, Радегаст и др.). В непосредственной связи с разными поворотами солнца, как благодетельного божества, находящегося в постоянной борьбе с тьмою и холодом, находились главные славянские праздники. Так, поворот с зимы на весну был отмечен праздником, известным под именем Коляды или Асеня; а в ту пору, когда все ожило и расцвело под благотворным влиянием солнечных лучей, т. е. в конце весны, происходило празднество Ярила (он же Купала), которое сопровождалось веселыми играми, прыганьем через горящие костры, собиранием целебных трав и таинственных цветов.

Поклоняясь огню и солнцу, восточные Славяне в то же время были усердными водопоклонниками. Они почитали реки за отдельных богов, и некоторые из них даже называли просто Бог (по польскому произношению Буг). Другое, не раз встречающееся для рек название было Рось, которое перешло и на самый русский народ. Это слово заключало в себе понятие света, а также влаги, росы. Отсюда произошло и название русалок, тех игривых женских существ, которыми воображение Славян населяло водное царство (под именем нимф у Прокопия разумелись, конечно, славянские русалки, или вилы). К водным божествам, вероятно, принадлежала и богиня Мокошь, упомянутая в летописи. Дажбог служил связью в поклонении солнцу и воде; именем его обозначалась и влага, падающая с неба (дождь). Священное значение воды ясно, между прочим, из обычая совершать около нее «умыкание», т. е. похищение девиц юношами: что у некоторых племен заменяло брачный обряд. Воде также приносили в жертву животных и другие предметы; особенно делали это во время какого-либо трудного плавания. Обожая солнце и воду, Славяне почитали и землю живым существом, и боготворили ее под именем «Матери сырой земли». Властителем ветров они называли Стрибога.

Русские Славяне верили в загробную жизнь; но имели о ней такие же земные представления, как и большая часть других языческих народов. Загробное существование, по их понятиям, было как бы продолжением настоящей жизни. Рай они воображали себе каким-то цветущим, зеленым садом; но он принадлежит собственно людям свободным; а женщины и рабы должны там по-прежнему служить своим господам. Конечно, в связи с таким понятием господствовал у древних Славян обычай при погребении покойника убивать одну из его жен, а с знатным человеком погребать еще и несколько рабов. По словам одного византийского историка (Льва Диакона), Руссы предпочитали лучше пронзить себя собственным мечом, чем сдаться живыми неприятелю; ибо они страшились рабства, думая, что оно продолжается и за гробом. Об аде Славяне имели самые неопределенные представления. Обычай сожжения трупов основан был на том веровании, что душа, очищенная огнем, немедленно могла войти в рай; чему способствовали и жертвы, приносимые на могиле покойников. Но душа человека недостойного, по-видимому, должна была мучиться в каком-то преисподнем огне (пекло), прежде чем очиститься от грехов. Поклонение предкам, столь обычное у языческих народов, существовало и у Славян, которые чтили их под именами Рода и Рожаницы, Чура или Щура (пращур), и также приносили им жертвы. Вообще вся видимая природа в их воображении населена была множеством местных божеств или гениев, то добрых и благосклонных, то злых и враждебных, каковы: домовой, водяной, леший и пр.

Упомянутые боги не везде у восточных Славян имели одинаковое значение и почитание; оно видоизменялось по разным племенам и отчасти по характеру окружающей природы. Но главным народным божеством собственно Русского племени всегда оставался громовник Перун. Его имя Русь употребляла в самых торжественных клятвах; причем рядом с ним ставила только одного Волоса. Последний, будучи первоначально солнечным богом, является потом покровителем земледелия, охранителем табунов и стад, вдохновителем певцов и гусляров и вообще сохраняет в понятии народа свой светлый образ. Что же касается Перуна, то это было божество грозное, деятельное и воинственное; от него зависела не только удача вообще, но, главное, он давал победу над врагами. Перун по преимуществу является выражением той стороны в характере древней Руси, которая отмечена неукротимою энергией, отвагой и предприимчивостию. Чтобы умилостивить своего верховного бога или возблагодарить его за победу, Русь закалывала ему в жертву не только коней, быков или других животных, но даже и людей, последних, конечно, в особенно торжественных случаях. Впрочем, религиозное чувство Славяноруссов, способное к сильным порывам, не отличалось вообще мрачным и угрюмым настроением. Это видно уже из самого представления их о рае, как о светлом, зеленом саде (не похожем на скандинавскую Валгаллу). То же показывают их любовь к частым праздникам и песни в честь бога Лада, или Леля, как источника любви и веселья. Самые жертвоприношения богам обыкновенно заключались веселым пиром и шумными игрищами. Эти жертвоприношения совершались перед идолами или человекообразными истуканами, сделанными преимущественно из дерева. Надобно полагать, что место, где стояли идолы, окружалось забором, вообще оградою, и составляло святилище. Самые идолы ставились, вероятно, под тенью липы или дуба (дерева, посвященного Перуну); а в зажиточных городах, без сомнения, над ними воздвигалась кровля или шатер; перед ними же устраивался род жертвенника. Так, надобно разуметь те капища и требища, о которых упоминают наши древние писатели. Был у восточных Славян и род жреческого сословия, обозначаемый именами волхвов, кудесников и людей вещих. Они занимались жертвоприношениями, врачеством, гаданиями, священными песнопениями; почитались служителями богов и пользовались уважением в народе. Но при довольно сильном развитии княжеской власти у Русского племени жреческое сословие не получило определенного иерархического устройства и большого влияния на общественные дела. По всем признакам, князь был не только военачальник и судья в своем племени, но вместе с тем и его верховный жрец, а следовательно, и главная опора старой религии.

Нет сомнения, что в Киеве со времен Ольги шла оживленная борьба между язычеством и христианством. Ревнители старой религии с неудовольствием смотрели на постоянно возраставшее число христиан и на их молитвенные собрания. Есть известие, что Святослав после одного неудачного похода поднял гонение на христиан и разорил их храмы; причем были мученики, в числе которых погиб и собственный брат Святослава Глеб. То же известие говорит, что Ярополк отличался веротерпимостью и при нем христианство вновь стало расти и укрепляться. Все это довольно вероятно. Подобно своему отцу Владимир был воспитан на севере, где крепче сохранялись языческие нравы; да и в Киеве он, может быть, утвердился не без поддержки со стороны наиболее ревностной языческой партии. Во всяком случае, при нем идолослужение отправлялось здесь с особым усердием и нередко сопровождалось кровавыми человеческими жертвоприношениями. Летопись говорит, что на холме Перуна князь поставил новый деревянный идол этого бога с серебряною головою и золотыми усами. Кроме Перуна, воздвигнуты были новые идолы и другим богам, а именно: Хорсу, Дажбогу, Стрибогу, Мокоши и еще какому-то Симарглу. Этим идолам Киевляне приводили на заклание своих сыновей и дочерей, избираемых по жребию. Добрыня, бывший посадником в Новгороде, воздвиг и там кумир Перуну, которому также приносил человеческие жертвы. Христиане подверглись новому гонению, и многие из них принуждены были скрывать свою религию.

Гонение это имело своих мучеников, и вот что рассказывает о них летопись.

После удачного похода на Ятвягов Владимир, чтобы возблагодарить богов, велел принести им человеческую жертву. Киевляне бросили жребий на своих детей. Жребий упал на сына одного Варяга, который по причине службы или торговли бывал в Греции и принял там христианскую веру, но, по-видимому, содержал ее в тайне. Отец отказал выдать сына посланным от городских старейшин. Тогда народная толпа схватила топоры, окружила его дом и с криком требовала у него сына. Христианин стоял на высоких сенях и смело обличал мерзость идольского служения, называя единым богом того, кому поклоняются Греки. Рассвирепевшие язычники подрубили столбы, на которых держались сени, и убили отца вместе с сыном.

Но эти кровавые жертвы были последнею вспышкою язычества в Киеве. Обращение Владимира в христианство сделалось достоянием народной легенды, занесенной в нашу летопись. Она повествует о посольствах в Киев от разных народов, каждого с предложением своей веры, и потом о посольстве киевских мужей в разные страны для знакомства с их богослужением. Но Русь давно уже была знакома с этими народами, с их пропагандой (Греки, мусульманские Волгаре, хазарские Евреи и латинские Немцы). Окончательное торжество греческой религии совершилось просто и естественно. Несмотря на гонения, восточное христианство продолжало действовать неотразимо. Не только в народе, но и в дружине, в самом семействе князя были христиане. Наиболее усердным проводником новой религии на Руси, как и везде, были женщины. В числе Владимировых жен упоминаются чехиня, болгарыня и гречанка, которые, без всякого сомнения, были усердными миссионерами в семье русского князя и продолжали дело бабки Владимировой Ольги. Особенно важны были для успеха новой религии постоянные связи Киева с Тмутараканским краем, или страною Черных Болгар. Последняя лежала в соседстве с греческим Корсунем, и заключала в себе такие города, как Боспор и Таматарха, давно имевшие своих особых епископов. Сами Черные Волгаре были частию христиане. Мало того, они имели уже начатки переводов Св. Писания на свой язык. Есть основание думать, что именно эти начатки были найдены в Корсуни знаменитыми солунскими братьями Кириллом и Мефодием и принесены ими в Моравию, откуда ученики их распространили так наз. Кирилловское письмо и в самой Дунайской Болгарии.

Итак, Русский князь, окруженный отчасти христианами и имевший в своем владении целую христианскую область, уже был вполне приготовлен к перемене религии, когда возникла у него война с Греками в Тавриде, и не один он: к той же перемене были приготовлены его бояре и главные дружинники, без совета с которыми князья не предпринимали никакого важного дела. Владимир осадил Корсунь (приблизительно в 988 г.). Он высадился около этого города, и сначала стал от него на расстоянии перелета стрелы. Корсунцы мужественно встретили неприятелей, и на требование сдачи отвечали решительным отказом. Тогда Владимир придвинулся к самым стенам, и, по обычаю Руси, велел вокруг них насыпать вал. Летопись говорит, что граждане сделали подкоп, и по ночам уносили в город землю, насыпанную Руссами; но едва ли они могли уносить ее достаточное количество. Владимир решил взять город во что бы то ни стало, и грозил употребить для того хотя бы три года. Измена помогла ему в этом деле. Какой-то грек Анастас уведомил князя, что ему легко принудить к сдаче Корсунцев: стоит только перенять трубы, проведенные из источников, протекавших на восток от города. Корсунь лежала на каменистом плоском берегу моря и получала пресную воду при помощи подземных водопроводов, в устройстве которых Греки были очень искусны. Русский князь исполнил совет, велел перекопать водопровод, и город, томимый жаждою, сдался. Летописное предание прибавляет, будто князь заранее дал обет креститься, если возьмет город. В истории христианства это не первый пример того, что языческий вождь дает обет крещения в случае победы. Очевидно, в числе окружавших князя были люди, склонявшие его к принятию крещения и обещавшие ему за то Божью помощь в его предприятиях. Теперь оставалось только исполнить свой обет.

Естественным является старание Владимира придать возможно более торжественности своему крещению. Если он для того не отправлялся лично в Царьград, как это прежде него делали некоторые языческие князья Восточной Европы, то, может быть, гордость победителя или недоверие к коварным Грекам, или продолжавшаяся еще война мешали ему лично явиться в их столице. Владимир, очевидно, желал держать себя на равной ноге с византийским правительством; он имел в виду пример западных государей, и одним из условий мира поставил руку царевны Анны, сестры византийских императоров Василия и Константина. Империя находилась тогда в довольно стеснённых обстоятельствах вследствие восстания Болгар и нового мятежа Варды Фоки (того самого, который выступил при Цимисхии). Однако, сохраняя свое достоинство, византийское правительство отвечало русскому князю, что оно не отдает греческих царевен за языческих князей. Тогда Владимир дал знать, что он готов принять крещение; пусть Анна прибудет для того с цареградскими священниками. Братья уговорили сестру ради выгодного мира и умножения Христова стада исполнить требование могущественного русского князя. Анна прибыла в Корсунь со свитою, состоявшею из гражданских сановников и духовенства. Корсунский епископ вместе с прибывшими священниками преподал наставление в вере Русскому князю и его боярам. Крещение совершено было в церкви св. Василия, которая стояла на Корсунской торговой площади. Подле этой церкви находились палаты, в которых тогда жили русский князь и прибывшая византийская царевна. Новокрещеному князю дано было христианское имя Василия, — вероятно, в честь святого, в церкви которого совершено было крещение, а может быть, и в честь старшего из двух братьев императоров: весьма возможно, что последний был наречен и восприемником, как это обыкновенно происходило при крещении языческих князей. Вместе с князем крестились его бояре и вся языческая часть его дружины.

За крещением последовало брачное торжество. После того Владимир оставался еще некоторое время в Корсуни и успел соорудить здесь новую церковь, на том холме, который образовала земля, уносимая осажденными из русского вала. В это же время благодаря родственному союзу Греки заключили выгодный мир с Русским князем: они получили обратно Корсунскую область. Льготы, которыми пользовались русские торговцы в Константинополе, конечно, были подтверждены. По-видимому, обе стороны обязались, кроме того, обоюдно помогать войсками против внешних врагов; по крайней мере это можно заключить из их последующих отношений. Покидая Корсунь, князь взял с собою упомянутого Анастаса и нескольких священников с мощами или, вероятнее, с частию мощей папы Римского Климента (сосланного сюда императором Траяном и здесь утопленного), а также ученика его Фива. Он увез с собою многие сосуды и иконы для будущих киевских храмов, кроме того, две медные статуи и четыре медных коня для украшения своей столицы.

По возвращении в Киев Владимир окрестил все свое семейство и начал ревностно вводить новую религию в Русской земле. Он сокрушал идолов и предавал огню тех, которые были сделаны из дерева. А Перуна, по словам летописи, он велел привязать к конскому хвосту, под ударами палок стащить его с холма по Боричеву взвозу и бросить в Днепр. Особые воины приставлены были, чтобы отталкивать Перуна от берега, и они будто бы проводили его до самых порогов. Когда по Боричеву тащили идола, его сопровождала народная толпа, которая плакала, смотря на поругание того, кого она привыкла чтить своим верховным божеством. Не видно, чтобы Киевский народ решился на какое-либо враждебное действие для защиты старой религии: так христианство было уже сильно в Киеве, и воля князя при этом перевороте опиралась, конечно, не на одну вооруженную силу. Между тем священники неутомимо наставляли в вере и крестили язычников. Чтобы разом покончить с остальными, князь велел собрать их на берегу Днепра и здесь совершить над ними общий обряд.

В Киеве началась деятельная постройка храмов. По обычаю христианского духовенства храмы воздвигали в особенности на тех местах, где стояли идолы, чтобы освятить эти места светом истинной религии и изгладить самое воспоминание о прежнем идолопоклонстве. На Перуновом холме князь поставил церковь во имя своего святого, т. е. Василия. Но самый великолепный храм, и притом каменный, Владимир воздвиг в честь Успения Богородицы, особое почитание которой не замедлило перейти к Русским от Греков. Для построения этого храма князь призвал греческих мастеров. Он сооружен по образцу корсунских храмов на том месте, где погибли упомянутые выше христианские мученики, отец с сыном. В нем помещены были мощи, иконы и церковная утварь, привезенные из Корсуня; а попечение о нем вверено Анастасу и корсунским священникам. Храм этот строился в течение пяти или шести лет; освящение его сопровождалось великими пирами, которые князь давал своей дружине и гражданам, а также богатою раздачею милостыни нищим и убогим. Князь назначил на содержание храма и его причта десятую часть от некоторых своих доходов, отчего он и сделался известен более под имененем Десятинного.

Между тем дело крещения усердно подвигалось вперед и по другим городам Русской земли. Первоначально христианская религия распространилась, конечно, в той полосе, которая лежала на торном водяном пути от Киева до Новгорода. Проповедь священников поддерживалась княжескою дружиною; так как дело крещения во многих местах не обходилось без противодействия и мятежа со стороны язычества. На юге борьба с ним не представляла большой трудности; ибо там почва для новой религии была уже давно подготовлена. Но в северных и восточных областях проповедники не раз встречали упорное сопротивление. Особенно сильна была языческая партия в Новгороде; есть известие, что она вооружилась для защиты своих идолов и подняла мятеж, который был усмирен посадником Добрынею с большим кровопролитием; причем часть города сделалась добычею пламени. После того идолы были истреблены; новгородский Перун брошен в Волхов, и в этой реке многие Новгородцы были окрещены подобно тому, как Киевляне в Днепре. Добрыне помог при усмирении мятежа тысяцкий Путята с ростовскою дружиною, чем и объясняли старую новгородскую поговорку: «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем».

Судя по летописи, одновременно с утверждением на Руси христианства и, может быть, не без связи с этим событием, произошло размещение Владимировых сыновей по разным областям, т. е. окончательная раздача им уделов. Летопись насчитывает их до 12; но это число, вероятно, поставлено ради своего священного значения. Несомненно, что при необычайном многоженстве русского князя семья его была гораздо многочисленнее. Назовем наиболее известных из его сыновей. От Рогнеды Владимир имел Изяслава, Ярослава, Мстислава и Всеволода, от чехини — Вышеслава, от гречанки (принадлежавшей прежде Ярополку) — Святополка, от болгарыни — Бориса и Глеба, еще от неизвестной нам женщины Святослава и т. д. Из всех его жен только Рогнеда сделалась предметом народного предания, занесенного в летопись. Предание это повествует, будто она, живя под Киевом в селе Предиславине, однажды задумала умертвить сонного Владимира за его измены и избиение ее родичей. Владимир внезапно проснулся и хотел казнить ее, но был остановлен маленьким сыном ее Изяславом. Тогда по совету бояр своих он отдал этому Изяславу и его матери удел его деда Рогволода, т. е. Полоцкую область, и последняя навсегда осталась за потомством Изяслава, который умер прежде своего отца.

Старшему сыну своему Вышеславу Владимир дал в удел Новгород, Святополку — Туров, Ярославу — Ростов; Мстислава посадил на Боспоре Киммерийском, т. е. в области Тмутараканской; а Древлянскую, или Волынскую, землю разделил между Святославом и Всеволодом, предоставив последнему Владимир Волынский, и т. д. Когда же Вышеслав умер, то отец перевел в Новгород Ярослава, а его Ростовский удел передал Борису; соседний с ним край Муромский отдал Глебу. Этот раздел Русских земель между сыновьями киевского князя был не первым в истории. Мы видели его при Святославе; конечно, он происходил и ранее, потому что истекал из обычного в то время понятия, общего не одним Славянам, но и некоторым другим народам, — понятия о том, что города и области должны делиться между сыновьями и родственниками князей, как и всякое другое имущество. Еще не было на Руси представления о Русской земле как о едином нераздельном государстве. Единство сохранялось только подчинением всех русских князей старшему, т. е. великому князю Киевскому. Дотоле в некоторых русских областях по всем признакам существовали еще местные князья, только признававшие над собою зависимость от Киевского; а в иных краях, где не было местного князя, управляли посадники, присланные из Киева. Но племена славянские, особенно те, которые имели уже значительные города, как, например, Новгород Великий, неохотно подчинялись киевским посадникам, и большею частию желали иметь собственного князя, хотя бы и зависимого от Киева. Владимир, размещая повсюду своих сыновей и родственников, вместе с тем, вероятно, устранял от управления или ослаблял значение многих местных князей и старейшин. Он несомненно подвинул вперед объединение разных племен и областей под властию одного княжеского рода, т. е. под властию Игоревичей. Размещение сыновей, окруженных своими советниками и дружинами, представляло также значительные удобства для сбора дани, суда, расправы и для внешней защиты этих областей. Вот почему князья киевские обыкновенно еще при жизни своей раздавали волости сыновьям и родственникам. Из своего стольного города великий князь надзирал за их управлением, снабжал их отчасти боярами и ратными людьми и требовал от них исправной присылки следующих ему даней. Он оставался верховным судьей и военачальником для всех областей.

В личном своем управлении и попечении Владимир удержал, конечно, область Киевскую. На юге эта область граничила с степями, в которых кочевали хищные Печенеги. Своими набегами и опустошениями варвары эти не давали покоя Русскому народу, и в деятельной борьбе с ними Владимир провел почти всю вторую половину своего княжения. Чтобы преградить им доступ к самому Киеву, он окружал последний рядом укрепленных мест; обновлял старые города (Корсунь, Белгород) и строил новые по рекам: Десне, Остру, Трубежу, Суле, Стугне (Васильев, Городец и пр.), наполняя их переселенцами из других областей. Построенные на границе степей городки и сторожевые курганы Владимир связывал между собою обычным в те времена валом и частоколом; на известных пунктах в этом валу находились свободные для проезда места или ворота, оберегаемые заставами из ратных людей. Таким образом, он едва ли не первый из русских князей устроил непрерывные укрепленные линии, защищавшие пределы Руси от кочевников. Русь пользовалась при этом случае бесчисленными курганами, которые со времен еще Скифских насыпались над могилами вождей и знатных мужей.

Но вал и частокол не всегда были надежною защитою от хищных степных орд, и они нередко врывались в Киевские пределы. Летопись сообщает некоторые отчасти баснословные сказания из этой борьбы с кочевниками. Так, во время одной встречи с ними на Трубеже, около Переяславля, отличился какой-то русский юноша, который одолел в единоборстве печенежского великана. В другой раз, под Васильевом, Владимир с малою дружиною вышел против Печенегов, был разбит и укрылся под каким-то мостом. В этот день случился праздник Преображения, и князь дал обет построить в его честь храм в Васильеве, если спасется. Он исполнил свой обет и, построив храм, целые 8 дней праздновал его освящение великими пирами, которые задавал своей дружине и гражданам. Воротясь в Киев, он устроил такие же пиры и для киевских граждан. В третий раз, когда Владимир находился на севере в Новгородской области, Печенеги воспользовались его отсутствием, осадили Белгород и думали взять его голодом. Сказание говорит, будто граждане по совету мудрого старца обманули дикарей, показав им два колодезя, один с медвяною сытой, а другой с киселем (для устройства которых собрали по горсти разного хлеба и взяли из княжей медуши лукно меду); чем и принудили неприятелей отступить от города.

Постоянные войны с Печенегами заставили Киевского князя содержать значительные дружины, свои и наемные; последние состояли преимущественно из Варягов. По поводу издержек на ратных людей летопись сообщает краткое, но выразительное предание. По ее словам, Владимир после принятия христианства из князя сурового и мстительного сделался так кроток и милостив, что, опасаясь греха, не хотел строго наказывать и тяжких преступников, ограничиваясь взиманием виры, т. е. денежной пени; отчего умножились на Руси разбои. Тогда епископы сказали ему, что он поставлен на казнь злым и на милость добрым и что разбойников должно казнить. Князь послушался, отменил виры и начал казнить убийц и грабителей. Но впоследствии, когда усилились войны с Печенегами, епископы и старцы посоветовали князю возобновить виры, чтобы употребить их на коней и оружие, и князь снова послушал их совета.

Трудна была в те времена служба ратных людей. Они должны были постоянно сторожить границы и всегда быть готовыми к отпору степных орд, а в то же время держать в повиновении племена, подвластные Киевской Руси. Известно также, что введение христианства во многих местах не обошлось без сильных мятежей и восстаний со стороны языческого населения. Владимир ценил военные заслуги; по словам летописи, он очень любил свою дружину, постоянно советовался с нею о земских и ратных делах, щедро награждал и часто пировал с нею в своей гриднице. Летопись прибавляет, будто княжеские гриди, т. е. дружинники, раз как-то, подпив за столом, возроптали на деревянные ложки, и Владимир велел наковать для них серебряные; причем заметил, что с дружиною он добудет серебро и золото так же, как его отец и дед. Известно, что Владимир и его богатыри сделались героями былевых народных песен на востоке Европы, подобно тому, как Карл Великий и его паладины — на западе. Народ дал ему название «ласкового князя» и «красного солнышка». Но песенный Владимир, конечно, далек от Владимира исторического. В песнях смешаны предания о разных эпохах и событиях и отнесены к одному Владимиру. Песенные богатыри, окружающие Владимира (Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович и пр.), суть лица, вымышленные народной фантазией; хотя некоторые пытались открыть в них лица исторические и ссылались на летописи, в которых упоминаются, например, Рагдай Удалой и Александр Попович. Но последние встречаюся только в позднейших летописных сводах, куда занесены, очевидно, из баснословных преданий и народных былин.

Продолжая упорные войны со степными варварами, Русь во вторую половину Владимирова княжения наслаждалась почти непрерывным миром со своими западными соседями: Поляками, Уграми и Чехами. Внимание и силы знаменитого польского короля Болеслава Храброго в то время были отвлечены борьбою с германским императором Генрихом II, который требовал от Польши вассальной зависимости. Владения чешские при Болеславе II распространились на Моравию и Силезию; в северных Карпатах, т. е. в стране Белохорватской, они сходились с владениями Русскими. Впрочем, после смерти Болеслава II (999) в Чешской земле наступили смуты, и области эти были утрачены Чехами. В Уграх современником Владимира был король Стефан, точно так же знаменитый утверждением христианства в своем народе. Все эти соседние народы, не исключая и Угров, первоначально приняли христианство по восточному или греческому обряду; но стараниями латинских миссионеров, при помощи немецкого влияния, были привлечены к Западной или Римской церкви. Последняя то же самое пыталась сделать и с Русским народом. Нет никакого сомнения, что латинские миссионеры в течение X века проникали в Киев и склоняли русских князей к принятию крещения по католическому обряду. На это намекает между прочим известное сказание о том, как к Владимиру приходили послы от разных народов с предложением своей веры; причем были и послы от Немцев, предлагавшие веру Римскую. Но связи с Византией и вообще греческое влияние были слишком сильны, чтобы не взять верха над домогательствами Римской курии.

Когда восточное православие окончательно утвердилось в России вместе с крещением Владимира, папы все-таки не оставили своих попыток. Этим попыткам благоприятствовали дружеские отношения Руси к Германской империи, а также родственные связи Владимира с князьями Чешским и Польским. По крайней мере, мы видим ряд посольств и миссий. Во время Ольги русские послы встречаются при дворе Отгона I; а затем, как сказано выше, последовала неудачная миссия немецкого епископа Адальберта. При Ярополке, по известию одного летописного свода (Никоновского), в Киев приходили послы от папы Римского; что не один раз повторилось и при Владимире. Последний, по-видимому, благодушно принимал этих послов и миссионеров, хотя и не показывал ни малейшей склонности переменить греческий обряд на латинский. Впрочем, в те времена разделение церквей хотя и обозначилось, но еще не совершилось окончательно, и еще не было той жестокой вражды, которая обнаружилась впоследствии.

Один из немецких миссионеров, приходивших в Россию, оставил нам любопытное известие о своем пребывании в ней. То был Брун, впоследствии, подобно Войтеху, получивший мученический венец в стране Литовцев, к которым он отправился проповедовать христианскую веру. В 1006 году Брун прибыл в Киев, был радушно принят князем и провел здесь месяц. Отсюда он решил идти для проповеди к Печенегам. Тщетно Владимир отклонял гостя от его намерения, представляя ему все опасности, которые неминуемо постигнут его посреди этого дикого и свирепого народа. Наконец он уступил просьбам Бруна и сам с военным отрядом проводил его в степь. Они шли два дня до южных пределов Киевского княжества, которые были ограждены крепким тыном, или частоколом. Пройдя пограничную заставу, князь с боярами сошел с коней и стал на одном кургане; между тем как Брун с своими спутниками стоял на другом, держа в руках крест и возглашая молитвы. Здесь они расстались. Целые пять месяцев Брун провел в Печенежских степях, подвергаясь побоям и всяким лишениям, и неоднократно был близок к мученической смерти, но спасен от нее старшинами варваров. Из четырех печенежских орд, обитавших на западе от Днепра, он обошел три орды, а из четвертой приходили к нему вестники от старейшин. Ему удалось окрестить 30 человек. По-видимому, Бруну помогало то обстоятельство, что он явился к Печенегам как бы примирителем их с великим князем Русским. Варвары охотно склонялись на мир и будто бы обещали даже все принять христианство, если этот мир с Русским князем будет прочен. По крайней мере, так говорил Брун по возвращении в Киев. По его просьбе Владимир отпустил к Печенегам в заложники одного из собственных сыновей, с которым отправился и один из спутников Бруна, посвященный им во епископа Печенежского. Но, очевидно, христианство не успело утвердиться в среде степных дикарей. Только некоторые из знатных Печенегов, попавшие в плен или искавшие в Киеве убежища от своих соперников, приняли крещение и вступили в службу Русского князя.

Но католическое духовенство по характеру своему не могло ограничиться одними дружескими сношениями с Русью и еще при Владимире успело обнаружить свои неуклонные виды на присоединение Русской церкви к Риму. Поводом к тому послужил родственный союз Русского княжеского дома с Польским. Владимир женил одного из своих сыновей, Святополка Туровского, на дочери польского короля Болеслава Храброго. Польская княжна прибыла на Русь в сопровождении Рейнберна, епископа Колобрежского (Кольбергского). Последний, по всем признакам, начал склонять к переходу в латинство Туровского князя и его приближенных, и не без успеха. Так как Святополк в это время имел старшинство между сыновьями Владимира, то ему принадлежало право на великое княжение Киевское по смерти отца, и, следовательно, католицизму открывалась возможность с его помощью и всю Русь отторгнуть от Греческой церкви.

Замыслы эти втайне поддерживал тесть Святополка король Болеслав. Последний, по-видимому, желал, чтобы зять его захватил великое Киевское княжение, не дожидаясь смерти Владимира; причем он, конечно, надеялся воспользоваться смутами, чтобы увеличить свои владения на счет Руси. По крайней мере, Владимир узнал о каких-то замыслах Святополка и заключил его в темницу вместе с его женою и епископом Рейнберном. Окончание этого дела неизвестно; но Святополк, вероятно, успел оправдаться; так как во время Владимировой кончины мы видим его на свободе.

Самые живые и непрерывные сношения Руси при Владимире были, конечно, с Византией. Отсюда юная Русская церковь получила иконы, священную утварь и мастеров для сооружения храмов, а также пастырские наставления и самих епископов. Но сношения эти не ограничивались церковными делами и торговлей, которая, без сомнения, усилилась еще более сравнительно с прошлым временем. Между Киевом и Царьградом установился тесный политический союз. Со времени своего брака с царевной Анной Владимир до конца жизни оставался самым верным союзником Византии и усердным помощником ее против внешних врагов. Знаменитый император Василий II Болгаробойца искусно пользовался русскою помощью и был обязан ей многими своими успехами. Кажется, еще во время своего пребывания в Корсуни Владимир отправил на помощь зятю значительный отряд войска; ибо Василий, благодаря русской дружине, уже в 989 году успел подавить опасное восстание Варды-Фоки. Затем мы встречаем шеститысячный русский отряд в войсках Василия II во время его похода в Армению (1000 г.). В продолжительной борьбе Василия с восставшими против Греков Дунайскими Болгарами, с их энергичным вождем Самуилом и его преемниками русские вспомогательные войска также принимали деятельное участие. В этой помощи снова сказалось превосходство высоко развитой государственной политики Византийцев над политикою их славянских соседей: Русь сама способствовала новому уничтожению возрождавшейся независимости своих Дунайских соплеменников. Сообща с Русью действовали Греки и там, где их владения соприкасались и имели общего неприятеля, т. е. в Тавриде, против Хазар. В руках последних еще оставалась здесь небольшая область. Около времени Владимировой кончины император послал флот и войско, с которым соединились Русские. Эти соединенные силы взяли в плен самого хазарского князя, по имени Георгия Чула, и завоевали остаток хазарских владений в Тавриде.

Во времена Владимира усилилось на Руси значение варяжских наемных дружин. Известно, что с их помощью он завоевал себе Киевское княжение; с тех пор наемные Варяги в значительном числе присутствуют не только на севере, в Новгороде, но также и в Киеве на службе великого князя. Кроме платы и почестей, наиболее заслуженные или наиболее знатные Норманны награждаемы были иногда наместничеством в русских городах; некоторые из них навсегда поселились в России. Русские князья нередко вступали в дружеские и родственные связи с Норманнскими конунгами. При частых междоусобиях и борьбе за королевский престол в самой Скандинавии, обиженные, угнетенные противною стороною принцы Скандинавские иногда искали приюта на востоке, в стране Гардов. Так, по известию исландских саг, Олав, сын норвежского короля Тригвия, гонимый врагами, еще в отроческих летах нашел убежище на Руси. В числе бояр Владимировых он встретил даже родного дядю Сигурда, брата своей матери Астриды. Олав воспитался при Киевском дворе; потом отличился своими подвигами на службе Владимира и сделался одним из его военачальников. Но его возвышение и любовь к нему великого князя возбудили ревность и нарекания русских бояр. Тогда Олав покинул Россию. Впоследствии он принял крещение; после многих превратностей и приключений завладел норвежским престолом и усердно начал вводить христианство в своем королевстве. Между тем изгнанный им из Норвегии ярл Эрик собрал дружину и напал на северо-западные пределы Руси. Он захватил город Ладогу, четыре года грабил отсюда соседние Новгородские волости и воевал с Владимиром; но наконец принужден был удалиться.

Город Ладога (Альдейгаборг скандинавских саг) вообще служил главным пристанищем для тех Варягов, которые плавали в Новгородский край или, как они его называли, в Гольмгард. Здесь они вели торговлю с Новгородцами, покупали у них дорогие меха и разные ткани, привозимые в Россию с — востока из мусульманских стран или с юга из Византии. По крайней мере, в сагах не однажды встречаются рассказы о скатертях, коврах, златотканых одеждах и других драгоценных товарах, которые покупались варяжскими торговцами в Гольмгарде для скандинавских конунгов, Из Ладоги многие Варяги отправлялись в Новгород, особенно по зимнему пути; так как плавание вверх по Волхову было затруднительно по причине порогов. Весною, со вскрытием вод, они возвращались в Ладогу, исправляли свои суда и отплывали на родину или отправлялись на морской разбойничий промысел. Одни и те же люди, смотря по обстоятельствам, занимались торговлею или нанимались в русскую военную службу; а при случае те же Варяги обращались в пиратов и грабили русские пределы, как это показывает война Эрика с Владимиром. Восточные берега Балтийского моря, т. е. страны Карелов, Эстов и Куронов, в особенности служили поприщем столкновения между русскими князьями и норманнскими конунгами; ибо и те, и другие хотели собирать дани в этих странах. Кроме двух водяных путей в Восточную Европу, Нево-Ладожского и Западно-Двинского, Норманны проложили морской путь к самым северным краям Восточной Европы: их торговцы и пираты огибали Норвегию, входили в Белое море и приставали к берегам Северной Двины. Здесь, по известию исландских саг, лежала обширная Биармия, которую эти баснословные рассказы изображают богатою страною, изобилующею мехами, серебром и золотом.

По некоторым признакам Владимир Великий под конец своего княжения уже не так ласкал Варягов и покровительствовал им, как вначале, когда он с их помощью утверждал свою власть. С одной стороны, надменность и жадность этих наемников, с другой — неудовольствие на их возвышение, обнаруженное коренными русскими боярами и дружинниками, охладили к ним Владимира во вторую половину его княжения. Но Варягам скоро представился новый случай показать свою силу и свое значение на Руси. Не без связи с варяжскими отношениями, как надобно полагать, возникло неповиновение одного из сыновей Владимира, отравившее отцу последние дни его жизни.

Трудно, почти невозможно было Киевскому князю удержать в полном подчинении все русские области, разбросанные на огромном пространстве от Ладожского озера до Карпатских и Кавказских гор. Раздача этих областей в наместничество членам одного рода хотя и подвинула вперед дело объединения Восточной Европы под владычеством Русского племени, но в то же время имела своим последствием неизбежные междоусобия. Энергия и могучая воля Владимира поддерживали согласие в его семье до тех пор, пока он бодро стоял во главе своих дружин, всегда готовый строго наказать всякую попытку неповиновения. Физические наслаждения, которым он предавался особенно в молодости, а также тяжелые походы и великие труды подточили его организм, и без того не отличавшийся богатырским сложением (о чем свидетельствует латино-немецкий летописец Дитмар). Болезни начали удручать его.

Первая попытка к отложению от Киева произошла там, где всего естественнее было ее ожидать, то есть в Новгороде. При своей отдаленности, при подвижном, промышленном характере своего населения, Новгородский край всегда тяготился зависимостью от южной Руси и большими данями, которыми обложил его великий князь Киевский. Со времени введения христианства вражда к югу усилилась; так как в Новгороде еще жила многочисленная языческая партия, только по наружности принявшая крещение. Мы знаем, что великие князья киевские содержали в Новгороде наемную варяжскую дружину, чтобы обуздывать беспокойную северную Русь. Но эта наемная сила в руках честолюбивого новгородского наместника, или удельного князя, увеличивала средства для борьбы с самим великим князем Киевским; что на самом себе испытал Владимир в молодости. По его стопам пошел и сын его Ярослав. Находясь в постоянном общении с Норманнами, Ярослав приобрел себе друзей между их вождями, и связи свои с Скандинавией скрепил женитьбою на Ингигерде, дочери шведского короля Олава Скетконунга. Исландские саги рассказывают, что переговоры об этом браке длились довольно долго, и невеста согласилась на него только после разных условий. Между прочим, она вытребовала себе в вено город Альдейгаборг, или Ладогу. Ингигерда отправилась в Гольмгард с большою свитою, во главе которой поставила своего родственника ярла Рагенвальда; последний и получил от нее в управление Альдейгаборг с его областью. Саги изображают Ингигерду женщиной гордой, умной и решительной: она не замедлила приобрести большое влияние на своего мужа Ярослава. Очень вероятно, что не без этого влияния последний еще при жизни отца задумал отложиться от Киева и сделаться независимым, самостоятельным государем обширной Новгородской области. Его поддерживали в этом намерении стремление самих Новгородцев к независимости от Киева, а также надежда на варяжскую помощь. Обстоятельства благоприятствовали ему и в другом отношении: внимание и силы Киевской Руси были отвлекаемы к южным пределам почти постоянною борьбою с Печенегами. Как бы то ни было, Ярослав вдруг отказался платить великому князю установленную с Новгорода ежегодную дань в 2000 гривен.

Владимир весьма разгневался на сына и велел исправлять пути для своего войска, которое хотел вести лично. С обеих сторон начались ратные приготовления. Но силы изменили старому князю: он так заболел, что слег в постель. В то же время пришло известие о новом нападении Печенегов. Владимир отправил против них киевскую рать под начальством сына Бориса. Последнему хотя и была назначена в удел Ростовская область; но отец очень его любил и держал при себе, так же как и Глеба Муромского, единоутробного Борису. Вслед за тем старый князь скончался, не достигши еще глубокой старости, но пережив многих своих жен, сыновей, даже внуков, в том числе и христианскую свою супругу, греческую царевну Анну. Любимым местопребыванием Владимира Великого было загородное село Берестово, где и застигла его кончина летом 1016 года. Бояре проломали пол в тереме; завернули тело князя в ковер, спустили вниз на веревках и отвезли его в киевский Десятинный храм Богородицы. Здесь оно было заключено в мраморную гробницу, устроенную по образцу византийских саркофагов, которая и была поставлена в церкви рядом с гробницею супруги его Анны. Летописец повествует о бесчисленном стечении народа при погребении знаменитого князя; все плакали и стенали от боярина до последнего простолюдина. Нет сомнения, что печаль была непритворная; ибо хоронили государя щедрого, ласкового, даровавшего народу долголетний внутренний мир и победу над внешними врагами, а главное, распространившего свет христианской религии. Это был поистине великий человек. Печаль народа усиливалась неопределенным положением, в котором оставалась Русская земля, опасением кровавых раздоров и бедствий, которые скоплялись над нею.

Услыхав о кончине Владимира, Святополк Туровский прискакал немедленно в Киев и сел на великокняжеском столе как старший в роде. Он начал щедро оделять подарками знатнейших граждан, чтобы привлечь Киевлян на свою сторону. Но они обнаруживали колебание. Им хорошо была известна нелюбовь Владимира к Святополку; может быть, покойный князь и не прочил его на Киевский стол. Притом киевская рать находилась тогда в походе с Борисом, и граждане не знали еще, признают ли Борис и войско — Святополка великим князем. Последний послал к брату гонцов с вестию о смерти отца и с лестными предложениями, т. е. с обещаниями увеличить его удел. Но опасения с этой стороны оказались напрасными. Борис не встретил Печенегов и, возвращаясь назад, стал лагерем недалеко от города Переяславля на речке Альте, впадающей в Трубеж. Этот добродушный, благочестивый князь был опечален смертию родителя и не питал никаких честолюбивых замыслов. Некоторые дружинники изъявили желание посадить его на Киевский стол; но Борис отвечал, что не поднимет руки на брата старейшего, которого считает себе «в отца место». Тогда войско, по-видимому, недовольное его уступчивостию, разошлось по домам, и он остался на берегу Альты с немногими отроками.

Захватив в свои руки великое княжение, Святополк спешил не только обеспечить его за собою, но и по возможности завладеть уделами других братьев, т. е. восстановить единодержавие. Средства, которые он избрал для этого, были согласны с его вероломным, свирепым характером. Таким образом, почти с самых первых страниц нашей истории мы видим на Руси постоянно возобновлявшуюся борьбу двух начал: единодержавного и удельного, борьбу, которая происходила тогда и у других Славянских народов. Кроме примера самого Владимира Великого, Святополк имел пред глазами еще подобные же примеры: в Чехии, где Болеслав Рыжий пытался истребить своих братьев, и в Польше, где тесть Святополка, Болеслав Храбрый, действительно успел частию изгнать, частию ослепить братьев и таким образом сделаться единовластителем. Очень может быть, в своих замыслах Святополк был ободряем собственным тестем, который надеялся теперь не только захватить часть русских земель, но и угодить Римской церкви введением католичества в России при помощи своего зятя.

Не полагаясь на киевскую дружину, Святополк отправился в ближний Вышгород, и склонил вышегородских бояр помочь ему в его намерениях. Здесь нашлось несколько злодеев, которые взяли на себя избавить его от Бориса; то были Путша, Талец, Елович и Ляшко, частию не русского (м. б., ляшского) происхождения; если судить по их именам. С отрядом вооруженных людей они отправились на Альту, ночью напали на шатер Бориса и убили его вместе с несколькими его отроками. Любопытно, что в числе его убийц упоминаются два варяга, подобно тем двум варягам, которые убили Ярополка. Эти продажные люди играли немаловажную роль в русских междоусобиях того времени и нередко служили орудием разного рода злодейств. Не смея показать тело Бориса Киевлянам, Святополк велел отвезти его в Вы-шегородский замок и похоронить там подле церкви св. Василия. Почти в одно время с Борисом погиб и младший его брат Глеб, которого Владимир по его молодости держал при себе в Киеве. При первых признаках опасности юный князь сел с несколькими отроками в ладью и поспешил из Киева в свой Муромский удел. Но Святополк послал за ним погоню по Днепру. Она настигла Глеба около Смоленска; отроки молодого князя оробели, и собственный его повар, родом Тор-чин, по приказанию Горясера, начальника погони, зарезал Глеба. Тело его было заключено между двумя колодами (т. е. выдолбленными обрубками) и зарыто в лесу на берегу Днепра. Точно так же Святополку удалось погубить еще одного брата, Святослава Древлянского. Последний думал спастись бегством к Угорскому королю; погоня настигла его где-то около Карпатских гор и умертвила. Но с ним окончилось злодейское истребление братьев. Отпор дальнейшим предприятиям Святополка должен был последовать с севера от сильного Новгородского князя. По словам летописи, известие об избиении братьев и замыслах Святополка он получил из Киева от своей сестры Предиславы.

Средства, собранные для борьбы с отцом, Ярослав употребил на борьбу с Святополком. Он и его супруга Ингигерда слишком потакали наемным Варягам. Последние своею жадностию, высокомерием и разного рода насилиями, особенно в отношении женского пола, возбуждали против себя ненависть и иногда кровавое возмездие со стороны Новгородцев. Князь в таких случаях принимал сторону наемников и казнил многих граждан. Однако Новгородцы не отказали ему в помощи деньгами и войском, лишь бы не подчиниться Киевскому князю, не платить ему тяжких даней и не принимать к себе его посадников. Около этого времени к Ярославу прибыли с небольшою дружиною два норвежских витязя, Эймунд и Рагнар; они вступили в его службу на известный срок, выговорив себе, кроме обильного снабжения съестными припасами, еще известное количество серебра на каждого воина; по недостатку серебра эта наемная плата могла быть выдана им дорогими мехами, бобровыми и собольими. По словам хвастливой исландской саги, Эймунд с своими товарищами будто бы играл первую роль в успешной борьбе Ярослава с Святополком.

Встреча северного ополчения с южным произошла на берегах Днепра под Любичем. Святополк, кроме собственной рати, привел с собою наемные полчища Печенегов. Долго два ополчения стояли на противоположных берегах реки, не решаясь перейти ее. Иногда, по обычаю того времени, они осыпали друг друга насмешками и бранью. Например, южные ратники кричали Новгородцам: «Эй вы, плотники! Что пришли с своим хромцем? (Ярослав был хром). Вот мы заставим вас рубить нам хоромы!» Наступили морозы, Днепр стал покрываться льдом, начинался недостаток в съестных припасах. Изворотливый Ярослав между тем приобрел себе приятелей в лагере Святополка, от которых получал вести.

Однажды ночью он переправился через Днепр, и напал на противника в то время, когда тот не ожидал. Северные ратники имели головы, перевязанные убрусами, чтобы отличать своих от неприятелей. Сеча была упорная. Печенеги, стоявшие где-то за озером, не могли приспеть вовремя. К утру Святополк был совершенно разбит и обратился в бегство. Ярослав вступил в Киев и занял великокняжеский стол; после чего щедро наградил Новгородцев и отпустил их домой (1017 г.). Но это было только начало борьбы. Святополк нашел убежище и помощь у своего тестя Болеслава Храброго. Болеслав был рад случаю вмешаться в дела Руси и воспользоваться ее смутами; но он находился тогда в войне с германским императором Генрихом II. Император также хотел воспользоваться обстоятельствами и предложил Ярославу напасть на их общего врага, короля Польского. Ярослав действительно начал войну с Поляками, но почему-то вел ее вяло и нерешительно. Недовольный им Генрих II заключил мир с Болеславом. Тогда последний поспешил напасть на Русского князя, ведя за собою, кроме польской рати, еще дружины Немцев, Угров и Печенегов. Ярослав встретил его на берегах Буга. По словам летописи, воевода Ярослава Будый, глумясь над противником, кричал Болеславу: «Вот мы проткнем трескою (копьем) чрево твое толстое». Польский король был очень тучен, так что едва мог сидеть на коне. Именно эта брань будто бы побудила его стремительно переплыть реку и напасть на Ярослава. Последний был разбит и ушел опять на север, в свой Новгород. Киев после непродолжительной осады сдался Болеславу, который восстановил зятя на великокняжеском престоле. Здесь Польский король захватил часть Ярославова семейства и его сестер, из которых одну, именно Предиславу, сделал своей наложницей, из мести: он когда-то просил ее руки, но получил отказ по различию вероисповедания.

Часть польской рати была размещена по русским городам. Пребывание ее вскоре сделалось большою тягостью для жителей. Сам Святополк, очевидно, был недоволен тестем, который распоряжался на Руси как завоеватель. По городам начались кровавые столкновения жителей с Поляками и избиение последних. Тогда Болеслав покинул Киев и ушел, обремененный огромною добычею и множеством пленных, в числе которых были и сестры Ярослава. Он удержал за собою некоторые пограничные области, например Червенские города.

Между тем Ярослав не терял времени в Новгороде и собирал новые силы. Летопись говорит, что после своего поражения он хотел даже бежать за море к Варягам; но Новгородцы с своим посадником Коснятиным, сыном Добрыни, не пустили его, изрубив приготовленные им ладьи. Они изъявили готовность снова биться за Ярослава и жертвовать имуществом для найма воинов, лишь бы не покориться Святополку. Начали собирать деньги: простые граждане были обложены взносом на войско по 4 куны, старосты — по 10 гривен, а бояре — по 18 гривен. Призвали из-за моря новые дружины Варягов. Но успеху Ярослава более всего помог упомянутый раздор Святополка с Болеславом. Когда северное ополчение снова пошло на Киев, Святополк, не любимый Киевлянами, искал помощи у Печенегов и нанял многочисленные их толпы. Он встретил Ярослава на берегу Альты, уже знаменитой убиением Бориса. Летопись говорит, что сеча была злая и возобновлялась три раза и что кровь обильно текла по удольям. Дрались целый день, и только к вечеру Ярослав одолел. Святополк Окаянный бежал на запад, к Чехам; но умер где-то на дороге. По всем признакам это был злодей далеко недюжинный.

Только после смерти Святополка Ярослав прочно утвердился на Киевском столе; и, как выражается летопись, «утер пота с своей дружиной». Но междоусобия в семье Владимира еще не кончились. Обширные владения Ярослава возбуждали зависть в остальных его родственниках. В Полоцке княжил в то время племянник его Брячислав Изяславич. Он объявил притязания на часть новгородских областей; получив отказ, напал на Новгород, взял его и разграбил (1021 г.). Весть о приближении Ярослава с войском побудила Брячислава удалиться из Новгорода; но он захватил с собою большое количество пленников и заложников. В Псковской области на реке Судом Ярослав нагнал Полоцкого князя, поразил его и освободил новгородских пленников. После того они заключили мир, по которому Ярослав увеличил Полоцкое княжение городом Витебском с его волостью.

Едва окончилась война с Полоцким князем, как выступил другой соперник, борьба с которым оказалась гораздо труднее. То был младший брат Ярослава, Мстислав Чермный, князь Тмутараканский, успевший прославить себя богатырскими подвигами в борьбе с Таврическими и Кавказскими Черкесами, известными в летописях под именами Козар и Касогов. Между прочим, летописец наш сохранил предание о его войне с соседним касожским князем Редедею. По обычаю того времени общее сражение заменялось иногда единоборством. Подобное единоборство сильный Редедя предложил Мстиславу. Они схватились. Мстислав одолел, бросил противника на землю и заколол его ножом. По условию он взял семейство Редеди и все его имение, а Касогов обложил данью. По возвращении в Тмутаракань князь построил церковь Богородицы, исполняя обет, который дал в трудную минуту своего поединка. Этот-то воинственный князь объявил притязания на раздел русских земель поровну, и пошел на Киев во главе своей болгаро-русской дружины и черкесской конницы. Встретив мужественное сопротивление со стороны Киевлян, Мстислав обратился на Чернигов, взял его и сделал своим стольным городом. Ярослава в то время не было в Киеве. Он находился на севере и усмирял мятеж в Суздальской земле. Там случился сильный голод, и волхвы возмутили народ, который еще был предан своей старой языческой религии. Суеверные люди бросились избивать старух, которые, по словам волхвов, причиняли голод своим колдовством. Ярославу удалось схватить многих волхвов и частою казнить их, частию заточить. А между тем из Камской Болгарии купцы навезли много жита; тогда голод прекратился, и мятеж утих. Это было в 1024 году.

В Новгороде великий князь собрал рать против Мстислава и призвал из-за моря наемных Варягов. Они пришли под начальством знатного витязя Якуна (т. е. Гакона), который обратил на себя внимание Русских своею красивою наружностию и златотканою лудою, или верхнею одеждою. Мстислав встретил северную рать недалеко от Чернигова у местечка Листвена и напал на нее в темную бурную ночь, когда свирепствовала сильная гроза с дождем. В челе северной рати стояла варяжская дружина; Мстислав выставил против нее Черниговское, или Северское, ополчение. Об это мужественное ополчение разбилась неукротимая храбрость Норманнов. Тмутараканский князь остался победителем; Ярослав и Якун спаслись бегством; причем последний потерял свою золотую луду. Осматривая поутру поле битвы, Мстислав выразил особую радость тому, что наибольшее число павших пришлось на долю Северян и Варягов; а его собственная тмутараканская дружина осталась цела. Ярослав снова удалился в свой верный Новгород. Победитель послал сказать ему, что признает его старшинство и не намерен добиваться Киева. Однако Ярослав не доверял брату и воротился в Киев только во главе вновь собранного на севере сильного ополчения. Тогда между братьями состоялся договор, по которому они разделили между собою Русскую землю, назначив границею реку Днепр: области, лежавшие на восточной стороне Днепра, были уступлены Мстиславу (1025 г.).

С того времени братья жили дружно между собою и общими силами воевали внешних врагов. Между прочим, они вместе ходили на Ляхов. В тот год, когда братья помирились, скончался Болеслав Храбрый, вскоре после своего торжественного коронования королевским венцом. Преемник его Мечислав II не был способен удержать завоевания отца и внушить уважение соседям. Со всех сторон поднялись на него соседние народы, которые хотели воротить ту или другую отнятую у них землю, а именно; Чехи, Угры, Немцы и Русь. Ярослав в свою очередь воспользовался обстоятельствами; вместе с братом он повоевал пограничную Польскую землю и воротил Руси Червенские города. Братья привели из польского похода большое число пленников; часть их, доставшуюся на долю Ярослава, он поселил по реке Роси в городках, построенных для защиты от степных варваров. Взаимное согласие братьев продолжалось до самой смерти Мстислава Чермного, который однажды на охоте сильно заболел и вскоре умер (1036 г.). Летописец говорит, что Мстислав отличался тучностию; румяным лицом и большими глазами, был очень храбр и ласков к своей дружине, для которой не щадил ни имения, ни пития, ни брашна. Он не оставил после себя наследников, и все его земли достались Ярославу. В том же году последний засадил в поруб, т. е. в темницу, брата своего Судислава Псковского, неизвестно по какой причине, вероятно, за его притязания на раздел земель. Таким образом, великий князь Киевский еще раз соединил в своих руках все русские области, за исключением Полоцкого удела, и стал властителем единодержавным. Это единовластие дало Русской земле тишину внутри и силу против внешних врагов.

В самый год Мстиславовой смерти, когда великий князь отлучился в Новгород, Печенеги воспользовались его отсутствием и в большом числе подступили к Киеву. Получив о том известие, Ярослав поспешил на помощь стольному городу с Варягами и Новгородцами. Он дал решительную битву варварам под самыми стенами Киева. В центре его войска стояли Варяги, на правом крыле — Киевляне, на левом — Новгородцы. После упорной сечи Печенеги потерпели полное поражение; во время бегства много их перетонуло в Сетомли и в других ближних речках. Со времени этой великой битвы летопись уже не упоминает более о печенежских набегах на Киевскую область.

При Ярославе Русь увеличилась приобретением новых земель и данников, особенно на севере в стране Финских племен. Между прочим, Ярослав еще при жизни Мстислава ходил на Чудь, обитавшую на западной стороне Чудского озера, и, чтобы утвердить здесь свое господство, построил город, который назвал Юрьевом в честь своего ангела, ибо христианское его имя было Юрий, или Георгий (1031). А спустя лет 10 или 11 он посылает в ту же сторону своего сына Владимира Новгородского для завоевания соседнего с Чудью финского народца Ям, жившего около Финского залива. Поход хотя и был победоносен, но дружина Владимира воротилась почти без коней вследствие постигшего их сильного падежа. О русских походах на северо-восток к Уральскому хребту свидетельствует известие о каком-то Ульбе, который в 1032 году ходил из Новгорода за так называемые Железные ворота, без сомнения, на лодках по рекам; но в этом походе потерял большую часть своей дружины.

На западных пределах Руси Ярослав должен был укрощать своих беспокойных соседей, Литву и Ятвягов. По крайней мере, летопись упоминает о его предприятиях в ту сторону, вызванных, вероятно, набегами этих племен. Кроме того, он совершил несколько судовых походов в Мазовию. В Польше по смерти Мечислава II (1034) наступили жестокие смуты: вельможи изгнали его сына Казимира и начали самовольствовать. Чехи спешили воспользоваться этою анархией, чтобы увеличить свои пределы на счет Поляков. Наконец Казимир с помощью Немцев воротил свой престол; он прекратил анархию, но не мог усмирить некоего Моислава, который захватил Мазовию и хотел быть ее независимым властителем. Казимиру в этом случае помог родственный союз с Ярославом. Последний выдал за польского короля свою сестру Марию (1043), которая потом перешла в католичество и известна у Поляков под именем Доброгневы. Казимир вместо вена, то есть брачного подарка, возвратил Киевскому князю 800 русских пленников, которые были взяты в прежних войнах. А Ярослав помог ему усмирить Мазовию, куда он ходил два или три раза; при последнем походе Моислав был убит (1047). Союз с Польшею был еще скреплен женитьбою Ярославова сына Изяслава на сестре Казимира.

Ярославово княжение, между прочим, ознаменовалось последним большим походом русского флота на Византию.

После Владимира Русь некоторое время еще оставалась верною союзницею Византии, и вспомогательные русские дружины не раз встречаются в ее войнах. Дружественные связи поддерживались взаимными торговыми выгодами: русские гости проживали в Константинополе, греческие приходили в Киев. Со времен крещения Руси к военным и торговым сношениям прибавились и деятельные сношения церковные. Эти дружеские связи нарушены были в 1043 году. В Константинополе из-за чего-то произошел спор с некоторыми русскими торговцами; от спора дело дошло до драки, и один из почетнейших русских гостей был убит. Отсюда возникло неудовольствие между обоими правительствами. На византийском престоле в то время сидел Константин Мономах, третий супруг императрицы Зои. Известно, что Зоя и ее незамужняя сестра Феодора, дочери Константина VIII и племянницы Василия II Болгаробойцы, были последним отпрыском знаменитой Македонской династии. Константин Мономах, государь беспечный и преданный своим удовольствиям, по-видимому, не спешил дать Руси необходимое удовлетворение за обиду. Ярослав снарядил большой ладейный флот и послал его под начальством своего старше-то сына Владимира Новгородского с воеводою Вышатой. В этой судовой рати находились и наемные Варяги. Византийские историки преувеличивают ее число до 100 000. По известию нашей летописи, Русь хотела высадиться на Дунае, вероятно, с намерением поднять Болгар против Греков; но Варяги увлекли Владимира далее. Флот подошел к Боспору и готовился напасть на самый Царьград. Между тем император велел заключить под стражу всех русских купцов и воинов, находившихся в Константинополе и других городах. Он не один раз отправлял к Владимиру послов с мирными предложениями; но тот предъявлял слишком высокие требования (византийцы говорят, будто он потребовал по три фунта золота на каждого воина). Этими перговорами Греки, конечно, желали выиграть время, чтобы приготовиться к отпору. Действительно, они успели собрать и снарядить флот, который под начальством самого императора загородил вход в Боспор; а на берегах его расположились конные отряды. Последовали битвы на море.

Мелкие русские суда старались держаться ближе к берегу; тут с помощью огнеметательных снарядов Грекам удалось сжечь часть нашего флота и привести в замешательство остальную. Многие русские ладьи сильным волнением были брошены на береговые скалы и потерпели крушение. Владимир едва не погиб; его спас один из воевод, Иван Творимирич, взяв на свой корабль. Часть русской рати, спасшаяся на берег после крушения своих судов, собралась там в числе шести тысяч человек. Они решили пробиваться в отечество сухим путем. Вышата не захотел оставить их без воеводы. «Жив ли буду, так с ними, а если и погибну, так с дружиною», — сказал он; сошел на берег, и сам повел их к Дунаю. Император с торжеством воротился в столицу, отрядив 24 корабля для преследования отступавшего Владимира. Эти корабли были окружены русскими ладьями и почти все погибли; причем Русские взяли многих пленников и, таким образом, имели хотя небольшой успех в своем походе. Но рать, предводимая Вышатой, большею частию истреблена превосходными силами Греков; оставшиеся в живых отведены пленниками в Константинополь, где император велел многих из них ослепить. Спустя три года мир был возобновлен и пленные обоюдно возвращены. Мир этот скреплен браком одного из сыновей Ярослава, его любимца Всеволода, с греческой царевной, но неизвестно, с дочерью или с другой какой родственницей Константина Мономаха.

Время Ярослава было также эпохою самых деятельных и дружеских связей с Норманнами Скандинавии, известными у нас под именем Варягов. Брак с шведскою принцессою и помощь, оказанная варяжскими дружинами при завоевании Киевского княжения, еще более возвысили их значение при дворе и в войске великого князя Русского. Мы видим, что почти во всех важнейших битвах варяжская дружина занимает чело русской рати. Мы видим знатных людей, даже королей и принцев скандинавских, которые находят приют у Русского князя, нередко вступают в его службу, становятся его советниками и помощниками в делах внутреннего управления и внешней защиты. Варяжские наемники и торговцы, без сомнения, пользовались на Руси особым покровительством великой княгини Ингигерды (в православии Ирины), которая имела большое влияние на своего супруга. Еще будучи новгородскою княгинею, она, как известно, доставила своему родственнику Рагенвальду город Ладогу, в качестве удельного княжества. Впоследствии муж ее сестры норвежский король Олав Святой, лишенный своего престола датским королем Канутом Великим, нашел убежище и почет при Киевском дворе с своим малолетним сыном Магнусом. Конечно, не без помощи Киевского князя он снарядил дружину, чтобы воротить себе утраченный престол и высадился на берега Норвегии, но погиб в битве при Стиклестаде (1030 г.). Сын Олава Магнус, прозванный Добрым, оставался на попечении Ярослава и воспитывался вместе с его детьми. Спустя несколько лет, когда смуты в Норвегии и угнетения, испытанные от Датчан, заставили многих норвежских вельмож сожалеть об изгнании собственного королевского дома, Магнус с русскою помощью воротился в отечество и занял наследственный престол.

Младший брат Олава Святого, Гаральд Смелый (Гардрада) после битвы при Стиклестаде, где он был ранен, также нашел убежище при Киевском дворе и некоторое время служил в варяжской дружине великого князя. Гаральд полюбил старшую дочь Ярослава и Ингигерды, Елизавету, и просил ее руки. Предложение изгнанного принца, не имевшего ни земли, ни богатства, на первое время встретило отказ, но, по-видимому, не безусловный. Гаральд после того отправился в Царьград и сделался там начальником такой же варяжской дружины. Именно около этого времени византийские историки впервые упоминают о наемном отряде Варангов на византийской службе. Он возник, вероятно, по примеру тех отрядов, которые служили Русским князьям, и отчасти из тех Варягов, которые покидали Русь, чтобы искать еще более выгодной службы в богатой Греческой империи. Наемные Варанги, по своей храбрости и верности принятым на себя условиям, сделались впоследствии любимым войском у византийских императоров и, между прочим, занимали самое видное место в их гвардии. Сага о Гаральде Смелом рассказывает баснословные примеры его отваги и остроумия, а также его романтические приключения во время византийской службы. По ее словам, он воевал, одерживал победы и брал для Греков неприятельские города в Азии, Африке и Сицилии; ходил в Иерусалим; но не забывал о своей привязанности к русской княжне и, будучи сам поэтом, в честь ее сложил песню. В этой песне он говорит об отчаянных битвах, об опасностях, которые преодолел, и сетует на пренебрежение, оказанное ему русскою девою. Между тем награды и добыча, награбленная во время походов, сделали его богатым человеком. Он мог теперь бросить жизнь изгнанника, искателя приключений и воротиться в отечество, где царствовал его племянник Магнус. Гаральд опять приехал в Киев, получил наконец руку Елизаветы и отправился в Норвегию, где, спустя несколько лет, наследовал своему племяннику, погибшему в битве с врагами (1047 г.). Впоследствии и сам Гаральд Смелый, как известно, также пал во время своей отчаянной высадки на берега Англии (1066 г.).

Мы видели, что Владимир под конец жизни перестал возвышать Варягов; но Ярослав, кажется, до конца оставался их другом, отчасти под влиянием Ингигерды, а отчасти потому, что Варяги, как и всякие наемники, в руках великого князя были надежным орудием для поддержки его самовластия. Незаметно также, чтобы Ярослав после услуг, оказанных Новгородцами в борьбе его с Святополком, освободил их от варяжского гарнизона. По крайней мере, летопись говорит, что Новгород до самой смерти Ярослава ежегодно платил Варягам количество гривен, установленное еще Олегом. Новгородским наместником при Ярославе был его старший сын Владимир, который, судя по известию некоторых северных летописей, был так же, как и отец его, женат на какой-то норманнской принцессе. Ладога и Новгород продолжали служить главными пристанищами для Варягов, приходивших на Русь в качестве гостей или ищущих службы, а также и для варяжских принцев, отправлявшихся к Киевскому двору. Был другой путь из Скандинавии в Россию, по Западной Двине. Несомненно, что торговцы и наемники варяжские посещали Полоцк; но последний тогда начал выделяться из общего состава Руси под владением своих местных князей.

Здесь, в этих родственных, дружеских связях Игорева дома с Варягами, в том положении, которое эти иноземцы заняли на Руси при Владимире Великом и особенно при сыне его Ярославе, в происхождении последующих киевских князей, по матери, от Скандинавского королевского дома, в частых призывах варяжских дружин и в громкой славе, которою пользовались тогда норманнские викинги, — здесь и надобно искать зародыш той басни, которая вроследствии так распространилась и укрепилась. Известно, что эта басня весь Русский княжеский род начала вести от варяжских принцев, которые будто бы были когда-то призваны в Новгородскую землю для водворения в ней порядка.

Кроме родственных связей с государями Византии, Польши и Скандинавии, Ярослав вступал в такие же связи и с другими европейскими владетелями. Так, вторая его дочь Анна была выдана за Генриха I, короля Французского, а третья, Анастасия, за короля венгерского Андрея I. Были также и родственные связи с владетелями Германии: немецкие летописцы говорят о браке двух германских принцесс с князьями русскими (может быть, с Вячеславом и Игорем, младшими сыновьями Ярослава). Все это указывает на дружеские сношения Киевского двора почти со всеми важнейшими дворами Северной и Средней Европы. Есть даже известие о родственном союзе русского княжеского дома с королями Англии и пребывании в России двух английских принцев, искавших убежища при дворе Ярослава. Очевидно, Русь того времени занимала не последнее место в международных отношениях Европы и жила общею европейскою жизнию.

Великое значение Ярослава I в Русской истории, впрочем, основано не столько на его удачных войнах и внешних связях, сколько на его трудах по внутреннему устроению Русской земли. В этом отношении первое место принадлежит его деятельности на пользу христианской церкви.

Владимир Великий вместе с христианством утвердил в России и порядок греческой иерархии. Русская церковь составила особую митрополию, зависимую от патриарха Константинопольского. Зависимость эта выражалась в особенности поставлением высшего духовного сановника, т. е. Киевского митрополита, а вначале и других иерархов или епископов. Мы не имеем точных несомненных сведений о первых киевских митрополитах. Позднейшие летописные своды называют первым русским митрополитом Михаила, прибывшего с Владимиром из Корсуня. Преемником его они именуют Леонтия; за Леонтием следовал Иоанн, управлявший церковью во второй половине княжения Владимира и в первой Ярослава; Иоанну был преемником Феопемт. Эти митрополиты, поставленные константинопольским патриархом, назначались из духовенства Греческой империи; но весьма вероятно, что они были происхождения Болгарского или по крайней мере имели сведения в Славянском языке; без чего деятельность их на Руси была бы очень затруднительна. Известно, что вместе с христианством Русь получила богослужение и Священное Писание на языке Славяноболгарском. Вместе с митрополитами первые наши епископы и многие священники были такжег по всей вероятности, из Болгар. Они приносили с собою богослужебные книги и другие болгарославянские переводы.

Духовенство, как прибывавшее из Византийской империи, так и прежде существовавшее в Киевской крещеной Руси, могло удовлетворить только первой необходимости. Но с распространением христианства и построением храмов в русских областях сильно возрастала и потребность в своих собственных служителях церкви, в наставниках веры, близких к народу, вполне ему понятных и способных бороться с язычеством, которое было сильно даже в населении, считавшемся христианским; не говорим о дальних областях, косневших еще в грубом идолопоклонстве. Уже Владимир приказывал брать детей и отдавать их в княжеское учение, вероятно, для того, чтобы приготовить из них священнослужителей. Летописец прибавляет любопытную черту: матери этих детей плакали по ним как по мертвецам, потому что еще не утвердились в вере. Ярослав продолжал дело своего отца и поручал церковнослужителям обучать грамоте детей; а в Новгороде, по известию летописи (позднейших сводов), он устроил училище, состоявшее из 300 мальчиков, сыновей священников и старост.

На Руси повторилось почти то же, что мы видим в Дунайской Болгарии. Там христианство окончательно было введено князем Богорисом; а сын его Симеон произвел уже эпоху процветания Болгарской словесности. Так и у нас Ярослав, сын князя, утвердившего на Руси христианство, отличался особою приверженностию к делу книжному. Он собирал писцов для списывания болгарских рукописей; причем иногда поручал переводить прямо с греческого или исправлять болгарские переводы. Из слов летописи можно заключить, будто он даже сам списал некоторые священные книги и принес их в дар созданному им храму св. Софии. При Ярославе и с его поощрения начали распространяться на Руси и монашеские общины; а одним из главных занятий монастырских в Средние века, как известно, было списывание книг.

Ярослав не щадил издержек на внешнее благолепие церкви, которое так сильно действует на воображение иного, мало развитого общества, еще не окрепшего в вере. Самые великолепные постройки, совершенные им, конечно, принадлежали стольному Киеву и произведены с помощью греческих мастеров. Во-первых, он обвел город новыми каменными стенами. Одни из ворот в этих стенах названы были Золотыми, в подражение таким же воротам Цареградским; а над ними построена церковь в честь Благовещения. Новые стены были обширнее прежних; между прочим, они обнимали часть поля, на котором происходила выше упомянутая последняя битва с Печенегами, окончившаяся их совершенным поражением. В память этой битвы и на ее месте Ярослав в следующем 1037 году заложил знаменитый соборный храм св. Софии. Храм с тем же именем существовал в Киеве уже при Владимире Великом, но только на другом месте; по крайней мере о нем упоминает немецкий летописец Дитмар, по поводу вступления в Киев Болеслава Храброго. Во время междоусобных войн Святополка с Ярославом этот храм сгорел; вместо него Ярослав построил новый, и в более великолепном виде. Он был украшен фресковою живописью и роскошными мозаиками или, как тогда называлось, мусиею. Кроме того, Ярослав построил в Киеве монастырь св. Ирины (вероятно, в честь своей супруги). Вообще древнейшие и главные храмы Киева строились большею частию в подражание цареградским и носили их имена, каковы св. София, св. Ирина, а также храмы в честь Богородицы, столь распространенные в Византии (начиная с знаменитого Влахернского). По образцу Киева и в других главных городах Руси встречаем соборные храмы преимущественно или Софийские, или Богородичные (Рождественские и Успенские). Так почти в одно время с Киевской Софией создана была и славная София Новгородская. По свидетельству летописей, сначала эта Софийская церковь была деревянная о тринадцати верхах, построенная первым епископом Новгорода Иоакимом на берегу Волхова; но она сгорела. Тогда сын Ярослава Владимир, удельный князь Новгородский вместе с епископом Лукою Жидятою в 1045 году заложил новый Софийский собор, уже каменный и несколько на другом месте, хотя тоже на берегу Волхова. Этот храм построен и украшен фресковою живописью также с помощью греческих художников. Строитель его Владимир Ярославич, спустя несколько лет, скончался и был в нем погребен.

Таким образом, построение христианских храмов повело за собой пересаждение в Россию изящных искусств из Византии. При Ярославе, по известию летописей, приехали к нам из Греции церковные певцы, которые научили Русских осьмогласному, или так наз. демественному пению.

Признавая русскую иерархию в зависимости от цареградского патриарха, Ярослав в то же время допускал эту зависимость только до известной степени. Он ревниво оберегал княжескую власть в самых делах церковных и оставлял за собою решение иерархических вопросов. Так, в конце его княжения нужно было поставить нового митрополита, а между тем великий князь находился в разладе с византийским правительством. Тогда он созвал собор из русских епископов и велел им поставить на митрополию священника из села Берестова, Илариона, отличавшегося книжною ученостью и бывшего одним из первых наших духовных писателей. Этот Иларион является, таким образом, первым киевским митрополитом русского происхождения. Соборным поставлением его, однако, не была нарушена связь Русской церкви с Греческой, и, по возобновлении дружественных сношений, возобновились почтительные, сыновние отношения киевского митрополита к цареградскому патриарху. Первые христианские князья наши, т. е. Владимир и Ярослав, воздвигая храмы и полагая начало духовному сословию, вместе с тем старались обеспечить материальными средствами существование и дальнейшее развитие этого сословия. По примеру византийских императоров, они дарили известную часть из княжих доходов на содержание храмов и их причта, наделяя их землями и разными угодьями. Кроме того, они определили в пользу духовенства часть доходов с судопроизводства, подчинив епископам разбирательство некоторых тяжебных дел и проступков. Ярослав пользуется в истории, славою нашего первого законодателя; ему приписывали древнейший свод русских узаконений, известный под именем Русской Правды.