Земля Чернигово-Северская. — Местная княжеская ветвь и ее раздвоение. — Ядро земли. — Стольный Чернигов. — Собор Спаса и другие храмы. — Окрестности Чернигова. — Новгород-Северский и прочие города по Десне. — Путивль, Курск и Посемье. — Любеч. — Область радимичей. — Вятичи. — Переяславская украйна. — Посулье. — Стольный Переяславль и другие города. — Природа южных степей. — Быт и свойство половцев. — Их религия. — Обратное движение Руси на степь. — Каменные бабы. — Южные торговые пути. — Судьба Тмутараканского края

Чернигово-Северская земля представляет равнину, которая чем ближе к Днепру, тем низменнее, а на северо-востоке она постепенно поднимается и незаметно переходит в Алаунскую возвышенность. Последняя начинается собственно на верховьях главных днепровских притоков, именно: Сожи, Десны с Семью, Сулы, Псела и Ворсклы. По всем этим верховьям проходит водораздельная возвышенность, отделяющая их от притоков верхней Оки и верхнего Дона. Низменную, ровную поверхность Приднепровской полосы нарушают только речные ложбины и множество примыкающих к ним извилистых оврагов, которые легко образуются вешнею водою в рыхлой черноземно-глинистой почве. Между тем как южная часть этой полосы напоминает близость степи, северная имеет довольно много болот, озер и лесу; а на нижнем течении Сожи характер природы почти не отличается от влажного Припятского Полесья. Прилегающая к водоразделу часть Алаунского пространства имеет характер сухой возвышенной плоскости, взволнованной пригорками и долинами, обильно орошенной текучими водами и богатой густым лесом.

Всю эту широкую полосу от среднего Днепра до верхнего Дона и средней Оки занимали сплошные славянские племена, а именно: северяне, жившие по рекам Десне, Семи и Суле, Радимичи — по Сожи и Вятичи — по Оке. Наш первый летописец говорит, что племена эти еще в IX веке отличались дикостию своих нравов, что они жили в лесах наподобие зверей, ели все нечистое, имели по нескольку жен; последних похищали, впрочем, по взаимному согласию, во время игрищ, происходивших между селениями. Мертвых сожигали на большом костре, потом собирали кости в сосуд и насыпали над ним курган, причем совершали тризну, или поминальное пиршество. По словам летописца, радимичи и вятичи пришли с своими родоначальниками из земли ляхов; отсюда можно заключить, что эти два племени имели свои отличия в говоре; вероятно, они более приближались к северной группе русских Славян, тогда как Северяне примыкали к южнорусскому говору.

В Северской земле рассеяно множество языческих могильных курганов, которые, кроме сожженных трупов, заключают в себе принадлежавшие покойникам разнообразные предметы домашней утвари, вооружения и убора. Эти предметы убеждают нас, что, вопреки словам летописца, в том краю еще задолго до принятия христианства находились уже значительные начатки гражданственности; что здесь господствовало предприимчивое, воинственное население. Остатки тризны, каковы кости рыб, барана, теленка, гуся, утки и других домашних животных, а также зерна ржи, овса, ячменя, не только свидетельствуют о земледелии, но и указывают на некоторую степень зажиточности. Все это противоречит приведенному выше известию о дикости Северян, обитавших в лесу и пожиравших все нечистое. Многочисленные городища, т. е. земляные остатки укрепленных мест, ясно говорят о том, что население умело оградить себя от беспокойных соседей и упрочить за собою обладание страною открытою, мало защищенною естественными преградами.

Два главные средоточия Северянской земли, Чернигов и Переяславль, упоминают в договоре Олега наряду с Киевом. Следовательно, к началу X века это были уже значительные торговые города, происхождение которых восходит к векам еще более отдаленным. По разделу Ярослава I, подтвержденному на Любецком съезде, княжение Черниговское досталось роду Святослава, а Переяславское сделалось отчиною в потомстве Всеволода Ярославича или его сына Мономаха.

Владения Черниговских князей в конце XII и начале XIII века — в эпоху наибольшего обособления — приблизительно имели следующие пределы. На востоке, т. е. на пограничье с Рязанью, они шли по верхнему течению Дона, откуда направлялись к устью Смядвы, правого притока Оки, и оканчивались на Лопасне, ее левом притоке. На севере они сходились с землями Суздальскою и Смоленскою, пересекая течение Протвы, Угры, Сожи и упираясь в Днепр. Эта река служила гранью Черниговского княжения от Киевского почти до самого устья Десны. Левый приток последней, Остер, отделял его на юге от Пзреяславского удела; а далее на юго-востоке Чернигово-Северская земля сливалась с Половецкою степью.

В Черниговском княжестве существовал такой же удельно-волостной порядок, как и в других русских областях, т. е. наблюдалось обычное право старшинства при занятии столов, и нарушение этого права вызывало иногда междоусобия. Впрочем, последние встречаются здесь реже, чем в иных землях Руси. По старшинству столов за Черниговом следовал Новгород-Северский, и в течение XII века мы не раз видим следующее явление. Новгород в соединении с другими уделами, лежавшими между Десною и Семью, каковы особенно Путивль, Рыльск, Курск и Трубчевск, обнаруживает наклонность выделиться из общего состава Черниговских владений и образовать особое, собственно Северское княжение, под властию младшей линии княжеского рода; подобно тому, как в первой половине этого века от Чернигова отделилась область Рязанская. Однако разные обстоятельства, особенно географическое положение и энергия некоторых северских князей, успевших не только завладеть Черниговским столом, но и перейти отсюда на великий Киевский, воспрепятствовали такому выделению и обособлению.

Обладание Черниговом некоторое время колеблется между двумя отраслями Святослава Ярославича: Давидовичами и Ольговичами. Последние в качестве младшей линии наследуют собственно удел Новгород-Северский; но это честолюбивое племя не довольствуется второстепенною ролью. Известно, что Всеволод Ольгович не только изгнал из Чернигова своего дядю Ярослава (Рязанского), но потом занял и самый Киев, предоставив Черниговскую область Владимиру и Изяславу Давидовичам, а Северскую — своим братьям Игорю и Святославу. Младшие, в свою очередь, стремятся по следам старшего брата. Игорь, добиваясь великого стола, погиб жертвою киевской черни; а Святослав, после сражения на Руте, только потому не занял Чернигова, что Изяслав Давидович успел ранее его прискакать туда с поля битвы. Однако он достиг своей цели с удалением Изяслава Давидовича в Киев. Вскоре затем и самый род Давидовичей пресекся. Ольговичи остались владетелями всей Чернигово-Северской земли. Тогда не замедлило повториться прежнее явление: род Ольговичей двоится на старшую, или Черниговскую, линию и младшую, или Северскую. Последняя снова не успевает обособиться благодаря преимущественно тому, что старшие родичи стремятся постоянно за Днепр в Киев, и иногда очищают Чернигов для младшей линии. Таким образом, Новгород-Северский довольно долгое время служит как бы переходным столом, т. е. переходною ступенью в Чернигов.

15 февраля 1164 г. скончался в Чернигове последний из сыновей Олега Гориславича, Святослав. Старшинство в роде Ольговичей принадлежало теперь его племяннику Святославу Всеволодовичу, князю Новгород-Северскому. Но бояре черниговские желали доставить свой стол старшему сыну умершего князя Олегу Стародубскому (известному нам по московскому свиданию 1147 г.). Вдовая княгиня, сговорясь с боярами и епископом Антонием, три дня таила от народа смерть своего мужа; а между тем отправила гонца за своим пасынком Олегом в его удел. Все соучастники присягнули на том, чтобы до его приезда в Чернигов никто не извещал Святослава Всеволодовича. Но между присягнувшими нашелся клятвопреступник, и это был сам епископ. Тысяцкий Юрий даже не советовал брать с него клятву, как с святителя и притом известного своею преданностию покойному князю. Антоний сам захотел поцеловать крест. А вслед затем он послал тайком грамоту в Новгород-Северский к Святославу Всеволодовичу с известием, что дядя умер, дружина рассеяна по городам, а княгиня находится в смущении со своими детьми и оставшимся от мужа великим имуществом; епископ приглашал князя поспешить в Чернигов. Летописец объясняет такое поведение епископа только тем, что он был грек, т. е. подтверждает распространенное в то время мнение о нравственной испорченности византийских греков. Следовательно, повторялось то же явление, которое произошло после битвы на Руте: Чернигов должен был достаться тому из двоюродных братьев, кто ранее в него прискачет. Получив грамоту Антония, Святослав Всеволодович немедленно отправил одного из сыновей захватить Гомель-на-Сожи, и разослал своих посадников в некоторые черниговские города. Но сам он не поспел вовремя в Чернигов; Олег предупредил его. Тогда князья вступили в переговоры и начали «ладиться о волостях». Олег признал старшинство Святослава и уступил ему Чернигов, а сам получил Новгород-Северский. Спор о волостях, однако, скоро возобновился, потому что старший князь, вопреки условию, не наделил как должно братьев Олега, будущих героев «Слова о полку Игореве», и дело доходило до междоусобия северских князей с черниговскими. Епископ Антоний, преступивший клятву из усердия к Святославу Всеволодовичу, недолго ладил с этим князем. Четыре года спустя он, как известно, был лишен епископии за то, что воспрещал Черниговскому князю вкушать мясо в Господские праздники, которые приходились на середу или пятницу.

Когда Святослав Всеволодович после долгих стараний добился, наконец, великого Киевского стола и поделил Киевскую область со своим соперником Рюриком Ростиславичем, он передал Чернигов родному брату Ярославу. Около того же времени (в 1180 г.) скончался Олег Святославич, и главою младшей линии Ольговичей остался родной его брат Игорь, который и получил в удел Новгород-Северский. Известны его подвиги в борьбе с Половцами, и особенно поход 1185 г., предпринятый совокупно с братом удалым Всеволодом Трубчевским, сыном Владимиром Путивльским и племянником Святославом Ольговичем Рыльским — поход, столь прославленный неизвестным нам северским поэтом.

Нельзя сказать, чтобы Ярослав Всеволодович с большою честью занимал старший Черниговский стол; так, в оживленной тогда борьбе южнорусских князей с Половцами он не обнаружил ни энергии, ни охоты. Летопись, вопреки обычаю, даже не нашла ничего сказать в похвалу этого князя, упоминая о его смерти под 1198 годом. Представитель младшей ветви, Игорь Северский, получил теперь старшинство в целом роде Ольговичей и беспрепятственно занял Черниговский стол, но ненадолго: в 1202 году он скончался, не достигши еще преклонных лет. Тогда Чернигов снова переходит к старшей ветви, именно к сыну Святослава Всеволодича, Всеволоду Чермному. Этот беспокойный, честолюбивый князь, верный стремлениям старшей линии, как известно, после упорной борьбы добился Киевского стола; но потом был изгнан оттуда союзом князей волынских и смоленских. При появлении татар мы находим в Чернигове его младшего брата Мстислава; а в Северском уделе княжили потомки знаменитого Игоря Святославича и супруги его Евфросинии Ярославны Галицкой. Мы видели, какой трагический конец имела их попытка наследовать землю Галицкую, когда там пресеклось мужеское колено Владимирка. Только старший Игоревич, Владимир, успел вовремя бежать из Галича.

Таким образом, несмотря на родовые счеты, возводившие иногда младшую линию Ольговичей на Черниговский стол, история, однако, вела к некоторому обособлению Новгород-Северского удела, пока татарский погром не нарушил естественного хода в развитии Чернигово-Северского края. Впрочем, этому обособлению мешало и самое положение Северской области; вся юго-восточная половина ее лежала на пограничье с Половецкою степью и должна была постоянно бороться с хищными кочевниками. В борьбе с ними удалые северские князья совершили много подвигов; но при этом они нуждались в деятельной поддержке своих старших родичей. Мы видели, как после поражения северского ополчения на берегах Каялы только энергичные меры главы Ольговичей, Святослава Всеволодовича Киевского, спасли Посемье от грозившего ему погрома.

Ядро Чернигово-Северской земли составлял угол, заключающийся между Десною, с одной стороны, и ее притоками Остром и Семью — с другой, а также примыкающая к нему полоса правого Подесенья. Если будем подниматься вверх по Десне от ее низовьев, то первые черниговские города, которые здесь встречаем, назывались Лутава и Моравийск. Они были расположены на правом берегу реки, как и другие подесенские города, потому что правый ее берег обыкновенно господствует над левым. Лутава находилась почти насупротив Остерского устья, а Моравийск несколько выше ее. Последний известен нам по миру, заключенному здесь в 1139 году после жестокой войны между Мономаховичами и Ольговичами. Вообще оба названных города упоминаются обыкновенно по поводу междоусобий этих двух княжеских поколений из-за Киевского стола. Находясь на прямом судоходном пути между Киевом и Черниговом, они, вероятно, принимали деятельное участие в торговом движении. Это географическое положение их объясняет, почему они нередко служили местом княжеских съездов при заключении мира, а также оборонительного или наступательного союза. Но то же положение подвергало их частым неприятельским осадам и разорениям во время междоусобий черниговских и киевских князей. Однажды (в 1159 г.) Изяслав Давидович, временно владевший Киевом, разгневался на своего двоюродного брата Святослава Ольговича, которому уступил Чернигов. Он велел сказать Святославу, что заставит его уйти обратно в Новгород-Северский. Услыхав такую угрозу, Ольгович сказал: «Господи! видишь смирение мое. Не желая проливать кровь христианскую и погубить отчину, я согласился взять Чернигов с семью пустыми городами, в которых сидят псари и Половцы; а он с своим племянником держит за собою всю волость Черниговскую, и того ему мало». Первым из этих пустых городов Святослав назвал Моравийск; но в его презрительном отзыве о них видно несомненное преувеличение.

Поднимаясь далее вверх по Десне, мы пристанем к стольному Чернигову, который красуется на ее правом берегу, при впадении в нее речки Стрижня. От устья этой речки направо вниз по Десне, на расстоянии нескольких верст, идут довольно значительные береговые холмы, оставляя небольшую луговую полосу, заливаемую вешнею водою. Это так называемые Болдины горы, по гребню которых и раскинулся самый город, с своими двумя древнейшими монастырями. Внутренний город, или «детинец», огороженный валом и деревянными стенами, был расположен на довольно плоском возвышении, ограниченном с одной стороны долиною Десны, с другой — Стрижня, а с остальных сторон лощинами и оврагами. Лицом он был обращен к Десне или к своей судовой пристани. С противоположной стороны к нему примыкает город «внешний», или «окольный», иначе называемый «острог»; последний был опоясан земляным валом, который одним концом упирался в Стрижень, а другим в Десну. Ворота этого окольного города, обращенные к Стрижню, судя по летописи, назывались «Восточными». Остатки еще третьего окружного вала, отстоящего на значительное расстояние от города, подтверждают, что насыпка валов долго служила в Южной Руси обычным способом защиты от соседних народов, особенно от хищных кочевников, которых набеги в те времена простирались не только до Чернигова, но и далее его к северу. Внутри этого последнего вала, вероятно, находились загородные дворы, княжеские и боярские, а также подгородные хутора, огороды и пастбища. В случае нашествия степной конницы за этими валами укрывались, конечно, окрестные сельские жители с своими стадами и хлебными запасами.

Главную святыню Чернигова и главное его украшение составлял изящный соборный храм Спаса Преображения, построенный, если верить преданию, на месте древнего языческого капища. Храм этот есть современник Киевской Софии и даже несколькими годами старше ее. Основание ему положено Мстиславом Тмутараканским. При кончине сего князя стены собора, по словам летописи, были сложены уже на такую вышину, что человек, стоя на коне, едва мог достать рукою верх, следовательно, сажени на две. Вероятно, он был заложен года за два, вскоре после удачного похода Мстислава с братом Ярославом на ляхов: поход этот (предпринятый в 1031 году) окончился завоеванием Червонной Руси. Может быть, и самый храм задуман в память сего славного события, подобно Киевской Софии, которая спустя лет пять заложена в память великой победы Ярослава над Печенегами. Построение Спасского собора, по всей вероятности, докончено племянником Мстислава и его преемником Святославом Ярославичем. Мы знаем обычное желание русских князей быть погребенными в храмах, ими самими построенных. А в Спасском соборе погребены не только Мстислав Владимирович, но и Святослав Ярославич, хотя последний скончался, занимая великий стол Киевский.

Архитектурный стиль, кладка стен и украшения Черниговского собора совершенно те же, что и главных киевских храмов; бесспорно, его строили также византийские зодчие. По своему основному плану и трем алтарным полукружиям он более подходит к киевской Десятинной церкви, нежели к Софийской; но много уступает в размерах и той, и другой. Число верхов, или куполов, по-видимому, не превышало обычных пяти. Киевскую Софию он напоминает своею вежею, или круглою башнею, которая примыкает к северо-западному углу здания, т. е. по левую сторону главного входа. Эта вежа заключает в себе каменную витую лестницу, ведущую на полати храма, или на хоры, назначавшиеся для женского пола и особенно для княжеского семейства. Как и в Киевском соборе, хоры огибают три внутренние стены, т. е. за исключением восточной, или алтарной. Восемь стройных колонн из красноватого мрамора, по четыре на северной и южной сторонах, поддерживают эти полати; восемь других колонн меньшего размера составляют верхний ярус, т. е. обрамляют хоры и, в свою очередь, поддерживают верхи храма. Стенное расписание, по-видимому, исключительно составляла фресковая иконопись. Незаметно, чтобы стены алтаря и предалтария когда-либо украшались мозаичными изображениями. Мозаика в те времена была на Руси весьма дорогим украшением, доступным только главнейшим храмам первопрестольного города.

В Спасском кафедральном соборе, кроме его строителей Мстислава и Святослава, погребены: сын последнего Олег, внук Владимир Давидович и правнук Ярослав Всеволодович, а также киевский митрополит Константин, соперник известного Климента Смолятича. Любопытно следующее известие. В 1150 году, когда Юрий Долгорукий временно занимал Киевский стол, союзник его Святослав Ольгович взял из киевского Симеонова монастыря тело своего брата Игоря, убитого киевлянами, и перенес его в родной Чернигов, где оно было погребено, по словам летописи, «у святого Спаса втереме», следовательно, не в самом соборе, а в его пристройке. И действительно, на южной стороне храма видно основание какого-то здания с абсидом, или алтарным полукружием. Может быть, это и был упомянутый терем, т. е. небольшой придельный храм с покоем, предназначенным удовлетворять каким-либо нуждам кафедрального собора или епископии.

Главный княжеский дворец стоял тут же неподалеку от св. Спаса. На восточной стороне последнего находилась каменная церковь во имя архангела Михаила, основанная Святославом Всеволодичем, когда он сидел на Черниговском столе. Тот же князь, очевидно, усердный храмоздатель, построил и другую церковь на княжем дворе, в честь Благовещения Пресвятой Богородицы; она отстояла от св. Спаса несколько далее, чем св. Михаил, и ближе к берегу Стрижня. В этой Благовещенской церкви в 1196 году был погребен двоюродный брат ее основателя Всеволод Святославич Трубчевский, известный Буйтур «Слова о полку Игореве». Летопись замечает по сему поводу, что он всех Ольговичей превосходил добротою своего сердца, мужественным характером и величественною наружностию. Погребение Всеволода совершили с великою честию епископ и все черниговские игумены, в присутствии «всей его братьи Ольговичей». Владимир Мономах в «Поучении детям» вспоминает, что однажды, в бытность свою князем Черниговским, он угощал у себя на Красном дворе отца своего Всеволода и двоюродного брата Олега Святославича, причем поднес отцу в дар 300 гривен золота. Не знаем, где находился этот Красный двор: был ли он то же, что главный княжий терем в детинце, или, что вероятнее, особый загородный дворец.

Почитание и прославление двух князей-мучеников началось в Чернигове так же рано, как и в Киеве. Между тем как Олег Святославич докончил каменный Борисоглебский храм, начатый его отцом в Вышгороде, а Владимир Мономах сооружал такой же под Переяславлем, черниговский храм во имя этих мучеников, по всем признакам, был построен старшим братом Олега, Давидом. Он был соименником св. Глебу, в крещении Давиду, и любопытно, что Черниговский храм назывался не Борисоглебским, как везде, а Глебо-Борисовским. При нем был устроен и монастырь. Давид Святославич, известный своим кротким, незлобивым характером и благочестием, погребен здесь, конечно, как его основатель. Тут же нашел успокоение и сын его Изяслав Давидович, неудачный князь Киевский, своим беспокойным нравом и честолюбием составлявший противоположность отцу. Был в самом городе и женский монастырь во имя Параскевы Пятницы, может быть, основанный княжною Предиславою, сестрою того же Давида Святославича; по крайней мере известно, что она скончалась монахиней. Храм св. Параскевы своими высокими арками, столбами и куполом и теперь еще напоминает характер византийско-русской архитектуры домонгольской эпохи. Но главное место между черниговскими монастырями всегда занимали обители Ильинская и Елецкая. Обе они расположены на Болдиных горах: Елецкая — возле самого города, посреди садов и огородов, а Ильинская — в расстоянии от него около двух верст, на крутом лесистом обрыве в долине Десны. Происхождение Ильинской обители предание приписывает св. Антонию Печерскому и относит его именно к тому времени, когда Антоний вследствие клеветы подвергся гневу великого князя Изяслава Ярославича и нашел покровительство у его брата Святослава в Чернигове. Здесь он поселился также в пещере, которую сам ископал в Болдиных горах, и около него не замедлила собраться пещерная братия. После его возвращения в Киев Черниговский князь построил над этими пещерами монастырский храм во имя св. Илии. Следовательно, происхождение черниговского Ильинского монастыря было одинаковое с Киево-Печерским. Тому же князю Святославу предание приписывает и основание Елецкой обители с главным храмом в честь Успения Богородицы, может быть, также по примеру Печерской в Киеве. Елецкий Успенский храм и доселе сохраняет общие архитектурные черты с Киево-Печерским. Как Спасский кафедральный собор, так и упомянутые монастыри были щедро наделены землями, разными угодьями и доходами от своих благочестивых основателей и их преемников.

Вершины Болдиных гор усеяны могильными курганами языческих времен. Из них по своим размерам в наше время выдавались особенно два кургана: один подле Елецкого монастыря, носивший название «Черной могилы», а другой подле Ильинского — «Гульбище». Предание народное связывало их с памятью о своих древнейших князьях. Недавно произведенные раскопки извлекли из них предметы вооружения, охоты, домашнего быта и разные украшения, сильно испорченные огнем, но в некоторых образцах сохранившие следы изящной работы, отчасти греческой, отчасти восточной. По всем признакам эти курганы действительно скрывали в себе останки русских князей или вельмож, сожженных на костре вместе с их оружием и утварью согласно с обычаями языческой Руси. Что же касается до окрестностей Чернигова, то в эпоху домонгольскую они, по-видимому, изобиловали поселками и хуторами. Из ближних сел, судя по летописи, самым значительным было Боловес или Белоус; оно лежало на западе от Чернигова за так называемым «Ольговым полем», на речке Белоус, правом притоке Десны. На этом Ольговом поле обыкновенно располагалась станом та неприятельская рать, которая во время княжеских междоусобий поступала к Чернигову с Киевской стороны.

От Чернигова идя вверх по Десне, мы встречаем, во-первых, город Сновск, на правом ее притоке Снове, прославленный первою победою над Половцами, в 1068 г., а во-вторых, Сосницу, на речке Убеди, также правом притоке Десны, недалеко от слияния последней с Семью. Затем следует второй по значению город Черниговской земли и вторая после Чернигова судовая пристань на Десне, Новгород-Северский, расположенный на высотах ее правого берега, на плоскости, пересеченной оврагами и лощинами. Он был хорошо укреплен. На крайнем к берегу возвышении находился детинец, огороженный деревянною стеною и заключавший внутри соборный Успенский храм, который, по словам предания, основан на том месте, где в языческие времена стоял идол главного бога и приносились жертвы. За исключением береговой стороны, детинец опоясывался внешним городом, или острогом; последний, кроме вала, был укреплен тыном, или частоколом, и захватывал часть Заручья, которое отделялось от города глубоким оврагом с текущим на его дне ручьем. В город вели с одной стороны ворота Черниговские, с другой — Курские; а у соборного храма над спуском к Десне были ворота Водяные. Предместья, или ближайшие окрестности, с загородными селами, по обычаю главных городов Южной Руси в те времена, были также обведены валом. Вероятно, в черте этого вала находилась и вторая после Успения святыня Новгорода-Северского, монастырь Спасопреображенский, основанный сыновьями Давида Святославича. Этот монастырь возвышался около самого города на живописном взгорье Десны посреди садов и липовых рощ. Здесь, в приделе св. Михаила, был погребен в 1180 г. северский князь Олег Святославич, старший брат знаменитого Игоря и Буйтура Всеволода. Около Новгорода-Северского лежали загородные княжие села и дворы, изобильные челядью, скотом, погребами с медом и вином, складами железа и меди, гумнами со стогами всякого жита и пр. На речке Рахне паслись княжие табуны в несколько тысяч коней и маток. Летопись особенно указывает на село Мелтеково и какое-то сельцо Игорево, т. е. Игоря Ольговича, где был богатый княжий двор и храм во имя св. Георгия (христианское имя Игоря Ольговича).

Еще выше по Десне, опять на высоком правом берегу, находим Трубецк или Трубчевск, в лесистой местности, огороженный высоким валом и также имеющий значительную пристань. Он сделался известен в конце XII века благодаря своему удельному князю Буйтуру Всеволоду. Наконец на верхнем течении Десны находились Брянск, Вщиж и Карачев; последний — на левом ее притоке Снежати. Эти три города лежали там, где поселения Северян сходились с землей Вятичей, посреди лесов и дебрей, на которые указывает и самое имя Брянска или Дебрянска. Отсюда, собственно, и начиналось судоходство по Десне.

Другую водную артерию Северской земли составляла Семь, главный приток Десны с левой стороны. Посемье принадлежало к Новгород-Северскому уделу, т. е. составляло владения младшей линии Ольговичей. Здесь первый значительный город, восходя вверх по течению Семи, был Путивль, на крутом правобережном ее возвышении, при впадении речки Путивльки. Так же как на Десне, правый берег Семи выше левого; поэтому на нем и воздвигались города. А низменный левый берег окаймлял степную сторону, откуда постоянно грозили набеги кочевников. Детинец Путивля отделялся от внешнего города рвом и валом с деревянною стеною и по обычаю русских кремлей возвышался прямо над Семью, которая светлою лентою извивается у подошвы правобережных холмов, поросших лесом и кустарником. С южной стены города открывался широкий вид на раскинувшееся за рекою степное пространство; отсюда понятен нам плач Евфросинии Ярославны на этой стене, или заборале. Удел ее сына Владимира Игоревича, Путивль, служил сборным местом для дружин, которые ее супруг Игорь повел в Половецкую степь. Княгиня проводила его до этого города и в Путивльском княжем тереме стала ожидать возвращения своих близких из похода. С городского заборала, без сомнения, она часто смотрела вдаль, прежде с надеждою увидать их победоносные стяги, а потом с отчаянием об участи супруга. В Путивльском «городке» (бывшем детинце) показывают надгробную плиту с именем княжича Василия, погребенного в Спасском монастыре. Здесь был еще храм во имя Вознесения, по известию летописи, щедро снабженный от северских князей серебряными сосудами, шитыми золотом покровами, богослужебными книгами и колоколами. Об изобилии разного рода припасов в княжем дворе свидетельствует большое количество меду, вина и челяди, которое в 1146 г. захватили здесь Изяслав Киевский и его союзники Давидовичи Черниговские. То обстоятельство, что они не могли взять Путивль осадою, а взяли его только по договору, указывает на крепость города.

Далее по Семи лежали удельные города Рыльск и Ольгов, а на верхнем ее течении — Курск. Последний расположен не на самой Семи, а в нескольких верстах от нее, на продолговатом возвышении между притоком Семи Тускарью и речкою Куром, тут же впадающим в Тускарь. Курский удел был спорным между Черниговским и Переяславским княжением; по своему положению на речном пути он более тянул к первому княжению, за которым и был окончательно утвержден. Население Курской области, лежавшей на украйне с хищными кочевниками, преимущественно перед другими Северянами отличалось бодрым, воинственным духом и своей удалой конницей. В «Слове о полку Игореве» Всеволод Трубчевский, конечно, недаром говорит своему брату: «А мои Куряне — известные наездники; под (воинскими) трубами они повиты, под шеломами взлелеяны, концом копья вскормлены, (степные) пути им ведомы, овраги знакомы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли наточены; они только и знают, что рыскают в поле, как серые волки, ища себе чести, а князю славы». Однако курское население не пренебрегало и хозяйственною деятельностию; по всем признакам оно было зажиточным благодаря особенно тучной, черноземной почве и умеренному климату. Из жития св. Феодосия видно, что граждане Курска имели загородные хутора и занимались сельским хозяйством и что отсюда ходили в Киев целые обозы с припасами; а весною они, конечно, сплавлялись по Семи в Десну. Последняя несла в Киев произведения почти всей Черниговской земли и области вятичей, каковы: лес, хлеб, садовые и огородные плоды, мед, воск, сало, кожи, пеньковые изделия, конопляное семя или масло и пр. К Посемью принадлежал еще город Глухов, на речке Есмани (которая впадает в Клевань, правый приток Семи), а к Подесенью — крепкий Стародуб, на болотистых берегах Бабинца (который с Воблею впадает в Судость, правый приток Десны). С южной или Переяславской стороны ядро Черниговской земли было защищено целым рядом городов, каковы в особенности: Беловежа, Всеволож и Уненеж (Нежин), расположенные по Остру, левому притоку Десны.

Черниговская земля хотя своею западной стороной упиралась в Днепр, но имела на нем мало городов; чему не благоприятствовал низменный болотистый характер его левобережья. Только на некоторых более возвышенных местах находились значительные поселения; между ними первое место занимал весьма древний Любеч, раскинувшийся на живописных холмах, пересеченных глубокими оврагами, родина св. Антония Печерского и место знаменитого княжеского съезда в 1097 г. Он служил одною из главных пристаней для судовых караванов на великом водном пути в Киев и Византию, и Константин Багрянородный упоминает его как один из важнейших русских городов. Но в XII веке он находился уже в некотором упадке, судя по выше приведенной жалобе Изяслава Давидовича; князь называет Любеч в числе тех семи бедных, пустых городов, в которых сидели псари и пленные Половцы. Но, без сомнения, Изяславльтолько ради красного слова причислил его к таким городам. Весьма вероятно, что здесь действительно содержалась большая псовая охота; так как в окольной лесистой области водилось множество всякого рода дичи, гусей, лебедей, туров, лосей и т. д. Словам Изяслава Давидовича противоречит и следующее обстоятельство. Около того же времени Изяслав Мстиславич Киевский, воюя окрестности Чернигова и тщетно вызывая своих противников из города в поле, сказал: «Пойдем на Любеч; там у них (Черниговских князей) вся жизнь», т. е. все богатство. Ясно, что под Любечем были княжие села и дворы, изобилующие челядью, скотом, хлебными и другими припасами. Следовательно, он все еще был одним из зажиточных черниговских городов и лежал в местности по тому времени довольно населенной. Близ Любеча на той же цепи лесистых холмов возник Антониев монастырь, которому предание приписывало такое же пещерное происхождение, как в Киеве и Чернигове: св. Антоний, еще будучи мирянином Антипою, ископал здесь пещеру ради молитвенного уединения.

К северу от Любеча вступаем в область реки Сожи, населенную племенем радимичей, область ровную, песчано-глиниоую, обильную сосновым лесом и болотами, которые узкими полосами тянутся иногда на десятки верст. Главная ее водная жила, т. е. река Сож, несмотря на свои мели, была судоходна; она извилисто течет по долине, покрытой влажным лесом и кустарником, озерами и заливными лугами. Правый берег, как более сухой и возвышенный, представлял и более удобные места для поселения. На нем располагались значительнейшие города и пристани Радимичей, каковы Гомий на нижнем течении Сожи и Чичерск — на среднем. Другой водной жилой этого края служила сплавная река Ипут, левый приток Сожи; однако в исторической известности она уступает небольшой речке Пищани, которая впадает в Сож с правой стороны (близ Пропойска) и ознаменована победою воеводы Волчьего Хвоста над радимичами во времена Владимира Великого. Подобные битвы с Киевскою Русью должны были происходить около берегов Сожи, ибо она представляла кратчайший судовой путь между Киевом и Смоленском. Следовательно, покорение этой области было очень важно для киевских великих князей; оно совершилось, по-видимому, не ранее конца X века. Еще позднее подчинились им вятичи, восточные соседи радимичей и говорившие с ними одним наречием.

Даже в начале XII века мы видим у вятичей господство туземных князей и языческой религии. Русскому завоеванию нелегко было проникнуть в эту глухую лесную сторону; так как чрез нее не пролегал ни один торный судовой путь. Здесь сходились только верховья рек, текущих в разные стороны; а Русь распространяла свое господство преимущественно по течению судоходных рек. Походы ее в эту сторону, конечно, предпринимались более в зимнее время. Расположенные между владениями русских князей, Северскою землею с одной стороны, Ростовскою и Рязанскою — с другой, вятичи должны были постепенно уступать силе их оружия и также войти в состав их владений. Раздробленные на мелкие княжения и общины, они не могли отстоять себя от могучего русского племени. Летопись не дает нам известий об этой борьбе; только «Поучение» Мономаха бросает мимоходом на нее некоторый свет. Так, когда отец его Всеволод княжил в Русском Переяславле, то посылал юного Владимира в свой дальний Ростовский удел «сквозь Вятичи». Следовательно, этот путь шел сквозь еще непокоренное, враждебное племя. Далее, когда Всеволод сидел на Киевском столе, а Владимир — на Черниговском, то последний две зимы сряду предпринимал походы в землю вятичей на туземных князей Кордна и Ходоту с сыном. Вероятно, с этого времени и началось более прочное завоевание Вятичей, занятие крепких пунктов северскими дружинами и замена туземных князей черниговскими наместниками. Летописное известие о походе Изяслава II в 1146 г. против Святослава Ольговича Северского и отступлении последнего в землю вятичей впервые обнаруживает их принадлежность Черниговскому княжению. Вместе с русским владычеством начала утверждаться здесь и христианская церковь. Известны подвиги киево-печерского инока Кукши, который вместе с своим учеником Никоном проповедовал здесь слово Божие, крестил многих язычников и смертью мученика запечатлел торжество новой религии (в первой трети XII века). Но язычество еще долго сохранялось в этой глухой стороне, особенно между сельским населением, и долго еще вятичи приносили жертвы старым богам в чаще своих лесов, сожигали на больших кострах знатных покойников и насыпали над ними высокие курганы.

Хотя изобилующая густыми лесами земля Вятичей, однако, имела другой характер сравнительно с низменным, болотистым полесьем Припяти и Сожи. Как часть Алаунской возвышенности, она представляла более сухую и несколько холмистую равнину с хлебородною почвою: юго-восточная ее половина принадлежит уже к черноземной полосе. Население ее занималось преимущественно земледелием и пчеловодством; промышленность и торговля долго не могли здесь развиваться по недостатку больших торных путей. Главная водная жила Ока принадлежала вятичам одним верхним своим течением, только отчасти судоходным. Вятские города располагались, конечно, по этой реке и ее важнейшим притокам, каковы Жиздра, Угра и Протва с левой стороны, Зуша и Упа — с правой. Из городов упомянем: Мценск и Новосил на Зуше, Дедославль на притоке Упы и Козельск — на крутом берегу Жиздры, посреди оврагов и хвойных лесов. Из всех вятских городов только в одном Козельске находим особого удельного князя, в эпоху татарского нашествия; откуда заключаем о его значительности в сравнении с другими.

К югу от Черниговских владений лежала другая часть земли Северян — княжество Переяславское, расположенное на пограничье с Половецкою степью. Переяславская земля в те времена называлась украйною. Известно, что по разделу Ярослава эта земля вместе с отдаленною Ростовско-Суздальскою областью досталась третьему его сыну Всеволоду, за потомством которого и утверждена на Любецком съезде. С вокняжением Мономахова дома на Киевском столе судьба Переяславля еще теснее связалась с судьбою Киева, и, подобно Туровскому Полесью, Переяславская украйна некоторое время составляла только удельную область киевских князей. Переяславль был как бы вторым после Киева столом в роде Мономаховом, и отсюда князья нередко перемещались на великий Киевский стол. Подобные перемещения и переходы из рук в руки помешали Переяславской земле обособиться и получить свою отдельную династию. Эта область еще менее, чем Туровская, могла обособиться и по своему географическому положению, то есть по причине близкого соседства с половецкими ордами: одними собственными силами она не могла себя отстоять, и защита этой украйны составляла постоянную заботу великих князей Киевских. Они старались держать на Переяславском столе наиболее храбрых между своими близкими родственниками.

Около половины XII века, между тем как старшая линия Мономаховичей вокняжилась на Волыни и в Смоленске, в Переяславском уделе утвердилась младшая линия, то есть Юрий Долгорукий со своим потомством. Таким образом, этот удел снова очутился в одних руках с отдаленным Ростовско-Суздальским столом, но уже при явном преобладании последнего. Юрий отдал Переяславль своему сыну Глебу; а когда суздальцы взяли Киев, то Андрей Боголюбский, как известно, перевел своего младшего брата Глеба на Киевский стол. Переяславль перешел к сыну Глеба, юному Владимиру. Возмужав, Владимир явился одним из самых удалых князей своего времени и отличился ратными подвигами в борьбе с Половцами. Это тот самый Владимир Глебович, который после поражения северских князей на берегах Каялы своею мужественною обороною спас Переяславль, осажденный Кончаком и другими ханами в 1186 г. В отчаянной вылазке он получил много ран; но уже в следующем году мы встречаем его в соединенном ополчении, ходившем на половцев. Владимир, по обыкновению своему, отпросился у старших князей, Святослава и Рюрика, «ездити напереди с Черным Клобуком», то есть предводительствовать передовою Торкскою конницей. На обратном пути он заболел и скончался. Его принесли в Переяславль и похоронили в соборном храме св. Михаила. За свою щедрость и храбрость он был любим дружиною и народом; по замечанию летописца, «украйна» много о нем плакала. Переяславский стол в это время находился в зависимости от сильного суздальского князя Всеволода III, который был родным дядею Владимиру Глебовичу. Некоторое время Всеволод держал Переяславскую область одним из своих сыновей (Ярославом). Но с 1207 года она опять начала переходить из рук в руки, особенно по смерти Всеволода III, когда на юге возобновилась борьба за Киев между Мономаховичами и Ольговичами.

Переяславская земля была ограничена на севера Семью и Остром, на западе — нижним течением Десны и левым берегом Днепра приблизительно до устья Сулы; а отсюда ее пределы шли по Хоролу, притоку Псела, пересекали Псел и Ворсклу и приблизительно простирались до верхнего Донца. С этой стороны, т. е. на юге и востоке, они сливались со степью, от которой слегка отделяли их линии земляных валов, издавна насыпанных Русью для защиты от кочевников. Летописное известие о подобном валу, названном шоломя и шедшем по реке Хоролу, встречается при описании Кончакова нашествия в 1184 г. Поверхность Переяславской земли представляет ровную и даже низменную полосу, только в своей восточной части слегка возвышенную и волнистую. Почти все реки этой полосы вместе с своими притоками направляются в Днепр и большею частию имеют тихое течение с берегами, поросшими камышом, луговыми травами и лиственными рощами (Трубеж, Супой, Сула, Псел и Ворскла). Между речными долинами залегают пласты тучного чернозема, который при весьма умеренном климате делает этот край очень плодородным. Земледелие, садоводство и скотоводство могли бы процветать здесь на высокой степени, если бы не украйное положение области. Постоянная опасность от хищных кочевников не благоприятствовала развитию сельского хозяйства и заставляла жителей искать убежища внутри валов и стен. Отсюда мы видим в Переяславской земле весьма значительное количество городов сравнительно с ее довольно редким населением. Уже Владимир Великий для зашиты от Печенегов строил новые города по Десне, Трубежу и Суле. Построение укрепленных мест продолжалось и при его преемниках, особенно с появлением половецких орд. Сначала Половцы сильно потеснили и разорили южнорусскую украйну; но с течением времени Русь в свою очередь снова стала брать верх над кочевниками и постепенно выдвигать на юг свои укрепленные линии, т. е. городки, связанные между собою валами, частоколом, засеками, сторожевыми заставами; для чего пользовались крутыми берегами рек, оврагами, могильными курганами, лесными дебрями и другими местными условиями.

Князья старались отовсюду набирать ратных людей в украйные города; переводили сюда жителей из других русских областей, особенно пленников, взятых в междоусобных войнах; селили там и пленных ляхов. Следовательно, население этой полосы было довольно сборное. Кроме сторожевых русских дружин для обороны от кочевников служили, как известно, конные торки, или берендеи. Они были поселены не только на Киевской стороне Днепра, на Поросье, но также и на Переяславской. Часть их встречалась даже в Черниговской области под именем коуев. Ярослав Всеволодович Черниговский, как мы знаем, дал несколько тысяч этой конницы Игорю Святославичу для его знаменитого похода на половцев. Где были помещены черниговские торки, в точности неизвестно, вероятно, в полосе, заключающейся между Семью и Остром, т. е. позади Остерской укрепленной линии. Точно так же не можем указать и места поселений Торков переяславских с такою же определенностью, с какою говорили о торках киевских, или Черных Клобуках. По некоторым признакам полагаем только, что переяславские Торки, однажды названные в летописи Турпеями, были поселены на Посуле, т. е. по ту и по другую сторону реки Сулы, преимущественно в углу, который образуется Днепром и Сулою, следовательно, вблизи главной укрепленной линии Переяславского княжества. В военное время семьи и стада этих полукочевых народцев укрывались за валами русских городков Посулья, каковы: Баруч, Бронькняж, Серебряный, Полкостен, Попаш, Вьяхань, Лукомль, Ромен (он же Ромов), Лубно, Желны и др. Последние три, как и большая часть посульских городов, лежали на правом более вызвышенном берегу Сулы: Ромен на верхнем ее течении, Лубно — на среднем, а Желны — недалеко от устья. Сын Мономаха Ярополк, когда был переяславским князем, построил или вновь укрепил город Желны и населил его пленными дручанами, следовательно, кривичами из Полоцкой земли. Между городами, которые выдвигались далее в степи за реки Хорол и Псел до берегов Ворсклы, известен по летописи Лтава, в которой видят позднейшую Полтаву.

Внутри Посульской линии, т. е. в северо-западной части Переяславской земли, известны: Прилук и Переволока, оба на верхнем Удае, притоке Сулы с левой стороны, Нежатин — где-то на Суле или Трубеже, Саков — на левом берегу Днепра и, наконец, сам стольный город Переяславль-Русский. Он расположился на ровной низменной местности в углу, который образуется слиянием Трубежа с небольшим, но историческим притоком Альтою, в нескольких верстах от впадения Трубежа в Днепр. Наравне с Киевом и Черниговом Переяславль был важнейшим торговым городом Древней Руси; его купцы Днепром и Черным морем ездили в Царырад; о чем ясно свидетельствуют торговые договоры с Греками. Сам Трубеж, теперь незначительная речка, поросшая камышом, когда-то был судоходного рекою. Кремль, или внутренний город, Переяславля занимал вершину помянутого угла; к его основанию примыкал внешний город. А за стенами последнего и на заречьи разбросаны были предместья с садами и огородами; они также защищались несколькими линиями валов. Вместе с многочисленными курганами эти валы, упирающиеся в Днепр, напоминают о минувшем значении города. Процветание Переяславля обнаружилось и в ту эпоху, когда здесь княжил Владимир Мономах. Строительною деятельностию особенно прославился тогда известный постриженник Киево-Печерского монастыря Ефрем-скопец, поставленный переяславским епископом, и в некоторых списках летописи названный митрополитом. Он докончил соборный храм св. Михаила; заложил каменную городскую стену и над ее воротами воздвиг церковь св. Феодора; вероятно, это те ворота, которые в летописи называются «Епископскими». Он воздвиг еще несколько каменных храмов и то банное строение, которого «прежде не было на Руси».

Постройки эти, однако, не всегда отличались своею прочностию, вероятно, по малой опытности туземных работников, привыкших все строить из дерева. Так, Михайловский собор, лет тридцать спустя после своего окончания обрушился; но потом он был возобновлен. Сам Владимир Мономах также совершил несколько замечательных построек в Переяславле. В 1098 году он заложил каменный храм во имя Успения Богородицы; то была придворная церковь, помещавшаяся на дворе княжего терема. Вероятно, вблизи его находились и те городские ворота, которые назывались Княжими; а ворота, обращенные к полю, носили название «Кузнечих». Когда Владимир Мономах сел на великий Киевский стол, он не забывал родного Переяславля и, как известно, соорудил каменный храм во имя Бориса и Глеба на берегу Альты, верстах в трех от города, на самом месте убиения Бориса или неподалеку от него. Тут же, вероятно, находился и его Красный двор. Кроме того, по летописи известны переяславские монастыри: во-первых, св. Иоанна, в самом городе; в порубе этого монастыря был заключен несчастный Игорь Олегович; а за городом находились обители Рождественская и св. Саввы; Борисоглебский храм, по-видимому, также имел при себе обитель. Хотя загородные монастыри и заключались внутри пространства, защищенного линиями валов от набегов кочевников; но эти валы не всегда оказывались надежною защитою, особенно во время княжеских междоусобий, когда Половцы являлись в русских пределах в качестве союзников какой-либо стороны. Так именно и случилось в 1154 году во время борьбы за Киев Ростислава Мстиславича с Изяславом Давидовичем: Половцы, союзники Давида, пожгли села и монастыри вокруг Переяславля; причем сгорел и прекрасный Борисоглебский храм, сооружение Владимира Мономаха.

Из переяславских городов упомянем еще об Остерском Городце, судьба которого довольно любопытна. Он находился на левом берегу Остра, близ его впадения в Десну, и приобрел особую известность во время борьбы Изяслава II с Юрием Долгоруким; так как служил главным опорным пунктом Юрия в его предприятиях против Киева. Сюда он укрывался в случае неудач на правой стороне Днепра; здесь был близок к своим союзникам, князьям Чернигово-Северским; а в случае нужды отсюда мог легко уйти в свою Суздальскую волость. После известного поражения на Руте Юрий был осажден в Городце своим счастливым соперником, с которым на этот раз соединились и чернигово-северские дружины. Изяслав потребовал, чтобы Юрий довольствовался Суздалем и отказался от Переяславской области. Не получая ниоткуда помощи, Юрий смирился и присягнул на исполнении требуемых условий. Однако, уезжая, он оставил в Городце сына Глеба с очевидным намерением воротиться в Южную Русь, как только соберется с новыми силами. Тогда Изяслав II в следующем 1152 году вместе с Черниговским князем опять пришел к Городцу и предал его пламени. При этом сгорел и соборный Михайловский храм; он был построен из камня, а верх его «нарублен» из дерева. Более сорока лет Городец находился в запустении. Наконец сын Юрия Всеволод Большое. Гнездо в 1195 г. послал своего тиуна Гюрю с потребным числом людей, которые возобновили стены и храмы Остерского Городца.

На юг и восток от Переяславской земли широко раскинулись кочевья варваров, обнимавшие всю степную полосу Восточной Европы от нижнего Днестра до Яика. По характеру своей природы южнорусские степи разделяются приблизительно нижним Доном на две части: западную и восточную. Восточная, или Прикаспийская, степь, за немногими исключениями, отличается весьма низменным уровнем своей поверхности, скудным орошением и тощею растительностию; чему причина обилие солончаков и сыпучего песку. Это степь по преимуществу песчаная и соленая; она еще отзывается бывшим морским дном. Хотя и на таких бесприютных пространствах встречались кочевья варваров; но главным образом они располагались в другой, более благодатной, т. е. западной, части. Последняя представляет равнину, постепенно понижающуюся к берегам Черного и Азовского морей. Ее гладкая поверхность однако нарушается крутобережными речными долинами и глубокими балками, по которым бегут водные потоки в весеннее время. Такие балки, впадая в речные долины, часто разрывают их берега на отдельные холмистые возвышения. Эта степь далеко не страдает безволием. Ее прорезывают величественные реки, сопровождаемые многочисленными притоками. Почва ее состоит по преимуществу из пластов чернозема, а подпочва — из твердых каменных пород. В средней полосе степи идут гранитные кряжи, которые нередко обнажаются в речных долинах. Распространяясь постепенно на юго-восток, вместе с отрогами Карпат, эти кряжи заставляют некоторые реки делать колено, обращенное в ту же сторону; причем иногда загромождают их течение каменными глыбами, или порогами (Днестр, Буг, Ингул, Ингулец, Днепр). В северной части степной полосы встречаются по преимуществу известковые породы, которые по берегам рек и болот обнаруживают себя меловыми холмами, белеющими посреди зеленых степей. А в области Донца и Миуса залегают богатые пласты каменного угля. Черноземная степная почва нередко прерывается наносами из песку, ила и глины, которые сопровождают течение рек. В особенности эти наносы обильны у берегов Черного и Азовского морей, где они заволакивают устья рек, заграждают им свободный выход в море и способствуют образованию длинных кос и многочисленных лиманов. Местами почва пропитана солью, например, в низменностях Таврических, где она образует целые соляные озера.

Сухость черноземной почвы, незначительное количество дождя и открытая поверхность, подверженная влиянию ветров, обусловливали травяной характер растительности наших южных степей. Они оживают в весеннее время, когда покрываются свежею зеленью и пушистым серебристым ковылем. Но к средине лета под влиянием знойного солнца степные злаки засыхают и заглушаются диким неприглядным бурьяном. Леса, по преимуществу лиственные, каковы дуб, берест, вяз, клен, тополь, ясень и т. п., произрастают только там, где им представляется некоторое закрытие от буйных ветров, от зимней вьюги и снежных буранов, т. е. в речных долинах и балках, и вообще в низинах. Берега степных рек, кроме того, обилуют камышом, тростником и разными кустарниками. Пространства, обитаемые половецкими ордами, захватывали в северных своих частях области, в те времена еще обильные лесами, именно на верхнем течении Донца, Дона, Воронежа, Хопра и пр. Довольно значительные леса существовали тогда и гораздо южнее. В войнах русских с Половцами упоминаются, например, Голубой лес и Черный лес, где-то около реки Самары. Далее к югу находится холмистая и каменистая область, которая в древности известна была своими лесными зарослями; это область притоков Азовского моря: Молочной, Берды, Калмиуса и Миуса. Но как сами Половцы, так и кочевые их предшественники и преемники постоянным истреблением лесных зарослей много способствовали расширению любезной им степной полосы в Южной России.

Наши южные степи представляли полное раздолье для половецких орд. Эти орды не имели никакого политического единства; они делились народы, во главе которых стояли наследственные князья, или ханы. Так, по летописи известны роды: Токсобичи, Колобичи, Тарголове, Улашевичи, Бурчевичи и пр. Только для общих предприятий, т. е. для набегов на соседние земли или для защиты собственной, соединялось по нескольку родов вместе. Для совещания о подобных делах или для заключения мира с соседями ханы собирались на съезд; причем главы более многочисленных и сильных родов, конечно, имели первенствующее значение; они же руководили и военными предприятиями. Те Половцы, которые кочевали ближе к Азовскому морю, по-видимому, назывались Лукоморскими; ибо Азовское море известно было у нас также под именем «Лукоморья». С течением времени каждый род, вероятно, присвоил себе определенные места для кочевья; весною и летом Половцы с своими стадами обыкновенно подвигались на север по мере истребления подножного корма; а к зиме опять постепенно уходили на юг в приморскую полосу. Как и все среднеазиатские кочевники, Половцы жили с своими семьями в круглых войлочных кибитках, или шатрах, которые легко разбирались и перевозились на другие места по мере надобности. Становища их летописи обыкновенно называют «вехами»; упоминают и о некоторых половецких городах, например, Шарукан, Сугров, Балин, Чешуев; но это, по всей вероятности, были зимовники, названные именами ханов. Главное богатство половцев состояло в стадах рогатого скота, верблюдов, овец и особенно в конских табунах. Кроме домашних табунов, степи представляли кочевникам еще многочисленных диких коней, которые в те времена служили одним из главных предметов охоты. Почти сырое мясо было их любимою пищею, а кобылье молоко — любимым напитком; пили также теплую кровь убитого животного. Вообще в выборе пищи половцы, как истые дикари, не затруднялись; при случае пожирали и мясо нечистых животных, каковы волки и лисицы, а также мясо хомяков, сусликов и других землеройных обитателей степи.

Кроме многочисленных стад, половецкие вежи обиловали иногда всякого рода добром, награбленным у соседей во время удалых набегов, дорогими одеждами, золотыми и серебряными украшениями и пр. Но главную статью их военной добычи составляли пленники, которых они старались захватить как можно более. Печальную для русского сердца картину представляли половецкие полоны. После удачного набега варвары делили между собою пленных и уводили их в степи. Вежи их, по словам летописца, наполнялись тогда исхудалыми, истерзанными христианами, босыми и почти нагими, с оковами на ногах и руках; особенно терпели они много мучения и погибали в зимнее время, не имея чем прикрыть свою наготу и утолить свой голод. Со слезами на глазах они сообщали друг другу: «я из такого-то города», а «я из такой-то веси» или «такого-то рода». Простых пленников Половцы обращали в рабство и продавали корсунским и таманским жидам, откуда они шли преимущественно в восточные мусульманские страны; так что немалое количество русских людей можно было встретить в торговых городах Средней Азии. А те, кто познатнее, обыкновенно содержались под стражею в ожидании выкупа. Впрочем, на Руси и в те времена были уже христолюбцы, которые употребляли свое имение на выкуп бедных пленников из половецкой неволи. Русские князья во время удачных походов в степи старались как можно более отполонить, т. е. освободить соотечественников, и в свою очередь также брали в плен многих половцев, которых обращали в рабство или отпускали за выкуп. Но подобные походы были довольно редки, тогда как половцы делали почти ежегодные набеги и всегда захватывали большее или меньшее количество полону.

Представляя домашние работы своим женам и рабам, сами Половцы, как хищное разбойничье племя, занимались преимущественно военным делом или наездничеством. Очевидно, они дорожили хорошим вооружением и не жалели имения на приобретение доспехов и конской сбруи у соседних промышленных народов. Главное оружие их как конного народа составляли, конечно, лук и стрелы; упоминаются также копья, сабли, шлемы (аварские), щиты и даже брони. Мы видели, что Кончак при нашествии на Русь в 1184 г. имел в своем войске огромные тугие луки или метательные орудия и даже огнестрельный снаряд под руководством какого-то «бесерменина», т. е. мусульманина из Средней Азии. Обычную одежду половцев составляли кожухи или бараньи полушубки, кафтаны из овечьей и верблюжьей шерсти, а у богатых — из более дорогих тканей и даже из шелка. В одежде и обычаях главное влияние имела на них и на другие турецко-татарские народы преимущественно гражданственность персидско-мусульманская при посредстве Хорезма, т. е. Хивы и Бухары. Наружность этих кочевников на русский взгляд, по-видимому, не была особенно неприятна; по крайней мере Русь охотно брала в плен половецких женщин («красные девки половецкие», как называет их «Слово о полку Игореве»); а князья наши заключали многочисленные браки с дочерьми половецких ханов. Впрочем, их широколицый, узкоглазый татарский тип без сомнения успел значительно измениться к лучшему, благодаря множеству пленниц, выводимых от соседних арийских народов; особенно это можно сказать о знатных родах.

Языческая религия собственно половцев нам весьма мало известна. По всей вероятности, подобно другим тюркским народам, они были преимущественно огнепоклонники; кроме того, поклонялись ветрам и воде; приносили коней, быков и овец в жертву своему верховному божеству, Творцу вселенной; имели и своих жрецов-гадателей, или шаманов. Но, по-видимому, это был народ не особенно ревностный к своей религии, а потому довольно веротерпимый. Ханы охотно выдавали своих дочерей за русских князей; причем они принимали крещение. Судя по именам некоторых ханов, можно допустить, что они также были крещены и получили имена от своих русских восприемников; например; Глеб Тириевич, Юрий Кончакович, Роман Кзич, Данило Кобякович. Были и знатные половецкие выходцы, которые вступали в службу наших князей, крестились и сделались родоначальниками некоторых известных русских фамилий. Без сомнения, существовали попытки проповедников, с одной стороны христианских, с другой — мусульманских, распространить свою религию в самой Половецкой степи. Но успехи тех и других оставались незначительны, разбиваясь о дикость нравов и религиозное равнодушие этого народа.

Продолжительная борьба Руси с Половецкою ордою не приводила к решительному успеху только вследствие раздробления русских сил. Половцы пользовались этим раздроблением, а также постоянным соперничеством и враждою разных ветвей княжеского рода; потомки Владимира Великого ради личных побуждений не стыдились призывать полчища варваров и отдавать им на разграбление русские города и села. Но когда старшим князьям удавалось собрать удельных родичей для общего похода в степи, тотчас обнаруживалось превосходство Руси: варвары почти никогда не могли устоять против соединенных сил даже одной какой-либо части Русской земли. Своим хищным разбойничьим характером и постоянными нападениями степные соседи возбуждали к себе сильную ненависть со стороны Руси; все русские известия о них пропитаны ненавистью к «поганым»; так по преимуществу называют они половцев. Наиболее любимыми князьями являются те, которые были их грозою; таковы Владимир Мономах, сын его Мстислав, Святослав Всеволодович, Игорь Северский, Владимир Глебович, Роман Волынский, Всеволод Большое Гнездо. Постоянная борьба со степью немало поддерживала отвагу и предприимчивость русских князей и их дружины. Особенно налагала она суровый, воинственный отпечаток на жителей южных и юго-восточных украйн, где близкое соседство с варварами вносило немало грубости в русские нравы; но вместе с тем развивало русскую удаль и молодечество.

В свою очередь Половецкая орда, несмотря на многочисленность, не могла достигнуть большого успеха в своем движении на Русь, потому что также не имела общего главы, единства и была разбросана на великом пространстве. Только страсть к грабежу или необходимость защищать собственные вежи соединяла иногда некоторые соседние роды на короткое время; но и тут ханы не всегда действовали согласно. Между ними также шло соперничество за старшинство; также нередки были мелкие междоусобия, возникавшие из-за пастбищ и добычи. Внося некоторые черты грубости в сопредельное русское население, Половцы в свою очередь несомненно подвергались еще большему влиянию со стороны своих русских соседей. Родственные связи ханов с нашими князьями, многие пленники и отважные русские торговцы пролагали путь влиянию русской гражданственности, которое медленно, но неотразимо вело к смягчению варварства и к начаткам оседлого состояния. В начале XIII века заметно уже явно ослабление той дикой энергии, с которой кочевники стремились на Русь в предшествовавшую эпоху. После тяжких ударов, перенесенных при появлении половцев, Русь наконец освоилась с этим врагом и вновь начала свое наступательное движение на степь. Это движение обещало прочный успех особенно с того времени, как на Руси образовались два сильных средоточия: на юго-востоке, в земле Волынско-Галицкой, на северо-востоке, в стране Суздальской. Таковы были их взаимные отношения, когда из Азии надвинулась черная туча в лице новой кочевой орды, еще более свирепой, а главное — сильной своим единством, своим безусловным подчинением одной воле, одному стремлению. Эта новая орда на долгое время изменила отношения между Русью и степью.

Поверхность наших степей, как известно, усеяна бесчисленными курганами, которые в течение веков были насыпаны над могилами знатных людей со времен Скифского мира. Еще в недавнее время на вершине многих курганов стояли истуканы, грубо вытесанные большею частию из серого известняка или песчаника и известные в народе под именем каменных баб. Они встречаются не только в Южной России до самого Кавказа, но и распространяются по Западной Сибири до Алтая и в степях киргизов. Происхождение этих истуканов весьма загадочное. По всей вероятности они принадлежали народам Турецкого племени. По крайней мере первое историческое известие о них относится к куманам или Половцам. А именно, французский монах Рубруквист, проезжая землею куманов в половине XIII века, говорит в описании своего путешествия: «У них есть обычай делать из земли насыпь над могилою покойника и воздвигать ему статую, обращенную лицом на восток и держащую в руках чашу на своем лоне». Истуканы эти представляют людей обоего пола и большое разнообразие по своей величине, отделке и подробностям. Одни изображены в прямом положении, другие в сидячем; одни представляют почти полные человеческие фигуры, покрытые одеждою, другие только верхнюю половину, а нижнюю оставляют простым обрубком, с некоторыми чертами ног или одежды.

Полные истуканы дают наглядное понятие об одежде самого народа и отчасти об его наружности. Голова мужчины большею частию покрыта круглою, остроконечною и невысокою шапкою или шлемом, из-под которого спускаются на спину волосы, заплетенные в три косы и концами связанные накрест. Передняя половина головы и виски, по-видимому, бритые, подбородок также без волос. Тело облечено в узкий кафтан, или кожух, длиною ниже колен, перетянутый поясом, с которого спускаются разные привески; между последними иногда заметны очертания оружия, именно колчан со стрелами, лук и сабля. На верхних частях груди и спины видны какие-то бляхи, соединенные наплечными полосами, может быть, указание на броню. Ноги одеты в узкие порты, иногда обуты в сапоги с довольно высокими, остроконечными напереди голенищами. Женские истуканы значительно многочисленнее мужских; откуда и произошло их общее название «каменными бабами». Изображение полной груди всегда отличает женские статуи, хотя бы покрытые одеждой. У них находим такие же узкие кафтаны, как и у мужчин; края кафтана оторочены; пояс также с привесками или кистями; на шее почти всегда ожерелье из бус в один или более рядов, иногда с привесками, спускающимися на грудь; а на голове шапочки, то низкие, то высокие с полями. Под шапочкой на лбу нередко видна узорчатая бахрома, а на затылок и шею спускается кусок чего-то раздвоенного на два конца. Мужчины и женщины большею частию имеют серьги в ушах. Руки почти у всех сложены на поясе и держат какой-то сосуд. Последний, вероятно, употреблялся для возлияний богам, т. е. имел жертвенное значение. Что касается физиогномии, то при всей грубости работы и при всем разнообразии в чертах перед нами являются плоские, татарские лица, почти круглые или с узким подбородком.

Широкая Половецкая степь отделяла древнюю Русь от Черного и Азовского морей, а следовательно, и от соседства с главным источником русской гражданственности, т. е. с Греческим миром. Уже Печенежская орда сильно затруднила судоходные сношения с этим миром; а после прибытия половцев они сократились еще более. За исключением Галицкого княжества, южные пределы которого сходились с Дунайской Болгарией, почти единственным путем для сношений Руси с Византией и Таврическим Херсонесом оставался Днепр. По этому пути еще продолжали ходить судовые караваны в Грецию и обратно. Суда, приходившие из Черного моря, поднимались вверх по Днепру до того места, где дальнейшее плавание затруднялось близостью порогов. Здесь товары выгружались и отправлялись далее сухопутьем мимо порогов; потому они нагружались на новые суда и следовали до Киева.

На том месте, где суда, шедшие с юга, приставали не доходя порогов, находился торговый город Олешье, который и служил складочным пунктом для гречников и залозников. Первые привозили товары из Греции, а вторые — из Тавриды и Приазовья; последнее называлось тогда «Залозьем»; отсюда, между прочим, доставлялись морская рыба и соль, добываемая в таврических озерах. (С другой стороны соль приходила в Приднепровье из галицких копей.) Товары эти отчасти сухопутьем шли на Олешье, где переправлялись на правую сторону Днепра; здесь, таким образом, скрещивалось движение водное и сухопутное. В Олешье кроме купцов русских и греческих проживали также итальянские, которые принимали тогда деятельное участие в черноморской торговле и начали распространять свои фактории на берегах Черного и Азовского морей. Этот город, очевидно, находился под непосредственным покровительством великих киевских князей, и, вероятно, они содержали там сторожевую дружину для обороны от хищных кочевников. Некоторые летописные известия (выше приведенные) свидетельствуют о заботливости великих князей обезопасить от половцев важный для России Греческий путь. Обыкновенно они высылали военные отряды к Олешью, чтобы провожать торговцев, послов и приходившее из Греции духовенство до безопасного места, конечно, до их пересадки на новые суда. Когда же в степи было очень беспокойно и варвары угрожали нападением в больших силах, то великие князья выводили в поле соединенное русское ополчение. Главная его часть останавливалась у Канева, т. е. на рубеже Киевской земли; отсюда князья, вероятно, высылали конные отряды в степь для прикрытия караванов; а сами угрожали двинуться на половецкие вежи и разгромить их в случае нападения на купцов.

Не одни кочевники мешали торговле своими грабежами; то же делала иногда русская вольница, и даже под начальством князей, особенно безудельных. Так, известный Давид Игоревич напал на Олешье и ограбил там гречников в 1084 г., т. е. в эпоху неурядиц при Всеволоде I. Этот великий князь не нашел другого средства отвратить Давида от подобных подвигов, как дать ему в удел Дорогобуж Волынский. А в княжение Ростислава Мстиславича Олешье подверглось нападению южнорусской вольницы, известной под именем Берладников, которые приходили на судах и, по всей вероятности, ворвались в город со стороны пристани. Дружина, отправленная великим князем в насадах, как известно, догнала Берладников, побила их и отняла все награбленное.

Схватка с ними произошла у берегов Болгарии, именно около впадения речки Децины в Черное море.

При всей своей хищности Половцы не прерывали окончательно торговых сношений не только великим водным путем, но и сухопутьем через степи. Известно, как в 1184 г. русские князья, шедшие против Кончака, встретили гостей и узнали от них, что Половцы стоят на берегах Хорола у пограничного вала. Эти гости, или купцы, без сомнения, прошли степь со своим караваном и везли восточные товары в Киев и Чернигов, может быть, с Дона из города Таны, которая находилась поблизости от того места, где когда-то процветала древняя греческая колония Танаис. В конце XII века Тана сделалась важным складочным пунктом мировой торговли: она лежала на великом торговом пути, который шел из Средней Азии чрез Каспийское море и нижнюю Волгу в Дон, Азовское и Черное моря. Купеческие караваны проходили тогда степь Половецкую, конечно, так же, как в наше время они странствовали по степям туркмен и киргизов, т. е. нанимали проводников и охранные отряды из самих Половцев; кроме того, подарками приобретали покровительство ближних ханов; что в свою очередь не избавляло их от опасности быть разграбленными при первом удобном случае. Те же Половцы доставляли купцам коней и вьючных верблюдов и сами пользовались этою торговлею для обмена своего скота, кож и пленников на товары русские, греческие и среднеазийские. Предприимчивые русские гости не только проходили с своими товарами сквозь Половецкую степь и преодолевали опасности от соседних хищников; они умели проникать и в гораздо более отдаленные страны, азиатские и африканские. Так, мы имеем известия, что русские купцы встречались на юге не в одном Константинополе, но и в египетской Александрии, и на востоке в городе Орначе, который лежал в земле сарацин-бесерменов, т. е. мусульман-хивинцев.

Половецкая орда распространялась и на степную, или северо-западную, часть Тавриды, где она заняла кочевья своих предшественников Печенегов. Здесь Половцы вошли в столкновение с византийскими владениями юго-восточной, или гористой, части полуострова и нередко заставляли их платить дань, т. е. деньгами и товарами откупаться от своих грабежей. Наиболее известные византийские города и замки в той стороне были: Херсон, Сугдея, Феодосия, Символен (Балаклава), Инкерман, Мангуп, Алустон, Горсувит. Там мешались весьма разнообразные племена, обрывки разных народностей, а именно: греки, остатки готов, болгар, хазар, или черкесов, кроме того, евреи и армяне. Последние явились счастливыми соперниками греков в торговле; но в свою очередь должны были уступить первенство итальянцам, которые в течение XII века постепенно забирали в свои руки черноморскую торговлю и начали основывать свои поселения, или фактории, на восточном берегу полуострова; между прочим, Феодосия, или Кафа, подпала в особенности влияния генуэзцев. А с начала XIII века, т. е. со времени основания Латинской империи, на Черном и Азовском море, стали, преобладать соперники генуэзцев, венециане, которые особенно утвердились в упомянутой выше Тане.

Любопытны за это время, но, к сожалению, темны для нас, судьбы Корчева и Тмутаракани, которые в течение X и XI веков составляли самое южное владение русских князей. Окружающее море и близкое соседство с греческими городами сообщили этому краю важное значение, и князья Черниговские дорожили своим Тмутараканским уделом. Но с появлением половцев их связи с отдаленным владением постепенно ослабевают. После 1094 г., когда Олег Святославич перешел отсюда в Чернигов, летописи не упоминают более о Тмутаракани. Только 90 лет спустя удалые внуки Олега, Игорь Северский и Всеволод Трубчевский, пытаются мечом проложить дорогу сквозь Половецкую орду в свой родовой удел, но попадают в плен на берегах Каялы. Преградою, которую воздвигли Половцы между Черниговскою землею и Тмутараканским краем, воспользовалась ловкая византийская политика Комненов: она поспешила восстановить свое владычество над этим краем, когда-то составлявшим владение Византийской империи. По крайней мере император Мануил Комнен в 1170 году заключил договор с генуэзцами, по которому открыл им доступ во все свои черноморские порты, за исключением Русии и Матархи; следовательно он не допускал их в Азовское море. Матарха, или Таматарха, есть то же, что Тмутаракань; а под именем Русии разумеется Корчево (Керчь). Уже одно это имя свидетельствует о том, что на берегах Боспора Киммерийского долгое время господствовала Русь и существовали значительные русские поселения.

Завоевание Константинополя латинами повлекло за собою образование нескольких феодальных и самостоятельных владений на месте Византийской империи, основанных отчасти крестоносцами, отчасти греками. Кроме собственно Латинской империи, крестоносцы основали королевство в Фессалонике, гбрцогства в Афинах, Фивах, Морее и на островах; греки удержали за собою деспотство Эпирское в Европе, а в Малой Азии основали две империи, Никейскую и Трапезундскую. Во главе последней явился Алексей Комнен, внук помянутого выше императора Андроника I, умерщвленного константинопольскою чернию в 1185 г. При этом распадении Византийской империи ее Таврические владения (так наз. Заморье) достались трапезундским Комненам.

В то время когда Корсунь, Готия и Сугдея посылали свои дани и торговые пошлины в Трапезунд, Тмутараканский край подпал иному, не греческому владычеству. По некоторым признакам, здесь снова водворились соседние с Таманью князья Зихии, т. е. те же Черкесы-Хазары (Касоги наших летописей), которые владели этим краем до основания русского Тмутараканского княжества и которые даже при русских князьях составляли часть местной аристократии. По крайней мере у нас есть свидетельство одного католического миссионера из Венгрии, посетившего эти страны перед нашествием Батыя на Восточную Европу. Он говорит, что, пустившись в море из Константинополя, через 33 дня прибыл в Зихию, в город Матрику (Тмутаракань), где князь и народ называют себя христианами, имеют книги и священников греческих. У этого князя целая сотня жен. Мужчины бреют всю голову, а бороды отращивают с некоторым щегольством; только знатные люди в знак своего благородства оставляют немного волос над левым ухом. Следовательно, Греческая церковь хотя господствовала в том краю, но с значительною примесью местных языческих обычаев, судя по многоженству владетелей. Алания, лежавшая далее на восток от Зихии, по словам того же миссионера, представляла еще более смесь христианства с язычеством; она была разделена на многие мелкие княжества, которые находились в беспрерывных войнах друг с другом. Там господствовал обычай кровомщения; а драки и нападения до того были часты, что жители всякого села отправлялись на полевые работы или на рубку дров не иначе, как все вместе и вооруженные. Только воскресенье пользуется таким почетом, что каждый в этот день может ходить безопасно посреди своих врагов даже без оружия. Так же велико было здесь почитание креста: человек, не имевший при себе большой вооруженной свиты, мог беспрепятственно совершать путешествие, неся крест на конце щита.

Эти прикавказские народы, входившие прежде в состав Турко-Хазарской державы, после ее распадения сделались независимы. Могущество ее, сильно потрясенное в X веке Печенегами и Русью, в XI веке было разрушено напором Половецкой орды. К XIII веку на нижней Волге существовал только небольшой остаток этой державы, в котором еще властвовали итильские каганы; по всей вероятности, они уже платили дань хищным обитателям степи.