Зимой девяностого года я прилетел в Калмыкию. Мне предстояло войти в контакт с правительством республики, договориться об оптовых закупках зерна, шерсти, исследовать рынок сбыта, наметить перспективы будущих деловых отношений фирмы и Республики Калмыкии.

Я был рад этой поездке. Задача была несложная, и, по моим подсчетам, выкраивалось свободное время для встреч с друзьями.

Уже в самолете я вдруг ощутил, как соскучился по дому, по родным. Вспомнилось, как я уезжал на экзамены в институт и белокрылая чайка летела над высохшей землей. Вспомнилось почему-то калмыцкое поверье: степной орел хоть раз в году прилетает на место своего родного гнездовья. Давние, забытые ощущения нахлынули на меня, растревожили душу, я закрыл глаза и так и просидел весь полет, окунувшись в воспоминания. Знал ли я тогда, что судьба готовит мне еще один крутой вираж?

Калмыкия встретила меня пронизывающим ветром. Грязно-серый снег лежал вдоль дороги от аэропорта до города. Черно-рыжие залысины земли темнели из-под укрытой снегом степи.

Я слышал, что в Калмыкии начинается предвыборная борьба за выдвижение в народные депутаты РСФСР, но это никак не должно было отразиться на цели моей поездки. Обычное дело: номенклатура выдвинет из своих рядов кандидатуры, народ послушно проголосует. Чистая формальность. Так было всегда.

В деловых кругах я не очень-то вникал в политические страсти, хотя чувствовал постоянное давление политиков на сферу бизнеса. От их решений, постановлений, направлений зависело многое. Зарубежные партнеры внимательно следили за тем, что творится на политическом Олимпе страны, многие, уже почти готовые контракты срывались именно из-за принятых в Кремле решений. И – наоборот.

Решение о сокращении производства алкогольных напитков вызвало целую бурю в среде бизнесменов. Срочно заключались и проплачивались за границей гигантские контракты на поставку вин, водок, ликеров. Это принесло сумасшедшие дивиденды тем, кто первым оценил ситуацию. Я помню, как лихорадило деловые круги. Отзывались назад деньги, разрывались контракты, свертывалось производство – бизнесмены изымали уже вложенные суммы, безоговорочно оплачивали штрафы, чтобы направить капитал на закупку алкоголя: прибыль от водки покрывала все расходы во много раз.

Мой рабочий день начинался с беглого просмотра газет. Каждое утро у меня на столе лежала отпечатанная информация: как изменилась политическая ситуация в России, за рубежом, какие приняты решения, какие вопросы должны обсуждаться, где случился неурожай, засуха, каковы экономические и политические прогнозы. Анализ этой информации позволял сделать вывод: где, когда, в чем возникнет нехватка либо переизбыток, как сыграть на перепаде цен, какие контракты заключить сейчас, какие потом, где сконцентрировать капитал. Солидные фирмы закладывали в память компьютеров любую информацию об изменении ситуации в регионах, политических течениях, пристрастиях лидеров, ближайшего их окружения, изучали состояние дорог, анализировали потенциал предприятий. Платили большие деньги за конфиденциальные сведения, пытались подкупить депутатов, принимая их жен, родственников, детей к себе на работу. Все эти затраты окупались с лихвой. Бизнесмен, владеющий информацией, на несколько тактических шагов опережал соперников. Он получал возможность стремительно концентрировать огромные средства там, где намечалась наивысшая прибыль. Именно политика тех дней определила время коротких денег. Почти никто не вкладывал финансы в дело, сулящее прибыль через год, два, три. Короткие схемы, короткие, быстрые деньги. Наш неопытный бизнес кидался в такие рискованные предприятия, от которых отшатывались солидные фирмы. Чаще всего прогорали, но те, кто выигрывал, в считанные дни становились крепко на ноги. Да, бизнес и политика – две стороны одной медали. Но для бизнесмена политика – это в первую очередь достоверная информация, снижение степени риска в торговых сделках. Поэтому самые крупные теневые состояния делали не бизнесмены, а чиновники, имеющие доступ к информации, обладающие правом запрещать или разрешать. Судя по количеству лицензий на вывоз сырья за границу, таких чиновников в СССР было немало. В короткий срок российские бизнесмены дезорганизовали всю мировую экономику, выбрасывая на международный рынок по демпинговым ценам нефть, лес, цемент, металлы. Это поставило на грань катастрофы многие западные предприятия. Международные биржи забили тревогу.

Чтобы как-то удержать цены, фирмы, специализирующиеся на сырье, стали, вместо того чтобы продавать его, скупать российское сырье. Бесполезно. Эта мера вызвала новую лавину сырья из России. Самым дефицитным продуктом в России стали товарные вагоны. Морские порты были забиты контейнерами. Бизнесмены с чемоданами денег сновали по станциям, совали взятки направо и налево, чтобы отправить вне очереди составы.

Как я уже говорил, руководство «Лико-радуги» занимало свою нишу в торговом обороте России и не бросалось в такие рисковые предприятия. Однако оно внимательно следило за малейшими изменениями рынка.

Зимним вечером в Элисте, в какой-то покосившейся землянке, под лай окраинных собак, мы собрались для обсуждения объемов заготовок и поставки калмыцкой шерсти для фирмы, в которой я работал. Ребята-бизнесмены только что вернулись из правительственного дома, где тщетно пытались получить подписи под документами. Решение их вопроса затягивалось и затягивалось. Поджимали сроки, срывалась сделка, нависали штрафные санкции. Бизнесмены не могли пробиться к руководству республики вот уже несколько недель. Именно тогда, неожиданно и спонтанно, возникла идея выдвинуть меня депутатом.

– Кирсан, тебя надо в депутаты. Ты хоть понимаешь наши проблемы. Эти белодомовцы, они же загубят нашу республику.

Я рассмеялся. Я – и вдруг в депутаты.

– Чего смеешься? Ты же калмык. Тебе что, республику не жалко?

– Жалко. Ну а что я могу сделать?

– Как что? Будешь депутатом – многое сделаешь. Кругом одни проблемы да дыры. Оглянись вокруг. Мы же народ, избиратели. Разгоним это руководство к чертовой матери, раз управлять не умеют. Ты сейчас говорил, как надо дело делать, вот и сделай для республики. Чего по углам шептаться?

Действительно, мы перед этим обсуждали положение дел в республике и по чисто российской привычке перешли на политику, на руководителей Калмыкии. Я уже год проработал с японцами, поездил по странам, разбирался в экономических законах и видел, что наши госорганы страдают некомпетентностью. Я высказал свое мнение, как надо действовать, чтобы хотя бы затормозился намечавшийся кризис. А кризис должен был навалиться на страну – я уже это чувствовал по многим признакам.

Во-первых, Россия стала Клондайком для всего мира. Все больше людей, которым вскружили голову шальные деньги, уходило в торговлю типа «купи-продай». Работать становилось некому. Торговало полстраны. И без того отсталая социалистическая экономика трещала по швам, не выдерживая конкуренции с западными товарами.

Во-вторых, в стране намечался политический кризис. В Кремле шла борьба амбиций – территориальных, национальных, партийных, коалиционных. Все это должно было привести к глубокому кризису. Для Запада это было очевидным, и солидные фирмы стали осторожничать с инвестициями, требуя все более определенных гарантий.

Предложение стать депутатом показалось мне несерьезным, непродуманным, однако ребята наседали, и, чтобы как-то закончить этот разговор, я дал согласие, будучи уверен, что завтра этот разговор забудется и никто о нем не вспомнит. Однако слова, что я калмык и патриот, что я часть народа, задели меня. Ночью я долго не мог уснуть, думая, какое будущее ждет Калмыкию. Разные приходили мысли.

Думалось о том, что при развале государства в первую очередь погибнут малые народы. Что Калмыкия всегда была выпасным полем России и каждый четвертый костюм, производимый в СССР, был сделан из калмыцкой шерсти. Что газ, нефть, черная икра, осетровые, огромные пространства – все это при умелом использовании могло бы привести республику к экономической независимости, а это привело бы ее к расцвету. И еще думалось мне, что я действительно часть народа и если я останусь в стороне, то это будет не весь народ, ему будет не хватать той самой малой частички, которая есть я.

Утром ко мне пришли ребята.

– Кирсан, мы обсудили этот вопрос, договорились с коллективами: тебя многие знают. Горком комсомола, твой завод поддержали твою кандидатуру. В общем, составляй предвыборную программу.

Вот так это началось. Меня выдвинули кандидатом в депутаты завод «Звезда», республиканская больница, домостроительный комбинат, детская больница – всего десять коллективов. Я попал в 821-й округ – Манычский. Двадцать один кандидат боролся за звание народного депутата по этому округу. Это был самый высокий конкурс по России. Народная певица, министр здравоохранения, мэр столицы республики, секретари обкома партии, настоятель храма.

– Опять тебя куда-то понесло, Кирсан, – сказали со вздохом родители. – Ну куда ты лезешь? Ты посмотри, какие знаменитые, уважаемые люди выдвигаются, что ты против них?

Я давно заметил, что среди людей старшего поколения особо развит гипноз авторитета, установка на восприятие. Впрочем, она свойственна многим. Однажды, еще в институте, я провел эксперимент.

– Самое главное в жизни человека – это погода, – заявил я в одной компании. Компания усмехнулась. Кто-то развел руками, кто-то открыто заявил, что это полная чушь, бред собачий.

На следующий день, уже в другой компании, я сказал ту же фразу, только добавил:

– Как сказал Фрейд, самое главное в жизни – это погода.

Компания задумалась. Через минуту в этих словах нашли гениальный смысл, подвели правдивую, логичную теорию и долго восхищались, как это точно сказано…

Гипноз авторитетов мешает самостоятельно мыслить, связывает действия, не позволяет реально оценивать положение дел.

Началась предвыборная борьба. Город Элиста, Ики-Бурульский, Яшалтинский, Город Овиковский, Приютненский районы, поселки, чабанские точки, фермы, совхозы – более половины республики предстояло объехать за короткий срок, выступить, объяснить свою программу, убедить людей, увлечь за собой.

Старенькая жесткая «Нива», ухабистые дороги, пронизывающий ночной холод, пляшущий свет фар, ночевки в районных неотапливаемых гостиницах, жиденький, тепловатый, почти прозрачный безвкусный чай, ночное шуршание тараканов, короткий сон до четырех утра, подъем.

Мутный, цвета кобыльего молока, скупой холодный рассвет, ржавый скрип рессор старенькой машины, заунывный вой ледяного ветра в щелях кабины, тряска на колдобинах.

Пять часов утра. Первое выступление на ферме перед доярками. Через сорок минут – выступление на ремонтной базе сельхозтехники, потом школа, чабанская точка. Шесть-семь встреч в день, огромные расстояния. Из района в район, из совхоза в совхоз. Вопросы. Бронзовые морщинистые лица мудрых стариков и старух, вдумчивые, спокойные глаза, неспешные величественные слова благословения:

– Белой дороги тебе, сынок…

– Как думаешь, войны не будет?

Великая печаль и великое терпение, суровая жизнь и высокая, отшлифованная многими поколениями предков мудрость скупых слов степняка.

Передо мной разворачивались картины разрухи, запустения, нищеты, в которых прозябал труженик степи. Беседуя с людьми, вникая в их заботы, печали, надежды, я поражался многотерпимости этих людей, составлявших корневую основу нации, республики, государства. Какие библейские лица, какая крепость характера, какие благожелательные, добрые глаза!

Я заново открывал свою республику, свой народ, и чувство гордости и счастья, что я принадлежу к этой нации, что я пусть самая малая, но часть ее, переполняло меня.

Я приезжал домой измотанный, почти охрипший, не в силах ни говорить, ни есть. Едва добирался до кровати и валился спать. Впрочем, и Геннадий Амнинов, и Валера Соломов, сопровождавшие меня во всех поездках и делившие со мной всю тяжесть этой нелегкой предвыборной борьбы, были в таком же состоянии.

Тогда еще у меня не было опыта политической борьбы, мы были молоды и наверняка делали непростительные ошибки. Но народ нам прощал и нашу молодость, и шероховатости программы. Мы страстно желали перемен, и народ пошел за нами.

Перед тем как решиться на борьбу за депутатский мандат, я позвонил своему старшему брату Вячеславу, спрашивал совета. Брат в то время находился в Монголии. Он был против, он объяснил мне расстановку политических фигур в Калмыкии, предсказал сценарий предвыборной кампании и в заключение сказал: «Тебя растопчут».

Славик во многом оказался прав. В местной печати, в средствах массовой информации появились ехидные заметки, а когда борьба за депутатский мандат достигла апогея, газеты брызгали слюной, поливая грязью меня и мою программу. Но странное дело: возможно, это и сыграло определенную роль в моей победе. Так уж сложилось в государстве российском на социалистическом отрезке времени, замешанном на лжи и шельмовании, что у народа выработался определенный рефлекс на печать: если ругают – значит, хороший человек. Так было и с Солженицыным, и с Сахаровым, так было со многими. А вспомним недавнее: противостояние Ельцин – Горбачев, когда в стране стали популярными кооперативные значки «Борис, ты прав».

Как бы то ни было, но народ высказался, и я стал народным депутатом России. К тому времени я уже почувствовал, что в бизнесе я приобрел достаточно опыта и могу работать самостоятельно.

Вскоре я создал корпорацию «Сан». Учредителями выступили газета «Известия», Министерство текстильной промышленности, Мособлавтотранс и еще ряд организаций. Начальный капитал, который нам выделили, был мизерный, но для старта этого вполне хватало. Был великий соблазн сразу заработать большие деньги, ринувшись в рискованные операции. Поставить на карту весь капитал, пойти ва-банк. Однако к тому времени я уже переболел этой детской болезнью начинающего бизнесмена. У меня уже была закалка японской системы бизнеса. Поэтому корпорация «Сан» свои первые шаги делала по проторенной, проверенной дорожке. Те наработки, которые я приобрел в японской фирме, я перенес в корпорацию. Корпорация «Сан» не рекламировала себя, входила в рынок осторожно, действуя наверняка. Кажется, на Востоке этот метод называют «шаг кобры». Великое золотое правило большого бизнеса, которое я усвоил благодаря японцам, – это честность и верность данному обещанию. Никаких сомнительных сделок. Репутация корпорации «Сан» превыше всего.

В тот год, как грибы после дождя, возникало по стране неимоверное количество фальшивых фирм, ТОО, АО, цель которых была хапнуть у государства, банка или народа пожирнее кусок и скрыться. Мы же рассчитывали со временем прорваться на мировой рынок, завоевать там свое место, а для этого нужна была безупречная репутация. Огромных сил стоило нам поставить корпорацию на ноги. Нехватка денег тормозила многие сделки. Банки неохотно кредитовали незнакомую корпорацию, солидные деловые партнеры осторожничали. Одно дело вести дела с известной японской фирмой, другое – с какой-то незнакомой, только что вылупившейся из яйца корпорацией без репутации, рекомендаций, без солидного капитала. Но, наконец, дело пошло. Атмосферу в корпорации мы сохраняли дружественную – сказался опыт работы с японцами, и, наверное, поэтому мы не распались в первые полгода, самые тяжелые. Пережили все тяготы.

Помню, после первой сделки мы купили шампанского, торт и отпраздновали начало своей деятельности у меня в кабинете. Потом последовали вторая, третья сделки – и завертелось… Нам поверили, к нам стали обращаться солидные фирмы, и наша репутация в деловых кругах стала укрепляться.

Мне было двадцать восемь лет, когда я возглавил корпорацию. Практически я был в два раза моложе своих учредителей, и все же они поверили в меня: Николай Михайлович Солодников – директор Мособлавтотранса, Борис Семенович Беляев – министр текстильной промышленности, Валерий Владимирович Рязанский – генеральный директор Измайловского гостиничного комплекса, а также Николай Юрьевич Гиллер – заместитель генерального директора Мособлавтотранса, Валентин Цой – народный депутат, возглавлявший концерн «Экспо», и многие другие…

Конечно, были срывы и ошибки, но кто их не делал в своей жизни? Помню, в то время возник ажиотаж вокруг научных разработок, скупались на корню научные открытия, финансировались исследования, гонялись за новыми технологиями. Не избежали этого и мы. Часть заработанных тяжелым трудом денег я ухнул на научные разработки. Казалось бы, дело верное. На одну из технологий нашелся солидный покупатель на Западе. А НИИ не хватало денег на доработку, что-то там у них немного не ладилось. Я дал денег. Ждал результатов месяц, два, полгода. В общем, так и не дождался. Деньги были потрачены впустую. Мы оказались на грани финансовой катастрофы. Под огромные проценты мы с большим трудом получили кредит от западной фирмы, чтобы выстоять, не разориться. И выстояли. Нам снова начало везти.

Везение – один из компонентов большого бизнеса. Его нельзя просчитать математически, но оно присутствует, и его нельзя сбрасывать со счетов. Пошли солидные контракты с немецкими, японскими, южнокорейскими фирмами. Корпорация расширяла свою деятельность. Наладили с Францией производство мультфильмов, финансировали художественные фильмы, устраивали выставки-продажи картин художников, открывали газеты, организовали биржу «Российская бумага». Разброс был очень большой, и японцы, наверное, не одобрили бы его, но такова уж была особенность тех лет. Одно цеплялось за другое, и дешевле было создать свое, чем перекупать у посредников. Мы начали зарабатывать большие деньги, началось движение капитала. Прибыли вкладывались в новые предприятия, ассоциации, корпорации – десятки и десятки структур в различных регионах. Какие-то фирмы, созданные нами, прогорали, приносили убытки, но большая часть становилась на ноги, начинала приносить доход. Корпорация становилась похожа на непотопляемый авианосец с герметичными автономными отсеками. И пробоины в одном, втором, третьем отсеке уже не влияли на ходовые качества корабля. Однако огромное количество созданных фирм принесло нам новые трудности: стал невозможен процесс отслеживания денег. Невозможно было проследить: сколько заработала та или иная фирма в месяц, квартал, год. Какой процент перечислила, куда пошла прибыль, какие новые рабочие места создала.

В какой-то момент мы почувствовали, что исчезают огромные суммы. Доказать, поймать за руку не было ни средств, ни времени. Дальше так работать было нельзя. Перед нами встал вопрос о реорганизации. Корпорация стала неповоротливой, немобильной. Нужен был новый механизм управления.

Я делал заметки, строил схемы, высчитывал, пока наконец не стало вырисовываться что-то реальное. Я поделился своими соображениями с помощниками, и мы сели за детальную разработку. Убрали лишние звенья, впрямую подчинили все зависящие от нас фирмы, объединили по группам, ввели коэффициент прибыли, дали большую самостоятельность, ну и многое другое. Мы применили несколько довольно оригинальных приемов, помогающих выявить реальное положение дел в подчиненных структурах. Теперь фирмам стало невыгодно утаивать прибыли от головного предприятия. Конечно, были и обговорены штрафные санкции.

Часть дохода шла на социальные нужды сотрудников. Я ввел бесплатные обеды, раз в квартал сотрудник мог бесплатно заказать одежду: костюм, платье, туфли. В конце года лучших работников корпорация награждала автомобилем. Корпорация покупала путевки на отдых за границей, оплачивала лечение, решала жилищные проблемы. Средняя зарплата сотрудника достигала ста тысяч рублей – по тем временам сумма довольно приличная.

Много времени отнимала у меня депутатская деятельность. Заседания в Кремле, дебаты, коалиции, программы, разногласия. Шла большая политическая игра. Кулуарные кремлевские собеседования, прощупывание противников, задаривания, обещания, скрытые угрозы, слухи – шла нормальная борьба, свойственная всем парламентам. Это широко освещалось в газетах, показывалось по телевидению, поэтому не стоит останавливаться на этом подробно.

В Калмыкии накопилось множество проблем, финансовых дыр, и приходилось ходить по министерствам, кабинетам правительства, отстаивая интересы своей республики. Выбивать кредиты, льготы, доказывать, просить, писать письма, ходатайствовать, договариваться, уговаривать, объяснять. Все это требовало терпения, нервов, времени.

Из своих личных средств я помогал нуждающимся, отправлял за свой счет на лечение больных, оплачивал операции за границей, пересылал деньги Аршанскому детскому дому. Это стало уже традицией. Я создал в Москве благотворительный фонд, такой же фонд создал в Калмыкии. И это был не единственный благотворительный фонд, созданный на мои деньги. Я создал благотворительный фонд помощи военнослужащим и их семьям «Катюша», благотворительный фонд помощи семьям заключенных, жертвовал деньги на строительство церквей, помогал пенсионерам – всего и не припомнить.

Мне звонили, писали письма, обращались с просьбами изо всех уголков Советского Союза, и я, чем мог, помогал.

Каждый раз, когда ко мне обращались за помощью, у меня перед глазами вставали обветренные, сожженные солнцем лица степняков, их добрые терпеливые глаза: «Белой дороги тебе, сынок!»

Я вспоминал старуху со слезящимися глазами на далекой степной чабанской точке. Она сидела в глинобитной покосившейся мазанке, перебирала четки. Глаза ее почти не видели. В первый же год войны она потеряла на фронте и мужа и сына, прошла через сибирскую ссылку, и известковая пыль выела ей глаза. Она ощупала мое лицо твердыми, как кость, пальцами:

– Как думаешь, сынок, войны не будет?

– Не будет, эджя. Конечно, не будет, – ответил я.

Она кивнула, помолчала, перебирая четки, попросила:

– Сынок, скажи там большим людям: нельзя, чтобы война была. Не забудешь?

– Скажу.

И она поклонилась, сложив молитвенно руки.

Я дал ей денег, но она не взяла.

– Зачем? У меня все есть. Ты лучше себе купи. Ты молодой, тебе много хочется.

Я попрощался, вышел и потом всю дорогу до райцентра молчал – не мог говорить. Сколько таких встреч было у меня в степи! Сколько изломанных, искореженных судеб прошло передо мной! И какая же немыслимо высокая степень духовности была в этих людях. Не обозлились под плетью судьбы, не выставляли напоказ раны. И даже как будто стеснялись своего духовного величия, чтобы не смутить меня.

Эти вот люди отдали мне свои голоса, доверились мне, и я никогда не забывал этого. Вот этим людям мне хотелось поклониться до земли, что сохранили они самое драгоценное – дух нашего народа. Мне хотелось им помочь, и я помогал, чем мог. Но чтобы осуществить это, нужно было уметь зарабатывать деньги.

Многие ошибаются, думая, что бизнесом может заниматься каждый. Бизнес – это образ мышления, состояние души, талант. Это немыслимое напряжение. Чтобы зарабатывать, надо быть одержимым работой – даром ничего не дается. Я никогда не считал себя бизнесменом. Я постоянно чувствовал свое несовершенство, свои ограниченные возможности, сравнивая себя с другими, рожденными бизнесменами.

Но я – счастливый человек. За тридцать лет я потерял немало друзей, но не всех. Меня забирало КГБ, но я остался на свободе. В девяноста случаях из ста меня предавали, обманывали, используя мою доверчивость, мою веру в людей, но десять процентов, с которыми меня сводила судьба, оказались честными, порядочными людьми. Я дружу с ними и ценю их дружбу. Десять процентов – это очень много. В день я встречаюсь с доброй сотней человек, и если из ста десять становятся моими друзьями, значит, в день я приобретаю по десять друзей. Не счастье ли это?

Письма приходят ежедневно. Их много. Они разные. Деловые, личные. В беге наперегонки со временем, в перелетах, переездах, между деловыми встречами, совещаниями, переговорами, среди цифр, дат надо помнить, держать в уме эти письма-слезы, письма-мольбы, чтобы не забыть вовремя отправить деньги, помочь с больницей, лекарствами.

«Дорогой Кирсан Николаевич. Мне двадцать семь лет, я инвалид с детства: не двигаются руки и ноги. Извините за корявый почерк. Это письмо я пишу, держа карандаш в зубах. Пенсия у меня маленькая. Пока жива была мама, мы кое-как кормились. А теперь мама умерла, и мы остались с бабушкой. Она за мной ухаживает. У нас сломалось радио, а денег на починку нет. Много лет я не выхожу из дому, и радио – единственная радость в жизни. Если можете, пришлите мне хоть какое, хоть старое, но чтобы говорило…»

Читаешь – и в горле встает ком. Ну как не помочь? А сколько таких писем приходит в день! Спасибо тебе, парень, за твое письмо, спасибо, что ты веришь в меня. Спасибо.

Господи, сколько же горя накопилось в нашей стране! Неужто и вправду рок завис над нашей землей? И чья это вина?

Я борюсь с усталостью. Она наваливается на меня медленно, но неотвратимо – тяжелая, неумолимая…

«Боже, – думаю я. – Мне уже почти тридцать, и как мало я успел сделать в жизни добра. Сколько мне еще отпущено небом? Двадцать? Тридцать? Успею ли отдать долги? Расплатиться добром за добро? Успею ли?»

На часах без трех десять. Через три минуты начнется совещание директоров. Опаздываю. Осталось две минуты. Одна. Машина останавливается. Ну, наконец-то. Слава Богу!

Я выскочил из машины и тут же вляпался ногой в снежно-грязное месиво лужи. Сразу ошпарило холодом ногу, и снежная жижа затекла в туфлю. И я вдруг понял: черт побери, ведь уже весна! Оглянулся – на крышах домов наращивались сосульки. Светило солнце, и день был необычно ярок. Весна! В этой сумасшедшей гонке, нервотрепке и постоянном напряжении я и не заметил, что, как пуля, промчалась зима и наступило время капели. Я вдыхаю полной грудью еще морозный, но удивительно пахнущий радостью воздух – и все. Мозг снова переключается на деловую встречу. В голове прокручиваются варианты договора, система взаимных уступок, условия поставок и многое другое, но только что пережитое мгновение вливает в меня ощущение радости и свободы, зреет и твердеет чувство уверенности, что все будет хорошо. Все будет хорошо, Маета, все будет о’кей, Кирсан. Я взбегаю по ступенькам и открываю тяжелую дубовую дверь офиса. Весна!

Совещание затягивается. Я должен окончательно решить: войдем ли мы в состав учредителей или нет? Организаторы сулят заманчивые перспективы. Слишком заманчивые. Это и настораживает. Что-то здесь не так. Но что? Банк – дело перспективное, выгодное. Идет первый блок вопросов: суть проекта, его стоимость, анализ положения дел в банковских сферах, перспективы развития, потенциальные конкуренты, потенциальные вкладчики, система услуг, производственный процесс, реклама.

Вот оно, наконец-то я улавливаю то, что смущает меня: положение дел в банковских сферах. Последнее время многие отделения различных банков начали прогорать. Головные банки тщательно скрывают это, чтобы не подмочить репутацию. Но информация просочилась. В кулуарах Кремля поговаривают о заговоре банкиров. Фальшивые авизо. Взаимные неплатежи, невозврат кредитов. Главная причина банкротств кроется не в нехватке финансов, как думают многие, а в неправильном планировании и вложении средств.

Я проглядываю листок со сведениями об основных учредителях, о мере ответственности каждого, сведения о членах руководящего состава будущего банка, пробегаю финансовый план.

– Сколько жителей в этом районе? – спрашиваю я. – И, если можно, каков процент рабочих, служащих, бизнесменов.

Других учредителей тоже что-то настораживает – это видно по вопросам:

– Сколько банков уже работает в этом районе?

– Какие коммерческие структуры действуют на этой территории?

– Есть ли выходы на властные структуры?

– Во что обойдется ремонт здания?

– Сколько и каких специалистов планируется принять?

– Стоимость оборудования? Можно ли взять напрокат?

– Какие криминальные структуры контролируют, район? Ваша система защиты от рэкета?

– Какова удаленность банка от метро, остановок автобуса, троллейбуса?

– А во что обойдется зарплата сотрудников?

– Расскажите о магистральных направлениях работы банка. На чем собираетесь зарабатывать? Что кредитовать? Какие дивиденды? Когда? Сколько будет стоить банковская лицензия? Официально, неофициально.

Вопросы откровенные, нелицеприятные, но что делать? Учредители должны знать, куда они вкладывают деньги. Если мы примем решение, разработкой деталей займутся наши спецы. Этот разговор – предварительный, прикидочный.

Наконец-то я ловлю утопленную где-то в потоке ощущений колючую мысль, смущающую меня, настораживающую.

Законодательная горячка. Один за другим в Верховном Совете принимаются пакеты документов, законопроектов. Их столько, что исполнительные власти потеряли ориентиры, страна запуталась в них. Но это – мина замедленного действия. Нужна юридическая защита. Как же я это упустил? Это же первое, что нужно было сделать. Кажется, я действительно устал.

Общество бурлило, рушился старый строй, ломались барьеры и запреты. Пока еще далеко до трагедии, но уже ощутимо в воздухе носился микроб распада Великого государства. Уже созрела могучая сила, которая выйдет на площади, расколет надвое Москву, Россию, и в противостоянии этих сил будут явно ощущаться пороховая гарь гражданской войны, которая здесь и там заполыхает по республикам бывшего СССР.

Но это будет потом, а пока эйфория свободы захлестывает страну, открыты границы, ломаются старые неповоротливые законы, и каждому из нас хочется верить, что наконец-то наступил долгожданный перелом и государство повернулось лицом к народу…

Ну что ж, по космическим законам происходит то, что и должно происходить. В калмыцкой степи говорят: свет рождается из тьмы. Рождается новая эпоха, и борьба старого и нового породит жертвы.

Трое суток напряжения. За трое суток два часа сна. Мозг переутомлен. Тело гудит и ноет. Отдых! Нужен отдых! Хотя бы короткий, хотя бы на час.

Белое здание аэропорта Шереметьево-2. Подходы к зданию забиты машинами. Чемоданы, иностранная речь, таможенный контроль, заполнение декларации. По радио объявляют посадку. В Париже, наверное, уже тепло.

Приехать бы туда туристом, без спешки, без суеты, погулять по Елисейским полям, побывать на Монмартре, посидеть за чашкой кофе в знаменитых парижских кафе… Спешка, спешка. Сколько раз я был в Париже – не помню. А что видел? Улицы из окна автомобиля, офисы, дорогу от аэропорта Орли до отеля и обратно. Вот и весь Париж.

Я сажусь в кресло. Трехчасовой перелет. Так. Полчаса, чтобы сосредоточиться, еще раз обдумать все варианты хода переговоров. Подробнее – на сложностях, которые могут возникнуть. Они обязательно возникнут. Сделать поправки на возможные ошибки. Проанализировать: что могло быть упущено?

Меня вызвали неожиданно, срочно. Это не сулит ничего приятного. Факс получен вчера днем. И вот я лечу к своему компаньону. Будущему компаньону. Мы оттянули капитал со всех подразделений, посадили их на голодный паек. Корпорация решила выкупить пакет акций французского предприятия. Эксперты, юристы проработали в деталях этот проект. Он слишком важен для нас. Корпорация выходит на международный рынок. И вдруг – этот вызов. Значит, возникли осложнения. Серьезные осложнения.

Итак, час на анализ ситуации, затем два часа, чтобы поспать. Расслабиться, дать передышку организму. Проснуться за полчаса до приземления, и еще один экспресс-анализ: вдруг что-то упущено…

Сквозь сон доносится голос стюардессы: «Леди и джентльмены, мы пролетаем над Копенгагеном». Копенгаген. Значит, в запасе еще больше часа. Еще семьдесят пять минут я могу не открывать глаза. Успею.

Я снова погружаюсь в плотный, убаюкивающий туман забытья. Плечи расслаблены, теперь ноги, позвоночник, руки наливаются тяжестью, веки тяжелеют. Все. Я ни о чем не думаю. Я абсолютно спокоен. Тело отдыхает Мозг успокаивается. Глубокий сон…

В этот приезд у меня наконец-то появляется несколько свободных часов. Деловая встреча перенесена на вечер. Весна. Я иду по столице Франции. Тонкий аромат.духов смешивается с запахом талого снега, прогорклыми автомобильными выхлопами. Я прохожу по мосту мимо целующейся совсем юной пары, мимо старого улыбающегося лоточника, торгующего значками, цепочками, старыми монетами, мимо туристов-англичан. Вот он, остров Сите. Ко мне медленно подплывает роскошная серая громадина Нотр-Дам.

Я покупаю билет, вхожу в здание, сажусь в третьем ряду, и сладкая медленная боль заполняет грудь. Сколько раз я мечтал побывать здесь! Во мне возникает предчувствие чуда. Душа сжимается в восторженном страхе. И чудо свершается.

Здесь, в соборе Парижской Богоматери, откуда-то сверху, как божественный дождь, обрушиваются на нас звуки органа. Светло и печально откликается душа, и плачет, и очищается. И тогда впервые в жизни ко мне приходит удивительное чувство могучего спокойствия, соразмерности «я» и пространства. И сердце ощущает Бога.

Буддист по мироощущению, рожденный на калмыцкой прокаленной земле, я смотрел на распятого Христа, и земное и бренное ушло в сторону, а душа заискрилась, наполняясь хрустальными звуками. И словно пришла и заново повторилась до деталей та давно забытая ночь в Элисте, когда я лежал на раскладушке в саду, глядя на ночное небо, и вдруг мне открылось нечто совершенно немыслимо огромное – Откровение Судьбы или Неба. А может быть, это был магический знак, который я по несовершенству своему не смог ни прочесть, ни понять.

Бывают такие мгновения в жизни человека. Наверное, потому и тянется его душа к храму, чтобы еще хоть раз прикоснуться к этому прозрачному ощущению, которому и названия-то нет.

Может быть, изначально, в утробе матери своей, ребенок впитывает этот свет, эту любовь, но, выпав в этот мир, он рвет божественную нить, и только душа, но не тело помнит и хранит эту святую искру. И не потому ли наша память живет сразу в трех временах: настоящем, прошедшем и будущем? Нас одинаково тревожат и воспоминания прошлого, и ощущения настоящего, и предчувствия будущего – не от этой ли искры? И не потому ли бывает иногда: жизнь вдруг замрет на бегу и нахлынет секундная, острая и невозможная тоска по той прошлой жизни, которой ты жил до своего перевоплощения?

А может, душа отзывается на немой крик гибнущего дерева, скорбь камня, тоску одинокого умирающего зверя?

Что было в начале бесконечных перерождений души моей – рождение или смерть? И что будет в конце – вдох или выдох Вселенной?

Старые калмыки говорят: «Перед смертью человек делает вдох, вбирая в себя Вселенную, и уходит по ту сторону жизни, унося Вселенную в себе».

Говорят, храмы всегда строили на скрещении магнитных полей земли, и эти энергетические родники очищали человека.

Мир жесток и суров, и законы, которые нами управляют, несовершенны и грубы. Сегодняшнему человеку необходимо покаяние, ибо только многократное духовное очищение возродит нас для будущей жизни. Одни называют это совестью, другие – чувством долга, третьи – Великим Моральным Законом, по которому должен идти человек, пролагая путь последующим поколениям.

Может быть, потому и распался Советский Союз, что, испугавшись, не прошли мы до конца мучительный и светлый путь покаяния и духовного очищения. А значит – распад великого государства на совести всех нас. Пронесли мы чашу сию мимо уст своих. Но спросится с нас по полной мере идущими за нами. И клеймо Иуды поставит на нас последующее поколение. Может быть, может быть.

Я часто думаю: пройдут годы, стремительно пролетит жизнь, и останутся последние десять минут перед смертью, а потом – вечность. И отойдет тогда все суетное, сиюминутное, переосмыслятся события и деяния. Не заплачет ли тогда душа от горестного раскаяния за дела наши? Не содрогнется ли от ужаса? Или с достоинством и спокойствием покинем мы этот мир, зная, что сделали все, что могли, и упрекнуть себя не в чем? За десять минут до смерти… Может быть, вся жизнь наша – это подготовка к этим десяти минутам?