1

По улице Авоту шагал рослый юноша. Он выглядел даже долговязым, так как изрядно потертая темная куртка с тусклыми латунными пуговицами и синие брюки были ему коротковаты. Из-под черной кепки виднелись совсем светлые волосы. На вид молодому человеку было лет тридцать – так серьезно и пытливо взирали на мир его голубые глаза. Однако юношески нежное лицо и мягкий светлый пушок под чуть курносым носом свидетельствовали о том, что Роберту Лаблайку нет еще и двадцати. От хорошего наблюдателя не ускользнуло бы и то, что, несмотря на относительно короткий шаг, Роберт легко обгонял других пешеходов и что правый карман его брюк подозрительно тяжело отвис.

Вдруг ни с того ни с сего его шаг замедлился. Кто бы мог догадаться, что поводом для этого послужил букет пионов, который нес своей возлюбленной какой-то паренек. В эту пору, когда представление о красном цвете чаще всего связывалось с кровью, Робису – так звали юношу друзья – было радостно смотреть на ярко-алые полураспустившиеся бутоны.

Один цветок выбился из букета и упал на тротуар. Робис подхватил пион и глубоко вдохнул горьковатый летний запах.

Товарищи считали Робиса сухим человеком. Это в какой-то мере означало, что ему удается подавлять в себе восхищение мелочами, которые, может быть, и украшают жизнь, но часто мешают направить все силы на главную цель. Ведь не случайно в свои двадцать лет он заслужил славу такого подпольщика, что ему беспрекословно подчинялись немолодые опытные люди. Но вот подвернулся цветок, и природа вдруг взяла свое.

Глядя на Робиса, нельзя было подумать, что еще час назад он чуть не погиб, прорываясь из Верманского парка, где командовал бомбистами, отстреливался от преследователей, и теперь исколесил почти пол-Риги, стремясь запутать свои следы. На углу улицы Стабу юноша незаметно оглянулся. Как будто нет ничего подозрительного. Однако на конспиративную квартиру он сразу не пошел – ради осторожности решил сделать еще одну лишнюю петлю.

Путь его лежал мимо Балтийского вагоностроительного завода. Сквозь решетку ворот он увидел во дворе толпу возбужденных рабочих, окруживших стоящего на платформе оратора. Робис понял: весть о стычке на «Унионе» и в Верманском парке уже облетела город и успела возмутить народ. Сюда доносились выкрики:

– Отплатить палачам! Дайте нам оружие!

– Оружие! Как его достать? Если бы только это удалось Атаману! Какие известия он привезет из Бельгии?…

Робис ускорил шаг и через несколько минут завернул на улицу Стабу с другого конца. Стараясь держаться в тени зданий, он незаметно вошел в ворота большого дома, пересек двор и, перепрыгивая через несколько ступенек, взбежал на третий этаж. И, хотя на двери квартиры номер пять под фаянсовой табличкой с готической надписью «Э. Криевинь» красовался внушительный звонок, он предпочел постучать. Четыре коротких удара, пауза, еще один. Ему не открыли. Робис повторил сигнал. Наконец за дверью послышались шаги, и светловолосая, еще довольно молодая женщина впустила его в прихожую.

– Атаман пришел? – нетерпеливо спросил Робис, но сразу заметил ее заплаканные глаза. – Лиза, что с тобой?

– Гром арестован!

Уже полгода Гром был мужем Лизы. Еще до замужества привыкнув к его боевой кличке, она называла его так всегда.

– Куда его увезли?

– В «музей», к палачу Регусу… – ответила она срывающимся голосом. – Этот зверюга наверняка еще не забыл, как Гром вместе с тобой уже удирал из тайной полиции. Как подумаю, что там с ним сейчас вытворяют, прямо с ума схожу. Робис! Я верю тебе. Ведь стоит только тебе захотеть, и ты выручишь его. Правда?

Робис нежно погладил Лизу по голове.

– Может быть… – тихо проговорил он. – Но ты пойми, Лиза, я не имею права рисковать. Сейчас у меня другое задание… Очень важное!

Медленными, усталыми шагами он вошел в комнату и опустился на кровать, под тонким тюфяком которой хранились револьверы.

…В боевую дружину Робиса привело не романтическое стремление к лихим стычкам, налетам на полицию, хитроумным и смелым побегам из тюрем. Для него это был тяжелый, подчас кровавый и вместе с тем неизбежно необходимый труд ради великой цели. Да и кто был сам Робис? С раннего детства он знал только беспросветную нужду… Сейчас он думал о Громе, о том человеке, который на заводе Рихарда Пола обучал его обращению с токарным станком, а в Солитудском лесу – с маузером. Стрельба Робиса не увлекала, но он знал, что без нее не обойтись. В скором времени он превзошел своего учителя.

Робис не сомневался в том, что, если бы он попал в беду, Гром бросил бы все и, не теряя ни минуты, поспешил ему на выручку. Сердце сжалось от жгучей боли. Он не имеет права. Партия дала ему другое задание… Надо вооружить массы во что бы то ни стало! Ах, если бы Атаман был здесь! Почему он задерживается? Мало ли что могло с ним стрястись по пути – скажем, при переезде русской границы у Тильзита или даже здесь, на вокзале в Риге, где постоянно кишели шпики. Надеяться на удачу, но быть готовым к самому худшему – такова житейская мудрость боевиков.

Да, радостно, когда после долгого и мучительного ожидания вдруг узнаешь, что твой товарищ жив и здоров, жмешь его крепкую и надежную руку… Обойдется и на этот раз, не может быть иначе. Еще не отлита пуля, которая может поразить Атамана! Как бы там ни было, но он обязательно найдет выход из положения. Глядишь, они еще вместе посмеются над своими приключениями.

Робис вдруг повеселел. Он старался вспомнить мотив любимой песенки Атамана. Про себя он вполне отчетливо слышал мелодию, в ушах звучали слова. Когда он попытался воспроизвести песенку, Лиза услышала звуки, весьма похожие на шипение самовара. Они-то и напомнили ей об обязанностях хозяйки.

– Ты пока останешься здесь, Робис? Может, тебе что-нибудь надо? – спросила она.

Лиза была подругой бойца, революционеркой, и даже в этот горестный для нее час не забывала о своем деле. Ей была поручена скромная и в то же время ответственная задача – вести хозяйство конспиративной квартиры, которую товарищи между собой именовали «коммуной», заботиться о тех, кто сюда приходил, поддерживать между ними связь. Сознание долга не позволяло ей замкнуться в своем горе.

Роберт удивился ее вопросу:

– О чем ты говоришь?

– Может быть, тебе нужны деньги?

У Робиса и вправду не было в кармане ни гроша, но он только усмехнулся.

– Нужны, и даже очень! Но имей в виду, – улыбнулся он, – меньше чем четверть миллиона меня не устроит.

Лиза несколько обиженно пожала плечами и вышла на кухню. Робис прилег на кровать. Конспиративная квартира, которую он сам подыскал и обставил лишь самой необходимой мебелью, была очень удобна. Боевики могли здесь пожить, когда им угрожала опасность. Тут было шесть кроватей, стол, несколько венских стульев, платяной шкаф, этажерка с книгами. Но настоящее удобство этой квартиры заключалось в ее расположении. Под окном задней комнаты на расстоянии прыжка от него была крыша соседнего дома. Кроме того, из кухни по черной лестнице можно было попасть в небольшой внутренний дворик. Оставалось лишь раздвинуть в заборе две доски и, перебежав соседний двор, очутиться на Мариинской. В случае крайней необходимости квартира без труда превращалась в маленькую крепость. Гром сделал на окнах внутренние стальные ставни с бойницами для стрельбы. Под разборным полом хранились наготове мешки р песком: в момент опасности ими можно было заложить двери.

Эти возможности, правда, еще ни разу не были использованы. Робис надеялся, что полиции так и не удастся нащупать явочную квартиру, где можно было чувствовать себя в большей безопасности, нежели дома.

Робис взял с полки книгу, но успел прочесть лишь несколько страниц, когда услышал условный стук в дверь. Неужели Атаман? Робис бросился в переднюю. Но это пришел Лихач. Ему требовалось оружие. Вслед за ним пришел другой товарищ – тоже за оружием. Когда постучали в третий раз, Робис не пошел открывать. До него донесся хорошо знакомый певучий женский голос. Он выбежал в коридор. Дина! Как давно он не видел ее! Кровь прилила к его лицу.

Вот она стоит перед ним. Та самая маленькая Дина, которую он не встречал больше года. Та и в то же время как будто иная. По-прежнему лучатся над большим ясным лбом блестящие светлые волосы. Так же гибок девичий стан, но какая-то уверенность появилась в ее осанке. Те же ласковые карие глаза, но ребячьи искорки в них сменила серьезность. Дина выглядит старше своих восемнадцати лет.

Радость встречи обуяла Робиса с такой силой, что он забыл о главном – раз Дина здесь, то, значит, появится и Атаман. Они ведь должны были приехать вместе.

Дина заговорила об этом сама.

– Атаман уже был здесь? – спросила она взволнованно.

Тон, каким это было сказано, ее беспокойство – она даже забыла поздороваться – многое сказали Робису и отрезвили его. В Бельгию уезжала девочка со светлыми косами, а вернулась подруга Атамана. Как долго Робис ждал этого свидания – и вот оно настало! Но встреча оказалась совсем не такой, о какой он мечтал. Они стоят рядом, но по-прежнему разделены несчетными верстами, протянувшимися от Риги до Льежа.

Чтобы не выдать своих чувств, Робис пытался думать о чем-нибудь другом, хотя бы об оружии, но не мог. Мысли упрямо возвращали его к далекому прошлому. Он вспоминал нескладного, долговязого четырнадцатилетнего паренька, который впервые приехал с хозяином в уездный город Тукум. В тот день они торговали тыквой. От покупателей не было отбоя – тукумцы давно не видывали таких громадин. Вдруг к подводе подошла девочка с русыми косами. Паренек увидел ее, разинул рот и уже не в силах был отвести взгляда. Он даже дал лишний грош сдачи какой-то толстой тетке. Девочка долго и старательно изучала тыквы, затем выбрала самую красивую – с желтыми полосами, – положила в корзину и с трудом ее подняла. Паренек бойко соскочил с подводы и помог ей донести покупку до дома. Ее дом, к сожалению, оказался неподалеку.

А девочка за помощь даже и спасибо не сказала. Ушла и не оглянулась…

Зато брат, стоявший в воротах, сердито дернул ее за ухо:

– Как тебе не стыдно пользоваться чужим трудом! Эксплуатировать человека!…

Паренек получил от хозяина выволочку, но все равно был счастлив. Когда они возвращались на хутор, всю дорогу ему мерещилось серьезное личико девочки, ее грустные глаза и светлые, как лен, косы. Никогда он не видывал девочки подобной красоты.

Да и брат ее очень понравился пареньку. Впервые кто-то величал его человеком. Вот только непонятное слово «эксплуатировать» не давало ему покоя. Что оно могло означать?…

С тех пор он с нетерпением ожидал каждого базарного дня и всячески угождал хозяину, лишь бы тот взял его с собой в город. Если ему иногда удавалось хоть издали увидеть льняные косы, для него это бывало праздником. Позднее посчастливилось познакомиться – не с ней, конечно, а только с ее братом. Много новых непонятных слов понаслышался от него паренек и только со временем наконец научился постигать всю глубину их смысла…

Перебравшись в Ригу, на завод Ричарда Пола, он был слишком захвачен новой, раньше ему незнакомой жизнью, чтобы часто вспоминать Дину. Но все же – то в неприветливом холодном цехе, то в лесу, где Гром обучал будущих боевиков, – перед ним возникал образ девушки. В такие минуты и станок гудел веселее, и увереннее летела в цель пуля…

И вот год назад они встретились снова. Революционный кружок «Зарево» получил задание написать на стенах вокзала слова протеста против кровопролития в Маньчжурии. Для этого понадобилась трудносмываемая краска. Гром предложил обратиться к товарищу Фаусту. А Фауст, оказавшийся братом Дины, хоть и клялся, что для него это сущий пустяк, несколько часов провозился с разными составами и все впустую. Под конец ему показалось, что он нашел подходящий рецепт. Для проверки хитроумного карминового зелья он измазал им единственный стул, а сам выбежал за водой. В этот миг и случилось войти Дине. Не заметив, что стул испачкан свежей краской, она села на него. Робис же так оторопел, что не смог вымолвить ни слова. Опомнился он лишь тогда, когда девушка села на краску…

Спустя год после этого случая Робис при встрече с Диной шутя спрашивал, сошло ли пятно с ее платья. Нет, отстирать его не удалось, так же как Робису не удалось отделаться от своего чувства. Была бы Дина постарше, он без колебаний предложил бы ей разделить с ним скупые радости и многочисленные опасности жизни «государственного преступника». Но Дина была еще совсем ребенком, ее хрупкие плечи не выдержали бы такой ноши. Поэтому Робис при виде ее старался быть равнодушным. Он считал, что ограждает ее от беды. И это чувство доставляло ему даже некоторое удовольствие. Так продолжалось до отъезда Дины.

А теперь – Атаман! Ну что ж, пусть они будут счастливы… Хоть это и звучит банально, но революция еще не придумала новых названий для чувств тех людей, которые не представляют себе настоящего счастья без борьбы…

Робис вернулся к действительности и увидел, что Дина все еще стоит у двери…

Он до боли в пальцах сжал спинку стула.

– Рад тебя видеть! – Голос его прозвучал глуховато, но твердо и приветливо. Впервые в жизни он разговаривал с Диной, подавив в себе чувство смущения.

– Роберт, я должна поговорить с тобой…

– Не нужно, Дайна, я все понимаю! – Он мягко улыбнулся, но суставы сжатых пальцев стали еще белее.

Дина окончательно растерялась. Еще не так давно в минуты смущения она обычно расплетала и вновь заплетала кончик косы. Вот и сейчас ее пальцы машинально повторяли это движение, но косы уже не было.

– Да, я подстриглась, – сказала она, заметив пристальный взгляд Робиса. – Решила, что боевичке длинные косы не к лицу.

Только теперь Робис понял, что изменилось в облике Дины. Не хватает золотой косы – той косы, при взгляде на которую он всякий раз снова превращался в застенчивого деревенского паренька.

– Жалко, – сказал он. – А мне твоя коса так нравилась.

Глаза Дины затуманились.

– Не сердись, пожалуйста, Робис. У меня такое чувство, словно я нехорошо с тобой поступила…

Он пожал плечами:

– Со мной? Нет, ты чудачка, Дайна! Признайся, ты, наверное, вообразила, будто я в тебя влюблен?

– Это не так?… Ах, Робис, тогда я счастлива вдвойне! – И она поцеловала его в щеку.

 

2

Целый месяц Атаман провел вдали от Риги.

Внешних перемен в городе заметно не было. Вот стоит городовой и, ухмыляясь, глазеет, как пьяный мужчина колотит свою жену; вот из ворот выходит горбатый старьевщик, поднимает палкой с острым гвоздем на конце раздавленный окурок и жадно закуривает; вот, расталкивая встречных своим круглым животом, важно вышагивает купец. Немного дальше гурьба оборванных ребятишек гоняет по улице ржавый обруч. Их разогнала мчавшаяся карьером четверка с графской короной на экипаже. Мальчишки недостаточно быстро отскочили в сторону, и ливрейный кучер, ругаясь на чем свет стоит, успел одного-другого огреть кнутом.

Атамана обуяла неудержимая злость. Еще мгновение – и он бы догнал карету и стащил кучера с козел. Однако вовремя сдержался – соберется толпа, произойдет скандал. Нет, нельзя обращать на себя внимание.

Но из-за того, что пришлось подавить в себе гнев, чувство раздражения только возросло.

Как назло, к «коммуне» надо было идти по хорошо знакомым улицам. Вот глухой дощатый забор, за которым в мрачном флигеле прошло детство Атамана. Над воротами все еще красуется ненавистная доска с надписью: «Корсетная фабрика Иоганна Русениека».

За то, что он стал революционером, нужно быть благодарным его отцу. Относился он к сыну хорошо и, самое главное, ничего не запрещал. Разве только одно – Эрнест не смел показываться на фабрике.

Но однажды настал день, когда романтически настроенному пятнадцатилетнему мальчику, увлеченному сильными, свободолюбивыми героями Байрона, довелось увидеть «добряка»-папашу с иной стороны.

В комнате Эрнеста всегда валялись пластинки китового уса, который употреблялся для корсетов. Мальчик иногда что-то мастерил из них. Однажды он стал свидетелем того, как отец закатил пощечину молоденькой ученице Кате за то, что она сломала грошовую пластинку. Ударил зло, наотмашь. Потом вытер пальцы платком и ушел. Эрнест, тайком пробравшийся в цех, замер от ужаса. Так вот каков он – его отец! В эту минуту в мальчике что-то надломилось, рухнуло. И рухнуло навсегда.

В тот же вечер он сбежал из дому. Его вскоре поймали, привели к отцу. Впервые в жизни Эрнест узнал, что такое порка. Отец выпорол его жестоко, по всем правилам, после чего запер на ключ в комнате. Ночью Эрнест связал простыни, полотенца – все, что попалось под руку, – и через окно спустился с третьего этажа, рискуя сломать себе шею. Он пробрался в гавань, где обычно швартовались парусники дальнего плавания, и спрятался на какой-то шхуне. Два дня Эрнеста донимала морская болезнь, однако мальчик не жалел о своем поступке. Он хотел умереть назло всем, в особенности отцу. Потом буря поутихла, и все остальные чувства заглушил голод. Он вылез из ящика, в котором держали якорную цепь. До самого горизонта катили волны Северного моря – назад пути не было. Но вскоре его радости настал конец. Капитан надавал «зайцу» крепких оплеух, совсем, как в тот раз отец – Кате, и мальчик усвоил еще одну житейскую истину: в мире существуют господа и рабы.

Эрнеста определили на камбуз в помощники корабельному коку. Команда, собранная из пропойц и людей отпетых, всячески издевалась над неповоротливым поваренком. На него сыпались затрещины, брань. Ради забавы его опаивали ромом и загоняли на самые верхние реи. Но, как ни странно, на товарищей по команде он не озлоблялся. Уже в юном возрасте он понимал, что таких, как они, можно лишь презирать или жалеть. Он искренне досадовал, что рабский труд, жизнь под кнутом превратила в зверей тех, кто должны называться людьми. И каждую нанесенную ему обиду, каждую полученную им затрещину он заносил на счет отца и ему подобных…

Воспоминания ранней юности пробудили злость в душе Атамана. Немыслимо дольше терпеть весь этот гнет. Все вокруг стонало от несправедливостей, и все взывало к грому и молнии революции. Пора переиначить жизнь. Она должна стать не такой, как в Бельгии, где социалисты думают только о своем кошельке… Нет! Она должна стать совсем новой, чтобы человек мог проявиться в ней во всей своей красоте!

В таком душевном состоянии Атаман пришел на явочную квартиру. Первое, что он услышал, было известие об аресте Грома.

Атаман не искал слов, чтобы успокоить и ободрить Лизу, – только сами собой сжимались кулаки. Он даже толком не поздоровался с товарищами, отстранился от Дины, выбежавшей ему навстречу с глазами, сияющими от счастья, и молча уставился хмурым взглядом на Робиса.

– Ну, что все скисли? – заговорил он после тяжелой паузы. – Чего мы еще ждем, Робис? Надо собирать ребят, выручать Грома. Пошли!

– Я никуда не пойду!

– Что с тобой случилось? – удивился Атаман.

– Ничего. Как будто ты сам не знаешь, что мы теперь не имеем права рисковать собой!

– Значит, тебе партийная дисциплина важнее жизни друга?!

– Представь себе, что да… И ты тоже никуда не пойдешь!

– Это ты говоришь мне? Атаману еще никто ничего не мог запретить! – И он круто повернулся.

Лиза догнала Атамана у двери:

– Спасибо, Атаман, но ты не должен идти. Ты ведь знаешь Робиса, если бы можно было, он и сам бы пошел.

Атаман нехотя вернулся, бросил голубую жандармскую фуражку на стол.

– Прости, Робис, я знаю, что ради Грома ты пошел бы и в огонь и в воду. Ну, что поделаешь, если во мне все кипит. Не умею я так, как ты, – все одним рассудком, Ну, почему мы не можем отправиться на выручку товарища? Ведь ничем, кроме своей шкуры, мы не рискуем!

– Потому что «музей» набит солдатами. И наша шкура принадлежит не нам, а революции. Пока не достанем оружия, мы не смеем и шага сделать в сторону. Да и как ты вообще думаешь освободить Грома?

Атаман не отвечал. Лишь теперь он заметил покрасневшие глаза Дины и, как бы в знак примирения, погладил ее по стриженым волосам:

– Не сердись, девочка. Если бы ты знала, как мне сейчас тошно от всей этой жизни!… – И затем, словно в один миг стряхнув с себя груз тяжких мыслей, совсем другим, почти залихватским тоном ответил Робису: – Как думаю? Очень просто. Этот мундир сегодня уже выручил двоих – меня и еще одного товарища по несчастью. Дина молодец! Так здорово сшила, что на пограничной станции солдатня вытягивалась передо мной в струнку.

– Для тебя всё шутки, а я тогда всерьез перетрусила. Паспорт как-никак у тебя поддельный, хотя брат и клялся, что его не отличить от настоящего.

– Да ну, они на него даже не посмотрели толком! Ты разве не знаешь, что в Российской империи главное не человек, а мундир? Послушала бы, как сегодня шпики величали меня «вашим высокоблагородием»… – И Атаман начал рассказывать о своих приключениях, с каждой фразой оживляясь все больше.

Робис помрачнел. Он любил Атамана за его удаль, любил его порывистость, так отличавшую их друг от друга. И все же Робис должен был сделать ему выговор:

– Нельзя так, Атаман, революция не театр! Твоя выходка с запиской могла стоить тебе головы.

– Какое там! – отмахнулся Атаман. – Я от них был тогда уже за версту, Я ведь нарочно приказал этим болванам ждать подкрепления.

– Ну конечно, – Дина тоже не удержалась от упрека, – ты считаешь, что совершил великое геройство! А сам ты разве не учил меня всегда быть осторожной?

– Но ведь ты не я… Такой уж я есть, не взыщите! – И, чтобы покончить с неприятным разговором, Атаман, прищурив глаза, посмотрел на товарища и воскликнул: – А ты знаешь, о чем я мечтал всё время, когда жил в Льеже?

– О винтовках?

– Я мечтал, чтобы ты наконец оделся, как человек. Сколько можно ходить таким люмпен-пролетарием?!

– Нашел о чем говорить, – отмахнулся Робис. – Мне в этой одежде удобно, а до остальных дела нет… Кстати, неплохо бы и тебе скинуть этот попугайский наряд. Подбери себе что-нибудь подходящее. – И он распахнул шкаф, в котором висело несколько разных костюмов.

После долгих размышлений и примерок Атаман выбрал полосатые брюки и длинную черную визитку. Бравый подполковник превратился в степенного управляющего фабрикой. Разыскивая зеркало, о котором Робис, разумеется, не подумал, он наткнулся на этажерку. Порылся в книжках, но себе по вкусу ничего не нашел.

– Можно подумать, что это библиотека научного общества – ни одного поэта. С каким удовольствием я теперь почитал бы Райниса, Байрона или, например, Аспазию…

– Вот единственная поэзия, которая сейчас нужна! – серьезно проговорил Робис и стукнул кулаком по открытой книге. – «Тактика уличного боя»… Ну давай выкладывай, как там с оружием.

– На пустое брюхо? Нет, я еще не такой герой.

Тут Робис вспомнил, что и у него со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки.

– К сожалению, у меня ничего нет, – словно извиняясь, ответил он другу.

– Подумаешь, экая беда! Сейчас пошлю нашу хозяюшку… Лизонька, вот тебе деньги на обед. Только по ошибке не попади в третью квартиру, а то прождем тебя тут до второго пришествия! – Проводив Лизу, он вернулся в комнату.

– С чего ты про третью квартиру разговор завел? – поинтересовался Робис.

– Да так, одно забавное приключение… Подымаюсь я давеча по лестнице, ищу наш новый генеральный штаб. На втором этаже остановился – здесь, думаю. Написано «Криевинь». Стало быть, точно. Только вот номер квартиры третий, а не пятый. Что за чертовщина такая! Наверное, Фауст неправильно расшифровал телеграмму. Я постучал в дверь. За дверью шепчутся, но не открывают. Снова постучал. Наконец открыли. Пардон, говорю, мне сказали, будто у Криевиней сдается комната на две койки. А сам вижу – в коридоре портьера в двух местах этак подозрительно оттопырилась. Ясно, как божий день, – два призрака с пушками. Только тут женщина мне и говорит: «А вы этажом выше поднимитесь. Там тоже Криевини живут». Ну, что скажешь насчет такой конкуренции?

Робису этот рассказ совсем не показался забавным.

– Это не наши. Всех не перечтешь: «союз», «бунд», «русские социал-демократы». Пора бы всем боевикам объединиться… Делать нечего – придется менять конспиративную квартиру. Кому могло прийти в голову, что будет такое совпадение?… Ну, теперь докладывай!

– Винтовки будут!

– Я знал, что с пустыми руками ты не вернешься.

– Все не так просто, как ты себе представляешь, дело еще может лопнуть, – сказал Атаман.

– Что еще за шутки! – крикнул Робис. – Говори прямо, в чем дело!

Дина вмешалась в их разговор:

– Все уже было в порядке, оставалось только подписать бумаги. А тут впутались эти гаитянцы…

– Какие гаитянцы? – удивился Робис. – Что за чушь?

– Из Гаити, – усмехнулся Атаман. – И нам заявили, если мы вовремя не уплатим денег, то наши винтовки достанутся им. Понятно?

– Не понятно, – сказал Робис.

– Тогда я повторю еще раз. Я не хотел покупать кота в мешке. Пробовал разные системы винтовок, пока не нашел подходящие. Они сняты с вооружения швейцарской армии и поэтому на несколько франков дешевле. Ну, договорились, все честь по чести, а когда дело дошло до того, что оставалось только подписать контракт, оказалось, что гаитянцы хотят закупить эти же самые маузеры. И в последний момент в договор внесли дополнительный пункт; вся сумма должна быть уплачена не позднее двадцатого сентября. Если не уплатим, придется воевать голыми руками. Надеюсь, теперь тебе ясно?

– Что же делать? Где взять деньги? Тех, что есть у комитета, не хватит!

– Может быть, собрать пожертвования? – предложила Дина.

– А сколько нам еще надо?

– Двести тысяч! – ответил Атаман.

– Это невозможно! – покачал головой Робис. – Рабочие зарабатывают мало. Сорока копеек в день не хватает даже на то, чтобы каждый вечер жечь керосиновую лампу!…

Все задумались. Задача казалась неразрешимой. Вдруг Робис наклонился к Атаману:

– Один путь я, кажется, знаю…

– Я тоже, – перебила его Дина. – Обратимся к Российской социал-демократической партии. Ведь мы имеем право так поступить. Мы боремся за общее дело.

– Они сами не богаче нас, – сказал Робис. – Я предлагаю другой выход – прибегнем к экспроприации. Не забывайте, что в нашем распоряжении считанные дни: задержка на одни сутки – и все пропало. Пойду в Федеративный комитет, посоветуюсь.